Глава девятнадцатая

В то утро ему захотелось пройтись до завода пешком, но по утрам, как и в любое другое время в городе, не считая глубокой ночи, было слишком много людей, постоянно мучительно напоминавших ему своим присутствием о том, как далек он от них. В автобусе было проще, люди находились там отдельно от него и не доматывались, их забором разделяли жесткие спинки сидений. Он занял место в самой темной части и задумался.

Они оба ждут его, в смысле Крипе и бык. Первый хочет продолжать его обучение в области самоэксплуатации, второй — в области мщения. Но ему не надо ни того, ни другого. При мысли о еще одном болте на скотобойне у него екнуло в желудке, домогательства коров не имели для его смысла. Сегодня на него будут давить с двух противоположных точек, две воли будут тянуть его то в одну, то в другую сторону. Они поделят между собой его силу, а именно сейчас она нужна ему з Целости и сохранности. Вновь прикрепленный к мясорубке, он весь день крушил говядину. Пару раз он видел Крипса на дальнем конце цеха, как тот входил в убойный цех или оттуда выходил, но к нему бригадир не подошел. Ближе к концу смены, когда Стивен уже подумал было, что день пройдет без внимания со стороны человека или скотины, Гернзеец свистнул ему из вентиляционной решетки, вернув к реальности.

— Привет, парень, ты сегодня выглядишь лучше. Поразмыслил над тем, что мы тебе сказали?

Стивен не стал слезать с табурета, просто повернулся лицом к вентиляции.

— Как-то не очень.

— Что значит «как-то не очень»?

— Ко мне это все никак не относится. Придумайте способ сделать это как-нибудь еще.

— Слушай, чувак, к тебе это очень сильно относится. Ты думаешь, он от тебя отстанет теперь, когда ты убил несколько коровок? Ты наглухо еб-нутый. Этот хрен не отстанет от тебя, пока ты не станешь одним из этих мужичков-забойщиков. Ты будешь продолжать делать это и делать. Думаешь, выдержишь? Смотри, как плохо тебе было после одного дня.

— Я оклемался.

Прозвучал гудок, и линия замерла. Рабочие покинули свои посты и потопали по домам, Стивен же остался на своем месте.

Гернзеец засмеялся:

— Подумаешь, у тебя на это ушел весь вчерашний день. Тебе следует узнать, что он припас тебе на сегодня. Убийство коровы — это только начало. Им дело не кончится, чтоб ты знал.

— А что будет сегодня вечером?

— Следующим шагом будет превращение тебя в сверхчеловека.

— Чего-чего?

— Подожди, увидишь. Окажи сам себе любезность, помоги нам от него избавиться. Тебе не понравится сегодняшний вечер. Тпру! Пора идти. Пока, пижончик. Хорошенько подумай.

Бык стремительно повернулся и исчез в трубе. Стивен услышал шаги. Это был Крипе, он стоял у его плеча и, улыбаясь, ждал.

Они молча прошли по пустынному перерабатывающему цеху в убойный.

Там никого не было, сегодня забойщики ушли вместе с остальными рабочими. Ноги Стивена хлюпали по засыхающей крови, и влажное эхо разносилось по стенам. Крипе привел его на убойную платформу; они стояли, навалившись на перила, и смотрели вниз в раскрытый проем рвача на нечто, покрытое брезентом.

— Ну, чувак, тот вечер был для тебя чересчур, так ведь? Не ссы. Я видел и раньше, что так бывает. Ты можешь через это пройти. Поверь мне, то, что сейчас кажется тебе ужасом, станет твоим триумфом. Та рвота поначалу покажется тебе малой ценой за свободу, которую это дело приносит.

