Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Воспоминания

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Шпеер Альберт / Воспоминания - Чтение (стр. 11)
Автор: Шпеер Альберт
Жанры: Биографии и мемуары,
История

 

 


Глава 9

Будни Рейхсканцелярии

К обеденным трапезам в Рейхсканцелярии имели свободный доступ человек сорок — пятьдесят. Им нужно было только позвонить адъютанту и сказать, что придут. В основном это были гауи рехсляйтеры, кое-кто из министров, конечно, все из узкого кружка, но, не считая адъютантов вермахта, ни каких военных. Адъютант полковник Шмундт много раз настойчиво склонял Гитлера приглашать к обеду высших офицеров. Но Гитлер всегда отказывал в этом. Возможно, он понимал, что его старым сподвижникам и сотрудникам не избежать высокомерных замечаний.

У меня был свободный доступ в жилье Гитлера, и я этим широко пользовался. Дежурный полицейский у въезда в садик знал мою машину, не задавая никаких вопросов, распахивал дверцу, я припарковывал автомобиль и входил в квартиру, перестроенную Троостом. Она простиралась справа от только что мной отстроенной Канцелярии и была связана с ней просторным переходом.

Дежурный эсэсовец из охраны запросто приветствовал меня, я отдавал ему рулоны с эскизами и, безо всякого сопровождения, как совершенно свой, направлялся в просторный холл. Это помещение с гобеленами на белых стенах, с темнокрасными мраморными полами, устланными мягкими коврами, с двумя группами клубных кресел и столов было очень удобным. Обычно здесь можно было застать занятых оживленной беседой гостей, кто-то вел телефонные разговоры. Вообще это помещение притягивало к себе, не в последнюю очередь и потому, что только здесь разрешалось курить.

Предписанное «Хайль Гитлер!» звучало здесь редко, гораздо чаще просто желали друг другу доброго дня. И манера демонстрировать свою принадлежность к партии шевроном над обшлагом рукава также была не принята в этом кругу, вообще гостей в партийной форме было почти не видно. Те, кто уже протиснулся в этот круг, имел привилегию на определенную непринужденность.

Через квадратную переднюю, которой из-за неудобной мебели почти не пользовались, путь вел в собственно гостиную, в которой гости, по большой части стоя, разбившись на группки, вели свои разговоры. Эта стометровой площади комната, единственная во всей квартире могущая претендовать на какой-то уют, осталась, учитывая ее бисмарковское прошлое, во время большой перестройки 1933-34гг. нетронутой: балочные перекрытия из дерева, до половины покрытые деревянными панелями стены, камин, украшенный гербом эпохи флорентинского Ренессанса, привезенным канцлером Бюловым из Италии. На нижнем этаже это был единственный камин. Перед камином были расставлены обитые темной кожей кресла, а позади софы стоял большой мраморный стол, на котором всегда были разложены газеты. Стены украшали гобелен и два полотна Шинкеля. Их получили в длительное пользование для жилья канцлера из Национальной галереи.

Момент своего появления Гитлер определял с небрежностью суверена. Обед обычно назначался часа на два, но чаще он начинался в три, а то и позже, в зависимости от прихода Гитлера — часто из своих частных помещений или прямо после какого-то совещания в Канцелярии. Он появлялся без каких-либо формальностей, как простое частное лицо, пожимал руки окружавшим его гостям, высказывал какие-то замечания на злобу дня; у некоторых, особо уважаемых, осведомлялся о здоровье «госпожи супруги», получал от шефа прессслужбы подборку новостей, садился несколько всторонку в одно из кресел и погружался в чтение. Иногда он передавал какой-нибудь листок кому-нибудь из присутствующих, если информация казалась ему заслуживающей внимания и делал вскольз какие-то замечания.

