Те, все втроем, энергично замотали головами.

– Я ее и при дневном-то свете терпеть не могу, – категорично заявила Сельма Бенгтссон.

– Вы считаете, там может быть что-нибудь, для меня интересное? – спросил Фаллада.

– Я в этом уверен.

Гейерстам выдвинул ящик стола и вынул оттуда большой ключ.

– Из дома нам придется выйти. Раньше туда вел прямой ход, но прежний хозяин его замуровал.

Гейерстам первым вышел из передней. Стояла ясная лунная ночь; по глади озера пролегала серебристая дорожка, На холодном воздухе Карлсен почувствовал себя бодрее. Гейерстам повел их по насыпной дорожке к северному крылу здания.

– Зачем он ее замуровал? – полюбопытствовал Фаллада. – Боялся привидений?

– Думаю, не привидений; хотя, вобщем-то, я не был с ним знаком. Прежде чем я сюда въехал, дом полвека стоял пустой.

Гейерстам повернул ключ в скважине массивной двери. Карлсен ожидал услышать скрип заржавленных петель; дверь однако отворилась бесшумно. Воздух внутри был затхлый и промозглый. Карлсен обмотал шею шарфом и поднял воротник куртки. Дверь слева, ведущая в дом, была прихвачена к притолоке железными болтами.

– Это крыло построено в то же время, что и дом?

– Да. А что?

– Я вижу, ступени совсем не истерты.

– Я сам частенько над этим задумывался. Может, просто не было нужды сюда захаживать.

Как и в доме, стены были обшиты сосной. Гейерстам двинулся вверх по лестнице, останавливаясь по пути на каждой из трех площадок – показать картины на стенах.

– Эти выполнены Гонсалесом Кокесом, испанским живописцем. В молодости граф Магнус служил посланником в Антверпене, где Кокес состоял при губернаторе Нидерландов. По заказу он написал эти портреты великих алхимиков. Вот Альберт Магнус. А это Корнелий Агриппа. А вот Василий Валентин, алхимик и монах-бенедиктинец. Вы ничего не замечаете в этих портретах?

Карлсен пристально вгляделся, но в конце концов покачал головой.

– Внешность у всех такая благообразная…

– Да, – кивнул Фаллада. – Вид, как у святых.

– Когда все это писалось, Магнусу было двадцать с небольшим. Мне кажется, по полотнам можно судить, что им двигали высокие идеалы. И надо же, через каких-нибудь десять лет он уже в капусту рубил вестерготландских крестьян и готов был заложить душу дьяволу.

– Почему?

Граф пожал плечами.

– Мне кажется, я знаю, почему, но на объяснение ушло бы много времени. – Он поднялся на пролет выше. Через матовое стекло в нише угадывался лунный свет над озером.

Дверь на верхней площадке была окована толстыми железными лентами, по всему периметру проглядывали металлические заклепки. Правая сторона показывала, что в дверь ломились: дерево было расщеплено, виднелись глубокие зазубрины от топоров.

– Мне представляется, – сказал граф, – эта комната после смерти графа была заперта, а ключ, вероятно, выброшен. Взломал ее кто-то из потомков. – Он толчком распахнул дверь.

Комната внутри, вопреки ожиданию, оказалась довольно большой. Запах был резкий и какой-то противоестественный – Карлсен уловил в нем ладан. Было и еще что-то, трудноуловимое, но до тошноты неприятное. И тут вдруг стало понятно: душок прозекторской, где вскрывают трупы.

Гейерстам щелкнул выключателем, но ничего не произошло.

– Странно. В этой комнате электрические лампы никогда подолгу не держатся.

– Может, просто граф их недолюбливает? – пошутил Карлсен.

– Или что-то неладно с проводкой.

Гейерстам чиркнул спичкой и зажег два керосиновых светильника на скамье. Теперь было видно, что основную обстановку в комнате составляют кирпичная печь и какое-то похожее на палатку сооружение. Коснувшись последнего, Карлсен почувствовал, что это шелк, причем такой тяжелый, какого он и не встречал.

