* * *
      Не стало Серёги, и вместе с ним растворились в горечи и кручине слабость моя и жалость. Вернулись мы в Гилянский залив, вновь жгли селения шаха, выжгли посады Баку и в довершении ко всему одержали славную победу над флотом шаха, которым командовал сам Менеды-хан. Хан сковал свои плоскодонки-сандалии цепью, не хотел выпускать казаков, вот жадность его и погубила - он сам себя посадил на цепь. Из пятидесяти плоскодонных лодок-сандалий ушли только три, остальные мы сожгли и пустили на дно недалеко от Свинного острова. Менед-хан спасся. Вместе с ним ушла горстка солдат - лишь малая часть из четырёх тысяч воинов его славной армии. Мне в аманаты достался его молодой сын Шамбалда.
      С такой победой можно было возвращаться домой. Слава наша гремела по всей Руси. О нас говорили не только в казацких станицах и городках, не только на улицах Астрахани, Царицына, Симбирска, Казани, Москвы, но и в европейских столицах. Даже на далёком Альбионе узнали имя Стеньки Разина.
      Мы повернули к дому, увенчанные славой, перегруженные богатым ясырём и нам никак нельзя было избежать встречи с Астраханью.
      - За такие подвиги простит нас государь, помилует! - говорил я казакам.
      Как назло, по дороге наткнулись на две персидские бусы - ещё одно искушение, не могли же мы их оставить. Одна была набита товаром купца Мухамеда-Кулибека, вторая везла от шаха Аббаса II в подарок великому государю Алексею Михайловичу чистокровных шаховых аргамаков. Таких коней казаки не упустят.
      Встали в устье Волги на скалистом острове Четыре Бугра - судили, рядили, как прорываться через Астрахань на Дон. Знали, что ждёт нас со стрельцами князь Львов Семён Иванович, но не знали того, что получил князь от государя грамоту с царской милостью к казакам Стеньки Разина и отпущением всех вин и предложением служить ему, великому государю. Видать, слава "защитника православных и победителя басурман" мешала московским боярам покончить с вольным атаманом.
      В землянку заглянул Иван Черноярец:
      - Батька, от князя Львова человек - кличут Степаном Скрипициным.
      - Веди Степана, - я отодвинул от себя кубок с исфаганьским вином.
      Не думал, что пропустят - на горизонте мелькали струги князя Львова. Ближе подходить к нам боялись, но вынуждали вновь поворачивать в Персию. Казаки были готовы прорываться домой с боями.
      В землянку спустился стрелецкий сотник, сопровождаемый Черноярцем.
      - Что скажешь, Степан Скрипицын? Вишь - почти тёзки! - я налил стрельцу вина в стоящий рядом пустой кубок.
      Стрелец смело поднял кубок и осушил его одним махом, затем вытер рот и усы малиновым сукном кафтана.
      - Воевода, стольный князь Семён Иванович Львов просил сказать, чтобы вы шли в Астрахань с миром, а оттуда домой - на Дон.
      - Это что ж такая часть?! - я весело подмигнул Черноярцу.
      - Есть у воеводы выданная вам охранная царская грамота.
      - Ого! - воскликнул Черноярец.
      - А ещё велел передать, чтоб пушки, которые взяли на Волге и в Яицком городке, вернули, а с ними и беглых служилых стрельцов.
      - У нас нет беглых - у нас все вольные! - отрезал я. - Значит, нас в Астрахань приглашают?
      - Князь Львов будет ожидать на берегу с царской грамотой...
      - Ну-ка выйдем, Степан! - я поднялся с деревянной лавки.
      Мы вышли наверх. Свежий ветер с Волги впился в кудри, растрепал волосы, ухватился за бороду. Полы голубого, прошитого золотой нитью кафтана раздулись, затрепетали. Вокруг бурдюги собрались казаки, тревожно поглядывающие в мою сторону.
      - Гей, соколы! - я хлопнул сотника по плечу. - Человек к нам от князя Львова. Говорит, есть на нас грамота царская, а в ней прощение и милость. Ждут нас в Астрахани, не как разбойничков, а как гостей почётных.
      Казаки весело засвистели, закричали, славя атамана и великого государя.