Так продолжалось еще минут 15-20, пока не раздвигались портьеры одной из стеклянных дверей, ведшей в столовую. Домоправитель, невольно вызывавший симпатию своей дородностью, просто — что соответствовало всей обстановке — сообщал Гитлеру, что обед готов. «Фюрер» направлялся в столовую первым, за ним, без какого-либо строго установленного порядка, тянулись гости.

Из всех заново перестроенных профессором Троостом помещений резиденции рейхсканцлера эта просторная квадратная комната (12 м на 12) была самой в своем оформлении продуманной. Одна стена имела три стеклянные двери, ведшие в сад. У противоположной стены стоял большой буфет, отделанный полисандровым деревом, а над ним — незаконченная картина Каульбаха — в таком виде с несомненными достоинствами, во всяком случае, в ней не было дотошной измельченности, свойственной эклектической манере этого художника. Две остальные стены прерывались закругленными нишами, в которых на цоколях из светлого мрамора располагались обнаженные скульптуры, изваянные мюнхенским скульптором Вакерлем. По обе стороны от них были еще стеклянные двери, через которые можно было пройти в сервировочную комнату, в большой холл и в уже упомянутую гостиную перед столовой. Светлые, с легким оттенком в желтизну, стены из искусственного мрамора и такие же легкие кремовые занавеси создавали ощущение пронизанного светом простора. Небольшие выступы стен подчеркивали ясный, четкий ритм, поверху их объединял прямой карниз. Мебель была простой и покойной. В центре стоял большой круглый стол на полтора десятка персон, окруженный скромными темного дерева стульями, обтянутыми темнокрасной кожей; все они были одинаковыми, и даже стул Гитлера ничем не выделялся. По углам стояли еще четыре стола поменьше с четырьмя-шестью такими же стульями. Сервировка стола состояла из скромного белого фарфора, простых стеклянных бокалов — все это было подобрано еще самим профессором Троотсом. В центре стола находилась большая плоская чаша с цветами.

Это был «ресторан у веселого канцлера», как его частенько представлял гостям Гитлер. Его место было со стороны окон. Еще по пути в столовую Гитлер выделял двоих, которым отводилось место справа и слева от него. Остальные же рассаживались, как получалось. Если же гостей оказывалось больше, то адъютанты и менее важные личности, я в том числе, занимали места за малыми столами — что я рассматривал, собственно, как преимущество, поскольку там можно было легче вести непринужденные беседы.

Еда была подчеркнуто простой. Суп, легкая закуска, мясо с небольшим овощным и картофельным гарниром и дессерт. Выбор напитков исчерпывался минеральной водой, обыкновенным бутылочным берлинским пивом или недорогим вином. Самому Гитлеру подавали вегетарианскую еду, выпивал он и бокал «фахингера», и у кого была охота мог составить ему в этом компанию. Но таких находилось немного. Это было его обычной данью простоте, не без расчета, что об этом будет рассказано и за пределами этих стен. Когда как-то гельголандские рыбаки подарили ему гигантского омара и к всеобщему удовольствию этот деликатес был подан на стол, Гитлер не ограничился неодобрительными замечаниями о заблуждениях людей, способных питаться столь неэстетическими чудовищами, он хотел было тут же пресечь такое пиршество. Геринг обычно редко принимал участие в застольях. Когда я как-то раз, прощаясь с ним, заметил, что поспешаю на обед в Рейхсканцелярию, то услышал от него: «Если честно, то еда, которую там подают, мне не по вкусу. И еще эти партмещане из Мюнхена — невыносимо!»

Примерно раз в две недели к обеду появлялся и Гесс. За ним следовал его адъютант со специальным судком из нескольких отделений, в котором была принесенная с собой еда, которую оставалось только разогреть на кухне. Гитлер долго не замечал, что Гессу подают собственную вегетерианскую пищу. Когда же это до него дошло, то он с раздражением обратился к Гессу в присутствии всего общества: «У меня работает первоклассная повар— диетолог. Если врачом Вам предписано что-то особенное, то она будет это охотно готовить и для Вас. Но приходить сюда со своей едой Вы не должны». Гесс, уже тогда склонный к упрямому попереченью, попробовал объяснить Гитлеру, что состав его рациона должен включать некоторые особые компоненты биологически-активного происхождения, на что ему напрямик было заявлено, что в таком случае ему следует питаться дома. После этого Гесс к обедам почти совсем не появлялся.

