Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Хроники Века Дракона - Молот и наковальня (Видесский цикл, Смутные времена II)

ModernLib.Net / Фэнтези / Тертлдав Гарри / Молот и наковальня (Видесский цикл, Смутные времена II) - Чтение (стр. 10)
Автор: Тертлдав Гарри
Жанр: Фэнтези
Серия: Хроники Века Дракона

 

 


      - Я не хочу видеть их, - сказал Маниакис. - Меня вполне устроит, если женщина с девочкой немедленно отправятся в женский монастырь, а мальчик - в мужской. Передай им мои слова. Передай также, что если они когда-либо решатся покинуть монастырь или сделают малейшую попытку вмешаться в политику, то ответят за это головой. Мне бы очень не хотелось, чтобы они приняли мое милосердие за слабость, - передай им и это.
      - Я немедленно передам им твои слова, не изменив их ни на йоту, - ответил Камеас и, как бы для себя, добавил чуть тише:
      - Было бы очень неплохо, если бы в дворцовом квартале наконец поселился Автократор, вполне понимающий значение слова "милосердие". - Постельничий низко поклонился и заспешил к резиденции.
      А Маниакис уже медленнее двинулся дальше. Мерин не спеша пронес его мимо Палаты Девятнадцати Лож, где проходили поистине невероятные пиршества. Громадные бронзовые двери здания были открыты, словно приглашая его войти. Но отобедать там ему хотелось ничуть не больше, чем встречаться с семьей Генесия. Ложа служили для того, чтобы вкушать яства полулежа, - то был архаичный способ принимать пищу, давно исчезнувший повсюду, кроме дворцового квартала. Он был уверен, что все сделал не так, когда впервые попал в этот зал.
      Маниакис свернул с прямой дороги, ведущей в резиденцию; ему захотелось взглянуть на здание Высшей Судебной палаты. Здесь парадные двери также были из бронзы, но украшены настолько искусными барельефами, что изображения людей и животных казались живыми. С обеих сторон к главному зданию палаты примыкали два изогнутых крыла. Почти изо всех окон этих крыльев выглядывали любопытствующие чиновники. Они побаивались, не тронут ли их люди Маниакиса в момент перехода власти из рук в руки. В остальном смена правителей вряд ли волновала этих чинуш: если новому Автократору вдруг захочется их перебить, кто тогда будет управлять империей?
      - Что находится за той рощицей? Вон за той, к юго-западу? - спросил у одного из них Маниакис.
      - Часовня, посвященная Фосу, - ответил тот, не подозревая, что разговаривает со своим господином. - Она построена давным-давно, но используется крайне редко: большинство последних императоров предпочитали богослужения в Высоком храме.
      - Я могу их понять, - заметил Маниакис. Зато ему трудно было бы понять того, кто, имея выбор, пошел бы молиться не в Высокий храм, а куда-нибудь еще.
      Он задержался у Судебной палаты, затягивая разговор с чиновником, чтобы побольше узнать о других зданиях дворцового квартала, но больше для того, чтобы дать Камеасу время убрать семью Генесия из резиденции Автократора. Ему хотелось избежать ненужных официальных представлений. Когда с западной стороны квартала донеслись крики и вопли, Маниакис испугался, что жена Генесия с детьми подняли страшный шум, а значит, ему придется заметить их существование.
      Но нет, там раздавались низкие мужские голоса - возбужденные, счастливые. Вскоре он услышал победный клич, перекрывший остальные:
      - Мы схватили его!
      Маниакис ударил пятками по бокам мерина. Конь возмущенно фыркнул, обидевшись на такое обращение, - с какой стати этот беспокойный седок принуждает его двигаться быстрее! Но Маниакис ударил еще раз, и мерин неохотно перешел на вялую рысь.
      - Схватили кого? - кричал он своим людям, бежавшим ему навстречу. Неужели Генесий все-таки попался?
