Когда наша гордыня, алчность, корыстолюбие или властолюбие, воздействуя на наши чувства, влекут нас к желанной для нас цели, разве мы не докучаем небу, взывая о помощи? Разве в нашем великом американском споре не взывали обе стороны к небесам, как к справедливому судне, не пели "Те Deum" за победу и не выражали крайне смелой уверенности в том, что правое дело победит? И если Америка победила, значит ли это, что она была права? В таком случае надо полагать, что Польша была неправа, поскольку она потерпела поражение?.. Я позволил себе это отступление, пустившись в рассуждения о Польше, об Америке и бог весть еще о чем, но мысли мои по-прежнему об этой маленькой женщине, которой более нет на свете и которая докучала богу словами его же Священного писания по той единственной причине, что сын ее пожелал заключить неугодный ей брак. Мы молим, мы проклинаем, мы падаем ниц, мы испрашиваем благословения, мы вопим, требуя вынесения приговора согласно закону, а в этом огромном мире все продолжает идти своим путем; мы домогаемся, мы страждем, боремся; мы ненавидим, безумствуем, проливаем жгучие слезы, смиряемся с судьбой; мы состязаемся и побеждаем, состязаемся и терпим поражение; мы уходим в небытие, и другие борцы сменяют нас на арене жизни; отмеренные нам дни сочтены, для нас наступает ночь, а над миром загорается новая заря, но она светит уже не нам. Копию моего письма госпоже Эсмонд, в коем я оповещал ее о своем бунте и отказе повиноваться (кажется, я немало гордился этим документом), я показал мистеру Ламберту; мне хотелось, чтобы он понимал, в каких отношениях я нахожусь с моей матушкой и насколько я тверд в своем решении рассматривать свою разлуку с Тео как вынужденную, какие бы ни были пущены в ход угрозы, какими бы карами мне это ни грозило. Если мне представится хоть малейшая возможность снова увидеться с ней, я ею воспользуюсь. Слову, данному мною ей in saecula saeculorum {На веки вечные (лат.).}, я буду верен до конца своей жизни. Я дал мистеру Ламберту понять, что и дочь его в такой же мере связана своим словом, данным мне, и, конечно, ее добрый отец понимал это и сам. Он мог разлучить нас - но это было бы равносильно тому, чтобы дать ей выпить яду: это нежное, послушное создание покорно приняло бы от него яд и скончалось, но и смерть, как и разлука, были бы в равной мере делом его рук, и он один был бы за них в ответе. Он был нежный отец, его любовь к детям граничила со слабостью, и разве хватило бы у него духу подвергнуть пыткам любого из них, а уж это его дитя - тем паче! Мы с Тео пытались расстаться... и не смогли. Он пытался разлучить нас - это оказалось не в его власти. Он воздвиг вокруг нее неприступную стену, но и юная девушка, томящаяся за этой стеной, и ее верный рыцарь продолжали любить друг друга. Да! Стена была воздвигнута, а Пирам и Фисба все так же шептались украдкой. И добрый дядюшка Ламберт, не утративший среди всех этих треволнений и печали чувство юмора, не мог не признаться самому себе в том, что играет довольно-таки незавидную роль. С неприступной стены начинала мало-помалу осыпаться штукатурка, влюбленные начинали просовывать в образовавшиеся щели руки, еще немного, и они просунут и головы, - словом, стене пора было рухнуть.
      Я не берусь восстановить все события день за днем и за часом час, да и для назидания потомству это не столь уж существенно. Когда у моих потомков возникнут любовные затруднения, они сами придумают, как их преодолеть. Мне было дано понять, что путь на Дин-стрит для меня по-прежнему закрыт, но прогулки в экипаже на свежем воздухе были признаны весьма полезными для здоровья мисс Ламберт. Я обзавелся отличной лошадкой и стал сопровождать ее экипаж верхом. Хозяйка постоялого двора на Тотнем-Корт вскоре стала приветствовать нас как старых знакомых и дружелюбно кивала нам и подмигивала всякий раз, как мы проезжали мимо. Думается мне, что этой старушке было не впервой принимать участие в юной парочке, и многие из них пользовались гостеприимством ее придорожного жилища.
