Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Наступает мезозой

ModernLib.Net / Научная фантастика / Столяров Андрей / Наступает мезозой - Чтение (стр. 1)
Автор: Столяров Андрей
Жанр: Научная фантастика

 

 


Андрей СТОЛЯРОВ

НАСТУПАЕТ МЕЗОЗОЙ

ПОЛНОЛУНИЕ

1. ЛЕТО. БАЛЬШТАДТ

– Посмотри на этих двух стариков, – сказала Лида, отодвигая от себя блюдце с десертом. – Тебе не кажется, что они отвратительны: оба лысые, как будто родились без волос, ссохшиеся какие-то, отполированные и, вместе с тем, неестественно жизнерадостные, точно высасывают все соки из окружающих, вот из этих двух проституток, которые вместе с ними. По-моему, это ужасно!

Блоссоп посмотрел в угол зала, откуда доносился серебряный женский смех, иногда прерываемый старческими сиплыми репликами.

– У нас их не называют проститутками, – сдержанно сказал он. – Проститутка – это на улице или в соответствующем заведении. То, что можно получить без проблем, по определенным расценкам. А общественный статус у этих женщин намного выше. Их у нас, как правило, называют приятельницами. Познакомьтесь, это моя приятельница Маргрет. Очень приятно, Маргрет. Чем занимаетесь? Ты не ляпни, пожалуйста, насчет проституток. Может получиться скандал.

Он изящно промокнул сухие твердые губы, быстро скомкал салфеточку, бросил её на тарелку. Тотчас сбоку от столика вырос черно-белый официант и, как будто из другого пространства, извлек чашечки с кофе.

Лида проглотила кусочек сухого печенья.

– Значит, я, по этой классификации, – твоя приятельница?

– Не совсем, – смакуя первый глоток, сказал Блоссоп. Поднял крошечный узкий бокал, наполненный светлым «крамматом», и задумчиво повертел его перед глазами. – Нет, все-таки не сочетается… – пояснил, окатывая Лиду сверкающим темным взглядом. – Поскольку ты от меня финансово не зависишь и поскольку у нас нет договоренности об оплате услуг, то мы оба имеем так называемый статус друга. Познакомьтесь, это мой друг мистер Блоссоп. Очень приятно, мистер Блоссоп. Чем занимаетесь?…

Лида вздохнула.

– Мне этого никогда не усвоить. Столько разных нюансов и столько оттенков в зависимости от положения человека. Надо, видимо, здесь родиться, чтоб понять это.

Блоссоп пожал плечами.

– Во-первых, ты тут бываешь. И вероятно, будешь ещё приезжать время от времени. А во-вторых, – это наука бездельников. Научиться ей можно. Главное – не напрягаться.

– Не напрягаться?

– Не лезть из кожи.

Лида вытянула из пачки тонкую «женскую» сигарету, и перед ней тут же возник пляшущий язычок огня. Она еле удержалась, чтобы не поблагодарить сразу же исчезнувшего официанта. Затянулась и выпустила синий клуб дыма.

– Все-таки, Блосс, ты здорово говоришь по-русски. Иногда я даже забываю, что ты иностранец. Никакого акцента, нормальная русская речь. И все равно, со стариками – ужасно. Когда представишь, что такой лысый холодный тебя обнимает – такой жилистый весь, наверное, с выпирающими суставами. Вот уж ни за что бы не согласилась. Ни за какие деньги…

– Это потому что у тебя деньги есть. А вообще-то не такие уж они и противные. И не так уж много хотят, если говорить откровенно. – Блоссоп снова промокнул губы салфеткой. – В конце концов, черт с ними. Поговорим лучше о нас. Ты когда улетаешь, утром?

– Около десяти.

– Ну тогда у нас есть ещё целый вечер. Я надеюсь, сегодня ты не обременена никакими обязанностями?

– Сегодня – нет, – ответила Лида.

– Протоколы, согласование сроков, переговоры с партнерами?

– Все позади.

Она слегка потянулась.