Крипе сжал лицо Стивена своими шершавыми руками и посмотрел на него. Стивен ощутил себя женщиной, киношной женщиной, тающей от уговоров любовника. При этом, надо думать, он не любил Крипса, не испытывал к нему ни малейшей теплоты. Крипе был силой, превышающей силу других людей, чем-то, к чему не подходят обычные ярлыки «нравится — не нравится». Коровы сказали бы, что это зло, но это было очень приблизительным определением. Они сравнивали его с собой и другими людьми, и потому их сопоставления страдали с самого начала. Понятие «нравственность» не имело для Крипса значения.

Нет, Крипе не нравился Стивену. Он боялся его, ему были отвратительны преследования с его стороны. Но здесь, под его взглядом, в его руках, сила его воли была несомненна. В то мгновение, несмотря на ощущение оскверненности, вызванное предыдущими убийствами, невозможно было не желать, чтобы то, что говорил Крипе, оказалось правдой.

Крипе свел Стивена вниз к куче, находившейся в рваче.

— Твой следующий шаг, чувак. Может, и трудный, но необходимый.

Он нагнулся и, словно фокусник, сдернул брезент. На них смотрел Гамми, его откусанные губы в ярком свете имели неприятный оттенок. Голый, на четвереньках в луже мочи, обвязанный веревкой, словно индейка. Кости на тощей спине старика резко выпирали под бледной кожей.

— Ты, уебок! Не хер так со мной поступать. Я показал тебе, как пользовать корову, ты, ебаный сосунок, я тебе рассказал, для чего они нужны, и вот ты так со мной поступаешь! Это нечестно по отношению к старику Гамми. Просто ни хрена не честно.

Крипе проигнорировал визги Гамми.

— Вот, чувак, еще один способ обрести себя, раскрыть свой потенциал. На этот раз — человек, ну, почти человек. Больше возможностей, больше результата. Вот, возьми и заставь себя через это пройти.

Крипе сунул Стивену в руки секатор, отошел за него, прижался к его спине, ухватив за талию, и направил ножницы к заднице Гамми.

— Вскрой его, чувак. Этот старый мешок говна — твой пропуск в новый мир. Мир людей, где нет места страху.

Гамми попытался взглянуть на них через плечо.

— Крипе, ты наглухо ебнулся, урод. Ты был ебанутым, когда сюда пришел, и с тех пор тебе только похужало. Я не какой-то блядский пропуск, я старый человек. Я всего лишь старый человек…

Гамми стал ныть и повторять одно и то же.

— Чего ты ждешь, малыш? Возьми себя в руки.

Доверься мне и вскрой его.

Крипе толкнул Стивенову руку так, что одно лезвие секатора попало прямо в анус Гамми. Гамми дернулся, заныл и взмолился, чтобы они перестали. Но дело зашло слишком далеко, и Стивен не слушал. Крипе дышал ему в ухо:

— Пора, чувак. Больше не медли.

Крипе сдавил ладонь Стивена. Лезвия секатора легонько скрипнули, когда сошлись вместе и разрезали мышцы прямой кишки. Гамми визжал и блевал, кровь хлестала из разорванной задницы. Веревки врезались ему в бедра и предплечья. Стивен снова свел ножницы. Снова и снова, от жопы, по правому боку вдоль позвоночника. Поясничный отдел Гамми раскрылся, показались внутренности, вид сзади. Легко. Тут Стивен наткнулся на ребра, и работа усложнилась. Ему приходилось давить изо всех сил и делать резкий выпад вбок, чтобы ребра треснули. Попавшие в лицо струи крови каплями стекали вниз, с кончика носа, с подбородка, обратно на Гамми.

Гамми потерял сознание и перестал вопить. Стивен покромсал его так и сяк, до основания черепа.

Когда все закончилось, Стивен остановился, перевел дыхание и поглядел на дело рук своих, сознавая содеянное, не в силах поверить. Его затошнило и вырвало на разверстое тело. Вместе с блевотой силы оставили его, и он упал назад на Крипса, который помог ему опуститься так осторожно, что он сел, опираясь спиной на один конец рвача.

