Вступление

В юности я не мыслила жизни без актерской профессии. Так случилось, что из-за проблем со связками мечту пришлось оставить. Но ведь можно перевоплощаться не только на сцене. Так или иначе все мы играем в этой жизни самые разные роли. А не попробовать ли сыграть роль женщины, в судьбе которой есть некие параллели с моей? Да пусть даже их и вовсе нету… Роль есть роль. Сыграть ее не на сцене, а в книге?

Все, что когда-либо происходило в моей жизни, жизни родителей, всех и каждого из моих друзей и знакомых, о которых я хоть что-нибудь, да знаю; все, что прочла, что сумела осмыслить на своем веку, каждая мелочь, увиденная, услышанная даже ненароком, – все это словно песчинки, слепленные временем, его ветрами в единый камешек. Словно гены плодородия в зерне, положенном в блюдце с водой и выставленном на солнце. И вот оно, зерно, начинает прорастать.

Чтобы «проросла» роль, понадобится узнать о героине все, вплоть до мелочей: рассмотреть родинку на запястье, представить походку, жест, услышать голос; познать, в чем ее сила, в чем слабость – почувствовать ее как самое себя. И только тогда, когда она, моя героиня, станет плодом, который я несу в себе, – только тогда я имею право помыслить о чуде перевоплощения, чтобы оказаться уже не собою, а ею, иной.

Великое благо, ежели Он: ангел ли? Бог? – оторвет от суеты, быта, невзгод и унесет в мир той, в которую я перерождаюсь. Она одолевает меня, как неожиданная болезнь: мы сливаемся, и я уже не тень ее, я – она. И она – перед вами.

Напрасный ангел

Милая N., писать к Вам полагаю ненапрасным. Всегда писала Вам что-нибудь касающие до моей души. Просили Вы меня писать по-русски, а трудно мне, хоть и учусь я, опять стану писать по-французски.

Могу делиться с Вами – право, даже с сестрами не стала бы столь открыто беседовать о том, что на душе у меня. Писала ли я Вам: некто ко мне сватается? Вряд бы догадались! Душа моя, удивительная новость! Ведь то не кто иной, как Александр Пушкин! Да-да, сам стихотворец Пушкин ко мне сватается! Признаться, я в смятении.

Премного я озадачена, чем вызван его ко мне интерес. Вообразите, он впервые увидал меня на балу у Йогеля. На мне было самое любимое белое воздушное платье и золотой обруч на голове. Когда мы были представлены друг другу, он говорил восторженно, я же стыдливо отвечала. Он даже напугал Маминьку своими длинными ногтями, особенно тем когтем, что на мизинце! Это и мне вовсе не пришлось по нраву. К тому же у него такие толстые губы и едва ли не сердитый вид. Я была напугана. Однакожь, вздор! Так любезно осведомился он о моем здоровьи, о здоровьи Папеньки, сестер и братьев, весело глядел на меня, глаза у него добрые – страх мой немедля прошел.

Он бывал у нас. А нынче посватался! Маминька говорит, что следует подождать и оглядеться, что рано думать мне о замужестве. Я ведь до сих пор с куклой сплю. Ах, вздор! Могу оставить куклу. Еще не знакома я с его сочинениями. Александрина сказывала, стихи необыкновенно хороши. Намереваюсь прочесть.

Ах, право, жаль, не могу я поделиться с Папенькой, а желала бы знать его мнение о женихе. Вы, наперсница души моей, как никто иной знаете, люблю я моего дорогого Папеньку. Так давно он не в себе. Целую вечность живет в отдельном флигеле. Признаться, я очень страдаю: он ужасно одинок и нещастлив. Маминька редко позволяет нам видеться. О, как это тяжко для бедного Папеньки, он так мечтает о наших свиданиях! Однакожь нынче мне неприятен его какой-то необычайный запах и вид его с обросшими волосами. Странно, я не замечала этого ранее. Ведь любила я, хоть и редко мне позволялось, говорить с милым Папенькой. Как он играл мне на скрипке! Нынче играет для себя. А завидев меня из окна, едва ли не утирает слезы. Он, как и дединька, очень меня любил всегда. Видите ли, милая N., меняется наша жизнь. Вот ко мне уже и свата послали. И сватается сам Пушкин!