Когда в Германии в рамках развернутой по инициативе партии программы «пушки вместо масла», во всех домах стали по воскресеньям готовить «айнтопф», обед из одного блюда — густого супа с куском мяса, то и в столовой Гитлера на стол не ставилось ничего, кроме супницы. По таким дням число гостей сокращалось, часто до двух-трех человек, что давало Гитлеру повод к саркастическим высказываниям относительно готовности к жертвам его ближайших сотрудников: помимо всего прочего на стол еще выкладывался и лист для добровольных пожертвований. Мне каждый «айнтопф» обходился в 50-100 марок.

Самым значительным гостей обеденного общества был Геббельс; Борман, естественно, не пропускал ни одной трапезы, но, он как и я, и без этого принадлежал к свите малого двора и потому и не воспринимался как гость.

Застольные разговоры Гитлера и в этом кругу были по тематике своей поразительно ограниченными, не выходили за пределы предвзято— банальных подходов; это уже ранее и беседам на Оберзальцберге придавало довольно утомительный характер. Отличались они, быть может, только большей жесткостью формулировок, но оставались все в том же репертуаре, который Гитлер ни расширял, ни углублял и почти не обогащял какими-либо новыми точками зрения, идеями. Он и не давал себе труда как-то скрывать неловкость одних и тех же повторов. Я не могу сказать, что я, по крайней мере тогда, находил бы его высказывания яркими, хотя я и был заворожен его личностью. Скорее, они меня протрезвляли, потому что я ожидал взглядов и суждений более высокого уровня.

Говоря о себе, он часто подчеркивал, что его внутренний политический, художнический и военный мир образуют целостность, которая у него, вплоть до мельчайших деталей, полностью сложилась между двадцатыми и тридцатыми годами. Это было, по его словам, самое плодотворное время его жизни: все, что он теперь планирует и творит — всего лишь осуществление его тогдашних идей.

Большое место в застольных разговорах занимали воспоминания о мировой войне. Очень многие из присутствовавших прошли через нее. Гитлер какое-то время находился в траншеях напротив англичан, которые внушили ему своей смелостью и беззаветностью определенное уважение, хотя он и подшучивал над некоторыми их особенностями. Так он с иронией рассказывал, что ко времени пятичасового чая они прекращали артиллерийский огонь и что в это время он мог всегда без риска выполнить свои обязанности связного.

Поминая французов на наших застольях 1938 г. он никогда не высказывался в реваншистском духе: он не хотел повторения войны 1914 г. Нет никакого смысла, — рассуждал он, — начинать новую войну из-за незначительной полоски территории Эльзас-Лотарингии. Тем более, что эльзасцы из-за длительного колебания то в одну, то в другую сторону, не представляют ценности ни для одной, ни для другой стороны. Надо их оставить в покое там, где они сейчас находятся. Естественно, что при всех рассуждениях Гитлер исходил из того, что Германия должна расширяться на Восток. Храбрость французских солдат также произвела на него впечатление, вот только офицерский корпус был, по его мнению, дрябловат: «Под командой немецких офицеров французы были бы выдающейся армией».

Довольно сомнительный, с точки зрения расистских принципов, союз с Японией он не то чтобы отвергал, но в отдаленной исторической перспективе у него были большие сомнения на этот счет. И сколько бы раз он ни касался этой темы, в его голосе всегда можно было расслышать оттенок сожаления, что он пошел на союз с так называемой желтой расой. Но, — тут же добавлял он, — у него нет оснований особенно упрекать себя за это: ведь и англичане блокировались с Японией в мировую войну против держав Тройственного союза. Но Гитлер рассматривал Японию как союзника в ранге мировой державы, относительно же Италии у него такой уверенности не было.

