Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Детдом для престарелых убийц

ModernLib.Net / Современная проза / Токмаков Владимир / Детдом для престарелых убийц - Чтение (стр. 10)
Автор: Токмаков Владимир
Жанр: Современная проза

 

 


– Ну что ж, будет хотя бы о чем писать, – констатировал я и глубоко задумался.

Значит, я вовремя свалил из «Тигров и Кроликов». Может быть, за несколько минут до погрома. Но вот Семен!

Я по-настоящему обеспокоился его судьбой и тут же позвонил ему домой. Телефон молчал. Включился автоответчик: «Вы позвонили по номеру Семена Батаева. Прежде чем оставить свое сообщение после сигнала, подумайте, нужно ли оно хозяину квартиры?» Автоответчик, который ни за что не отвечает. Я решил прогуляться, проветрить мозги и вызвонить Сэма с улицы либо вечерком зайти к нему домой.


– Крыса! Я тебя предупреждаю! – орал по сотовому раскалившийся добела Кадык Рыгалов. – Я тебя предупреждаю, если ты еще хоть раз наедешь на мою братву, будем разбираться на стрелке.

– Ты чо, охерел? – немного растерялся Янис-Крыса. – Что случилось-то, обоснуй?

– Не прикидывайся лохом, Крыса, – в бешенстве кричал в трубку Кадык. – Вчера ночью расхерачили мой клуб. Завалили троих бойцов из охраны, распугали на хер клиентуру.

– Ну и чо? Что ты блажишь, Кадык, у тебя проблемы, а я-то тут при чем?

– Те, кто там был, божатся, что видели среди громил тебя, Янис, тебя и твоих пацанов.

Янис покраснел, потом побледнел и, совладав с голосом, спокойно ответил в трубку:

– У меня тоже есть, что тебе предъявить, Кадык. И я это сделаю в самое ближайшее время.

Они почти одновременно выключили свои сотовые.

Янис-Крыса подошел к окну и через жалюзи стал смотреть на центральную улицу города. В ту ночь, когда разнесли кабак Рыгалова, Янис был в своем загородном доме с Асей и еще двумя-тремя своими близкими друзьями, здесь он чист.

Значит, можно сделать следующие выводы. Первый – Рыгалов намеренно, без повода, наехал на него, чтобы вызвать его на конфликт. То есть Кадык поступил по принципу: лучшая защита – это нападение.

Второй – кто-то очень похоже косит под Крысу, чтобы подставить и окончательно поссорить с Рыгаловым. (Вариант – происки сук-оперов.)

И третий… Вот о третьем Крыса, суеверный, как все бандиты, боялся даже думать. Третье касалось области мистики, где ничего не могли решить ни «Узи», ни «АК», ни тротиловые бомбы. Третье, думал Янис, насмотревшийся по видаку фильмов ужасов, где-то есть двойник, мой двойник, о котором я не знаю. Да, двойник или тот, кто легко может превращаться в кого угодно, то есть оборотень.

Янис передернул плечами, как от холода. В таком случае возможно, что и Рыгалов не имеет никакого отношения к разборкам в порту, где замочили моих бойцов.

Нет, решил Янис, лучше не заморачиваться, а то точно крыша съедет, станешь, как те зоновские «овощи», жрать свое дерьмо колхозными вилами.

«Однако Рыгалову нужно предъявить, – вновь заводил себя Крыса, – обязательно надо предъявить. Я забью ему стрелку».


На улице июльская тридцатиградусная жара. Мысли плавятся, как мороженое, упавшее на раскаленный асфальт. Переполненный, душный, пыльный трамвай. Поношенная одежда и обувь, набитые продуктами авоськи и хозяйственные сумки. Запах пота, тухлой рыбы, женских выделений, дешевого одеколона, застарелого водочного перегара. Хмурые лица. Из-за любого пустяка люди начинают огрызаться и переругиваться. Разговоры: очередные выборы, клянут демократов, надеются на коммунистов. Рост цен. Нищета, безработица, преступность, отсутствие перспектив.

Мимо трамвая, обгоняя его, мимо этих тесно прижатых друг к другу, как кильки в бане, исходящих потом людей, в роскошных, просторных иномарках с кондиционерами едут другие люди. Лучше ли они? Не знаю. Знаю только, что они другие. А тут еще десятилетний мальчик упал в обморок. Думали, от духоты. Оказалось – от голода. Кто-то стоит, кто-то сидит, кто-то уже лежит, тесно и нечем дышать; трамвай как метафора нашего общества.