Позвольте поведать Вам, друг мой, с Маминькой мне стеснительно говорить о женихе моем. Маминька наша очень с нами строга. Особливо ежели что супротив ее воли. Из книг дозволено нам читать более по-французски, хоть и по-немецки, по-аглицки (ах, как всегда хороша была со мною моя милая мисс Томпсон!) и по-русски мы читать и писать вроде научены, да дурно. Маминька, однакожь, часто сама отбирает нам книги для чтения. Да право, милая моя, на чтение романов не остается и времени. Вообразите, учения премного! Маминька воспитывает нас в благочестии. Мы длительное время проводим в молитвах. Наше дружество и былые забавы, а они столь веселили меня, уже представляются мне младенческими. На душе совсем новые заботы. Вот и сватовство! Право, не верю! А мне уже скоро 17 лет, и на дворе – весна.

Должна признаться Вам, душа моя, Вы выглядите уже как бы взрослой девушкой, весьма привлекательной, и кто, как не я, примечает это?

Друг мой N., писала ли уж Вам, что Маминька не дала согласия, но и не отказала господину Пушкину, сочинителю? Я в смятении, не знаю, что и думать. Вспоминаю свои волнения и мысли. О Боже, как я была смущена, когда Пушкин передал предложение через графа Федора Толстого. Не напрасно ли я была столь взволнована! Право, вздор! Ведь Пушкин намного старше меня! Да и Маминька упомянула о нелестных слухах, его касающихся. К тому же, говорят, он – игрок! Вообразите, Маминька мечтает о Мещерском – женихе для меня. Какой вздор!

Пушкин написал Маминьке любезное, полное отчаяния письмо. «Я сейчас уезжаю и в глубине души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью». Он умчался из Москвы! Как я мечтала бы увидеть его!

Ах, милая! Мечта может оборваться! Но скажу Вам, какое щастье, что мои дорогие сестры и братья по-прежнему со мною, особливо в подобную минуту.

А еще более я щастлива, что могу говорить с Вами обо всем, обо всем! Ах, N., как славно – Вы со мною, наперсница души моей.

Боже, прошло уже несколько месяцев, как Пушкин уехал из Москвы. Нам, однакожь, было неведомо, что с ним, где он. Нынче до Маминьки доходят слухи, господин Пушкин на Кавказе, где, всем известно, война! О, это невозможно! Учитель географии показывал нам на карте Кавказ. Там турки, чеченцы, и они стреляют! Как это опасно! Ах, Пушкин, он кинулся туда в отчаяньи! Маминька, какой грех.

Да, здешняя веселая жизнь вовсе не напоминает о войне. Друг мой, какой восхитительный бал был вчера у Г.! Я танцевала в упоении! На мне было прелестное платье с оборками, они такие воздушные, я в восторге от материи! Надобно узнать ее название. Как бы хотелось иметь зеленое платье из такой же материи, но фасон, однакожь, должен быть с иным лифом, непременно с бантом на груди и с воланами!

Меня приглашали более других. Наш сосед по имению столь восхитительно танцевал со мною, у меня просто кружилась голова! Маминька дала мне знать, что он не только изящен, но и завидный жених! Право, я должна была еще усерднее заниматься с учителем танцев.

Господин Пушкин, дорогая N., пожаловал к нам по возвращении в Москву. Маминька еще спала. Раздался стук на крыльце, и вдруг в самую столовую влетела из прихожей калоша. Так торопливо Пушкин раздевался. Войдя, он тут же осведомился обо мне. За мною послали, но я не посмела выйти. Маминьку разбудили, и она приняла Пушкина в постеле. А мое сердечко так трепетало! Хотела бы я послушать их разговор.

