Зал Камня был ярко освещен огнями факелов и больших черных свечей, которые держали монахи в надвинутых на голову капюшонах. Я оглянулся. Вот хитро озирающийся брат Арден, который не так давно приводил меня на суд, а потом просил прощения. Его я знаю еще с Москвы. А вон его хмурый товарищ брат Вампа, который яростно ненавидел меня, когда я был отверженным, и будет верно служить мне, когда я стану Мудрым. А вон согнулся, спрятав руки под мышки, Робгур – немой горбун. В его пустых глазах сегодня тлела искра интереса к происходящему.

Голову туманил дым от жаровен, в которые Орзак кинул какой-то порошок, приготовляемый целых пять дней при помощи сложных алхимических приспособлений. Пол передо мной был расчерчен пентаграммами, незнакомыми символами и изображениями. Стрела указывала на Цинкург. Вот это и есть Первые Врата – три шага до камня, которые сможет пройти лишь тот, кому судьба предначертала это.

Рядом со мной Карвен. Ему предстояло, взяв меня за руку, провести эти три шага. Всего лишь небольшой отрезок, который в обычной обстановке человек пройдет за секунду. Но он отделял меня от новой жизни, где мне предназначалось достигнуть вершин и изменить все сущее. В том будущем мире ожидало меня высшее наслаждение, сокровенный смысл, к которому я, наверное, стремился всегда.

Орзак чернокнижник, находившийся по другую сторону камня, упал на колени и бросил щепотку порошка на жаровню, едкий дым пополз по помещению, сгущаясь и клубясь вокруг Цинкурга. Казалось, Камень дышит им.

Орзак начал монотонно и гнусаво напевать слова ушедшего и забытого языка. И слова эти будто взывали к стихиям, открывали щелку в иной мир. Недаром говорят чернокнижники, что звук – это ключ к сути вещей, пронизывающий пласты различных миров, а вовсе не банальное звуковое наименование какого-либо предмета.

Надтреснутый голос Орзака нарастал, колдуну вторил хор монахов. Меня начинала бить дрожь, мелкая и сильная, но не такая, как от страха или холода. Наоборот, Это энергия слов мертвого языка передавалась мне, вибрировала в каждой частице моего тела.

Цинкург притягивал мой взор. В камне опять открывался вход в иную сущность, куда разумом мог проникнуть только счастливый избранный. Сейчас в Цинкурге царила не зияющая пустота, где нашел свое пристанище Торк. В нем теплилась жизнь. Непонятная, непостижимая. В мире, входом в который служил Камень, все устроено на какой-то иной, неподвластной нашему разуму основе. Там было Нечто, затягивающее в свой круг звезды и планеты, переустраивающее все на свой лад, не выносящее рядом с собой ничего иного, отличающегося от него. Там было Нечто, великое и потрясающее разум. Я понял, моя задача, цель Кармагора – распахнуть эту дверь. Швырнуть Землю к его ногам. И цель эта была прекрасна! – Пошли, брат.

Пальцы аббата сжали мою руку. Мне стало понятно, что, несмотря на свое будущее величие, я жалок и бессилен пред лицом Его, перед ужасающим Нечто.

Не имело теперь значения, хочу ли я служить Ему, по душе ли мне это служение, захочу ли я открыть Ему врата. Выбора у меня нет. Меня будто влекла вперед полноводная река, и смешно мне, жалкой щепке, противиться могучему потоку. Потоку, который растворял в себе целые Вселенные

Я сделал свой первый шаг, а хор все нарастал, и уже не существовало вокруг меня ничего, кроме этих голосов да непостижимой глубины Цинкурга – Камня Золотой Звезды, который растворял меня в себе Отныне мои помыслы, стремления, поступки безраздельно принадлежали хозяину Камня. Я не думаю, чтобы кто-нибудь из предшествовавших мне Мудрых испытал что-либо похожее. Я ведь был первым Кармагором, и потому чувства при прохождении через Первые Врата у меня должны были быть исключительные

Еще шаг Напевы становились оглушительными. На самом деле или мне это казалось, из глубин шара Он смотрел на меня – безмерно мудрый и невыразимо ужасный. Этот ужас был готов перешагнуть порог моего мира, и перед ним все, что было создано на пути постижения Зла человечеством до этой поры – пытки инквизиции и кровь крестовых походов, терзания первых христиан и ритуальные убийства племени инков – все это было мелко и несерьезно. Этот ужас был квинтэссенцией, чистой идеей кошмара, которым нет в человеческом языке достойного обозначения.

