Стол был добротный, дубовый, стертый по краям до блеска обшлагами домотканых рубах. За этим столом еще прапрадед сиживал со товарищи, первым по старшинству макая усы в братину с медовухой и передавая по обычаю далее. Всегда в купеческих семьях за столом было людно. Вместе с родней сидели и приближенные челядинцы, те, с которыми вместе в торговых обозах годами бок о бок ездили. А как же иначе? У походных костров вместе – и дома за одним столом. Не иначе слово «товарищ» от слова «товар» идет, то есть тот, с кем вместе с товаром в иные земли отправляешься.
      И вряд ли найдешь союз крепче купеческого товарищества. Товары не просто довезти, их еще в пути и оборонить надо – желающих разжиться легкой добычей в любых землях всегда пруд пруди. Потому в том, кто рядом с ним идет в обозе, торговый человек уверен должен быть как в самом себе.
      А общий стол издавна был священным. Севший за него, не умыв рук, рисковал получить от старшего ложкой в лоб и идти жевать свою краюху за печку.
      За столом преломляли хлеб, за ним вели торговые и иные переговоры. За ним решали и то, как жить дальше, когда в том случалась необходимость.
      Сейчас стол разделял двух братьев, сидевших друг против друга.
      Лица обоих были хмуры. Каждый свою думу думал, не решаясь начать первым. Лишь черное лицо Кудо, стоявшего у двери, было непроницаемым, словно ночь, сгушавшаяся за окном просторной горницы.
      Первым нарушил молчание Семен.
      – Что делать-то будем, братко? – спросил он.
      Его пальцы крутили так и сяк массивный перстень на пальце, хотя вряд ли в том была какая-то надобность.
      – Стоять до последнего, – угрюмо сказал Игнат.
      Больше всего сейчас ему хотелось узнать, за каким лядом призвал его сводный брат за родовой стол, когда сейчас каждая пара рук на счету – мало не полгорода полыхает от ордынского жира, мужики кровли изб растаскивать не успевают. До разговоров ли?
      – Стоять до последнего? – переспросил Семен. – Живота своего не жалеючи?
      В его голосе послышалась издевка.
      – Так животов-то тех, братко, осталось ты да я, да мы с тобой! Во всем Козельске нераненых мужиков, что меч держать могут, едва десятков пять наберется. Остальные – бабы да отроки сопливые.
      Игнат поднял голову и тяжело уставился на брата. Его глаза были красными от жестокого недосыпа и черного, едкого дыма, который был повсюду – и на улице, и в домах, сколько ни запирай ставни и ни заделывай щели.
      – А у тебя какие-то мысли имеются? – спросил он. Семен посмотрел на Кудо.
      – Скажи своему черному, чтоб вышел отсель. Разговор будет только для твоих ушей.
      – Не мой он, братко, – устало сказал Игнат, – а такой же воин, как и те, что завтра снова на стены встанут. А что черен, так то не беда. У иных, лицом светлых от рождения, душа намного чернее его лика будет.
      Однако Кудо, услышав произнесенное, молча развернулся и вышел за дверь.
      – Так-то оно и ладно будет, – удовлетворенно сказал Семен, глядя ему вслед.
      – Зря справного воина обидел, – покачал головой Игнат. – Он на стенах-то почище иных рубился…
      Пальцы Семена, крутившие перстень, внезапно побелели, стиснув оправу камня.
      – А я гляжу, этот неумытый справный воин тебе дороже брата! – зарычал Семен. – Ты, братко, ежели супротив меня что имеешь, так прям здесь и скажи не таясь, я послушаю! Али я на стенах рядом с тобой не рубился? Али не я ордынского сотника в град приволок?
      Игнат досадливо мотнул головой.
      – Ладно, не время лаяться попусту. Говори, чего удумал.
      Где-то на улице послышался глухой удар. За окном взметнулись красные сполохи. Кто-то закричал истошно.
      Семен кивнул на окно.
      – Порок ордынский работает. Уж полграда горит, завтра другая половина займется. И Орда на приступ пойдет. На последний.
      – И что? – бесстрастно вопросил Игнат.
      – А мы все подмоги ожидать будем? – взбеленился Семен. – Очнись, Игнатушка! Не будет подмоги ни от Смоленска, ни от Новгорода, ни от Господа Бога. Животы свои за головешки положим!
      Игнат устало усмехнулся.
