Раньше я ездил в Сидорки на старом, потертом временем Додж-Караване. Хороший, добротный вэн был у меня. Неприхотливый, крепкий, лучший в своем классе. Но теперь его нет. В нем взорвалась трансмиссия, прямо на ходу. Взорвалась с такой силой, что образовавшаяся шрапнель разбила радиатор. Починка нежно любимого ветерана обошлась мне в полторы тысячи долларов, но ребята сказали, что машина эта уже ненадежна, и надо от нее избавляться. Вот так в моей жизни и появилось Шевроле Тахо - один из самых надежных американских траков. Представь себе, читатель, на минутку, что может стать с тобой, если ты не местный и не выносишь местной жары, и твоя машина ломается на полдороге in the middle of nowhere. С одной стороны дороги - болото с крокодилами. Пардон, с аллигаторами, но у этих тварей тоже есть зубы, и они ими неебательски кусаются. С другой стороны - сетка под током. Частная ферма. Никаких домов, никаких навесов. С небес печет солнце почище африканского. Воздух липкий, удушающе-знойный и влажный. Машина с неработающим двигателем без кондиционера немедленно раскаляется на солнце как сковорода на плите. У тебя нет сотового телефона, а дорожный патруль неизвестно когда проедет, и не факт что тебя заметит и подберет. Угадай, что с тобой будет через два-три часа, если у тебя в груди вместо нормального сердца находится дамская подушечка для иголок, готовая затрепетать в любой момент? Вот поэтому я и предпочитаю иметь машину повышенной надежности и комфортности. И дело тут не в роскоши, а в простой необходимости выжить. Забуксовать где-нибудь, поломаться на полдороге не входит в мои планы. Смерти я, вобщем не боюсь, но права умереть пока еще не заслужил.
      Впрочем, что это я о грустном. Улыбнись, читатель! Ведь мы с тобою едем в Сидорки! Я беру сумку с самокатом и музыкой в одну руку, в другую - кулер с провизией. Визитка с кошельком и водительскими правами, ключи, бельевая брызгалка, заправленная водой доверху. Объясняю: последний предмет - это тоже предмет выживания. В раскаленной солнцем машине кондиционер первые две-три минуты гонит раскаленный воздух, и все металлические части излучают жар. Но если побрызгать внутри брызгалкой, а также обрызгать себе рубашку и морду лица - то можно спокойно садиться за руль и ехать. В случае непредвиденной остановки брызгалка становится единственным средством, дающим шанс не умереть от перегрева, пока не кончится вода. Брызгалка в сочетании с рубашкой из натурального шелка - это испытанное средство, благодаря которому мне удавались полуторачасовые прогулки по раскаленному летнему Далласу. Без этого я бы и десяти минут не вынес на жаре в сто шесть градусов по Фаренгейту и бешеном техасском солнце, которое не добрее флоридского.
      Впрочем, пока солнце еще не летнее, и жара еще не пришла. Сейчас на улице райская погода, и предметы выживания берутся больше для подстраховки чем для дела. Я погружаюсь в трак, выруливаю со двора на драйв-вэй, доплываю по нему до выезда из апартмент-комплекса, выплескиваюсь на дорогу под зеленый сигнал светофора и погружаюсь в плотный траффик. Я еду на юг по четыреста сорок первому шоссе, по обе стороны которого притаился городишко Гэйнсвилл, а затем сворачиваю направо, на Арчер-роуд, она же двадцать четвертое шоссе. Час езды по этому шоссе - и ты на побережье Мексиканского залива.
      Двадцать четвертая дорога ведет в Сидорки.
      Перекрестки, светофоры, множество машин. Попадаются пешеходы. Солнце светит как полоумное, отражается от всего, от чего в силах отражаться свет. Дорожный асфальт, машины, здания, примяты солнцем. Истекает солнцем каждая травинка на газоне, каждый осколок стекла, каждый кусок металла. Отброшенные предметами солнечные лучи лепят в глаза. Впрочем, лобовое стекло моего броневика устроено так хитро, что оно гасит болезненную яркость этих лучей, оставляя ровно столько света, сколько необходимо, чтобы вдоволь радоваться жизни. Нажимаю на бобышку приемника, и в кабину врываются звуки джаза.