— Тише, чувак, тише. Посиди здесь и отдохни. Первый человек — это самый сложный барьер, и ты его одолел. Посиди здесь и почувствуй, как радость победы переполняет твое тело. Ты совершил то, на что пытаются осмелиться немногие. Ты изменил себя. Вот это и время, проведенное с коровами, изменили твою сущность. Вот увидишь. Когда тошнота пройдет, увидишь.

Стивен не слушал его. Чудовищность совершенного переполнила его чувства, и он видел и слышал только лишь черную замерзшую пустоту, укрывшую его. Снаружи он ощутил давление на кожу, когда Крипе поцеловал его в щеку. Потом он оказался наедине с мраком и тишиной. Крипе удалился, время шло. И когда прошло достаточно времени, он встал и пошел к автобусу, а потом дальше.

Пока не пришел на пятый этаж к квартире Люси и понемногу обрел способность действовать.

Он оказался в ее постели, смотрел, как она спит. Хирургические фотографии и тексты на полу выглядели красной глянцевой порнографией. Но они ничего не значили — ни безумия, ни отчаяния, ни возбуждения. Он осознавал лишь свое желание быть с Люси, свернуться рядышком калачиком. И спать.

Глава двадцатая

Его разбудило заглянувшее в раскрытое окно солнце. В его свете он почувствовал себя красивым, новым и чистым. Рядом с Люси было тепло, и он не испытывал боли — ни легкого недомогания при просыпании, ни мрачных предчувствий по поводу наступающего дня, ни страха перед массой лет, стоящих за ним, ни тревог из-за решений, которые надо принять. Он потянулся и напряг мышцы туловища; мускулы были крепки и жаждали действий. В то утро дорога в будущее была ясна и четко размечена. Убийство Гамми все еще напоминало о себе, но он уже свыкся с этим кошмаром. Все было не так, как вчера. Пока он спал, все переменилось, было усвоено так, что теперь стало полным энергии сердцем и билось сильно, уверенно, не доставляя ему никаких хлопот. Он думал, оно солитером высосет из него жизнь, а вместо этого он стал сильнее, крепче, способнее.

Стивен поглядел на все еще спящую Люси, на солнечный свет в ее волосах, и осознал, что поэтапное убийство Зверюги — это ненужное виляние. В ясных узких лучах света, заполнявших комнату, он понял, насколько был слаб и напуган, а еще увидел, что теперь эти эмоции ушли. И как внимательно он ни приглядывался, он не видел препятствий к действию.

Ему хотелось начать.

Лежа в кровати голым, он чувствовал себя богом, взмывающим высоко в воздух, теоморфным ныряльщиком, охотно выходящим на край утеса, чтобы погрузиться в изменчивые воды. Движения его были уверенны и точны, он дивился этому, пока одевался.

Люси все спала.

Спуск вниз — каждый шаг тверд и верен. Он знал, что собирается делать. Это утро вытравит прошлое, от него останется только дырявая и ломкая тень, да и та развалится на куски, а те рассыплются на многие мили позади него. Почему на это потребовалось так много времени? Путь к достижению того, что он желал, был прост и очевиден. Он не понимал.

Потом он вошел в дверь — и к черту понимание.

Он искал нож, но в кухне было темно. Зверюга занавесила окна. Стивен стоял в дверях, нащупывая выключатель и размышляя, что могла задумать эта тварь. Он что-то почуял, что-то тяжелое и выжидающее. Он услышал, как на дальнем конце комнаты что-то шевельнулось, направилось к нему, массой бросилось вперед, ужасно быстро набирая скорость. Как поезд, или бык, или носорог.