      - Черноярец, подготовь воеводе подарки за весть и встречу. Шубу ему подбери соболью, жемчуга, каменьев побольше, золочёных кубков фарабатских. На Астрахань!
      - На Астрахань! - разносило эхо казачий крик, заглушая крики чаек и плеск тёмных, глубоких вод.
      * * *
      - Не убейте его, поганцы! - кричал в волнении дьяк. - Казнить некого будет!
      Меня несколько раз окатили холодной водой. Я застонал, но не торопился открывать глаза. Вместо спины у меня была одна огромная, тёмно-красная рана - она уже не понимала, что такое боль. Палач стоял надо мной, тяжело переводя дыхание, устало вытирая с маленького, заросшего чёрным волосом лба бисеринки пота. Они висели, поблёскивая в чёрных кустистых бровях, сверкали среди ресниц. Замаялся.
      - Бей его, злодея! Бей! - кричали где-то в стороне чьи-то озверевшие голоса.
      - Хватит! - донёсся густой бас воеводы Земского приказа князя Одоевского.
      Он всегда молча наблюдал за ходом пытки, никуда не вмешивался, внимательно вслушивался в горячечный бред истязуемого, хмурился, иногда снимал тяжёлую бобровую шапку и протирал тряпицей лысую голову.
      Меня вновь окатили водой.
      - Братца его послушаем - о нём забыли, - напомнил тот же бас.
      Раздался вздох палача - он склонился надо мной и тут же в нос ударил тяжёлый запах чеснока и кислого вина.
      - Убери руки - сам встану! - простонал я с угрозой в голосе.
      "Заплечный" удивлённо отшатнулся в сторону.
      Я с кряхтением поднимаюсь на колени. Холодный земляной пол то приближается, то вновь отступает, словно я ещё в Хвалынском море на палубе струга. Наконец, пол стремительно взмывает вверх - на нём видны засохшие ржавые пятна, которые стремительно растут перед глазами. Я проваливаюсь в красную пелену, под поверхностью которой спряталась тьма. Я ухожу на дно омут засасывает меня всё глубже и глубже.
      - Гей, робяты! - зову я во тьме.
      - Здесь мы, батько - рядом...
      В голове гудят колокола - нас встречает Астрахань многоголосым и всё усиливающимся шумом.
      * * *
      После почти двухлетнего персидского похода мы вошли в Астрахань 21 августа 1669 года.
      Мои струги и струги сопровождавшего нас князя Львова крепостные стены встретили пушечным боем - стрельцы не жалели зелья. Завидев нас, они дружно закричали:
      - Слава атаману-батюшке, Степану Тимофеевичу!
      - Вот ужо он потолкует с боярами и приказчиками! - говорили в толпе.
      - У казаков разговор короткий - каменья за пазуху и в омут!
      - ...Патриаршие и государёвы струги разграбил, а людей боярских посёк, как уходили в Персию.
      - ...На Яике голову старосте отрубили и стрельцов посекли.
      - Многих наших православных из басурманской неволи освободил.
      - Так и надо шахам да ханам!
      - Погоди, не зря вернулись - скоро и до наших доберётся!
      - ...а в царской грамоте милость и прощение - государь к себе на службу зовёт!
      - Конечно - сокол донской не чета царским воеводам!
      - Смотрите - вон он!
      - Смотрите!
      Князь Львов добродушно смотрит на меня. Высокий, статный воевода с чёрными усами и коротко стриженой бородой. На плечах мой подарок - богатая соболья шуба.
      - Видишь, как тебя встречают, атаман?! Герой!
      - Хороша встреча! - соглашаюсь я и низко кланяюсь столпившимся на берегу людям.
      Нарастает их приветственный крик:
      - Слава атаману Степану Тимофеевичу!!! Слава!!!
      - В другой раз зайду - станем под городом, - говорю я воеводе.
      Князь Львов что-то порывается сказать, но я его останавливаю: - Скоро приду, и обо всём потолкуем - и про грамоту, и про пушки, и про полонянников.
      - И аргамаков, что в подарок государю везли, - вставляет воевода и улыбается, обнажая здоровые, крепкие зубы.
      - И про аргамаков, - соглашаюсь я. - А пока дозволь, князь-воевода, моим казачкам вход в город. Товара у них много, пусть торгуют - твои купцы будут довольны.