– Своего рода камера-обскура, – пояснил Гейерстам. – В алхимии определенные операции надо выполнять в полной темноте.

На полках теснились тяжелые стеклянные бутыли и емкости различных форм и размеров. Стояло чучело небольшого аллигатора и какого-то создания с птичьей головой, туловищем кошки и хвостом ящерицы, так ладно пригнанных, что и не различишь, где сшито. В углу примостился высокий, неказистый металлический агрегат со множеством выходящих из него трубок и глиняной крышкой.

Гейерстам снял с полки толстый кожаный фолиант с истертыми застежками и, положив его на скамью, раскрыл.

– Это алхимический дневник графа. У него, похоже, были задатки подлинного ученого. Это все ранние эксперименты – попытки создать жидкость под названием «алкахест», вроде как низводящую всякую материю в ее первородное состояние. Для алхимика это был первый шаг. Когда бы такая первородная материя была получена, следующим шагом надо было запаять ее в сосуд и поместить в атанор, ту печь в углу. У Магнуса почти год прошел в попытках создать алкахест из человечьей крови и мочи. – Гейерстам переворачивал страницы. Почерк был угловатый, острый и торопливый, но рисунки в тексте – химический агрегат и различные растения – выполнены с удивительной тщательностью и точностью. Гейерстам захлопнул книгу. – Десятого января 1683 года он пришел к убеждению, что наконец создал алкахест из детской мочи и кремортартара. Этот следующий том начинается спустя два месяца, потому что для первородной материи ему нужна была весенняя роса. Еще он потратил две сотни золотых флоринов на яд кобры из Египта.

– Неудивительно, что он свихнулся, с отвращением сказал Фаллада.

– Ничего подобного. Он никогда не излагал более осмысленно. Он утверждает, что спас жену судебного пристава при родах и вылечил от подагры пастуха, смешав алкахест с разведенной серой. Вот он пишет: «Дабы продемонстрировать улучшение, мой пастух влез на дерево близ рыбного пруда». А теперь взгляните на это… – граф перелистнул несколько страниц с конца второго фолианта. – Что-нибудь замечаете?

– Ничего, – задумчиво покачал головой Карлсен, – разве что почерк стал хуже.

– Совершенно верно. Он в отчаянии. Один графолог мне как-то сказал, что это почерк человека на грани самоубийства. Видите: «OR N'EST NI FLEUR, NI HOMME, NI FEMME, NI BEAUTE, QUE LA MORT A SA FIN NE CHASSE» – «Нет ни цветка, ни мужчины, ни женщины, ни красоты, коих в конце концов не настигает смерть». Он одержим мыслью о смерти.

– Почему он пишет на французском? – поинтересовался Фаллада.

– Он и был французом. При шведском дворе в семнадцатом веке полно было французов. Но вот взгляните теперь… – он снял еще один фолиант, переплетенный в черную кожу. – Дату он проставляет тайнописью, но я расшифровал: май тысяча шестьсот девяносто первого – через месяц после изгнания с королевского двора. «Тот, кто желает испить крови ворогов своих и обрести слуг преданных, должен идти в Хорацин-город и поклониться Князю Тьмы». Следующая запись появляется лишь в ноябре тысяча шестьсот девяносто первого, через полгода. В почерке – изменение…

– Ну, это уж, разумеется, писал кто-то другой, не он, – рассудил Карлсен. Почерк теперь смотрелся совершенно по-иному: аккуратный, мелкий, более целенаправленный.

– В том-то и дело, что нет. Существуют другие документы, подписанные им, и тем же почерком: «Магнус Сканский» – по названию городка, откуда он родом. Но почерк снова меняется. – Гейерстам перевернул несколько страниц, и снова стали видны угловатые, острые каракули, как в прежних фолиантах. – Графолог сказал, что налицо ярко выраженный случай «раздвоенной» личность. Магнус по-прежнему проводит эксперименты по алхимии, но многие ингредиенты теперь шифрует. И вот, что еще я вам хотел показать…

Гейерстам опять принялся листать фолиант с конца, Посреди пустой страницы имелось изображение осьминога. Карлсен с Фалладой нагнулись рассмотреть. У этого рисунка не было той дотошной, анатомической точности, что у более ранних набросков растений. Линии были не совсем четкие.