– Чудненько, – сказал Блоссоп. – В «Павильоне» сегодня концерт струнной музыки. Разумеется, не натуральные струнные – электроника. Но звучание, судя по отзывам, в общем, недурственное. А потом, если хочешь, ночные катания…

Он замолчал.

Тощий, стянутый джинсами человек с волосами до плеч наклонился, опираясь о столик, и как будто с неожиданным удивлением обозрел сначала окаменевшего Блоссопа, а потом – так же – Лиду, которой стало неловко.

– Привет, Блоссоп, – насмешливо сказал он. – Рад тебя видеть. Давно в наших краях? А ты нисколько не изменился: заманиваешь и, вроде бы, небезуспешно.

Его черные пристальные глаза приводили Лиду в смущение. Слишком уж бесцеремонно он её изучал.

Блоссоп опомнился.

– Привет, Марко, – сказал он. – Ты, как всегда, вовремя. Познакомься, это мой друг мисс Топпер.

– Очень приятно, мисс Топпер.

– Мне – тоже…

Марко тряхнул головой.

– Что вы здесь делаете, мадам? Вы, благодарение богу, и молоды и красивы. И вам надлежало бы быть совсем с другими людьми. Зачем вам мир стариков? Неужели вам интересны мощи, прикидывающиеся живыми?

Блоссоп недовольно сказал:

– Старые песни, Марко. Дескать, цивилизация вырождается, жизнь бессмысленна, необходимо решительное обновление. Это говорили ещё коммунисты…

– А я – коммунист, – кивнул Марко. – Каждый честный человек сейчас должен быть коммунистом.

– Ну вот еще! – Лида вздрогнула.

Блоссоп тут же положил свою ладонь на её.

– Не пугай моих друзей, Марко. Лучше закажи себе что-нибудь соответствующее. Можешь передать Карлу, чтобы записал – на меня…

Марко ответил – пародируя искреннюю растроганность:

– Старый щедрый великодушный Блоссоп. Как заботится он о своих приятелях. Кстати, Блоссоп, а ты видел какая сегодня луна?

Лида вдруг ощутила, что пальцы, накрывающие её ладонь, резко дернулись. Наступила тяжелая пауза.

А затем Блоссоп сказал:

– Обязательно тебе требуется все испортить…

Вид у него был расстроенный.

Тогда Марко демонически захохотал и, не обращая внимания, что на него оборачиваются, отошел к длинной стойке, за которой к нему согнулась вылощенная фигура бармена. Лида видела, как они объясняются, поглядывая в их сторону.

– Кто это?

– Литератор, – ответил Блоссоп. – Знаменитость в масштабах города. Почему-то считается, что люди искусства могут безнаказанно оскорблять всех остальных. Это как бы их привилегия, правила хорошего тона…

– Он тебя огорчил?

– Нисколько… – Блоссоп отодвинул от себя недопитый кофе. – Просто неприятно, когда к тебе относятся с явным высокомерием. И особенно, если для этого нет никаких оснований.

Он выпустил Лидину руку.

– Впрочем, не стоит. Посмотри, вот это – греческий миллиардер Николантис. Ты, наверное, читала о нем. Ему, кажется, принадлежит половина всего торгового флота.

Сухощавый надменный высокий подтянутый человек энергичной походкой пересек помещение ресторана и, остановившись у столика, по-видимому, подготовленного для него, уважительно наклонил седую продолговатую голову.

Блоссоп кивнул в ответ.

– Представлять вас друг другу не буду. Он расстался с любовницей и сейчас подыскивает замену.

– А ты боишься меня потерять?

– Конечно, – ответил Блоссоп.

– Так я тебе нравлюсь?

– Не сомневайся…

Лида мягко вздохнула и затянулась дымящейся сигаретой.

Эпизод с литератором забывался.

– Всех-то ты знаешь, – томно сказала она.

