- Так то ж разговор о пищальном и пушкарном зелье и хлебе, о службе государёвой.
      - Знаешь, что московские требуют?
      Фрол виновато моргает и качает головой:
      - Не-а.
      - Чтобы вольный Дон пришлых выдавал! Голь в верховья каждый год прибывает, а бояре записки пишут о выдаче - жалобятся толстобрюхие царю. А он скоро заставит Корнилу казацкую вольность забыть! Домовитые ничего не потеряют - станут новыми боярами да воеводами. Не по пути нам с крёстным, брат - другая у нас дорога! Дай срок - поднимем голь, пошарпаем, как Васька Ус, бояр по Волге, навестим турчанина и кизылбашца.
      Не гулял со мной к персиянам Фрол - остался дома.
      - Погляжу я за Олёной Микитишной, за детьми твоими - Гришаткой и меньшим. В обиду не дам! - пообещал мне Фрол.
      - Жди, Фролка - вернусь я, и грянет имя Разиных по Руси! - толкнул я брата в бок.
      Мы обнялись на прощание и поцеловались.
      Встретились после персидского похода - он пришёл вместе с Василием Лавреевым.
      - Брат, радуюсь, что вижу тебя живым и лихим атаманом! - кинулся обнимать меня Фрол.
      Расцеловались.
      - Жёнку твою доглядел и детей - все живы, здоровы, ждут.
      - Дождутся, - добродушно хмыкнул я и крикнул есаулу: - Лазарка, подай вина брату моему единокровному и лихому атаману Ваське Усу!
      Фролка с улыбкой поднял кубок и окинул шатёр взглядом:
      - Богатый ясырь, атаман! За удачу твою военную, за волю казацкую!
      Стукнулись и выпили залпом. Я обнял брата за плечи:
      - Вот теперь люб ты мне, Фрол - говоришь, как настоящий казак! Лазарка, тащи мой малиновый становой кафтан персидский!
      - Брат мой, атаман - бери меня к себе на службу - буду верой и правдой служить, помогать казацкому делу!
      - Лей, Лазарка - почему пустуют кубки?!
      Стукнулись кубками втроём, выпили.
      - Теперь я с тобой, брат! - выкрикнул Фрол.
      Было всё это, было... Или не было? Было, совсем недавно было - вместе с ним поднимали Русь против бояр и воевод.
      В разгар лета, уже после взятия Царицына, я послал его на Дон, выделил десять лёгких пушек, телеги с царицынским дуваном и напуствовал:
      - Дуван раздашь по казацким городкам. Поднимай людей, присылай ко мне, зови за собой!
      - Всё сделаю, брат.
      - Возьмёшь казну в сорок тысяч рублей - храни её, пригодиться.
      - Сохраню казну, атаман, - Фрол невинно смотрел на меня.
      - Сплачивай вокруг себя голутвенных - их много на Дону ещё осталось. Присматривай за домовитыми и крёстным - это ещё та змея, волю казачью легко продаст. Смотри за ним - наверняка свяжется с Москвой, записки государю будет слать.
      - Не волнуйся, Степан - всё выполню.
      Я отвернулся в сторону:
      - За детьми присматривай да жёнкой Олёной - говорят, крутит с пасынком Корнилы, - на моих губах мелькнула усмешка. - Была бы моя воля - свиделись бы. Не молчи, шли вести с Дона - отписывай мне, что творится по городкам, особенно в Черкасске. Крепи Кагалиник.
      - Укреплю.
      - Пройдёт лето, сделаешь дела и, согласно нашего уговора, выйдешь со всеми набранными людьми к Коротояку. Ударишь по русским уездам - к этому времени крестьяне управятся со своими делами и освободятся от земли.
      - Не волнуйся, атаман - подниму землепашцев и ударим вместе с моими казаками по боярам. Ведь мы - Разины! - засмеялся Фрол и обнял меня.
      Мы трижды расцеловались.
      - Скоро вся Русь поднимется, брат-атаман! - он легко вскочил в седло подаренного мною аргамака (из тех, что везли персы в бусе в подарок московскому царю).
      Не дошёл подарок.
      - Славная у тебя судьба, брат! - весело улыбался Фролка. - До встречи в Москве!