А американцы в войне 1914-1918 гг. не так чтобы себя показали, да и значительных жертв они не понесли. Настоящего испытания они, конечно, не выдержат, их достоинства как боевой силы сомнительны. Да, и вообще американский народ как единое не существует, это же всего-навсего толпа эмигрантов разных народов и рас.

Фриц Видеман, в прошлом адъютант командира полка и в этом качестве начальник пешего связного Гитлера, а ныне возведенный Гитлером — вот уж отсутствие вкуса! — в свои адъютанты, пытался возражать и настаивал на развити диалога с Америкой. Гитлер, раздасованный его прекословием, что нарушало неписанные законы застолья, наконец, отправил его генконсулом в Сан-Франциско: «Пусть он там излечиться от своих заблужджений».

Эти застольные беседы велись людьми, не имевшими никакого международного опыта. В своем большинстве они не покидали пределов Германии. И если кто-нибудь из них совершал увеселительную поездку в Италию, то за столом Гитлера это обсуждалось уже как целое событие и за этим господином закреплялась репутация человека с международным опытом. Да и Гитлер совсем ведь не видел мир и не приобрел ни знаний о нем, ни почерпнул в нем новых идей. К тому же партдеятели его окружения в основном не имели высшего образования. Из пятидесяти рейхс— и гауляйтеров, элиты имперского руководства, всего лишь десять имели законченное университетское образование, некоторые имели незаконченное высшее, а большая часть не двинулась дальше средней школы. Почти никто из них не добился недюжинных результатов хоть в какой-нибудь области. Их всех отличала поразительная духовная лень. Их образовательный уровень ни в коей мере не отвечал тому, чего следовало бы ожидать от высшего руководства во главе народа с традиционной высоким интеллектуальным уровнем. Гитлеру было приятнее иметь среди своих сотрудников и приближенных лиц одинакового с ним происхождения; среди них он чувствовал себя комфортнее. Ему неизменно доставляло удовольствие, если кто-нибудь из его сотрудников попадал впросак.

Ханке как-то заметил, «Вообще-то хорошо, когда у сотрудников есть какой-то изъянчик и они знают, что это начальству известно. Поэтому фюрер так редко и меняет своих сотрудников. Ему с ними легче работается. У каждого найдется какое-нибудь темное пятнышко, и это помогает держать их на поводке».

За «изъянчик» считались бытовая распущенность, отдаленные предки — евреи или непродолжительный партийный стаж.

Довольно часто Гитлер пускался в рассуждения, что экспортировать такие идеи как национал-социализм — ошибка. Следствием может быть только нежелательное усиление других наций и ослабление собственных национальных позиций. Его успокаивало, что в нацистских партиях других стран не видать было политиков его калибра. Мюссер, Дегрелль или Мосли были в его глазах копиистами без единой оригинальной новой идеи. Они просто рабски подражают нам и перенимают наши методы — говаривал он, — но это ничего не даст. В каждой стране следует исходить из ее специфических обстоятельств и в соответствии с этим определять свои методы. Дегрелля он ставил чуть повыше, но и от него многого не ожидал.

Политика была для Гитлера делом целесообразности. Даже на свою основополагающую книгу «Майн кампф» он смотрел под этим же углом зрения: во многих местах она уже не отвечает сегодняшнему дню, ему вообще не следовало бы развертывать всю свою программу на столь ранней стадии — соображение, позволившее мне оставить мои неоднократные и тщетные попытки осилить ее.