– Рисунок неточный, – отметил Фаллада. – Смотрите, он показывает лишь один ряд присосок, вот здесь. И лицо какое-то прорисовывает, прямо как у человека. – Он поднял глаза на Карлсена. – Есть какое-нибудь сходство с теми, на «Страннике»?

Карлсен покачал головой.

– Что ты, у тех лиц и в помине не было. Гейерстам захлопнул книгу и поставил обратно на полку.

– Идемте. Есть еще кое-что…

Он задул керосиновые лампы и вывел гостей обратно на площадку. Выйдя из комнаты, Карлсен почувствовал значительное облегчение. От запаха в лаборатории его уже начинало подташнивать. Выходя наружу, он полной грудью вдохнул холодного ночного воздуха.

Гейерстам свернул налево и двинулся впереди всех по дорожке, а затем через газон к рыбному пруду. От лунного света трава отливала тусклым серебром.

– Куда мы?

– К склепу.

Мохнатые лапы деревьев погрузили все во мрак, но возле дверей часовни неожиданно вырисовалась дорога – бревенчатый настил. Вблизи дорога оказалась шире, чем представлялась с воздуха.

Гейерстам повернул тяжелое металлическое кольцо, и дверь отворилась наружу. Он включил свет. Интерьер оказался неожиданно привлекательным. С потолка, расписанного ангелами и херувимами, свисали три медных люстры. Небольшой орган с посеребренными трубами был окрашен в пурпурные, синие и желтые тона. Кафедра под разноцветным балдахином с четырьмя статуэтками святых по углам напоминала пряничный домик из сказки.

Гейерстам повел Карлсена и Фалладу мимо кафедры к северному крылу со стрельчатым навершием. Врата были не заперты, и помещение за ними пахло холодным камнем.

Граф открыл сундук, достал лампочку-переноску. Вилку воткнул в розетку за дверью.

– В склепе света нет. Когда в часовню провели электричество – в начале века – рабочие стали отказываться туда заходить.

Лампочка осветила восьмиугольный придел со сводчатым потолком. Вдоль стен располагались каменные надгробия и урны. В центре помещения находились три медных урны. У двух на крышках изображалось распятие; третий украшен был барельефом человека в военном облачении.

– Это могила графа Магнуса, – Гейерстам показал на лицо воина. – Изображение, видимо, сделано с посмертной маски – обратите внимание на шрам во весь лоб. Но взгляните, вот что интересно. – Он поднес лампочку так, что стали видны сцены, выгравированные на боковой стенке гробницы. Две из них были батальные, третья изображала город с церковными шпилями. А вот на могильной плите, в ногах, виднелся черный спрут с человеческой физиономией, волочащий в каменный грот человека. Лица человека в рыцарских доспехах не было видно.

– Этой сцены не мог понять никто, – сказал Гейерстам. – Об осьминогах в тогдашней Европе слышали мало.

Они стояли молча, разглядывая барельеф. В склепе было, как и полагается, сыро и холодно. Карлсен зарылся носом в воротник, сунул руки глубоко в карманы. Это был не тот бодрящий морозец, что снаружи, а холод тяжелый, какой-то удушливый.

– Очень странно, – произнес Фаллада бесцветным голосом. – Не могу сказать, что мне здесь нравится…

– А что?

– Воздуха как будто не хватает.

Гейерстам с любопытством взглянул на Карлсена.

– А вам? Как, в целом?

«Прекрасно», – хотел по привычке брякнуть Карлсен, но почувствовал, что вопрос задан неспроста.

– Что-то подташнивает.

– Извините, можно подробнее?

– Как подташнивает?

– Да, прошу вас.

– Н-ну… Будто бы чуть покалывает в кончиках пальцев, и лицо ваше кажется расплывчатым. Да и в глазах рябит.