      Солнце играло на даренном мной колонтаре, украшенном золотыми насечками.
      Он отправился на Дон, а я - на Астрахань...
      Записки свои брат посылал исправно. Осенью он оставил Паншин городок и с тысячей человек (часть шла конницей вдоль берега, остальные в стругах) пошёл на Москву. Перед златоглавой стояли Коротояк и Воронеж - бояре не дремали. Я в это время стоял под Симбирском и даже не догадывался, что он принесёт мне несчастье.
      Бестолково протоптавшись под Коротояком и, так и не взяв городка, Фрол под натиском бояр отступил назад. На судах вернулся на Дон в Кагальник. Здесь мы и встретились - растерянные, непокорённые, злые и охочие до боя. Встретились, обнялись и расцеловались:
      - Здравствуй, брат!
      - Здравствуй, брат... Столько времени прошло - целая жизнь.
      - Фролка, а чуб-то у тебя седой!
      - А твоя голова, атаман?! В ней седины больше, чем смоли и в бороде то ж...
      - Ничего, брат - мы ещё крепки, а главное - живы... Отсидимся на Дону, по весне вскроется река и снова двинем на Русь.
      - Я верю, Степан - нас ещё бояться. Люди, вкусившие волю, просто так теперь в ярмо не полезут. Бояре их только кровью загонят.
      - За нами Царицын, брат! - хлопнул я его по плечу. - Рано нам отдыхать. Возьмёшь полсотни казаков - это всё, что у меня пока есть...
      - Устал я, брат - может мне остаться?! - Фрол виновато посмотрел на меня.
      - В городе будешь сидеть, в тепле. Надо сохранить его, Фрол! - я потряс брата за плечи. - Нам надо его сохранить! Город и людей! Смотри, чтобы не разбежались. Я бы сам поехал, но здесь дел больше - домовитые начинают головы поднимать. Открутить им их, как тому кречету, что ли?! А больше всех мутит воду Корнила Яковлев. Справишься? Всех лучших казаков отдаю.
      Мы внимательно смотрели друг на друга, словно испытывали на прочность. Наконец на лице Фрола проступила весёлая, озорная улыбка - она всегда молодила его лет на десять, делала похожим на девушку:
      - Справлюсь, брат.
      - Пиши мне обо всём.
      - Напишу, брат.
      Обнялись, расцеловались...
      Так и будет Фрол мотаться из Царицына в Кагальник и наоборот, пока...
      Прости, брат, беру вину на себя, но видно, таков наш путь, другого не дано. Одного мы корня - Разины. Тебя повязали в Царицыне и доставили в Черкасск. Когда ты увидел и меня в плену, ты сломался - истаяла твоя надежда на волю и братову подмогу.
      Бледный, перепуганный, ты отказывался от еды, не разговаривал ни со мной, ни с Корнилой. Я боялся, что ты тронешься рассудком. Если ты верил мне раньше, верь и теперь - нам вместе идти до последней черты. Верь мне Фрол, держись - мы свободные люди, мы казаки...
      * * *
      Фрол больше не кричал, только временами издавал тихие стоны. Бояре вспомнили про меня.
      - Скоро государь прибудет. Поднять злодея на дыбу - пусть покается.
      - Кнута ему! Кнут язык шевелит!
      Идут помощники заплечного, но я поднимаюсь сам.
      Вокруг скалятся, глядят с любопытством и злорадством боярские рожи. Долгорукого среди них нет - вышел.
      - Ишь, глазами как зыркает - сразу видать, что вор!
      - Хулитель веры православной - гореть тебе в аду!
      - Кнута ему, кнутовича - чтоб шкура полезла! - засмеялся самый толстобрюхий боярин.
      - Он живой нужен, чтобы вся Москва видела казнь Стеньки-Рзбойника, елейным голосом сказал зеленоглазый дьяк.
      Палач осовбодил Фрола от дыбы и, бросив стонущее тело в угол на плаху, кивнул помощникам:
      - Обдайте его водой - совсем слабый, ещё помрёт раньше времени.
      Я остался без присмотра. Палач снял со стены кнут и принялся его разглядывать. Толстобрюхий боярин приблизился ко мне вплотную.