      - Пусть отдохнут, погуляют, - соглашается князь, - кабаки государёвы сидят без уловной деньги.
      Я смеюсь:
      - До этого мои робята всегда были охочи.
      Струги Львова поворачивают к Астрахани - мы идём дальше.
      - Нечего нам торопиться, - говорю я Якушке Гаврилову и Фролу Минаеву, пусть бояре посидят да подумают, чего ещё от Разина можно ожидать. Пусть напугаются.
      Есаулы смеются:
      - Ладная встреча, батька - ждали нас!
      - Вот и закончился поход за зипунами, - вздыхает Минаев и сдвигает на затылок красную запорожскую шапку.
      - Да новый начинается! - подмигиваю я своим есаулам. - В город пойдёте, присматривайтесь - может, скоро вернуться придётся.
      - Поговорим с голутвенными да стрельцами, - кивает головой Гаврилов. Ведь не зря они нас так встречают. Устроим им Яик-городок!
      В город я вошёл через несколько дней - сошёл со струга по алой ковровой дорожке в окружении верных есаулов. За эти дни они успели узнать город и тайные думы посадских и стрельцов.
      - Батька! - шептал мне в шатре Иван Черноярец. - Ждут тебя там предлагают пошарпать бояр да купчишек. Среди стрельцов смута - жалованья давно не получают, а князь Прозоровский лютует. Ярыжники его ненавидят и стрельцы тоже. То же самое и в Царицыне. Говорят - придёте, откроем ворота и сдадим город, пойдём с вами против бояр и воевод. Люди дождались тебя, атаман - поквитаться хотят, зовут тебя и пойдут за тобой.
      - Большое дело затеваем, Иван - не боишься на плаху?!
      - Батька, да за тобой - хоть к чертям в ад! Серёга Кривой одобрил бы такое дело!
      - Кривой? Давай, Ваня, помянем его - открывай бочонок, ставь кубки.
      Черноярец покосился на вторую половину шатра - там, на ковре, за прозрачной занавеской сидела Юлдус, моя персиянка. Леско Черкашенин сделал ей куклу, и она с ней весь день играла.
      У входа в шатёр послышались голоса.
      - Вот и гости! - усмехнулся я. - Должно быть, опять князь Львов кличет.
      Полог шатра откинулся и снаружи просунулась остроносая, с тёмной щёткой усов, голова Василия Уса.
      - Здорово, атаман - привет тебе привёз с Дона и охочих до бояр казаков.
      - Вот это гость! - воскликнул я, вскакивая и хватая лихого атамана в объятия...
      На следующий день я посетил город. Рядом, оттирая толпу тугими плечами, шли Василий Ус, Фёдор Шелудяк, Иван Черноярец, Леско Черкашенин. Все в разукрашенных, богатых, золотых кафтанах, в лёгких алых чадыгах. У Ивана Черноярца в левом ухе блестит крупный изумруд. Сабли разукрашены драгоценными каменьями, ножны покрыты золотом.
      Вокруг нас толпились чёрные люди - ярыжники, учужники и другая голь перекатная. По толпе вслед за нами шёл ропот.
      - Отец-избавитель наш идёт!
      - Атаманушко-заступник!
      Я поклонился:
      - Как живёте, люди добрые?
      - Глухо живём, батюшко! - закричал ярыжник с впалой грудью. - Нет управы на наших бояр и приказчиков!
      - Соки выпили, жилы повытягивали! - заголосила толпа.
      Фёдор Шелудяк да Леско Черкашенин раскрыли ларец и стали раздавать деньги в протянутые, изъеденные язвами да мозолями руки.
      - Спасибо, батюшко!
      - Защиты просим, каждый день видим батоги от воеводы Прозоровского.
      - Лютует, зверь...
      - Знать, ничего не изменилось, люди добрые? - нахмурился я. - Вволю кормят вас батогами и ослопьем, морят голодом.
      - Истина твоя, Степан Тимофеевич. На тебя надея - только ты можешь навести порядок!
      - А вы?! - грозно вопросил я.
      - А мы, атаманушко, поможем тебе, город откроем! - раздались крики.
      - Что ж - ждите, скоро приду.