Когда Пушкин приехал на другой раз, Маминька не велела быть с ним любезной, мне пришлось выказать безразличие. Никак не могла я ее ослушаться и посему своих чувств не обнаружила.

Маминькина неприязненность смутила меня донельзя. Но у меня есть соображение. Извольте, я решилась все же обсудить сие событие с Маминькой. Как мне ни неловко идти супротив ее решения, но я хочу изменить его. Она будет сетовать, что Пушкин беден, да и дединька отпускает нам не столь средств, сколь надобно. Маминьке трудно вести хозяйство – оно очень расстроено. Семейство наше, право, нещастно. Но что же мне делать без Пушкина! И мне ведь уже 17 лет.

Уже осень, одно утешение – балы.

Я беседовала нынче с Папенькой. Слава Господу, он чувствует себя лучше, он на моей стороне и обещал говорить с Маминькой о женихе.

Как бы хотела я провести время в обществе Пушкина! Я бы имела удовольствие толковать с ним по своему усмотрению. Полагаю, когда-нибудь нам удастся побеседовать с ним об искусстве верховой езды. Ах, если бы я могла показать ему моего нового жеребца.

Какие чудные новости! В день Светлаго Христова Воскресенья я и Маминька приняли предложение! Я – невеста Александра!

Я должна молиться Господу Богу – и за Папеньку еще усерднее: как он помог мне вразумить Маминьку! Она смилостивилась и послала приветы господину Пушкину. Вообразите, он немедленно примчался, сделал предложение! Ах, чудо! Только вам, милая N., могу я признаться: еще не столь давно я мыслила о замужестве как о способе освободиться от нашей не столь щастливой семьи. Моя зависимость от нее стала тяжкой. Со временем, поразмыслив, пришла к иному совершенно выводу. Нынче я не намерена смотреть на замужество как на забаву и связывать его с мыслью о свободе. Вы, как никто, знаете, что на балах и приемах мне довелось беседовать со многими особями мужеского полу, но никто не тронул сердце мое умом, благожелательностью и веселостью, как Пушкин.

Он обо мне только и помышлял все это время! Мои же потайные мысли доверены Вам одной, да еще отчасти сестрам. Как я щастлива! Хоть и пишет Пушкин Маминьке, что в нем нет ничего, что могло бы мне нравиться, а удовольствие мне видеть его ясный взор, прекрасную улыбку и изящные пальцы.

Впрочем, Маминька по-прежнему озабочена тем, что Пушкин имеет нещастье пользоваться дурной репутацией в глазах государя. К тому же его имущественное состояние вовсе не блестяще, а Маминька так мечтала о выгодной партии для меня.

О, милая N., сердце мое бьется столь радостно при мысли об Александре. Вообразите, Пушкин получил высочайшее разрешение на женитьбу! Родители уже благословили его. А Маминька все недовольна. И сколь многие препятствия на пути к моему замужеству! Мне пришлось писать дединьке, ибо до него дошли худые мнения об Александре, чтобы рассеять их. Я просила его не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета. Я умоляла его согласиться составить мое щастие.

Мне, право, вовсе неловко и тягостно все это, но вздор! Завтра помолвка! А после мы с сестрами и с Маминькой отправимся к дединьке в Завод. Александр прибудет туда и будет ему представлен! Уж я к дедушке приласкаюсь, он не станет противиться! Как я волнуюсь, если бы Вы ведали! Впрочем, вы знаете, как никто!

Я уже могу мечтать о свадебном наряде.

…мой дедушка, он столь милостив к Александру, обещал дать в приданое мне и сестрам имение Катунки. Мой жених пробыл в Заводе три дни. Мы имели щастие беседовать, гулять по моему любимому парку, любоваться прекрасными цветниками. Господь Бог сблизил наши души. Я не ошиблась в выборе, дорогая N., поздравьте меня. Столь радостна была я в обществе моего жениха!