Гейерстам улыбнулся и повернулся к Фалладе.

– А у вас, часом?…

Фаллада был явно задет.

– У меня все в полном порядке. Карлсен, возможно, выпил лишнего за обедом.

– Нет. Причина в ином. Я чувствую то же, что и он. Со мной это здесь случается всегда, особенно в полнолуние.

– Опять привидения с лешими? – спросил Фаллада с чуть заметным сарказмом.

– Нет, – покачал головой Гейерстам. – Дух графа, думается мне, почивает спокойно.

– Тогда что?

– Давайте выйдем наружу. Меня это начинает угнетать.

Граф вытер пот со лба. Карлсен с радостью шагнул следом. Едва ступил за порог, как тошноты словно не бывало. В свете электрических ламп цвета органа казались веселыми и яркими. В глазах больше не рябило.

Гейерстам опустился на переднюю скамью со спинкой.

– То, что там сейчас с нами произошло, с привидениями, похоже, никак не связано. Эффект сугубо физический, все равно, что почувствовать головокружение от хлороформа. Только здесь не химия, а электричество.

– Электричество? – переспросил с удивлением Фаллада.

– Нет-нет, я ни в коем случае не хочу сказать, что его можно измерить лямбдометром, хотя, может, и недооцениваю такую возможность. Единственно, мне кажется – что налицо некоего рода запись, вроде магнитофонной.

– И что за запись?

– Поле, сродни магнитному. Это из-за окружающей нас воды. – Он повернулся к Фалладе. – Даже вы его в какой-то степени ощутили, хотя вы и не так чувствительны, как капитан Карлсен. То же самое чувствуется и в лаборатории Магнуса. Правда, там оно меньше, потому что выше уровня озера.

– У вас есть какое-либо тому доказательство? – осторожно спросил Фаллада.

– Научного нет. Но больше половины из тех, кто входит туда в полнолуние, испытывают подобные ощущения. Некоторые даже падали в обморок. Вы заметили, – обратился он к Карлсену, – что дискомфорт вдруг резко улетучился, стоило переступить порог? Сфера действия этого поля строго ограничена. Я даже засек, где граница: точно в семнадцати сантиметрах от двери.

– Если это действительно электрическое поле – должен быть какой-то способ его измерить, – сказал Фаллада.

– Не сомневаюсь, но я психолог, а не физик. – Гейерстам поднялся. – Ну что, двинемся к дому?

– Но одного я так и не пойму, – признался Карлсен. – Почему именно неприятная атмосфера? В чем тут дело?

Граф выключил свет и тщательно запер дверь.

– Коснусь лишь событий, происходивших в стенах лаборатории. Там все сказано, в записях. Магнус практиковал черную магию. И кое-что из того, что он творил, настолько ужасно, что лучше не упоминать.

Под деревьями шли в молчании.

– А часовня? – подал голос Фаллада.

– Точно. Склеп. Откуда там такая атмосфера? Ведь Магнус был уже мертв, когда его туда положили? – Карлсен почувствовал, как волоски на шее встают дыбом. – Звучит, конечно, не по-научному, но тем не менее.

– Может, просто страх всех тех, кто заходил в склеп? – рассудил Фаллада.

– Да уж, воистину; если вообще находились такие смельчаки. После смерти Магнуса часовня двести лет простояла запертой на ключ и два засова. Ею вообще перестали пользоваться из боязни потревожить его дух.

И далее, до самого дома, все трое не проронили ни слова. Свет в библиотеке был погашен, но комнату озаряло пламя в камине. На диване сидела Сельма Бенгтссон.

– Остальные ушли спать. Я решила дождаться вас.

Карлсен опустился возле нее.

– Все в порядке. Хотя со мной кое-что и было.

– Думаю, мы все заслуживаем немного бренди, а? – обратился к гостям Гейерстам.

– А вы что-нибудь почувствовали? – спросила девушка у Фаллады.

– Я?… Не знаю. Согласен, гнетущее место…

– Хотя вы и не верите в вампиров, – колко заметил граф.