ПОКОЛЕНИЕ-85

Где ты, мое поколение? Мучаясь духотой и похмельем, думал я.

Мое поколение – это поколение между. Мы как мостик между советской эпохой и первыми годами перестройки: мы окончили школу в 1985-м, и нам говорили, что именно мы, новая молодая интеллигенция, станем творцами будущего нашей великой страны, нерушимого Советского Союза.

Но СССР рухнул. По нам пройдут следующие, а мостик в конце концов обветшает – и тоже рухнет.

Поэтому-то я и мои одногодки никогда не смогут искренне полюбить ваш мир, вашу жизнь, ваши ценности, люди из светлого капиталистического будущего! Однажды я заснул в одной стране, а проснулся совершенно в иной. Как будто бы попал на чужую планету. Есть от чего слететь с катушек, ведь правда? В чем тут моя вина? Я по-другому понимаю, что такое дружба и любовь, честность и порядочность, доброта и искренность. Я ведь до сих пор верю и во взаимовыручку, и в сострадание, и в самопожертвование ради жизни другого. Представляете, как мне трудно сейчас жить в вашем ебаном мире капитала и общества потребления? Ну да ладно. Я глубоко, а вы – высоко. Авось, не пересечемся.

Для меня, когда я учился в школе, государство, СССР, генеральный секретарь КПСС дорогой Леонид Ильич Брежнев воплощали идею бессмертия. И вот великая советская империя рухнула. Как жить теперь, если ничего бессмертного больше нет? И значит, все дозволено? Вопрос: что приобрела Россия взамен тех колоссальных потерь проклятого десятилетия? Я уверен, мы выпустили на свободу демонов и монстров и очень скоро с ужасом в этом убедимся.

Мы проиграли холодную войну, потому что наша совковая пропаганда затрахала всех своей тупостью, скукой и серостью. Мое поколение назло старым пердунам из политбюро стало любить все западное, американское. Черта с два мы это по-настоящему любили! Но эти придурки из КПСС, такие как мой папик, не оставили нам хоть какой-то идеологической альтернативы, иллюзии свободного ВЫБОРА.

Мое поколение 85-го дважды пережило мировоззренческий кризис: сначала коммунистический, когда исчез с карты мира СССР, затем демократический, когда в 1991 году развеялись все мечты о светлом капиталистическом будущем. Итак, что вы от нас хотите еще? После 1991 года «романтики превратились в невротиков». Лучше бы нам тогда было навсегда заблудиться в лабиринтах духа, чем найти тот выход, который был найден.

Дайте мне слово «свобода», и я научу вас говорить слово «нет». Не переступайте порога, говорят пророки, но мы их не слушаем, и переступаем, вот он – порог. Ну здравствуй, Бог, говоришь ты, кого мы сегодня с тобой будем убивать?

Человек поколения-85 сегодня скорее мертв, чем жив, и воскресить его можно, только загнав в какое-нибудь пограничное состояние: между явью и сном, между жизнью и смертью, между злом и еще большим злом. Что, собственно, я с собой постоянно и делаю.

ЧЕРВЯК В ЯБЛОКЕ

Видели вы хоть раз лицо человека, который рассыпал на улице три грамма кокаина? Нет? Вам повезло. Трагедия Хиросимы и Нагасаки ничто в сравнении с тем ужасом и горем, которые отразились на лице этого бедняги. В провинции за грамм кокаина нужно работать года два, а то и больше.

Мы с Сэмом, совершенно ужеванные после дня рождения Шарлотты, ранним утром пытаемся выйти к остановке.

– Я один из немногих, кто один, но кого достаточно много, и я взорву в пизду весь этот дурдом! – кричу я.

– Чем? – вяло поддерживает разговор уставший и зевающий Сэм. – У тебя есть с собой динамит?

– Да у меня в штанах – сто килограммов динамита! Все эти люди живут, чтобы умирать, а я живу – чтобы жить!

– Ну да, корень зла обретается в кроне. Понимаешь, – пытается мне что-то пьяно объяснить Семен, – мы – песчинки в руках Бога. И таких песчинок у него в руках – целая пустыня. И вот он, сильный и могущественный, держит эту пустыню в руках и дышать на нее боится. А ты…

– А я бы дунул на нее хорошенько, чтобы песчаная буря – на тыщи лет!