Лида лежала в ванной, пахнущей сосновым экстрактом и, расслабившись от горячей воды, размышляла о том, какая она все же счастливая. Первый раз за границей, и все складывается пока на редкость удачно. Тьфу-тьфу-тьфу, разумеется, чтобы не сглазить. А ведь страхов, страхов-то сколько было. И как сложатся отношения с зарубежными поставщиками: не нагреют ли, не воспользуются ли её некоторой неопытностью. И как будет она там одна: совершенно чужая страна, незнакомые правила поведения. И как станет она объясняться на своем не опробованном английском. Это все же вам не дикторы «Би-би-си». Иностранцы – как будто с кашей во рту, «бу-бу-бу», ни одного знакомого слова. И ведь чуть было именно так и не вышло. Она вспомнила свою первую удушающую немоту, когда, только что прилетев, попыталась объясниться в гостинице. И дежурные фразы вроде бы зазубрила, и прорепетировала ответы, которые могла получить, кажется, предусмотрела решительно все, а вот стоило вежливому портье промурлыкать невнятное предложение сквозь улыбку и домашние заготовки немедленно вылетели из головы. Замычала в ответ, как овца, отбившаяся от стада. Отупение, ужас, столбняк, хорошо, что никто не видел. Тем не менее, как-то все обошлось – успокоилась, показала что-то на пальцах, что-то и без всякого перевода было понятно – закрутилось, начало цепляться одно за другое, раз – и выскочила связная живая картинка. И партнеры оказались приветливыми порядочными людьми: документы она подписала согласно намеченным разработкам. И чужая страна через пару дней уже выглядела, как какая-нибудь заезженная Прибалтика. И отличия быта, как выяснилось, не обременяли: что там быт, не так уж сильно и отличается. А английский её оказался и вовсе на высоте. Было даже приятно смотреть, как скучал без работы заказанный переводчик. Дважды сунулся было со своими поправками, а потом благодарно отстранился, затих, иногда лишь подсказывал что-нибудь из сленговых оборотов. Впрочем, переводчик после обеда куда-то исчез. А сама она к концу первого дня даже как-то забыла, что говорит по-английски. Вероятно, созрели плоды напряженных занятий: два часа ежедневно, три цикла разговорного языка. Непонятно, как она это все выдержала. Зато и результат налицо. Если вкалывать, то результат всегда проявляется.

Было только одно небольшое облачко на небосклоне. Лида медленно прикрыла глаза и сейчас же увидела светлый стерильный офис, окрашенный в голубое, странные, скрюченные растения по углам, длинный стол, на котором распластана документация. Слева от неё находится один из менеджеров: состоящий будто из сохлых рыбьих костей, а напротив – директор, который оскалил лошадиные зубы. И ещё два эксперта сидят по бокам от него. И похожи они на извлеченные из раскопок скелеты: чисто-белые, с отшкуренными песком суставами. И все это сборище движется, точно разыгрывая спектакль – очень нудное, тягостное, знакомое представление, и все реплики в этом спектакле давно известны, и никто из присутствующих ими не озабочен. Они словно выполняют некий загадочный ритуал, смысл которого уже давно безнадежно утрачен. Но при этом и сами не чувствуют нелепости происходящего. Вот, что ей вдруг почудилось пару раз. И, однако, ощущение это было настолько призрачное, что сейчас, когда все дела были успешно завершены, погрузившись в горячую ванну и наслаждаясь ароматом хвои, Лида лишь мимоходом скользнула по неприятному воспоминанию. Это ведь представляло собой не более, чем ощущение. К ощущениям следует, вероятно, прислушиваться, но не следует им потакать. Как-никак она – современная деловая женщина.

Хватит, проехали.

Она открыла глаза и в блаженной расслабленности скользнула взглядом по выступам в черном кафеле: стадо баночек, кремы, тюбики с растиранием. Непонятно зачем это требуется и для чего. Тем не менее, разумеется, – взять с собой. Верка сдохнет от зависти, надо будет ей обязательно что-нибудь подарить. Ладно, утром на сборы времени хватит. Теперь – Блоссоп. Она снова зажмурилась и потянула в себя легкий запах смолы. Вода была жаркая и какая-то невесомая, и такая же невесомость пропитывала организм, и казалось, рождались из этой невесомости новые силы. Так что – Блоссоп? Очаровывает, приятен, воспитание и манеры такие, что даже не по себе. Вежлив, сдержан, внимателен. И присутствуют, вместе с тем, настораживающие штришки. Например, само его имя – Блоссоп. Просто имя, и более – ничего. И на черной визитке, которую он подарил в первый же день, тоже, траурным серебром – просто Блоссоп. И далее – адрес мелкими буквами.