      Доктор и деревенский воздух поистине оказывали целебное действие на здоровье мисс Ламберт. Этти неизменно играла в этих прогулках роль дуэньи, а в дни каникул мистер Чарли порой занимал мое место в седле, а я его - в экипаже. Сколько любовных признаний пришлось услышать мисс Этти! И какое поразительное терпение проявляла она при этом! Правда, она больше не покидала нас, чтобы послушать проповедь в методистской часовне, но одно несомненно: когда мы катались не в ландо, а в карете, она очень деликатно смотрела в окно.
      А какое количество писем писалось в те дни! Какая шла беготня туда и сюда! Кривые ноги Гамбо то и дело трусили из моего дома на Дин-стрит, а горничная барышень миссис Молли, и по моей просьбе, и по собственному почину, то и дело спешила с ответом в Блумсбери. К тому времени, когда осенняя листва стала жухнуть, розы на щечках мисс Тео снова заалели в полную силу, и лечение, прописанное нашим славным доктором Хэберденом, было признано успешным. Какие же еще события произошли в эту благословенную пору? Мистер Уорингтон закончил свою знаменитую трагедию "Покахонтас", которая была на этот раз принята к постановке мистером Гарриком (получив благосклонный отзыв его друга доктора Джонсона), а мой друг и кузен мистер Хэган был приглашен на роль героя - капитана Смита, и надо сказать, что этот ангажемент пришелся для него как нельзя более кстати. Я оказывал воспомоществование ему и его семейству в размерах, пожалуй, несколько превосходящих мои возможности - особенно в виду моей ссоры с госпожой Эсмонд, Ее ответ на мое гневное апрельское послание пришел в начале осени, она отвечала ударом на удар, вызов был принят и война объявлена. Впрочем, ее угрозы не слишком меня испугали; сколько бы моя бедная матушка ни метала громы и молнии, ее суровые поучения не достигали цели; моя совесть, а быть может, моя казуистика, подсказывали мне иное толкование цитат из Священного писания, и грозные ее предсказания не могли отпугнуть меня от намеченной цели. Ни ее, ни других членов моей семьи, как с материнской, так и с отцовской стороны, я не почел нужным поставить в известность о дальнейшем развитии событий, - ведь все они были восстановлены против моего предполагаемого брака, так какой же был смысл вступать с ними в пререкания? Я предпочитал carpere diem {Наслаждаться сегодняшним днем (лат.).} и сладкими утехами, которые дарит нам любовь, предоставив недоброжелателям ворчать, а патриархам изрекать поучения.
      Должен признаться, что доведенный до бешенства и отчаяния разлукой с моей любимой, я не ограничился посланием к госпоже Эсмонд, но отправил исполненные ядовитейшего сарказма письма дядюшке Уорингтону, тетушке де Бернштейн и не то лорду, не то леди Каслвуд (не припомню сейчас, кому именно из них); я выражал им всем признательность за то, что они взяли на себя труд помешать моему счастью и навсегда испортить мне жизнь, и заверял их, что облагодетельствованный ими родственник не останется перед ними в долгу. Дела заставили нашего обходительного баронета несколько ранее обычного возвратиться в Лондон, а госпожа де Бернштейн всегда испытывала тягу к своему карточному столу на Кларджес-стрит. Я побывал у них. Они нашли, что я выгляжу превосходно. Оба считали, что помолвка расторгнута, и я не почел нужным рассеивать их заблуждения. Баронесса похвалила меня за бодрость духа, отпустила несколько лукавых шуток, сопоставив мои романтические взгляды с проявленным мною благоразумием в житейских делах. Она, как всегда, горела желанием найти для меня богатую невесту, и боюсь, что, будучи у нее в гостях, я расточал немало комплиментов молоденькой дочке богатого мыловара из Майл-Энда, которую достойная баронесса задумала бросить в мои объятия.