И как раз в этом месте появляются менты. Злой после бессонной ночи патруль. Предложили предъявить документы. Сэм разволновался и рванул из внутреннего кармана паспорт. А вместе с паспортом выдернул из кармана пакетик с кокаином. Где-то на полпути пакетик порвался, и все его содержимое белым облачком осело на Сэме, на мне и на трех ментах.

Ситуация была критическая. И вдруг Сэм вытаращил глаза и зарыдал, причем очень даже убедительно.

– Боже, – причитал он, – мама, мамочка, это был прах моей любимой мамочки, все, что у меня осталось после ее кремации!

И опять реветь в голос. Я обнял его, всхлипывающего, и прижал к своей груди. Менты, не зная, что делать, вернули нам документы и отвалили, растворившись в утреннем тумане.

– Боже, мама, мамочка! – не унимался Сэм, когда ментов уже и след простыл. – Я разорен. Черт, господи ты боже мой, три грамма коксу, я же до смерти не рассчитаюсь! Эти же суки, бандюки московские, буржуины проклятые, они же меня в асфальт закатают! Менты поганые! Слушай, а может собрать с земли, а потом как-нибудь вычленить порошок, а? У тебя нет знакомых алхимиков? Все, на хер, завтра же уезжаю к ебене Фене к фрицам!

– Пришло время, – мужественно-пьяным голосом продолжал я свою утреннюю проповедь, поднимая с колен и уводя плачущего Сэма подальше от этого грустного места, – пришло время поднять на щит и вновь сделать культовыми фигурами благородных разбойников всех времен от Робин Гуда, Пугачева и Разина до Че Гевары, «Красных бригад» и лысого Котовского! Да, именно их, а не твоих обнюхавшихся коксу мальчиков в стиле рейв и девочек-вамп.

– Конечно, про Усаму бен Ладена только не забудь, – всхлипывает Сэм.

– Да-да, и это дело государственной важности, можно сказать, вопрос жизни и смерти.

– Чей? Твоей или моей? – Сэм пытается слизнуть с моих штанов кокаиновую пыль.

– Почему, если я разговариваю с Богом – это молитва, а если Бог разговаривает со мной, то это шизофрения? Сэм, блядь, человек – это узелок на память, который завязал дьявол на носовом платке Господа Бога. Чтобы, стало быть, не забыл. Так не забыл ли, а?


В последнее время постоянно забываю застегнуть ширинку. Старею или это что-то по Фрейду? Тут увидел на улице старика. Он корячился, опираясь на свою палочку, а в сетке у него болтались пачка китайской лапши, булка хлеба и пакет молока.

Я впервые испугался не смерти, а этой вот немощной, никому не нужной старости.

Блин, прав Мотя Строчковский, умирать надо молодым, ей-богу.


А еще я люблю есть яблоки. Я жру их килограммами. Как какой-нибудь огромный садовый вредитель, червяк-плодожорка. Это у нас, наверное, семейное: я думаю, наш род мог бы начинать отсчет с библейских времен. Ибо первый наш предок наверняка был простым червяком в яблоке, которое змей-искуситель подарил Адаму и Еве. Ведь то яблоко было точно червивое, что еще ожидать от змея? Кстати, в память о тех трагических событиях в раю наши, человечьи, глазные яблоки тоже стали червивыми. И мы в большинстве своем видим мир совсем не таким, какой он есть на самом деле.


Какая я все-таки противоречивая, непоследовательная натура!

Сучий ты потрох, эгоист, самовлюбленный, амбициозный, истеричный маргинал! Плюнуть тебе в рожу и размазать по зеркалу! Ненавижу тебя, сволочь!

…Так, минуты поэзии закончились. Теперь побриться, одеться, выйти в народ и сделать что-нибудь полезное для общества. Например, спрятать себя где-нибудь в тихом месте. Правильно, сегодня суббота, можно спокойно целый день просидеть в библиотеке. И никаких баб и алкоголя! Библиотека – это мой самый оригинальный ответ проклятому похмелью!


И, кстати, вот что еще интересно: в какое бы приличное место я с утра ни отправился – в библиотеку, в музей, на выставку или научную конференцию, – вечером я все равно оказываюсь в кабаке или промеж женских ног.

Или наоборот: если с вечера я основательно нагрешу, оказавшись в кабаке либо промеж женских ног, то с раннего утра, несмотря на сильную головную боль, тошноту и сонливость, меня все равно потянет куда-нибудь в приличное место (в библиотеку, музей или на научную конференцию).

