ГЛАВА 12

Вышел я на улицу без двадцати восемь. И вышел окрыленным. Еще бы. Хотел ведь чего? Хотел разыскать того, кто сделал Антонине шрамирование, через него выйти на саму Антонину, через нее – на ее дружка. А получилось что? Получилось еще лучше – сразу нашел адресок Антонова-Демона. Это ли не удача?

Впору было плясать от радости.

Но, когда я прибыл по адресу (ехать там было от силы пять минут со всеми красными светофорами), радость моя поубавилась – убивца на месте не оказалось.

Я несколько раз проиграл звонком трель футбольных болельщиков – та-та, та-та-та, та-та-та-та та-та, но никто к двери не подошел.

Ну нет так нет.

Недолго сомневаясь, я открыл оба замка Ключом От Всех Замков и, продолжая держать пистолет на изготовку, проник в квартиру.

Меня ничуть не смутило, что я тем самым совершаю проступок, подпадающий под действие первого пункта статьи 139 Уголовного кодекса РФ. Ерунда. Поступал так не впервые, за долгую сыщицкую карьеру доводилось проворачивать подобное не раз и не два, поэтому давно забыл, как это – смущаться.

И наказания не боялся. Максимальная кара по данному пункту – исправительные работы на срок до одного года. Разве это кара? Вот если бы был я, к примеру, вампиром, то за проникновение в чужое жилье без приглашения мне светило бы (не по Уголовному кодексу РФ, разумеется, а по Уложению Посвященных) полное развоплощение. Но не вампир я, слава Силе, а дракон.

Однокомнатная квартира Евгения Антонова по прозвищу Демон не походила на человеческое жилье, скорее – на мастерскую художника. Мебели было очень мало – стол, кресло, два стула. Это все. Зато имелись: мольберты с неоконченными работами, сваленные в кучу холсты, рамы разных размеров, листы с эскизами, на столе – кисти, тюбики, банки с красками, бутыли с какой-то химией, прочая дребедень из той же песни. А на стенах – плакаты разных времен и народов, графические работы и картины, написанные маслом. В воздухе присутствовал дурманящий запах ацетона. И еще скипидара. Жильем же не пахло. И в переносном смысле, и в прямом. Правда, в углу стоял холодильник, но ничего съестного в нем не было. Абсолютно.

Тут не живут, тут работают, окончательно решил я, шаря взглядом по пустым лоткам и полкам. А в последнее время даже и не работают.

Заглянув в морозильную камеру, я обнаружил две неаппетитного вида картонные коробки. Сначала подумал, что лекарство, но потом прочитал на упаковке: «CRYOLASER». Картриджи хладагента оксид азота».

Я был прав, подумалось мне, у него все-таки есть портативный криохирургический аппарат.

Прав-то я был прав, только что толку?

Побродив еще какое-то время по квартире, я понял, что ничего мне здесь не светит. Надеяться на то, что Антонов-Демон вдруг заявится, было глупо.

Что ему тут делать? – рассуждал я. Ему сейчас не до своей мазни. Он сейчас в иных эмпиреях витает. У него на уме встреча с Хозяином. Хочет силой потусторонней разжиться и все свои проблемы – житейские и ментальные – на раз решить.

Проклиная свою нерасторопность, я пошел на выход, но, едва взялся за ручку двери, вдруг почувствовал: что-то не так.

Какие-то магические флюиды тянули меня назад, в комнату.

Тянули настойчиво.

Я не стал сопротивляться родному бессознательному и вернулся. Встал посреди комнаты и, полностью раскрывшись, прислушался к своим ощущениям.

Сила исходила от одной из картин, висящих на стене.

Это было мрачное по сюжету полотно: воин-легионер вспарывал коротким мечом живот привязанного к столбу пленника. Рваную плоть, море крови и выпадающий на зрителя ливер автор выписал с фотографической точностью. Подписана была картина фирменной аббревиатурой ДЧХ.

Известно, что картины великих мастеров по Силе не уступают иным волшебным артефактам. Лично я знаю несколько таких картин, одна из них – «Жалость» Уильяма Блейка. Могу закрыть глаза и с ходу представить: на земле неподвижно лежит безучастная ко всему женщина, а две другие несутся по темно-синему небу на слепых конях. И ночь, и ветер, и звезд ночных полет. И еще развевающиеся волосы наездниц. У одной из них в руках крошечный ребенок, и она. склоняясь, показывает его той, что лежит на земле. Будто хвалится.

