- Отказ от военной службы, требуемой государством, есть по необходимости большее нравственное зло и потому непозволителен. - Нравственная обязанность единичного лица участвовать в защите своего отечества. - Основания ее в безусловном нравственном начале. - Пояснительные примеры. - Несомненные опасности милитаризма ничего не говорят против необходимости вооруженных сил. Библейская иллюстрация
      VII. Положительная наша обязанность содействовать по только заприте или охранению своего отечества, но и его совершенствованию, нераздельному с общим улучшением человечества. - Для приближения к прочному и доброму миру должно действовать против злого кор ня войны, именно против вражды и ненависти между частями расставшегося человечества. - В истории война была прямым средством: для внешнего и косвенным средством для внутреннего объединения человечества; разум запрещает бросать это орудие, пока оно нужно, а совесть обязывает стараться, чтобы оно перестало быть нужным и чтобы естественная организация разделенного на враждующие части человечества действительно переходила в единство его нравственной или духовной организации
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. НРАВСТВЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА В ЕЕ ЦЕЛОМ
      I. Различия между естественною и тою нравственною солидарностью человечества, которая поставлена христианством как историческая задача сознательного и вольного совершенствования всех в едином Добре. - Настоящий субъект совершенствования - единичный челов ек совместно и нераздельно с человеком собирательным. - Три пребывающие воплощения совершенствующегося субъекта, или три естественные группы, действительно восполняющие личную жизнь: семья, отечество, человечество, чему в порядке историческом соответству ют ступени: родовая, народно-политическая и духовно-вселенская; последняя может реально осуществиться лишь под условием одухотворения двух первых. - Действительные стихии и формы жизни как условные данные для решения абсолют ной задачи. - Данная природна я связь трех поколений (деды, родители, дети) должна быть превращена в безусловно-нравственную чрез одухотворение семейной религии, брака и воспитания
      II. Почитание дедов. - Его вечный смысл, сохранявшийся и в диких фактах. - Христианское преобразование древнего культа в его главных чертах
      III. Брак. - Он также соединяет человека с Богом чрез настоящее, как религия дедов - чрез прошедшее. - В истинном браке естественная половая связь не уничтожается, а пресуществляется. - Для нравственной задачи этого пресуществления необходимыми данными с лужат естественные элементы полевого отношения: 1) плотское влечение, 2) влюбленность и 3) деторождение. - Брак остается удовлетворением половой потребности, но сама эта потребность относится уже не к восполнению животного организма, а к исцелению образа Божия в человеке. - Супружество как форма аскетизма, как подвиг и мученичество. - Внешнее деторождение, ненужное и невозможное в совершенном браке, необходимо и желательно в браке совершенствующемся - как необходимое последствие не достигнутого в настоя щем совершенства и как естественный путь для его будущего достижения
      IV. Цель воспитания в семье духовно-организованной состоит в том, чтобы связать временную жизнь нового поколения с вечным благом, общим для всех поколений и восстановляющим их существенное единство
      V. Истинное воспитание должно быть зараз и нераздельно и традиционным и прогрессивным: передавая новому поколению все духовное наследие прошлого, оно вместе с тем должно развивать в нем охоту и способность пользоваться этим наследием как живою движущею с илою для нового приближения к высшей цели. - Пагубные последствия разделения этих двух сторон. - Нравственная основа воспитания - внушить потомкам живой интерес к будущности предков. Пояснения. - Нравственный прогресс может состоять только в дальнейшем и лучшем исполнении тех обязанностей, которые вытекают из предания. - Высший принцип для педагогии: нерасторжимая смертью связь поколений, поддерживающих друг друга в прогрессивном исполнении одного общего дела - приготовления к явному царству Божию и к воскресению всех
      VI. Нормальная семья есть ближайшее восстановление нравственной целости человека в одном основном отношении - преемственности поколений (порядок временной последовательности); эта целость должна восстановляться и в более широком порядке сосуществования - прежде всего в пределах народа, или отечества. - Согласно существу нравственной организации народность не поглощает ни семьи, ни личности, а наполняет их жизненным содержанием в определенной национальной форме, обусловленной языком. - Эта форма должна б ыть особенною, но не должна быть исключительною: нормальная множественность различных языков не требует их разобщения и отчуждения. - Вавилонское начало распадения человечества чрез единство смешения и сионское начало собирания чрез единодушие в раздельн ости. - Истинное единоязычие есть общение и понятность многих раздельных, разделяющихся, но не разделяющих языков
