Весенние инспекции в этом году оказались благосклонными. Только два поля на весь район оказались приговоренными к сожжению, и ни одно из них не принадлежало ни моему отцу, ни дяде Энгусу. Два предыдущих года были такими плохими, что люди, в первый год колебавшиеся в отношении к домашнему скоту, производившему отклонения, на второй год перебили его. В результате стало гораздо больше нормальных рождений. Больше того, тенденция к норме все усиливалась… Это вселяло мужество в людей, они стали дружелюбнее и общительнее. В конце мая многие готовы были поручиться, что уровень отклонений на этот раз небывало низок. Даже старый Джекоб вынужден был согласиться, что божественное недовольство на какое-то время было отложено.
      - Господь милосерден, - сказал он неодобрительно. - Дает им последний шанс. Будем надеяться, что они изменят свои обычаи, иначе все будет плохо в следующем году. Пока все идет хорошо, но посмотрим…
      Однако никаких признаков ухудшения не было. Поздние овощи свидетельствовали о такой же нормальности, как и ранние всходы. Погода также обещала хороший урожай, и инспектор большую часть времени проводил дома и стал очень популярен.
      Для нас, как и для всех остальных, все предвещало спокойствие, хотя нас ожидало трудное лето. Возможно, так бы и получилось, если бы не Петра.
      Однажды, ранним июньским утром, она совершила два поступка, которые ей были строго запрещены. Во-первых, хотя она была одна, она на своем пони уехала с территории нашей фермы. Во-вторых, она не держалась открытых мест, а отправилась в лес.
      Леса в Вакнуке, как я уже говорил, относительно безопасные, но и в них нужно сохранять осторожность. Дикие кошки нападают редко, только в отчаянном положении, обычно они предпочитают спасаться бегством. Тем не менее, не очень умно отправляться в лес без оружия, так как сюда иногда забредают большие животные из окраин, охотящиеся в дикой стране.
      Призыв Петры пришел также внезапно, как и в первый раз. Хотя это и не был сильный, подавляющий волю страх, как раньше, все же эмоция была выражена интенсивно: глубокое отчаяние и тревога передались полностью. К тому же девочка не контролировала свою мысль. Она просто излучала так сильно, что стирала у меня в мозгу все, оставляя в сознании лишь смутные тени.
      Я попытался пробиться через эту мысль и связаться с остальными, но не смог установить контакта даже с Розалиндой. То, что я испытывал, трудно передать: я как бы пытался расслышать что-нибудь сквозь шум, или увидеть сквозь густой туман. К тому же в мысли не было и намека на причину тревоги. Это был, если можно выразить мысль в обычных словесных терминах, бессловесный крик протеста. Просто рефлекторное чувство, без сознания и контроля. Я сомневался даже, знает ли она, что делает. Скорее это было инстинктивно…
      Все, что я мог сказать - это был сигнал отчаяния, и шел он с определенного направления.
      Я выбежал из кузницы и схватил ружье - одно из ружей всегда висело у входа, заряженное и подготовленное для стрельбы в случае необходимости. В несколько минут я оседлал лошадь и поскакал. Единственное, что я мог определить по зову - это направление. Миновав живую изгородь, я ударил лошадь пятками и поскакал в сторону западного леса.
      Если бы Петра хоть ненадолго перестала посылать сигнал отчаяния, и в этот промежуток мы могли бы связаться друг с другом, то последствия были бы другими, вернее, их совсем могло бы не быть. Но она не перестала… Она продолжала беззвучно кричать, и этот ее сигнал как щит отделял нас друг от друга, и я ничего не мог сделать.