Эта картина – иллюстрация к «Макбету» Шекспира. Если точнее, то к тому эпизоду, где герой размышляет о последствиях убийства Дункана:

Даже репродукции этого полотна имеют заряд не меньше пятидесяти кроулей. А подлинник, говорят, так и вообще – атомная бомба. Силен Блейк. Нет спору, силен. Я потому Блейка знаю, что стихи его люблю. Ведь он же еще и поэт. Кто «Мертвеца» Джармуша смотрел, тот в курсе. Поэт. И поэт отличный. Большой мастер.

А вот Евгений Антонов по прозвищу Демон никоим образом не тянул на звание мастера. Неплохой ремесленник, и только. Даже судя по этой его картине: за натурализм исполнения можно поставить оценку «отлично», но, как говорит в подобных случаях моя грамотная помощница Лера, тема не раскрыта. Мученика, к примеру, жалко не было. Ничуть. Выражение лица у него такое, будто он получает наслаждение от всего происходящего. Чего такого мазохиста жалеть? А палач выглядел каким-то бесстрастным, ни ожесточения не было в его лице, ни сострадания – так, мясник на рынке, равнодушно разделывающий замороженную тушу. В общем, картина не вызывала никаких эмоций, помимо понятного физиологического омерзения. Нормальная реакция на это полотно – закрыть глаза и отвернуться. И я искренне не понимал, почему от него веет Силой.

До тех пор не понимал, пока, ведомый интуитивным порывом, не снял картину с гвоздя.

Тут-то секрет и открылся.

За картиной прятался вмонтированный в стену сейф. Стало ясно, что магические флюиды излучает вовсе не картина, а некий предмет, сокрытый в тайнике.

Вот она где, Чаша Долголетия, смекнул я, постучав рукояткой пистолета по дверке сейфа. А может, и не только Чаша, но и все остальные артефакты.

Сейф был из дорогих, с кодовым замком, такой Ключом Лао Шаня не вскроешь. Был бы я при Силе – снял бы комбинацию заклинанием и произвел изъятие украденных вещей без шума и понятых. Изъял бы, и на том бы вся эта безобразная история, пожалуй, и закончилось. Но только Силы у меня на данную минуту было по-прежнему ноль целых кроулей и ноль десятых. Даже полученную от Михея Процентщика в качестве аванса и ту истратил. До последней капли.

Оставалось одно – набраться терпения, затаиться и ждать, когда Антонов-Демон явится за артефактами. В том, что должен прийти, теперь не сомневался – без этих предметов Силы провести черную службу невозможно.

Я глянул на часы (было уже четверть девятого), скинул с кресла свернутый в рулон матрас, расположился и начал ждать.

Чтобы ненароком не уснуть, разглядывал плакаты. Вернее, один плакат. Это был креатив времен студенческой революции 1968 года, и там так: по красному полю бредет в пустоту стадо понурых баранов и надпись на французском «Retour a la normale».

«Возвращение к норме», перевел я и усмехнулся.

На самом деле стало смешно. Лидеры «революции троечников» считали обывателей пустоголовыми баранами, но, когда повзрослели, благополучно встроились в ненавистную систему, заняли приличные государственные посты и возглавили стадо. Теперь уже сами посылают войска в депрессивные кварталы разгонять буйных алжирских парней. Разве не смешно?

Смешно и навевает определенные мысли.

Только не суждено мне было развить эти мысли, поскольку Антонов-Демон пришел уже через семь минут. В восемь двадцать две. Я, честно говоря, не ожидал, что все случится так скоро.

Пока он щелкал замками, я успел снять пистолет с предохранителя и отойти к зашторенному окну.

Когда я его увидел, вначале не понял, отчего у него такое прозвище – Демон. В его внешности не было ничего демонического. Среднего роста тридцатилетний мужчина с ранней плешью и невыразительными чертами лица. Лицо, пожалуй, даже какое-то простоватое, не породистое ничуть. Из толпы такое не выделишь, а второй раз встретишь – не узнаешь.

В одежде я тоже никаких претензий на исключительность не заметил: потертые джинсы, серая майка и болотного цвета ветровка.

Человек как человек, ничего особенного.