      - Ну, Стенька Разин - скажи, как казаковал в Персии? Говорят, привёз несметные шаховы богатства - золото, каменья?! В Астрахани богатые подарки раздаривал воеводам?! Не молчи! Персидская княжна была у тебя в наложницах? Была?!
      Его заплывшие салом глазки заблестели и хитро мне подмигнули.
      Зря они забыли обо мне. С размаху я ударил боярина в лицо. Он взвыл, закрывая руками разбитый нос, а я с рычанием схватил его за шею и стал душить:
      - Хочешь знать, что было в Персии, пёс?!
      Кулак палача с проклятиями опускается мне на темя.
      - Сатана! Не углядел! - ревёт палач и оттаскивает меня в сторону.
      Я смеюсь, потому что боярин бежит к лавке, плюхается на неё и быстро крестится - в его маленьких, красных глазёнках застыл страх. Сколько я навидался таких глаз, ждущих смерти. Русые усы и борода трясутся - боярин бормочет молитву.
      - Что, толстобрюхий - не прошла охота слушать сказ про Персию и шахову дочку?
      - Изыди, чёрт! - креститься боярин.
      - Жаль, что ты мне раньше не попался - я бы тебя уважил, повесил бы на первой встречной осине!
      Боярин вскакивает и бежит из пыточной.
      Рядом стоит дьяк, ухмыляется и качает головой.
      - Я бы и тебя, пучеглазый, в воду бросил!
      Дьяк хмурится. Бояре после замешательства кричат:
      - Кнута зверю! Кнута ему!
      Кнут просвистел и впился в спину.
      - Нет там ничего нового, приятель! - хриплю я палачу.
      - Сказывай, вор, о разбое в Персии! - кричит дьяк и тычет в меня пальцем.
      - Славно было в Персии! - кричу я, чувствуя треск рвущейся шкуры.
      Я закрываю плотно глаза и стискиваю зубы...
      - Персия, - шепчу я...
      Кнут свистит и жжёт спину. Слышна тихая ругань палача:
      - Эка, чёрт, кровяной - словно свинья!
      - Это ты свинья! - моё сознание мутиться...
      Я не слышу оживлённого говора бояр - я чую плеск тёплого Хвалынского моря. Ветер принёс сладкие и ароматные запахи садов. Перед глазами не тень палача, а загорелые спины казаков, скрип уключин, плеск вёсел и дружный вскрик:
      - Нечай!
      - Нечай!
      Свист Ивана Черноярца, ближайшего друга и есаула.
      - Батька - шаховы бусы!
      Васька Кривой - не знающий страха казак, вскидывает вверх руку с саблей:
      - Батька, веди вперёд - покажем им "Бисмиллахи рахмани рахим"!
      - Рвусь к вам - вскоре свидимся, атаманы мои преданные: Ваня Черноярец, Серёжка Тарануха, Макеев Пётр, Серебряков... Слышите ли вы меня?
      - Слышим, батько!
      Персия...
      * * *
      В середине лета 1668 года мы внезапно объявились с моря в Кизылбашских владениях где-то между Дербентом и Шемахой. И началось... Славное времечко, славное! Меня окружали самые верные и преданные товарищи - друг сердечный Серёжка Кривой, красавец и балагур Иван Черноярец, рассудительный Фрол Минаев, умница Якушка Гаврилов, бражник-поп Василий... Не сгинули вы навечно запомнит вас Русь, и долго будут вас клясть толстобрюхие бояре, прислушивающиеся в ночи к разбойному свисту. Не отвернётся от вас и отец небесный - сколько невольников освободили мы из полона. Всё зачтётся. Думу думаю, что с тем шеститысячным отрядом не в Персию надо было идти, а сразу же на Астрахань, Царицын. Мы уже тогда могли встряхнуть всю Русь.
      Жаркое выдалось лето, сухое. Вдоль дорог стояла ярко-рыжая пыль, скрипевшая на зубах, чернившая лица, покрывавшая тело сухой коростой. Казачьи сотни с гиком и свистом мчались по дорогам, врывались и опустошали селение за селением вдоль побережья. Поднимались по каменистым горным дорогам, выглядывали в море, где казачьи струги неслись белыми птицами, полнились добром. Хороший ясырь, а сколько его было впереди. Казаки славили батьку - вот она, слава, вот оно - богатство! Не пустыми вернёмся в станицы, а там, глядишь, придёт прощение от государя за службу ратную - ведь нагнали шаху страху. Начало было удачным - персидские воеводы не успевали защитить или предупредить городки от надвигающейся казачьей лавины. Нашими козырями были быстрота и особая казачья удаль.