– Таких вот, что оживают после похорон, – уточнил Фаллада. – Вампиры – одно дело, привидения – другое, – сказал он, понюхав бренди.

– Я понимаю, о чем вы, – кивнул граф. – Если так, то и я не верю в привидение. Но не думаю, что сейчас мы говорим именно о нем.

– М-м-да… Человек, воскресающий из мертвых… В сущности, разве не одно и то же?

– Вы полагаете? – приподнял бровь Гейерстам.

Фаллада помедлил немного, потом спросил:

– В дневнике у графа есть интересная фраза: «Тот, кто желает испить крови ворогов своих и обрести слуг преданных…». Что за слуг?

– Демонов? – уточнил Карлсен.

– Возможно. Однако в записях нет ни единого упоминания о демонах или бесах. Известно только, что из своего Черного Паломничества граф вернулся другим человеком… и почерк у него тоже изменился. Вы сами это видели. Я, например, сталкивался с пятью случаями раздвоения личности – синдром Джекила и Хайда. Кое у кого при перемене личины менялся и почерк – но незначительно. Отдельные чисто технические характеристики – наклон, динамика – и не более того. В случае же с Магнусом – это буквально почерк другого человека.

Карлсен подался вперед.

– Иными словами, Магнус был… одержим!

– Я думаю, факты на то указывают. – Гейерстам улыбнулся Фалладе. – Если, конечно, вы допускаете, что бесплотная сущность способна вторгнуться в чужое тело.

– Или взять осьминога… – кстати вспомнил Карлсен.

Несколько минут все молчали, единственным звуком было потрескивание поленьев. Наконец Фаллада произнес:

– Знать бы, куда со всем этим движемся мы.

В холле пробили часы. Карлсен допил вино.

– Ну что ж, на сон грядущий вполне достаточно, – подвел итог Гейерстам. – Для одного дня пообщались очень неплохо. И капитан Карлсен, думаю, притомился.

Карлсен с трудом подавил зевок, отчего на глаза навернулись слезы.

– Сельма, – попросил граф, – проводи, пожалуйста, капитана до его комнаты. Я останусь на пару минут… и наверно, еще себе налью. Вы не составите мне компанию, доктор?

– Ну, разве чуть-чуть, – не стал упорствовать Фаллада.

Карлсен попрощался и следом за Сельмой Бенгтссон пошел наверх. Тяжелый ковер мягко раздавался под ногами. Жар от камина приятно размаривал. Девушка подвела его к комнате на втором этаже. Дверь была открыта, на постели разложена пижама. В комнате – уютно и тепло, панели на стенах светлее, чем внизу. Сев на кровать, Карлсен ощутил, как по телу разливается истома. Он вынул из сумки оправленную в рамку фоторгафию жены с детьми и поставил на ночной столик – брать ее с собой за годы странствий вошло уже в привычку. Затем пошел в ванную и плеснул в лицо холодной водой. Когда чистил зубы, в дверь постучали.

– Входи, – позвал Карлсен. Он вышпел из ванной, вытирая руки. В комнате стояла Сельма Бенгтссон.

– Я думал, это Фаллада, – смутился Карлсен.

– Можно буквально пару слов, прежде чем вьд уснете?

– Безусловно, – он накинул халат. – Ничего, если я прилягу?

Девушка остановилась у кровати, глядя на него сверху вниз.

– Я хочу вас кое о чем спросить. – В интонации ее не было намека на интим. Наклонившись, Сельма пристально посмотрела ему в глаза.

– Вам известно, что вы – вампир?

– Что?! – Карлсен в ответ цепко вгляделся в нее, прикидывая, не розыгрыш ли это.

– Вы думаете, я шучу?

Он покачал головой.

– Нет… почему же. Просто думаю: вы, возможно, ошибаетесь.

В голосе Сельмы Бенгтссон сквозили нотки нетерпения.

– Послушайте, я в этом доме уже почти год. Я знаю, что значит каждый день отдавать немного энергии. Поэтому могу вам сказать одно: вы забираете ее у меня.

