Субэдэ думал.
      Он сидел, скрестив ноги, на простой кошме, свалянной из овечьей шерсти. Его конь пасся где-то у подножия холма под присмотром верных воинов ночной стражи. Конь нуждается в пище и отдыхе. Человеку порой не нужно ни того, ни другого. Когда его разум работает на пределе, все остальное может подождать.
      Город лежал у ног Непобедимого, неприступной черной громадой плавая в темноте ночи. Пока все было так, как он и предполагал. Закаленные в стычках с кочевниками урусы приграничья оказались крепким орешком. Первая попытка взять крепость с ходу провалилась, обжегшись о чжурчженьский огонь. Но две сотни кипчаков пропали не зря. Пошли он тогда тумен своих кешиктенов на штурм – и дымился бы сейчас тот тумен черными головешками под стенами… как его? Ко-ззи… Нет, не выговорить с ходу непривычное название. Но город этот памятен будет не названием, а его защитниками. А что памятен будет – то без сомнения.
      – Могу-Болгусун. Злой Город, – прошептал Субэдэ.
      Ему, непобедимому и непобежденному не только в битвах, но и в искусстве игры в шатар , было ясно – игра только началась. Стороны обменялись зайцами и петухами , но тигр и собака еще даже не двинулись с места. Пусть урусы думают, что легко отделались и убили многих – пусть. Цена заплачена не зря. И притом заплачена не своими воинами. Ни один из его кешиктенов не был даже ранен. Камнемет… Что камнемет? Бесценные металлические части осадной машины остались целыми. Значит, за пару дней люди даругачи Тэмутара соберут новую. Уже сейчас из леса слышна вонь жженого дерева – то для прочности обжигают раму уже почти готового камнемета. Несколько Желтозубых, погибших при взрыве, не в счет. Обучить любого, даже увечного воина стрелять из аркебуза – дело нескольких дней. Другое дело – лучник, которого нужно тренировать с детства. Тем более что по сравнению с презренными пожирателями падали, самый паршивый кешиктен ценнее во много раз. Легкая конница, вооруженная дальнобойными луками, и железный клин тяжеловооруженных кешиктенов – вот залог бессчетных побед Орды.
      Конечно, было жаль алмас, вскрывшую своей громадной дубиной ворота не одной крепости. Но в последнее время она стала слишком беспокойной. Все чаще и чаще раздавался из железной кибитки заунывный вой, переходящий в яростный рев. И все реже видел Субэдэ страх в ее глазах, когда открывал тяжелую дверь кибитки. Что ж, алмас выросла и, наверное, помимо живой крови ей, как и любому другому живому существу, потребовался детеныш. Свой детеныш, которого можно кормить и защищать. Так что, может быть, оно и к лучшему. Вряд ли Субэдэ смог бы найти ей самца.
      Он хмыкнул.
      Разве что можно было попробовать знаменосца с серебряной челюстью втолкнуть в железную кибитку – вдруг в темноте сошел бы за взрослого самца алмасты? Но теперь уж поздно…
      Зато сейчас Субэдэ знает, с каким противником столкнулся. И что этот противник может противопоставить ему.
      А может он многое. Неожиданно слишком многое. Да и все ли свои военные хитрости выложили защитники Злого Города? Еще предстоит думать. Много думать для того, чтобы найти их слабое место…
      Где-то там, впереди, под холмом, на поле, усыпанном железными шипами, в темноте ползали пленные урусы, взятые в маленьких селах и больших городах и дожившие до сегодняшнего дня. Ползали, натыкаясь руками на заточенные острия, собирая их в холщовые котомки и собственными животами проверяя, не осталось ли где на земле смертоносной железки. Потому как знали приказ Непобедимого – за каждый оставленный на поле шип трое из хашара лишатся головы. Страх и жадность – вот единственное, что управляет людьми в этом мире. Но страх всегда будет впереди жадности…
      Его плеча осторожно коснулась чья-то рука. Субэдэ резко обернулся.