Тоска взяла меня по его отъезде, вообразите, словно все опустело вокруг. Уже не радовали меня ни прогулки, ни верховая езда. На щастие могла я любоваться альбомом, где мы писали друг другу стихи. Какое уныние вызывает во мне отсутствие Пушкина! Ах, каковы мои предчувствия, страшно и вымолвить. А еще, милая N., должна признаться Вам, что я ревную Александра. Откуда мне знать, с кем он проводит время, слухи о его похождениях нелестные. Впрочем, вздор! Он любит меня всею силою прекрасной души своей!

O, как давно я не писала Вам, дорогая моя! Если бы знала я весной, какие тяжкие испытания предстоит вынести моему замужеству! Вообразите, главным препятствием служат, да простит меня Господь, мой любимый дедушка и Маминька. Стыдно признаться, но она, право, ссорится с Александром в разговорах о приданом. Она объявила Пушкину напрямик, что у нее нет денег. Тогда он сказал, что заложит имение, привезет деньги Маминьке взаймы, чтобы шить приданое.

Маминька, вообразите, делает нам к свадьбе подарок – залоговую квитанцию на голкондские бриллиантовые к венцу наколки от ее Величества императрицы Марии Федоровны. Она мыслит, что Александр ее выкупит, но я догадалась, он не сможет – нет у него денег. Его родители не могут дать ничего, лишь двести душ, да вроде обещают часть сельца Болдино в пожизненное владение.

Поверенный Александра ездил в Завод улаживать дела и вернулся с огорчительным известием. Дедушке угодно было отдать мне часть имения с тем, чтобы мы выплачивали третью часть огромнейшего по нему долга. Впоследствии обнаружилось, что и это невозможно, ибо наследник имения – мой Папенька. А управлять имением Александр отказался. Но дедушка, однакожь, хочет помочь мне с приданым! Он был добр дать нам в приданое медную статую Екатерины Великой. Бог милостив, мы перевезем ее к месту нашего жительства и продадим.

Я впервые задумываюсь о средствах. Не вижу никаких надежд, с ними связанных. Росла я, благодаря дедушке, в роскоши. Он неизменно баловал меня, а нынче я полагаю, мы с Александром будем бедны. Он написал мне намедни, что серьезно опасается-де, наша свадьба будет отложена, ежели я не уговорю Маминьку поручить ему заботы о моем приданом.

Дела дедушкины так расстроены! Чтобы их уладить, он хочет воспользоваться связями Александра в Петербурге. Однакожь Пушкин пишет мне, что не имеет достаточно влияния, но все ж стремится помочь дедушке. Как он мил, не правда ли? А выйдет ли толк?

Нынче у нас одна надежда на имение Александра. Он хочет заложить его с тем, чтобы дать Маминьке денег на мое приданое и на наряды. Страшно помыслить, что же с нами станется. Да и состоится ли свадьба? Предчувствия одолевают меня, я стараюсь более думать о любви, чтобы не впасть в уныние.

Да, да, Господь не хочет нашей свадьбы. Как же мне уверовать в то, что она состоится, ежели свадьбу мы все время откладываем. В августе получили сообщение о смерти дядюшки Василия Пушкина, дай Бог ему небесного царствия. Я ждала новых бед, друг мой. И они не преминули явиться. Маминька ужасно вспылила в разговоре с любезным Александром! Казалось, свадьбе не быть. Жених мой уехал. Он написал мне сердитое письмо, памятуя, что Маминька осыпала его оскорблениями и что ежели я буду исполнять ее приказания, то помолвка наша может быть и расторгнута. О, как напугали меня слова жениха! Расстроены были нервы мои, я молилась и плакала. Как нашла я в себе силы обратить жениха моего в веру, что любовь наша победит все испытания, что согласна я пойти замуж и без приданого?! Если бы кто-нибудь знал, какое чудное, пылкое письмо прислал мне Александр! В то же время он, право, серьезен и разумен. Хлопочет по делам.