      Крупные города оставались в стороне. Так прошли Дербент, Шемаху, Баку только пожгли и порубили их посады, мстили за вековые обиды, за наших полонянников.
      Я первым врывался в персидские селения на взмыленном коне под удалой казачий свист. За мной в охранении - Серёжка Кривой.
      - Батька, дьявол тебя забодай, охолонись малость! - кричал он мне.
      "Ах, Серёжка, Серёжка - лучше бы ты себя так одёргивал. Что было бы, будь ты со мной под Симбирском - не стряхнули бы нас воеводы... "
      Слышен сабельный свист. Крики басурман:
      - Бисмиллахи рахмани рахим! (Во имя Бога милостивого и милосердного!)
      - Секи их, казаки - они не жалели православных!
      - Руби их, казачки, за наших жён и девок поруганных, угнанных в полон!
      - На пику их за отцов наших, лежащих под степным ковылём!
      Получился не поход за зипунами и фараганскими коврами, а настоящая война. Сотни посёлков оставались за нами в бурой пыли, в треске пожаров. Собаки выли над трупами мужчин, жён и детей. Казаки неиствовали, мстили за причинённые им обиды. Война есть война. Врываясь в городки, казаки расправлялись с шаховыми солдатами, затем вырезали богатых купцов и их служак, всех обидчиков, на которых указывала городская голь, всех, кто оказывал или пробовал оказать сопротивление.
      К берегу подходили струги и загружались захваченным ясырём: коврами, золотом, драгоценной утварью и камнями, украшенными золотом, оружием, жемчугом, дорогими, заморскими тканями. Волокли в струги пленных и ставили у берега бочонки с вином - праздновали победу над басурманами. Пьяные казачки с хохотом обряжались в дорогие, расшитые золотом халаты, украшали папахи золотыми диадемами, надевали на заскорузлые, распухшие от весёльной гребли пальцы перстни, на кисти - браслеты.
      - Батьке слава! Степану Тимофеевичу - урра!!!
      - Атаман, веди нас дальше!
      Хмельной, я стоял с полной чашей, покачиваясь в казачьем кругу. На дорогом ковре лежали ближние есаулы, облитые вином.
      - Гей, соколы - отомстим персидским собакам за наши обиды! Пусть помнят удалых ребятушек Стеньки Разина! Надолго помнят! - я выхватил саблю и она начала свистеть у меня над головой. - Пейте, гуляйте, соколы - празднуйте победу над мусульманами!
      Порыв ветра приносит запах гари. Слышно, как весело занялся пожар, скрыл городок. Даже сюда доносится плач прекрасных чернооких персиянок.
      - Эй, казаки - женю вас всех! Хватайте кизылбашек - оставим правоверным после себя память!
      - Вот так атаман - слава Степану Тимофеевичу!
      Казаки хватали персиянок за длинные чёрные косы, тянули их к себе и с хохотом целовали в алые, кричащие рты, заставляли пить вино, насильничали, тянули за собой в море.
      Что же это был за посёлок? Теперь не упомнишь - все они схожи... Некогда было осматривать - время не ждало.
      Сказочный дворец, утопающий в зелёном острове сада. Плеск фонтанов, несущих прохладу. Золотые, дымящиеся плошки с нефтью. Золотая арка - впереди белый мрамор дома, прохлада чистых плит. Белые ступени. Я несусь впереди. За мной чуть отстал Сергей. В голове хмель, веселье. Миновали майдан, где разбили винные погреба купцов. Навстречу двое шаховых солдат с обнажёнными махайрами. Выхватил пистоль и нажал курок, наставив в грудь ближайшему персу. Саблей отвёл удар второго солдата и тут же достал его шею. Голова покатилась вниз, бешено вращая выпученными глазами и подпрыгивая на ступенях.
      - Берегись, атаман! - кричит Серёжка.