После завоевания власти идеология начала заметно отходить на второй план. В основном только Геббельс и Борман вели борьбу против опошления партийной программы. Они не ослабляли усилий по идеологической радикализации Гитлера. Если судить по публичным выступлениям, к кругу твердых идеологов принадлежал и Лей, но он был мелковат, чтобы завоевать сколь-либо значительный авторитет. Гиммлер же, напротив, шел откровенно каким-то своим шарлатанским путем, сваливая в одну кучу верования древнегерманской прорассы, элитизм и убежденность в пользе потребления исключительно свежих натуральных продуктов, и все это он начинал облекать в экзальтированные полурелигиозные формы. Над этими его «исканиями» подшучивали прежде всего Гитлер и Геббельс, и надо признать, что Гиммлер сам как бы приглашал к этому своей тщеславной тупостью. Как-то японцы поднесли в дар самурайский меч, и он тут же открыл родственность германских и японских культов и с помощью ученых все строил разные догадки, каким образом это можно объяснить в свете расового учения.

Одним из особенно волновавших Гитлера вопросов было, как на длительную перспективу обеспечить его Рейху достойную подрастающую смену. Зародыш идеи подал Лей, которому Гитлер передал всю организацию системы воспитания. Благодаря созданию «школ Адольфа Гитлера» для молодежи и «Орденских замков», которые бы поставляли руководящие кадры, предстояло вырастить компетентную и идеологически вышколенную элиту. Вероятно, такой отбор сгодился бы только на кадровое наполнение партийно-бюрократического аппарата. Для практической же жизни это пополнение, проведшее в изоляции молодые годы за высокими стенами, вряд ли было бы пригодно. А в том, что касается высокомерия и завышенной оценки своих собственных талантов и возможностей, этим юнцам не было бы равных. В чем, впрочем, уже можно было убедиться по первым результатам. Примечательно, что высокопоставленные функционеры не направляли своих детей в такие школы. Даже такой фанатичный партейгеноссе как Заукель не направил на эту стезю ни одного из своих многочисленных чад. А Борман же — и это очень показательно — отправил одного из своих сыновей в одну из таких школ… в наказание.

Для активизации подзапущенной идеологической работы, по представлениям Бормана, была необходима война против церкви. Он был движущей силой ее обострения, и он не упускал для этого ни одного случая во время застолий. Некоторая медлительность Гитлера в этом вопросе отнюдь не могла вводить в заблуждение относительно того, что он просто выжидает подходящий момент для решения этой проблемы.

Здесь, в мужском обществе, он был грубее и откровеннее, чем в своем зальцбургском окружении. «После того, как я разберусь со всеми другими вопросами. — иногда говаривал он, — я и с церквью рассчитаюсь. Ей небо покажется в овчинку».

Но Борману не терпелось. Его жестокой прямолинейности был чужд расчетливый прагматизм Гитлера. Он использовал малейший повод, чтобы чуть еще продвинуться в своих намерениях. Даже за обедом он нарушал неписанное правило не касаться тем, которые могли бы расстроить Гитлера. У Бормана была для этого даже разработана особая тактика. Он договаривался с кем-нибудь из присутствующих подбросить ему мяч в виде рассказа о какой-нибудь очередной подстрекательской речи священника или епископа, рассказ должен был вестись достаточно громко, чтобы привлечь внимание Гитлера. На вопрос последнего Борман замечал, что произошла неприятность, но вряд ли о ней стоит сейчас говорить, он не хотел бы портить Гитлеру обед. Но тут уже Гитлер начинал допытываться, а Борман, делая вид, что прямо-таки преодолевает себя, подробно все излагал. Сердитые взгляды гостей смущали его столь же мало, как и наливавшееся кровью лицо Гитлера. В нужный момент он извлекал из портфеля папку и зачитывал целые пассажи из подстрекательской речи или церковного послания. После таких эпизодов Гитлер часто бывал в таком раздражении, что — верный признак гнева — начинал щелкать пальцами, переставал есть и грозил расквитаться. Ему легче было примириться с хулой и возмущением за рубежом, чем с непокорностью внутри. Невозможность обрушиться на нее карающим мечом доводила его до белого каления, хотя вообще-то он умел владеть собой.