      Местами дорога была плохой. В одном месте я упал и потратил много времени на то, чтобы вновь поймать лошадь. Но в лесу продвигаться стало еще труднее. Густые заросли мешали поворачиваться, и я был вынужден ехать по единственной различимой тропе. Вскоре я понял, что ошибся. Подлесок был слишком густым, чтобы сразу ехать в направлении сигнала, поэтому мне пришлось вернуться и искать тропу вновь. Само по себе направление меня не беспокоило: Петра ни на мгновение не переставала посылать сигнал. Наконец я нашел очень узкую тропу, закрытую свисающими ветвями так, что я должен был сильно нагибаться, но ведущую в правильном направлении. Вскоре дорога стала лучше, и я смог продвигаться быстрее. Наконец я выехал на открытую поляну.
      Петру я вначале не увидел. Мое внимание сразу привлек ее пони. Он лежал на дальнем конце прогалины с разорванным горлом. Над пони склонилось существо, наиболее отклонившееся из всех виденных мной. Оно вырывало куски мяса, и было столь поглощено едой, что не услышало моего приближения.
      Зверь был красно-коричневого цвета с желтыми и темно-коричневыми пятнами. Его огромные, заканчивающиеся подушечками лапы, были усеяны клочками шерсти, передние лапы были окровавлены и заканчивались длинными когтями. Шерсть свисала и с хвоста, поэтому он был похож на длинное перо. Морда у животного была круглая, глаза - как два желтых стекла. Уши, широко расставленные, свисали, нос был вздернут. Два больших резца выступали из верхней челюсти, и зверь использовал их так же, как и когти, разрывая тушу.
      Я начал снимать ружье со спины. Это мое движение привлекло внимание зверя. Он повернул голову и застыл, глядя прямо на меня. Кровь покрывала нижнюю часть его морды. Подняв хвост, зверь начал размахивать им из стороны в сторону. Я снял ружье и готов был выстрелить, когда стрела пробила горло зверя. Он подскочил, перевернулся в воздухе и опустился на все четыре лапы, все еще глядя на меня своими желтыми зрачками. Моя лошадь испуганно подала назад. От неожиданного толчка я выстрелил в воздух, но прежде, чем животное прыгнуло, в него попало еще две стрелы. Одна в затылок, другая в заднюю часть тела. Еще мгновение зверь стоял, потом упал мертвым.
      Справа от меня на прогалину вышла Розалинда, держа лук в руке. С противоположной стороны появился Майкл со стрелой наготове. Он следил за животным, опасаясь его нападения. Хотя мы теперь были совсем рядом друг с другом, зов все еще продолжал оглушать нас.
      - Где она? - Спросила Розалинда вслух.
      Мы осмотрелись и увидели на молодом дереве, в двадцати футах от земли, маленькую фигурку. Она сидела на развилке и обеими руками держалась за ствол. Розалинда подбежала к дереву и сказала, что можно спускаться. Петра продолжала держаться за ствол, она казалась неспособной понять, что ей говорят. Я спешился, залез на дерево и спустил девочку, а Розалинда подхватила ее. Затем она посадила девочку в седло перед собой и постаралась успокоить, но Петра взглянула на своего пони, и отчаяние ее возросло.
      - Надо остановить ее, - сказала Розалинда, - она соберет здесь нас всех.
      Майкл, убедившись, что зверь действительно мертв, присоединился к нам. Он с беспокойством смотрел на Петру.
      - Она не понимает, что она делает. Это что-то вроде крика испуга. Лучше бы она и в самом деле кричала. Уедем, чтобы она не видела пони.
      Розалинда отъехала, поляну заслонили кусты, и Майкл заговорил с Петрой, стараясь отвлечь ее. Она, казалось, не понимала, и ее отчаянный беззвучный крик не ослабевал.
      - Может, мы попробуем передать ей мысль одновременно? - Предложил я. - Что-нибудь успокоительное, дружеское, облегчающее. Готовы?
      Мы старались в течение пятнадцати секунд. В отчаянном вопле вначале был перерыв, и резкий, потом она вновь отгородила нас друг от друга.
      - Все, - сказала Розалинда и прекратила внушение.
      Я с беспокойством смотрел на Петру. Ее зов несколько изменился, острота тревоги уменьшилась, но смущение и горе все еще были сильны. Она начала плакать. Розалинда взяла ее на руки и прижала к себе.