Стало быть, очищения требуют тело и душа, очищения.


Возле библиотеки встретил художника Макса Пигмалиона.

– Куда собрался? – спросил я.

– Я узнал страшную тайну, – он затравленно огляделся по сторонам, придвинулся ко мне вплотную и, дыша винно-водочным перегаром, к которому примешивался стойкий и мерзкий запах каких-то лекарств, волнуясь, быстро-быстро зашептал:

– Ты, наверное, тоже слышал, что во время Второй мировой фашисты в концлагерях делали опыты на людях? Так вот, они хотели создать человекоподобных мутантов – сверхчеловеков, биороботов. А когда они поняли, что война проиграна, то выпустили этих чудовищ на волю. И теперь эти человекоподобные монстры живут среди нас.

Он сделал вынужденную паузу, сглотнул слюну, набрал в легкие побольше воздуха и продолжил:

– Эти монстры бессмертны. И это они совершают самые жуткие и страшные немотивированные преступления. Они охотятся за теми, кто знает их тайну. Например, за мной постоянно ездит зеленая «Волга», в которой сидят во-о-т такие мордовороты в темных очках. Это они и есть. – Непрестанно оглядываясь, Макс закончил: – Зря я тебе это рассказал. Теперь они и за тобой будут охотиться. Главное – спасти от этих маньяков Шарлотту. Ты ее случайно не видел?

– Нет.

– Вот все говорят, красота спасет мир. Но кто сначала спасет для мира эту красоту? – дышал он мне в лицо желудочными испарениями из глубины своих сибирских руд.

У Пигмалиона совсем голова усохла, подумал я. Это стопроцентная паранойя. Мания преследования, отягощенная длительным алкоголизмом. Или наоборот. Впрочем, какая разница.

– Время разрушает пространство, – говорит он мне на прощанье, – поэтому, чтобы избежать этого разрушения, нужно разрушить время в себе, остановить его, запутать и перепутать…


Библиотека пуста. Жара. Нормальные студенты сейчас жарятся где-нибудь на диких пляжах, у самого синего моря, с пивом и длинноногими подружками. А в залах библиотеки остались только идейные мученики науки да конченые студенты-ботаники.

Я выбрал место у открытого окна и стал просматривать заказанную литературу. Однако мысли о Пигмалионе не давали мне покоя.

Я всегда боялся общаться с неудачниками, с теми, кого неудачи подавили, придавили к земле. Такие неудачники заразительны. В «Войне и мире», например, Пьер Безухов, боясь «заразиться» обреченностью непротивленца Платона Каратаева, бросает его на верную смерть, когда у последнего кончаются силы.

Но довольно о грустном. Лучше почитаем-ка, чему нас учат олимпийцы-победители?


В. И. Ленин. «Партийная организация и партийная литература»:

«…Господа буржуазные индивидуалисты, мы должны сказать вам, что ваши речи об абсолютной свободе одно лицемерие.

В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствует горстка богачей, не может быть „свободы” реальной и действенной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? От вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в рамках и картинах, проституции в виде „дополнения” к „святому” сценическому искусству?

Ведь эта абсолютная свобода есть буржуазная или анархическая фраза (ибо как миросозерцание анархизм есть вывернутая наизнанку буржуазность).

Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. (TheBest! – отметил я это место, жирно подчеркнув карандашом.) Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания».


«А может быть, и правда, вся беда в том, что мы не тем местом читали картавого Ильича?» – подумалось мне в библиотечном буфете. Кофе здесь был скверный, а булочки с сыром назывались, наверное, «булыжник – оружие пролетариата».

Похоже, что в этом храме мысли Дух победил материю во всех ее проявлениях. Через полчаса в желудке случилась революция. Но Владимир Ильич тут, конечно же, был совершенно ни при чем.

«Я живу среди слов, как рыба внутри своей чешуи», – констатировал я, дожевывая черствую булочку. Из библиотеки позвонил Семену. Наконец-то он взял трубку. Оказывается, до сих пор изволил спатеньки. И не один, а с какой-то девицей, которую он после моего ухода снял в «Тиграх и Кроликах».

– Всю ночь провел в какой-то засаде.

– Ну и как, засадил?

– Не люблю, блин, женщин, которые прыгают на хуй, как только мужик достанет его поссать, а потом кричат, что их изнасиловали броском через бедро, – брюзжит Сэм. Похоже, с девицей у них получилось не все тип-топ.