      - Скажи, атаман, - из толпы вынырнул молодой оборванец, у которого на лице, измазанном сажей, блестели яркими венисами глаза, - а правда, что твои казачки Царицын уже взяли?
      - Царицын взяли?! - за моей спиной громко рассмеялся Василий Ус.
      - Не ведаю - может взяли, может, скоро возьмут, - ответил я.
      - Тогда возьми и меня в казаки?! - на чумазом лице заблестели белые зубы.
      - Леско, дай ему денег на зипун и саблю! Приходи к нам в лагерь, будешь казаком, - я хлопнул голодранца по плечу.
      Толпа раздвинулась, и мы оказались перед Приказной избой, куда нас настойчиво приглашали. Вокруг суетились дьяки - служилые испуганно и заискивающе забегали вокруг нас.
      Я медленно поднимаюсь по крыльцу, атаманы не отстают. Скрипят выскобленные половицы. Молодые монахи, побросав гусиные перья, таращат на нас удивлённые глаза.
      - Что - не видали таких удалых молодцов?! - смеётся Василий Ус.
      Я прохожу в отдельную комнату. Воздух затхлый, застоявшийся - сильно пахнет лампадным маслом. Пламя свечи колеблется в углу под образами. Нам навстречу кидается длиннобородый дьяк. В его дрожащих руках грамота - он начинает перечислять всё, что я им передал.
      - ...бунчук атаманский, знамёна шаховы, пленённого сына Менед-хана Шабалду, - дьяк вопросительно посмотрел на меня.
      - Да здесь он - передал твоим чернобородым.
      Дьяк смотрит на лист и продолжает:
      - Казну шахову, взятую в бою под Свинным островом, чистокровных аргамаков, что везли в дар государю нашему от шаха персидского Аббаса Второго, сына персидского купца Мухамеда-Кулибека - Сухамбетя, стрельцы... Пушки?
      - Стрельцов выдал.
      - Полонников, взятых в Кизылбаши и в Трухменских землях.
      Я развожу руками:
      - То ясырь общий - не могу лишать других законной добычи.
      - Струги?
      - Да на чём же я на Дон уйду?
      - Пушки?
      - Э, дьяк - ты разорить меня хочешь! А пушки я потерял в Реште. И не надо было тебе грамоту читать - государь и так нас простил!
      - То ведаю.
      - А раз ведаешь, - я поворачиваюсь к Черноярцу: - Внесите дьяку подарки!
      Дьяк замолчал, скрутил и спрятал грамотку, только глазки быстро забегали, оценивая появившиеся богатые подарки: богатые ковры, золотые чаши, шкатулку с каменьями. Дьяк поклонился в пояс. Быстро сбежалась вся Приказная изба. Выстроились и пожирали подарки глазами.
      - Спасибо, Степан Тимофеевич! - склонились все в поклоне, и я вышел в сопровождении есаулов.
      - Жульё! - ругался за спиной Черкашенин. - Отрыгнуться кровью им наши подарки.
      - Отдай им пять медных и шестнадцать железных стругов - хватит с них.
      - Понял. Прозоровский хочет обменять морские струги на речные суда.
      - Обменивай. Есаулы-соколы, заглянем к воеводе Прозоровскому заждался, небось!
      - Заждался - всех подарками наделили, а его обделили, - Якушка Гаврилов рассмеялся. - Князь Львов в новой собольей шубе, что царю в пору, щеголяет, а Прозоровскому завидно.
      - Айда к воеводе!
      * * *
      Князь Прозоровский вышел на крыльцо дома - встречал, как дорогого гостя. Это был высокий, подтянутый старик в голубой бархатной ферязи. На голове клобук, отороченный соболем, на груди лежит седая борода, стальные глаза внимательно меня прощупывают. За спиной топчется брат - Михаил, злые глаза которого гложут моих есаулов. Вот уж приветил бы он нас в Приказной избе на дыбе! Рядом с ними немецкий капитан Видерос - длинные, узкие усы висят над гладким, узким подбородком.
      Я остановился перед крыльцом и с улыбкой поклонился в пояс:
      - Здрав-будь, князь-воевода Иван Семёнович!