      Кто-то из моряков ответил:
      - Да, величайший, клянусь Фосом, да! Сердце Маниакиса подпрыгнуло от радости: Генесию не удалось скрыться, потом развязать новый круг гражданской войны. Тем временем ручейки приветственных возгласов в его честь слились в могучий поток:
      - Слава тебе, Маниакис Автократор, победитель! Веселясь и дурачась, моряки, приближавшиеся со стороны порта, двигались к дворцовому кварталу. Императорская резиденция лежала на их пути. Маниакис надеялся, что Камеас успел удалить оттуда жену и детей Генесия; ему очень не хотелось, чтобы они увидели предстоящее зрелище. И все же, успели они отбыть в монастырь или нет, он отдал неизбежный приказ:
      - Немедленно приведите Генесия ко мне! Моряки гурьбой повалили обратно в порт, громко выкрикивая на бегу слова его приказа. Он тронул мерина с места и последовал за ними. Пару минут спустя моряки показались снова; они толкали перед собой человека со связанными за спиной руками.
      Маниакис сразу узнал Генесия. Чеканщик имперского монетного двора очень точно передал портретное сходство: широкий лоб, узкий подбородок, тощая козлиная бородка, длинный прямой нос... Но сейчас на нем не было короны и богатых одежд, положенных Автократору видессийцев. Генесий шел с непокрытой головой, и Маниакис с неожиданным злорадством отметил, что тот начал лысеть. На бывшем императоре болталась просторная льняная туника, доходившая до колен, - обычное одеяние рыбака, собравшегося проверить свои сети.
      С туники капала кровь. Скорее всего, Генесий отчаянно сопротивлялся, прежде чем его удалось скрутить. На его левой руке была глубокая рана, а на лбу - сильный порез. Кровавые следы отмечали путь, по которому его вели из порта. "Впрочем, Генесий оставлял за собой кровавые следы по всей империи, с тех самых пор как множеством убийств проложил себе путь к алым сапогам", подумал Маниакис.
      Генесий прямо смотрел в глаза Маниакису. На его лице отражалась испытываемая им боль, но не страх. Маниакис вспомнил, что когда-то тот был неплохим полководцем.
      - Я в твоей власти, - сказал он глубоким низким голосом, в котором слышался акцент крестьянина, уроженца западных провинций. Он не стал спрашивать, как с ним поступит победитель: ему все было ясно.
      - Да, ты в моей власти, - подтвердил Маниакис. - Но как ты мог довести империю до такого состояния?! - вдруг вырвалось у него против его воли, словно болезненный вскрик раненого.
      Глаза Генесия вспыхнули; в них читался угрюмый вызов.
      - Теперь ты на вершине власти и считаешь себя чуть ли не богом. Но сумеешь ли ты улучшить положение дел?
      - Клянусь Фосом, я надеюсь на это! - воскликнул Маниакис.
      Он огляделся. Его люди сбились в кучу и толкали друг друга, стараясь подойти поближе, чтобы разглядеть бывшего Автократора. Он поднял меч, с которым не расставался с тех пор, как ступил на землю Видессии. Настал момент использовать эту сталь, подумал он, сглотнув слюну. Маниакис участвовал в самых кровавых сражениях, но еще никогда ему не приходилось исполнять обязанности палача.
      - На колени! - приказал он Генесию. Тот и не подумал выполнить приказ. Тогда Маниакис обратился к людям, притащившим поверженного Автократора в дворцовый квартал:
      - Поставьте его на колени!
      Они сделали это. Генесий осыпал проклятиями их, Маниакиса, Видессию, все сразу. Грязные, отвратительные ругательства лились таким бурным потоком, что большинство моряков спешно осенили себя знаком солнца, дабы оградиться от сил зла. Маниакис крепче сжал меч обеими руками, высоко поднял его, а затем обрушил вниз со всей силой, на какую был способен.
      Сверкнувшее лезвие опустилось на шею Генесия с тем же звуком, какой издает вонзающийся в бычью тушу топор мясника. Ш-ш-чух-х! Проклятия прервались на полуслове. Хлынула кровь - невероятно красная в ярких лучах солнца. Тело Генесия конвульсивно задергалось, опорожнились его кишечник и мочевой пузырь. Маниакис еще раз взмахнул мечом, чтобы окончательно отделить голову от туловища.