Все же мне, вообразите, пришлось не раз писать ему едва ли не под диктовку Маминьки. Только в постскриптум смогла я приписать пару слов, идущих от всего моего любящего сердца. Ах, стыдно, неловко! Я плачу. Но он все уразумел и отвечал мне, чтобы я не лишала его любви и верила бы, что в ней все его щастье.

Только мы пришли в себя, надежды наши было воскресли, вдруг столь некстати случилась эта ужасная эпидемия! Из-за карантинов Александр не мог покинуть Болдино.

После длительного отсутствия он наконец здесь, в Москве. Господь подарил нам щастливую встречу, омраченную, однакожь, Маминькиным неудовольствием. Мы оба, я и Александр, пытались обласкать ее! Она понемногу смягчилась. Как я молю Господа помочь нам быть вместе! Маминька возила нас с Пушкиным по соборам и к Иверской. Жених подарил мне чудесную шаль.

Я, кажется, привыкаю к мысли, что Александр ниже меня ростом, но еще не знаю, как мы будем выглядеть в обществе, будучи мужем и женой, не смешно ли? И выучится ли он танцевать со мной, как я люблю? Ведь танцевать он не умеет. Он и ходит неловко, вообразите, как-то волочит ноги, да и башмаки стоптаны. То заметила Александрина. Ах, вздор!

Я, право, люблю его.

Милая, милая N., если бы Вы знали, что творится со мною с самого дня свадьбы: я и в смятении, и в упоении. Нет нужды долго говорить о том, как прошла свадьба. Все было бы прекрасно, если бы Маминька моя не испортила утро свадебного дня. Она, вообразите, дала знать, что у ней нет денег на карету. Александр опять послал ей денег. A главное – суеверные страхи Александра оттого, что упал крест и кольцо. Приметы, и впрямь, нехороши. И хотя мне пришлось не показать никакого вида, я, однакожь, была расстроена. Друзья встретили нас образами в нашей новой квартире. Все восхищались уютным гнездышком. Запамятовала сообщить Вам, что сняли мы прелестную квартиру на Арбате.

О, как я устала в тот день и как нелегко мне было оказаться с моим мужем наедине: Вы ведь уже прошли это испытание. Страшно переступать грань, коей требует замужняя жизнь! Как невероятно то, что произошло со мной, в каком смятении я была от того, со мной случилось! При этом, вообразите, мне стало еще горше наутро после свадьбы. К Пушкину пришли приятели. Он до того заговорился с ними, что забыл обо мне вовсе. Я впервые очутилась одна. Я ужасно плакала! Только Вам одной могу я признаться, что боюсь я наступления каждой ночи, которая неизменно несет мне более и более открытий. Как ненасытен Александр, и как я далека от того, что требует от меня мой долг.

Днем мы наносим визиты друзьям, едем на балы, в маскарады и в театр всякий день, сами устраиваем бал и приемы. Я в хозяйственных хлопотах, новых для меня. Их премного, едва ли и справляюсь. Я устаю. Вынуждена улыбаться, быть любезной, но на душе моей, вообразите, нелегко. Едва ли не каждый вечер мы идем в постель не ранее трех часов ночи.

Хоть Александр, полагаю, не в восторге от меня – я все время ссылаюсь на мигрени, на то, что хочу спать, – но все же нежен со мной и осыпает меня бесщетно поцелуями. Внешне все выглядит весьма пристойно. И вряд кто догадывается, что у нас с ним на душе.

