ТАРЗАН И ИЗОЛЬДА

Строчковский нагнал меня в редакционном коридоре:

– Глеб, одолжи червонец.

– Что, очередной финансово-половой кризис?

– Полный дефолт, – подтвердил он.

Мотя (уже похмеленный и удовлетворенный) сидит возле открытого окна в редакционном кабинете, курит и рассказывает очередную байку:

– …Снял я ее возле китайского ресторана. Напился до этого в хлам. Смотрю – вроде бы ничего телка. Сговорчивая такая, игривая. А пьяный я вообще Тарзан. Половой гигант, понимаешь. На сексуальные приключения всегда тянет. Короче, не долго думая, завел ее в подъезд ближайшего дома, поднялись на верхний этаж, поставил я ее раком, задрал юбку ну и вставил как полагается. И знаешь, хорошо так. Дырочка неразработанная, как у девственницы. Вставил, значит, а сам полез рукой, чтобы одновременно немножко поласкать ее… Чувствую – что-то не то. Я аж протрезвел: у моей красотки между ног болтается… мужской член!

Гомик! Переоделся в женское белье. Не отличишь! А я его, стало быть, сделал в гудок, в анальное отверстие. Ах ты гад, говорю! Дал я ему хорошего пинка под сраку и бегом домой, банан свой от говна отмывать. А гомик мне вдогонку: «Ну, ударь меня еще раз, любимый, бей меня, еби меня!..» А мне блевать хочется! Ужас! Вот такие времена пришли – нормальную бабу снять и оттрахать скоро непреодолимой проблемой будет. Не СПИД – так гомики достанут…

– Издержки сексуальной революции, – иронизирую я. – У всякой дырочки должен быть свой бублик, – повторяю я слова Семена.

– Да, – задумчиво резюмирует Мотя. – Женщина должна быть как небо: одновременно далеко и всегда рядом.

Что и говорить, любовные романы осенью – это совсем не то, что любовные романы весной. Или, допустим, летом. И уж совсем иное, чем зимняя любовь.

Последние листья улетели, последние мини-юбки сняты и спрятаны в платяной шкаф, последние летние кафе закрываются на зимний сезон, последние окна в квартирах заклеены на зиму, последняя…

Сегодня проснулся очень рано. В постели – один. На улице мрак и холод. Как-то тоскливо стало. Так бывает с одинокими профессиональными мудаками вроде меня. С одной стороны – культ одиночества и полной свободы, а с другой – интеллектуальный онанизм по утрам в совершенно пустом доме. Хотя я уверен, что секс по утрам – это миф. Утром надо спать, долго и одному.

Подрочил. Вялый. Даже не кончил. Тоскую. По совершенству. Однозначно.

В любви втроем одна женщина и двое мужчин легче уживаются, чем один мужчина и две женщины. Почему? Женщина никогда не будет с кем-то делиться своим, пусть это свое – обычный кусок дерьма.

А мужчине просто необходимо иметь рядом с собой сразу двух женщин. И там, где они сойдутся, между ними мелькнет молния. И только там, где мелькнет, может родиться что-то настоящее!

Таков был мой ответ сегодняшней интеллектуальной суходрочке.

«ПИСЬМО С ДАЛЕКОГО ЗАПАДА

СЕМЕНА БАТАЕВА

О СУЩНОСТИ СОВРЕМЕННОГО

ЕВРОПЕЙСКОГО ИСКУССТВА,

А ТАКЖЕ ОБ ОДНОНОГОМ МОНАХЕ»

(Окончание)

МОЕ ГРУСТНОЕ ХА-ХА

– Ты пойми, Глеб, такой шанс выпадает раз в жизни, – волнуясь и проливая суп мимо рта, откровенничает со мной Мотя Строчковский. Мы обедаем в редакционной столовке. Час назад я дал прочитать ему письмо про Одноногого, которое получил на дискете от Семена. И вдруг такой неожиданный для меня поворот в данной истории!