      - Пронесите ее по всему городу, - сказал он своим кричавшим в полном восторге сторонникам. - Пусть все убедятся, что Генесий мертв. А потом найдите для нее на Столпе местечко получше. - Крики стали громче и яростней. Маниакис поднял руку, призывая к вниманию:
      - Но это последняя казнь. Мы положили конец чужому насилию совсем не для того, чтобы тут же начать свое.
      - А что делать с телом, величайший? - спросил кто-то. Тело все еще подергивалось, но гораздо слабее, чем вначале.
      - Сожгите, - ответил Маниакис, вызвав новый взрыв одобрительных возгласов, что вовсе не входило в его намерения; ему просто хотелось как можно скорее избавиться от этого куска вонючей падали. Но как получилось, так получилось. Брать свои слова назад он не собирался.
      Убрав меч в ножны, он тронул мерина и двинулся к императорской резиденции. Ее, как и часовню, скрывали деревья - вишни. Наверно, они неописуемо прекрасны весной, во время цветения, но в остальные времена года это были деревья как деревья. Сама по себе резиденция, в отличие от большинства зданий дворцового квартала, выглядела местом, где человек может просто жить, а не выставлять себя напоказ.
      Некоторые солдаты, охранявшие резиденцию, были видессийцами, другие громадными белокурыми халогаями; едва увидев их, Маниакис сразу вспомнил Ротруду. Камеас наверняка уже успел отдать соответствующие распоряжения; как только Маниакис добрался до конца дорожки, петлявшей между вишнями, стражники дружно грянули:
      - Слава Маниакису Автократору, победителю! - после чего распростерлись на земле, сотворив в его честь полный проскинезис.
      - Поднимайтесь, поднимайтесь! - быстро произнес он, не желая, чтобы те затаили против него хоть малейшую обиду: ведь именно им отныне предстояло его охранять. - Вы служили Генесию гораздо лучше, чем он заслуживал. Надеюсь, мне вы будете служить столь же самоотверженно.
      - Слава победителю! - снова грянули стражники. Маниакис расценил этот ответ как согласие с его словами.
      Он быстро спрыгнул с коня; ему не терпелось узнать, как императорская резиденция выглядит изнутри. "Я проживу здесь остаток моих дней, - подумал он, - вне зависимости от того, велик он или мал, этот остаток". Из полутьмы дверного проема на него смотрели бледные безволосые лица евнухов. Слугам, как и стражникам, хотелось поскорее выяснить, что за человек их новый господин.
      Маниакис едва успел ступить на пологие, широкие мраморные ступени, как сзади его окликнул запыхавшийся голос:
      - Величайший, поспеши за мной! В северо-восточной части столицы идет бой!
      Он резко повернулся, чтобы увидеть лицо тяжело дышащего вестника.
      - Разве мои офицеры не способны управиться сами? - жестко спросил он. Если не способны, тогда зачем они мне нужны? - Но тут он вдруг понял, что могло означать это сообщение, и злость в его голосе уступила место озабоченности. - Бой идет у Монастыря святой Фостины?
      - Да, величайший, - ответил вестник. - Около роты солдат, верных Генесию, пытаются ворваться в монастырь. Монахини заперлись изнутри. Солдаты как раз собирались вышибить дверь, когда появились твои люди. К несчастью, их недостаточно. Возможно, солдаты уже прорвались в монастырь, и одному Господу известно, каких безумств они успеют там натворить!
      Курикий испустил отчаянный стон. Вероятно, только Фос в точности знал, какие именно безумства могут натворить в монастыре солдаты, но казначей мог себе это представить.
      - Моя дочь! - жалобно вскричал он, а затем, чуть помедлив, добавил уже тише:
      - Моя жена!
      Одним прыжком Маниакис взлетел на мерина:
      - Регорий! Ты и твои всадники - со мной! Он оставлял дворцовый квартал на попечение моряков, чья способность к состраданию и милосердию вызывала большие сомнения. Но что делать! Верховые доберутся до монастыря вдвое быстрее пеших.