      – То не головешки, брат, – покачал он головой. – То град наш, что на Земле Русской стоит. И беда, коли ты этого еще не понял.
      – Это ты не понял!
      Семен аж приподнялся с лавки. Драгоценный камень вывалился из оправы перстня и, стукнувшись об пол, укатился куда-то. Но сейчас Семену было не до камня.
      – До рассвета, быть может, и простоит град! – заорал он. – А уже завтра и по нашей земле, и по тому, что от града останется, ордынские кони скакать будут! Так не лучше ли нам сегодня…
      – Молчи, брат, – жестко произнес Игнат. – Лучше молчи. Не говори того, об чем пожалеешь. Потому как ни я, ни ты, и никто из горожан со своего места на стене не сойдет и ворот поганому ордынскому хану не откроет.
      А Семен вдруг как-то сразу успокоился, чинно сел обратно и сосредоточенно стал искать взглядом на полу утерянное сокровище.
      – Ну и ладно, – примирительно пробормотал он. – Я ничего не сказал, ты ничего не слышал. И то правда, не к ночи я разговоры разговаривать начал. Пора б и вздремнуть маленько. Завтра на рассвете ох и жарко здесь будет.
      В углу у двери блеснуло. Семен подхватился с лавки, проворно метнулся и, сцапав утерянный камень, словно кот зазевавшуюся мышь, улыбнулся Игнату.
      – Ты не серчай, братко, ежели чего не так. Устал я. Пойду-ка лучше к себе в спаленку, в последний раз под шкуры медвежьи заберусь. Может, во сне чего хорошего и увижу напоследок.
      – Иди, – пожал плечами Игнат, еще раз взглянув на сполохи пламени за окном и поднимаясь из-за стола. – Пожалуй, и мне пора. Засиделся я что-то.
      Он вышел на улицу. Хоть ночной воздух и был пропитан гарью и дымом, а все ж дышалось им легче, чем там, за дверью, в чистой и опрятной горнице, без следа сажи и копоти на стенах и полу, оттертых руками дворовых девок, которых рачительный хозяин так и не отпустил на подмогу городу.
      – Видать, не только стол разделил нас, братко, – пробормотал Игнат.
 
      Отделилась от ночи и неслышно шагнула к нему черная тень.
      – Что скажешь, Кудо? – задумчиво спросил Игнат.
      – Ни к чему слова, – произнес чернокожий воин. – Ясно все. Помогать надо.
      И кивнул в сторону разгорающейся избы на другой стороне улицы.
      – И то правда, – сказал Игнат, спускаясь с крыльца и ускоряя шаг. Складка меж его бровей немного разгладилась. Ясно дело, растаскивать багром горящие бревна всяко легче, чем думать такое…

      Свинцовое небо низко нависло над головами, обильно посыпая шлемы и плечи ратников мокрым липким снегом. Вроде только вчера светило солнце, журчали ручьи, разбуженные приходом ранней весны, дурниной орали птицы, соскучившиеся по теплу, – и вот на тебе. Ночью вернулась зима. Затянула тучами солнце, разогнала птиц по щелям да дуплам и сковала раскисшую дорожную грязь в ледяной панцирь. Но за последнее ей спасибо.
      Кони бодро цокали шипастыми подковами по ледяной корке и споро двигались по широкой тропе вдоль лесного окоема.
      «Эх, знать бы раньше тот путь, не ломился бы через буреломы, как лось безрогий. Понапрасну считай цельный день потерял», – сокрушался Тимоха, уже забыв о том, как недавно чуть с жизнью не расстался неподалеку отсюда. Ныне же день казался куда более важной потерей.
      Хотелось, ох как хотелось сейчас, чтоб приказал князь дать шпоры коням да птицей-кречетом полететь вперед, к родному городу, что словно тяжелораненое живое существо истекает сейчас русской кровищей – а нельзя. Загнать коней дело нехитрое. И Козельск не спасешь, и сам вместе с дружиной погибнешь в пустыне.
      Потому как не по земле – по выжженной пустыне шли. По следу Орды. Страшному следу.
      Везде, где ранее стояли деревеньки да хутора, ныне торчали лишь обожженные остовы изб. А подле них – мужики, дети, женщины, старики, порубанные, побитые стрелами да копьями, разорванные конями… Первую ночь не спали – хоронили мертвецов, что стылыми кучками окровавленной одежды лежали повсюду непогребенные. Далее запретил князь. Сказал – живым помощь нынче нужнее, за тем и идем. Коли выживем сами, на обратном пути предадим земле тела убиенных.