      VII. Единство человечества. - Все основания, на которых утверждается единство народа, имеют еще большую силу в применении к человечеству. Единство происхождения; единство слова, не упраздняемое множеством языков; единство всемирной истории, вне которой нет и истории национальной. Доказательства и пояснения. - Неделимость нравственного добра. - Зло исключительного патриотизма. - Человечество как целый субъект нравственной организации. - Переход к вопросу о всеобщих формах нравственного порядка
      VIII. Вселенская церковь как организация благочестия. - Пояснения. Существо Церкви - единство и святость Божества, поскольку оно пребывает и положительным образом действует в мире чрез человечество (или - что то же церковь есть собранное в Боге творе ние). - Единство и святость церкви в порядке сосуществования как ее кафоличность, или всецелость, а в порядке последовательности - как апостольское преемство. - Кафоличность упраздняет все отделения и разобщения, сохраняя все различия и особенности
      IX. Причастие абсолютному содержанию жизни чрез вселенскую церковь, положительным образом освобождая и уравнивая всех, делает из них совершенное братство, предполагающее совершенное отчество
      X. Религиозный принцип отчества - начало духовной жизни не от себя. Отсюда посланничество, или апостольство, как противоположность самозванству. - Христос, "посланный от Отца" и творящий волю Пославшего, а не свою, как абсолютный первообраз апостольств а. - Его продолжение в церкви: "как послал Меня Отец, так Я посылаю Вас". - Так как сыновнее отношение есть первообраз благочестия, то единородный Сын Божий - Сын по преимуществу - как воплощенное благочестие есть путь, истина и жизнь своей церкви как ор ганизации благочестия в мире. - Путь благочестия есть путь иерархический сверху (смысл рукоположения и святительства). - Церковная истина в основе и существе не есть ни научная, ни философская, ни даже богословская, а содержит догматы благочестия; общи й смысл семи вселенских соборов. - Жизнь благочестия; смысл семи таинств
      XI. Вопрос об отношении церкви к государству, или о Христианском государстве. - Важное указание в Новом завете (история центуриона Корнелия)
      XII. Нравственная необходимость государства. - Разъяснения по отношению к христианству
      XIII. Государство как собирательно-организованная жалость. - Владимир Мономах и Дант. - Пояснение
      XIV. Разбор общего возражения против определения нормального государства
      XV. Разбор юридических недоразумений
      XVI. Сверх общей консервативной задачи всякого государства: охранять основы общежития, без которых человечество не могло бы существовать. Христианское государство имеет еще прогрессивную задачу: улучшать условия этого существования, содействуя свободно му развитию всех человеческих сил, которые должны стать носительницами грядущего Царства Божия. - Пояснения
      XVIII. Нормальное отношение между церковью и государством. - С христианской (богочеловеческой) точки зрения одинаково необходимы как самостоятельная деятельность человека, так и его всецелая преданность божеству, совмещение же обоих положений возможно то лько чрез ясное различение двух областей жизни (религиозной и политической) и двух непосредственных ее мотивов (благочестия и жалости) - соответственно различию ближайших предметов действия при единстве окончательной цели. Пагубные следствия разобщения и взаимных узурпаций церкви и государства. Христианское правило общественного прогресса состоит в том, чтобы государство как можно менее стесняло внутренний, нравственный мир человека, предоставляя его свободному, духовному действию церкви, и вместе с тем как можно вернее и шире обеспечивало внешние условия для достойного существования и совершенствования людей
      XVIII. Собственная нравственная задача экономической жизни - быть собирательно-организованным воздержанием от дурной плотской безмерности с целью претворения материальной природы - единичной и общей - в свободную форму человеческого духа. - Существующее
      отчуждение экономической жизни от ее задачи и историческое объяснение этого факта
      XIX. Нравственный смысл закона сохранения энергии. - Целесообразность собирательно-организованного воздержания обусловлена успехами собирательных организаций жалости и благочестия. - Единство трех задач
      XX. Личные представители нравственной организации человечества. - Три высшие служения - первосвященническое, царское и пророческое. - Их отличительные признаки и взаимная зависимость
      Заключение. - Нравственный смысл жизни в его окончательном определении и переход к теоретической философии.
      ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
      Назначение этой книги - показать добро как правду, то есть как единственный правый, верный себе путь жизни во всем и до конца - для всех, кто решится предпочесть его. Разумею Добро по существу; оно и только оно оправдывает себя и оправдывает доверие к не му. И не напрасно перед открытым гробом, когда все другое очевидно не оправдалось, мы слышим обращение к этому существенному Добру: "Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим"5.
      В личной, народно-общественной и всемирно-исторической жизни Добро оправдывается своими, т.е. добрыми и правыми путями. Верная Добру нравственная философия, поняв эти пути в прошедшем, показывает их настоящему для будущего.
      Когда, отправляясь в дорогу, вы берете книгу, называемую "Путеводитель", вы ищете в ней лишь верных, полных и толковых указаний для избранного вами пути. Эта книга не будет вас уговаривать ехать в Италию или Швейцарию, когда вы решили ехать в Сибирь, а т акже не снабдит вас средствами плыть за океаны, если ваших денег хватает только до Черного моря.
      Нравственная философия есть не более как систематический указатель правого пути жизненных странствий для людей и народов; на ответственности автора лежит только верность, полнота и связность его указаний. Но никакое изложение нравственных норм, т.е. усло вий достижения истинной жизненной цели, не может иметь смысла для человека, сознательно поставившего себе не эту, а совсем другую цель. Указания необходимых станций на пути к лучшему, когда заведомо избрано худшее, не только бесполезны, но и досадны и пр ямо оскорбительны как напоминания о плохом выборе, - именно в тех случаях, когда в глубине души этот выбор невольно и безотчетно чувствуется зараз и как бесповоротный, и как дурной.
      Я вовсе не желаю проповедовать добродетель и обличать порок: считаю это для простого смертного занятием не только праздным, но и безнравственным, потому что оно предполагает несправедливое и горделивое притязание быть лучше других. Важны для нас не частн ые, хотя бы самые сильные уклонения от правого пути, а лишь общий, решительный и решающий выбор между двумя нравственными дорогами, когда он совершается с полною и ясною сознательностью. Всяким ли человеком совершается такой выбор? Без сомнения, он не со вершается людьми, умирающими в младенчестве, а разве далеко ушло от них и большинство взрослых со стороны отчетливости самосознания? Следует сказать еще и то, что если сознательный выбор и совершился, то снаружи его не заметишь: никакой эмпирической опре деленности и практической определимости принципиальное различие двух путей еще не имеет. Много странного и диковинного приходилось мне видать, но двух предметов не встречал я в природе: достоверно-законченного праведника, достоверно-законченного злодея.
      И все псевдомистические разглагольствия, связанные с каким-нибудь внешним и практически применяемым разделением человечества на белых и черных, возрожденных и невозрожденных, спасенных и осужденных, напоминают мне только чистосердечное заявление мельника :
      Вот уж сорок лет живу,
      А не видел до сих пор
      Ни во сне, ни наяву
      Я на ведрах медных шпор6.
      А вместе с тем вспоминаю я давно слышанные университетские лекции7 по зоологии беспозвоночных и по эмбриологии, откуда я вынес, между прочим, определенную форму представления для двух общеизвестных истин: что на первобытных низинах органического мира тол ько ученый-биолог, и то иногда с грехом пополам, может различить растительные формы от животных, а также что на ранних стадиях утробного развития только ученый-эмбриолог, и опять-таки с грехом пополам, может различить зародыш человека от зародыша какой-н ибудь другой и даже совсем нехорошей твари. Не то же ли самое и в истории и в мире нравственном? И в его начатках два жизненные пути так существенно близки и наружно неразличны между собою!