Щелкнул выключатель. Загорелся свет. И вот она уже пересекла три четверти комнаты. Слишком быстро и близко. Грохот. Руки колотят, рот засасывает воздух и харкает в эту тушу, груду, идущую прямо на него, которую невозможно остановить. Только и успел подумать: «БЛЯДЬ!» и попытаться ретироваться в коридор. Времени не было. Зверюга изо всех сил врезала ему в спину, обрушилась на него всем телом так, что он рухнул лицом в пол коридора. Навалилась, пригвоздила к месту, принялась водить мордой по доскам. Невероятная тяжесть свалилась на него. Жир, свисающий с пуза и сисек, накрыл его, дышать он не мог, воспользоваться руками и ногами — тоже.

— Поздно, Стивен! Мама выиграла у тебя, сука ты ебаная!

Зверюга лежала на нем и орала ему в затылок. Длинной грубой веревкой она затянула петлю у него на шее.

— Ты что, решил, я тебе позволю так со мной сделать, недоумок? Что я буду жрать говно, пока не сдохну? Безмозглый козел. Кишка тонка сделать все как следует, я права? Ладно, мама тебе говорила, что она все еще может тебя отлупить, и сейчас узнаешь как.

От нее невыносимо воняло — говном, затхлым потом и гниющей кровью из пизды. Стивен, дергался, вертелся, стараясь оторваться от пола, но движения тонули в ее жире, и вырваться он не мог. Она каменной глыбой лежала на нем, медленно затягивая веревку и обоссываясь от радости на его бедра.

Он ощутил, как горло перетягивается, в голове давило сильнее, отчего глаза выпучились. Зверюга сопела рядом с ним, он слышал, как она бормочет над веревкой. Там, в коридоре, Пес волочился к нему, неуклюже передвигая то одну переднюю лапу, то другую, так быстро, как мог, задыхаясь, с искаженной от волнения мордой впился глазами в Стивена, умоляя его не умирать.

— Видал, Стивен? Видал, насколько мама до сих пор сильнее тебя? Говно — это слишком медленно, чучело. Мог бы допереть. Нельзя делать гадости обходным путем, с мамой, по крайней мере.

Она сильнее дернула за веревку. Лицо Стивена потемнело, выше веревки вены набухли закупоренной кровью. Перед глазами почти поплыло, но он смог заметить, что Пес уже близко.

Да, Пес уже почти приполз. Он собирался спасти своего хозяина, олицетворявшего для него всю любовь, что есть на свете, даже если придется умереть. Даже если от пробежки по коридору разорвется его маленькое сердце и кровь хлынет сквозь острые белые зубы, собачью гордость.

А Зверюга этого не знала. Она так сильно прижалась к Стивену головой, что не видела, как Пес приближается.

Стивен почувствовал, что растекается по полу, холодеет, медленно и с трудом двигается. Легкие не могли наполниться воздухом.

Зверюга смеялась.

Пес в дымке, но рядом. Стивен различил белые усики на морде, волоски потемнее на спине и пенистые слюни на губах. Приблизившись, Пес вытянул голову, и мир перед глазами Стивена исчез, остались лишь собачья морда и любовь, светящаяся в карих глазах. И Зверюгин смех в каком-то коридоре, где-то далеко отсюда… И отсутствие воздуха.

Пес прополз мимо лица Стивена, неуклюже вскарабкался ему на плечо и потянулся головой вперед и вверх, к Зверюге. Она все еще ничего не заметила. Поэтому пес приготовился, из последних силенок разинул пасть, закрыл глаза, погрузил свои острые белые зубы в Зверюгину шею и не отпустил, когда она завопила и вскочила.

Стивен выкатился из-под нее и жадно глотал воздух, пока она вертелась и лупила Пса, пытаясь оторвать его от горла. Он хотел пошевелиться, хотел спасти своего пса и порвать мамочку на кровавые куски плоти, но от нехватки воздуха мышцы не слушались. Поэтому он встал на колени, привалился к стене. Стивена мучили рвотные позывы; он со всхлипами дышал и, словно в замедленном кадре, видел, как Зверюга отодрала Пса от шеи.