Впрочем, это ещё ничего не значит.

Она вспомнила, как они с Блоссопом познакомились. Жаркий солнечный полдень и фигура, легко склонившаяся над ней. Мадам кого-нибудь ищет? Нет, я просто рассматриваю окрестности. Разрешите вам посоветовать пройти в левую часть террасы… И прохлада, которая, казалось, от него исходила. Удивительно: жаркий день и прохлада. И к тому же, великолепное знание языка. Будто русский, абсолютно никакого акцента. Никакой деревянной правильности, свойственной иностранцам. Говорит, что он несколько лет жил в Москве. Может быть, но одним проживанием такого языка не получишь. Тут заложен громадный систематический труд. Лида неожиданно сообразила, что и Марко, который к ним подходил, тоже, кажется, изъяснялся по-русски. Или все-таки по-английски? Почему-то она не могла досконально восстановить. Впрочем, какая разница. Марко, Блоссоп. Завтра она улетает.

Лида медленно повернулась, предвкушая нынешнее удовольствие. Сначала струнный концерт – фраки, длинные вечерние платья, а затем, по-видимому, прогулка по набережной – Блоссоп тихо рассказывает про встречных, кто есть кто, и, конечно, – ужин в одном из множества ресторанчиков: тихо играет оркестр, мерно плещутся волны, разламывающиеся о скалы. Вероятно, следовало бы пойти в «Капитолий». Ну а завершить этот вечер можно и у нее. Если будет, конечно, желание и достаточно сил. Так что – Блоссоп и Блоссоп. К Блоссопу у неё никаких претензий.

Зашумел легкий душ, и зашуршали по воде мелкие капли. Лида со вздохом села. Через двадцать минут она спустилась в широкий каменный вестибюль, крупнопористая облицовка которого поддерживала микроклимат. Удручающая жара, во всяком случае, не ощущалась. Двери были распахнуты, и багровело на мраморе пола закатное солнце. Орхидеи, разбросанные по стене, казалось, насторожились. Блоссопа в вестибюле не было. Лида почувствовала некоторую досаду. Что он в самом деле опаздывает. Вот тебе и джентльмен. Она полистала журналы, раскиданные по столику, посмотрела на солнце, от которого протянулась по морю кровавая полоса, выкурила зеленую тонкую сигарету, хотя курить совсем не хотелось, и, наконец, когда досада уже начала закипать, подошла к сидящему за стойкой портье – разумеется, тут же привставшему и озарившемуся дежурной улыбкой:

– Мадам?

– Господин из триста двенадцатого? – бодро спросила Лида.

– Номер триста двенадцать?

– Да-да, я же вам говорю!

Улыбка портье погасла. Он, как будто проверяя себя, посмотрел сначала на доску с ключами, а потом на журнал регистрации, лежащий под затененным стеклом.

Лицо выразило озабоченность.

– Господин из триста двенадцатого, мадам, уже выехал…

– Как, куда? – в оторопении воскликнула Лида.

– К сожалению, не могу ответить, мадам…

На лице теперь появилось искреннее сожаление. Портье даже развел руками.

Лида, точно окаменев, смотрела в упор.

Зачем же так грубо? Не сказал ни единого слова, не попрощался. Ведь она же ему на шею не вешалась, а хоть бы и так. И потом, завтра они все равно бы расстались.

Она испытывала обиду.

– Могу я вам чем-нибудь помочь, мадам?

Портье как бы присел, и по облику чувствовалась услужливая готовность.

Лида вздернула голову.