      Сзади в почтительном поклоне застыл молодой кебтеул.
      «Плохо. Очень плохо, – подумал Субэдэ. – Задумался настолько, что не услышал шагов. Что шагов – голоса не услышал. Вряд ли он осмелился бы дотронуться до Непобедимого, не окликнув. Проклятый урусский город! Так и подкравшегося сзади убийцу недолго проворонить…»
      – Что тебе нужно? – отрывисто бросил Субэдэ.
      – Простите, что потревожил ваш покой, – вновь поклонился кебтеул. – Но от великого хана Бату прибыл вестник, который сообщил, что хан посылает вам своего шамана и звездочета по имени Арьяа Араш, дабы он помогал в осаде города.
      Субэдэ зло усмехнулся:
      – Для помощи в осаде мне сейчас особенно необходим подсчет звезд на небе.
      – Это воля хана… – растерянно проговорил кебтеул.
      – Ладно, – бросил Субэдэ. – Если это воля джехангира, то пусть звездочет считает свои звезды. Главное, чтобы не лез под руку.
      Фигура в шаманском одеянии возникла из темноты, словно сотканная из предутреннего тумана. Короткополый халат из шкуры белого тарпана облегал сморщенную, обожженную солнцем и высушенную степными ветрами фигуру, словно молодая кора березы, обернутая вокруг корявого карагача. С халата свисало множество плетеных разноцветных жгутов, к концам которых были привязаны сотни различных подвесок – медных бубенцов, лоскутов звериных шкур и человеческой кожи, костей – иногда с остатками почерневшего мяса, а также множества деревянных и каменных изображений людей, сабдыков , лусутов и страшных чудовищ, названия и имена которых знал, наверное, только сам шаман.
      – Я умею не только считать звезды, непобедимый Субэдэ-богатур, – скрипучим голосом проговорил Арьяа Араш. – Прикасаясь к сердцевине Мирового дерева Тургэ, я могу видеть судьбу народов на много веков вперед.
      – Мне сейчас не надо знать судьбу на века вперед, шаман, – раздраженно бросил Субэдэ. – Но я был бы рад узнать, откуда у диких урусов появился огонь колдунов проклятого племени чжурчженей, тайну которого они унесли с собой в могилу.
      Шаман пожал плечами.
      – Ты уничтожил народ чжурчженей. Но иногда проще уничтожить народ, чем то, чего он достиг своим разумом.
      Субэдэ поморщился.
      – Благодарю тебя, звездочет джехангира, за мудрые мысли. А теперь проваливай куда-нибудь подальше, чтобы я тебя не видел до конца осады. И после нее желательно тоже.
      Шаман поклонился. Звякнули бубенцы на его одежде, зловеще, словно рассерженные змеи, зашуршали веревочные жгуты.
      – Воля твоя, Непобедимый. Но если я все-таки тебе понадоблюсь, ты сможешь найти меня в моей юрте.
      Шаман повернулся – и словно растворился в сизом ночном тумане.
      Кебтеул с тревогой смотрел то в темноту, то на неподвижную спину Субэдэ и ждал неминуемого. Вот-вот прилетит из непроглядной темени страшное проклятие и скорчится, и отпадет, словно хвост ящерицы, рука Непобедимого, высохнет и переломится нога, и превратится он в уродливого степного демона-чуткура, питающегося людскими душами…
      Но нет. Субэдэ продолжал сидеть неподвижно. Кебтеул затаил дыхание и прислушался. Ни дыхания, ни шороха. Лишь слева под холмом потрескивал невидимый костер ночной стражи да у стен крепости подвывал обнаглевший волк, радуясь нежданному изобилию. А может, шаман обратил Непобедимого в каменного онгона, вместилище умершей души? Ведь говорят, что душу Субэдэ забрали чжурчженьские колдуны, дав взамен вечную молодость и великую силу…
      Приказ прозвучал словно удар плети:
      – Минган-богатуров ко мне!