      Щёлкнул пальцами: вперёд вышли Якушка Гаврилов и Иван Черноярец с богатыми подарками на руках - расшитыми золотом тканями, большим бухарским ковром, золотой исфаганьской посудой. Глаза у князей при виде дорогих подарков алчно заблестели, точь-в-точь как у дьяков в Приказной палате.
      - Прими подарки от вольных казаков!
      Черноярец вслед за Гавриловым положил на крыльцо тяжёлый ковёр.
      - Здравствуй, здравствуй, Степан Тимофеевич! - воевода потеснился на крыльце и отодвинул брата в сторону. - Проходи, гостем будешь.
      Я стал подниматься по крыльцу.
      - Многовато у тебя людишек, Степан Тимофеевич - переписать бы всех надо, - князь Прозоровский ласково улыбнулся и повёл меня в горницу.
      - Зачем переписывать - все мои, донские, а с Дону, как водиться, выдачи нет?!
      - Ты ещё не на Дону, - хмуро бросил брат воеводы Михаил.
      - Значит, скоро буду - царь грамоту выдал, все вины простил!
      - Пушки не все сдал! - не отставал Михаил Семёнович.
      - Ваши сдал, свои оставил - в честном бою были добыты у нехристей.
      - Усаживайтесь, гости, - пригласил воевода, обводя рукой стол. - Чем Бог послал.
      Бог не обделял воеводу Прозоровского - на столе стояли яндовы, наполненные водкой, вином, медами, блюда с жареными гусями, куски кабана и рыбы, на больших серебряных подносах лежали большие жареные чебаки, густо посыпанные зелёным луком, тут же пряники и коврижки, обсыпанные сахаром. Слуги наполнили кубки. Пришла тучная боярыня Прасковья Фёдоровна - жена воеводы.
      - За великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича! - провозгласил воевода.
      - За государя! - отозвался я.
      Мы осушили кубки. Их тут же наполнили заново.
      - Слава о тебе пошла гулять по Руси.
      - Тебе виднее, князь. Знать - время пришло.
      - Пришло время браться тебе за ум, Степан Тимофеевич. Погулял и будет государь на службу зовёт.
      - А я не отказываюсь.
      - Ты всё же товары шаховы и купцов верни.
      - А что возвращать - казаки честно саблей добывали, а не языком?! Раздали дуван и здесь же, на астраханском базаре продали купчишкам и в кабаках пропили.
      Воевода нахмурился.
      - Коли так, я разберусь и заставлю вернуть. Здрав будь, атаман!
      - Здрав будь, боярин!
      - Пленных верни, - воевода схватил гусиную лапу и вцепился в неё крепкими зубами.
      - Своих верну, а чужих... У нас ведь, князь Иван Семёнович, полонянник может сразу двадцати казакам принадлежать - их добыча.
      - Гладкий ты, атаман - сразу и не возьмёшь!
      - Не возьмёшь, князь - это точно! - усмехнулся я.
      - Пусть переписи составит! - выкрикнул хмельной Михаил.
      - Переписи не будет! - отрезал я.
      - Угощайся, Степан Тимофеевич, пей! - воевода жестом удалил слуг и собственноручно принялся подливать мне мёд в кубок.
      - Я угощаюсь.
      - Путь домой долгий будет.
      - Да я уже дома - на Русской земле.
      - Русь, - вздохнул воевода. - Слышали мы о твоих подвигах - досталось басурманам! Но государь недоволен, что ты рушишь его дружбу с шахом.
      - Я её ещё больше укрепил - теперь будут бояться государёвых казаков.
      - Это хорошо, - кивнул головой воевода.
      - Государю мы вины в Москву повезём - собираю я посольство, подарки готовлю.
      - Богат ты стал, атаман! - глаза воеводы заблестели.
      - Боевое богатство - кровью оплачено!
      - Князю Львову шубу соболью подарил?
      - Хороша шуба - князю в самую пору.
      - У тебя, чай, тоже соболья есть?
      - Есть, Иван Семёнович.
      - Богатая?
      - Красивая.
      - Может она и мне в пору придёт? - воевода не сводил с меня маслянистых глазёнок.
      - Одна осталась.
      - Пей, Степан Тимофеевич, угощайся.
      - Благодарствую, князь и супруге твоей Прасковье Фёдоровне спасибо, что приветила.