– У меня нет оснований вам не верить. В то же время… У меня это плохо укладывается в голове.

Девушка опустилась на стул возле кровати.

– Остальные тоже это почувствовали. Они так утомились, что пошли раньше времени спать. Я решила, что надо будет с вами поговорить.

– Да, но… Вы ведь действительно давали мне энергию сегодня вечером.

– Совершенно верно. И этого вам должно было хватить до утра. А между тем, и часа не прошло – вы тогда сидели возле меня за обедом – как я почувствовала, что вы снова начинаете ее тянуть.

– Я не чувствую, что тяну. Наоборот, у меня усталость. Вы твердо уверены? Не ошибаетесь?

Шведка пожала плечами.

– Можно легко это выяснить. Лягте-ка и закройте глаза.

– Хорошо, ложусь.

Карлсен примостился головой на подушку, по-прежнему испытывая трудноодолимое желание заснуть. Он почувствовал, как Сельма расстегивает верхнюю пуговицу его пижамы, и вот обе ее ладони легли ему на грудь, ближе к шее. Карлсен застыл; секунду ощущение было такое, будто встал под холодный душ. Он лежал с закрытыми глазами, слушая урчание собственного живота. Напряжение спало, и Олоф вновь почувствовал, что медленно погружается в забытье. Это продолжалось примерно с полминуты. И тогда Карлсену показалось, что усталость как бы убывает. Во всем теле возникло ощущение просветленной легкости.

– Ты даешь мне энергию, – произнес он как сквозь сон.

– Да, я даю ее тебе.

До этого момента он был полностью пассивен; теперь же его, словно искра, пронизало желание. Совершенно внезапно, безо всякого перехода, он полностью избавился от сна, сознавая странный, неистовый голод.

– Чувствуешь? Ты отнимаешь, – услышал он голос Сельмы, звучащий до странности напряженно. Внезапно открыв глаза, Олоф уставился на нее. Лицо девушки было бледным.

– Тогда убери руки.

Но было уже ясно, что она не шевельнется. Капитан сознавал, как что-то, исходящее изнутри, показывается наружу, удерживает ее. Ясно было и то, что девушка фактически не сопротивляется. У нее теперь не было желания отодвинуться. В ее отклике присутствовал страх – чувствовалось, как он сочится у нее через кончики пальцев. Карлсен также сознавал внутри себя двойственность. Некая его часть отстранение наблюдала за происходящим; казалось даже, что можно вмешаться и прервать это подобие гипноза. Вместе с тем другая часть испытывала чистое вожделение, колышащееся плавно и ритмично, как виндсерфер на волнах.

Подавшись вперед, Карлсен взял Сельму Бенгтссон за запястья и, отняв руки девушки от груди, потянул ее к себе. Она полулегла на него; сквозь тонкий шелк платья дышало теплом тело. Сдвинув покрывало, он уложил ее рядом с собой на кровать. Она лежала с закрытыми глазами, приоткрыв губы. Неодолимо тянуло наклониться и притиснуться губами к ее рту. Он знал, что дверь не заперта и может заглянуть Фаллада – пожелать приятного сна. Карлсен выскользнул из постели и запер дверь, затем выключил свет. В лунном сиянии он разглядел спинку кровати.

