Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Воспоминания

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Шпеер Альберт / Воспоминания - Чтение (стр. 27)
Автор: Шпеер Альберт
Жанры: Биографии и мемуары,
История

 

 


в ставке состоялось совещание, на которое были приглашены гауляйтеры Тироля и Каринтии и я. Специальной грамотой было закреплено, что под управление гауляйтера Тироля Хофера отходит не только Южный Тироль, но и итальянская территория вплоть до Вероны, а под управление гауляйтера Карантии Райнера граничащие с этой гау— обширные области Венеции, включая Триест. Я в этот день без особенных усилий добился, что в мою компетенцию, при полном исключении итальянских властей, входят отныне все вопросы военного производства на еще остававшихся за нами итальянских территориях. Велико же было наше изумление, когда после подписания этих трех документов стало известно об освобождении Муссолини. Оба гауляйтера, как и я, лишались только что приращенной власти: «Конечно, фюрер просто не может причинить дуче такую неприятность!» Вскоре при случайной встрече я предложил Гитлеру отменить решение о моих дополнительных полномочиях. Я предполагал, что это найдет у него самый горячий отклик. К великому моему удивлению он энергично отклонил мое предложение; решение полностью остается в силе. Я обратил внимание Гитлера на то, что в случае образования нового фашистского правительства во главе с Муссолини его, Гитлера, интервенция в суверенные дела Италии может быть отменена. Гитлер чуть задумался и распорядился: «Представьте мне документ на подпись еще раз и непременно с датировкой завтрашним днем. Тогда ни у кого не возникнет сомнения, что мой приказ ни в коей мере не поколеблен освобождением дуче» (10). Определенно Гитлеру за несколько дней до этой ампутации итальянских территорий было известно, что местопребывание Муссолини уже разведано. Недалеко от истины предположение, что нас и вызвали в ставку как раз в связи с предстоящей операцией по освобождению Муссолини.

На следующий день Муссолини прибыл в Растенбург. Гитлер, искренне растроганный, обнимал его. К годовщине трехстороннего пакта Гитлер направил «дуче, с которым нас связывают узы дружбы,… самые горячие пожелания светлого будущего Италии, снова ведомый фашизмом к достойной свободе».

А за две недели до этого он отрубал куски от итальянской территории.

Глава 22

По наклонной

Рост производства военной продукции работал на укрепление моего положения вплоть до осени 1943 г. После того, как мы в основном исчерпали промышленные резервы Германии, я приложил немало усилий для использования потенциала других европейских стран, находившихся под нашим влиянием (1). Гитлер какое-то время был в нерешительности. Оккупированные восточные земли в будущем вообще подлежали дезиндустриализации, потому что, как он полагал, промышленность способствует коммунизму и вскармливает нежелательный слой интеллигенции. Но обстоятельства во всех занятых странах оказались императивнее всех гитлеровских представлений. Он достаточно практически смотрел на вещи, чтобы понять преимущества, которые для обеспечения армии вытекали из сохранения в целостности промышленности.

Франция была в этом смысле самой важной из всех завоеванных нами промышленных стран. Но до начала 1943 г. ее промышленный потенциал почти ничего нам не дал. Принудительные мобилизации Заукелем рабочей силы причинили там больше вреда, чем принесли пользы. Потому что французские рабочие, уклоняясь от них, попросту бежали со своих предприятий, немалая часть которых выпускала продукцию для наших вооружений. В мае 1943 г. я впервые пожаловался на это Заукелю, а в июле на заседании в Париже я предложил, чтобы, по крайней мере, те предприятия, которые работали на нас, были бы ограждены от набегов Заукеля (2).

У меня и моих сотрудников было намерение наладить в первую очередь во Франции, но также в Бельгии и Голландии, массовое производство потребительских товаров — одежды, обуви, текстиля, мебели для гражданского населения с тем, чтобы предприятия аналогического профиля в Германии переориентировать на военную продукцию. Сразу же, как только в мое распоряжение в первых числах сентября перешла вся немецкая промышленность, я пригласил французского министра промышленности в Берлин. Министр Белонн?, профессор Сорбонны, имел репутацию чрезвычайно способного и энергичного человека. Не без некоторых пререканий с Министерством иностранных дел я все же добился, чтобы его принимали как гостя немецкого правительства. Пришлось мне подключить к этому и Гитлера, которому я заявил, что Бишелонн у меня не «будет подниматься по черной лестнице». После этого решено было разместить его в берлинском Доме гостей Имперского правительства.