      Кебтеул вздрогнул. Голос пришел из ниоткуда, словно и вправду его отдал не человек, а каменный онгон, способный говорить лишь через подвластных ему дыбджитов . Пересилив мистический ужас, кебтеул бросился вниз с холма – кто бы ни отдал приказ, отдан он был голосом Субэдэ. Но уж лучше схлестнуться в битве с сотней урусов, чем ночью стоять рядом с живым онгоном…
      Субэдэ ждал недолго. Кебтеул оказался резвым малым.
      Почти одновременно с разных сторон холма раздался стук копыт. Через несколько мгновений перед ним склонились в поклоне десять богатуров – сердце и скелет его тумена.
      – Мы ждем твоих приказов, Непобедимый!
      Десять голосов слились в один. Но также единодушны ли сейчас начальники сотен, говорящие одновременно одинаковыми словами? Словам можно и научиться…
      Субэдэ внимательно ощупал взглядом каждого. Потом прикрыл единственный глаз и, мысленно вырастив десять невидимых рук из собственной груди, коснулся впадин между ключиц богатуров и, раздвинув кожу и плоть, дотронулся до комочков пульсирующей серой массы.
      Словно почувствовав незримое прикосновение, воины одновременно замерли. Но Субэдэ не собирался причинять им вреда. Он лишь удовлетворенно улыбнулся про себя – в душах его сотников не было изъяна, все они были готовы умереть, прославляя имя… джехангира Бату? Великого Кагана Угэдея?
      Нет.
      Ни того и ни другого.
      Но было ли это приятно, как приятна всякая заслуженная награда?
      Тоже нет.
      Тщеславие – удел слабых. А вот готовность войска от минган-богатура до самого последнего нукера отдать жизнь за того, кто ведет его в бой, есть важнейшее и непременное условие победоносной войны.
      Но на лице Субэдэ не отразилось ничего. Зачем знать людям, что творится в душе того, кто прямо сейчас хочет потребовать у них невозможного? Слава Небу, не каждому дан великий дар видеть насквозь чужие души…
      – Призовите кузнецов Орды, – медленно проговорил Субэдэ. – Также найдите всех, кто хоть немного знаком с кузнечным делом. Пусть переплавят все железо, а также серебро и золото, какое вы найдете в моих обозах, в бляхи, которые каждый воин тумена набьет на копыта своего коня. Так мы защитим ноги наших лошадей от дьявольских урусских шипов. И еще. Я хочу, чтобы этой ночью весь хашар и все рабы не ложились спать и не получали еды до тех пор, пока не закончат следующее…

      Ли ошибся.
      На следующее утро штурма не было.
      Было другое.
      На рассвете город разбудили крики сторожевых. Воины высыпали на стены – и им открылось ужасное зрелище.
      На поле среди неубранных трупов стоял возведенный за ночь крепкий тын в три бревна толщиной. Высотой укрепление было в рост человека и около двадцати саженей шириною. А на заостренных кольях тына торчали человеческие головы.
      Преимущественно светлые волосы мертвых голов трепал ветер. Над тыном кружилась стая ворон, возмущенно каркая и ожидая, когда же за укрытием закончится наконец людская возня и можно будет вдосталь полакомиться свежими глазами.
      – Наши… – полным ужаса голосом прошептал Никита.
      – Хашар, – уточнил стоящий рядом Ли.
      На стену взбегали новые и новые люди, толпились, толкались. Гул голосов становился все гуще, постепенно перерастая в разъяренный рев. В сторону тына полетели стрелы – и, недолетев, попадали на землю. Лишь немногие воткнулись в бревна, дрожа от передавшейся им бессильной людской ярости.
      – Да я!..
      Никита тоже зло рванул было на себя ложе самострела с заготовленным загодя болтом, снабженным зарядом громового порошка, но его руку на полпути к скобе остановила маленькая, но на удивление жесткая и сильная ладонь.
      – Нет!