      - Пусть поплачет, это успокоит ее, - посоветовал Майкл.
      Мы ждали, когда она успокоится, когда случилось то, чего я опасался. Из-за дерева верхом на лошади показалась Рэчел, немного позже подъехал юноша. Я никогда его не видел раньше, но знал, что это Марк.
      Раньше мы никогда не собирались вместе. Мы знали, что это небезопасно. Было ясно, что остальные две девушки в пути. Скоро они присоединятся к нам, и мы соберемся все, хотя еще раньше решили, что такого быть не должно.
      Мы словами объяснили приехавшим, что случилось, и посоветовали им уехать как можно быстрее, чтобы нас никто не видел вместе. Марк, Майкл и Рэчел должны были уехать, а мы с Розалиндой остаться с Петрой и успокоить ее.
      Все согласились с нами и сразу же разъехались в разные стороны.
      Мы же старались успокоить Петру, но все было безуспешно.
      Минут через десять появились, прокладывая свой путь через кустарник, две девушки: Салли и Кэтрин. Они тоже были с луками наготове. Мы надеялись, что кто-нибудь из уехавших встретит их и повернет обратно, но, очевидно, они ехали разными дорогами.
      Девушки подъехали ближе, недоверчиво глядя на Петру.
      Мы объяснили им все словами и также посоветовали уехать. Они уже поворачивали лошадей, когда из-за деревьев на прогалину выехал на гнедой кобыле большого роста человек.
      Он остановил лошадь и уставился на нас.
      - Что здесь происходит? - Спросил он.
      Он был мне незнаком. Я потребовал у него то, что обычно требуют у незнакомцев… Он нетерпеливо протянул мне удостоверение с отметкой текущего года. Было ясно, что никто из нас не находится вне закона.
      - Что это значит? - Вновь спросил он.
      Мне очень хотелось сказать, что это не его дело, но я решил, что в данных обстоятельствах лучше действовать тактично. Я объяснил ему, что на пони моей сестры напал зверь, мы услышали ее крики. На его лице ничего не отразилось. Он продолжал смотреть на меня, а потом повернулся и принялся рассматривать Салли и Кэтрин.
      - Возможно, но что вас двоих привело в такой спешке сюда? - Спросил он сестер.
      - Мы услышали крики ребенка, - сказала Салли.
      - Я был рядом и не слышал никаких криков, - возразил он.
      Салли и Кэтрин посмотрели друг на друга. Салли пожала плечами.
      - Но мы слышали, - коротко сказала она.
      Видимо, следовало вмешаться мне.
      - Я думал, что все на милю вокруг слышат ее, - сказал я. - Пони тоже кричал, бедный маленький пони.
      Я провел его за кусты и показал растерзанного пони и мертвого зверя. Он удивленно глядел, как бы не веря своим глазам, но все еще не успокоился. Он захотел теперь увидеть удостоверения Розалинды и Петры.
      - Зачем это? - В свою очередь спросил я.
      - Разве вы не знаете, что окраины засылают своих шпионов? - Ответил он.
      - Нет, не знаю, - ответил я. - Но разве мы похожи на людей окраин?
      Он игнорировал мой вопрос.
      - Да, посылают. И есть указание следить за ними. У нас
      в жизни много беспокойств, и чем скорее мы очистим от них леса, тем будет лучше.
      Он все еще казался неудовлетворенным. Взглянув на пони еще раз, он сказал Салли:
      - Этот пони уже, по крайней мере, полчаса не может кричать. Как вы вдвоем смогли направиться прямо к этому месту?
      Глаза Салли стали немного шире.
      - Что ж, отсюда доносились крики, а когда мы подъехали ближе, то услышали, как плачет девочка, - просто сказала она.