За пять дней до прибытия Бишелонна Гитлер еще раз подтвердил, что идея планирования производства в европейском масштабе им одобряется и что Франция, наряду с другими нациями, должна получить равноправное представительство. И Гитлер и я исходили из того, что Германия сохраняет за собой право решающего голоса (3).

17 сентября я принял Бишелонна, с которым у меня очень скоро установились неформальные, почти дружеские отношения. Мы оба были молоды, оба верили, что нам принадлежит будущее и оба надеялись, что когда-нибудь мы исправим ошибки находящегося у власти поколения мировой войны. Я был бы готов отменить территориальное обкрамсывание Франции, осуществленное Гитлером, тем более, что по моим представлениям не столь уж и важно, где проходят государственные границы в Европе, связанные воедино совместным производством. Бишелонн и я свободно парили в этом мире мечтаний и иллюзий.

В последний день переговоров Бишелонн попросил о беседе наедине. Главой его правительства Лавалем, начал он, ему запрещено, под давлением Заукеля, затрагивать в разговорах с Вами вопрос о депортации рабочей силы из Франции в Германию (4). И все же — не готов ли я обсудить его? Я согласился. Он изложил свои соображения. Под конец я спросил, удовлетворят ли его определенные защитные меры от депортаций с французских промышленных предприятий. «Если это реально, то тогда разрешаются все мои проблемы, в том числе и в рамках только что нами согласованной программы, — с облегчением заявил он. — Но ведь это означает, и я должен сказать это совершенно честно, практически конец всяким депортациям». Это для меня было очевидно, но только таким образом я и мог что-то заполучить от французской промышленности для наших целей. Мы действовали вопреки всем правилам. Бишелонн пренебрег указанием Лаваля, а я дезавуировал Заукеля, и оба на свой страх и риск достигли соглашения с весьма серьезными последствиями. (5)

После этого мы отправились на совместное заседание, на котором юристы принялись пространно дискутировать вокруг последних спорных пунктов нашей программы. Это могло бы еще продлиться несколько часов. И чего ради? Самые отточенные параграфы не в состоянии заменить добрую волю к сотрудничеству. Я прервал этот мелочный торг и предложил скрепить наш союз простым рукопожатием. Юристы обеих делегаций были явно недовольны. И все же я придерживался нашего, весьма неоформленного, соглашения до самого конца, стараясь сохранить французскую индустрию даже и тогда, когда она уже не представляла для нас большой ценности, а Гитлер приказал ее разрушить.

Согласованный производственный план был выгоден для обеих сторон. Я получал дополнительные производственные мощности для выпуска военной продукции, французы же по достоинству оценили возможность производства в разгар войны потребительских товаров. По согласованию с командующим французскими войсками были определены заводы, изъятые из заукелевской практики насильственной мобилизации рабочей силы, о чем и извещали вывешенные на них охранные грамоты за моей личной подписью. А так как следовало укрепить основной костяк французской индустрии, гарантировать работу транспорта и продовольственное снабжение, под конец вне сферы Заукеля оказались почти все ведущие предприятия, общим числом в десять тысяч.

Уик-энд мы провели с Бишелонном в загородном имении моего друга Арно Брекера. В первые же дни следующей недели я ознакомил аппарат Заукеля с достигнутыми договоренностями. Я призвал их добиваться того, чтобы французские рабочие принялись за работу на французских заводах. Их численность будет впредь засчитываться в выполненные квоты «откомандирования для нужд немецкого военного производства» (6).

Десять дней спустя я был в ставке, чтобы своим докладом Гитлеру опередить Заукеля: было известно, что успевший первым выложить свои аргументы получал фору. В самом деле, Гитлер казался довольным моим соглашением и заявил даже, что риск приостановки производства вследствие беспорядков или стачек вполне приемлем (7). Этим был почти что положен конец рейдам Заукеля во Францию. Вместо прежних ежемесячных 50 тысяч в Германию стали уже скоро депортироваться всего только 5 тысяч (8). Прошло несколько месяцев, и 1 марта 1944 г. Заукель с раздражением рапортовал: "Мои службы во Франции докладывают мне, что там все подошло к концу. Во всех префектурах слышишь одно и то же: министр Бишелонн заключил с министром Шпеером соглашение. Лаваль заявил мне: «Больше я не поставляю людей в Германию». Вскоре после переговоров с Бишелонном я подобным же образом стал действовать в Голландии, Бельгии и Италии.