– Ты кто? – спокойно, ничем не выдав своего удивления, спросил он.

– Тот, кто тебя остановит, – ответил я, поднимая пистолет.

После секундного замешательства он меня поправил:

– Ты труп.

Произнес так, что стало понятно: дай волю – убьет.

Иные буйные носятся с воплями «Поубиваю всех, порешу», и эти вопли истошные только смех вызывают и ничего кроме. А этот вроде тихо сказал, но у меня сразу мурашки по коже пошли. Голос его никак не сочетался с ординарной внешностью, был убедительным и властным. Ладно голос – в глазах, до этого тусклых, будто молния сверкнула. Парень был не так прост. Совсем не прост.

Нет, не зря у него такое прозвище, рассудил я. Ох не зря. Псих в натуре. Маньяк. Такой на самом деле может проникнуться, войти в транс и отбарабанить заклинание на «ять». А уж про то, что потом вытворит, и подумать страшно.

Чтобы скрыть свою озабоченность, я скептически улыбнулся.

– Убьешь, говоришь? Ну-ну. – Затем стер с лица ухмылку и спросил вполне серьезно: – Что, Женя-мальчик, понравилось убивать? Во вкус вошел?

За ним не заржавело.

– Не твое собачье дело, – отмерил он мне.

Вот так вот грубо.

Впрочем, его раздражение можно было понять. Заявилось какое-то чудо незваное, пушкой размахивает, странное говорит. Будешь тут раздражаться. Но только мне его недовольство было до одного места.

– Слушай, ты, несуразное дитя перестройки, а чего ты всех так ненавидишь? – спросил я. – Ты же человек. Тебе дано любить. Почему, вместо того чтобы любить, убиваешь?

Помолчав, он произнес:

– Слабаки и неудачники должны уйти. – Даже скорее не произнес – изрек. И добавил в том же высокомерно-назидательном тоне: – Вот первая заповедь любви.

Я хлопнул себя свободной рукой по лбу:

– А-а, ну да, ну да. Как же это я мог забыть. Ведь Gott ist tot. Бог умер. Теперь ты, Женя-мальчик, будешь у нас вместо Бога. Теперь ты будешь подталкивать падающих, раздавать испытания и снисходительно взирать на простертые к тебе руки. Нравится взирать на простертые руки? Тащишься от этого? А, Женя-мальчик?

– Да пошел ты! – вызверился он. Задело, видать, за живое.

А я, продолжая гнуть свое, запричитал по-стариковски:

– О-хо-хо-хо хо-хо. Еще один зверь, желающий проредить больное стадо, нарисовался. Сколько таких зверюг-сверхчеловеков было на моей памяти, сколько еще будет – не счесть.

– Я первый и последний, – заносчиво и на полном серьезе заявил он.

Совсем-совсем больной, подумал я, а вслух сказал:

– Ага, первый и последний, исключительный. – Потом поправил стволом очки и спросил: – А хочешь, я тебе одну умную вещь скажу?

Он ответил лаконично и зло:

– Обойдусь.

– Все равно скажу. И вот что скажу: пришел в этот мир человеком, ну так и будь человеком. И. вот что еще скажу: усилия надо прилагать не для того, чтобы стать сверхчеловеком, а для того чтобы быть человеком. Понимаешь? Повторяю еще раз для тех, кто в танке: усилия надо прилагать, чтобы оставаться человеком. Хотя бы.

Не знаю, Женя-мальчик, трудно или не трудно быть богом, но знаю точно – человеком быть трудно. Постоянный напряг, ежесекундный выбор, вечно больное тело – все это, надо признать, выдерживать непросто. Прямо скажем – тяжко. Нужно мужество, чтобы сохранить в себе человека. И еще усердие. Не будешь стараться – все, пошел в откат: обратился в недочеловека, в зверушку, каковых и так кругом – не протолкнуться.

После этих слов я сделал паузу и задал себе справедливый вопрос: какого беса я его лечу? Разумного ответа не нашел. Решил: значит, так надо. Переложил пистолет из правой руки в левую и продолжил:

– Такая вот фигня, Женя-мальчик: сверхчеловеком человеку стать не дано, не было таких никогда, нет и не будет, а недочеловеком – запросто. На один миг дал слабину – и готово. Но это еще ладно. Каждый второй человечек до звания «человек» недотягивает. Другое страшно. Страшно, когда свою слабость, свое неумение сохранить себя человек обращает в пагубную страсть возвышения над себе подобными. Это вот действительно страшно. Кстати, Женя-мальчик, твой случай.