      Почему, однако, говоря о мире нравственном, мы указываем на выбор между двумя только путями? Да потому, что при всем обилии форм и проявлений жизни к самой жизни, к ее желанному для нас наполнению и увековечению ведет только один путь, а все другие, внач але так на него похожие, ведут, однако, в противоположную сторону, все более роковым образом удаляются от него и сливаются между собою, превращаясь наконец в один путь увековеченной смерти.
      Между этими двумя принципиальными путями иные хотят отыскать еще какой-то - ни добрый, ни злой, а натуральный, или животный. Высший практический принцип этого пути всего лучше выражается в немецком, хотя ни Канту, ни Гегелю не известном, афоризме: Jedes
      Thierchen hat sein Plasierchen. Эта формула представляет истину бесспорную и только требует дополнения другою, столь же бесспорною: Allen Thieren fatal ist zu krepieren8. А при таком необходимом дополнении этот мнимо-третий путь принципиальной животности сводится к тому же второму пути смерти1. От этой дилеммы, от окончательного выбора между двумя путями добра и зла, - человек ни в каком случае избавиться не может. Мы решили, положим, выбрать третий путь, животный, который ни добр, ни зол, а только на турален. Но ведь он таков именно только для животных и именно только потому, что животные ничего не решают и не выбирают сами между этим путем и каким-нибудь другим, а идут пассивно по тому единственному, на который они поставлены чуждою им силой. А когд а человек активно решает идти путем нравственной пассивности, то он явным образом лжет, творит неправду и беззаконие и вступает, очевидно, не на животный путь, а на тот (один из двух человеческих путей), который если не в начале, то в конце оказывается п утем вечного зла и смерти. Но что он хуже животного пути, это легко видеть и сейчас. Наши меньшие братья хотя лишены настоящего разумения, но чутьем душевным, несомненно, обладают, - и вот в силу этого чутья они хотя не могут с ясным осуждением стыдиться своей природы и ее дурного смертного пути, однако явно этим тяготятся, явно тоскуют по чем-то лучшем, чего они не ведают, но чуют. Эта истина, некогда с высшею силой высказанная Апостолом Павлом (Римл. VIII 19 - 23) и потом менее сильно повторенная Шопе нгауэром9, может быть подтверждена всяким наблюдателем. Никогда не увидишь на лице человеческом того выражения глубокой безвыходной тоски, которая иногда безо всякого видимого повода глядит на нас через какую-нибудь зоологическую физиономию. Значит, оста новиться на самодовольной животности человеку нельзя уже потому, что животные вовсе не самодовольны. Быть животным сознательный человек не может; волей-неволей приходится ему выбирать между двумя путями: или становиться выше и лучше своей данной материал ьной основы, или становиться ниже и хуже животного. А собственно человеческое, неотъемлемое у него, заключается не в том, чем он становится, а в том, что он становится. И какое же приобретение человеку в том, чтобы клеветать на своих меньших братьев, лжи во называя животным и природным им самим выбранный противожизненный и противоестественный путь дьявольского самоутверждения в недолжном?
      Более всего хотел я в этой книге объяснить, как единый путь Добра, оставаясь себе верным и, следовательно, оправдывая себя, становится определеннее и полнее соответственно осложнениям жизненной среды, природной и исторической. Установить в безусловном нр авственном начале внутреннюю и всестороннюю связь между истинною религией и здравою политикою - вот главное притязание этой нравственной философии. Притязание совершенно безобидное, так как истинная религия не может никому себя навязывать, а также всякой политике предоставляется безвозбранно и не быть здравою - на свой риск, разумеется. Вместе с тем нравственная философия решительно отказывается от всякого руководительства частными лицами чрез установление каких-нибудь внешних и безусловно определенных
      правил поведения. Если бы читателю показалось в каком-нибудь месте этой книги что-нибудь похожее на такую "мораль", то пусть он знает, что или он не так понял, или я не так выразился.
      Впрочем, я старался о ясности выражения. Начав приготовлять это второе издание, я в течение девяти месяцев пять раз перечел всю книгу, делая каждый раз новые пояснительные вставки, мелкие и большие. Хотя и после этого осталось очень много недостатков в м оем изложении, но, надеюсь, не таких, которые бы подвергли меня угрозе: "Проклят всяк, творяй дело Господне с небрежением"10.