20 августа 1943 г. Генрих Гиммлер был назначен Имперским министром внутренних дел. До этого он, хотя и был рейхсфюрером охватывающих все вся СС, о которых говорили как о «государстве в государстве», но как глава одной из полицейского типа структур оставался, как это ни странно, подчиненным Имперского министра Фрика.

Власть гауляйтеров, взращиваемая Борманом, вела к раздроблению власти Рейха. Гауляйтеры делились на две категории: на тех, кто еще до 1933 г. были ими и кто был совершенно не способен к руководству управленческим аппаратом, и тех, кто, пройдя в последующие годы школу Бормана, образовывал новый слой гауляйтеров. Это были молодые, преимущественно с юридическим образованием чиновники-администраторы, умело и методично укреплявшие влияние партии в государстве.

Сознательно заложенная Гитлером двойственность системы заключалась в том, что Борман был начальником гауляйтеров как партийных функционеров, в то же время и министр внутренних дел был их прямым начальником в государственной их ипостаси имперских комиссаров по вопросам обороны. При слабом Фрике это не сулило Борману никаких опасностей. Знатоки нашей политической сцены оценивали новое назначение Гиммлера как появление у Бормана серьезного соперника.

Я рассуждал так же и питал определенные надежды на его власть. Прежде всего я ожидал, что он, вопреки Борману, задержит прогрессирующий организационный распад единого имперского административного аппарата. Гиммлер немедленно ответил согласием на мое предложение привлекать к ответственности строптивых гауляйтеров (9).

6 октября 1943 г. я выступал перед рейхс— и гауляйтерами. Отклики на мою речь показали, что налицо некий поворот. Свою задачу я видел в том, чтобы открыть глаза политическому руководству Рейха на истинное положение вещей, лишить его надежды на скорое применение нового типа сверхтяжелых ракет и дать почувствовать, что теперь уже противник диктует нам характер военного производства. Следовало, наконец, внести изменения во все еще сориентированную на мирную продукцию экономику страны, передать из шести миллионов, занятых в легкой промышленности, по меньшей мере полтора миллиона военным предприятиям, тогда как товары повседневного потребления должны впредь производиться во Франции. Я признал, что такое разделение обеспечивает Франции более благоприятные исходные позиции для послевоенного времени. «Но я считаю, — продолжал я перед словно окаменевшей аудиторией, — что если мы хотим выиграть войну, то мы и должны в первую очередь быть готовыми к жертвам».

Еще сильнее я спровоцировал гауляйтеров следующим довольно дерзким заявлением: «Попрошу Вас принять к сведению, что прежняя практика самоустранения отдельных гау от закрытия предприятий легкой промышленности не может быть и не будет терпимой. Если в течение ближайших двух недель гау не последуют добровольно моему призыву, то я буду своим личным распоряжением закрывать производство. И могу вас заверить, что я преисполнен решимости добиться уважения к власти Рейха, чего бы это ни стоило! У меня есть соответствующая договоренность с рейхсфюрером СС Гиммлером, и я буду обращаться с теми гау, которые откажутся от проведения намеченных мероприятий, как они того заслуживают».

По-видимому, гауляйтеров взбудоражила не столько общая жесткая тональность речи, сколько именно эти заключительные слова. Не успел я закончить речь, как некоторые из них с яростью набросились на меня. Предводительствуемые одним из самых старых среди них, Бюркелем, они с возбужденными криками и размахиванием рук обвинили меня в том, что я де пригрозил им концлагерями. Чтобы внести ясность в этот пункт, я попросил председательствовавшего Бормана дать мне еще раз слово. Но Борман лишь отрицательно покачал головой. Лицемерно дружелюбно он сказал, что это излишне — нет никаких недоразумений и все ясно.

Вечером того же дня многим гауляйтерам пришлось после злоупотребления спиртным прибегнуть к чужой помощи, чтобы добраться до спецпоезда, которым они отправились в ставку. На следующее утро я обратился к Гитлеру с просьбой сказать несколько умиротворяющих слов своим политическим соратникам. Но, как и всегда, он пощадил чувства своих старых боевых друзей. Со своей стороны Борман проинформировал Гитлера о моей стычке с гауляйтерами (10). Гитлер дал мне почувствовать, что все гауляйтеры крайне возмущены, не распространяясь подробнее о причинах. Из последующего стало совершенно ясно, что в какойто мере Борману уже удалось подорвать мой кредит доверия у Гитлера. Не теряя после этого успеха ни минуты, он стал еще энергичнее долбить в одну точку. Я сам дал ему козыри в руки. С этих пор я уже не мог с уверенностью полагаться на лояльное отношение Гитлера.