Молча выслушав мою тираду, Антонов-Демон снисходительно ухмыльнулся. Дескать, мели-мели, Емеля, пока твоя неделя, но только фуршет в итоге все равно будет на моей улице.

– Думаешь, погубив одного-другого-третьего, станешь сверхчеловеком? – не обращая внимания на его глупую реакцию, спросил я. И резко ударил пистолетом по сгибу своей правой руки. – А вот тебе, Женя-мальчик! Безжалостным человекоподобным роботом ты станешь, а не сверхчеловеком.

Он не сдержался и выкрикнул:

– Посмотрим!

– Лечиться тебе нужно, Женя-мальчик, – констатировал я. – Найти хорошего психиатра и лечиться.

Эти слова его явно обидели, кривая улыбка вмиг сползла с лица, а правая щека несколько раз дернулась в нервном тике.

– Вот тут ты не прав, козел, – глуховато сказал он. – Ох, как же ты не прав.

– За «козла» ответишь, а насчет того, прав или нет… По-любому прав.

– Это почему же?

– А потому что у меня пистолет.

Он сложил руки на груди и, впервые посмотрев на меня не исподлобья, а в упор, сказал:

– Плевать.

И повторил:

– Плевать.

– Не бывать тебе, Женя-мальчик, сверхчеловеком, – заверил я его тоном эксперта. – Нет, не бывать. Никогда.

– Посмотрим.

– На темные силы надеешься? Зря.

– Это почему же?

– Я же уже говорил: потому что у меня пистолет. А что касается темных сил в целом и в частности… Мой тебе совет, Женя-мальчик: прежде чем взорвать адскую машинку, убедись, что она не у тебя в заднице.

– Ах ты тварь! – угрожающе воскликнул он и сделал шаг в мою сторону.

– Стой где стоишь, – предупредил я, передернув затвор.

Он будто в стеклянную стенку уперся – замер. На рожон не полез. Надо отдать ему должное, в этом плане оказался адекватным. Умирать за так не хотел.

– Будем считать, что официальная часть саммита закончена, – сказал я, опуская пистолет. – Переходим к неофициальной. Сейчас ты, Женя-мальчик, подойдешь на цыпочках к сейфу, откроешь и вытряхнешь все содержимое. Понял?

– А если нет? – спросил он с вызовом.

– Тогда мне придется продырявить один из твоих жизненно важных органов. Какой именно – я решу по ходу дела.

Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня, убедился, что не шучу, и сказал:

– Допустим, открою. Что дальше?

– Я заберу то, что должен забрать.

– И это все?

– Все.

– А что будет со мной?

– С тобой пусть менты разбираются. Или врачи. Лично мне ты неинтересен.

Он где-то с полминуты, наверное, молчал, просчитывая варианты, а потом через силу выдавил:

– Хорошо, я открою.

– Вот и отлично, – похвалил я и показал пистолетом на сейф. – Прошу.

Недолго поколдовав над кнопками замка, он добился от механизма звонкого щелчка, провернул ручку-штурвал против часовой и потянул на себя стальную дверку.

– Вот что хотел спросить, – подходя ближе, обратился я к супостату. – Вы ребенка уже похитили?

– Конечно, – ответил он и сунул руку в сейф.

– И у кого?

А вот на этот вопрос Антонов-Демон ничего не ответил, резко развернулся и выстрелил мне в живот.

Пуф! – и вся недолга.

После этого выстрела я еще сумел устоять на ногах и даже попытался поднять руку с пистолетом. Но вторая пуля, угодившая в грудь, сбила меня с ног, и я грохнулся на спину.

Странно, но боли не испытывал, только было до жути стыдно за свою свинскую беспечность.

А потом Антонов-Демон контрольным выстрелом продырявил мне башку – и стыд ушел.

Все ушло.

Нагон Хонгль, нарушивший второе правило дракона «Никогда и ни при каких обстоятельствах не верь людям», благополучно помер.