      Слышу выстрел его пистоля. В дверях падает ещё один солдат в золочёном колонтаре и пикой в руках.
      - Вперёд! - кричу я и перепрыгиваю через мёртвое тело.
      Серёжка бьёт из пистоля с лёту точно между глаз - даром, что кривой.
      Врываюсь в тёмный зал. Перед глазами блеснул кривой турецкий ятаган. Отпрыгиваю в сторону и с размаху рублю. Замечаю, как темнеет белоснежная чалма и к ногам падает седобородый старик.
      - Пёс! - кричу я.
      Чалма откатывается в сторону и обнажает лысый череп, из раны на котором сочиться кровь. Рядом лежит ятаган - на золотой рукояти крупный, редкий рубин. Я склоняюсь, чтобы поднять оружие и тут на меня с криком и плачем бросается она...
      - Отец! О, мой отец! - кричит она, и её кулачки с ненавистью барабанят мою грудь.
      Неожиданно в её руке появляется узкий генуэзский кинжал, и она пробует им меня ударить. Смеясь, я вырываю у неё из рук кинжал и откидываю в сторону. Оборачиваюсь к вошедшему Серёге:
      - Смотри, какая райская птица мне попалась!
      - Красавица! - соглашается есаул.
      Огромные глаза, словно чёрный омут, закружат, унесут в пучину - не вынырнешь. Бархатные опахала ресниц, алый бутон пухлых губ, жемчужные, ровные зубы, две чёрные, достающие до пола косы. Персиянка одета в золото и жемчуга, алые персидские штанишки и короткие, расшитые мелким жемчугом полусапожки. Юлдус - это значит "звезда".
      В испуганном, тёмном омуте её глаз, под огромными ресницами отразился я - чёрный от солнца и пыли, пропахший потом и кровью, залившими мой кафтан. Мы замерли - один подле другого. Она - испуганная, маленькая птичка - в глазах застыл ужас. Я - победитель, атаман "гяуров", страшный разбойник. Щемящая тоска вдруг стиснула мне сердце, мне стало её жаль - диковинный, аленький цветочек. Как она прекрасна - редкая краса! Не выдержав, я впился в её губы - забыть, всё забыть: войну, боль и всё остальное! Она закричала и попробовала выцарапать мне глаза.
      - Ах ты дикий цветок! - её сопротивление лишь распалило меня, и я повалил принцессу на пол. - Уйди, Кривой! - кричу есаулу.
      Персиянка плачет, кусается, а я смеюсь,
      - Ты мой ясырь, моя добыча. Теперь ты всегда будешь со мной! - я рву её такие непрочные и лёгкие одежды...
      Много позже я спускаюсь по ступенькам дворца. На моих плечах трепыхается и плачет ковёр. На ступеньках сидят Серёжка и Черноярец.
      - Отнесите её в струг!
      Серёга смотрит на меня и спрашивает:
      - Атаман?!
      - Я сказал - в струг!
      Он молча повинуется, но в его глазах укор.
      Я обнимаю Черноярца:
      - Это моя славная добыча - потом увидишь!
      Иван протягивает кувшин с вином. Хмельные глаза подмигивают мне:
      - Отведай, атаман, закрепи удачу - славное вино нашли казаки!
      Горькая, терпкая сладость вина напоминает мне её имя - Юлдус. Это единственное, что она мне сказала...
      Любила ли она меня? Нет. Ненавидела - рабы никогда не любят своих хозяев. Только я не хотел видеть её своей рабой - а она никем иным быть тоже не хотела. Я любил её, я мог подарить ей целую Персию. Она всегда молча и безропотно принимала меня. Я же вкушал её ласки - ласки испуганного ребёнка. По ночам я слышал, как она тонко и тихо плачет и молится своему богу... Единственное, что она мне подарила - своё имя...
      Как-то в одном из городков я с есаулами разъезжал по улице и вдруг из какой-то подворотни выскочил под ноги коню и бухнулся на колени перс в залатанном халате. Размазывая слёзы по щекам, он что-то лопотал, указывая на старую, покосившуюся хижину в конце улицы.
      - Ну-ка, есаулы, проверим - чего от нас хочет басурманин, - я направил коня в конец улицы.
      Из хижины доносились женские крики.