Вскоре стало ясно, чего стоило заявление Гиммлера о решительном контроле над исполнением решений центральных инстанций Рейха. Я направил ему бумагу относительно острого столкновения с гауляйтерами. На протяжении многих недель ответа не было; наконец, статс-секретарь Гитлера Штукарт, несколько замявшись, сообщил мне, что г-н Имперский министр внутренних дел переслал все бумаги Борману и что ответ последнего только что получен. Смысл его сводился к тому, что положение с производством потребительских товаров всеми гауляйтерами внимательно перепроверено, и, как, впрочем, и следовало ожидать, мои распоряжения были неправомочны, а неудовольствие гауляйтеров совершенно оправданно. Гиммлер удовлетворился таким ответом. Укрепление авторитета Рейха, на которое я рассчитывал, как и коалиция Шпеер — Гиммлер, оказались пустым номером. Только по прошествии нескольких месяцев я узнал, почему эти планы не могли не рухнуть. Гиммлер, действительно, попробовал, как мне рассказал гауляйтер Нижней Силезии Ханке, окоротить удельный суверенитет кое-кого из гауляйтеров. Он стал пересылать им свои распоряжения через своих начальников СС. Это было лобовым посягательством! К своему удивлению, очень скоро ему пришлось понять, что гауляйтеры имеют неограниченную поддержку в центральном партаппарате, т. е. у Бормана. Не прошло и нескольких дней, как Борман заручился у Гитлера согласием на запрет такого рода злоупотреблений властью со стороны Гиммлера. Когда дело доходило до серьезных решений, у Гитлера всегда срабатывал, при всем даже презрении к отдельным личностям, рефлекс верности сподвижникам его восхождения в 20-е г.г. Даже Гиммлер с его СС были не в состоянии взломать это сентиментальное товарищество. После поражения своей неудачно затеянной акции фюрер СС окончательно отказался от попыток использования в игре авторитета Рейха против гау. Не прошло и намерение Гиммлера вызывать «имперских комиссаров по вопросам обороны» на заседания в Берлин. Впредь Гиммлер ограничился только тем, что несколько объединил и замкнул на себя в политическом отношении менее значительных обербургомистров и глав правительств земель. Борман и Гиммлер, и до того обращавшиеся друг к другу на ты, стали еще более близкими друзьями. Мое выступление выявило расклад интересов, позволило глубже понять соотношение сил и подорвало мои позиции.

Итак, на протяжении нескольких месяцев я в третий раз потерпел поражение в своих усилиях укрепить власть и мобилизовать возможности режима. Я попытался дать наступательный ответ на угрожавшую мне дилемму. Всего пять дней спустя после своей речи я «помог» Гитлеру назначить себя ответственным за разработку генеральных планов восстановления всех разбомбленных городов. Тем самым я заручился полномочиями в сфере деятельности, которая для моих недоброжелателей, не в последнюю очередь и для Бормана, была гораздо ближе, чем многие военные проблемы. Отчасти они уже на том этапе рассматривали восстановление как свою важнейшую задачу ближайшего будущего. Декрет Гитлера напоминал им, что при этом они будут зависеть от меня.

Впрочем, одновременно я хотел оказать сопротивление одной опасности, проистекавшей из идеологического радикализма гауляйтеров: разрушения давали им повод к сносу исторических сооружений, даже еще во вполне годном для восстановительных работ состоянии. Как-то я вместе с гауляйтером осматривал с плоской крыши одного из домов Эссен, превращенный недавним налетом в сплошные руины. Вскользь местный начальник заметил, что теперь придется совсем снести эссенский собор, поврежденный бомбами: все одно он будет только затруднять модернизацию города. Обербургомистр Мангейма призвал меня на помощь, чтобы предотвратить снос обгоревшего замка и Национального театра, опять-таки по инициативе тамошнего гауляйтера (11).