      Только сам Александр Ярославич и знал, какою ценой дались ему те слова. Но цена была заплачена, и дружина двинулась дальше за князем, лицо которого словно окаменело – да так и застыло белой маской. Мелкими черточками пролегли под глазами Александра первые морщины, но сами глаза горели жутким огнем. Не осьмнадцатилетний юноша ныне вел на битву свою невеликую дружину – взрослый муж твердой рукой правил коня по выжженной русской земле, отсюда начиная свой великий подвиг, слух о котором пронесется через многие столетия…
      Лес, что темной громадой раскинулся по правую руку, стал реже. Меж вековых стволов обозначились просветы, заполненные судорожным переплетением веток, словно деревья, будто древние бессильные старцы, в страхе от увиденного сомкнули руки, цепляясь друг за друга – да так и замерли в вечном ужасе перед тем кошмаром, невольными свидетелями которого они стали недавно.
      Из редколесья на дорогу вышел человек и встал посередке, заложив руки за спину. Пояс человека оттягивал книзу невиданных размеров кистень, за тот пояс небрежно заткнутый. Хотя под такие плечи меньшее оружие показалось бы детской игрушкой.
      – Скидавай оружие и доспехи, православные! – громогласно прокричал человек. Зычный голос разнесся над полем, словно ожил большой вечевой колокол и закричал-загудел людским голосом. – Тады, может, живыми отсель выйдете.
      На обветренном лице князя не дрогнул ни один мускул. Он и коня не остановил – тот сам продолжал медленно надвигаться на человека, грозя смять его широкой грудью.
      – Не много ли берешь на себя, смерд? – удивленно спросил едущий рядом с князем седобородый Сбыслав.
      Человек повел широкими плечами – и словно по команде шевельнулся лес, вмиг ощетинившись наконечниками стрел, наложенных на луки.
      – Беру ровно столько, сколь сдюжить смогу, – спокойно произнес человек, пристально глядя в глаза княжьему коню. Не выдержав противоборства, животное всхрапнуло и, отворотив голову, попыталось обойти неожиданное препятствие. Князь резко дернул повод обратно.
      – Погоди, Александр Ярославич.
      С другой стороны к князю подъехал дружинник, в плечах мало уступающий пешему разбойнику. Острый глаз бывалого воина не только заметил опасность справа, но уже успел и посчитать врагов, и прикинуть, как в случае чего прикрыть собою князя от стрел. Жесткая рука дружинника перехватила повод.
      – Ополоумел, Олексич? – спокойно спросил Александр. Его рука легла на рукоять меча. – Князю перечишь?
      – Эй, Кудеяр! – вдруг взвился голос из середины княжеского отряда голос. – Не ты ли обещал, что в этих местах от тебя мне не будет обиды?
      Все – даже князь – удивленно обернулись на голос.
      Дружинники расступились. Сквозь железный коридор к месту разбора ехал Тимоха.
      – Ты?
      Густые брови атамана полезли на лоб.
      – Да неужто с подмогой?
      – С ней, – улыбнулся Тимоха. – Ошибся ты, атаман. Не перевелись еще на нашей земле истинно русские люди.
      – А ты, стало быть, князь новгородский, – исподлобья мазнув взглядом по красному плащу Александра Ярославича, хмуро спросил Кудеяр.
      – Стало быть, я, – ледяным голосом отозвался князь.
      – Где ж вы раньше-то были? – мрачнея на глазах, проговорил атаман.
      – Про то бояр новгородских спросить надобно, – быстро ответил Тимоха. – Они князя в неведении держали.
      – Придет время – спросим, – катнув желваками, сказал Кудеяр.
      – Им перед Богом ответ держать, – сказал Тимоха. – А князь как об нашей беде узнал, так сразу со своей дружиной в поход собрался, с Орды за все спросить ответу.
      – Маловато вас с Орды-то спрашивать, – окинув взглядом княжескую дружину, сказал Кудеяр. – Хоть и в броне почти все.
      – Не дал людей Новгород, – с грустью сказал Тимоха. – Охотников Сбыслав Якунович собрал полсотни – на этом все.
      – Ясно, – кивнул Кудеяр. И посторонился с дороги. – Ты уж на нас не серчай, княже…
      Александр Ярославич молча кивнул и тронул коня.