Но пустота, отвращение и отчаяние держались во мне недолго. Невыразимое счастье от прикосновения к этой невиданной Силе переполнило меня, и я окончательно понял, как привлекательно Зло и почему столько душ попадает в силки дьявола.

Упоенный незнакомым мне доселе ощущениями, слегка оглушенный, глубоко вдохнув густого, словно кисель, воздуха, я сделал третий шаг. И вот я почти вошел в Первые Врата, и они готовы были пропустить меня. Через мгновение прозвучит в зале имя нового самого великого сына Тьмы.

КАРМАГОР!!!

Оставалось немногое. Я прошел тернистый путь от неверия и обмана, от стремления разрушить Орден к сознанию истинного своего предназначения, истинного порядка вещей. И всего-то-навсего, что мне нужно было сделать сейчас, – пролить кровь. Свою кровь.

– Торопись, время подходит, – прошептал Карвен.

– Да, – выдавил я с трудом.

Я сильнее и сильнее сжимал рукоятку кинжала, мне казалось, что желтый алмаз вот-вот рассыплется в моих стальных пальцах.

– Кровь, Хаункас! Ты должен скрепить этот союз кровью.

– Кровь… – прошептал я чуть слышно.

При этом слове, будто из иной жизни, прожитой не мной, а каким-то другим человеком, возникла картинка – девочка, нож, кровь. Ее кровь на Камне Золотой Звезды. Это было, наверное, несколько тысяч лет назад. Может, еще до потопа, до того, как Атлантида ушла в бушующие морские воды. Нет, не правильно. Мой затуманенный мозг все-таки смог нащупать нить – это было всего несколько дней назад. Ее кровь открыла путь Торку. Моя же кровь – кровь не жертвы, а союзника, избранного Им из миллионов и миллионов людей.

Я поднял нож.

Тут все сдвинулось, и секунды стали равны минутам, а минуты – часам. Время замедлило свой ход, и мысли стали вялыми и ленивыми. Разве так важно, что ты думаешь? Важно, что ты делаешь. И порой, будто подталкиваемые импульсами из самых черных или светлых глубин души, мы способны еделать то, о чем и помыслить не можем, о чем позабыли давным-давно – несколько тысяч лет. Или всего лишь несколько дней?..

Моя рука медленно двинулась вперед. Краем глаза я видел застывших в безвременье монахов. Время отныне двигалось вперед только моими усилиями, я толкал его движением моей руки с зажатым кинжалом. Это было трудно. Наверное, с таким же трудом Сизиф толкал свой камень. Сколько прошло – секунда, минута? Наконец лезвие достигло цели. По самую рукоятку оно вошло в грудь Карвена. Я повернул голову и услышал громовой запоздалый крик:

– Остановись!!!!

ЭТО КРИЧАЛ НЕМОЙ ГОРБУН…

Как говорил колдун, вероятность того, что пророчество сбудется, не больше восьми шансов из десяти. Даже если оно дано в Откровении великого чернокнижника Гурта. Два шанса – это человеческая воля – в последний момент пойти наперекор равнодушной и неумолимой судьбе, вспомнить, что есть в тебе частица Творца.