      За время писания этой книги я иногда испытывал от нее нравственную пользу; быть может, это ручается за то, что мой труд не останется вовсе бесполезным и для читателей, что и было бы достаточным оправданием этому "оправданию добра".
      Владимир Соловьев
      Москва
      8 декабря 1898 г.
      ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
      Нравственный смысл жизни в его предварительном понятии
      Есть ли у нашей жизни вообще какой-нибудь смысл? Если есть, то имеет ли он нравственный характер, коренится ли он в нравственной области? И если да, то в чем он состоит, какое будет ему верное и полное определение? Нельзя обойти этих вопросов, относитель но которых нет согласия в современном сознании. Одни отрицают у жизни всякий смысл, другие полагают, что смысл жизни не имеет ничего общего с нравственностью, что он вовсе не зависит от наших должных или добрых отношений к Богу, к людям и ко всему миру;
      третьи, наконец, признавая значение нравственных норм для жизни, дают им весьма различные определения, вступая между собою в спор, требующий разбора и решения.
      Ни в каком случае нельзя считать такой разбор лишним. При настоящем положении человеческого сознания даже те немногие, которые уже владеют твердым и окончательным решением жизненного вопроса для себя, должны оправдать его для других: ум, одолевший собств енные сомнения, не делает сердце равнодушным к чужим заблуждениям.
      I
      Между отрицателями жизненного смысла есть люди серьезные; это те, которые свое отрицание завершают делом - самоубийством; и есть несерьезные, отрицающие смысл жизни лишь посредством рассуждений и целых мнимо-философских систем. Конечно, я не враг рассужд ений и систем; но я имею в виду людей, принимающих свои рассуждения и системы за дело себе довлеющее, ни к каким жизненным поступкам, ни к какому практическому осуществлению не обязывающее: этих людей и их умственные упражнения должно признать несерьезны ми. Такие истины, как та, что сумма углов треугольника равна двум прямым, остаются истинами совершенно независимо от того, кто их произносит и какую он жизнь ведет; но пессимистическая оценка жизни не есть истина математическая - она необходимо включает
      в себя личное, субъективное отношение к жизни. Когда теоретический пессимист утверждает как настоящую предметную истину, что жизнь есть зло и страдание, то он этим выражает свое убеждение, что жизнь такова для всех, но если для всех, то, значит, и для не го самого, а если так, то на каком же основании он живет и пользуется злом жизни, как если бы оно было благом? Ссылаются на инстинкт, который заставляет жить вопреки разумному убеждению, что жить не стоит. Ссылка бесполезная, потому что инстинкт не есть
      внешняя сила, механически принуждающая к чему-нибудь: инстинкт проявляется в самом живущем существе, побуждая его искать известных состояний, кажущихся ему желанными, или приятными. И если, благодаря инстинкту, пессимист находит удовольствие в жизни, то
      не подрывается ли этим самое основание для его мнимо-разумного убеждения, будто жизнь есть зло и страдание? Но эти удовольствия, возражает он, обманчивы. Что значат эти слова с его точки зрения? Если признавать положительный смысл жизни, тогда, конечно,
      можно многое считать за обман, именно по отношению к этому смыслу: как пустяки, отвлекающие от главного и важного. Апостол Павел мог говорить, что по сравнению с Царствием Божиим, которое достигается жизненным подвигом, все плотские привязанности и удово льствия для него - сор и навоз11. Но для пессимиста, который в Царствие Божие не верит и за жизненным подвигом никакого положительного смысла не признает, - где мерило для различения между обманом и не обманом?