– Нет, – сказала она. И добавила – резко, как будто заколачивая гвоздями. – Нет-нет-нет!…

После чего отошла и дрожащими пальцами вытащила из сумочки сигарету. Сигарета почему-то сломалась. Лида пару секунд непонимающе изучала её, а потом быстро смяла и бросила в урну при входе.

– Ну и ладно! – сказала она довольно громко…

2. ЗИМА. ГОРЕЛОВО

Последние километров семь он добирался на стареньком дребезжащем грузовичке, что был нанят в районном центре за хорошие деньги. Эта чудом сохранившаяся полуторка помнила, наверное, ещё военное время – много раз за свою трудную жизнь находилась в ремонте, обновлялась, восстанавливалась из подручных материалов, и теперь представляла собой конгломерат кое-как состыкованных, брякающих друг о друга частей. Казалось, что она должна развалиться на первой же рытвине, но она не разваливалась, а, как жук по грязи, упорно ползла вперед, и лишь завывание двигателя показывало, насколько ей тяжко. Да ещё ударяла по телу внутренняя оснастка кабины: то железная ручка, снятая, вероятно, с «камаза», то какая-то изогнутая штуковина, тычащаяся в коленные чашечки. Штуковина эта ему особенно досаждала. Как ни пробовал Хельц пошире растопыривать локти, как ни упирался руками, чтобы зафиксировать себя самого, все равно на каждом ухабе локти съезжали и проклятая загогулина снова била по кости. Вероятно, там уже образовался здоровенный синяк. Было больно; Хельц несколько раз пытался, представив пункт назначения, просто переместиться в необходимую точку рывком, и всякий раз попытка пропадала впустую, – ширь пространства не желала распахиваться перед ним, никакие усилия не помогали, вероятно, вся область являлась запретной для колдовства, и потому он особенно удивился, когда зимний морозный тракт вдруг раскис, превратился в весенние хляби, воздух изумительно потеплел, проступила трава и лопнули почки в осиннике, а за поворотом, когда полуторка выехала из леса, как оазис, открылась летняя горячая деревенька. Он не удержался от возгласа, где смешивались гнев и досада, а небритый, какой-то изжеванный, мрачноватый, наверное, с похмелья шофер, будто каменный, промолчавший все эти семь километров, поглядел на него глазами, налитыми кровью, и почел по праву хозяина дать необходимые комментарии:

– Источник тут, говорят, открылся, тудыть его, с теплой водой. Говорят, подземное, тудыть его, извержение. Во, как в Африке, ядреный батон, бананы выращивай. Сто ученых приехали, нарасфуфый, изучают…

Впрочем, несмотря на такое рационалистическое толкование, в глубь самой деревеньки он ехать не пожелал, без каких-либо объяснений затормозил на опушке, принял деньги, которые, пересчитав, засунул куда-то под ватник, – гыкнул, хмыкнул, снова врубил мотор, и полуторка утянулась обратно в лесные сугробы. Хельцу вдруг захотелось догнать её – прыгнуть в кузов и уехать к чертовой матери. Собственно, зачем он сюда притащился?

Это была минутная слабость. Он с брезгливостью отметил её в себе и пошел неторопливым прогулочным шагом, оглядывая окрестности. Все увиденное ему чрезвычайно не нравилось: догнивающие избенки, крыши которых почти касались земли, разоренность дворов, заколоченные облезлые ставни. Неужели не нашлось ничего более подходящего? Старик, видимо, спятил, к чему эта дешевая театральность?

Он опять почувствовал раздражение, появившееся ещё когда он нанимал грузовик. Раздражение это усиливалось по мере того, как возникали удручающие препятствия, и особенно оно проявило себя сейчас, когда, выйдя к неказистому длинному зданию барачного типа, над осевшей дверью которого кривело «Амбулатория», он увидел скопившихся на крыльце скорбных черных старух, а среди них – рослого кряжистого мужчину с туповатым лицом, всей застылостью черт свидетельствующим о невежестве. Мужчина этот медленно распрямился, и стало видно, что несмотря на значительный возраст, он физически ещё очень силен – той естественной силой, которая не подточена образованием. Плечи его были шириной с добрую сажень, а могучие узловатые руки сжимали дубинку. Неопрятные брови, как мох, нависали над выпученными глазами.