      – Князь! – вдруг с запозданием крикнул атаман лесных разбойников. Александр чуть повернул голову.
      – Возьмешь меня с ватагой в ополчение?
      Вроде как чуть разгладились застывшие вокруг глаз князя морщины.
      – Возьму, Кудеяр, – сказал Александр Ярославич.

      Отроку отчаянно хотелось спать. Когда ты молод, телу все равно – грохочет ли за стеной гигантская осадная машина, ревут ли пожары, кричат ли люди. Тело настойчиво требовало свое. Хоть прям здесь, под воротом ложись на землю, сворачивайся клубком по-кошачьи – а там… пусть хоть горшком с горящим ордынским салом накроет, так и отойдешь в иной мир, не вылезая из цепких объятий сна.
      Но – нельзя. Игнат сказал: погибла дружина – так теперь вы за нее. Кто, кроме вас, защитит князя? И мечи раздал – настоящие, боевые, с несмываемыми бурыми пятнами на ножнах и на кожаной оплетке рукоятей. Те, что остались от ратников, погибших на стенах. И много их было, тех мечей. Больше, чем оставшихся в живых отроков.
      Когда спать хотелось совсем уж нестерпимо, отрок до боли сжимал в ладони твердую рукоять – и вроде как отпускало на время, словно боевое оружие делилось с парнем своей суровой, спокойной силой. В ночи колыхнулся силуэт человека, приблизился, стал отчетливее. Отрок сморгнул, прогоняя остатки сонливости, и чуть подправил левой рукой ножны на поясе, чтоб удобней было выхватить оружие – мало ли? Крепостной ворот – ключ к мосту и воротам. И Игнат, и покойный воевода наказывали беречь его пуще глаза и ставили к нему лишь особо отличившихся смекалкой и постижением воинской науки. Но на фоне дальних сполохов пламени разглядеть лицо приближающегося человека было невозможно.
      – Кто там? – воскликнул отрок, берясь за меч. Послушный движению клинок на палец вышел из ножен.
      – Я, – ответила темнота.
      – А, это вы, дядька Семен, – перевел дух отрок. Крестовина меча расслабленно щелкнула об устье ножен. – Я уж подумал, кто бы это среди ночи…
      Широкое лезвие подсайдашного ножа, выброшенное вперед из широкого рукава медвежьей шубы, легко перерезало горло отрока и вонзилось в шейный позвонок, мало не смахнув с плеч головы. Сильные руки подхватили падающее тело и мягко опустили на землю.
      Семен воровато оглянулся. Никого. Тогда он медленно выпрямился, уперся в плечо отрока ногой и, выдернув нож, тщательно вытер его о рубаху мертвеца.
      Засунув подсайдашник обратно в чехол на поясе, Семен истово перекрестился, взялся за рукоять ворота и осторожно толкнул ее вперед. Шестерни плавно тронулись с места. Вроде не скрипнуло ничего.
      – Ну, с богом, – прошептал Семен.
      – Поможет ли Господь в таком деле-то? – эхом отозвался голос из темноты.
      Семен вздрогнул, бросил рукоять и вновь схватился было за нож.
      Из ночи вышли двое. Подсайдашник дрогнул в руке Семена.
      – Сон неладный увидел, братко? – спросил Игнат. – Али под шкурами жарко стало, решил проветриться?
      Его взгляд упал на остывающий труп.
      – Брось нож, – деревянно сказал Игнат. Ямки меж ключиц Семена коснулось холодное острие копья. Бесстрастные глаза Кудо смотрели на купца, словно на таракана, с легкой долей брезгливости. Мол, по-любому надо прихлопнуть, да вот жалко тряпки под рукой нет, ладонь измарать придется. Широкий нож упал на землю, досадливо звякнув о невидимый в ночи камень.
      – Давно я за тобой присматриваю, Семен, – глухо сказал Игнат, невидяще глядя себе на сапоги. – И как ты в лагерь к Орде сходил на диво удачно, и как воеводу подбил на то, чтоб вылазку сделать, в которой все наше войско полегло. И вот думаю сейчас – откуда завелась чернота в душе твоей?
      Семен ядовито фыркнул.
      – А оттуда, Игнат, что жить хочу. И из-за этой стены запах смерти чую.
      Семен хотел кивнуть на возвышающуюся справа громаду приступной стены, но острие копья надавило чуть сильнее. Шею ожгло, за ворот потекло теплое. Кудо внимательно следил за каждым движением. Шевельнись сильнее – проткнет не думая долго.