      Все сводится здесь к состоянию ощущаемого удовольствия или страдания, и потому никакое удовольствие, как только оно действительно ощущается, не может быть признано за обман. Для оправдания пессимизма на этой низменной почве остается ребячески подсчитыват ь количество удовольствий и страданий в жизни человеческой с заранее составленным выводом, что первых меньше, нежели вторых, и что, следовательно, жить не стоит. Этот счет житейского счастья имел какой-нибудь смысл лишь в том случае, если бы арифметическ ие суммы наслаждений и огорчений существовали реально или если бы арифметическая разность между ними мокла сама стать действительным ощущением; но так как в настоящей действительности ощущения существуют только в виде конкретных состояний, то противупост авлять им отвлеченные цифры не более разумно, чем в каменную крепость стрелять из картонной пушки. Если возможным решающим побуждением к жизни признается только перевес ощущений удовольствия над ощущениями страдания, то для огромного большинства человече ства такой перевес оказывается фактом: эти люди живут, находя, что стоит жить. К их числу принадлежат, несомненно, и те теоретики пессимизма, которые, рассуждая о преимуществах небытия, на деле отдают предпочтение какому ни на есть бытию. Их арифметика о тчаяния есть только игра ума, которую они сами опровергают, на деле находя в жизни более удовольствия, чем страдания, и признавая, что стоит жить до конца. Сопоставляя их проповедь с их действиями, можно прийти только к тому заключению, что в жизни есть
      смысл, что они ему невольно подчиняются, но что их ум не в силах овладеть этим смыслом.
      Другие пессимисты - серьезные, т.е. самоубийцы, со своей стороны тоже невольно доказывают смысл жизни. Я говорю про самоубийц сознательных, владеющих собою и кончающих жизнь из разочарования или отчаяния. Они предполагали, что жизнь имеет такой смысл, ра ди которого стоит жить, но, убедившись в несостоятельности того, что они принимали за смысл жизни, и вместе с тем не соглашаясь (подобно пессимистам-теоретикам) невольно и бессознательно подчиняться другому, неведомому им жизненному смыслу, они лишают се бя жизни. Это показывает, конечно, что у них более сильная воля, чем у тех; но что же следует отсюда против смысла жизни? Эти люди его не нашли, но где же они его искали? Тут мы имеем два типа страстных людей: у одних страсть чисто личная, эгоистическая
      (Ромео, Вертер), другие связывают свою личную страсть с тем или другим историческим интересом, который они, однако, отделяют от всемирного смысла, - об этом смысле всеобщей жизни, от которого зависит и смысл их собственного существования, они, так же как и те, не хотят ничего знать (Клеопатра, Катон Утический). - Ромео убивает себя, потому что он не может обладать Джульеттой. Для него смысл жизни в том, чтобы обладать этою женщиною. Но если бы действительно смысл жизни заключался в этом, то чем бы он от личался от бессмыслицы? Кроме Ромео сорок тысяч дворян могли находить смысл своей жизни в обладании тою же Джульеттой, так что этот мнимый смысл жизни сорок тысяч раз отрицал бы самого себя. При других подробностях мы находим то же самое в сущности всяко го самоубийства: совершается в жизни не то, что по-моему должно бы в ней совершаться, следовательно, жизнь не имеет смысла и жить не стоит. Факт несоответствия между произвольным требованием страстного человека и действительностью принимается за выражени е какой-то враждебной судьбы, за что-то мрачно-бессмысленное, и, не желая подчиняться этой слепой силе, человек себя убивает. То же самое и у людей второго типа. Побежденная миродержавным Римом египетская царица не захотела участвовать в триумфе победите ля и умертвила себя змеиным ядом. Римлянин Гораций назвал ее за это великом женою, и никто не станет отрицать величавости этой кончины. Но если Клеопатра ждала своей победы как чего-то должного, а в победе Рима видела только бессмысленное торжество темно й силы, то, значит, и она темноту собственного взгляда принимала за достаточное основание для отрицания всемирной правды.