      Мерин не желал идти рысью, но вникать в его прихоти у Маниакиса не было ни малейшего желания. За неимением шпор он изо всех сил шарахнул упрямое животное тем самым мечом, которым отрубил голову Генесию. Только, разумеется, плашмя. Мерин принял во внимание силу удара и доказал, что способен проявить изрядную прыть.
      - Подождите! - донесся сзади крик Курикия. Но Маниакис не стал ждать.
      - Дорогу! - не своим голосом заорал он, когда кавалькада вихрем влетела на площадь Ладоней.
      Мельком он увидел море обращенных к нему испуганных лиц... Затем люди с тревожными воплями бросились в стороны; одни топтали других, чтобы самим не попасть под копыта взмыленных лошадей.
      Маниакису казалось, что его мерин ни на кого не наступил. Лошади вообще не любят наступать на мягкий дрожащий студень, в который превращаются упавшие на землю люди. Но судя по крикам, донесшимся до него сзади, некоторые скакуны все же были недостаточно осмотрительны, выбирая, куда ступить копытом.
      Лишь домчавшись до Срединной улицы, он сообразил, что не знает, в какой части северо-западного квартала находится Монастырь святой Фостины. Тогда он прокричал этот вопрос через плечо скачущим сзади.
      - Я могу указать дорогу, величайший, - ответил один из его людей, - в детстве я жил недалеко от монастыря.
      - Езжай впереди. - Маниакис придержал мерина, чтобы позволить местному уроженцу выехать в голову кавалькады. Мерин возмущенно всхрапнул, словно спрашивая, какая очередная блажь нашла на его седока: сперва погонял как безумный, а теперь осаживает на полном скаку... Бедняга тут же обиженно заржал, получив каблуками под ребра в качестве требования держаться рядом с лошадью, на которой скакал проводник.
      Когда они повернули со Срединной улицы на север, их путешествие превратилось в какой-то кошмар. Как бы этого ни хотелось Маниакису, по узким кривым улочкам просто невозможно было мчаться аллюром. А когда путь преграждала какая-нибудь влекомая ослом тележка или пара мулов, тащивших фургон, никакие проклятия и угрозы не помогали очистить дорогу до тех пор, пока вознице не удавалось найти угол, за который можно было свернуть.
      Наконец впереди послышались крики, в которых смешивались страх, боль и гнев. Похоже, они не имели отношения ко всеобщей панике, вызванной бешеной скачкой отряда Маниакиса по улицам столицы. Он быстро пробормотал молитву, прося Фоса, чтобы шум впереди означал, что именно там находится монастырь. А несколько мгновений спустя кавалькада вылетела на небольшую площадь. Фос услышал его молитву.
      Мощенная булыжником площадь была обильно полита кровью. Там и тут лежали тела моряков, которых послал сюда Маниакис. Одни были мертвы, другие ранены. Среди них попадались и другие тела в одинаковых кольчугах. Солдаты. Но большинство солдат не пострадало; теперь они пытались ворваться в монастырь.
      Но это оказалось не так просто. Беленные известью толстые стены были сложены из прочного камня, а в узкие окна, напоминавшие бойницы, не пролез бы и ребенок. Единственным уязвимым местом была дверь, да и та оказалась слишком прочной.
      Среди людей Генесия - сплошь видессийцев - не нашлось ни одного вооруженного топором халогая, который в два счета разнес бы крепкие дверные брусья. Солдаты притащили толстое длинное бревно и пытались использовать его как таран. Но как раз в тот момент, когда отряд Маниакиса появился на площади, монахини опрокинули на атакующих большущий чан с кипятком. Шатаясь и завывая от боли, ошпаренные солдаты отпрянули от дверей.
      - Сдавайтесь! - крикнул им Маниакис. - Иначе - смерть!
      Солдаты, сохранившие верность Генесию до самого его конца и даже дольше, в смятении и страхе уставились на появившийся как из-под земли отряд, вооруженный мечами, легкими копьями, но в основном - луками.