      Голос Ли был таким же жестким, как и его рука.
      – Почему?! Они же моих соплеменников, как баранов…
      – Твои соплеменники здесь, на стенах, – перебил его последний из чжурчженей. – А там, – он кивнул на тын, – уже не люди, а только мертвые головы. К тому же шень-би-гун заряжен стрелой, предназначенной для людей, а не для укреплений. И, кстати…
      Ли всмотрелся в даль. Его и без того узкие глаза стали сплошными щелочками.
      – …твоим пока живым соплеменникам лучше пригнуться!
      – На пол! – взревел над ухом Никиты невесть откуда появившийся воевода. Видать, последние слова чжурчженя услышал. Повинуясь команде, только что возмущенно галдящие гридни и мужики словно колосья под серпом попадали за тын.
      И вовремя.
      Из-за ордынского тына почти одновременно прозвучало несколько резких ударов. Над заостренными кольями взметнулись три деревянных рычага, увенчанные большими кожаными пращами. Особо наглая ворона, низко кружившая над мертвыми головами, взорвалась облаком окровавленных перьев. А над шлемами русских ратников засвистели грубо обтесанные камни величиной с детский кулак.
      Воевода нашел взглядом Ли и коротко кивнул.
      Последний из чжурчженей поклонился в ответ, как-то умудрившись сделать это с достоинством, сидя на корточках.
      – Может, мы все ж их твоим порошком… того? – предложил воевода.
      – Не надо, – покачал головой Ли. – Мы их хорошо потрепали, и сейчас они что-то задумали. Им нужно время. Теперь они будут обстреливать крепость днем и ночью. Конечно, мы можем при помощи чжонь-тхай-лой разнести тын, но на него мы израсходуем много порошка, который нам еще пригодится. Ночью же они возведут новый.
      – А вылазку сделаем – большой крови будут стоить ихние пороки , – задумчиво проговорил воевода.
      И высунул голову из-за тына. Рычаги ордынских камнеметов медленно отъезжали назад.
      Воевода повернулся к воинам.
      – Лишние со стены долой! – прокричал он. – Остальным нести дозор посменно. По порокам не стрелять, стрел не тратить. Ждать ордынского штурма…

      – Надоело!
      Скоморох Васька хватил о землю шапкой.
      – Они вторую седьмицу как бараны на наши ворота смотрят. А мы на них с тех ворот лупимся и от безделья дуреем.
      В стену снаружи ударило. Что-то темное просвистело по воздуху, в крышу кузни долбануло тяжелым. Каменная крошка дробью застучала по холстине, растянутой над большим железным котлом, в котором кипело варево.
      – Вот ведь нехристи проклятущие, – сплюнул кузнец Иван, стряхивая с холстины осколки камней. – Хорошо, что мы котел прикрыть догадались.
      – Надо было вообще в доме снедь готовить, – проворчал Васька.
      – На всю сторожу? – усмехнулся Иван. – Ну-ну. А печь для такого-то котла ты своим скоморошьим языком построишь?
      Мужики, сидящие вокруг костра, одобрительно засмеялись.
      – У меня язык не для того, – хмыкнул скоморох. – Я своим языком от любого кузнеца отбрехаться смогу. А вот ежели вы об свой кулеш с ордынскими камнями зубы обломаете, то скалиться вам боле точно нечем будет – холстина-то глянь, местами дырявая. Рассказывайте потом своим бабам, как в геройской битве с котлом и ложкой щербатыми стали.
      – Где? Где дырявая?
      Кряжистый мужик, чуть не до глаз заросший густой рыжей бородой, расчесанной бережно и аккуратно, вскочил на ноги, чуть не обнюхал холстину, а заодно и котел под ней, и, не найдя ни в том ни в другом изъяна, под смех присутствующих вернулся на свое место.
      – Вот ведь змей, – проговорил он, покачивая головой. – И откель у человека такой язык?