Что толкнуло мою руку, когда все были уверены и сам я тоже, в осуществлении предначертанного? Не знаю. Может быть, воспоминание о детских, полных слез глазах. А может, отвращение к Нему все-таки перевесило сладостное упоение Его мощью. Или проснулся во мне старина Эрлих, бесшабашный рубака и путешественник, бессребреник и чудак, лекарь, коему столько людей были обязаны жизнью и кто никогда не щадил себя в борениях за правое дело. Или все-таки снизошла на меня тогда искра Божьей благодати и озарила все вокруг, высветив безобразное. Разве поймешь. Но, как бы там ни было, кинжал не рассек мою кожу, а вонзился в грудь последнего Мудрого, и его кровь, а не моя хлынула на Камень Золотой Звезды, Произошло самое страшное из того, о чем только могли помыслить высшие иерархи Черного Ордена…

Все было задумано Адептом с самого начала. Не столь важно было уничтожить Мудрых – на их место пришли бы другие. Предотвратить наступление часа Люцифера могло лишь уничтожение Камня Золотой Звезды. А для этого следовало убить всех, кто связан с камнем невидимыми нитями, то есть Мудрых, причем кровь последнего из них должна была оросить Цинкург. А после этого надлежало разбить сам Камень Жезлом Зари.

С последним Мудрым я все-таки разделался. Если кто-то и понял, что я хочу сделать, помешать мне был уже не в силах. Поздно!

Я толкнул Карвена, зажавшего рану рукой, на камень, и он упал грудью на Цинкург. Капли его крови оросили колдовской шар.

Аббат приподнялся, с ужасом посмотрел на меня и рухнул бездыханным.

Красные капли закипели, просачиваясь внутрь Цинкурга, вызывая бурю в том мире. Я ощутил смятение Того, чьи глаза еще недавно искали меня, видя во мне своего раба, свое орудие. Потом в Камне все пошло кувырком, пол заходил у меня под ногами, я едва не упал и лишь из последних сил оставался стоять на месте.

Бросив нож, я выхватил из-за пазухи Жезл Зари и сжал его обеими руками. Теперь мне казалось, что двигаюсь я слишком медленно, что не успею довершить начатое.

Но я успел! Я изо всех сил опустил Жезл на Камень. Сперва мне показалось, что ничего не произошло. Шар отозвался хрустальным звоном, от удара Жезл Зари выпал из моих рук.

Я застонал, как от боли. Получается, что все зря. Цинкург уничтожить невозможно!..

Но, вот по поверхности шара пробежала рябь, и Цинкург стал… нет, не рассыпаться, не раскалываться – он стал расползаться, расплываться, будто это и не камень вовсе, а какая-то мерзкая слизь. Что-то еще недавно бывшее живым. И слизь эта стала испаряться.

С Жезлом Зари происходило то же самое, что и с Цинкургом. Когда я ударил Жезлом о шар, то Камень на его верхушке вспыхнул, и мне показалось, что по залу прокатился вопль боли и ужаса. Чей он был – сатаны, кого-нибудь из его подручных, того, чью сущность нам вообще не дано постигнуть разумом?

Тут послышался настоящий, а не кажущийся, вопль ужаса. Это вопил Орзак, вцепившись себе в волосы и безумными глазами глядя на меня…

Время начало течь привычно. Все вокруг будто вскипело, забурлило, пришло в движение. Теперь я должен был умереть. Одни монахи потянулись к развешанному на стенах оружию, другие присматривали что-нибудь тяжелое, третьи готовы были разорвать меня голыми руками.

Я нагнулся и поднял испачканный кровью последнего из Мудрых кинжал. Это оружие было не очень внушительным. Я мог рассчитывать лишь на то, чтобы унести с собой в могилу побольше врагов. Я был хорошим бойцом, и последний мой бой должен быть достойным.

Я перехватил летящую мне в грудь алебарду и воткнул нож в живот первого нападавшего. Теперь я владел его оружием. Двух-трех, а может и более, я надеялся убить, прежде чем свет навсегда померкнет в моих глазах…

– Подходи! – с отчаянным весельем крикнул я, будто зазывая зрителей на представление.

И тут началось нечто невообразимое. Все вокруг заходило ходуном, послышался нарастающий утробный гул, пробирающий насквозь. Нечто подобное мне довелось пережить в дальнем азиатском походе – тогда почва вздыбилась и пошла трещинами, и за несколько мгновений богатый красивый город превратился в развалины. Насколько я знаю, наша старая матушка Европа давно не подвергалась подобным буйствам стихии.