      Двое солдат Генесия, не выпуская оружия, сделали несколько шагов в сторону Маниакиса и его людей. Зазвенели тетивы луков. Солдаты, корчась и крича от боли, упали на булыжник площади. Этого хватило, чтобы подать их товарищам правильную мысль. Зазвякали брошенные на камни мечи. Маниакис взмахом руки приказал взять пленников под стражу. Те с угрюмым видом позволили связать себе руки за спиной, после чего их увели с площади.
      Маниакис подъехал к монастырской стене - не слишком близко. Разглядев в окне второго этажа нескольких монашек, он крикнул:
      - Я Маниакис, сын Маниакиса, новый Автократор Видессии. Тиран Генесий мертв. Могу ли я приблизиться, чтобы переговорить с аббатисой, не опасаясь оказаться сваренным, как тунец в праздничной ухе?
      Монашки безмолвно исчезли. Через пару минут в том же окне появилась пожилая женщина.
      - Я Никея, аббатиса Монастыря святой Фостины, - сказала она, и Маниакис сразу ей поверил: в ее голосе звучала властность, которой позавидовал бы любой генерал. Аббатиса некоторое время разглядывала его из-под надвинутого на лоб голубого клобука, после чего неохотно добавила:
      - Чем могу служить.., величайший?
      - Высокочтимый Курикий, казначей империи, сообщил мне, что за стенами твоего монастыря нашли убежище его жена и дочь, - сказал Маниакис. - Как тебе, вероятно, известно, я обручен с Нифоной. Теперь, поскольку я вернулся в Видесс, а со мной возвратился и высокочтимый Курикий, мне хотелось бы, чтобы ты передала благородным дамам, что отныне им ничто не угрожает и они могут свободно покинуть стены монастыря, если пожелают.
      - В стенах нашего монастыря нет никаких благородных дам. Здесь обитают только те, кто посвятил себя служению Господу нашему, благому и премудрому, сурово ответствовала аббатиса. - Будьте добры, подождите немного. - С этими словами она отошла от окна и исчезла из виду, но спустя короткое время появилась вновь в сопровождении молодой монахини. Указав ей на Маниакиса, аббатиса что-то тихо спросила. - Это тот человек? - скорее угадал, чем услышал Маниакис ее слова.
      Неужели рядом с ней стояла Нифона? Маниакис вглядывался в лицо молодой монахини, пока та присматривалась к нему. Она действительно была молода, вот и все, что Маниакис мог сказать с уверенностью: надвинутый на лоб клобук почти лишил ее индивидуальных черт. Вдобавок Маниакис обнаружил, что образ невесты, хранившийся в его памяти в течение шести лет изгнания, изрядно потускнел со временем. Он помнил только удлиненное лицо с тонкими точеными чертами да большие глаза, вот, пожалуй, и все. Там, в окне, могла быть Нифона, но поклясться в этом он бы не рискнул.
      Но кто бы ни была та молодая женщина, она, похоже, испытывала те же затруднения.
      - Мне кажется, это младший Маниакис, святая мать, - сказала она аббатисе. - Но утверждать со всей определенностью я не могу.
      Ее голос, насколько мог судить Маниакис, напоминал голос Нифоны, хотя полной уверенности у него опять же не было. Он окликнул ее по имени. Молодая монахиня кивнула и помахала рукой. Представляя себе этот момент прежде, он полагал, что из глубины его души поднимется волна горячей любви и привязанности, которая омоет его от макушки до кончиков пальцев на ногах. Ведь он, в конце концов, ждал встречи с невестой долгих шесть лет. Но волны что-то было не видать. Нет, волна, конечно, прокатилась где-то рядом, но совсем не такая большая и горячая, как он ожидал. Впрочем, Никее знать об этом совсем не обязательно.
      - Святая мать! - вновь обратился Маниакис к аббатисе. - Я еще раз спрашиваю тебя: не соблаговолишь ли ты освободить эту девушку и ее мать от обетов, принесенных ими скорее для того, чтобы защитить себя от Генесия, нежели с целью навсегда удалиться от суеты нашего бренного мира? Хотя в их набожности не может быть никаких сомнений, - поспешно добавил он.