      - Мой дорогой, ухаживая за ней, вы блистали умом и esprit {Остроумием (франц.).}, - сказала очень довольная мною баронесса, - но, к сожалению, она не поняла и половины того, что вы говорили, а вторая половина, скорее, должна была ее испугать. Ваша ton de persiflage {Насмешливо-ироническая манера (франц.).} очень хороша в светском кругу, но не тратьте ее понапрасну на этих roturiers {Выходцев из низов (франц.).}.
      Мисс Бейдж вышла замуж за отпрыска обнищавшего королевского рода с соседнего острова, и мне хочется верить, что, став миссис Макшейн, она простила мне мою ветреность. Кроме вышеупомянутой мисс Бейдж, я встречал там еще одну особу, так же мало понимавшую мое persiflage, как и она; особа эта видела еще правление Иакова II и теперь, при короле Георге, все еще не потеряла своей живости и светских интересов. Я любил бывать в ее обществе. Если бы наши дети не имели доступа к моей рукописи, я мог бы заполнить эти страницы сотнями рассказов о великих и достославных мужах, которых эта дама знавала в то достославное старое время: о Георге I и его дамах, о Сент-Джоне и Мальборо, о его королевском величестве и о покойном принце Уэльском, а также о причине ссоры между ними, но моя скромная муза поет для отроков и девственниц. Мой сын Майлз не интересуется придворными анекдотами, а если бы и интересовался, то в Карлтон-Хаусе он может услышать самые свежие и притом ничуть не менее соленые, чем те, что слышал я от старой баронессы. Нет, нет, моя дорогая женушка, напрасно ты качаешь своими напудренными локонами! В намерения твоего муженька не входит ошеломить нашу детскую старыми великосветскими сплетнями, и наш честный кусок хлеба с маслом не застрянет в нашем целомудренном горле.
      Но одну скандальную сплетню я все же не могу вам не рассказать. Тетушка всегда рассказывала ее с большим смаком, ибо, надо отдать ей справедливость, она от всей души ненавидела показную добродетель и получала огромное удовольствие, подмечая и высмеивая проступки самозванных праведников. Сама она, - во всяком случае, в последние годы своей жизни, - не была лицемеркой, и в этом смысле я ставлю ее выше многих наших остепенившихся... Впрочем, продолжу лучше свой рассказ. Леди Уорингтон, одна из самых добродетельных представительниц своего пола, чьи уста не уставали произносить слова благочестия, а очи всегда были устремлены к небу, как у героини скучной трагедии мистера Аддисона (удержавшейся на подмостках, в то время как некоторые другие произведения, называть кои я не стану, давно канули в прошлое), умела при всем том очень зорко видеть и все мирские дела и весьма ловко их устраивать. Что, как вы думаете, предприняла она, прослышав, что моя помолвка с некой особой расторгнута? Ни больше ни меньше, как сделала попытку поймать меня в те же сети, которые с таким плачевным результатом расставлялись моему бедному Гарри, и, разумеется, потерпела такое же фиаско. Впрочем, на сей раз не красавице (мисс Флора предназначалась другому повелителю, и какому! Я снимаю шляпу при одной мысли о возможности породниться с таким высоким лицом!), а Музе, сиречь мисс Доре, вменялось в обязанность бросать на меня томные взгляды, выражать мне сочувствие, утешать меня и даже читать мою нечестивую трагедию и хвалить ее. А чему же тем временем посвящала себя Красавица? Трудно поверить, но моя сурово-благочестивая тетушка устроила пышный прием для леди Ярмут, представила ей своего сына Майлза и испросила для этого бедняжки ее августейшего покровительства. Факт сей достоверен, но возможно ли, что она к тому же отправила свою дочь погостить у этой дамы, чей дом ежедневно посещал наш милостивый монарх, и сделала это с той самой целью, которую приписывала ей госпожа де Бернштейн?