      - Вы хорошо сделали, - заметил я, - вы бы спасли девочке жизнь, если бы не находились дальше, чем мы. Теперь все кончено, и, к счастью, она не ранена. Но она сильно напугана, и я хочу отвезти ее домой. Спасибо вам всем за то, что вы хотели помочь.
      Девушки поняли. Они поздравили нас со спасением Петры, выразили надежду, что она скоро придет в себя, и приготовились уезжать. Мужчина задержался. Он все еще казался неудовлетворенным и удивленным. Но сделать ничего не мог. Он окинул нас троих долгим взглядом, подождал, не скажем ли мы еще что-нибудь, но мы молчали. Тогда он посоветовал нам держаться подальше от леса и ускакал вслед за девушками. Мы следили, как он исчезает за деревьями.
      - Кто это? - Встревожено спросила Розалинда.
      Я мог ей только ответить, что по удостоверению его имя
      Джером Скиннер. Мне он не был знаком, и, очевидно, наши имена тоже ничего не говорили ему. Я мог бы спросить Салли, но Петра все еще мешала нам обмениваться мыслями. Я испытывал незнакомое, приглушенное чувство одиночества. И оно было так неприятно, что я поразился силе страсти Энн, заставившей ее закрыть перед нами свой мозг на долгие месяцы.
      Розалинда все еще обнимала Петру. Я снял с мертвого пони седло и упряжь, выдернул из тела зверя стрелы, и мы направились к дому.
      Когда я принес Петру домой, ее уложили в постель. После полудня и в течение всего вечера она продолжала издавать беззвучный крик горя, но к десяти часам вечера он стал ослабевать, и вскоре совсем прекратился.
      - Слава богу, она, наконец, уснула, - сообщили мы друг другу.
      - Кто этот Скиннер? - Одновременно и с беспокойством спросили мы с Розалиндой у девушек.
      Ответила Салли:
      - Он здесь недавно. Его знает мой отец. У него ферма на границе с лесом, недалеко от того места, где мы встретились. К несчастью, он заметил нас и, конечно, удивился, почему это мы сломя голову скачем в лес.
      - Он показался очень подозрительным. А почему? - Спросила Розалинда. - Может, он что-нибудь знает о передаче мысли? Я не думала, что кто-нибудь из них знает.
      - Он не может ни воспринимать, ни посылать мысли, я только что пыталась связаться с ним, - ответила Салли.
      Донесся вопрос Майкла о том, что произошло после его отъезда. Мы все объяснили. Он заметил:
      - Некоторые из них думают, что какая-то передача мыслей возможна, но представляют это себе крайне примитивно - что-то вроде передачи смутного чувства или представления. Они называют это телепатией, те, что верят в нее. Большинство из них и в телепатию не верят.
      - Считают ли они ее отклонением, если верят в ее существование? - Спросил я.
      - Трудно сказать. Я даже не знаю, ставился ли этот вопрос вообще. Рассуждая же академически, можно сказать, что если бог способен читать мысли людей, то и правильное подобие бога тоже должно быть на это способно. Можно утверждать, что это свойство временно утрачено людьми после Наказания, но я не рискнул бы выставлять этот аргумент в свою защиту на суде.
      - Этот человек что-то заподозрил, - сказала ему Розалинда. - Еще кого-нибудь из нас расспрашивали?
      Все ответили отрицательно.
      - Хорошо, - сказала она. - Но мы должны позаботиться, чтобы этого больше не случилось. Дэвид, постарайся научить Петру словам самоконтроля. Если она будет продолжать посылать свое отчаяние, то вы все должны игнорировать его, или, по крайней мере, не отвечать. И предоставьте это Дэвиду и мне. Если же ей нельзя будет противостоять, как это было в первый раз, то пусть тот, кто достигнет ее первым, постарается как-нибудь лишить ее сознания, и в тот же момент, как только побуждение прекратится, все должны повернуть обратно и как можно быстрее скрыться. Мы должны быть уверены, что больше не соберемся вместе. Вы согласны?
      Все согласились, а затем отключились, оставив нас с Розалиндой обсуждать, как лучше убедить Петру.