      Ясно, что смысл жизни не может совпадать с произвольными и изменчивыми требованиями каждой из бесчисленных особей человеческого рода. Если бы совпадал, то был бы бессмыслицею, т.е. его вовсе бы не было. Следовательно, выходит, что разочарованный и отчаяв шийся самоубийца разочаровался и отчаялся не в смысле жизни, а как раз наоборот - в своей надежде на бессмысленность жизни: он надеялся на то, что жизнь, будет идти, как ему хочется, будет всегда и во всем лишь прямым удовлетворением его слепых страстей
      и произвольных прихотей, т.е. будет бессмыслицею, - в этом он разочаровался и находит, что не стоит жить. Но если он разочаровался в бессмысленности мира, то тем самым признал в нем смысл. Если такой невольно признанный смысл нетерпим для этого человека, если вместо того, чтобы понять, он только пеняет на кого-то и дает правде наказание "враждебной судьбы", то существо дела от этою не изменяется. Смысл жизни только подтверждается роковою несостоятельностью тех, кто его отрицает: это отрицание принуждает одних (пессимистов-теоретиков) жить недостойно - в противоречии с их проповедью, а для других (пессимистов-практиков или самоубийц) отрицание жизненного смысла совпадать с действительным отрицанием самого их существования. Ясно, что есть смысл в жизни,
      когда отрицатели его неизбежно сами себя отрицают: один - своим недостойным существованием, другие - своею насильственною смертью.
      II
      "Есть смысл в жизни, именно в ее эстетической стороне, в том, что сильно, величественно, красиво. Отдаться этой стороне жизни, охранять и укреплять ее в себе и вне себя, доставлять ей преобладание и развивать дальше до создания сверхчеловеческого величия и новой чистейшей красоты - вот задача и смысл нашего существования"12. Такой взгляд, связанный с именем талантливого в злополучного Ницше и сделавшийся теперь модною философией на смену недавно господствовавшего пессимизма, не нуждается, как и тот, в к аких-нибудь внешних опровержениях - со стороны: он достаточно себя опровергает на собственной почве. Смысл жизни в силе и красоте - пусть так; но, как бы мы ни отдавались их эстетическому культу, мы не найдем в нем не только защиты, но даже ни малейшего
      указания на возможность какой-нибудь защиты против того общего и неизбежного факта, который внутренно упраздняет эту мнимую божественность силы и красоты, их мнимую самостоятельность и безусловность, - разумею тот факт, что конец всякой здешней силы есть бессилие и конец всякой здешней красоты есть безобразие.
      Если говорить о силе, о величии и красоте, то всякому, начиная от русского уездного учителя (см. "Ревизор" Гоголя13) и до самого Ницше, как полнейшее во всемирной истории воплощение этих эстетических свойств, вместе взятых, представляется один и тот же о браз. И этого достаточно:
      "И бысть егда поражаше Александр Македонский, сын Филиппа, иже изыде от земли Хеттиим, порази и Дария, царя перского и мидского, и воцарися вместо его первый в Елладе. И состави брани мнози, и одержа твердыни мнози, и уби цари земския. И пройде даже до к раев земли и взя корысти многих языков, и умолча земля пред ним, и возвысися, и вознесеся сердце его. И собра силу крепку зело, и начальствова над странами и языки, и мучительми, и быта ему в данники. И посем паде на ложе и позна яко умирает" (1 кн. Макк .)14.
      Разве сила, бессильная перед смертью, есть в самом деле сила? Разве разлагающийся труп есть красота? Древний представитель силы и красоты умер и истлел не иначе, как самая бессильная и безобразная тварь, а новейший поклонник силы и красоты заживо преврат ился в умственный труп. Отчего же первый не был спасен своею красотою и силою, а второй своим культом красоты и силы? И кто же станет поклоняться божеству, не спасающему свои воплощения и своих поклонников?
      Несчастный Ницше в последних своих произведениях заострил свои взгляды в яростную полемику против христианства, обнаруживал при этом такой низменный уровень понимания, какой более напоминает французских вольнодумцев XVIII-го века, нежели современных неме цких ученых. Приписывая христианство исключительно низшему социальному классу, он не видит даже того простого факта, что евангелие с самого начала принималось не как проповедь сомнительного возмущения, а как радостное известие о верном спасении, что вся
      сила новой религии состояла в том, что она основана "первенцем от мертвых"15, воскресшим и обеспечившим вечную жизнь своим последователям, как они непоколебимо верили. При чем же тут рабы и парии? Что значат социальные классы, когда дело идет о смерти и
      воскресении? Разве "господа" не умирают? Разве римский аристократ и диктатор Сулла, сирийский царь Антиох и иудейский Ирод не были заживо съедены червями? Религия спасения не может быть религией одних рабов и "чандалов"16, она есть религия всех, так как