      - Если бы не апоплексический удар, мой дорогой, - говорила баронесса, то ваша тетушка добилась бы своего и род Уорингтонов обогатился бы настоящей, наследственной графиней {* Сравните с письмами Уолпола, вышедшими в роскошном новом издании мистера Каннингема. Ознакомьтесь с описанием ужина в доме N, наглядно показывающим, на что способны большие вельможи ради любовницы короля, а также - с весьма забавной оценкой ожидания выхода принца Уэльского из Холланд-Хауса. - Примечание издателя.}.
      Соседка моя и родственница леди Клейпул уже давно сошла в могилу. Цветите пышней, белые маргаритки, на могиле Флоры! Я вижу моего славного Майлза в парадном мундире Норфолкского ополчения, - родительница подводит его к даме, осчастливленной благосклонностью короля, и старая Иезавель кладет руку на курчавую головку мальчика. Меня обвиняют в недостаточно горячей преданности короне, однако не возбраняется же мне сравнить те давно прошедшие времена с нашими и отметить разницу между покойным монархом и ныне здравствующим, который как прирожденный британец может для каждой семьи в нашей стране служить примером благопристойной и добродетельной жизни {* Рукопись мистера Уорингтона датирована 1793 годом.}.
      Итак, дни мои протекали в приятнейших из всех возможных занятий, и, будучи счастлив, я готов был в этом блаженном состоянии примириться с теми, кто, в конечном счете, не причинил мне вреда, а лишь сделал мое ощущение счастья еще более острым, воздвигнув на моем пути временные преграды. Мы с Тео не строили твердых планов, но оба знали, что придет день, когда нам не нужно будет расставаться. Настанет ли этот день через год или через десять лет - мы готовы были терпеливо ждать, а пока что делились своими планами с нашей верной наперсницей Этти. Во время прогулок в экипаже мы присмотрели несколько хорошеньких домиков, которые, как нам казалось, могли бы подойти молодой паре, не располагающей большими средствами; мы изобретали всевозможные ребяческие способы, как навести экономию. О да, конечно, мы были как Стрефон и Хлоя. Хижина и краюшка черного хлеба - вот и все, что нам было нужно! Гамбо и Молли будут прислуживать нам (что они, между прочим, продолжают делать и по сей день). Кто в двадцать лет боится бедности? Испытания только укрепят нашу преданность друг другу. "Сладкая печаль" ежедневных разлук делала лишь упоительнее завтрашнюю встречу, а расставшись, мы бежали домой и принимались писать друг другу те незабвенные письма, которые пишут в подобных обстоятельствах все молодые люди и девушки. И хотя моя жена бережно хранит их все в большой жестяной коробке из-под сахара, которая стоит в ее спальне в шкафу, и я, признаться, как-то раз заглянул в них и даже нашел, что некоторые написаны довольно мило, тем не менее я сим выражаю свое желание и изъявляю свою волю наследникам моим и душеприказчикам - сжечь все эти письма, не читая, после нашей с супругой кончины, выполнить же этот долг повелеваю сыну моему капитану (для которого, как мне хорошо известно, чтение моей рукописи не представляет интереса). Эти тайные признания, доверявшиеся почте, а иной раз - верной Молли или Гамбо, предназначались только для нас двоих, а отнюдь не для наших потомков.
      Из нескольких коротких писем, прибывших к нам одно за другим, мы узнали, что после смерти прославленного полководца наш дорогой Гарри был оставлен адъютантом ври новом командующем - генерале Амхерсте. В середине октября поступило известие о капитуляции Монреаля, а затем и всей Канады, и в коротенькой приписке к тому же письму Гаррн сообщал, что теперь он думает попроситься в отпуск и поехать домой проведать матушку, которая - сообщал капитан Уорингтон, - судя по ее письмам, стала "злющая, как медведица".
      Что послужило причиной этой злобы, мне нетрудно догадаться, хотя ее когти и не могли дотянуться до меня. Я "писал брату очень подробно все, что произошло со мной в Англии.