      Двадцать четвертая дорога соединяется с четыреста сорок первой одиноким нескладным рукавом. Она тут же ввергает водителя в суетливое движение в три ряда, с постоянными суматошными перестройками соседей из ряда в ряд, с непременной идиотской выходкой паскудного нетрезвого негритоса за рулем какой-нибудь ржавой трахомы. Проскользнув под семьдесят пятый интерстейт с востока на запад, двадцать четвертая дорога теряет третью полосу, а еще через пяток миль и вовсе превращается в простую одноколейку. Машин становится мало, здания редеют, и наконец город остается позади и сменяется пейзажем дикой природы, в которой доминируют пальмы, жестколистные тропические деревья, клочковатые лианы и какие-то неведомые мне огромные хвойные растения, отчасти напоминающие сосны. Говенный из меня ботаник, совсем-таки дрянь. Ну ничего, прорвемся. Главное, что я безошибочно отличаю пальмы от прочих деревьев. Эта удивительная способность дала мне основание заявить, когда я впервые увидел Флориду, что Флорида отличается от других штатов в первую очередь тем, что пальмы в ней растут без горшков.
      Примерно через полчаса неспешного, гладкого пути по солнечной дороге, окруженной тропическим лесом, мое сознание начинает блуждать в поисках темы для размышления. Уж так устроены мои дурацкие мозги, что не думать они не умеют. А думают они хер знает о чем, но только не о том, о чем надо думать для собственной пользы. Вот и теперь они вдруг вновь вытаскивают из подсознания обрывок стихотворения Блока:
      Победоносцев над Россией
      Простер совиные крыла…
 
      Эти "совиные крыла" почему-то снились мне две ночи подряд и не давали покоя, а вслед за ними появлялась и вся сова целиком. Сова Минервы… Она начинала свой полет с сумерек, символизируя этим, согласно не помню кому, запоздалый приход исторической мудрости. Сова Минервы действовала мне на нервы, и я благоразумно решил ее не трогать, тем более, что Сергей Кравченко не оставил от этой гнусной птицы даже пуха и драных перьев (вот тебе ссылка, урод: http://www.litera.ru/slova/empire/ Читай свою уродскую родословную, просвящайся!). А вот Победоносцев меня почему-то заинтересовал. В связи с этой фамилией у меня также всплывала в голове фамилия Соловьева. Что-то не давало мне покоя, и наконец я полез в интернет-поисковик и нашел все что возможно по этому вопросу.
      Реальность вопроса оказалась тоскливой и нехитрой. Победоносцев был не кто иной как обер-прокурор правящего в царской России православного Синода. Своего рода великий инквизитор. Ну, может, все же, не великий, а всего лишь особо крупных размеров. Короче, первый секретарь по идеологии. А Соловьев был философ-диссидент. Классический расклад. Правда, оба они желали укрепления на Руси православной веры. Оба чувствовали ужас перед неотвратимыми переменами в сознании людей. Чувствовали, как незримо подкрадываются бесы Достоевского. Оба старались удержать страну и людей под сенью христианства, но действовали при этом прямо противоположно.
      Один считал, что вера простого человека должна быть бессознательной, ничем не опосредствованной, на уровне собачьего рефлекса. Вера угольщика. Вера говночиста. Вера дремучего, не испорченного образованием человека. Победоносцев считал, что образование, объяснение веры, объяснение необходимости в вере может только поколебать веру и разрушить.