– Я точно знаю, где закопали Одноногого, – Мотя продолжает промахиваться ложкой мимо рта, а это значит, что сегодня он шутить не настроен. – Я был в тех местах позапрошлым летом. Проторчал там три с лишним месяца, ради этого три года не ходил в отпуск.

Я ведь и камень даже тот нашел. Он, конечно, давно растрескался и врос в землю, но его верхушка еще видна. Рядом монастырь. Просто я пошел немного другим путем, чем ты.

Мотина версия открытия могилы Одноногого:

«…Я читал легенду про Одноногого лет пять назад, когда еще студентом подрабатывал на полставки в нашем областном музее. Там есть кое-какие очень редкие старинные документы. И вот нашел на меня такой бзик, решил я смотаться туда в одиночку, чтобы не было лишних разговоров. Собрал кое-какие шмотки и туристические приспособы да и рванул на северо-запад, на поиски могилы.

Вначале все шло как по маслу. Отыскать тот давно уже не действующий монастырь не составило никакого труда – все местные жители прекрасно знают его месторасположение. Потом я просто отсчитал от монастырских ворот именно то количество шагов, какое было указано в музейном манускрипте.

Единственная трудность заключалась в выборе направления – в какую сторону считать. Пришлось все лето проискать дорогу к захоронению. Я обследовал каждый метр. Три месяца жил на консервах. В брезентовой старой палатке, один, и в дождь, и в жару».

– Веришь ли, Глеб, у меня чуть «башню не сорвало», – продолжает свое повествование Мотя. – Искушения святого Антония! Три месяца без женщины! Представляешь, что это такое, Глеб, а? Каждую ночь я дрочил так, что у меня чуть пальцы не забеременели!

Но, один хрен, я упрямо продолжал искать этот проклятый черный камень, который по легенде должны были положить на его могилу. Это был единственный реальный ориентир, ориентир из XIV века.

Конечно же, меня мучили сомнения. Ведь даже если в этой легенде была хоть небольшая доля правды, все равно камень установили там почти семьсот лет назад! Что от него за это время могло остаться?

У меня был один шанс из миллиона. И я, как безумный, с остервенением, каждый день с утра до ночи искал этот проклятый камень! «Он ведь все равно не весь должен был уйти в землю», – подбадривал я сам себя, но с каждым днем верил в это все меньше и меньше. Знаешь, Глеб, иногда я впадал в такое уныние, что готов был повеситься на первом попавшемся суку в этом проклятом лесу!

И когда я во всем разочаровался и убедился, что все это чертов вымысел и блеф – будь он проклят! – когда уже начались осенние холода и я, простуженный, с температурой, голодный и озверевший, поворачивал оглобли назад – я увидел его!

Мотя бьет кулаком по столу так, что чуть не опрокидывается посуда, и на нас с удивлением оглядываются обедающие в столовке коллеги.

– Ты не поверишь, я плакал и смеялся, как сумасшедший! Тогда я чувствовал себя первооткрывателем тайн истории! Увы, но я понимал, что, если я хочу выбраться оттуда живым, мне нужно срочно уносить ноги. Места там действительно проклятые. – Строчковский изобразил на лице таинственное выражение и понизил голос до шепота: – Там даже болота без лягушек. Ты пойми, если даже в гробу не будет ни рукописей, ни старинных книг или там алхимических прибамбасов, – все равно одно то, что мы нашли его легендарную могилу – этого материала хватит нам на десять сенсационных репортажей! А потом еще и совместно книжку издадим.

Мы идем из столовки, и Строчковский, отрыгивая плохо пережеванными котлетами из куриных окорочков, продолжает:

– В конце концов, и для тебя, и для меня это единственный шанс выбраться из этой дерьмовой жизни. Ты же понимаешь, самоубийство твоего юного поэта для тебя может закончиться достаточно плохо. Очевидно ведь, что тот адвокатишка всеми силами хочет законопатить тебя в тюрьму. Наш редактор, батька Махно, считай, что уже сдал тебя на растерзание прокуратуры. Ты влип, Глеб, и это очевидно. А если наша афера удастся – ты сможешь смотаться отсюда, покупать красивые вещи, любить сексапильных женщин.