ГЛАВА 13

Первое, что услышал, когда душа вернулась в тело, был фрагмент старой легенды. Откуда-то из далекого далека донесся неспешный говор наставника. Он рассказывал: «Проведя край, дракон уснул, и всем показалось, что он умер, а он просто устал от раздвоенной жизни и хотел отдохнуть от безумного мира людей».

Постепенно голос вирма Акхта-Зуянца-Гожда затих и превратился в жужжание мухи, бьющейся о стекло.

Потом послышался легкий стук.

А вслед за тем я услышал, как Архипыч (его голос ни с чьим не спутаешь) по-военному четко произнес:

– Стрит. Партия. Считаем.

И как Ашгарр в ответ озадаченно крякнул:

– Опять повезло тебе, чертяка.

Заставив себя открыть глаза, я повернул голову.

Эти двое сидели за столом и азартно резались в кости. Сам я лежал в углу на матрасе. Свет в комнате был включен. За окном темнело.

Я сунул пистолет в кобуру (Антонов-Демон, похоже, не сумел его вырвать, а быть может, не захотел), сел и, прислонившись к стене, спросил:

– Который час?

Голос дал петуха, и мужики в пылу спора меня не услышали. Тогда я прокашлялся и крикнул:

– Мужчины, алло! Который час?!

– О-о-о! – повернулся ко мне Молотобоец. – Ожил, слава яйцам.

– Двадцать пять десятого, – сказал Ашгарр, кинув взгляд на часы.

Я вяло возмутился:

– Чего так долго канителился?

Возмутился больше для порядка, чем по делу, но Ашгарр стал оправдываться:

– Так это, блин, – начал он, помогая мне подняться на ноги, – когда тебя кокнули, меня самого скрутило будь здоров. Минут пятнадцать корчился, встать не мог. Когда оклемался, сразу стал ниточку отматывать. По пути сообразил, что Силы нет, пришлось крюк дать, чтобы из Десятинного Котла черпнуть. Полез, а мне… – Ашгарр скрутил дулю и сунул себе под нос. – Пришлось Сергея свет-Архиповича на подмогу вызывать. Пока то, пока се – вот и считай. Слушай, а ты когда Десятинным успел попользоваться?

– Когда от Ворона уходил. Я же тебе рассказывал.

– Не помню.

Я в ответ только плечами пожал и стал сковыривать с очков бляшки застывшей крови. От этого «увлекательнейшего» занятия меня отвлек Молотобоец. Подошел и протянул нечто, зажатое в кулаке.

– На, смертью смерть поправший, держи на память. – И высыпал на мою ладонь три тупоконечные свинцовые пули. – Девять миллиметров. У него что – «Макаров» был?

– «Макаров» – кивнул я.

– А кто это тебя так? – спросил Ашгарр.

Я ответил уклончиво:

– Хмырь один чокнутый.

А про себя подумал: хмырь-то он хмырь, но, в отличие от меня, не болтает, а делает.

Тут в разговор вновь вступил Архипыч. Смерив меня пристальным взглядом, он задал вопрос, который я и сам бы задал ему в подобной ситуации:

– Ты ничего не хочешь рассказать, Егор?

– Хочу, – честно ответил я. – Но не могу.

– Какая-нибудь помощь нужна? – помолчав, спросил он. – Огневая поддержка? Силовое прикрытие?

Я мотнул головой:

– Нет.

– Уверен?

– Да. Только это…

– Что?

– Выпить есть?

Архипыч выдернул из-за пояса флягу, протянул, и я сделал три добрых глотка.

Это был коньяк. Это был отличный коньяк. Это был коньяк что надо – мне снова захотелось жить.

Вернув флягу, я закурил и после нескольких жадных затяжек обратился к Ашгарру:

– Сколько занял?

Он не успел ответить, его опередил Молотобоец.

– А вот насчет этого не парься, Егор. Свои люди, сочтемся.

– Мы не люди, – напомнил я.

– Какая разница?

– Большая. – И вновь повернулся к Ашгарру: – Сколько?

– Полторы штуки, – ответил он.

– Кроулей?

– Ну не баллов же.

– По шкале Ливси это будет сорок шесть с копейками, – прикинул навскидку Архипыч. – Но говорю, дракон, не парься. Забей. Отдашь, когда разживешься. Мне не к спеху. Хочешь – совсем не возвращай.

– А те двести, которые я тебе в кости… – начал было Ашгарр.