      Семен замер.
      – И за то отрока неповинного жизни лишил не дрогнув? – спросил Игнат. – И на брата готов с ножом броситься? Не понять мне того…
      Вдруг Кудо вздрогнул и медленно начал заваливаться вперед. Если бы вдруг разом не ослабли его руки на древке копья, валяться бы Семену рядом с давешним отроком с такой же раной на шее.
      Но Семен не зря слыл лучшим кулачным бойцом в округе. Кто на кулаках не промах, тот почти всегда и с оружием накоротке знается. Извернувшись, словно ласка, он перехватил копье и нанес два удара. Первый тупым концом древка в грудь брату, уже тянувшему меч из ножен. И второй – туда же, но перевернув копье.
      Игнат, выронив меч, грянулся на землю. Смертная тоска в его глазах таяла вместе с уходящей жизнью.
      Семен выдернул копье, аккуратно, чтоб не звякнуть лишний раз, прислонил его к стене и нагнулся над братом.
      – И не поймешь, братко, – сказал он. – Совестливый ты больно. Своя шкура – она ведь завсегда теплее и дороже чужой будет. Жаль, ранее ты того не понял. А теперь уж и подавно поздно.
      И прикрыл глаза брата ладонью. Нехорошо, когда мертвец смотрит с упреком, пусть даже и не на тебя, а в непроглядное небо – все равно спиной тот взгляд чувствуется.
      Семен поднялся с колена, подошел к вороту и снова взялся за рукоять. Сотник Тэхэ возился с трупом Кудо, пытаясь вытащить нож-хутуг, застрявший под лопаткой мертвеца в ремне нагрудного панциря.
      – Давай помогай, черт немытый, – прошипел Семен. – Чего там ковырялся так долго? Я те когда твой нож в окошко подбросил?
      Тэхэ подошел и тоже схватился за рукоятку ворота. Медленно крутить тяжелый ворот так, чтоб не скрипели петли и механизм, требовало больших усилий.
      – Так до той ножа еще дотянуться надо было, – прошептал он. – И веревка пилить. Еще хорошо, что охрана вчера воевать убежал. Ты зачем так поздно нож бросал?
      – Затем, – буркнул Семен. – На стене сторожей снял?
      – Снял.
      – Тогда давай ручку верти!
      Ворота крепости медленно разъезжались в стороны. В образовавшуюся щель сперва проскользнули считаные тени, вскоре сменившиеся черным, сплошным людским потоком.
      Над городом занимался мутно-багровый рассвет…

      Если бы человек мог подобно птице воспарить над землею, его глазам открылась бы многое. Могучие леса, благодатные поля, быстрые реки и величественные озера, в безупречной глади которых отражается вечное синее небо. Но обрадовался бы тот человек при виде всего этого великолепия? Вряд ли…
      Ибо среди той первозданной красоты на земле порой творится такое, на что невозможно смотреть ни людям, ни даже Богу, который так часто заслоняет свой светлый лик облаками и тучами, проливая дожди слез над тем, что своими руками творят его создания. Может, потому Он и не дает людям крыльев…
      Над городом разносился равномерный звук, какой случается, когда десятки людей с утробным хеканьем валят лес, вырубая огнище для пожига и последующей распашки. Но не поле для благословенного зерна ныне готовили люди.
      Сейчас они убивали других людей, скучно и монотонно делая привычную работу и лишь порой досадливо кривясь, если в той работе возникали препоны…
      Кузнец Иван взмахнул молотом. В перерывах между ордынскими штурмами требовалось многое – правились затупленные и выщербленные клинки, чинилась порванная оковка щитов, латались кольчуги. Иван работал истово, порой забывая о сне и еде. Спасибо, что после гибели подмастерья Левки дед Евсей взялся помогать в кузне. Он и сейчас, покряхтывая при каждом ударе кузнеца, держался за рукоять лежащего на наковальне меча, который Иван взялся подправить вхолодную – не до хорошего, делали что могли. Кузнецов мало, а вот ущербных мечей после прошлого штурма – чуть не каждый второй…
      Жалобно взвизгнув, шмякнулась об косяк дверь – и повисла на одной петле. Иван и дед разом обернулись. И, увидев то, что лезло в дверной проем, раздумывали недолго.