      А затем 25 октября прилетела весть о том, что его величество скончался в Кенсингтоне от удара и нами теперь правит Георг III. Боюсь, что мы не слишком огорчились. Какое дело до Атридов тем, чьи сердца полны erota mounon? {Лишь любовью (греч.).} Молодой принц был скромен, красив, отважен, мы с открытой душой верили молве, которая приписывала ему все эти добродетели, и кричали "ура" вместе с толпой других верноподданных, приветствовавших его восшествие на престол. Нам, обыкновенной молодой влюбленной парочке, нашептывающей друг другу нежности в укромном уголке, и в голову не проходило, что это событие может как-то повлиять на нашу судьбу.
      Не кому дано знать, как великие события могут отразиться на его жизни? Наш малыш Чарли в своем Чартер-Хаусе возымел неистовое желание немедленно увидеть нового короля, так как по случаю его восшествия на престол доктор Крусиус устроил своим ученикам каникулы. И вот когда я, Чарли, Этти и Тео (мисс Тео уже настолько к этому времени окрепла, что могла пройти довольно много миль пешком) слушала перед Сэвил-Хаусом на Леетер-Филдс, как герольды возвещают начало нового царствования, какой-то карманный воришка стянул часы с цепочкой у стоявшего рядом с нами джентльмена, был пойман и отправлен в тюрьму, и произошло все это единственно по причине восшествия его величества на престол. Не умри старый король, джентльмен с часами и цепочкой не оказался бы в толпе, часы не были бы похищены, и воришка не был бы поймал и не получил бы нарядную порку. Точно так же и же судьбе многих прямо или косвенно отразилось это великое событие и даже - на судьбе таких незаметных людей, как мы.
      А произошло это следующим образом. Лорд Ротем был близким другом августейшей семьи из Сэвил-Хауса, знавшей и ценившей но заслугам его многочисленные достоинства. Сам же он, в свою очередь, больше всех людей на свете любил своего соседа и старого соратника Мартина Ламберта и всегда утверждал, что благороднее его нет джентльмена на земле. И лорд Бьют, пользовавшийся первое время неограниченным влиянием при дворе нового короля и исполненный - в начале своего недолгого и не слишком для него счастливого пребывания у власти - благородного стремления: оказывать покровительство везде, где он видел подлинные заслуги, составил себе чрезвычайно высокое мнение о мистере Ламберте на основании отзывов его старого и верного друга.
      В это время мой (и Гарри) старинный друг, священник Сэмпсон, бессчетное количество раз побывавший за этот год в тюрьме и хранивший в душе неистребимую ненависть к каслвудским Эсмондам и столь же стойкую привязанность ко мне и к моему брату, занимал пустующую кровать моего дорогого Гарри (в собственной квартире он не появлялся во избежание встречи с бейлифом). Я любил общество Сэмпсона, ибо более забавного шутника в священническом облачении свет еще не родил, и к тому же он разделял все мои восторги, расточаемые в адрес мисс Тео, и никогда не уставал (и клялся мне в этом) выслушивать их; он восхищался, и, право, мне кажется, вполне искренне, и "Кариезаном", и "Покахонтас" и мог читать наизусть целые монологи из этих трагедий, и с не меньшим чувством и выразительностью, чем сам Барри или кузен Хэган. Сэмпсон был постоянным посредником между леди Марией и теми из ее родственников, которые не отрекались от нее, и, будучи сам вечно в долгах, никогда не отказывал в сочувствии и другим беднякам, всегда готов был распить с ними кружку пива и пролить слезу над их судьбой. Его знакомство с миром ростовщиков было поистине фантасмагорическим. Он хвастливо утверждал, что никакому другому священнику не дадут столько денег под залог, как ему. Разумеется, он никогда не платил своих долгов, но и должникам своим прощал легко. Вечно пребывая в бедности, он все же ухитрялся постоянно помогать своей нуждающейся младшей сестре, и едва ли когда-нибудь более щедрый, добрый и беспечный плут скалил зубы из-за решетки долговой тюрьмы. Говорят, что я люблю окружать себя паразитами. Признаюсь, я испытывал глубокую симпатию к Сэмпсону и уважал его, пожалуй, больше, чем многих людей, более достойных уважения.