Она держала его, словно копье, отвела руку далеко назад, потом остановилась и с улыбкой повернулась к Стивену. Он пытался закричать, но не мог. Жирная рука выбросилась вперед и направила песью голову в стену. Стивен проследил все движение, от начала дуги и до взрыва из крови и мозгов на осыпающейся штукатурке. Пес не сводил с него глаз во время своего последнего путешествия, в них были одновременно любовь и печаль. Казалось, Пес улыбался, совсем чуть-чуть. Пока у него не лопнули глазные яблоки.

И тут к мышцам резко вернулась сила, и Стивен, которого отделяли от мамочки лишь несколько шагов, превратился в молнию мщения. Тело было легким, как поток воды, мысль высвободила его, напомнив о ненависти, сопровождавшей его всю жизнь. Он ударил по оскаленным Зверюгиным зубам локтем, она рухнула ебалом в лужу, вытекавшую из раздробленной головы Пса. Стивен снова напал на след, вернулся на путь, который начал этим утром у Люси, на верный прямой путь, уводивший от одиноких ночей в компании телека, через убойный цех и комнату Люси, прямо сюда, а потом в мир его грез.

Он подхватил Зверюгу под мышки и поволочил на кухню.

Когда Зверюга очухалась, она, связанная, стояла на коленях на полу и не могла пошевелиться. Веревка обматывала ее ото лба до лодыжек так, что голова была откинута назад, горло сильно оттянуто. Следы нападения Пса постепенно синели. Ей было тяжело говорить, но ее это не останавливало.

— Как думаешь, Песику понравилось? Мне лично да. Ебаная дворняга. Нет теперь собачкихуесоски у маминого любимого мальчика, нет?

Она гоготнула и попыталась повернуть голову, чтобы лучше видеть Стивена, но не позволяли путы. Глаза ее округлились и помутнели.

— Зачем тебе, Стивен, нужна веревка? Знаешь, что мама здорово рассердится, если ты заставишь ее вот так сидеть. Лучше немедленно отпусти ее.

Ууу, Стивен, что это у тебя на шее? Похоже на след от веревки. Дай-ка мама посмотрит на своего бедненького сынулю.

Внезапно Зверюга остановилась и зашлась в смехе, захлебываясь мокротой. Она начала задыхаться и плеваться так, что слюна взлетала и описывала кривую у нее за головой. Когда она опять задышала нормально, Стивен вклинил небольшую деревяшку между ее задними зубами, чтобы она не могла закрыть рот. У нее в горле что-то булькнуло, она, похоже, испугалась.

— Ты была права, мама, говном тебя — слишком долго. Не думаю, что тебе придется по вкусу другой способ.

Клещи весили много, у них были резиновые ручки. Это был инструмент настоящего мужика, и Стивен почувствовал себя очень уверенно. У Зверюги до сих пор сохранилась большая часть зубов, они пожелтели, но были на месте. Он начал с мелких резцов спереди.

Накатка на конце клещей отколола маленькие кусочки эмали, даже до того, как он нажал достаточно сильно. Зверюга заныла и попыталась сглотнуть. Стивен посильнее свел клещи и сделал ими резкий выпад вперед, разбивая зубы, обламывая их прямо у десен. Ее тело напряглось от боли, она орала дурниной. Кровь текла по языку ей в глотку.

Стивен дал ей немного передохнуть, потом опять захрустел клещами.

Боковые зубы ломались труднее, некоторые выдернулись с корнем. Было полно кровищи, Стивену пришлось дважды наклонять ее набок, чтобы она не задохнулась. К концу он весь вспотел. Осколки зубов набились ему в подошвы ботинок, хрустели по полу, когда он передвигался. Зверюга была еще в сознании, но глаза у нее остекленели, и она перестала издавать звуки. Десна превратились в рваную красную массу, где там и сям торчали острые остатки зубов. Ее платье впереди промокло.