Доводы всегда были одни и те же: долой замки и церкви! После войны мы отстроим наши собственные памятники! В этом проявлялся не только комплекс неполноценности партийных бонз перед прошлым. Весьма характерным для мышления, по крайней мере, части из них было рассуждение одного гауляйтера в обоснование отданного им приказа о сносе: замки и церкви — застенки и оплоты реакции, они преграждали путь нашей революции. Так напоминал о себе фанатизм времен молодости партии, который постепенно, через компромиссы и сделки с властью, уже в основном выветрился.

Я же считал бережное сохранение исторической застройки городов и предварительную разработку планов разумного восстановления настолько важным делом, что в самый разгар войны, на ее изломе — в ноябре — декабре 1943 г. разослал всем гауляйтерам письмо, которое во многом отличалось от моего довоенного подхода: никаких высокохудожественных замыслов, а экономия; широкое и дальновидное планирование транспортных систем, которые предотвратили бы самоудушение городов из-за транспортных проблем; индустриальные методы строительства жилья; бережное санирование исторических центров и торговых заведений (12). О монументальных сооружениях речь уже не шла. К тому времени у меня уже пропал к этому вкус, да и у Гитлера, с которым я обговорил основные пункты этой концепции, по-видимому, тоже.

В начале ноября советские войска вплотную приблизились к Никополю, центру добычи марганцевой руды. С этим связан один эпизод, в котором Гитлер выступил в не менее странном свете, чем Геринг, приказывавший генералу истребительной авиации говорить заведомую неправду.

В начале ноября 1943 г. раздался звонок начальника Генерального штаба Цейтцлера. Очень взволнованно он сообщил мне, что у него только что был очень острый спор с Гитлером — тот настаивал на сосредоточении под Никополем всех находящихся на том отрезке фронта дивизий. Без марганца, очень возбужденно доказывал Гитлер, война будет в самое ближайшее время проиграна! Шпееру не позднее, чем через три месяца придется остановить производство, потому что у него нет запасов (13). Цейтцлер настоятельно просил о помощи. Вместо концентрации войск уместнее было бы начинать их отвод, если мы не хотим получить новый Сталинград.

Немедленно после этого разговора я связался со своими специалистами по металлургии, Рехлингом и Роландом, для выяснения положения вещей с марганцем. Спору нет, марганец — одна из важнейших добавок при варке стали, но после звонка Цейтцлера уже было вполне ясно, что «так или эдак» марганцевые шахты на юге России для нас потеряны. Мои консультации со специалистами дали потрясающе положительный результат. 11 ноября я направил телеграммы Гитлеру и Цейтцлеру: «При сохранении теперешней технологии запасов марганца в пределах Рейха хватит на двенадцать месяцев. Имперское объединение металлургических заводов гарантирует, что в случае утраты Никополя и при соответствующих изменениях технологического процесса запасов марганца достаточно на восемнадцать месяцев, при этом не наступит критического исчерпания резервов других легирующих добавок» (14). Тогда же я установил, что и при оставлении расположенного поблизости Кривого Рога, который Гитлер намеревался удержать ценой крупного оборонительного сражения, производство стали в Германии не понесет какого-либо урона.

Когда через два дня я прибыл в ставку, Гитлер, находившийся в отвратительном состоянии духа, набросился на меня с дотоле непривычной резкостью: «Как Вам могло прийти в голову направить записку о положении с марганцем начальнику Генерального штаба?» Я-то рассчитывал застать Гитлера успокоенным и от растерянности только выдавил: «Но, мой фюрер, это же отличный результат!» Гитлер, однако, не стал вдаваться в суть дела. «Вы не должны направлять начальнику Генерального штаба каких-либо бумаг! Если Вам что-либо нужно, то потрудитесь обращаться ко мне! По Вашей милости я попал в невыносимое положение. Я только что приказал сосредоточить для обороны Никополя все наличные силы. Наконец-то у меня был повод, который заставил бы группу армий действительно воевать! И тут появляется Цейтйлер с Вашей докладной. И я оказываюсь лжецом! Если мы потеряем Никополь, то по Вашей вине. Я запрещаю Вам раз и навсегда, — уже просто орал он, — направлять какие бы то ни было записки любым другим лицам. Понятно? Я запрещаю!»

И все же моя памятная записка возымела действие. Гитлер вскоре перестал настаивать на битве из-за марганцевых шахт. А так как советский нажим на этом участке фронта ослаб, то Никополь мы потеряли только 18 февраля 1944 г.