* * *

      Первое, что я уловил, проснувшись на следующее утро, было отчаяние Петры. Но теперь оно было другим: тревога улеглась, но оставалась жалость к погибшему пони. И по силе воздействия ее мысль ослабела по сравнению с предыдущим днем.
      Я попытался вступить с ней в контакт, и, хотя она и не поняла меня, я отчетливо ощутил остановку и чувство удивления в течение нескольких минут. Я встал с постели и вошел в ее комнату. Она была рада моему обществу, отчаяние ее уменьшалось, пока мы болтали. Перед уходом я обещал взять ее на рыбалку после полудня.
      Очень нелегко на словах объяснить, как воспринимаются мысленные образы. Все мы начинали с самих себя и вначале действовали неумело, но постепенно, особенно когда мы обнаружили друг друга, наша способность обострилась. С Петрой же обстояло по-другому. В шестилетнем возрасте она обладала силой передачи, намного превышавшей нашу нынешнюю, но она не использовала ее сознательно и не контролировала.
      Я пытался объяснить ей, но даже теперь, в восьмилетнем возрасте, она не поняла меня. После часа бесполезных попыток, когда мы сидели на берегу и следили за поплавками, я почувствовал, что разговор надоел ей, и она уже не старается понять меня.
      Необходим был другой путь.
      - Давай поиграем, - сказал я ей. - Закрой глаза. Держи их крепко сжатыми и представь себе, что смотришь в глубокий-глубокий колодец. Ничего не видно, кроме темноты. Ты готова?
      - Да, - ответила она, крепко сжав веки.
      - Теперь не думай ни о чем, кроме того, как темно и как далеко до дна. Думай только об этом и смотри в темноту.
      Поняла?
      - Да, - опять сказала она.
      Я представил себе кролика и дернул его за нос. Она хихикнула. Что ж, и то хорошо, по крайней мере, ясно, что она может принимать мысли. Я уничтожил кролика и представил себе куклу, затем несколько цыплят, и затем лошадь с повозкой. Через минуту или две она открыла глаза и посмотрела на меня с недоумением.
      - Где они? - Спросила она меня, оглядываясь.
      - Их нигде нет. Это всего лишь мысленные картинки, - сказал я. - Это игра. Теперь я закрою глаза, мы вместе будем играть в колодец, в его темноту. Теперь твоя очередь представить себе картинку, чтобы я мог ее себе увидеть.
      Я добросовестно выполнял свою роль и поэтому полностью раскрыл свой мозг для восприятия. Это было ошибкой. Последовала ослепительная вспышка. Общее впечатление было такое, будто меня ударила молния. Ошеломленный, я упал и на некоторое время потерял сознание.
      Конечно, никакой картины я не увидел. Но когда я очнулся, до меня донеслись протестующие мысли остальных. Я объяснил, что произошло.
      - Ради небес, будь осторожен, не позволяй ей вновь проделывать это. Я чуть не всадил топор в ногу, - сердито сказал Майкл.
      - Я обожгла руку у котла, - донеслось от Кэтрин.
      - Успокой ее, - посоветовала Розалинда.
      - Она не беспокоится, просто она очень сильно передает, сказал я.
      - Но мы не можем этого воспринять, - ответил Майкл. - Она должна уменьшить силу передачи.
      - Я знаю… Я попытаюсь. Может, у кого-нибудь возникла идея, как объяснить это ей? - Спросил я.
      - Ну что ж, в следующий раз предупреждай нас до того, как она попытается, - сказала Розалинда.
      Я отключился и вновь перенес внимание на Петру.
      - Ты слишком сильно думаешь, - сказал я. - Нарисуй маленькую картинку, очень далекую и неяркую. Делай это медленно и осторожно, как если бы ты делала ее из паутины.
      Петра кивнула и вновь закрыла глаза.
      - Начинается, - предупредил я остальных и сам собрался, надеясь, что в этот раз смогу воспринять.