В воздухе будто лопнула басовая струна. Раздался оглушительный звон – это со стен начали сыпаться металлические щиты с гербами Ордена. По стенам, будто змеи, поползли трещины. По полу побежали волны, как рябь по воде. Удивительно, но плиты пола не крошились. Будто камни перестали быть камнями, а стали какой-то вязкой субстанцией. Дохнуло сыростью. Гасли свечи и факелы, зал погружался во тьму. В криках боли и отчаяния метались слуги Темного Ордена, и угроза быть погребенным под обломками вовсе не казалась умозрительной. – Шар. Злосчастный Цинкург. Ну, конечно, это непотребное буйство вызвано разрушением Камня Золотой Звезды. У меня появился шанс.

В поднявшейся суматохе, безжалостно орудуя древком и острием алебарды, отталкивая обезумевших от ужаса и рвущихся наверх детей Тьмы, я сумел пробиться к выходу. Стиснутый стонущей, пыхтящей, ругающейся толпой, я вскарабкался по ступенькам. Я был свободен от опасности оказаться замурованным, и я был жив, а не растерзан на клочки слугами Ордена. Я бежал по наполненным шумом и страхом коридорам до тех пор, пока не выскочил в тесный дворик. В тот самый, с клетками для сторожевых псов.

Собаки обезумели… Они исходились даже не лаем, а каким-то стоном, в которых перемешались ужас и злоба. Самый большой пес тщетно пытался перегрызть железный прут, ломая зубы, на землю падала его слюна с кровью.

Надежда окрыляла меня, прибавляла сил. Я сделал все, что мог, и теперь появилась возможность того, о чем я и не мечтал, – спастись. Помогите мне, светлые силы! Я ведь заслужил это!

Набрав побольше воздуха, я прикрыл накидкой лицо и со страхом шагнул на булыжник двора. В сумраке и суматохе я вполне мог остаться не узнанным и попытаться покинуть монастырь, если повезет. Но нет…

– Хаункас! Держите, убейте его! Убейте!

Орзак! Я столкнулся с ним чуть ли не лицом к лицу. Он был из числа немногих, кто не потерял самообладания. Несколько братьев откликнулись на его призыв, хватая палки и камни, они кинулись мне наперерез. Из коридора выбежало еще человек пять, отрезая мне выход из тесного дворика. Все, пути к спасению не было. Мне все-таки не уйти от смерти, которая уже готова насытиться мной.

Первое время меня выручало то, что враги растеряли свое оружие и мешали друг другу. Я уклонился от удара палкой, и по инерции она сшибла стоявшего рядом монаха. Я разрубил руку одному из черных братьев, сшиб с ног другого. Но долго так продолжаться не могло, и меня все же прижали к каменной холодной стене.

– Не толпитесь, болваны! – орал Орзак. – Постройтесь в ряд, а не прите вперед, будто свиньи на помои!

Слова его возымели действие, среди нападавших возникло какое-то подобие боевого порядка, тут еще подоспели двое с саблями. На секунду враги замерли, и я понял, что сейчас они бросятся на меня. Я убью одного, может, двух, а потом буду растерзан. Смерть моя не будет очень тяжелой. Они не смогут сдержать ярость и быстро расправятся со мной. А рвать на части станут уже мертвое тело. Но тогда мне станет уже все равно – душа моя начнет большой круг.

И они кинулись! К этому времени подземные толчки стихли. Землетрясение, рожденное энергией гибнущего Цинкурга, почти закончилось.

– На! – я срубил первого нападавшего.

И тут послышалось хищное утробное урчание и крики ужаса…

С изумлением я видел, как обезумевшая от страха пес все-таки снес один из прутьев, выскользнул наружу и бросился в самую гущу людей, работая челюстями. Ему было все равно, кого грызть. Ему хотелось крови!

Нападавшие на мгновение смешались. Именно это мгновение мне нужно было прожить. Потому что потом всем стало не до меня.