Во второй памятной записке, переданной мной в тот же день Гитлеру, содержались результаты подсчета наших запасов всех легирующих материалов. Формулировкой, что «здесь не учитываются поставки с Балкан, из Турции, из Никополя, Финляндии и Северной Норвегии», я хотел осторожно намекнуть, что потеря этих источников представляется мне вероятной. Результаты исследования были сведены в таблице:

Марганец Никель Хром Вольфрам Молибден Кремний

Запасы в Рейхе 140000т 6000т 21000т 1330т 425т 17900т Внутренние поставки 8100т 190т — — 15,5т 4200т Расход 15500т 750т 160т 69,5т 7000т Обеспеченность на… месяцев 19 10 5,6 10,6 7,8 6,4

Памятная записка обобщала эту таблицу следующим комментарием: «Наименьшие запасы мы имеем по хрому. Особенно отрицательно то обстоятельство, что без хрома высокоразвитая военная промышленность не может функционировать. Если отпадут Балканы и Турция, то потребности в хроме могут быть удовлетворены только на протяжении 5,6 месяцев. Это означает после израсходования его запасов в отливках, могущих продлить производство еще на два месяца, постепенную остановку производства важнейших видов вооружений, т.е. всех видов самолетов, танков, автомашин, противотанковых снарядов, подводных лодок, почти всех артиллерийских орудий, еще примерно через три месяца сверх сказанного срока, так как к этому времени будут полностью исчерпаны резервы, скрытые в системе доставки» (15).

Это означало ни мало, ни много, что через десять месяцев после потери Балкан война будет закончена. Гитлер, не проронив ни слова, выслушал мой доклад, из которого вытекало, что не Никополь, а Балканы предрешат исход войны. Затем он, расстроенный, просто отвернулся. Он переключился на моего сотрудника Заура, чтобы обсудить с ним новую программу выпуска танков.

До лета 1943 г. Гитлер в начале каждого месяца звонил мне, чтобы по телефону получить самые свежие данные о выпуске военной продукции, которые он тут же вносил в заготовленные списки. Я называл цифры в заранее согласованном порядке, и Гитлер по обыкновению поощрял меня восклицаниями: «Отлично! Просто чудесно! В самом деле 110 „тигров“? Это больше, чем Вы обещали… А сколько „тигров“ Вы думаете осилить в следующем месяце? Сейчас важен важдый танк». Нередко в заключение разговора он сообщал коротко о положении на фронте: «Сегодня мы взяли Харьков. И дальше пошло хорошо. Благодарю за информацию. Поклон Вашей супруге. Она в Оберзальцберге? Еще раз кланяюсь». В ответ на мою благодарность и приветственную формулу: «Хайль, майн фюрер!» он иногда отвечал: «Хайль, Шпеер». Эта формула означала своего рода награду, которую он очень редко использовал и только в общении с Герингом, Геббельсом или другими ветеранами и в которой можно было услышать легкую иорнию над официально установленным приветствием «Хайль, майн фюрер». В такие минуты я чувствовал себя вознагражденным за свою работу. Я совершенно не замечал привкус несколько снисходительной фамильярности. Хотя упоение прошлых лет, доверительность в частных отношениях уже остались далеко позади, хотя я давно уже не занимал своеобразное и особое положение Архитектора, хотя я был теперь всего лишь одним из многих в аппарате, слово Гитлера нисколько не утратило для меня своей магической силы. Если смотреть в суть, то ведь все интриги и все баталии за власть имели своей целью такое вот слово Гитлера или то, что стояло за ним. От него зависело положение любого из нас.

Постепенно звонки прекратились, хотя я затрудняюсь сейчас назвать какой-то определенный момент. Во всяком случае, по-видимому, с осени 1943 г. Гитлер взял за правило связываться для получения ежемесячной информации с Зауром (16). Я не протестовал против этого, признавая за Гитлером право взять у меня обратно то, что он мне доверил. Но, поскольку Борман поддерживал как с Зауром, так и с Доршем, старыми членами партии, подчеркнуто добрые отношения, то я стал постепенно чувствовать себя в своем собственном министерстве довольно неуверенно.

Я попробовал упрочить свою позицию тем, что каждому из десяти начальников управлений придал по одному заместителю из промышленности (17). Но как раз Дорш и Заур сумели не допустить этого для своих должностей. Когда же признаков того, что под руководством Дорша в министерстве сформировалась фронда стало более, чем достаточно, я произвел 21 декабря 1943 г. своего рода «государственный переворот», назначив на должности руководителей управления по кадрам и оргуправления (18) двух моих старых надежных коллег по временам моей работы в строительстве. Им я подчинил и до того самостоятельную «организацию Тодт».