Стивен швырнул клещи в раковину и взял напильник подпилить острые края. Зверюга вырубилась, едва сталь проскрежетала по эмали. Так Стивену было даже легче закончить начатое.

Когда сознание вернулась к ней, он снял брюки с трусами и последний раз взглянул на нее — на мать, которая никогда не была матерью. Она что-то невнятно пробурчала, но он не смог разобрать, что она пытается сказать.

Он набил ей нос шариками из туалетной бумаги, потом встал так, что ее открытый клином рот оказался втиснутым в его ягодицы и плотно прижатым к отверстию. Чтобы привязать ее в таком положении, у него ушел рулон промышленной изоленты: он многократно обмотал ее вокруг своего живота и мамочкиного затылка. Изоляция не пропускала воздух, и он чувствовал, как она трясется, борется за вдох, который никогда больше не получит.

Говна у него в кишках было навалом — скопилось за двадцать пять лет ужаса и одиночества, жестокостей и нескончаемого дождя ненависти. Он вдохнул поглубже, напряг мышцы живота и выпустил всю унцию того, что там было, одним толстым столбиком ей в глотку. Зверюга дергалась вверх-вниз, ее трясло в какой-то безумной смертельной пляске, ведь говно заполнило ее ото рта до пуза. Стивену пришлось повернуться и держать ее за голову, пока она не обмякла.

Он натянул обратно одежду, сел позавтракать, глядя на нее. Готово. Препятствие убрано. Он приведет сюда Люси, и теперь здесь у него наконец-то будет дом. И если они с Люси и не могут быть как все, они хотя бы приблизятся к счастью других людей. Люси будет смотреть вместе с ним телек и научится жить правильно. Они скопируют увиденное в уменьшенном масштабе и тем вполне удовлетворятся.

Хоть он и смотрел на нее, не отрывая глаз, с каждой минутой Зверюга становилась все более ненастоящей. Будто она растворялась во времени —почти как если бы убийство вычеркивало память о том, как дурно она с ним обращалась. Но нет, она была сейчас здесь, как была все эти долгие годы. Она сделала его таким, каков он есть, он это не забудет.

И он не забудет о гордости, переполнявшей его, когда он сидел рядом с ней. Он сделал то, что, думал, никогда не совершит, — он уничтожил источник его бед. И сделал как настоящий сильный мужчина.

Он оставил Зверюгу там, где она была, и пошел за Люси. Остаток дня они провели за перетаскиванием ее вещей в его квартиру.

Глава двадцать первая

Вечер. Они пили кофе на кухне. Люси, не отрываясь, смотрела на тело.

— Ты мне ее отдашь, Стивен? Такое уродство должно иметь в себе камни. Я загляну внутрь?

Может, это подарок на начало нашей совместной жизни. Позволь мне ее вскрыть.

Стивен вздохнул. Причуды Люси выбивали его из колеи, они не вписывались в его представление, как все должно быть. В мечтах он воображал, что ее поведение мгновенно станет нормальным, едва они начнут жить вместе. Теперь ясно, что потребуется несколько больше времени.

— Ладно, но сегодня мы от нее избавимся.

Люси чмокнула его и расстегнула футляр. Он оставил ее наедине со скальпелями, направился в спальню, по дороге подобрал тело бедного Песика и крепко прижал его к себе. Ему надо было немного поспать.

Проснулся он в два часа ночи от того, что хихикал. Долгое мгновение он был внутри телевизора, бежал по зеленым полям, где папа растит кукурузу, к белому залитому солнцем дому, а вокруг него резвятся животные, и мама ждет его, чтобы обнять, прижать к большой мягкой груди и воскликнуть: «Бог ты мой, Джонни, я так тебя люблю, прямо сейчас съела бы, такой ты восхитительный!»

А потом он вернулся в комнату, в комнату, где надо так много изменить. Телевизор работал, и то, что он показывал, казалось вполне достижимым.