      И на этот раз последовал маленький взрыв, он тоже несколько ошеломлял, но я успел ухватить очертания мысленного образа.
      - Рыба, - сказал я, - рыба с повисшим хвостом.
      Петра радостно рассмеялась.
      - Несомненно, рыба, - донеслось от Майкла. - Ты на верном пути. Теперь остается только сократить силу передачи до одного процента, прежде чем она прожжет нам мозги.
      - Теперь ты показывай мне, - сказала Петра, и урок продолжался.
      В следующий полдень у нас состоялось еще одно занятие. Это было трудное и утомительное дело, но прогресс был налицо. Петра начала понимать, что такое передача мысленных образов, понимать по-детски, как мы и ожидали, но теперь она воспринимала верно, несмотря на помехи. Наибольшая трудность по-прежнему заключалась в том, чтобы уменьшить силу ее передачи: когда она приходила в возбуждение, ее мысли били, как молот. Остальные сообщали, что они не могут работать, пока мы занимаемся. Это было все равно, что пытаться не обращать внимания на удары молотка по голове. В конце урока я сказал Петре:
      - Сейчас я попрошу Розалинду передать тебе мысленную картинку. Закрой глаза, как раньше.
      - А где Розалинда? - Спросила Петра, оглядываясь.
      - Ее здесь нет, но для маленьких картинок это неважно.
      Смотри в темноту и ни о чем не думай. А вы все, - мысленно обратился я к остальным, - отключитесь и не мешайте. Давай, Розалинда, посильнее и поярче.
      Розалинда представила себе пруд, окруженный тростником. В нем плавало несколько уток, смешных добродушных уток разного цвета. Они легко плавали, будто танцуя, кроме одной, неуклюже спешившей за другими. Петре понравилось, она засмеялась от радости. Затем внезапно мысленно передала свое удовольствие. Это ошеломило нас всех. Мы очень устали, но прогресс был очевиден.
      На четвертом уроке она научилась воспринимать мысль, не закрывая глаза, что было еще одним шагом вперед. К концу недели мы многого достигли. Ее мысленные образы были еще резкими и неустойчивыми, но они постепенно улучшались. Она начала улавливать наши мысли, передаваемые друг другу.
      - Очень трудно видеть всех сразу, - сказала она. - Но теперь я различаю, кто посылает мысли, ты или Розалинда, или Майкл, или Салли, но дальше я путаюсь. Остальные очень сильно сбивают меня, и я их плохо слышу.
      - Кто это остальные? Кэтрин и Марк?
      - О, нет. Этих я знаю. Совсем-совсем другие. Они очень далеко отсюда, - нетерпеливо сказала она.
      Я решил воспринять это спокойно.
      - Мне кажется, что я их не знаю. Кто они?
      - Не знаю, - ответила она. - Разве ты их не слышишь? Они не здесь, а далеко-далеко, - и она указала на юго-запад.
      Я обдумывал услышанное.
      - Ты их все еще слышишь? - Спросил я.
      - Да, слегка, - ответила она.
      Я постарался уловить что-нибудь, но не смог.
      - Попробуй, передай мне, что ты воспринимаешь от них, - сказал я.
      Она попыталась. Что-то донеслось до меня, причем такое, чего никто из нас раньше не слышал. Оно было непостижимо и весьма туманно. Возможно потому, - подумал я, - что Петра пытается передать то, чего и сама не понимает. Я так ничего и не понял, несмотря на то, что очень старался. В конце концов, я позвал Розалинду. Но и она ничего не поняла. Петра старалась изо всех сил, поэтому после нескольких попыток разобраться, мы решили отложить это на будущее.
      Несмотря на склонность Петры время от времени производить то, что выраженное звуками воспринималось бы как сплошной рев, мы все гордились ее успехами. Мы были возбуждены, как если бы обнаружили неизвестного человека, которому предстояло стать великим певцом. Только для нас это было гораздо важнее.