Признаться, до сих пор не понимаю, в чем же прелесть замужества. В том ли, что тебе не дают спать спокойно и требуют от тебя ласк? Как это неловко, постыдно, однакожь! О, вовсе ничего не знала я о ночных обязанностях женщины, а они не всегда приятны, право. Так ли я воображала себе замужество? Полагаю, мой муж особенно ненасытен. Так ли с другими мужьями? Он просит меня послушания во всем, учит меня греховным вещам, и я даже плачу тайком, прося у Господа прощения. Александр утешает, говоря, что нет греха в наших любовных утехах, они-де, напротив, естественны. О, есть среди них и стыдные! Я сжимаюсь, как каменная, едва оказавшись в постеле. Мне трудно не казаться равнодушной.

Признаться, покамест (так нянька говорит) одно радует меня несомненно, что вряд когда еще Маминька надает замужней даме по щекам! Александр умеет защитить меня от нападок Маминьки. Намедни, вообразите, едва не выгнал ее из дому. Но очень я тоскую по Папеньке. Ах, как быстро проживаем мы кистеневские деньги! А удастся ли нам когда выкупить это имение?

Давно я не писала Вам, друг мой! Вот и новости: налаживается моя замужняя жизнь. Я учусь находить в ней прелести при том, что она весьма нелегка. С середины мая мы в Царском Селе. Следует признаться, это было разумное решение. Избавиться от опеки Маминьки прежде всего! Как ни полюбила она Александра, но ее неблагожелательные слова о нем никак не способствовали нашему семейному благу. Оно и без того было осложнено, особенно поначалу.

Опыт замужней жизни потихоньку залечивает чувствительные раны первых дней. Они казались мне непереносимыми, но по прошествии месяцев я многое оцениваю иначе. Стараюсь быть покорной мужу, он всякий день меня учит этому. Иногда мне кажется, что я в покорности забываю себя и свою гордость.

(Далее написано, зачеркнуто, листок скомкан, но текст различим.)

Любопытно, как Пушкин описал наши отношения. Я часто повторяю эти строки и пытаюсь увидеть себя самое его глазами.

– право слово, долгие, я же очень устаю, да и лень мне, однакожь.

Ты предаешься мне нежна, без упоенья

– мне трудно все же понять, как я ни стараюсь, в чем смысл любовных утех. Рождаются дети, вот разве смысл.

– Но мне же больно поначалу. Разслаблению так и не выучилась. Да и грешны сладострастные осязания, ей-Богу…

– Пламенный мой Пушкин, да, а что такое пламень во мне – неведомо. Пламень! Право, он преувеличивает. Разница в росте все же не столь удобна в постеле.

Да полно, обо мне ли? Не об А. К. ли?

Признаться, друг мой, я обожаю Царское Село, мужа и весьма довольна своею жизнью. Здесь спокойнее и приятнее, чем в Москве. Мы не держим экипажа и гуляем. Я занимаюсь домашними делами, пишу письма, вышиваю, читаю. Александр сочиняет. Если бы не история с трехдневным его отсутствием, когда он разговорился с дворцовыми ламповщиками и добрался с ними до Петербурга, забыв обо мне, то наша жизнь здесь есть идиллия, если сравнивать с моим пребыванием в Маминькином доме. Хотя и Александр весьма раздражителен! Но незабвенная мисс Томпсон так учила меня: count your blessings.

Писала ли я Вам, божественная N., о том, что с начала июля наша тихая идиллия в Царском оказалась потревоженной. Из-за карантина сюда переехали Их Величества со двором. Я не могла уже спокойно прогуливаться по саду. Знакомая фрейлина сообщила мне, что Их Величества желали узнать час, в который я прогуливаюсь, чтобы меня встретить. Я была в смущении, поэтому стала было выбирать уединенные места для прогулок.

Однакожь в конце июля мы с Александром не избежали встречи, и Государыня назначила мне день явиться ко двору.