      - Никак, казачки балуют, - хмуро процедил Серёжка Кривой.
      - Сейчас проверим, - я соскочил с коня и решительно толкнул дверь ногой.
      Двое пьяных казаков в голубых кафтанах, из бывших стрельцов Лопухина, раздели и пытались изнасиловать дочь и жену перса. В центре хижины, на ковре лежал зарубленный молодой сын хозяина. Стрельцы, увидев меня, пьяно заорали:
      - Батька-атаман - смотри, каких курочек поймали!
      Один, пьяно шатаясь, шагнул мне навстречу.
      Я рассёк его от ключицы до паха. Второго порешил Серёжка. Женщины испуганно смотрели на нас, прикрывая руками оголённые места. Перс кинулся к нам, что-то лопоча.
      - Уходим, Сергей!
      Пламя вспыхнувшего от пожара городка трепетало малиновыми языками, отражаясь в вечернем море. Перегруженные добром струги были готовы к отплытию.
      - Эй, казачки-работнички, - я поднял саблю над головой, - видите?!
      - Видим, батька! - весело прокричал берег.
      - Вот этой саблей порублю, если дознаюсь, что кто-то обижал голь. Неважно, кто он - перс или христианин. Зарублю!
      О смерти двух стрельцов уже знали.
      Струги молча отчалили от берега без прежних шуток и весёлого свиста.
      - Из-за баб порубил удальцов, а сам персидскую княжну держит на струге, - сказал кто-то тихо за спиной.
      Я резко обернулся. Мохнатые шапки опущены вниз - никто не смотрит вперёд. Вёсла быстро поднимаются и без брызг опускаются в море.
      - Кто?! - выкрикнул я.
      Молчание.
      Я знал, что казаки недовольны появлением на головном струге прекрасной полонянки. "Околдовала батьку-атамана. Приворожила к себе - и друзья ему теперь не друзья!" Ревновали меня...
      - Не за баб я их порешил, не за жёнок персидских, а за совесть их, что позволила им обидеть такого же, как и они, человека, - я улыбнулся. Вешайте бояр, разоряйте купчишек, рубите шаховых наместников, а своих - не троньте. Нам сопутствует удача, на Дону песни сложат о нашем походе, а здесь ещё век будут помнить и ночами высматривать синее море - не плывут ли где казачьи струги. Столько мы уже освободили наших братьев христиан-полоняников?! Ждут нас - так и помчимся дальше по побережью, принося братам свободу и карая их хозяев - пускай запомнят ватагу Стеньки Разина!
      - Запомнят, атаман, - отозвались повеселевшие казаки.
      В следующих городках казаки вместе с городской голью и рабами врывались в дома басурман с криками "Христос!" и не знали пощады.
      В июле мы объявились в шахской области - Мазедаране и подступили к Решту. Уверенные в себе и своей непобедимости, мы высадились на берег, даже не разведав городские посады, а перед нами, словно из-под земли, появились войска Будур-хана. Взяли в кольцо.
      - Влипли, атаман! - крикнул Фрол Минаев.
      - Пусть попробуют взять - сами будут не рады! - недобро усмехнулся Серёжка Кривой.
      - Пустим кровь басурманам, коль доведётся сложить головушки! - Иван Черноярец медленно вытащил саблю.
      - Говорить будем! - решаю я. - Как раньше решали - станем проситься на шахову службу. Дескать, ушли от московского государя, челом бьём на службу к шаху Аббасу. Землицу просим на поселение, пусть харчи выделяют. А мы послужим верой и правдой.
      - Пустил один глупец волка в овчарню! - улыбнулся Черноярец и нехотя вложил саблю в ножны.
      - Хоп! - я направил коня в сторону персидского войска.
      Будар-хан был глуп и труслив, а может - слишком спесив: как же укротитель казачьей вольности. Неверные укрощены и изъявили желание служить Аббасу II. А, может, проявил осторожность и терпеливость - не хотел проливать слишком много крови своих подданных.
      Нам разрешили встать рядом с городом. Будар-хан за свой счёт назначил нам харчи, разрешил казакам мыться в городских банях и торговать на базарах, тем более, что казаки не торговались за свой товар, а жадные купцы спешили накачать их вином и забрать ткани и драгоценности, принесённые на торг. Хану я отослал дары: золотое блюдо с венисами и соболью шубу. А в Исфагань уже мчались ханские гонцы к шаху Аббасу.