Напоследок, будто на прощание, из последних сил Камень Золотой Звезды нанес чудовищный удар. Земля ушла из-под моих ног, и я упал. Шум и грохот, вопли и треск оглушили меня. Рядом сыпались камни, столбом стояли клубы пыли, забивая нос и глаза…

Когда я пришел в себя, то увидел рядом груду камней. От последнего толчка часть стены, у которой я стоял, обвалилась и погребла под собой немало моих врагов и взбесившегося пса. Уцелевшие меньше всего думали обо мне.

Спотыкаясь о камни, из-под которых виднелась чья-то рука, я бросился вперед. Обрушившаяся стена открыла проход в соседний двор, а дальше лежал путь к воротам. Около них тоже никого не оказалось. Страх разметал всех. Монахи старались держаться подальше от стен. Часть из них уже рухнула, и люди старались быть на открытых местах…

Хитроумный механизм моста работал прекрасно, и с ним мог справиться один человек. Я крутанул мягко пошедшее колесо, и тяжелый мост сначала неторопливо, а потом все быстрее и быстрее начал опускаться… Ну вот и все – я спасен!

Тьма уже почти скрыла поля, дальше черной массой выделялся принадлежащий монастырю лес. Я быстро окинул окрестности взором и шагнул на мост. Вот и все, цитадель дьявола осталась позади. Погоня в ночи обречена на неудачу. И теперь я могу надеяться на помощь Адепта.

Дорогу я нашел без труда. Правда, добраться до заброшенной охотничьей хижины оказалось не так-то просто. Лесные обитатели, потревоженные вырвавшейся рядом силой, не могли успокоиться. Выл в голос вдалеке одинокий волк. Уродливым голосом кричала ночная птица. Кто-то ломился через заросли. Но ночные лесные страхи были просто смешны по сравнению с тем ужасом, который я оставил позади.

Как хорошо выбраться на волю! Как хорошо просто жить и не думать ни о чем! Больше никогда я не ввяжусь ни в какую подобную историю. Хватит! На пятом десятке я заслужил наконец спокойную жизнь. Впрочем, в душе моей вряд ли воцарятся мир и спокойствие после того, что я пережил.

Убранство вросшей по окна в землю старой, покрытой тесом хижины не отличалось богатством – лавки, грубый стол, изрезанный ножом, печь, охапка хвороста в углу. Мебель была почерневшая от времени, но хворост-сухой, заботливо припасенный именно на тот случай, если лекарю Фрицу Эрлиху удастся вырваться из ловушки и составить врага с носом. Здесь были и съестные припасы, спрятанные под полом, но я сейчас не хотел есть…

Я растопил очаг и немного согрелся.

Сидя на скамье, я прикрыл слипающиеся глаза. Но заснуть никак не удавалось. Сон наваливался на меня, но будто опасался принять меня в свои сладкие объятия, которых я ждал сейчас куда больше, чем объятий самой распрекрасной в мире красавицы. Мне нужен был сон, чтобы события, произошедшие со мной, хотя бы немножко стерлись, перешли из разряда настоящего в прошлое… Но сон никак не шел. Картины того, что недавно произошло со мной, будто наяву стояли перед глазами.

– Ты думаешь, так просто уйти безнаказанным после всего того, что ты наделал, Хаункас? – услышал я незнакомый голос, прозвучавший неожиданно, как гром среди ясного неба…

Как вошел этот демон? Через дверь? Через окно? Прошмыгнул в дымоход? Кто же разберет, как он это сделал, чертово отродье! Во всяком случае, дверь была заперта, окна заколочены.

Он не стал привлекательней, но уже не был жалок. Его движения больше не страдали неуклюжестью, наоборот, в них ощущались необычная сила и ловкость. Мне, повидавшему на своем веку немало бойцов, показалось, что этот не из тех противников, с кем мне хотелось бы скрестить сабли. И главное – он говорил! Я думал, что мне почудился его вопль в тот миг, когда мой кинжал вошел в грудь Мудрого. Но нет, не почудилось. Горбун изъяснялся так же свободно, как может это делать человек, никогда не страдавший немотой.

Робгур держал в руке длинную шпагу. Он пришел за моей жизнью.