Конечно же, перспектива до конца своих дней просидеть в этом богом забытом месте, на окраине Европы, оставаясь для всех вечным неудачником, задавленным скукой, поденной газетной работой, серостью и бытом, меня не устраивала ни в коей мере.

– Думай, Глеб, думай, а завтра утром скажи, что решил, – Мотя был, как никогда, серьезен. И я понял, что, в отличие от меня, он уже сделал свой окончательный выбор.

Не буду скрывать, я согласился на эту авантюру не только из любви к науке и искусству. Во-первых, я тогда все-таки тешил себя надеждой сбежать от Яниса-Крысы и его бойцов. И во-вторых, «кровавые мальчики в глазах» действительно не давали мне покоя.

Этот честолюбивый адвокат, нанятый родителями покончившего с собой юноши-поэта, решительно надеялся на моих костях взлететь в небеса столицы к новым вершинам своей карьеры: «Находясь на журналистской работе и понимая, какую моральную ответственность он несет за каждое написанное им слово, бывший журналист Глеб Н. своими письменными ответами постоянно унижал достоинство несчастного юноши, чем и довел его до самоубийства. Действия Глеба Н. безусловно подпадают под статью 110 УК РФ „Доведение до самоубийства” и пр., и пр., и пр. И весь этот бред сивого мерина становился для меня более чем ощутимой реальностью! Но в то же время у меня были сомнения и насчет правдивости Мотиного рассказа. Если учесть его склонность к фантазированию да приплюсовать к этому гипертрофированное журналистское честолюбие, то…

Вполне возможно, что он сочинил свой рассказ тут же, как только прочитал письмо Сэма ко мне. Сочинил, чтобы организовать эту дурацкую экспедицию.

И тем не менее на следующий день мы со Строчковским решили поступить вот как.

Мы посвящаем в наши планы богатенького Буратину – Е. Банина. Берем его, так сказать, в долю. А он за это в свою очередь берет на себя все расходы по организации нашей экспедиции.

– Дяденька, у вас нет дома макулатуры? – в дверях моей квартиры стояли двое школьников.

– Макулатуры? – задумчиво переспросил я. – Макулатуры… Макулатуры у меня, ребятки, сколько угодно.

Я отдал им все свои папки, весь архив, переписку, черновые тетради стихов, кипы рукописей, отдал им все, что было в доме сделанного из бумаги.

«Рукописи не горят, горит бумага, – к месту вспомнил я одного мудрого раввина, – а буквы просто улетают на небо к Богу». Я, надеюсь, достаточно унавозил то место, где жил, чтобы на нем выросло что-то стоящее.

Со Строчковским мы в один день подали заявление об уходе из «Вечернего Волопуйска». Нестор Иванович Вскипин пытался отговорить нас, пугая тем, как трудно газетчикам найти в наше время приличную работу. Но мы не поддались на его уговоры. Отступать, по крайней мере мне, было некуда.

РЫБАК ЗНАЕТ СВОИ СЕТИ

Стояла июльская жара, а меня вот уже второй день сильно морозило и здорово тошнило. Скорее всего, я чем-то отравился и поэтому чувствовал себя очень скверно. Будто меня обложили со всех сторон ватой. И я все видел и слышал как-то смутно, словно через плотный туман. Такой же туман стоял у меня в голове. Но так как главными инициаторами экспедиции по поиску могилы Одноногого были мы со Строчковским, мне ничего не оставалось, кроме как крепиться.

Команда авантюристов определилась. В экспедиции участвовали Егор Банин, Мотя Строчковский, я и еще два человека из команды Е. Банина. Один прекрасный водитель, другой служил сапером в Афгане и, естественно, был знаком с подрывным делом. И все. Лишние рты и разговоры нам были ни к чему.

Добирались мы до места на джипе Е. Б.

По шоссейке на хорошей скорости до тех мест, где стоял монастырь (приблизительно в пятидесяти километрах от него находилась предполагаемая могила Одноногого), можно было доехать часов за десять.