      Странно, но одинаковые лица, выглядывающие из железной чешуи, почему-то не казались людскими. Первое из них легко смялось в кашу из окровавленных костей и железа – разогретое работой тело кузнеца само повторило предыдущий удар. Только пришелся он не по лежащему на наковальне клинку, а по ордынскому шлему. Второе лицо распалось наискось, перечеркнутое мелькнувшей на мгновение светлой молнией – дед Евсей с годами не утратил ратной сноровки, а меч, похоже, и в холодную отковали на славу.
      Те, кто лез следом, попятились, что-то истошно вереща по-своему.
      – Ну что, дед, пошли, что ли? – спросил Иван, нехорошо ухмыляясь. С молота, привычного к мирной работе, на пол кузницы медленно стекала серо-красная каша.
      – Погоди, сынок, – сказал Евсей. Перехватив меч в левую руку, дед из кучи железа выдернул кривой засапожный нож без рукояти и метнул его в дверной проем. За порогом, гремя доспехом, упало еще одно тело.
      Угрожающие крики стали громче.
      – А то ж замахнуться как следует не дадут, – пояснил дед. – Ну, теперь пошли…
      Но замахнуться как следует им не дали.
      Наученные предыдущим опытом, кешиктены встали полукругом около выхода из кузницы, держа наготове снаряженные луки.
      Кузнец с дедом ринулись было на толпу врагов, но ордынские луки зазвенели одновременно, посылая оперенную смерть в не защищенные бронею тела. Да и какая броня спасет от прямого удара стрелы, пущенной с десяти шагов?..
 
      Сухое тело деда Евсея четыре стрелы прошили насквозь. Но он успел еще дотянуться острием своего клинка до горла ближайшего лучника, прежде чем его добили мечами…
 
      Две стрелы ударили в плечо и в грудь кузнеца, но он, словно не чувствуя боли, продолжал бежать вперед, занося молот над головой.
      – За Левку!!!
      Стрелки вновь вскинули луки, но какой-то сноровистый всадник, пролетая мимо, метнул через головы лучников аркан, перехвативший шею кузнеца. Всадник торжествующе закричал, ударил коня пятками в бока – и вдруг, выдернутый неведомой силой из седла, грохнулся о землю. Шлем всадника покатился по земле, а хозяин шлема, сбив с ног одного из лучников, поволокся по грязи, не догадываясь отпустить намотанный на руку аркан.
      Отбросив молот, Иван мощными рывками тащил к себе кешиктена. Пораженные увиденным, лучники не сразу сообразили, что происходит, и на мгновение замешкались.
      Того мгновения Ивану хватило.
      Подтянув к себе извивающееся тело, он просто ударил ногой сверху вниз, как добивают мальчишки изловленную на веревочку крысу. Череп кешиктена противно хрустнул, тело забилось сильнее, но уже в агонии.
      Опомнившиеся лучники завизжали. В воздухе просвистело несколько стрел, отбросивших кузнеца назад и пригвоздивших к бревнам его руки. И долго еще стрелами и копьями распинали ордынцы на стене кузницы мощное тело Ивана, не решаясь подойти и добить…
 
      Узкий, прямой меч плавно разрезал пространство. Истинный воин никогда не бьется с врагами – он просто восстанавливает равновесие.
      Древние учили, что вселенная есть не что иное, как пустота, состоящая из двух начал – темного и светлого. И пока нерушимо их равновесие, будет существовать этот мир.
      Но Ли уже давно сомневался в том, что со вселенной все в порядке. Он видел – темного вокруг было гораздо больше. И если его родовой меч мог внести в мир толику света, он никогда не запрещал ему этого. Ведь единство и согласие между воином и его мечом – это тоже элемент равновесия…
      Со стороны это было похоже на смазанный человеческий силуэт, гонящий перед собой черную чешуйчатую волну. Невозможно рубить одновременно во всех направлениях, но силуэт делал именно это. Лучники метали в него стрелы и попадали либо в воздух, либо в своих. Ошметки волосяных арканов, не долетая до цели, разлетались в стороны. Люди же, попадавшиеся на пути силуэта, просто переставали быть людьми – в изуродованных кусках окровавленного мяса оставалось слишком мало человеческого…
      Ли знал, что доброта вселенной небесконечна и что древняя техника боя исчезнувшего народа чжурчженей скоро выпьет до дна его жизненные силы. Но до этого ему надо было кое-что успеть.