Даже стоя спиной к девушке, он сознавал ее, а также свою волю, удерживающую ее на постели. Он опустился на край кровати и приподнял подол платья. Она повернулась на бок, чтобы можно было расстегнуть пуговки вдоль спины. Иметь дело с женскими туалетами для Карлсена обычно было подлинной мукой – теперь же он расстегивал пуговки с расчетливой аккуратностью. Одним движением он расстегнул ей бюстгальтер и вместе с платьем стянул через голову. На ней оставались лишь черные трусики, снять которые не составило труда. Опустившись на девушку, Карлсен случайно бросил взгляд на фотографию Джелки – и жена показалась незнакомкой. Сбросив пижаму на пол, наклонил голову, ища приоткрытые губы. От неимоверной сладости закружилась голова. Энергия устремилась из нее мощным фонтаном, наполняя кровяное русло вихрями восторга, словно пузырьками веселящего газа. Когда он овладел Сельмой, девушка протяжно застонала. Хлынувшее тепло можно было сравнить с хмельным питьем: эйфория под стать алкоголю, но ощущение несравненно изысканней. Одновременно Олоф сознавал: любовники сейчас не одни. Рядом находится третий – женщина со «Странника». Их разделяли мили и мили суши и моря… и, вместе с тем, она была здесь, в постели, и отдавалась ему. Ее губы были также приоткрыты, и она пила текущую через него энергию. Сельма Бенгтссон ее присутствия не улавливала; она лишь томно, самозабвенно любила. «Так вот оно как», – внезапно дошло до Карлсена.

Первый, неистовый наплыв вожделения улегся. Он так и не отнимал тесно прижатых ко рту Сельмы губ, опасаясь, что стоны могут услышать. Она билась в оргазме, граничащем с болью, и это было все, на что она способна. Одновременно с тем сознавалось и желание той женщины. Инопланетянка хотела, чтобы партнер продолжал. Ее жаркая жажда была едва ли утолена. Она лежала под ним, требовательно вскидываясь – ее злило, что Сельма Бенгтссон уже удовлетворилась. На секунду они враждебно столкнулись, но Карлсен отказался повиноваться. Вампирша побуждала его взять девушку еще. Сельма Бенгтссон лежала рядом, погрузившись в утомленный сон: источник энергии – вот он, бери! В то же время Карлсен понимал, как много уже забрано, ошеломляюще много. Он истощил большую часть ее жизненных резервов. При нормальных обстоятельствах Сельма вскоре восстановится; сейчас же она ужасно уязвима. Любой внезапный испуг может ввергнуть ее в бездну страха и депрессии.

В мозгу он ощущал побуждение, подобное увещевающему шепоту: «Я не хочу, чтобы ты ее убивал. Просто возьми еще, ну немножко…». А он отказывался, чувствуя ярость, которую она накапливает – все равно что отнять бутылку у алкоголика.

Карлсен определил теперь новый аспект в отношениях с этой женщиной. В лаборатории ИКИ она намеренно пустила в ход всю свою соблазнительность, заманивая его своей неотразимой женственностью. Теперь же он сполна почувствовал ее подлинную натуру, ее твердость и корыстолюбие. Чтобы подчеркнуть свой отказ, Карлсен повернулся к лежащей девушке спиной. Лунный свет падал на фотографию жены и детей; в сердце поднялась волна нежности. Ту же трогательную нежность он чувствовал и к Сельме Бенгтссон. Вампирше хотелось, чтобы он убил девушку, вытянув всю ее силу вплоть до подпороговых молекулярных уровней – и, видимо, человек послабее не устоял бы. Ей было безразлично, что его обвинят в убийстве или, что придется его бросить за ненадобностью. Нельзя сказать, что она не боялась потерять Карлсена – просто жажда жизни пересиливала все прочие соображения. Ум Карлсена наполнился раздраженным презрением, и сразу же стало ясно, что она это тоже почувствовала. И зазвучала вдруг примирительно. Разумеется, он прав… Она просто пожадничала. Разочарование переплавилось в глухую ярость, и постепенно вышло за порог восприятия. На миг словно проглянула зияющая бездна отчаяния, неутоленной жажды, тлеющей тысячи веков. Одновременно Карлсен понял и то, почему ей приходится быть вампиром. Обычный преступник может покаяться и вернуться в лоно доброты и человеколюбия. Эти же существа содеяли столько, что на покаяние ушла бы вечность.