      Соловьев же был убежден и страстно убеждал всех, что вера должна быть доказана, очищена и освящена человеческим разумом, и только разумной, а не животной, нерассуждающей верой может окрепнуть христианин. Вера, не доказанная знанием, может быть легко поколеблена. Соловьев считал, что для такого доказательства и освящения веры разумом необходима соединенная мощь всего христианского мира, невзирая на различия в конфессиональных течениях. Победоносцев же был в ужасе от такой идеи, называя Соловьева сумасшедшим, и был убежден, что только изоляция российских умов и российского бытия от вредоносных европейских влияний может удержать российское православие в его неприкосновенной чистоте - удержать православный ум от смущения, сохранить православное смирение народа и уберечь страну от смуты.
      Обе фигуры звучат очень убедительно и сильно. Оба предлагают пути стабилизации общественной идеологии, и стало быть, общества в целом. Так с кем же из них двоих я согласен? - спросишь ты меня, читатель.
      Отвечу я по-шариковски:
      - Да не согласен я.
      - С кем несогласен? - спросишь ты. - С Энгельсом или с Каутским?
 
      Тьфу, с Победоносцевым или с Соловьевым?
      - С обоими.
 
      Тропический лес отступает от дороги, появляются небольшие домишки, потом домики чуть побольше. Все дома строго одноэтажные. У нас в Рязанской области такое место называлось бы деревней Ситники. Стояла бы на краю дороги автобусная остановка, и на ее обшарпаной стене было бы нацарапано:
      "Дембель-88",
      "Курок духарь, пизды получит"
      "Катя В. 16 лет, заебанной красоты"
      "Аксен - еврей из аула"
      "Шкалик - урод в жопе ноги" и многое другое. Местная хроника, одним словом. Стоял бы винный магазин с решетками на окнах, а вокруг него терлись бы алкаши. Но здесь, в Америке, все по-другому. Поэтому одноэтажная деревенька называется город Арчер. В Америке все без обмана. Если дорога называется Арчер роуд, то она ведет в город Арчер, пусть даже город Арчер и выглядит как деревня Ситники. Если дорога называется Ньюберри роуд - будь уверен, приедешь в Ньюберри. Ньюберри выглядит не более городом чем Арчер, но американцам на это наплевать. Город - и все тут. Деревней тут во Флориде называется место, в котором перекосоебились три-четыре дома, а вокруг на десятки миль - голая прерия с болотами в которых чавкают крокодилы.
      Автобусная остановка отсутствует, потому что нет таких идиотов, которые будут ездить из Арчера в Гэйнсвилл или еще куда-то на автобусе. В такой глуши люди живут, никуда не вылезая, а если надо куда-то поехать, то ездят на своих траках и джипах. А то и на лошадях. Винный магазин стоит, и решетки на окнах присутствуют. Не только решетки на окнах, но и весь экстерьер магазина в точности как в деревне Ситники, аж душа радуется. Вот только алкашей нет. Ханыжный народ в Америке около магазинов не тусуется, его следует искать в других местах. А в общем, в Америке все то же, что и в России. Думаешь иногда: нет, вот этого уж точно нет. А оказывается, что есть: просто надо искать это совсем в других местах, чем оно было в России.
      Остается позади городок Арчер, и мысли возвращаются к неоконченному спору между русскими мыслителями. И выходит так, что ни один из них не прав, а прав американский писатель-фантаст Гарри Гаррисон. Есть у него замечательный рассказ под названием "Этический инженер" (вот тебе, читатель, ссылка http://www.lib.ru/GARRISON/deathw_2.txt). В этой увлекательной фантастической повести с элементами социальной сатиры Гаррисон настойчиво проводит вполне определенную мысль о том, что в мире человеческих поступков нет вечных истин и абсолютной правды. Нет абсолютной добродетели и абсолютного зла. Каждому уровню развития общества соответствует своя система представлений о хорошем и дурном, о похвальном и о предосудительном, и как следствие, своя этическая система. Абсолютное большинство людей в обществе соизмеряют свои поступки не с "абстрактной и вечной системой ценностей", которой не существует в природе, а с теми представлениями, которые распространены в обществе, и следует той этике, которая в этом обществе преобладает.