      - Пушки возврати! - князь Михаил бухнул по столу пустым кубком.
      - Эх, князь, не подумал ты обо мне - путь на Дон долог, степи кругом. В степях всякое может случиться - вон татары стали под городом.
      - Ничего с тобой не случится.
      - То только Богу ведомо.
      - Оставь, Михаил! - старый воевода наполнил брату кубок. - Сегодня пусть гости гуляют, отдыхают - разговоры завтра будем говорить. За тебя, удалой атаман! - воевода поднял кубок.
      - Здрав будь, боярин!
      Ничего не получилось у князя и на следующий день...
      * * *
      Струг птицею нёсся по тёмной речной воде. Над головами кричали чайки, под килем шумела и бурлила вода. Я полулежал на мостике с чаркой в руке, кутался от ветра в дорогую соболью шубу, взятую в Фарабате. Кружком сидели есаулы с чарками и пели весёлые казачьи песни, свистели в ответ на доносившиеся с берега приветственные крики горожан. Рядом, прижимаясь к тёплой шубе, сидела моя таинственная шамаханская царевна и куталась в расшитую золотом и жемчугом белую шаль. Молчала - её редко видели говорящей. Оставаясь в шатре в одиночестве, она изредка пела грустные восточные песни, но чаще играла с куклами Черноярца и о чём-то с ними тихо разговаривала, вспоминая свой далёкий дом. Широко раскрытые чёрные глаза блестели, словно ночные звёзды и в них можно было запросто утонуть. Юлдус испуганно смотрела на меня и есаулов. Жаль мне тебя, пичуга, да судьба твоя такая и ничего нельзя поделать. Мне жаль тебя, но ты всегда меня злишь - несмотря на то, что ты такая слабая и беззащитная, но всё равно никак не можешь смириться с потерей дома, и я чувствую к себе затаённую, глубокую ненависть. Ты не любишь меня - ты меня ненавидишь.
      - Батька! - окликнул меня Фрол Минаев, - вон Прозоровский-старший стоит - может возьмём князя, покатаем?!
      Казаки рассмеялись, и струг повернул к берегу.
      - Опять будут приставать с пушками и переписью! - проворчал Черноярец.
      - А мы его - в воду!
      Казаки рассмеялись громче и злее.
      - Когда-нибудь мы их всех загоним в воду, - пообещал я. - Пей, робята!
      Молча осушили чарки.
      - А когда загоним, атаман? - спросил Василий Ус.
      - Скоро - не отсиживаться мы едем на Дон.
      - Пора московских бояр тряхнуть! - бросил Фёдор Шелудяк. - А начинать надо с Астрахани и Царицына.
      - Наливай чарки, робята! - скомандовал я. - Начнём, Фёдор, с Астрахани.
      - Гей - сарынь на кичку! - гаркнули казаки, и лихой казачий клич пошёл гулять по реке, пугая чаек.
      Вот и берег. У воеводы злое, нахмуренное лицо. Я тронул царевну за рукав и ласково сказал:
      - Иди, милая, в шатёр - негоже, чтобы на тебя мозолил глаза князь. Якушка, проводи царевну под навес.
      Глаза есаула недобро загорелись, и рука сама легла на рукоять украшенного каменьями пистоля. Ох, не любят казаки мою царевну, считают, что околдовала атамана, иссушила ему сердце. Смотри, мол, наш атаман, сколько красоток вокруг! Бери, все твои - каждый день будем водить новых наложниц, но негоже менять своих ближних есаулов на любовь этой маленькой шамаханской ведьмы, которая ненавидит и нас, и тебя...
      Струг ткнулся в берег.
      - Здорово, Иван Семёнович! Гуляешь? Говорят, стены крепостные начал ремонтировать - не поздно ли? Кого боишься?
      - Людей воровских много вокруг города! - Прозоровский был не в духе.
      Я поднял чарку:
      - Прошу на струг, Иван Семёнович - не побрезгуй вина шамахского, добытого казацкой удалью.
      Воевода смело взошёл на струг. Я поднёс ему чарку. Его глаза впились в мою шубу.
      - Здрав будь, Степан Тимофеевич! - Прозоровский осушил кубок, обтёр усы, протянул пустую посуду. - Хорошее вино.