Мы взяли с собой две очень качественные германские палатки, кучу провизии, туристские приспособы типа примуса, бензопилы, мощные фонарики и, конечно же, динамитные шашки. Далее – пять саперных лопат, автоген, японскую лебедку последней модификации, объемные ведра для подъема грунта с глубины и два больших кейса с цифровыми замками для хранения (если повезет найти) рукописей Одноногого.

Кроме всего этого, у Е. Б. был охотничий карабин и незарегистрированный пистолет Макарова. Так сказать, на всякий пожарный.

Выехали ранним утром, но духота была уже неимоверная. Меня продолжало морозить, от тошноты я пытался спастись какими-то аптечными леденцами. Тщетно. Раза три-четыре я просил остановить машину, чтобы выйти и проблеваться. Желудок давно был пуст, и блевал я одной желчью.

По обе стороны дороги сначала тянулись поля, затем стали появляться какие-то разваленные, как гнилые зубы во рту великана, горы. Мы свернули в сторону от гористой местности, и через несколько часов выжженные засухой поля сменились хвойным лесом. Дорога была еще хорошей, и мы ехали, практически не сбавляя скорости.

Бросалась в глаза нищета всех придорожных деревушек. Запомнились очень худые коровы, которые ели из мусорной придорожной помойки бумагу и другие отбросы. Некоторые дома были сколочены из такого невообразимого деревянного хлама, что казались бутафорией из фильмов про царскую Россию.

– Ты сам-то хоть веришь во всю эту туфту? – спросил у меня Е. Б., одним глотком выпивая полбутылки кока-колы.

– Да, то есть нет, но… Короче, не знаю, извини, но я очень устал и плохо себя чувствую, – неопределенно ответил я. – Да теперь уже и поздно что-либо менять.

Дорога становилась все хуже и хуже. В России нет дорог, в России есть только направления. Иногда один афоризм может спасти или уничтожить целую страну. Как это случилось, например, с Наполеоном. Афганец, который вел наш джип, матерясь сквозь зубы, вынужден был резко сбавить скорость.

Вечерело. И сразу же потянуло болотной сыростью.

– Похоже, придется заночевать в монастыре, – сказал сидевший на переднем сиденье Е. Банин. Мы молча согласились.

К монастырю подъехали совсем затемно. Сам монастырь, залитый чернилами ночи, выделялся из темноты только едва угадываемыми контурами башен. Однако в придворовом домике, видимо, сторожке, горел свет. Где-то чуть слышно стучал электродизель. Или это мне показалось? Сторож оказался длинным, худым, совершенно лысым стариком с полуседой редкой бородкой.

– Дед, нам только переночевать, – соврал Е. Банин, договариваясь с ним, – мы туристы. Утром отчалим дальше.

Старик был не против. Что-то пробурчав о том, что у него тут без удобств, мол, как хотите, так и располагайтесь, он указал на какой-то полуразвалившийся сарай, стоящий на окраине монастырского двора.

Приспособив для сна туристские спальные мешки, мы улеглись кто на полу, кто на лавках в этом хлеву.

Ранним утром я проснулся от чьего-то пристального взгляда.

– Вставай, сынок, пора.

– Что, уже собираться?

– Да, тебе пора собираться. Я помогу.

В предрассветном неверном свете мне показалось, что у говорящего было три глаза. Я протер свои глаза кулаком – возле меня стоял монастырский сторож.

– Пошли, пошли, – позвал он опять. – Только тихо, робят своих не разбуди.

Было довольно рано, и, стуча зубами от сырого утреннего холода, я вылез из спальника. Запахнулся в джинсовую куртку и, сам не знаю почему, пошел за ним. Как будто кто-то подтолкнул: «Иди!»

– Сыро у вас тут, – сказал я, ежась от холода.

– Болота кругом, – ответил старик и неожиданно добавил: – Твои друзья приехали сюда искать могилу Одноногого?

Голос у него был на удивление сильный и молодой.

– Я не совсем… я, – вышла у меня дурацкая фраза.

– Не только ты.