На следующий день я скинул тяжкое бремя уходящего 1943 г., с его многочисленными личными разочарованиями и интригами и отправился в самый удаленный и самый пустынный уголок подвластной нам Европы, в Северную Лапландию. Иначе, чем в 1941 г. и 1942 г., когда Гитлер запретил мне путешествие в Норвегию, Финляндию или в Россию по причине их рискованности и моей для него незаменимости, на этот раз согласие последовало немедленно.

На рассвете мой новый самолет, четырехмоторный «кондор» производства заводов Фоккевульф, с особо вместительными дополнительными бензобаками и, соответственно, очень большой дальностью полета (19), взял курс на север. Со мной летели скрипач Зигфрид Боррис и любитель-фокусник, ставший после войны знаменитостью под именем Каланга; вместо того, чтобы самому произнести речи, я хотел доставить рождественское удовольствие солдатам и рабочим «организации Тодт» на севере. С высоты бреющего полета мы разглядывали озера Финляндии, предмет моих мечтаний в годы юности, по которым моя жена и я надеялись когда-нибудь попутешествовать со складной лодкой и палаткой. Вскоре после полудня мы приземлились в ранних сумерках этого северного края на заснеженном и обозначенном керосиновыми лампами, самом примитивном аэродроме недалеко от Рованиеми.

Сразу же на следующий день мы отправились в открытой автомашине на север, покрыв расстояние в 600 километров до небольшого порта на побережье Ледовитого океана, Петсамо. Ландшафт напоминал своим однообразием вершины альпийских гор, но переливы освещения, со всеми полутонами — от желтого к красному, вызванные движением скрытого за горизонтом солнца, были неправдоподобно прекрасны. В Петсамо мы провели несколько рождественских увеселительных мероприятий для рабочих, солдат и офицеров, за которыми последовали еще вечера и в ряде других населенных пунктов. Одну ночь мы провели в блочном домике генерала, командующего фронтом на Ледовитом океане с тем, чтобы посетить передовые базы на полуострове Рыбачий, нашем самом северном и самом малогостеприимном отрезке фронта, всего в восьмидесяти километрах от Мурманска. В бравшей за душу отрешенности рассеивался мутновато зеленый свет, наискось пробивавшийся через пелену тумана и снега, едва освещавший голый, без единого деревца, мертвый ландшафт. Мы медленно пробирались на лыжах, в сопровождении генерала Хенгля, на наши передовые позиции. Мне продемонстрировали стрельбу из нашей полковой 150-миллиметровой пушки по советскому блиндажу. Впервые в жизни я присутствовал на показательных стрельбах боевыми снарядами. До этого как-то мне продемонстрировали огонь одной из тяжелых батарей на мысе Грис-нес, и хотя командир в качестве цели назвал Дувр, позднее все же разъяснил, что на самом деле он отдал приказ палить просто в море. А здесь же при прямом попадании в воздух взлетели бревна русского блиндажа. И почти мгновенно стоявший около меня ефрейтор рухнул замертво — советский снайпер попал ему в голову, точно в смотровую щель! Для меня все это было необычно, это была моя первая встреча с реальностью войны. Нашу полковую пушку я знал по демонстрации на полигоне и интересовала она меня тогда как некая техническая конструкция, а здесь я вдруг увидел, как этот инструмент, к которому относился чисто теоретически, уничтожает людей.

Во время этой своего рода инспекционной поездки я со всех сторон, от солдат и офицеров, слышал жалобы на недостаточные поставки легкого вооружения для пехоты. Особенно ощущался недостаток в легких и удобных автоматах. Солдаты отчасти выходили из нужды с помощью советских трофеев.

Упрек фронтовиков нужно было бы прямо адресовать Гитлеру. Пехотинец Первой мировой войны, он испытывал слабость к привычному карабину. Летом 1942 г. он отклонил наше предложение запустить в серию уже разработанный и опробованный автомат и настаивал, что ружье лучше отвечает задачам пехоты. Следствием его окопного опыта, как я теперь в этом убедился на практике, было то, что из-за его преклонения перед тяжелым вооружением танками мы подзапустили конструирование и производство оружия для пехоты.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39