      Удалив Нифону, Никея снова подошла к окну:
      - За последние месяцы я не раз имела возможность убедиться в их неподдельном благочестии, величайший, - сказала она. - Но освободить их от обетов, данных ими по доброй воле, не в моей власти. Здесь, в Видессе, такой властью обладает лишь святейший экуменический патриарх Агатий. И если такова будет его воля, а женщины выразят свое согласие, я повинуюсь и позволю им покинуть стены моего монастыря. А до тех пор они для меня только монахини, ничем не отличающиеся от других сестер.
      Смелость и твердость убеждений аббатисы восхитили Маниакиса, хотя к восхищению примешивалась изрядная доля досады. Было ясно, что если он пренебрежет предупреждением и попытается забрать Нифону из монастыря без патриаршего соизволения, то неминуемо попадет под дождь из кипятка.
      - Я вскоре увижусь со святейшим Агатием, - сообщил он Никее и, повернувшись к Регорию, отдал несколько распоряжений:
      - Оставь у монастыря треть своих людей, чтобы здесь больше не возникло проблем с твердолобыми сторонниками Генесия. Затем отправь конного вестника к высокочтимому Курикию; пусть сообщит ему, что его жена и дочь в безопасности и добром здравии. А сам во главе оставшихся людей сопроводишь меня к Высокому храму.
      Хотя и монастырь, и Высокий храм находились в северной части столицы, быстрее всего добраться от одного до другого можно было, вернувшись на Срединную улицу, а затем снова свернув на север, по аллее, ведущей к главной святыне видессийцев.
      При взгляде со стороны Высокий храм казался скорее массивным, нежели величественным; никаких особых украшений на крепких, сложенных из золотисто-желтого камня стенах, поддерживавших огромный купол, не было. Как и в большинстве других зданий столицы, главные сокровища находились внутри, надежно укрытые от досужих взглядов. Подъехав к главному входу, Маниакис окликнул поднимавшегося по пологим широким ступеням священника:
      - Скажи, святой отец, не возносит ли сейчас в храме свои молитвы святейший патриарх?
      Его сердце еще не успело сделать следующий удар, как священник сообразил, кто подъехал к храму во главе сотни вооруженных всадников.
      - Нет, величайший, - низко поклонился он. - Мне кажется, его святейшество сейчас находится в патриаршей резиденции, вон там. - Он указал на расположенное неподалеку строение.
      По контрасту с Высоким храмом резиденция казалась чуть ли не крошечной, хотя в любом другом районе столицы она считалась бы зданием весьма внушительных размеров. Сучковатые и корявые вековые кипарисы почти скрывали ее от посторонних взглядов.
      Поблагодарив священника, Маниакис повел свое воинство к резиденции. У входа он спешился и, сопровождаемый Регорием, поднялся по ступеням и постучал в дверь. Открывший ему священник выглядел молодо, тогда как Агатий, насколько было известно Маниакису, находился уже в преклонных летах. Вдобавок на стоявшем в дверях не было ни величественных патриарших одеяний, ни небесно-голубых сапог - такой же важной регалии главного прелата Видессии, какой являлись для Автократора алые сапоги.
      Подобно большинству людей, с которыми Маниакису пришлось столкнуться за последние несколько часов, священник начал с вопроса:
      - Не имею ли я честь разговаривать с Автократором Маниакисом?
      Может, пора приказать изготовить эмблему с соответствующей надписью, чтобы носить ее на шее, подумал Маниакис, но ограничился таким ответом:
      - Да, это я. А рядом со мной мой двоюродный брат Регорий. Теперь назовись ты, святой отец.
      - Меня зовут Скомброс, величайший, - ответил тот. - Я имею честь быть синкеллием святейшего Агатия. - Это означало, что Скомброс исполняет обязанности секретаря, помощника, а при необходимости и сторожевого пса, следящего за Автократором.
      - Рад познакомиться с тобой, святой отец. А теперь прошу тебя, не мешкая, провести меня к экуменическому патриарху.