      – А из такого ж пруда, что и твоя борода, – немедленно отозвался скоморох. – Только не лопатой, как у тебя, бородатый.
      Видимо, борода была больным местом рыжего.
      – А ну сказывай, чем тебе моя борода не понравилась? – загудел мужик, поднимаясь из-за костра и засучивая рукава.
      – Будя вам! – поморщился кузнец, приподняв холстину и ворочая в котле поварешкой на длинной ручке. – Ишшо не хватало, чтоб мы перед битвой друг дружку колошматить начали. Для ордынцев дурь свою приберегите.
      – И то правда, – одумался рыжий, садясь обратно на свое место. – Но бороду мою боле не замай!
      – Да сдалась мне твоя борода, – отмахнулся Васька, поворачиваясь к кузнецу. – Слышь, дядь Вань, расскажи каку-нить бывальщину про славные дела русских богатырей.
      – А что ж ты, скоморох, сам бывальщину не расскажешь? – удивился кузнец.
      – Так мое дело людей веселить, – серьезно ответил Василий. – Но чую, скоро нам всем не до веселья будет. Я все больше по сказкам да погудкам, а ныне иные сказы требуются.
      – Вот ты и сложи, – сказал кузнец, внимательно посмотрев на парня.
      Скоморох задумался, но почти тут же посветлел лицом.
      – А и сложу! Но не бывальщину, а былину. Чтоб, когда гусляры ее пели, за душу брала, до сердца доставала! Вот только…
      – Что только?
      Скоморох вздохнул.
      – Дойдет ли до людей та былина? Ежели суждено нам будет всем костьми здесь полечь.
      Иван отрицательно покачал головой.
      – Не, не поляжем. Всяко кто-то да останется. Так что складывай свою былину, не сумлевайся. Про нас… и про наших воев погибших.
      Люди у костра притихли. Два ордынских штурма не прошли даром, несмотря на надежные укрепления. Полтора десятка свежевыструганных деревянных крестов выстроились прямо за церковью – городской погост лежал в тихой березовой роще за городской стеной и пути к нему нынче не было.
      – Про них точно надо, – стукнул кулаком по колену рыжебородый. – Ты это, слышь, Василий, не подкачай.
      – А пока, может, нам гость иноземный чего расскажет.
      Мимо костра неторопливо проходил Ли, погруженный в свои думы.
      – Эй, Линя! – окликнул его Иванов подмастерье. – Не побрезгуй, посиди с нами.
      Ли остановился и непонимающе посмотрел на парня.
      – Иди, иди к нам, – замахали руками остальные. – Кулешу с салом отведай, скоро готов будет.
      Последний из чжурчженей колебался. Несмотря ни на что, ему было все еще как-то неуютно в осажденном русском городе. Так мог бы, наверное, чувствовать себя некогда виденный им в императорском зверинце Кайфэна белый волк, случайно угодивший в стаю серых лесных собратьев.
      Иван молча поднялся и, подойдя к Ли, положил руку ему на плечо.
      – Пошли, друже, – сказал он. – Не побрезгуй нашей пищей.
      И тут неожиданно для самого себя глаза последнего из чжурчженей стали влажными. Странное это чувство для того, кто привык быть последним оставшимся в живых, – ощутить, что другой сильный и гордый народ считает его своим. Непривычно щемит в груди от этого чувства и почему-то предательски слезятся глаза.
      Рукавом халата Ли смахнул что-то с лица – может, слишком рано проснувшегося комара. Потом кивнул и пошел рядом с кузнецом.
      – Садись, Линя, – подвинулся рыжебородый. И обвел присутствующих звероватым взглядом – не оспорит ли кто, что гость непременно должен сидеть между ним и Иваном?
      Не оспорили.
      Кулеш оказался на редкость вкусным. Рыжий сбегал куда-то к возам и приволок объемистую баклагу зеленого вина.
      – Давай, Линь, за знакомство!
      Последний из чжурчженей пригубил терпкий напиток и, поклонившись, отставил чарку. Густые брови рыжего поползли кверху.