      Узнав, что лорд Бьют вошел в состав кабинета, Сэмпсон принялся клятвенно заверять меня, что его милость - большой поклонник моего драматического искусства, что он был в театре, видел моего "Карпезана" и пришел в восторг, что он - клялся Сэмпсон - и сам мог бы не хуже сыграть роль короля, и, несомненно, найдет для меня должность, соответствующую моей знатности и талантам. Он требовал, чтобы я посетил приемную его милости. Я не желаю? Да, все мы, Эсмонды, горды, как сам Люцифер, а уж если на то пошло, наш род не ниже любого самого знатного рода в Европе. Да, черт побери! Кем были предки его милости, когда мы, Эсмонды, уже были владетелями больших графств, воинами и крестоносцами? А те кто были? Жалкие, оборванные шотландцы, черт побери, промышлявшие рыбой на своих островах. А теперь времена переменились. Теперь шотландцы в фаворе. Но об этом лучше помалкивать.
      - Я не против его возвышения, - сказал Сэмпсон, - но он должен позаботиться и о вас, и о нашем драгоценном, благородном, храбром капитане, и он это сделает, черт побери! - зарычал достойный пастор. А когда месяц спустя после своего восшествия на престол его величество приказал поставить "Ричарда III" в "Друри-Лейн", мой капеллан бесился, клялся и божился, что он еще увидит его величество в "Ковент-Гарден" на представлении "Карпезана". И вот однажды утром он ворвался ко мне в спальню, где я еще нежился в постели, и, размахивая газетой, заорал во всю глотку: "Ура!"
      - Что случилось, Сэмпсон? - спрашиваю я. - Моего брата повысили в чине?
      - Нет, правду сказать, нет, но кого-то другого повысили. Ура! Ура! Его величество назначил генерала Ламберта губернатором и главнокомандующим острова Ямайки.
      Я вскочил с постели. Вот так новость! Мистер Ламберт отправится в свое губернаторство и кто-то еще уедет вместе с ним? Накануне вечером я ужинал в "Кокосовой Пальме" в компании нескольких светских щеголей, а этот негодяй Гамбо забыл передать мне записку от моей бесценной возлюбленной, содержавшую ту же самую новость. Тео просила меня непременно встретиться с ней на следующий день в полдень в обычном месте {Во всей рукописи мистера Уорингтона не содержится ни единого указания на то, что подразумевает автор под "обычным местом".}.
      Сильно встревоженные, сошлись мы на наше маленькое совещание в условленном месте. Папенька уже объявил дома о том, что он принял назначение и в скором времени отбывает. Ему будет предоставлен фрегат, и он возьмет всю семью с собой. Силы небесные! Значит, мы должны расстаться! Моя дорогая Тео снова была бледна как смерть. Тетушка Ламберт боялась, что она лишится чувств; у одной из работниц миссис Гудисон был пузырек с нюхательной солью, и она побежала за ним в мастерскую.
      - Вы уезжаете, тетушка Ламберт? Уплываете на фрегате? Вы хотите разлучить ее со мной? О, боже милостивый, тетушка Ламберт, я этого не переживу!
      Маменька принесла из мастерской пузырек с нюхательной солью, и Тео немного оправилась. Зная хрупкое здоровье Тео, разве могли ее мать и сестра не сочувствовать ей, и у нас, как видите, уже вошло в обычай встречаться здесь. Но генерал был так занят приемами при дворе и у министров и подготовкой к отъезду и устройством домашних дел, что дамы как-то не удосужились сказать ему об этих встречах, и когда уже были заказаны туалеты для дам, миссис Гудисон, обшивавшая мисс Молли Бенсон, еще когда та была школьницей (она отлично помнит и мисс Эсмонд из Виргинии, сказала мне эта достойная дама, и даже платье, которое она сшила ей для придворного бала ее величества), лукаво заметила:
      - Дорожные костюмы были заказаны для маменьки и для обеих барышень, и я подумала, что не будет большого греха, если заказ будет выполнен полностью.