Обратно в коридор. В квартиру. ЕГО квартиру. Стены светились от удовольствия видеть его таким, каким они всегда хотели, — безусловным хозяином пространства, которому ничто не угрожает. И он чувствовал, ему и вправду ничто не угрожает. Он во всем был уверен. Здесь, после смерти Зверюги, его мечты о любви и комфорте впишутся в реальность, окружающую его и Люси, и их не остановят страсти, терзающие мир снаружи.

Он знал, что обнаружит на кухне, но так и было надо. Часть необходимого переходного периода.

Люси рыдала у кучи раскромсанного мяса, бывшего его матерью. Груда на столе была неузнаваемой: каждый орган, каждый кусочек плоти был отделен от туши и порублен. Многие кости расщеплены и вырваны из хрящей, даже череп вскрыт и вычищен. Лицо болталось на широкой полоске кожи и напоминало оборотную сторону маски для хеллоуина.

Он обнял Люси и погладил по волосам, шепча слова утешения, радостно улыбаясь поверх ее головы тому, что ее поиски в Зверюгиной грязи оказались бесплодными. Теперь, после того, как она заглянула внутрь человека, собственными пальцами разобрала ее по кусочкам и ничего не обнаружила, она принадлежала ему больше, чем когда-либо. И финальная недвусмысленная потеря надежды заставит ее искать убежища в норе жизни с ним и с ребенком.

Она вцепилась в него на пути в спальню и, когда он ее выебал, обняла и не отпускала, пока не заснула.

Он оставил ее, свернувшуюся на сырых простынях (она вертелась, что-то печально себе бормотала), и отволок мокрые останки Зверюги в черных полиэтиленовых пакетах для мусора на крышу.

Когда он выкарабкался туда, ночной город вновь обрел молодость, как во время тайных вылазок в детстве. Он стоял у невысокой ограды на краю, пил город, зачарованный вернувшимся волшебством. Его манили и дразнили неоновый свет, музыка вдалеке, даже смех случайных прохожих.

Он перегнулся через ограду и бросил взор на бесконечные неуклюже развалившиеся дома. Два кирпича свалились на пустую улицу и разбились. Он ощущал себя королем, способным велеть зданию вырвать корни из земли и идти, куда он прикажет. Он был выше, намного выше всего. Всего неделю назад такое обилие жизни раздавило бы его. Что дало ему эту силу?

Когда он поэтапно проследил свое обретение власти, выводы сложились в логическую цепочку. У него захватило дух. Крипе был прав.

Несомненно, именно убийство позволило ему достичь нынешней степени самоопределения. Он убил коров и смог начать травить Зверюгу. Потом Гамми, и тогда он добил ее. Уроки убийства сделали свое дело.

Он сходил вниз и вернулся с канистрой бензина и телом Пса. Всю свою жизнь Пес ждал, когда Стивен вознаградит его за перебитый хребет, теперь нужно было, чтобы останки животного увидели финал уничтожения. Стивен заткнул холодную окровавленную псину между двумя дымоходами и убедился, что оттуда хорошо видно.

Зверюгино мясо хлюпало, выскальзывая из пакетов, некоторые кости продрали полиэтилен. Чтобы все это дело вспыхнуло, понадобился весь бензин из канистры.

Жареная Зверюга.

Мышцы шипели, куски жира вспыхивали и горели так же ярко, как бензин. Потом все почернело и задымилось, куча просела посередине и рухнула под собственной тяжестью.

В конце концов от Зверюги осталось лишь грязное пятно на цементе. Пыльные потоки пепла от костей разлетались от ночного ветерка. Пес казался таким довольным, что Стивен оставил его там, где он был, между трубами смотреть лопнувшими глазами сквозь бывшие останки Зверюги на яркие огни города.