      – Не по вкусу?
      Ли покачал головой.
      – Лучшего вина я не пил у самого Императора. Но сегодня нельзя. Вдруг завтра Орда снова пойдет на штурм?
      Поднесенные было к губам чарки сами собой опустились.
      – Прав Линя, – вздохнул скоморох. – Да и нам скоро сторожу сменять. Хороши бы мы были с пьяными рылами.
      – Так, может, нам гость расскажет бывальщину? – подмигнул Иван. – Судя по тому, как он ловко всяких придумок на стены понастроил, у него в запасе тех бывалыцин, как звезд на небе.
      – Бывальщину? – переспросил Ли, запнувшись на незнакомом слове.
      – Ну, быль про то, как твои предки воевали. Как подвиги совершали.
      По лицу последнего из чжурчженей скользнула тень, будто проносящаяся мимо ночная летучая мышь коснулась его крылом.
      – Хорошо, – медленно проговорил он, немигающим взглядом уставившись на огонь. – Я расскажу вам бывальщину о великом полководце Сун Цзы, жившем в древнем царстве У восемнадцать столетий назад.
      – В каком царстве? «У»? Так царство и звалось? – громким шепотом переспросил Васька, но на него зашикали, и он замолчал.
      Ли продолжал говорить ровным, спокойным голосом, словно читая старинный текст, начертанный на огненных языках пламени костра.
      – Однажды правитель У призвал к себе великого полководца и спросил его:
      – Я слышал, что ты учишь своих командиров сражаться на местности смерти. Расскажи мне, что это такое.
      Сун Цзы с достоинством поклонился правителю и попросил, чтобы тот повелел принести клетку с бамбуковой крысой. Правитель удивился, но приказал доставить во дворец требуемое…
      Неслышным шагом подошел к костру и стал рядом воевода, но увлеченные рассказом слушатели его даже не заметили…
      – Тогда Сун Цзы открыл дверцу клетки и попросил правителя, чтобы тот приказал своему слуге убить крысу рукояткой от опахала. Заинтересованный правитель отдал приказ.
      Слуга удивился не меньше правителя, но, повинуясь приказу, просунул в клетку длинную деревянную рукоять и ударил крысу. Удар был несильным – клетка была слишком тесной для того, чтобы как следует размахнуться. Тогда слуга ударил снова – и промахнулся. Крыса успела увернуться. Увлеченный охотой, слуга принялся с азартом гонять зверька по клетке, надеясь прижать его концом палки к прутьям или к полу и раздавить.
      Раззадоренные охотой, правитель, его царедворцы и телохранители прилипли было к клетке, но тут же в страхе отпрянули. Оскалив зубы, крыса бросилась на слугу и вцепилась ему в руку. Слуга завизжал, выдернул из клетки руку вместе с повисшим на ней зверьком и принялся прыгать и кричать от боли. Наконец крыса разжала хватку, оставив на руке слуги глубокие, кровоточащие раны, и убежала. Плачущего слугу увел придворный лекарь.
      – Опасное развлечение, – покачал головой правитель.
      – Очень опасное, – согласился Сун Цзы. – Всегда опасно пытаться убить того, кто сражается на местности смерти.
      – Но при чем здесь местность смерти? – в который раз изумился правитель. – Ведь это была просто бамбуковая крыса!
      Сун Цзы посмотрел в глаза правителя долгим взглядом и произнес:
      – Только что вы послали своего слугу убить слабого противника, находящегося на местности смерти. Когда самоотверженно сражаясь, выживают, а если не сражаются, то погибают – это местность смерти. Когда некуда идти – это местность смерти. На местности смерти я показываю врагу, что мы готовы погибнуть. Если вы и ваши войска в безнадежном положении – сражайтесь! – и вы останетесь в живых. Ведите свои войска в глубь местности смерти – и вы будете невредимы. Только когда войско попадет в такую местность, оно сможет сотворить победу из поражения.