      Нужно ли говорить о том, в каком смятении чувств возвратился мистер Уорингтон в тот вечер домой? Итак, больше не будет совместных прогулок, а если они и будут, то скоро прекратятся! Прощай, милый сердцу Хемстед, прощай, бесценный Излингтон! Гамбо и Молли не будут больше бегать туда и обратно с записочками! Бедняга Гамбо так громко всхлипывал, что мистер Уорингтон, тронутый его преданностью, дал ему крону, дабы он мог поужинать с Молли, которая, как выяснилось, была его подружкой. Как! И ты тоже влюблен, бедный Гамбо, в тебя тоже разлучают с предметом твоей любви? Я готов был смешать свои слезы с его слезами.
      Какое знаменательное совещание состоялось у меня с Сэмпсоном в этот вечер! Ему было известно положение моих дел, мои надежды на будущее, гнев моей матери. Вздор! Виргиния далеко, и он знает превосходных людей с широкими взглядами (из ордена Мельхиседека), которые не побоятся ссудить меня деньгами. Генерал не даст своего согласия? Сэмпсон пожал широченными плечами и изрыгнул проклятие. Моя матушка останется непреклонной? Ну и что из этого? Мужчина на то и мужчина, чтобы пробиться в жизни собственными силами. "Только последний скряга не пойдет ва-банк ради такой ставки, черт побери!" - крикнул капеллан за бутылкой бургундского в "Голове Бедфорда", где мы с ним обедали. Я не стану пересказывать весь наш разговор. Нас было двое, но мысли наши текли в одном направлении, разговор у нас шел о субботнем вечере...
      Я не сказал ни Тео, ни кому-либо из членов ее семьи о том, что было много задумано. Но когда бедная девочка, трепеща от страха, говорила мне о предстоящей разлуке, я очень решительно умолял ее не падать духом, клялся, что все кончится хорошо, и, привыкнув читать по моему лицу, радоваться ей или печалиться (как бы я хотел, моя дорогая, чтобы оно не было порой таким угрюмым!), она преисполнилась уверенности и в самых нежных выражениях (нет нужды повторять их здесь) возложила на меня все свои упования, произнося те сладчайшие слова Руфи, кои послужили утешением не одному нежному скорбящему сердцу. Куда пойду я, туда пойдет за мной она, и мой народ будет ее народом. И вот однажды, когда приготовления к отъезду были закончены и сундуки загромоздили все коридоры квартиры на Дин-стрит, - она навсегда останется в моем сердце драгоценнейшим из воспоминаний, - однажды, повторяю, добрый генерал (его превосходительство, как величали его теперь), придя домой к обеду, ставшему довольно безрадостной трапезой в этой семье, окинул взглядом стол, поглядел на пустое место, где обычно сиживал я в прежние счастливые дни, и сказал со вздохом:
      - Как бы мне хотелось, Молли, чтобы Джордж был с нами.
      - Правда, Мартин? - вскричала тетушка Ламберт и повисла у него на шее.
      - Конечно, правда, но только не души меня, Молли, - сказал генерал. - Я всей душой люблю Джорджа. А теперь я уезжаю и, быть может, никогда больше его не увижу, да и эту глупышку, которую он так любит, увожу с собой. Вы, верно, все-таки будете писать друг другу, дитя мое? Я же не могу этому воспрепятствовать, я пока Джордж будет верен своим привязанностям, мисс Тео, думается мне, не очень-то станет слушаться своего папеньки, и этот молодой человек по-прежнему будет занимать место в ее глупом сердечке. Верно, Тео?
      - Да, мой дорогой, дорогой, бесценный папенька!
      - Стойте! Что значат все эти поцелуи и объятия? Что тут происходит? В чем дело?
      - Ничего особенного - просто Джордж сидит сейчас у нас в гостиной, говорит миссис Ламберт.
      - Джордж в гостиной? А, мой дорогой мальчик! - восклицает генерал. Иди же сюда, иди ко мне.
      Тут я вхожу, и он прижимает меня к сердцу и целует.
      Признаюсь, я был так этим взволнован и потрясен, что упал на колени перед этим добрым человеком и заплакал.