      В канве фантастического, как бы, повествования, американский фантаст последовательно проводит и доказывает самую что ни на есть земную, реальную американскую идею общественного устройства. Общество формируется не на основе вечных истин и не единожды и навсегда. Оно создается не на основе предначертаний пророков и апостолов, а выстраивается день за днем, кирпичик за кирпичиком, напряженной практической работой, полной проб и ошибок и последующих осторожных исправлений. Строительство общественных отношений - это кропотливая инженерная работа, которая дает плоды только по истечении длительного времени. И нет в этой инженерной работе единственно верных рецептов и заранее правильных теорий. Есть только проверка предположений практикой и накопленный опыт - единственная и самая большая ценность.
      Вот один из наиболее характерных диалогов догмата-ортодокса и моралиста Михая и этического конформиста и прагматика Язона:
      /- Мне нравится этот пример веры, беспристрастности и справедливости, для суда и наказания. - Язон вновь закашлялся и отпил из чашки. - Вы когда-нибудь слышали о презумпции невиновности: пока вина не доказана, человек не считается виновным. Это краеугольный камень всей юриспруденции. И как можно судить меня на
      Кассилии, за преступления, совершенные на этой планете, если они здесь не считаются преступлениями? Это все равно, что извлечь каннибала из его времени и наказать его за людоедство./
      //
      /- Что же в этом невероятного? Поедание человеческого мяса - такое отвратительное преступление, что я одрогаюсь при мысли об этом. Конечно, человек, совершивший его, должен быть наказан. /
      //
      /- Если он прокрадется через черный ход, съест кого-нибудь из ваших родственников, конечно, у вас будут основания для действий. Но не тогда, когда он вместе со своими веселящимися родственниками обедает своим/
      /врагом. Разве вы не понимаете, человеческое поведение нужно судить только с учетом окружающей среды. Нормы поведения относительны. Каннибал в своем обществе так же нравственен, как посетитель церкви - в вашем./
      //
      /- Богохульник! Преступление всегда и везде преступление!
      Существуют моральные законы, обязательные для любого человека, человеческого общества./
      //
      /- Таких законов нет, в этом пункте ваше мировоззрение осталось средневековым. Все законы и идеалы историчны и относительны, а не абсолютны. Они связаны со временем и местом, и вырванные из этого контекста, теряют всякий смысл. /
      //
      Вот так, господа российские патриоты, горе-политологи и усердные "православные" идиоты!
      Попытка Победоносцева и Соловьева создать религиозно-этическую систему для русского народа, основываясь на одной только христианской этике и морали, без учета практической психологии, без принятия в расчет экономических отношений, роли светской власти, гражданских свобод, образования, без кропотливого анализа этих и множества других факторов, была грубейшей ошибкой. Светская власть в России вообще "не тянула". Церковная власть, то есть, секретариат по идеологии, оказалась бессильной наладить и поддерживать эффективную и правильную работу светской власти. И это тоже была непростительная ошибка. За эти ошибки нация и страна была сурово наказана в семнадцатом году. Большевики, пришедшие к власти, опять повторили ту же самую ошибку. Они решили построить новую этическую систему на еще более зыбкой идеологии, не апробированной временем, не освященной историей и памятью предков. И опять - сокрушительный провал.
      Итак, что у нас в активе? Ровным счетом ни хера! Сперва неправильно распорядились христианством, которое при правильном, прагматичном применении прекрасно работает. Вспомним протестантскую этику и Бенджамина Франклина. Вот как надо было действовать! Социализм как идеологическая база тоже прекрасно работает в Швеции и прочих странах. И только у нас в дурных руках ничего кроме хуя не держится, да и тот постоянно сцыт против ветра. За что ни возьмемся - ничего у нас не работает. И социализм решили строить не простой, а сразу коммунизм. И не простой коммунизм, а военный. Во как! И что получилось? А известно что. Получилось, "как всегда".