У Гитлера не было чувства юмора. Он предоставлял другим шутить, сам же смеялся громко и раскованно, он мог от смеха буквально сгибаться пополам, вытирая с глаз слезы. Смеялся он охотно, но, в сущности, всегда за чужой счет.

Геббельс умел лучше всех развеселить каким-нибудь анекдотом Гитлера и одновременно унизить кого-либо из соперников: «Вот недавно, — рассказывал он, Гитлер — югенд потребовала от нас, чтобы мы распространили для печати заметку по случаю 25летия со дня рождения их начальника штаба Лаутербахера. Я распорядился направить ему небольшой текстовый набросок, в котором отмечалось, что он встречает свой день рождения „в полной физической и умственной ясности“. Больше мы ничего от него не слышали». Гитлер согнулся пополам от хохота, а Геббельс своей цели — дискредитировать занессшегося молодежного фюрера — достиг лучше, чем сделай он пространный доклад. Гитлер охотно и часто рассказывал за обеденным столом о своих молодых годах и особо подчеркивал строгость воспитания: «Я частенько получал от отца здоровую взбучку. Сегодня я думаю, что это было необходимо и что это пошло напользу». Вильгельм Фрик, министр внутренних дел, как-то раз встрял тут своим блеющим голосом: «Да, уж сегодня по всему видать, что Вам, майн фюрер, это пошло напользу». Всеобщий парализующий ужас. Фрик пытается спасти ситуацию: «Я хотел сказать, майн фюрер, что поэтому Вы так далеко и пошли». Геббельс, считавший Фрика за полного болвана, саркастически заметил: «Я полагаю, что Вас, дорогой Фрик, секли в молодости совершенно недостаточно!»

Вальтер Функ, министр хозяйства и одновременно президент Рейхсбанка, рассказывал о совершенно безумных выходках своего заместителя Бринкмана, который тот беспрепятственно устраивал на протяжении многих месяцев, пока его официально не признали сумасшедшим. Функ не просто хотел позабавить Гитлера, но и подготовить его таким безобидным способом к слухам, которые, скорее всего, так или иначе до него дойдут: незадолго до этого Бринкман пригласил на роскошный обед в большой зал самого фешенебельного берлинского отеля «Бристоль» всех уборщиц и посыльных мальчишек Рейхсбанка, и сам играл им на скрипке. Это еще как-то вписывалось в официальную линию режима — демонстрация народной общности. Сомнительнее прозвучало то, что Функ, под всеобщий хохот собравшихся, поведал дальше: «Недавно он встал перед входом в министерство на Унтер-ден-линден, вытащил из кармаша большой пакет свежеотпечатанных ассигнаций, как Вы знаете, с моей подписью, и начал раздавать прохожим, приговаривая: „Кому нужны новые функи?“ А вскоре, — продолжал Функ, — его душевное заболевание стало совершенно очевидным. Он созвал всех служащих банка и скомандовал: „Кто старше пятидесяти, — налево! Остальные — направо!“ И обращается к одному справа, „Так сколько Вам лет?“ — „Сорок девять, господин вице-президент! -“Тогда — налево! Итак, все по левую руку увольняются немедленно и с удвоенной пенсией». У Гитлера от смеха слезились глаза. Когда он снова собрался с собой, он выдал длинный монолог о том, как по временам сложно распознать психически ненормального. Этой историей Функ попытался окольным и безобидным путем подстелить себе соломку: Гитлер еще не знал, что Рейхсбанкдиректор, имеющий право подписи, выправил в своей невменяемости чек на несколько миллионов марок, а «диктатор экономики» беззаботно инкассировал его. Теперь Герингу уже пришлось всей силой своей власти опровергать тезис, что Бринкман ненормальный. И следовало ожидать, что именно в этом духе он проинформирует Гитлера. Тот, кому удавалось раньше создать у Гитлера определенное мнение, уже, как показывал опыт, наполовину выигрывал игру: Гитлер очень неохотно менял свои суждения. Но Функу пришлось нелегко, чтобы получить назад оприходованные Герингом миллионы.