Мужчина хмуро кивнул.

– Это ты? – сипловато, по-сельски вымолвил он. – Значит, все-таки решил и сам убедиться? Ничего, я тебя уже третий день чувствую…

Дубинка слегка подпрыгнула.

Старухи, окружающие его, тут же, как по команде, отпрянули и, сомкнувшись у входа, загундосили обморочными голосами:

– Свят, свят, свят!…

Руки их так и мелькали.

Хельц неприятно поморщился.

– Вы же тут устроили черт-те что. Никакая магия, ни белая, ни черная, не работает. На своих двоих – я и дольше бы мог добираться. – И добавил, кивнув на старух, которые крестились, как заведенные. – Это, значит, твои союзники? Небогато…

Из кармана элегантного пиджака он достал американские яркие сигареты и достаточно вызывающе прикурил от золотой зажигалки.

Поплыло облачко дыма.

Кряжистый рослый мужчина дернулся, чтобы не коснуться его, но умерил порыв и лишь помахал рукой – как лопатой.

– Ты зачем приехал? – сумрачно спросил он. – Насмехаться? Я не позволю тебе насмехаться. Даже люди не насмехаются над умирающими. И ты можешь хотя бы этому у них поучиться. Слабый больной старик…

Выпученные глаза слезились, грудь под вытертым свитером бурно вздымалась, а дубинка в руках подрагивала, как будто приготовленная для удара.

Чувствовалось, что он еле сдерживается.

Хельц глубоко затянулся.

– Не такой уж, наверное, умирающий, – едко заметил он. – «Мертвую зону» поставил, организовал себе климат, вообще неплохо устроился… – Выразительным взглядом он обвел расцветающие окрестности: чисто-синее небо, свежую молодую траву, одуванчики, желтеющие вокруг стоглазой яичницей. – Силы еще, вероятно, наличествуют…

– Это не он, а я, – сообщил рослый мужчина. – Может же он иметь последнее в жизни желание? Помолчи! Он хотел видеть солнце…

Рослый мужчина почти выкрикнул эту фразу – после чего отступил и добавил сквозь тупо сжатые зубы:

– Уйди!

– Свят, свят, свят!… – бормотали старухи.

– Значит, ты меня все же не пустишь? – задумчиво спросил Хельц. – А к чему это приведет, ты подумал? Неужели мы будем вот тут драться друг с другом? Пожилые умные люди, которым немного осталось. Ты меня, значит, в рыло, а я тебе – кулаками по шее. Как это будет выглядеть?

Он передернул плечами.

Однако, аргументы не произвели впечатления. Кряжистый рослый мужчина стоял, как скала, и в топорном лице не ощущалось никакого сомнения.

– Говори-говори. Говорить ты всегда был мастер…

Он вдруг мелко-мелко затряс головой, наклонил её, точно в ухо шептал кто-то невидимый, зверски вылупил желтые бессмысленные глаза и, как будто ударенный молнией, выронил брякнувшую о землю дубинку. А затем отступил на два шага, освобождая проход.

– Иди, зовет…

Голос был сдавленный.

Хельц, внезапно заволновавшись, бросил в траву сигарету и, минуя старух, порхнувших от него, как испуганные воробьи, чуть споткнувшись, влетел в довольно тесную приемную амбулатории, часть которой огораживал деревянный барьер, а по стенам висели плакаты, пропагандирующие гигиену. Вид больницы внутри был даже хуже, чем можно было рассчитывать: тусклый страшненький ободранный коридор, горбыли половиц, которые жутко скрипели, два засохших растения на серых от пыли окнах. Убожество невыносимое. Раздражение Хельца усиливалось, и, пройдя мимо сонной, равнодушной к окружающему медсестры, пропилив коридор, упирающийся почему-то в двери библиотеки, и протиснувшись мимо каталки в палату, где на ближней ко входу кровати пребывал в неподвижности высохший древний старик, весь седой, протянувший бессильные руки поверх одеяла, он подвинул ногой истертый посетителями табурет и, усевшись, спросил – вопреки тому, что глаза у старика были закрыты:

– Ну и зачем это все понадобилось, отец? Неужели тебе так уж важно мнение тобою же выпестованных созданий? Разумеется, они наслоят вокруг данного случая множество красивых легенд, разумеется, они создадут интереснейшие творения литературы и живописи, разумеется эхо преданий пойдет теперь из поколение в поколение. Все это будет. Если мир, разумеется, не перестанет существовать вообще. Если он не оскудеет после Ухода. Да, конечно. Но мы-то с тобой понимаем, что это – комедия…

Он нервно сглотнул.

– Комедия?… – через некоторое время спросил старик. Шевельнул тяжелыми веками, и забелели сквозь щели молочные катаракты. Скобки резких морщин опоясали нос. – Может быть, ты и прав, это выглядит как комедия. Но однажды сказано было, что ничто не вечно под солнцем. К сожалению, эти слова оказались пророческими…

Он слегка шевельнулся – древняя сухая рука, представляющая собой сбор костей, обтянутых кожей, осторожно, как в трансе, переместилась туда, где сердце. Тут же из рукава больничной рубахи выполз черный, наверное, сытенький таракан и, прислушиваясь, повел длинными усиками. Старик скосил на него глаза, и таракан послушно попятился в тканевые извивы.

– Боже мой!… – сказал Хельц брезгливо.

Тогда старик подтянул вторую иссохшую руку, и она легла поверх первой, образовав перекрестье.

– Ты ещё все-таки молод, – скрипуче выдавил он. – Ты ещё очень молод и очень честолюбив. Ты не понимаешь пока, что многое просто не имеет значения. Власть, богатство, сопутствующее им почитание. Это – атрибутика слабых, черпающих силы во внешнем. Им нужны доказательства собственного существования. А мне это безразлично. Я и так существую, и доказательств не требуется. Ты, надеюсь, со временем избавишься от тщеславия. И тебя перестанет смущать этот театральный порок. Потому что комедия жизни и трагедия бытия – неразделимы…

Старик, точно устав, сомкнул узкие губы. Чувствовалось, что говорит он с огромным трудом: щеки впали, а желтые зубы постукивали друг о друга.

Слышался свист дыхания в жилистом горле.

– Но почему, почему? – яростно спросил Хельц, наклоняясь над койкой и поправляя сбившееся одеяло. Он смущался переживаний, которые в нем клокотали. – Да, конечно, все у тебя получилось не так. Не возобладало смирение, святость мира замутнена была мелкими интересами, прелесть зла оказалась сильнее, чем идеалы добра. Царство Божие было расхищено по кусочкам. Правильно, я первый должен был бы согласиться с тобою. Но ведь это – великолепное представление, это – игра. Это – буйство марионеток, которые получили свободу. Выбрали они, конечно, не то, что тебе хотелось бы, ну и ладно, в конце концов, на них можно махнуть рукой. Пусть живут, как хотят, и пусть сами устраивают свои делишки. Но отчаяние? Ты же сам учил, что отчаяние – смертный грех. И тем более грех, если вызван он суетными обстоятельствами…

Хельц закашлялся. Его мучил и разговор, и непривычная нищая обстановка. Он к такой не привык. Кроме койки, на которой вытянулся старик, тут теснились ещё семь или восемь кроватей. Все они сейчас были заняты пациентами. Кто рассматривал старый, явно прошлогодний журнал, кто был полностью поглощен неторопливой беседой с соседями. А кто просто лежал – бессмысленно уставившись в потолок. Дребезжало включенное радио, пахло дезинфицирующими веществами, непонятное перистое растение умирало на подоконнике.

На случайного посетителя не обращали внимания.

Старик шмыгнул носом.

– Это для тебя – игра, – вяло сказал он. – А вот для меня, как выяснилось, источник существования. Была любовь – были силы, чтоб жить. Не стало любви – и существование прекращается…

Он сомкнул губы.