      Дискредитировали, а попросту сказать, просрали уже две вполне приличные идеологии, религиозную и светскую, которые обеспечивают при правильном, разумеется, применении вполне человеческое обхождение людей друг с другом. Ни одна идеология по дури нашей великой в народе не прижилась. Теперь страна осталась и вовсе без идеологии. Без понятия о том, что хорошо, а что плохо. Что предосудительно, а что похвально. Нет у нации крепкой, позитивной идеологии - так скажите на милость,*над чем же этику-то надстраивать*?
      Ой, блядь! Стоп машина! Неправильно я сказал. Как это "осталась страна без понятия"? Страна совсем "без понятия" не осталась. Есть в стране "понятия". Есть идеология. Бандитские "понятия" и бандитская идеология. Они отличаются от всех прочих тем, что происходят из звериной генетической памяти наших пещерных предков с продолговатыми мозгами и дубиной в руках. Дискредитировать эти понятия невозможно, потому что именно они и являются единственно вечными, потому как сидят они не в больших полушариях, а в продолговатом мозгу и апеллируют не к разуму, а напрямую к инстинктам. Когда извилины в больших полушариях отказываются служить, на выручку приходит продолговатый мозг. Вот он и пришел. Страшно? Противно? Но винить никого не приходится, потому что мозг продолговатый. И этика в стране тоже такая же, продолговатая - сверху донизу.
      Маленький продолговатый бандитский мозг во главе огромного ядерного государства.
      И где теперь нормальную идеологию взять? Ведь нынче что ни скажи нашему человеку, он тебе тут же не в бровь, а в глаз: да пробовали мы уже и то, и это. И хрен-то оно нам помогло. Жить стало не легче, а наоборот, еще тяжелей. И правильно. Потому что не надо было искать российским умникам свой уникальный путь, не надо было чисто по-русски чинить часы водопроводным краном. Надо было сперва не душу народную спасать, а*шкуру*. Была бы шкура цела - и душа бы уцелела и расцвела.*В дырявой шкуре душу не удержишь!* Не надо было идти неторенной дорогой. Вообще, ничего не надо делать сдуру и не как все, потому что, как говорит русская же пословица, сдуру можно и хуй сломать. Удивительный все же народ - русские! Ведь знают, что можно сломать, прямо об этом говорят, и при этом постоянно ломают, и при том каждый раз в одном и том же месте, и об одни и те же грабли. Из-за этих особенностей национального поведения вся вышеописанная бестолковая поебень актуальна в России и по сию пору, а не только во времена Победоносцева и Соловьева, Энгельса и Каутского. Строго говоря, инженерия идеологии и этики подчиняется одним и тем же правилам и в тех местах, где пальмы растут без горшков, и в стране вечнозеленых помидоров. Особенность последней местности состоит лишь в том, что из-за близости к северному полюсу разум в ней находится в состоянии хронического сонного оцепенения, а обширная площадь приводит к тому, что даже этого беспомощного, сонного разума приходится слишком мало на квадратный километр вечной мерзлоты.
 
      *10. Сидорки (окончание).*
 
      И основное правило, которому подчиняется развитие человеческой этики, состоит, к сожалению, в том, что пока сонный человеческий разум пререкается с похмельным рассудком, побеждают чудовища. Побеждают нас блядские чудовища. Я все их жуткие пакостные рожи знаю в лицо, потому что Гойя их специально для меня нарисовал на серии офортов, а офорты привезли в Москву на выставку, тоже специально для меня, чтобы я на них посмотрел и всех запомнил. Я их запомнил, и теперь везде их узнаю. Тебя узнаю, себя узнаю… Чудовища!.. Боже милосердный, объясни мне, ну почему мы, люди, - такие чудовища?