      Прошло несколько дней. Казаки осмелели и начали чувствовать себя хозяевами города - задевали именитых горожан, приставали к женщинам, пытались срывать с них чадру, чтобы увидеть лицо. Каждый день докладывали хану о чинимых казаками безобразиях. Будар-хан нервничал, но сдерживал себя, ожидая ответа от хана. Наконец, казаки обнаружили винные подвалы хана.
      Я гулял с есаулами по базарной площади, дивился на ревущих верблюдов и баньянских мартышек, смотрел на танцующих змей, на узоры палаток с яркими шелками и блестящими, булатными сталями. Мы мяли в руках липкий, сладкий виноград, разрезали оранжевые апельсины и пили из них сок, вытирая сладкий рот рукавами кафтанов. Мой чёрный, расшитый жемчугом кафтан с золотой цепью с алмазной звездой на груди привлекали внимание - вокруг толпились люди, показывая на меня пальцами. Есаулы крутыми плечами оттесняли их в стороны. Толпа закричала и расступилась - к нам протолкались трое казаков.
      - Батька-атаман! - закричали они хором. - Мы нашли ханские подвалы там крепкое, душистое вино! Старинное!
      - Так в чём дело?! - строго спросил Якушка Гаврилов.
      - Так охраняют его басурмане!
      - А что, соколы - не отведать ли нам из хановых погребов старинного да духмяного вина?! Ведите, робяты, к подвалам!
      Возле вросшего в землю старого кирпичного дома стояли двое ханских солдат. Рядом с ними была кучка возбуждённо переговаривающихся казаков.
      - Батька! - закричали они, увидев меня. - Дозволь испробовать ханского вина!
      - Пробуйте, робяты! - весело разрешил я.
      Казаки подступили к солдатам. Те не особенно сопротивлялись, отступили от дверей и бросились бежать вниз по узкой, кривой улочке.
      Дружно двинув чугунными плечами, казаки вынесли двери.
      - Смотри-и-и!
      В сумерках подвала стояли огромные, запотевшие глиняные кувшины, наполовину врытые в землю.
      - Гуляем, хлопцы! Атаман Степан Тимофеевич - добро пожаловать на ханское угощение! - казаки пропустили меня вперёд.
      Я выхватил саблю и подступил к кувшину.
      - Сейчас попробуем, какое оно старинное! - я взмахнул саблей и рубанул по кувшину.
      На кафтан брызнула алая пряная струя.
      Я подставил рот и сделал несколько коротких глотков:
      - Хлопцы, вино отменное - фряжское.
      - Да здравствует атаман, Степан Тимофеевич! - казаки ринулись на кувшины, как на штурм.
      Кто-то побежал звать друзей, торговавших на майдане.
      С этого всё и началось. Вскоре к майдану прибежали около десятка солдат хана. Стали угрожать. Я вывалился на порог:
      - Гей, соколы - руби басурманских псов!
      Пьяная волна выкатилась из подвала и вдавила солдат в землю. Мы устремились вниз по улице.
      - Руби магометан! Гуляй, казаки - наш город! - раздавались пьяные крики.
      Навстречу пьяным казакам спешили солдаты и городские жители. Завязалась схватка. На базаре казаки разоряли купцов - своих недавних партнёров.
      - Жги их! Бей их! - кричал я, размахивая саблей, бросаясь на обороняющихся жителей. - Гей, есаулы-атаманы - за мной!
      - Мы здесь, батька! - подал голос Серёга Кривой.
      Жителей становилось всё больше, и у всех было оружие. Нас окружили со всех сторон.
      - Не ладно, Степан Тимофеевич - добром всё это не кончится! Басурман много и они нас окружают! - торопливо докладывал единственный трезвый среди нас Фрол Минаев.
      - Гей, хлопцы - за мной! - крикнул я, и мы стали пробиваться к морю.
      Это давалось не так легко - против нас поднялся весь гарнизон Решта, все обиженные, озлобленные казаками жители.
      - Бей неверных! Правоверные, уничтожим подлых гяуров! - слышались крики сквозь бой пищалей и пистолетов и сабельный звон.