– Ну так пусть она поцелует тебя еще раз в твой толстый зад, – подбадриваю я его, рассматривая скверную копию Сальвадора Дали на противоположной стене в фойе библиотеки, – вчера ты не только оттрахал ее, но и спас жизнь. Причем в самом прямом смысле этого слова.

– Ты о чем? – не может понять спросонья Семен.

Я рассказал ему, что ночью братва разнесла клуб, где мы с ним зависали, по кирпичику.

– Если бы Бога не было, я бы первый побежал его рожать, – ошеломленно проговорил Сэм.


«Сегодня я спас кактус, завтра кактус спасет меня», – со спокойной совестью я повесил трубку и вернулся в читальный зал.


Ответ Брюсова Ленину. Декадентский журнал «Весы», 15 ноября 1905 года, № 11. Под претенциозным псевдонимом «Аврелий»:

«Речь идет о гораздо большем: утверждаются основоположения социал-демократической доктрины как заповеди, против которых не позволены… никакие возражения.

Он (то есть Ленин) требует расторгнуть союз с людьми, „говорящими то-то и то-то”. Итак, есть слова, которые запрещено говорить, есть взгляды, высказывать которые воспрещено. Иначе говоря, членам социал-демократической партии дозволяется лишь критика частных случаев, отдельных сторон доктрины. Но они не могут критически относиться к самим устоям доктрины. Тех, кто отважится на это, надо „прогнать”.

В этом решении – фанатизм людей, не допускающих мысли, что их убеждения могут быть ложны. Отсюда один шаг до заявления халифа Омара: „Книги, содержащие то же, что Коран, лишние, содержащие иное – вредны”.

„Долой писателей беспартийных!” – восклицает г. Ленин. Следовательно, беспартийность, то есть свободомыслие, есть уже преступление. Но в нашем представлении свобода слова неразрывно связана со свободой суждения и с уважением „Я” чужого убеждения. Для нас дороже всего свобода исканий, хотя бы она и привела нас к нарушению всех наших верований и идеалов.

Где нет уважения к мнению другого, где ему только надменно представляют право „врать”, не желая слушать, там свобода – фикция. Спор имеет смысл только в том случае, если спорящие относятся честно к словам противника. Там же, где в ходу передержки и подтасовки, спор невозможен».


После революции В. Брюсов, «преодолевший модернизм», как писали об этом в советских учебниках, становится законопослушным советским служащим и самым официальным коммунистическим поэтом.

Ситуация, сходная с той, что произошла когда-то с Джоном Мильтоном. Кажется, в 1637 году он пишет «Ареопагитику», речь в защиту свободы печати, а спустя десятилетие становится первым цензором Англии. Мильтон стал мильто?ном. И где здесь трагедия, а где «фарш фарса»?

Флюгеры всегда были нужны для того, чтобы знать, откуда дует ветер.


В нашем редакционном туалете на стене давно уже красовалась надпись, сделанная однажды Семеном:

«Бог умер. Ницше».

Через некоторое время ниже появилась другая, которую сделал черным маркером Мотя Строчковский:

«Ницше мертв. Ленин».

А. совсем недавно появилась третья:

«Ницше и Ленин мертвы. Господь Бог».

И никто не знает, кто нанес эту третью, «огненную» надпись на стену редакционного туалета «Вечернего Волопуйска».


Из моего последнего письма к юному другу-стихотворцу:

«…Для писателя необходима индивидуальность. Если нет творческой индивидуальности, ее можно заменить биографией. При отсутствии того и другого можно выехать на голом мастерстве. Но всем будет холодно и неуютно. Твои последние стихи мне не понравились совершенно. И знаешь почему? Пушкин где-то, не то в письмах, не то в разговорах, сказал, что „поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем другое дело”.

Я, например, точно знаю, что я не настоящий поэт, потому что, если бы мне приказали ради поэзии убить кого-нибудь или предать, я бы не смог этого сделать. А для истинного художника нет другого закона и бога, чем его творчество. В основе любого талантливого произведения должно лежать преступление или что-то похожее на преступление. И если настоящий художник написал, что смерть есть единственное избавление от несуразностей бытия, то он должен после этого умереть…»


Больше этот молодой человек мне писем не писал. И через одну-две недели я забыл о нем совершенно.