      Поклонившись, Скомброс повиновался. Маниакис последовал за ним; Регорий шел сзади, отставая не больше чем на пару шагов. Внутри резиденция патриарха оказалась милой, даже уютной, без каких-либо признаков показного великолепия; хотя все прелаты дают обет воздержания, далеко не все они относятся серьезно к его исполнению. В общем, Маниакиса не удивила бы и куда более роскошная обстановка.
      Скомброс постучал в закрытую дверь. На стук откликнулся негромкий спокойный голос, после чего синкеллий, повозившись с запором на двери, распахнул ее и произнес:
      - Святейший Агатий, экуменический патриарх всех видессийцев, ожидает тебя, величайший, и тебя, высокочтимый. - Последние слова явно были добавлены только для того, чтобы не ущемить достоинство Регория.
      Войдя в покои, Маниакис сразу наткнулся на указующий перст, наставленный на него Агатием, словно острие копья.
      - Отвечай, намереваешься ли ты каким-либо образом затронуть нашу незамутненную, святую, истинную веру? - прогремел Агатий. От спокойствия и кротости в его голосе не осталось ни следа. Его глаза сверкали; длинная седая борода встопорщилась и даже, кажется, потрескивала, будто совсем рядом только что ударила молния, а большущий крючкообразный нос поразительно напоминал своими очертаниями страшный боевой ятаган кубратов. Одним словом, Агатий производил впечатление ошеломляюще святого старика.
      Однако на вопрос, выбранный патриархом для начала беседы, Маниакис мог ответить без колебаний и каких-либо угрызений совести:
      - Ни на йоту, святейший! - сказал он, и Агатий вдруг весь осел, даже как-то сплющился, словно проколотый бычий пузырь.
      - О, это хорошо; это очень хорошо, - проворковал экуменический патриарх. Его глаза сразу перестали сверкать, а борода улеглась как положено. Тоном, более подобающим доброму дедушке, нежели пылающему праведным гневом клерику, он пояснил:
      - Я был весьма озабочен тем, что в твоих жилах течет васпураканская кровь, величайший. Ересь на троне может привести к самым ужасным последствиям.
      - Ты не должен испытывать никаких опасений на этот счет, - ответил Маниакис. Интересно, подумал он, что скажет отец, узнав, как легко я сделал выбор в пользу ортодоксальной веры? Без сомнения, что-нибудь достопамятное и весьма ядовитое. Но он ничуть не сомневался, что старший Маниакис не замедлит признать целесообразность такого шага.
      - Это великолепно, просто великолепно! - Теперь Агатий буквально сиял. Его внезапное преображение напомнило Маниакису флюгер, мгновенно поворачивающийся вокруг своей оси в зависимости от того, откуда дует ветер. - Наверно, ты пожелаешь, чтобы я короновал тебя немедленно, величайший? - спросил патриарх.
      - Меня вполне устроит, если это произойдет сегодня, но немного позднее, ответил Маниакис. - Сперва я хотел бы разрешить другой важный вопрос.
      Кустистые брови Агатия поползли вверх: как так? что может быть важнее имперской короны? Маниакис растолковал ему, какие требования выдвинула аббатиса Никея.
      - Ты уверен, что именно таковы истинные намерения этих женщин? требовательно спросил патриарх.
      - Святейший, неужто я стал бы лгать по такому серьезному поводу, ставя под угрозу свои дальнейшие отношения со своим прелатом, когда он даже еще не успел короновать меня?
      - Конечно нет, если ты достаточно мудр, - ответил Агатий. - Но кто сейчас может сказать, насколько ты мудр? Не расцени мои слова как недостаток должного почтения к тебе, величайший, да оградит меня от этого Фос! Но мы насмотрелись на куда более идиотские поступки за последние шесть лет.
      - Насмотрелись, - согласился Маниакис. Он хотел было снова, более настойчиво попросить патриарха освободить свою невесту и ее мать от данных ими обетов, но не успел.
      - Скомброс! - повелительно крикнул Агатий. - Подай мне перо, пергамент и сургуч для печати! Да побыстрей!
      - Слушаюсь, святейший, - отозвался тот, появившись как из-под земли. Постоянно, но незаметно находиться рядом с патриархом было одной из обязанностей синкеллия.