Излюбленной мишенью шуток Геббельса был Розенберг, которого он иначе, чем «Имперский философ» и не называл и унижал всякими анекдотами. В этом случае Геббельс всегда мог быть уверенным в успехе у Гитлера. И он так часто эксплуатировал эту тему, что его рассказы походили на настоящий театр — с заученными ролями и актерами, ожидающими выхода. Заранее можно было быть уверенным, что Гитлер в конце скажет: «Фелькишер беобахтер» — такая же скукотища, как и ее издатель Розенберг. Есть у нас и партийная сатирическая газета «Крапива» — самое безутешное издание, какое только можно себе представить! А с другой стороны, — «ФБ» — ни что иное, как юмористическая газетенка". К удовольствию Гитлера, объектом насмешек Геббельса был и владелец крупной типографии Мюллер. Он изо всех сил старался помимо партийных изданий издавать еще что-то, чтобы удержать старых подписчиков из строго католических районов Верхней Баварии. В результате у него печатались и церковные календари и розенберговские антиклерикальные пасквили. Он мог себе это позволить, потому что в 20-е годы частенько продолжал печатать «Фклькишер беобахтер», несмотря на просроченные платежи.

Многие шутки Геббельса очень тщательно подготавливались, привязывались к отдельным эпизодам целой серии событий, с каждым из которых Гитлер получал текущую информацию. И в этом отношении Геббельс далеко превосходил всех, а Гитлер своими аплодисментами вдохновлял его на все новые повороты.

Старый партейгеноссе Ойген Хадамовский получил когда-то на радио ключевую должность Имперского руководителя основной программы, а теперь прямо сгорал от желания стать руководителем всего Рейхсрадио. Министр пропаганды, у которого была на примете другая кандидатура, опасался, что Гитлер может поддержать Хадамовского, потому что до 1933 г. тот весьма умело организовывал прямые трансляции предвыборных выступлений Гитлера. Ханке, статс-секретарь министерства пропаганды, пригласил Хадамовского к себе и официально объявил ему, что Гитлер только что назначил его «Имперским руководителем радиосети». Взрыв радости Хадамовского по поводу давно вожделенного назначения был вечером же — вероятно, огрубленно и с добавлениями — разыгран перед Гитлером, так что он все это воспринял как великолепный розыгрыш. На следующий день Геббельс приказал отпечатать несколько экземпляров газеты с лже-извещением о состоявшемся назначении и с гротеско-преувеличенными поздравлениями. Да, в этом Геббельс знал толк. Было что рассказать Гитлеру о всех стилистических красотах и заверениях в верности, содержавшихся в поздравлении. А как Хадамовский был радостно взволнован! Этот эпизод был встречен новым раскатом смеха Гитлера и всех присутствующих за столом. В тот же день Ханке пошел еще дальше и устроил и еще один подвох: он уговорил вновь назначенного обратиться по случаю вступления в должность с приветственной речью к радиослушателям перед… выключенным микрофоном. И это стало новым поводом для безграничного веселья, особенно, когда было рассказано и показано, с какой безмерной радостью, с каким тщеславием выражал свою благодарность обманутый. Теперь Геббельс уже мог не опасаться чьего-либо вмешательства в поддержку кандидатуры Хадамовского. Дьявольская игра, в которой обсмеянный был абсолютно безоружен. Он, вероятно, даже и не подозревал, что вся эта шутка только для того и затевалась, чтобы сделать его кадидатуру неприемлемой для Гитлера. И никто не был в состоянии проверить, то ли Геббельс преподносил действительные факты, то ли просто давал волю своей фантазии.