Глава двадцать вторая

Следующие недели прошли счастливо. Люси отошла от разочарования в Зверюгиной пустоте и похоронила свои страхи в лихорадочном украшении дома, ебле и перениманию представлений Стивена о жизни. Она допоздна смотрела вместе с ним телек, делала заметки, внимательно выслушивала, когда он указывал на особенно важные сцены и проявления чувств. Вдвоем они перекрасили и вычистили жилье, уничтожили все следы Зверюги и своей прошлой жизни. Они создали подобие идеального дома, такого, какой показывают во всех шоу — в «Семействе Брейди», «Счастливых днях», «Шоу Косби», — чтобы самим жить идеально.

Квартира расправилась и опять начала дышать; солнце постоянно меняло свой путь по небу, отчего комнаты от рассвета до заката были наполнены его сиянием. В них царили чистота, порядок, тепло и дружба.

Стивен осуществил свою мечту. Люси была беременна, у них родится ребенок, а с ним появится семья, подобная той, что он вечер за вечером видел по телеку. И ему надо будет завести другую собаку.

И хотя он все еще не отвык от непрестанного навязчивого сравнения жизни — своей и других людей, — временами он чувствовал себя выше других. Их благословили на счастье с самого рождения, а он был вынужден внести его в свое существование собственными руками и силой воли. И когда он по утрам ремонтировал квартиру, наслаждаясь полнотой своего счастья, он знал, что отлично потрудился и телек может им гордиться.

Но так было не всегда. Со временем он растерял уверенность в себе.

Оно началось три недели спустя после Зверюгиной смерти — сосущее беспокойство, с каждым днем становившееся все определенней. Сперва он списывал его на реакцию на резкие перемены, потом тревога разрослась и стала являться утренним кошмаром, пуская всякий раз свежие побеги ужаса. Уверенность первых недель покинула его, ее место заняло беспомощное осознание существования тысяч гадостей, которых становится все больше, и они разрушат его новую жизнь.

Становилось невозможным только его волей сохранять мирок квартиры, сопротивляться изо всех сил его крушению. Так много могло случиться — Люси безнадежно съедет с катушек, здание обрушится, одним прекрасным утром он проснется и обнаружит, что просто не может сохранить обретенную свободу. И деньги… На перерождение квартиры требовались финансы, а он не ходил на завод с той самой ночи с клещами. Слишком много для слабого человека.

Но ведь раньше он был сильным. У него ведь хватило сил убить мамочку.

Ему потребовалась целая неделя распускания соплей по утрам, пока он не понял, чего ему надо Смерти. Убийства. Убийство тогда дало ему сил заварить кашу, теперь нужны силы на продолжиние. Ему нужна новая порция кипящей крови чтобы обрести уверенность. Ему нужно то, что подсказал Крипе.

Глава двадцать третья

Стивен отправился на завод пораньше, пока на улицах не было людей. Ушел, когда небо было еще чернотой в оранжевой накипи, чтобы ехать в пустом автобусе. Ему казалось, с него содрали кожу, и каждый параноидный рецептор, что у него был, нацелен на сохранение пропасти между ним и остальными. Недолгое расставание с собственной неполноценностью только усугубило боль возвращения.

Он вернулся, но это было тяжко. Он закрыл глаза и втиснулся в угол грязной виниловой скамьи в задней части автобуса. Считал остановки, пока не пришло время ринуться в рассветный холод города. Он прятался за мусорными баками в аллее рядом с заводом, потом ворота открылись, и он сделал еще один прорыв.

Внутри ему полегчало — когда он вернулся к мясорубке. В перерабатывающем цехе со всем его жутким содержимым было что-то знакомое, отчего мир переносился легче. На его месячное отсутствие, казалось, всем было наплевать. Он начал работу в обычное время, делал, что всегда, сидел на табурете и швырял мясо, как обычно. Один раз, на дальнем конце цеха, из убойного высунулась голова Крипса, тот поглядел на него в упор, улыбнулся, кивнул, потом опять пропал.