А через полтора месяца после того, как прервалась наша переписка, меня вызвал к себе редактор. В его кабинете сидели два молодых человека в строгих костюмах и одинаковых, в тон серым костюмам, галстуках. Короткая стрижка. У обоих, несмотря на их молодость, уже заметные залысины на висках. Чубы зачесаны назад. Глаза спокойные, сытые, оловянные. Прямо соколы Сталина и жеребцы Жириновского.

ФУТБОЛЬНЫЙ МАТЧ НА МИННОМ ПОЛЕ

– Это товарищи из прокуратуры, – как мне показалось, с искренней тревогой в голосе, не глядя в глаза, сказал редактор, – они хотят с тобой поговорить.

– О чем? – я почувствовал, что его тревога незаметно передалась мне.

– По поводу самоубийства одного молодого поэта, читателя нашей газеты, – Нестор Иванович сделал приличествующую моменту паузу. – Его родственники подают на тебя в суд. По статье «Доведение человека до самоубийства». Кажется, так это звучит? – вкрадчиво переспросил он у молодых людей, хранящих не по годам мудрое молчание.

Вперив в меня стеклянно-оловянно-деревянный взгляд, молодые люди вежливо спросили: не против ли я пройтись-прогуляться с ними до прокуратуры? Да нет, ну что вы, какие, господи прости, наручники и допрос с пристрастием? Мы же с вами взрослые люди и законопослушные граждане!

Просто так, для обычной беседы между почти что сверстниками. За чашкой чая с сушками. На тему? Ну, например, «о месте поэта в рабочем строю».

Идет? Иду, блин, иду. Я не стал упираться, тем более что никакой вины за собой не чувствовал.

До серого трехэтажного здания областной прокуратуры они подвезли меня на своей зеленой «Волге».

Когда мы выходили из машины, подсобные рабочие с одной из стен пытались стереть написанные красной краской огромные буквы:

«Боже, храни секреты!».

«Хулиганы», – спокойно сказал один из сопровождавших меня.

«Ага, дошутятся лет до пяти строгого режима без права разгибаться», – так же спокойно добавил другой сопровождающий меня молодой человек.


В прокуратуре, в тесном, заваленном папками кабинете, где, как я понял, и сидели оба молодых стража закона, они стали задавать мне, наверное, традиционные для такой ситуации вопросы. Знаком ли я лично с потерпевшим? Кто был инициатором переписки? Когда она началась? Какие вопросы поднимались в письмах? Как я считаю, не могли ли какие-то мои строки подтолкнуть потерпевшего покончить с собой? – и прочий словесный кал в том же духе.

Я отвечал с чувством, с толком, с расстановкой. Ни разу не сорвался на крик, ни разу не выматерился. Обиженного из себя не корчил. Был вежлив и предупредителен. Ничего не утаил.

Думаю, что я не зря провел с ними время. Хотя бы потому, что благодаря им я прошел некоторый юридический ликбез.

Один из молодых людей достал Уголовный кодекс, открыл его, где нужно, и ткнул, куда надо, длинным пальцем с аккуратным холеным ногтем кабинетного работника. Я внимательно прочитал, так сказать, от начала до кончала:

«Доведение лица до самоубийства или покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего наказывается ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на срок до пяти лет». (Статья 110 Уголовного кодекса Российской Федерации редакции 1996 года.)

Вот так я стал преступником. Но зато теперь могу сказать прямо, как на суде, не скрывая больше ничего: чай у них был дрянной, а сушки тверже самых твердых лбов каких-нибудь юных неофитов.

В общем, уже под конец рабочего дня меня с богом отпустили. Сказали, если что – вызовут повесткой. Попросили из города пока не отлучаться, а если такая необходимость возникнет, обязательно сообщить в прокуратуру. Я вернулся в редакцию. На душе было паскудно. А тут еще добавил веселья наш редактор Нестор Махно. Сквозь пулеметные очереди редакционной тачанки он прокричал мне по телефону:

– Что я тебе могу сказать? Теперь держись. Пока ты не оправдаешься в полной мере, я вынужден отстранить тебя от работы и объявить служебное расследование.

И в сердцах добавил:

– Черт! Этим случаем ты ставишь меня в неудобную позу перед мэрией… Хоть ложись тут с вами и вешайся!


Домой я решил пройтись пешком. Немного развеяться и попытаться проанализировать такую непростую для меня ситуацию.

Проблема самоубийства в нашей переписке с юным другом-поэтом возникала регулярно, но именно как метафизическая дилемма.