      - Прикажу принести тебе бочонок такого же.
      - Благодарю, - Прозоровский протянул руку и нежно погладил рукав моей шубы.
      - Замёрз, атаман?
      - Ветер на реке колючий - знобит, - я повёл плечами.
      Леско Черкашенин вновь наполнил нам кубки.
      - Ладная у тебя шуба, Степан Тимофеевич. Добрая шуба.
      - Не у меня одного - у князя Львова не хуже.
      - Услужил князю Семёну.
      - Так ведь князь аж в море выехал меня встретить! - меня начали раздражать речи Прозоровского.
      Я чувствовал, куда он клонит и уже жалел, что пригласил его на струг глазами Прозоровский примерял шубу на себя.
      - Подари мне её, Степан Тимофеевич - на что она тебе?! - сказал князь и его хитрые и злые глазки впились в меня.
      - Она и мне вроде нужна.
      - Прогуляешь ты её, пропьёшь - сгинет она у тебя в Черкасске! - воевода вновь тронул рукав шубу. - Мне она впору и по сану.
      Я громко рассмеялся:
      - Сан у неё один - кто саблей возьмёт! Прости, воевода - не могу сделать тебе такого подарка.
      Прозоровский поднял чарку и медленно её осушил. Из-за края чарки показалось злое и жестокое лицо, высокий лоб прорезали упрямые складки.
      - Подари, атаман - глядишь, и переписи никакой не надо будет составлять! - воевода прищурил глазки. - Тебе ведь важно, что я за грамотку в Москву отпишу, что в ней будет для государя о тебе - добро али худо?
      Моя правая рука сама легла на алый пояс в том месте, где из него торчала рукоятка пистоля. На струг опустилась тишина. Злобные глазки Прозоровского вдруг стали бледными и забегали по стругу в поисках поддержки, но везде натыкались на угрожающие казачьи ухмылки.
      - Хорошие речи говоришь, боярин! Леско!
      - Я здесь, атаман!
      - Сними шубу - жарко что-то стало в ней.
      Глаза Прозоровского ожили - он решил, что гроза миновала, но зря - для воеводы всё было впереди. Черкашенин убрал шубу с моих плеч.
      - Отдай её князю - холодно ему рядом со мной.
      Леско, кривляясь, протянул Прозоровскому шубу. Руки воеводы алчно вцепились в меха. Князь прижал шубу к груди и на губах появилась победная, торжествующая улыбка.
      - Разойдёмся по мировому, Степан Тимофеевич! - руки погладили мех. Ладная шуба... Спасибо тебе за подарок!
      - Да уж! - я зло расссмеялся. Иди, Иван Семёнович - не гоже с таким подарком по речке кататься.
      - А, может - ещё чарку? - воевода кивнул на бочонок. - Хорошее у тебя вино.
      - Да там, наверное, уж ничего не осталось. Пришлю я тебе бочонок, коли обещал - дома подарок мой обмоешь.
      Князь Прозоровский перекинул шубу через плечо и заторопился к сходням.
      - Смотри, чтобы шуба в пору была - жаркая она, опалить может! - бросил я в спину воеводе.
      Воевода хрипло рассмеялся и сошёл на берег.
      - Сука! С атамана шубу снял! - Леско сплюнул в воду.
      - А говорят, что это мы разбойнички! - подхватил Фрол Минаев.
      В струге рассмеялись.
      - Ничего, робята - придёт срок и мы этих разбойничков пошарпаем, вернём долги! Дорого обойдётся шуба князю!
      - Всё вспомнится! - кивнул Леско.
      - Наливай чарки! Выпьем, казаки, за казацкую удаль, за казацкую славу, за свободный казацкий род! За волю!
      - Ура! - грянули хором есаулы и вскинули чарки вверх.
      * * *
      Астраханский горожанин подал на моего казака жалобу, что тот снасильничал его жёнку. Собрали казачий круг. Вывели насильника казака-молодца: широкоплеч, статен, тёмная поволока синих глаз. Такому и насильничать не надо - любая жёнка полюбит. Смотрит на меня гордо, свободно, смело - чувствует, что атаман поможет и защитит. На голове красная запорожская шапка, лихо заломленная на бок, украшенная золотой диадемой. В ухе блестит золотая серьга, синий кафтан расшит серебряными нитями и перехвачен алым кушаком, из-под которого торчит рукоять другого пистоля и блестящая, отполированная и ничем не украшенная рукоять простой сабли. Улыбаясь, он нагло посматривал на слезливого горожанина-жалобщика.