Не такой уж, возможно, неверной была бы мысль, что собственно обманутым в конечном счете был сам Гитлер, что интриган Геббельс вертел им. По моим наблюдениям, Гитлер на самом деле не мог в подобных случаях тягаться с Геббельсом. Столь утонченная низость не была свойственна его прямолинейной натуре. Мне и тогда с моральной точки зрения казалось сомнительным, что Гитлер своими аплодисментами поддерживал эту скверную игру и даже провоцировал ее. А ведь достаточно было всего одного недовольного замечания, чтобы надолго отбить охоту к таким розыгрышам.

Я часто спрашивал себя, возможно ли было влиять на Гитлера? Да, конечно, — и в очень высокой степени, особенно — кто это умел. Гитлер хотя и был недоверчив, но в каком-то довольно примитивном смысле: изощренные ходы фигур или очень осторожное ориентирование его мнения он не всегда улавливал. Для разоблачения методично организованного, осмотрительно реализуемого шулерства у него не хватало интуиции. Мастерами такой игры были Геринг, Геббельс, Борман и, далеко уступая им, — Гиммлер. Поскольку же прямым разговором добиться перемены взглядов Гитлера по какому-то крупному вопросу было невозможно, эти навыки еще более упрочивали власть этих людей.

Рассказом об еще одном розыгрыше столь же изощренного свойства можно и завершить повествование об обеденных застольях у Гитлера. На этот раз объектом атаки стал шеф зарубежной пресс-службы Путци Ханфштенгль, который благодаря тесному личному контакту с Гитлером был весьма подозрительным в глазах Геббельса. Больше всего ему доставалось от Геббельса за его якобы особую скаредность. Однажды тот попробовал с помощью английской пластинки доказать, что Ханфштенгль даже мелодию сочиненного им популярного марша содрал с какой-то английской песенки.

Итак, на шефа зарубежной пресс-службы уже была брошена тень, когда во время гражданской войны в Испании Геббельс поведал компании за обеденным столом, что Ханфштенгль позволил себе презрительные высказывания о боевом духе воевавших там немецких солдат. Гитлер возмутился: этого труса, не имеющего никакого права судить о мужестве других, следует хорошенько проучить. Через несколько дней у Ханфштенгля появился курьер Гитлера с запечатанным в конверте приказом, который полагалось вскрыть только после взлета поджидающего его самолета. Самолет взял старт, Ханфштенгль вскрыл конверт и, к своему ужасу, прочитал, что его высадят в «красной» части страны и что он должен будет вести там агентурную работу для Франко. Геббельс рассказал Гитлеру это во всех подробностях за столом. Как Ханфштенгль отчаянно просил пилота повернуть назад, потому что все это — всего лишь какое-то недоразумение, как самолет несколько часов кружил в облаках над территорией Германии, а пассажиру сообщались названия мест, из чего следовало, что Испания неумолимо приближается, как, наконец, пилот заявил, что придется сделать вынужденную посадку и спокойненько приземлился в аэропорту Лейпцига. Ханфштенгль, который понял, что стал жертвой скверного розыгрыша, вдруг возбужденно заявил, что на его жизнь замышляется покушение и исчез бесследно.

Все повороты этой истории вызывали взрывы смеха за столом, тем более, что на этот раз шутка была срежесирована Гитлером и Геббельсом вместе. Когда же через несколько дней Гитлер узнал, что шеф пресс-службы нашел убежище за рубежом, он испугался, что Ханфштенгль, польстившись на высокие гонорары, начнет работать с западной прессой и поделится своей информацией о внутренней жизни окружения Гитлера. Вопреки приписывавшейся ему жадности он не сделал ничего подобного.

Со своей склонностью разрушать жестокими шутками репутацию и самоуважение даже близких сотрудников и верных товарищей по борьбе Гитлер нашел «определенный отклик» и у меня. Пусть я все еще был им захвачен, но в моей увлеченности уже давно не было того восхищения, которое владело мной в первые годы нашей совместной работы. В повседневном общении я постоянно обретал способность видеть его как бы со стороны, а тем самым — к критическим наблюдениям.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39