Кто бы мог подумать, что юноша воспринимает все это столь серьезно. Да к тому же, по моему совету, регулярно ведет дневник, педантично записывая туда все свои мысли по поводу, и бережно хранит нашу переписку.

И теперь, когда он вздернулся… Черной кошкой, неожиданно перебежавшей мне дорогу, откуда-то выскочили строчки Ходасевича:

Счастлив, кто падает вниз головой,

мир для него хоть на миг да иной…

– Господи, на кого ты похож! – ужаснулась на следующий день моя газетная начальница Жукина, удалая донская казачка с монументальным бюстом. – Разве можно так пить?

– Вчерашний эксперимент показал, что можно, – ответил я равнодушно.

Семен заехал в конце рабочего дня.

– Все гниешь в своей паршивой газетенке? – вежливо поздоровался он.

– От говна – говна не ищут, – тускло ответил я на приветствие и выбросил в мусорную корзину несколько нераспечатанных писем, пришедших в наш отдел.

– У тебя нездоровый цвет лица и носа, – продолжал подначивать меня Сэм. – Видимо, ты слишком много пьешь, куришь и постоянно проявляешь нездоровый интерес к женскому полу.

– Уйди, старушка, я в печали, – опять огрызнулся я. – У меня вторые сутки фантомные боли в отрубленной голове. Вчера таскали в прокуратуру. Родственники одного юноши, ну, помнишь, поэт этот странный, с которым я переписывался, в общем, он, того, недавно вздернулся… Короче, подробности я тебе потом расскажу. Так вот его родственники подали на меня в суд, наверное, по самой смешной и грустной статье в УК – «Доведение лица до самоубийства». Они уверены, что своими письмами я систематически унижал его человеческое достоинство, чем и подтолкнул мальчишку к самоубийству.

– Ай-я-яй, но ты же у нас невинная душа, – садится напротив меня Сэм.

– Ага, у него только душа и осталась невинная, а все остальное – винное, – бросает на ходу бегущий в компьютерных цех Строчковский.

«Уехать бы в тайгу, – подумал я, закуривая сигарету уже из третьей за сегодняшний день пачки „ЛМ”. – Обрасти там бородой и мыслями. Разучиться говорить. Научиться мыслить».

В отличие от плюща, например, и некоторых других растений я, если меня к чему-то надолго прикрепить, немедленно погибну.

На небе с утра свинцовые облака. Они подогнаны друг к другу так плотно, что между ними не просунешь и мизинца, и висят над землей так низко, что зажженная спичка освещает каждый их изгиб. Грядет зима тревоги нашей…

Рабочий день давно закончился, но мы с Сэмом все еще сидим в моем кабинете. Я подробно рассказал ему о своих неприятностях, о беседе с сотрудниками прокуратуры и о решении нашего редактора затеять еще и служебное расследование.

– Жизнь продолжается и после точки, – уверенным тоном произносит Семен очередную сентенцию. – Более того, после точки она начинается с большой буквы. Один лишь Дух дает жизнь, слово – убивает, – продолжает он утешать меня подбором цитат. – Святой апостол Павел, между прочим.

Мы отправились погулять по городу в сторону порта. На улице сопливая сырость, ноль градусов. Когда нам очень плохо, а равно и очень хорошо (но обязательно очень), нас тянет к морю или в горы. Все человеческое там становится по-настоящему мелким, неважным и второстепенным.

– Я точно знаю, что из любого безвыходного положения всегда есть по крайней мере один выход, – говорит Семен. – А иначе каким путем, спрашивается, ты туда попал? Наша жизнь должна делиться на множество отсеков, как подводная лодка. И если один отсек вдруг затопит мутной водицей, его нужно герметично закрыть и жить дальше.

Между прочим, Сэм ведь служил в армии. Где-то в Забайкалье, был художником при солдатском клубе.

Так вот он рассказывал, что в армии никогда не шутят: «Тебе пришло письмо». За это можно и в морду. Письмо, бывает, боец ждет по полгода. И вот оно наконец приходит. А там три строчки. Человек прочитал – и вздернулся.

РУССКОЕ ПОРНО

В коре моего головного мозга завелся жук-древоточец. Каждую ночь ко мне прилетает маленький дятел, он долбит мою голову, пытаясь достать проклятого жука. Но от этого мне становится еще хуже и я опять не могу заснуть.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16