      Нет чтобы во всем мире победило что-нибудь одно, хорошее, и желательно бескровно. Так ведь ни хрена! В Америке и в большей части Европы победило общество неуемного потребления с его материальной избыточностью и избыточной материальностью, которая в конечном счете обернулась убогостью и выхолощенностью человеческих отношений. В исламских странах - общество религиозного традиционализма, парадоксально сочетающего разумные запреты с запретами на разум. Когда две эти идеологии сталкиваются между собой в мировом масштабе, возникает эффект почище землетрясения. Ну а как же может быть иначе? Как могут эти две идеологии мирно сосуществовать, если в европейских странах бабы на пляже бесстыже кажут сиськи, а некоторые особенно наглые представительницы оборзевшего пола норовят высунуть на всобщее обозрение также и /пизду/, в то время как мусульмане своим бабам велят держать под паранджой не только пизду, но и морду лица.
      Нет! Не побеждает хорошее, ни кровно, ни бескровно. Побеждает нас либо пизда, либо паранджа, либо пистолет с глушителем. Всюду побеждает какая-нибудь дрянь, и причем, что хуже всего - всюду разная. В Африке - это уже теперь всем ясно - победил СПИД. Интересно, а что победило в России? А чорт его знает! Наверное, ничего так и не победило. Россия - как всегда на распутье, и вся борьба еще впереди. Да и кто сказал, что все, что набрасывается на людей и грызет с остервенением, должно непременно побеждать? Погрызло до основанья, а затем расправило крылышки и улетело нахуй, как саранча и прочая пиранья. Впрочем, на хера они мне все сдались - ведь я уже почти приехал на место. Густой тропический лес остался позади. Появилось открытое пространство - бескрайняя прерия, которая вот-вот оборвется краем воды, берегом залива.
      Небо вблизи океанского побережья всегда меняет свой цвет. Оно приобретает новые неуловимые, невесомые оттенки, некое тайное сияние, которое узнается больше не по виду, а по эмоциональному впечатлению. Глянешь в такое небо - и душа парит и струится вместе с небесными потоками и отражает океанский блеск заодно с этим замечательным небом. Смотришь вверх, в эту блистающую серовато-зеленоватую тревожную, влажную синь, и как будто перестаешь существовать на какой-то миг. Смотришь - и чувствуешь, что нет больше тебя, а то что было тобой, стало каплей единой. И хочется испариться этой капле, хочется смешаться с упругими воздушными потоками, раствориться в них без остатка, но - надо отвести глаза и смотреть на дорогу, надо держать машину в единственной узкой полосе, соблюдать спид лимит. Вот он рядом знак: "Дорога контролируется радаром". Только превысь тут скорость - и схлопочешь жирный тикет.
      Шоссе теперь проходит почти сплошь по небольшим дамбам, мостикам и мосточкам. Посверкивает небо, отражаясь в воде по обе стороны дороги, незримо шуршат густыми болотными зарослями бескрайние прибрежные плавни. Притулились вдоль дороги ободранные помятые древние грузовички, принадлежащие местным рыбакам. Стоят там и сям крохотные деревянные гостинички с бесхитростными названиями на тему пиратов, малюсенькие кафешки с морскими деликатесами. Торгуют свежеприготовленной океанской снедью также и на вынос. Вот мимо окна по правую руку проплывает дворик какого-то рыбацкого бизнеса. Развешаны крупноячеистые сети, катерки и лодки утло выстроились в неровный ряд, стоя на платформах и даже просто на земле. Обшарпанное двухэтажное здание, рядом с ним доисторический грузовик типа нашего ЗИС-5. Древность, раритет! Все это вместе создает непередаваемый эффект морского, рыбацкого романтизма. Одноэтажный строй зданий вдоль дороги густеет и крепчает, оформляется в улицу. Горизонт с его бескрайними солнечно-блесткими озерцами-болотцами, слитыми почти воедино, закрывается. Спид лимит снижается до тридцати майлов в час. Сидорки. Вот я и приехал в Сидорки. Вперед, на мою любимую пристань, где стоят мои любимые катера. Пока у меня нет своего катера, но когда-нибудь обязательно будет. Жить во Флориде без катера - это все равно что жить на Чукотке без лыж.