Вовсе не находила я особой прелести в том, что в Царском Селе стало шумно по переезде двора. Окна нижнего этажа стали мы занавешивать. На дороге у дома то и дело стучали лошадиные подковы. Да и экономии нашей пришел конец, все вздорожало. Его Величество едва ли не нарочно проезжали по нескольку раз мимо наших окон, а на балу спросили меня, отчего у меня всегда шторы опущены. Оттого и опущены, чтобы никто не заглядывал в окна.

Нас посещала фрейлина Россет, когда не дежурила при дворе. Иногда мы вместе шли с ней наверх, к Александру, слушать сказки, кои он сочинял летом. Чаще же она шла к нему одна. При жаре наверху он сиживал в халате без сорочки, а иногда раздевался чуть ли не до наготы. Немудрено было бы застать его там в таком виде. Я посылала узнать, можно ли войти. Сердце мое мучительно трепетало, оттого что они без меня подолгу беседовали.

Как досадно, что с ней ему весело, а со мной он зевает. Я и без того в свете маску равнодушия и холодности надеваю. Из-за его ревности никаких чувств не могу выказать. Как же он этого не разумеет? Но сам он дает более оснований для ревности! Пушкин – мой муж – должен принадлежать одной женщине. Женке своей! Не приходит же мне в голову ревновать Александра к графу Васильеву, который и в четыре поутру навещает Александра, слушает его новые сочинения. Или к Василию Андреевичу Жуковскому. Я люблю приятелей его. В особенности – Нащокина. Он умеет приходить на помощь! Для него я летом вышивала, но шелку не стало и взять его из-за карантина было негде.

Я решила понемногу помогать Александру. Переписывала его черновые записки. Все лето он непрерывно читал стихи, я даже уставала их слушать. Понимает ли он это, когда пишет обо мне:

Да, я вышиваю, думаю о будущих детях, о проказах слуг, на мне дом, право. А он только стихи мне читает или выговаривает, как я должна себя вести. Представляется, что стихи ему дороже меня, и однажды я в порыве даже сказала ему об этом, не сдержавшись, увы, в присутствии знакомой дамы: «Господи, до чего ты надоел мне своими стихами, Пушкин!» Он назвал мои чувства откровенностью малого ребенка. Да-да, я малый ребенок! Мне столь немного довелось бывать с моим отцом. Оттого-то ищу отцовской заботы в муже моем. Неужели он не уразумел, что нужен мне весь, целиком. Он, душа его, а не стихи!

Разве что летом прогуливались мы вечерами у озера, посещали представления в Царскосельском театре. Когда я упрекнула его, что мы мало проводим времени вместе, что он не целиком принадлежит мне, он отвечал, что не женщине восемнадцати лет управлять мужчиною тридцати двух лет. Впрочем, после этого он из Петербурга привез мне, обиженной на него, дорогую турецкую шаль в подарок. Я не выказала ему огорчения от того, что шаль оказалась вся исколота и окурена из-за карантина.

Как мне дороги его любовь и внимание! Как хочу поберечь его от мелких забот, в особенности с мошенниками слугами, но самой трудно разбираться с ними. Покамест же он сам увольняет слуг, замеченных в нечистых делах. А ведь Пушкин и без того занят, работает и днем, и ночью, чтобы заработать нам на существование. При его изумительной лени это трудно. Не оттого ли он ужасно нервен? Домашние нужды ему в тягость, он часто впадает в меланхолию, тоскует, и только шуткой возможно отвлечь его в такие мгновения.

Полагаю, что отныне он будет занят еще более прежнего. Его Величество определили Пушкина на службу. У меня появились надежды, что жалованье поправит дела и появится у нас каша в горшке, как было угодно выразиться Его Величеству. Ах, как хотелось бы мне выкупить бриллианты мои и Маминькины, заложенные у Веера.