      Движение «крыса Шу кусает себя за хвост», стоившее головы ближайшему кешиктену, окончилось падением на колено. Ли подхватил с земли горящую головню и, плавно поднырнув под летящее копье – «Дракон Лун играет с падающей звездой», – ринулся к маячившему впереди камнемету.
      Короб с огненным порошком стоял на том же месте, где он его оставил. Нехорошо, когда мощное оружие достается врагу. Ли в два рывка преодолел расстояние, отделяющее его от короба. Кто-то попытался его задержать, но последний из чжурчженей словно бестелесный призрак протек сквозь закованного в латы кешиктена, и тот распался надвое.
      Немного нужно времени для того, чтобы откинуть крышку короба и сунуть в него головню.
      Но для этого нужно остановиться…
      Когда все началось, Семен счел за лучшее схорониться подале от резни. Ну его, еще зарубят басурмане по ошибке. Это Тэхэ, подхватив меч убитого Игната, с воплями ринулся в самую гущу сечи, славы добывать. Ну, так ему-то что? Отлежался в полоне, отожрался дармовой кашей, дури накопил – теперь в самый раз геройствовать. А нам оно без надобности.
      На стенах было пусто – да и кому нужны теперь те стены?
      Семен сноровисто взбежал по всходам и пристроился в тени за мощным столбом, подпирающим защитную крышу – самого снизу не видно, зато весь город как на ладони.
      Сначало жутко показалось Семену – сосед с расколотым черепом пал под самыми всходами. У другого знакомца, что жил через три дома, степняк походя смахнул голову с плеч, и та шмякнулась в лужу, словно кочан капусты. А потом ничего, одумался. Мол, по-любому ордынцы бы всех перерезали. И его, Семена, заодно.
      – Уж лучше их, – вздохнул про себя Семен. – Своя шкура…
      Договорить он не успел – слова комом застряли в горле.
      К камнемету, что стоял почитай под самыми всходами, двигался смазанный человеческий силуэт. Меча в руке человека почти что не было видно – зато было отчетливо видно то, что совершал этот меч. Только что живые и совсем неслабые воины валились на землю, словно снопы, поваленные ураганом.
      Ворох одежд, развевающихся вокруг человеческого контура, показался Семену знакомым.
      – Так ить… это ж Линька, – пробормотал он. И как-то вдруг сразу осознал, куда и зачем пробивается сквозь толпу врагов последний воин исчезнувшего народа. И то, что будет с ним, Семеном, если вдруг этот воин достигнет своей цели.
      Купец слишком хорошо помнил, как действует огненный порошок. И что будет с камнеметом, и с деревянной крепостной стеной возле него, а значит, и с ним самим, понял вмиг.
      «Бежать!» – было первой мыслью.
      «Куда?» – второй.
      «Не успеть!!!» – прилетело следом.
      Отчаянный взгляд заметался в поисках выхода – и неожиданно увидел его.
      Снаряженный самострел смотрел жалом тяжелого болта в сторону степи. Лежащий рядом бородатый мужик не успел спустить тетиву – нож подкравшегося сзади Тэхэ перехватил его горло, превратив ухоженную рыжую бороду в черно-бурый пласт слипшихся от крови волос.
      Самострел был меньше обычного крепостного и снабжен мощным луком, от которого вот-вот грозила порваться сплетенная из воловьих жил тетива. Семен ухватился за ложе, закрепленное в подвижной станине, уперся ногой и что есть силы рванул на себя…
      Немного нужно времени для того, чтобы откинуть крышку короба и сунуть в него головню. Но для этого нужно остановиться.
      Смазанный силуэт снова стал человеком. Возиться с крышкой времени не было – пылающая головня уже до кости прожгла пальцы.
      Острие родового меча метнулось к деревянному запору и срезало его вместе с куском крышки. Ли поддел ее носком сапога… но страшный удар в грудь отбросил его назад. Падая на спину, он успел заметить на верху стены знакомую коренастую фигуру с самострелом, упертым в плечо.
      – Когда атакуешь крысу… нельзя забывать о змее… которая может напасть сзади, – с запоздалым сожалением прошептал Ли.
      Мир заволакивала непроглядная черная пелена. Но откуда-то сверху уже тянулись к последнему из чжурчженей сотни ласковых рук и чей-то бесплотный голос мягко говорил о том, что равновесие все-таки существует. И что если в мире людей накопилось слишком много темного, то светлое непременно найдется там, где тебя ждут…