      – Ты мудрый человек и великий воин, – задумчиво произнес правитель, отходя от клетки. – Я желаю, чтобы ты возглавил мое войско в походе на поганое царство Чу. Только такой человек, как ты, сможет переплыть с войском через Хуай, пересечь Сы и, пройдя маршем тысячу ли, победить.
      Правитель направился к трону, но Сун Цзы придержал его за рукав желтого халата. Правитель недоуменно обернулся, дивясь вопиющему нарушению этикета. Телохранители схватились за рукояти мечей.
      – Еще мгновение – и все мечи мира не смогли бы помочь, – спокойно произнес Сун Цзы, извлекая смазанный ядом шип из сиденья трона и щелчком пальцев ловко бросая его в лицо одного из царедворцев. Тот упал, корчась в агонии. Из-за пояса его просторного одеяния выпали на пол еще два таких же шипа.
      – Пока вы были увлечены зрелищем битвы, которую вел слуга, враги атаковали ваши тылы, – так же спокойно продолжил великий полководец. – Когда атакуешь крысу, нельзя забывать о змее, которая может напасть сзади…
      Костер догорал, возмущенно стреляя в ночь снопами искр. В него так никто и не удосужился подбросить дров. Где-то далеко на дальнем конце города заполошно кукарекнул проснувшийся петух.
      – Пора сторожу менять, мужики, – тихо проговорил воевода.
      – Ить… И то правда! – спохватились ратники. Подбирая мечи и рогатины и один за другим окунаясь в ночную темень. У костра остались только Ли и Федор Савельевич.
      – Благодарю за притчу твою, – произнес воевода, подходя к Ли. – Со смыслом история.
      Федор Савельевич обвел взглядом контуры городских стен, тонущие в ночной дымке.
      – По-твоему, это оно и есть – местность смерти? Как там твой предок сказал? Сражайтесь – и вы останетесь в живых?
      – Жить можно и в бывальщинах, – после небольшой паузы промолвил Ли.
      – И это верно, – кивнул воевода и улыбнулся в усы. – Да только кто ж о человеке ту бывальщину сложит, ежели жил он, как таракан, в нору забившись, и бежал от каждой мокрой тряпки? Так я говорю, Линя?
      – Ли-ня, – покатал на языке свое обрусевшее имя последний из чжурчженей. И впервые за много-много месяцев на его лице расцвела улыбка.
      – Так, воевода, – ответил он. И снова улыбнулся.

      – Эх ты! Воистину велик Новый город, – не сдержал восхищения Тимоха.
      На большом высоком холме вольготно раскинулся град, обнесенный мощными бревенчатыми стенами, из-за которых блистали золотом купола высоченных церквей.
      – И храмы из камня сложены. Экое чудо! – покачал головой Тимоха.
      Но особо изумляться времени не было. Заморенные кони дышали тяжко – того и гляди оба на бок завалятся. Да и князя Александра где-то сыскать надобно. В эдаком-то городе…
      – Поди помогут добрые люди, – решил Тимоха, направляя коня к городским воротам.
      В высокие ворота со створами, обитыми крест-накрест коваными железными пластинами, запросто могли проехать шесть подвод одновременно, при этом без риска зацепить друг друга осями. У ворот скучали трое сторожей, с головы до пят закованные в добротные доспехи. Четвертый, судя по осанистому виду, не иначе как начальник стражи, догрызал остатки мяса с бараньего мосла, время от времени обшлагом боевой кожаной рукавицы вытирая жир с губ и с густой черной бороды.
      «И на кой такие ворота городить? – прикидывал Тимоха, подъезжая к широченному – под стать воротам – подъемному мосту. – Конечно, с виду сурьезное укрепление, а долбани хорошенько в середку – и слетят створы с петель за милую душу. Так, не ворота, а один вид, иноземным торговым гостям для лишнего изумления. А вот бронь у витязей хороша. Бояр они, что ли, воротниками выставляют?»