Бесценный друг мой, помилуйте, давно я Вам не писала, а между тем должна была поделиться главной новостью, да все ждала определенности моего положения. Поздравьте меня и Александра! Мы ожидаем младенца! Я преисполнена новых, не объяснимых вполне чувств, прислушиваюсь к себе. Отношение мое к мужу стало иным. Я безмерно люблю отца моего будущего дитяти, мы начинаем находить гармонию друг в друге, коей, признаться, не было прежде в столь полной мере. Моя застенчивость перед Александром сменяется доверительностью. Он платит мне пылкой любовью, нежностью, заботливостью необыкновенной. Огорчительны лишь мои головокружения. В нынешнем положении они натуральны. Приходится смиряться и терпеть.

Терпеть, однакожь, приходится и многое другое, не столь насущное. В декабре Александр был по делам в Москве. Слуги не преминули воспользоваться его отсутствием и ввели меня в заблуждение неверными сведениями о расходах, якобы для Александра. Я, поверив, заплатила им деньги, а их никоим образом платить не должна была. Пушкину никак не удается воспитать во мне трезвое отношение к тем россказням, коими потчуют меня слуги, в особенности в его отсутствие. Я дала себе слово быть твердой.

Огорчает меня и поведение моей матушки, которая до сих пор не желает расплачиваться с нами в счет приданого. Александр писал мне, что она жалуется по Москве на его корыстолюбие. Знала бы Маминька, сколь стеснены мы! Жалованье Пушкину назначено, да никто не платит. Приходится экономить. Как я мечтала, что муж уладит в Москве дела и сумеет выкупить Маминькины голкондские алмазы, ее свадебный мне подарок. Никак не удастся. О том, что подарок нужно еще и выкупить, не стоит и судить: такова уж моя Маминька. Ах, право.

Мне ужасно жаль Александра, ибо его хлопоты в Москве были едва ли не напрасны, дела завершены так и не были. Касались они, как Вы догадываетесь, предсвадебных долгов Пушкина. В Москве он тосковал, не исполнив дел. Того жалованья, что ему положили на службе, едва хватило бы на два или три бальных платья.

А платья мне весьма надобны. Вообразите, какой курьез. Графиня Нессельроде раз взяла меня без ведома Александра на придворный Аничковский бал. Я по неопытности не догадалась, как взбешен будет Пушкин, он наговорил графине грубостей. Дал мне понять, что не должна я ездить туда, где сам он не бывает. Помилуйте, я все еще учусь секретам семейного сосуществования.

Однакожь позднее трудно было мне не ослушаться Александра в его отсутствие: признаюсь, я все же несколько раз не усидела дома. Я писала ему в Москву, что езжу на балы и рауты. По щастью он не бранил меня, а велел быть осторожной. Пушкин ведает, как тоскливо мне дома, не с кем словом перекинуться, разве что с няней. Он часто запирается в своей комнате для сочинительства. Я не смею войти туда ни под каким предлогом, тщетно ожидаю его выхода к завтраку или обеду. А то всю ночь ходит по кабинету, бормочет, а потом спит долго. Ежели не сочиняет, то и дома не сидит. Я одна.

Мне во многом помогает тетушка Катерина Ивановна. По приезде в Петербург я очень с ней сблизилась. Она балует меня так, как когда-то дедушка баловал. Наталья Кирилловна Загряжская и тетушка протежируют мне, знакомят со всей знатью Петербурга. Визиты и балы скрашивают жизнь. Только по переезде в Петербург я поняла, как уныло мы жили в Царском, а воображала, будто мы в раю. Там мы прогуливались у озера, а здесь – по Английской набережной!

Вообразите, время от времени Александр пугает меня своим желанием ехать в деревню, где ему славно работается. Право, восхитительное местопребывание! Слушать бой часов, завывание ветра и вытье волков! Не сходит ли он с ума? Я весьма недовольна, что эту мысль внушил ему отец нашей близкой знакомой, фрейлины Россет. Она и сама на Александра премного влияет. Желала бы я иметь поблизости такого друга, коего она имеет в лице Пушкина, чтобы не выть от тоски, с кем бы поболтать обо всем на свете непринужденно.