      Он повернулся и исчез, но почти мгновенно вернулся, доставив Агатию все, что тот потребовал. Патриарх обмакнул перо в чернила и принялся быстро писать. Закончив, он протянул пергамент Маниакису. Там цветистым церковным слогом излагалось освобождение обеих женщин от их обетов. Забрав пергамент обратно, Агатий свернул его в свиток, перевязал лентой, расплавил над пламенем светильника немного голубого сургуча, накапал на свиток, скрепив ленту с пергаментом, и приложил к нему свой перстень с печатью. Когда он отнял печать, на еще теплом сургуче остался оттиск его монограммы. Помахав свитком в воздухе, чтобы сургуч окончательно затвердел, патриарх вручил документ Маниакису.
      - Благодарю тебя, святейший, - проговорил Маниакис, затем повернулся к Регорию и приказал:
      - Как можно быстрее доставь этот свиток в Монастырь святой Фостины. Скачи во весь опор. Если на то будет согласие Нифоны, привези ее сюда. Святейший Агатий сперва обвенчает нас, а потом провозгласит Автократором и императрицей.
      - Вот это здорово, клянусь Господом нашим! - воскликнул Регорий; его глаза сверкали. - На тебя возложат сразу две короны в один день!
      - Ты совершенно прав, - засмеялся Маниакис. По обычаю видессийцев, на головы вступающих в брак возлагались венки, именуемые брачными коронами.
      - Вероятно, самому Фосу было угодно, чтобы ты стал Автократором и новобрачным в один и тот же день, - согласился Агатий.
      - Я молю Господа нашего, чтобы это оказалось добрым предзнаменованием, рассудительно сказал Маниакис и, похлопав Регория по плечу, добавил:
      - Раз уж ты занялся этим, делай все до конца. Доставь сюда также мать Нифоны, госпожу Февронию, а кроме того, пошли конного вестника в дворцовый квартал. Камеас должен знать, где хранится подлинная корона империи. Мне хотелось бы, чтобы святейший патриарх водрузил на мою голову именно ее, а не оказался вынужден прибегнуть к какой-либо замене. То же относится и к короне императрицы. Кроме того, необходимо доставить сюда высокочтимого Курикия, дабы он смог присутствовать на обряде венчания своей дочери.
      - Надо бы убедиться, что я все правильно запомнил, - нахмурился Регорий и слово в слово повторил полученные указания. Маниакис выслушал и кивнул; двоюродный брат его приятно порадовал. Самостоятельное командование войсками явно пошло ему на пользу.
      Регорий отсалютовал, прижав к сердцу сжатый кулак, повернулся и почти бегом покинул патриарший покои. На полпути он едва не столкнулся со Скомбросом; Маниакис слышал, как они обменялись извинениями. Затем поспешные шаги Регория стихли в отдалении.
      Агатий вдруг раздраженно прищелкнул пальцами.
      - Что же это такое?! - вопросил он. - Сижу здесь, совсем позабыв о хороших манерах. Умоляю простить меня, величайший! - Он возвысил голос:
      - Скомброс! Немедленно подай лепешки и вино для Автократора! - Патриарх сокрушенно покачал головой:
      - Мне следовало распорядиться об этом до начала нашей беседы!
      - Церемонии - вещь хорошая, святейший, - ответил Маниакис, - когда они занимают отведенное им место. Но иногда их приходится отставить в сторону, если того требуют неотложные дела.
      Экуменический патриарх впал в глубокую задумчивость. "Неужели я впервые дал промашку, сказав нечто еретическое?" - спросил себя Маниакис.
      Скомброс быстро вернулся, внеся на серебряном подносе еду и питье. Лепешки оказались вкуснейшими пирожными из слоеного теста с медом и дроблеными орехами. Пальцы Маниакиса стали такими липкими, что ему пришлось их облизать. Золотистая струя полилась из кувшина в стоящие на подносе серебряные кубки. Не требовалось быть знатоком в подобных вещах, чтобы оценить восхитительный букет благородного старого вина.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33