      - Что ж ты, молодец, чужую жёнку опозорил? Или по согласию было?
      Казак ухмыльнулся:
      - А пёс его знает, батька-атаман - пьян был, не ведаю.
      - Он ко мне в дом силой ввалился, когда меня не было, - подал голос горожанин.
      - Так ли было?! - спросил я, нахмурившись.
      Казак пожал плечами:
      - Я ведь сказал - пьян был, не ведаю.
      Он подмигнул мне.
      - Худо, что не ведаешь - обидел, унизил человека, который верит нам, верит в казачью справедливость. Ведь обещали не трогать простых людей! Они такие же, как и мы - на обед батоги, на ужин - ослопья. С утра до вечера спину гнут на бояр-батюшек, да на монахов с патриархом.
      - Каюсь, батько - больше не буду! - молодец повёл плечами и с улыбкой оглядел казачий круг.
      - Хорошая у вас справедливость, - бросил горожанин. - А мне сказали, Степан Тимофеевич, что ты за народ стоишь?!
      Казак снял с папахи диадему.
      - Эй, астраханец, лови! - он кинул её горожанину. - В расчёте?
      Золотой обруч, украшенный каменьями, упал к ногам горожанина. Тот не стал его поднимать, плюнул рядом с обручем в пыль и хотел идти прочь, но я его задержал.
      - Так что делать с тобой, молодец? - ласково спросил я казака. - Кто прав - ты или астраханец?
      - Гони ты его, батька, я же обещаю больше не пить! - рассмеялся молодец. - Нет, вру - пить буду, но в пьянстве озорничать не стану.
      - Хорошо, - кивнул я головой. - Я велю тебя напоить. Приговор таков, я оглядел молча ожидавший круг, - в воду - напоите казачка!
      - Атаман?! - выкрикнул молодец, когда ему начали скручивать руки и отобрали саблю и пистоль. - Ты променял казака на голодранца?! Жёнку стало жалко?
      - Прости казака, - попросил Черноярец.
      - Уйди! - угрюмо ответил я.
      - Батька! Атаман! Пощади! - орал казак, которого тащили к берегу. - Я с тобой в Исфагань ходил, плавал с тобой по Хвалынскому морю! Атаман!
      Казака посадили в струг.
      - Прости казака! - вновь вступился Черноярец. - То лихой казак - Хвёдор Запорожец.
      - Сам ведь тешишься с басурманской княжной, - закричал со струга казак, - а другим не даёшь!
      Ему сыпали в рубаху камни и связывали за спиной руки.
      - Значит у тебя своя правда?! Тебе можно, а другим нет?! Других в воду сажаешь?!
      Струг отошёл от берега.
      - Значит тебе можно с басурманкой? - не унимался казак.
      - Правду говорит, - пробормотал Черноярец.
      - Замолчи! - я толкнул есаула в грудь.
      Иван упал.
      - Правда колит в глаза, атаман?! - Черноярец вскочил на ноги.
      - Уйди, Иван - доведёшь до греха!
      Черноярец отошёл в сторону, злобно косясь на меня.
      - Атаман! Батька! - кричал связанный казак.
      Струг выплыл на середину реки.
      - Атаман! Степан Тимо.., - послышался всплеск и крик замер.
      С берега было видно, как возле струга забурлила вода - на поверхности лопались поднимающиеся пузыри.
      Казаки хмуро, молча расходились, покидая круг. Я взглянул на застывшего астраханца - он смотрел широко раскрытыми глазами на реку, на то место, где утопили Хвёдора Запорожца.
      - Видишь, какая она суровая - правда! Заглянешь ей в глаза и страшно становиться!
      Горожанин, словно очнувшись, пугливо оглянулся на меня, молча поклонился в пояс и побежал вдоль реки в город.
      - Леско?
      - Я здесь, Степан Тимофеевич, - рядом неслышно вырос есаул, который старался не смотреть на меня, хмурился, кусал тонкие губы - видать, жалел утопшего.