      Я осторожно еду по главной улице крохотного городишки. Этой улицей становится двадцать четвертое шоссе, которое привело меня сюда. Очень скоро я доезжаю до места, где улица кончается. Все, двадцать четвертого шоссе больше нет, оно уперлось Т-образным перекрестком в узенькую береговую улочку, которую местные жители так и не придумали как назвать. Получилась улица под названием First, то есть первая, считая от океана. По ней я проезжаю всего пару сотен ярдов, делаю плавный поворот - и Мексиканский залив встречает меня солнечными бликами, с дымкой на горизонте, и байкерские мотоциклы на набережной приветствуют меня грохотом, и катера встречают меня сиплым гулом и приветственно покачивают бортами, и почетный караул береговых чаек выстраивается в мою честь в фантастическом спиральном полете. И сердце мое теплеет и наполняется бесконечной благодарностью к этому благословенному месту, в котором меня все знают и все любят - катера, волны, чайки, летучие облака и солнечные блики. Я останавливаю машину на набережной, у самого края воды, выхожу и смотрю вокруг, и думаю, что наверное я вовсе и не заслуживаю столько любви. Солнечные лучи режут мои глаза, но я не надеваю темных очков. Зачем прятать глаза от тех, кто тебя любит? Теплые соленые капли текут от век по щекам и капают вниз, добавляя в воду Мексиканского залива ионы натрия и хлора. Я стою на границе суши и воды и смотрю на океан. Я счастлив.
      Быть счастливым хорошо первые пять минут. Потом непременно подступает баранья скука, и хочется что-нибудь сделать. Поэтому я возвращаюсь к своему траку, открываю гейт, то есть, створки задней двери, и вынимаю из огромной черной суменции свой знаменитый самокат в сложенном виде. Собрать его - дело одной минуты. Надо вынуть штырь-фиксатор, разогнуть основание рулевой колонки, поставив его вертикально, раздвинуть телескопическую рулевую колонку и закрепить фиксатор в новом положении. Вот и все, можно кататься. Нет, еще нельзя. Надо вынуть из другой черной сумки CD плэйер, запихнуть в него диск Spyro Gyra, надеть наушники, закрепить плэйер на поясе, отрегулировать громкость. Ну вот, пошли вступительные аккорды моего любимого хита 20/20, я нажимаю на дистанцию, и трак коротко рявкает сигналом, подтверждая, что все замки закрыты. Я делаю широкий, плавный полукруг, объезжая припаркованный рядом прицеп с установленным на нем катером, выкатываю на дорогу и легко несусь по ноздреватому асфальту, полному солнца, наперегонки с чайками.