– Ты удивлен, Хаункас? – насмешливо спросил он.

– Я удивлен, Робгур.

– Я тоже. Меня всегда удивляет рабство человеческого духа… Ты предпочел жалкую участь быть убитым и опозоренным, а не власть, о которой никто из приходивших на эту землю не смел мечтать. Почему? Я хочу понять.

– Ты, дьяволов помет, вообще вряд ли что сможешь понять! Тебе, выросшему в темноте, полной пыли и тараканов, не понять, что такое свет солнца и настоящей, а не вашей убогой и мерзкой истины!

– С каких пор Магистр Хаункас заговорил о Свете? Может быть, Магистр Хаункас посвящен в слуги Света? – Голос его был спокоен, но за ним ощущалось зло в самом отвратительном виде. – Не поверю. Мне легче поверить, что ты – не Хаункас.

– Какое это имеет значение после того, как я исполнил все то, что должен был? Ты пришел за моей жизнью? Так бери ее. Если только сможешь – Я потянулся к алебарде, ощущая, как сковывают меня оцепенение и холод. Эти ощущения были хорошо знакомы мне Ощущение присутствия чего-то потустороннего, склизкого и мерзкого.

– Всему свой час, – оскалился Робгур. – Неужели ты не хочешь узнать, какие еще тайны скрывает Орден? Неужели нет в тебе любопытства? Не слишком отрадно уходить в мир иной, когда на столько вопросов не получены ответы

– Я выслушаю тебя. – Конечно, я был не против того, чтобы потянуть время, хотя и ощущал в его речах какой-то подвох. Меня действительно жгло любопытство.

– Больше всего ты удивлен, что немой заговорил. Это была всего лишь маска, скрывающая истинное лицо. Я – Хранитель, верный слуга Тьмы.

– Кто?

– Ты был совершенно прав, когда утверждал, что Орден переполнен противоречиями, что его из века в век лихорадят распри. Сколько раз он был на краю пропасти, и, казалось, вся мощь Тьмы, направленная на ваш мир, не сможет его спасти. Скрепить распадающуюся ткань, наполнить ее новой жизнью – этому призваны служить Хранители, принадлежащие сразу двум мирам. Колдовство, скрытые силы и энергии – чем только не владеем мы. О нас мало что известно. Гордись, что узнал тайну. Далеко не каждый Мудрый знает, что такое Хранитель.

– Почему же тебе просто не занять место Мудрого?

– Глупец. Хорошо то государство, где каждый занят лишь отведенным ему делом. Мы стоим в стороне, видя суть происходящего и способные влиять на него.

– Не всегда успешно.

– Да, я проглядел тебя, и за это мне нет прощения. И тут я вспомнил, откуда мне знакомо ощущение давления и холода

– Так это ты шпионил за мной, приходил в мои покои?

– Я пытался понять, кто ты есть… Как бы тебя не звали, какое бы ты не носил имя, был ли ты другом или врагом Ордена, с какой бы целью не проник в него – это не так важно. Важно, что ты был непроявленным Кармагором. Был, но перестал им быть!

– И это ты убил гонца. Зачем?

– Мы встречались с ним раньше. Однажды я привел в западню слуг Ордена, среди них был и гонец. Он чудом остался жив и считал меня предателем.

– Так это тебя, а не меня узнал он тогда в зале?! – Конечно! Он опал с лица, увидя именно меня…

– Ты привел в западню слуг Ордена?

– Так было надо… Он был глупец! Никому не дано проникнуть в подоплеку событий так, как Хранителям. И все, что делается нами, – во благо Тьмы. Он не был до конца убежден, что я – это я. Хотел найти доказательства. Эта суета в столь важный момент была совершенно ни к чему, и ему надлежало умереть.

– И ты свалил его смерть на загадочного некто, ушедшего сквозь стену… А побоище турок и итальянцев? Это ты прекратил его?

– Я. Силы Цинкурга не подвластны Хранителю в той степени, как Мудрым. Но вместе с тем Хранитель иногда может совершать с помощью Камня то, что Мудрым делать не дано.