      К морю мы пробились с большими потерями, кинулись к стругам и ушли. В море отрезвели от ханского вина и от пролитой крови. Дорого нам обошёлся винный погреб. Сделали перекличку.
      - Говори, Серёга, - я устало полулежал на корме на подостланном, дорогом персидском ковре.
      Загорелое лицо есаула блестело от пота, на скулах чернели росчерки сажи. В горящих глазах ещё бродил хмель, но не вина, а недавнего боя.
      - Хорошо погуляли, атаман - эти собаки надолго нас запомнят! - он сплюнул за борт, что давно стало его привычкой, не предвещавшей ничего хорошего.
      - Говори.
      - Ты знаешь - казаки пару бочонков с вином в струг притянули.
      - Да не томи ты!
      Лицо Кривого застыло:
      - Четыреста человек оставили в городе и все наши пушки - их солдаты Будар-хана уничтожили. Полон наш...
      - К чёрту полон и пушки! - перебил я. - Четыреста казаков потеряли!
      Я с ненавистью посмотрел в сторону берега - Решт уже был далеко, но на самой кромке берега можно было разглядеть серую кромку горожан, празднующих победу над казаками. Я стал сдирать с себя залитый и пропахший вином кафтан. Выкинул его за борт. Ветер сразу же прилип к обнажённому, потному телу.
      - Тащи, Серёга, бочонки! Черноярец, где ты, бисов сын?! Собирайтесь, есаулы - помянем наших хлопцев!
      - Сегодня они - завтра мы! - заметил Кривой.
      - Мы посчитаемся с басурманами, обязательно посчитаемся! Сыграем тризну по нашим удальцам! - пообещал я.
      * * *
      В Фарабате мы рассчитались за всё. Город сожгли, а наши струги вновь были переполнены добычей и едва не черпали воду своими бортами.
      Зимовали на полуострове Миян-Кале в шахском заповеднике. Вырыли бурдюжный город, насыпали вал, справили частокол. Со всех сторон - болота да зыбучие пески, так просто не подойдёшь. Нас обложили войска Аббаса, но не трогали - жали лета. Встречались в коротких стычках. Зима выдалась лютой и голодной. От грязи, комаров, болотных испарений и недоедания появились болезни. Зима унесла очень многих. Казаки устали, часто говорили о доме, о станицах.
      Едва кончились зимние штормы и метели, едва пригрело солнышко, мы, обманув шаха, вышли в море и объявились на Трухменских землях. Казаки мечтали отогреться и отъесться после болезненного и голодного Миян-Кале. С огнём и кровью прошлись по трухменским кочевьям. Робята лютовали, хотели оторваться за зимнюю отсидку. В струги волокли войлок, бараньи туши, кувшины с конским молоком. Приоделись в тёплые туркменские малахаи. Отогрелись и наелись. Глаза заблестели, на серых от пыли, смуглых, пропечённых персидским солнцем лицах вновь появились улыбки. Заговорили об удачном походе и удачливом атамане - Стеньке Разине, и... о возвращении домой.
      Домой, на Дон - я туда тоже стремился, особенно после того, как погиб мой названный брат Серёжка Кривой. Погиб он в одном из налётов. Сразила его пуля удачливого тайши, и не стало Серёги Таранухи по прозвищу "Кривой". Погиб мой верный есаул, спит вечным сном в туркменской земле.
      А встретились мы с ним на Тереке - он пробивался ко мне с боями, торопился принять приглашение в Персию. Обошёл посты Унковского, проскользнул мимо Царицына и Астрахани, а на Карабузане в пух и прах разбил стрельцов Григория Оксентьева, которых выслал ему навстречу воевода Хилков. Начальника стрелецкого, немчина и пятидесятника подвесил за ноги, бил ослопьем и кинул в воду. Была в нём та же ненависть к боярам и воеводам, что и во мне. Откуда она - не признавался. Пленников не брал, простых людей не трогал, дуван свой раздавал нищим, а начальных и боярских людей убивал, не зная пощады. Славный был казак - жаль, что его не было со мной под Симбирском. Таких, как он, мне бы с десяток и тогда вздохнула бы вся Русь от бояр и воевод.