      Катаясь по дороге вдоль океана, думается легко и весело. В голову приходит множество разных мыслей, которые никогда не осмеливаются прийти в нее ни в рабочее время, ни в ночные часы. И первая мысль, удивительная мысль, которая накатывается как легкая волна на берег залива, это мысль о парадоксальной бессмысленности моей грандиозной затеи - быть русским писателем в эмиграции. Мысль эта по сути своей удивительно проста: ну вот, допустим, ты, непонятно с какого рожна, вообразил себя самым умным и самым понимающим. К тому же, ты не прочь повоображать себя еще и пророком, в гневе покинувшим свое неблагодарное отечество, а заодно уж и совестью земли русской, на которой только все и держится. Ну что ж, допустим, приятель, что это так. Только*допустим*, не более. Вот ты взялся за виртуальное перо и стал обличать, убеждать, клеймить, воззывать - короче, глаголом жечь сердца людей. И речь твоя полна сердечного огня, и жжет она нестерпимым пламенем праведного гнева. Ну и что с того - что с того, дятел пестрожопый? Ведь человек низкий или глупый или продажный, нечестный, корыстный и лживый это твое пламенное слово не воспримет. Ему любые слова до пизды-дверцы. Горбатого только могила исправит. Значит все сводится к тому, что ты просто делаешь своим словом безумно больно тем, у кого уже и так есть и совесть, и ум. А на хрена же тогда ты им нужен, если они и так все понимают? Им от твоей писанины только еще тошнее жить. Потому что они все понимают, а сделать ничего не могут. А тут еще и ты доебался со своими нравоучениями, писатель хренов, иммигрант бля… делать тебе нехер как измываться над хорошими людьми… Хуевым-то людям твоя писанина все одно - побоку…
      Нет, говенная какая-то мысль в голову прилезла. Совсем некачественная мысль. Давай-ка я эту мысль думать не буду. Я же не за этим сюда приехал, ведь правда? Правда. Ну и пошла тогда эта мысль из головы прямо нахуй? Ну и пошла! Вот как хорошо. Голова опять свободна и готова думать о чем-нибудь приятном. Например о том, как бы половчее оторваться, отдохнуть от проклятой производственной гонки, которая за неделю выпивает всю кровь из жил. А как можно оторваться? Наверное, надо не по берегу кататься и думы думать, а наоборот - постараться вообще ни о чем не думать. А для этого неплохо было бы нахуячиться красным винишком, подержаться за пизду, выебать бабца… стоп! Когда-то давно я это уже проходил. Когда? Где? Ах, ну да! В школе проходил, конечно. Одноклассники научили. Только тогда я их почему-то за это не любил, а сейчас… Сейчас я понимаю, что они были дети пролетариев, и на них, на их жизнь от рождения давил тяжкий пресс советской политической и производственной системы. Вот примерно так как на меня сейчас давит пресс системы капиталистической. Под таким прессом - не до высоких мыслей и не до высоких материй. Организм в этой ситуации ищет выхода в плотских удовольствиях и выше них подняться бессилен.
      А может быть, я просто что-то недопонимаю в природе вещей и воспринимаю болезненно то, что должно восприниматься легко и просто? Может быть, человеку только и нужны простые плотские радости и простые горести, и в этом и заключается совершенство человеческой жизни, а всеохватная справедливость, всеобщее благоденствие, торжество права над силой, исчерпывающее самопонимание и абсолютная самореализация человека через общество - это никому не нужные химеры, за которые не стоит и бороться? Может быть и само чувство справедливости - химера? Может быть, и разделение мира желаний и вещей на добро и зло - тоже химера? Не слишком ли высоко задрана планка у прыгуна за всеобщим счастьем? Может быть, не стоит вообще поднимать эту планку выше мыслей о том как нахуячиться красным винишком, подержаться за пизду, выебать бабца?..
      Так ведь Победоносцев как раз и хотел подобного примитивизма, и только на него и надеялся! Чтобы народ держался за простые, бессознательные ценности, способствующие удовлетворенному и смиренному состоянию духа. Только он хотел, чтобы народ держался не за /пизду/, а за /Христа/. Да вот же - ни хуя не удержался! И за коммунизм не удержался. И за пизду тоже не удержится. И за разум тоже не удержится, потому что народ - это стадо, а у стада мозги не работают, а работает стадное чувство. То есть, и по-соловьевски - тоже не выйдет, это очевидно. И что это значит? А это значит, что не надо строить абстрактных теорий, не надо быть моралистом и догматиком. Не надо быть пророком и вождем. Надо быть социальным инженером и работать в команде по четким правилам, обязательным для всей команды. К всеохватной справедливости, всеобщему благоденствию, торжеству права над силой, к исчерпывающему самопониманию и абсолютной самореализации человека через общество надо приходить не пророчествуя, не поднимая революций, а выполняя долгую, кропотливую инженерную работу по последовательному и осторожному преобразованию общества. Вот это - хорошая, дельная мысль. Ее мы обязательно запомним.