– О Господи!

– Мне нет прощения, – угрюмо произнес горбун, и мне показалось, что глаза его вспыхнули, как глаза кошки. – Я ошибся. В тебе я видел победу Его. Не будь этой уверенности, ты давно был бы мертв, и никакой Жезл Зари не помог бы тебе. В любой момент я мог прервать твою жизнь.

– И ты не испугался бы ответного удара Жезла? Он не действует на Хранителей?

Робгур вынул из кармана темный круглый камень и бросил его на пол.

– Черный Образ был у меня…

– Моя жизнь была в твоих руках.

– Да… Никто не мог представить, что возможно подобное – уничтожить Камень Золотой Звезды! Такое под силу лишь тому, на ком печать Тьмы. То есть непроявленному Кармагору.

– Я отверг это назначение.

– Да. Немногим удается перечеркнуть назначение. Немногие властны над такими событиями, как пришествие иных времен… Но ты ошибаешься, если думаешь, что окончательно предопределил исход великой битвы. Ты лишь на сотню или две сотни лет отодвинул триумф Князя Тьмы и Его восхождение на престол этого жалкого мира. Что ж, тем слаще будет миг нашего торжества, тем радостнее победа. Мы умеем ждать. А Цинкург? Неужели ты думаешь, что простому смертному под силу закрыть Ему врата в этот мир, разрываемый злобой и ненавистью? Нет камня, но есть другие двери. Хотя бы души, наполненные ненавистью. Хотя бы умы, переполненные трусостью и предательством. Хотя бы невежество и мерзостность толпы… И появится вскоре новый Камень. И не тебе, смертному, изменить ход вещей.

Он говорил и говорил, а голос его, вкрадчивый и тихий, будто железными путами оковывал меня.

– А ты, Хаункас, умрешь. И напрасно ты рассчитываешь на легкую смерть в поединке. Тебя ждет иная судьба. И погибель твоя будет воистину поучительна. Незавиден страшный круг, по которому устремится твоя душа, расставшись с телом, растерзанным немилосердным пыточным инструментом и огнем. У тебя будут тысячелетия терзаний на пути по серому кругу. И ты будешь иметь время, чтобы пожалеть о многом. О том, что в тот единственный миг не туда направил свой нож Магистр, я позабочусь о тебе. Я не буду жалеть ни времени, ни сил, для тебя я сумею постараться.

Наконец я понял, как хитро провел он меня. Я не мог сделать ни одного движения. Он парализовал меня, лишил способности сопротивляться, заговорив своим вкрадчивым голосом. Я был лишен возможности сопротивляться и находился теперь полностью в его власти…

Путы, которые стягивают мое тело – они не дают мне дышать полной грудью. Они давят мне на каждую частичку моего тела, наливающегося тупой болью и тяжестью.

Как это унизительно – быть беспомощным. И как противно всему моему существу находиться в чьей-то безраздельной власти…

Он мог делать со мной что захочет, а сомневаться в искренности его слов и в том, что он исполнит обещанное, у меня не было оснований. И я действительно еще прокляну тот час, когда появился на свет.

Недвижимый, как деревянный чурбан, я сидел, прикованный своей беспомощностью к скамье. Моя голова клонилась к подбородку, мышцы шеи задеревенели… Единственно, что еще подчинялось мне, – глаза

Зато чувства и мысли мои были ясны, и от этого было еще хуже, поскольку я в полной мере мог проникнуться отчаянием при мысли о том, в какую западню попал. Судя по всему, ни пытать, ни убить меня здесь Робгур не намерен. Для исполнения его планов меня нужно сначала доставить в монастырь. Как он намерен это сделать?

Хранитель не спешил Он обошел хижину, сдвинул ногой топчан, уселся напротив и стал бесцеремонно и настырно разглядывать меня. Это был не равнодушный взор Карвена, не иронический – Долкмена, не ожесточенный – Лагута. Я не мог понять, что кроется в нем. Я не ощущал ничего. С таким же успехом меня могла рассматривать римская статуя. Но все же за этим взглядом что-то было. Что-то непотребное и отвратительное.