– А что будет с миром? – спросил Хельц. – Ты – уйдешь, мир совсем опустеет…

Старик вздохнул.

– Я думаю, что мир моего отсутствия не заметит. Он и раньше не слишком во мне нуждался, и теперь спокойно будет существовать без меня. Он достаточно погружен в свои собственные интересы…

– Иссякнет дух жизни, – сказал Хельц. – Воцарится Луна и властвовать будут мертвые. Прах земной превратится в коснеющую бессмысленность.

– Это будут твои владения, – ответил старик. – Ты хотел царствовать – ты обретаешь могущество…

Веки его судорожно расширились.

– Отец! – шепнул Хельц.

Однако старик молчал. Он покоился, задрав клочковатую бороду, и поверх его скрещенных запястий опять сидел таракан.

Тогда Хельц поднялся и секунду смотрел на обрисованное простынями длинное тело.

Бровь у него заломилась.

– Эй, кто-нибудь!… – лающим голосом крикнул он. И, посторонившись, чтоб пропустить кряжистого мужчину, который – рванулся, вышел не спеша на крыльцо, где опять во все стороны брызнули от него испуганные старухи.

Ему было муторно.

Он, не торопясь, закурил, а потом глянул в померкшее небо – из густеющего тумана начал падать на зелень травы пушистый искрящийся снег…

3. ЛЕТО. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Восторг был полный. Верка сперва онемела, а потом, наверное, через полминуты, придя в себя, распечатала и повертела низкий хрустальный флакончик, посмотрела на свет, отодвинула, чтоб оценить, и, наконец, прикоснувшись стеклянной лопаточкой к безымянному пальцу, осторожно понюхала, закатывая при этом глаза.

– Божественный запах, – сказала она. – Лидка, ты просто прелесть. Не забыла о старой приятельнице, привезла. Слушай, а зачем здесь вот эта вот пипочка?

Белым длинным мизинцем, который производил впечатление свежевымытого, она тыкала в крошечный синий бутончик, по-видимому, из фарфора. Крышечка на бутончике была такая, что непонятно, как и открыть.

– Ну, черти, выдумали!

Лида снисходительно объяснила, что вот эта вот пипочка – для сочетания ароматов. Например, если хочешь, чтоб был одновременно и персиковый аромат и вишневый, то из этой вот пипочки фиксируешь между ними границу, и тогда оба базовых тембра уже не смешиваются. То есть, можно создать любое количество комбинаций и одновременно – со сложным букетом, построив, например, восходящую гамму. Как тебе больше нравится. Смотри по инструкции.

В предложении об инструкции содержалась изрядная доля яда. Английского Верка не разбирала, и в другой ситуации, вероятно, не поленилась бы напомнить об этом, – непременно добавив, что русского-то языка толком не знаем, а ничтоже сумняшеся хватаемся за иностранные. Называется это образованщиной. Однако, сегодня выступать на эту тему она не стала, а, упрятав подарки и пододвинув к себе вазу с пирожными, отхлебнула индийского чая и заблестела глазами:

– Давай, рассказывай!…

Между прочим, и тон у неё был вполне дружелюбный: без иронии, без тени какого-либо превосходства. Верка даже её ни разу не перебила. А когда Лида устала от почти часового рассказа, когда все было обрисовано и вывалены первые впечатления, то оставила недоеденное пирожное на розетке и сказала – чуть ли не с некоторым почтением:

– Ты, наверное, каждый месяц будешь туда мотаться…

Зрачки у неё сконцентрировались. Чувствовалось, что она прикидывает открывающиеся возможности. Однако, Лида эти её прикидки немедленно поломала, объяснив, что съездила она, разумеется, плодотворно – привезла договоры и некоторые перспективные наработки, непосредственное начальство, кажется, ею довольно – что ни в коем разе не значит, что будто бы теперь так и будет: и желающих побывать за границей в этой фирме хватает, и не только она специализируется на субликвидных расчетах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27