До Карлсена неожиданно дошло, что рука Сельмы Бенгтссон лежит у него на бедре, и от него потихоньку оттекает энергия. Вампирша опять насторожилась, лакая ее, как кошка молоко. Тут Олоф понял со всей очевидностью, сколь она опасна; стоит только раздразнить ее – и она может уничтожить человека. Пока внимание вампирши было отвлечено, Карлсен отгородился от нее сознанием. Повернувшись обратно к Сельме, он нежно провел рукой по ее обнаженному телу, чувствуя, как энергия струйкой сочится от него к ней. Девушка шевельнулась во сне и вздохнула; приоткрытые губы манили соблазном, но он воспротивился этому. Себя он заставил отяжелеть, набрякнуть сонливостью. Потянувшись, аккуратно надвинул сбившееся одеяло. Затем обнял девушку и сосредоточился, пытаясь дать ей сколько-нибудь собственной энергии. Вампирша утратила к нему интерес: чтобы кто-то по собственной воле делился жизненной силой, – такое ей было недоступно.

Глубинной, подсознательной своей сущностью Сельма Бенгтссон уяснила, что он делает. Шевельнувшись, она приоткрыла глаза и мурлыкнула что-то вроде: «Тебя люблю». Карлсен прижал ее к себе и почувствовал, как она снова погружается в сон. В ту же секунду он понял: вампирша ушла, и он опять наедине с собой.

Лунный блик на столике сместился. Слышно было, как под слабым ветром тихо плещется вода озера. Карлсен лежал, уставясь в потолок. Вытянувшаяся рядом Сельма заставляла его встревоженно задуматься. Теперь все прояснялось, и он был удручен собственной недогадливостью, неумением прислушиваться к посылам подсознания. Вампирша сидела в нем уже на протяжении стольких дней, высасывая энергию из Джелки и детей. Подспудное его сопротивление делало это затруднительным. Когда нынче вечером девушки втроем поместили на него ладони, вампирша встрепенулась и принялась сосать вытекающую из них энергию. Девушки невольно опешили: это было все равно что доливать водой бездонную бочку. Одновременно Карлсен их невольно околдовал. Потеря энергии усугубляла мужское влияние. И немка, и француженка охотно бы сделали то же, что и Сельма Бенгтссон, хотя, как и она, знали, что Карлсен – вампир. Он полонил их своей загадочностью, наполнял желанием уступить. Позови он их сейчас, используя свою очнувшуюся силу – и они пришли бы в спальню, и предложили бы себя. Он испытал трепет желания, который сейчас же подавил (вампир реагирует на него, как акула на кровь).

Карлсен проснулся, когда уже заметно рассвело. Сельма склонилась над ним, трогая ему губы языком. Карлсен с удивлением понял, что энергетика у нее восстановилась. Уровень хотя и низкий, но не так близок к опасному. И теперь ей хотелось, чтобы он снова ею овладел. Карлсена одолевало странное чувство. В основном, он испытывал к Сельме нежность – но именно ту, трогательную, какую приберегал обычно для жены и детей. Ему показалось как-то вдруг, что ее тело и есть тело Джелки. Обе они – воплощение вечной женственности, лежащей вне их и проявляющейся, подобно свету в окне, в теле всякой земной женщины.

Он нежно обнял ее за плечи.

– Тебе пора идти к себе. Светает…

– Хочу к тебе, еще разок…

Она прижалась к нему и поцеловала. Он легонько тряхнул головой.

– Когда ты летишь в Лондон? – спросила она.

– Сегодня.

– Хочу тебя… сейчас…

– Послушай меня – приляг.

Она опустилась на подушку. Карлсен нежно погладил ее по плечам, груди, вдоль тела. Его энергия вливалась в нее. Она со вздохом закрыла глаза, словно успокоившийся ребенок, и задышала все глубже и глубже. Он начал покрывать ее тело поцелуями. Передаваясь ему, в ней разливалась сладость успокоения; затем стало ясно: она засыпает. Олоф прилег рядом, чувствуя, что ослаб, но доволен. Он ничего не взял от нее – лишь вернул немного жизненной силы, отнятой ранее. По крайней мере, вампиром его пока не назовешь…

В дверь постучали; ручка повернулась. Карлсен сел и спросил:

– Vem ar dar? – девичий голос спросил что-то насчет кофе.

– Поставьте у двери, пожалуйста.