      - Благослови тебя бог, мой мальчик! - взволнованно бормочет генерал, Я всегда любил тебя, как сына, - ведь верно, Молли? Когда мы с тобой поссорились, это чуть не разбило мне сердце... Что за дьявольщина! Почему вы все падаете на колени? Миссис Ламберт, сударыня, объясните, что все это значит?
      - Папенька! Мой дорогой, бесценный папенька! Я все равно не покину вас! - всхлипывает одна из упавших на колени дам, - Я буду ждать... буду ждать столько, сколько мой дорогой папенька мне прикажет!
      - Да скажите вы мне наконец, во имя создателя, что произошло? загремел генерал.
      А произошло следующее: утром того же дня Джордж Эсмонд-Уорингтон и Теодозия Ламберт были обвенчаны в Саутуорке после церковного оглашения, своевременно совершенного в приходе одного из друзей преподобного мистера Сэмпсона.
      Глава LXXIX,
      сочетающая комическое с трагическим
      Мы, главные виновники происшедших утром событий, почувствовали свою вину с утроенной силой, когда увидели, какое действие возымел наш поступок на того, кого мы любили и почитали превыше всех других людей на свете. Бедняга был потрясен необычайно, и у нас, нанесших ему этот удар, сердце разрывалось на него глядя. Его возлюбленное дитя обмануло его и преступило его волю (о моя дорогая, я уверен, что мы бы никогда теперь этого себе не позволили!), и вся его семья оказалась в сговоре против него! О мой дорогой отец и друг! Мы знаем, что ты - там, на небесах, среди чистых душ, умевших любить и прощать на земле, - простил нам наш грех. Любовь и всепрощение были потребностью твоей души, милосердие и скромное самопожертвование свойствами твоей натуры, и так жестоко, так грубо ранить твою душу было равносильно тому, чтобы мучить ребенка или ударить кормящую мать. И когда дело было сделано, все мы, виновники, готовы были ползать на коленях перед тем, кому сами причинили зло. Я пропускаю сцены прощения, примирения, наших совместных молитв и последнего прощания, когда этот добрый человек покинул нас, чтобы вступить на свой губернаторский пост, и его корабль отплыл, оставив Тео со мной на берегу. Мы стояли, рука в руке, молчаливые, виноватые, пристыженные. Моя жена до отъезда отца не переселялась в мой дом: после нашего бракосочетания она осталась жить в семье, не покинув своего места возле отца и своей постели рядом с сестрой. Мистер Ламберт был добр и ласков, как всегда, а женщины молчаливы; тетушка Ламберт впервые стала сердита и раздражительна, а малютка Этти - беспокойна, странно задумчива и все повторяла: "Хоть бы уж мы поскорей уехали, хоть бы уж поскорей!" Я теперь был прощен и допущен в дом, но все же в эти последние дни старался держаться в тени и видел мою жену только раза два на улице или в кругу семьи. Она стала моей лишь после того, как ее близкие уехали. Наш медовый месяц, если его можно так назвать, мы провели в Винчестере и Хемптоне. Уныние не покидало нас. Первое время мы чувствовали себя бесконечно одинокими, и мысль о нашем дорогом отце была для нас так мучительна, словно мы похоронили его, сведя в могилу своим непослушанием.
      Сэмпсон по моей просьбе напечатал объявление о нашем браке в газетах (после чего моя жена всегда смущалась при встречах с этим добрым человеком). Я привез миссис Уорингтон в мою старую квартиру в Блумсбери, где вполне хватало места для нас двоих, и наша скромная семейная жизнь началась. Я написал письмо матушке в Виргинию и, не вдаваясь в подробности, сообщил, что, поскольку мистер Ламберт получил пост губернатора и должен был покинуть Англию, я почел своим долгом сдержать слово, данное его дочери. Я прибавил к этому, что намерен завершить мои занятия юриспруденцией, дабы использовать полученные мною знания у себя на родине - дома или в какой-либо другой колонии. Ответ был мною получен от нашей доброй миссис Маунтин, по желанию, как она писала, госпожи Эсмонд, полагавшей, что для обоюдного спокойствия такой способ переписки предпочтителен.