Молотобоец с ходу завернул его наглый прогон:

– Отставить! – И наставительно ткнул пальцем в потолок: – Долг чести. Умри, но верни.

– Верну, – слегка смутившись, уверил Ашгарр, помолчал и добавил: – Или отыграюсь.

– А у тебя есть что на кон поставить? – насмешливо прищурив глаз, спросил Архипыч.

Ашгарр вздохнул, поправил неуверенным движением очки и развел руками:

– Нет ни фига. В пух проигрался.

Мне стало обидно за невезучего нагона как за себя самого (а как иначе?), и я протянул ему пули, только что извлеченные из моего тела.

– На, держи. Перепачканные в крови дракона уже не дуры. Если до ума довести, каждая на сотню потянет.

Ашгарр вопрошающе посмотрел на Молотобойца, и тот кивнул:

– Действительно потянет.

– Ладно, мужики, – сказал я, ловко пульнув окурок в раскрытую пасть опустевшего сейфа, – играйте-отыгрывайтесь, а мне пора. У меня своя игра. Пора ее закончить.

– Чувствуешь себя как? – озаботился Ашгарр.

Я попрыгал на месте, словно десантник перед открытым люком:

– Уже женихом.

Затем переступил через лужу крови, которая, загустев, стала походить на гудрон, и направился к двери.

– А ты, вообще-то, куда сейчас? – спросил Ашгарр.

– Лучше не спрашивай.

– Завтра Ночь Полета.

– Помню.

– Успеешь?

Не останавливаясь, я поднял руку и посмотрел на часы.

– Не волнуйся, все решится через два с половиной часа.

Уже был в прихожей, когда Архипыч крикнул:

– Если что, Егор, знаешь, как вызвать. И да хранит тебя Сила.

Сдвинув в сторону дверь, выбитую крепким плечом Молотобойца, я вышел на темную лестничную площадку. В этот миг кто-то этажом выше произнес: «Да будет свет», и в треснутом, забитом дохлыми комарами плафоне зажглась лампочка, а в следующую секунду у меня в мозгу вспыхнул тревожный транспарант – «Время!».

Внутри все оборвалось.

Я окончательно вышел из оцепенения, сорвался с места и поскакал вниз через две ступени.

Вылетая из подъезда, чуть не сбил с ног толстую бабку. Та взвизгнула и прытко, словно курица от петуха, отскочила в сторону. Замахнулась клюкой и взвыла: «Сталина на тебя нет, сволочь такая!» Спорить я с ней не стал. Против правды-то не попрешь. Да и не до того было – уже несся семимильными к тачке.

Впрыгнул, завел, вдавил педаль газа чуть ли не в асфальт и рванул с места в карьер.

А в голове стучало: «Время! Время! Время!»

Иной раз время тянется как жеваная-пережеваная жвачка, а бывает, летит стрелой. И что интересно: тянется тогда, когда тебе хочется, чтобы летело, а летит… А летит понятно когда. Капризное оно, время. Оно само по себе, а мы сами по себе. Фиг повлияешь. По этому поводу Вуанг хорошо сказал в одном своем хайку:

Такое оно, время; противостоять ему может только Сила.

Было бы у меня Силы столько, сколько ее у Михея Процентщика, мечтал я, скользя из ряда в ряд, всю бы, не задумываясь, потратил, чтобы время в Городе замерло до тех пор, пока не решу проблему.

Только не было у меня такой Силы, чтобы приказать: замри, мгновенье! И все что я мог себе позволить, так это мечтать и проскакивать на красный свет.

Как ни торопился, а в офис все-таки заехал – требовалось сменить продырявленную рубаху и залитый кровью пиджачок. Спешка спешкой, но первое правило дракона надо выполнять. Вряд ли, конечно, кто-то додумается, что черное на голубом – это застывшая кровь дракона, но зачем вообще давать повод задумываться?

Поэтому так.

Порывшись в шкафу, откопал свежую футболку с символикой испанского клуба «Реал» и натянул. А поверх – дабы не пугать мирного обывателя пропахшей гарью кобурой – черную джинсовую куртку.

Переоделся, пригладил раздраконенные патлы, приказал себе «Вперед!» и двинул.

Но на выходе – гоп-стоп! – путь мне преградили два амбала.

– Привет, дядя, – прокрякал тот, что нарисовался справа.