Прошло несколько минут. Мы сидели неподвижно, будто заколдованные. Горбун тоже окаменел. В его фигуре, глазах было что-то неземное. Можно поверить в его слова, что он принадлежит двум мирам – духа и материи. А он все смотрел и смотрел, и теперь большую тревогу во мне вызывали не красочно нарисованные горбуном картины предстоящих пыток, а вот этот взгляд.

Мне на миг показалось, что Торк своей мертвой рукой опять коснулся меня…

И тут дверь с треском вылетела, на пороге, в длинном алом плаще, в пропыленной богатой одежде, в шляпе со страусиным пером возник Адепт. Горбун, опрокинув чурбан, стремительно вскочил на ноги.

– Сбрагво кузгаст, – на незнакомом языке прокаркал Хранитель.

Они встали друг против друга, оценивая противника.

– Оставь его мне, – прошипел как змея Робгур, сжимая эфес шпаги.

– Уйди, порождение Тьмы, заклинаю тебя именем Арбазга и Нугразга Пламенного!

– Оставь его мне!

– Уходи, исчадие Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного, или ты погибнешь в бесславии и муке! – Адепт шагнул навстречу горбуну, вытаскивая длинный кинжал, на лезвии которого плясали красные руны.

Робгур нахмурился, взор его был прикован к лезвию, которое сильно смущало его. Но горбун был упрям.

– Он не нужен тебе, – вкрадчиво произнес он, глядя в глаза Адепту. – Оставь его мне. Мой…

– Уходи! – воскликнул Адепт. Клинок светился все ярче, и теперь я понимал, что имеют в виду, когда говорят об огненном мече, бьющем в сердце зла. – Или разящее без промаха оружие отца Света пронзит тебя!

Робгур отступил на несколько шагов. Он не был напуган, а был как-то озадачен. Он прижался к стене, не отводя взгляда от кинжала.

– Хорошо, я уйду, – кивнул он. – Но я вернусь. Я приду за ним, – он обратил на меня свой взор бездонных глаз. – Помни, Хаункас, где бы ты ни был, кем бы ты ни был, куда бы ты ни попытался исчезнуть – на дно моря или вершине самой высокой горы, – я всегда буду твоей тенью.

Робгур взмахнул рукой.

Он не ушел. Он попросту исчез, будто сквозь землю провалился. Без вспышек, гари и запаха серы. Просто бил – и нет. Да, из тайн Ордена мне стала известна лишь небольшая их часть.

Обессилено вытирая пот со лба, Адепт пытался отдышаться. Казалось, что он пробежал не одну милю или выдержал бой на рапирах с сотней противников.

– Встань! – Он шагнул ко мне, провел кончиком пальцев по моему лбу, оцепенение оставило меня.

Вскоре я разогрел затекшие мышцы, унял дрожь в руках и коленях. И с некоторой обидой, "совершенно неуместной, произнес:

– Ты чуть не опоздал.

– Я успел вовремя.

– Что он хотел сделать со мной, когда смотрел мне в глаза?

– Не знаю. Это же Хранитель. – Адепт сморщился от боли и кончиками пальцев провел по своей голове, глубоко вздохнул, переводя дыхание, непроизвольно вздрогнул, подумав о чем-то. – Признаться, я не очень верил в их существование. Одна из легенд Ордена, одна из загадок великой битвы. Появляются они в переломные моменты, когда сгущается Тьма, и стараются ничем не проявить себя… Кстати, смею заметить, здесь оставаться опасно.

– Я уже в порядке. И могу идти…

Мы покинули хижину и вышли к протоптанной в лесу узкой тропинке. Около нее к дереву были привязаны две лошади.

Я вскочил в седло и с удовольствием наддал коня шпорами. Тот рванул вперед. Подальше, подальше отсюда!…

От этих проклятых мест мы скакали покуда хватило сил. Мы почти загнали лошадей, и когда стало понятно, что скакать дальше уже нельзя, на наше счастье леса расступились, холмы будто сдулись, пошли обработанные поля, и впереди замаячил небольшой городок.