Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Навеки твоя Эмбер. Том 1

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Уинзор Кэтлин / Навеки твоя Эмбер. Том 1 - Чтение (стр. 10)
Автор: Уинзор Кэтлин
Жанр: Исторические любовные романы

 

 


Камера должниц считалась наименее населенной в Ньюгейте, но, тем не менее, Эмбер и миссис Бакстед жили вместе еще с дюжиной заключенных. Во многих других помещениях содержалось по тридцать или даже по сорок человек, хотя камеры предназначались для количества вдвое меньшего. Лечь всем заключенным на нары одновременно было невозможно, да и кухонной посудой они пользовались по очереди. Обычно посуду просто вытирали — вода стоила денег, к тому же имела неприятный затхлый запах, в ней плавали очистки от овощей и другие отходы. Поэтому заключенные старались заменить воду элем или вином.

Внутри тюрьма была погружена в вечные сумерки, ибо узкие, прорубленные в толстых стенах окна открывали только в самых темных переходах. Светильники и сальные свечи заключенные покупали сами, и они горели круглые сутки. По камерам носились огромные безобразные кошки и многочисленные собаки. Наполовину облезшие от чесотки, они состязались в скорости с крысами, гоняясь за каждой крошкой отходов. Эмбер не спускала глаз со своего попугая. Во всех комнатах стоял удушливый, почти осязаемый смрад, столетиями копившийся в стенах древней тюрьмы. Но иногда ощущался необычный удушающий резкий запах. Как Эмбер узнала позднее, он шел снизу, из кухни, от котлов, где палач отваривал головы. Не прошло и часа пребывания в камере, как Эмбер начала лихорадочно чесаться. Ей удалось поймать жирную вошь, и она раздавила ее пальцами, как вареную горошину.

Всем новеньким вменялась обязанность уборщицы. В первое же утро Эмбер и миссис Бакстед пришлось выносить из камеры парашу и сливать в выгребную яму. От тяжелого запаха Эмбер чуть не упала в обморок. После этого она платила одной из заключенных два пенса в неделю, чтобы ты выполняла обязанность вместо нее.

Тюрьма считалась местом наказания, а не исправления, и с восьми утра до девяти вечера все внутренние двери стояли открытыми, и каждый был волен делать, что хотел.

Осужденные по религиозным обвинениям могли проповедовать свою веру, совершать обряды и творить молитвы. У кого водились деньги, те коротали время в пивной Тэпрум, пьянствовали и играли в карты. Богатые обитатели тюрьмы устраивали иногда грандиозные развлечения, на которые приходили люди из благородных, ибо некоторые заключенные пользовались широкой популярностью. Посетителей пропускали в зал, где их собирались сотни. Заключенные мужчины могли пригласить к себе жен и детей, и иногда они жили вместе годами, или же, если не хватало денег, мужчина мог выбрать проститутку, которая приходила к нему с воли.

Воровство у своих и драки процветали в тюрьме, потому что порядки поддерживались самими заключенными. Некоторые сходили с ума, и тогда их заковывали в тяжелые цепи, но обычно не отделяли от остальных. Здесь же в тюрьме нередко рождались дети, но немногие из них выживали. Смертность среди заключенных была большой.

Насколько могла, Эмбер пыталась не втягиваться в тюремную жизнь. Ньюгейт — не то место, где она желала бы известности. Эмбер не появлялась в пивной Тэпрум и, конечно, не ожидала посетителей, поэтому она выходила из камеры только по воскресеньям, когда всех заключенных водили в церковь на третьем этаже.

Большинство женщин-должниц пали жертвами несчастной судьбы, и все ожидали скорого освобождения. Они часами рассказывали в том, что станут делать, когда выйдут отсюда, когда отец, брат или друг отдаст за них долг, и они вновь обретут свободу. Эмбер с тоской слушала эти разговоры, ибо за нее-то никто не отдаст долг, и надежды на освобождение не оставалось. Однако она упрямо продолжала надеяться.

Мучительная тоска по дому вызывала у Эмбер воспоминания о Гудгрумах. Она с удовольствием вдруг вспоминала о вещах, о которых и сама не подозревала, что помнит. Например, как окна ее спальни оплетали розы и какой чудесный аромат они источали. Как на карнизах под окнами возились воробьи, и каждое утро она просыпалась под их чириканье. Как вкусно готовила Сара, в какой чистоте содержала пол на кухне и как сверкали чистотой кастрюльки, миски и плошки на кухонной полке. Эмбер страшно захотелось вновь увидеть голубое небо, вдохнуть свежий воздух, ощутить аромат цветов и сена, услышать пение птиц. Она никогда прежде не знала, что Рождественские праздники могут быть такими грустными.

Она помнила Рождество в прошлом году, когда она готовила вместе с Сарой сладкий пирог и сливовую подливку, как они с кузинами одевались и разыгрывали веселые шутки ряженых, а все жители деревни по старинной традиции произносили тосты за фруктовые деревья и пили яблочный сидр. В канун Нового года Эмбер истратила несколько шиллингов из быстро тающих денег на бутылку рейнского вина, и обитательницы камеры должников распили ее, провозглашая тосты за Новый год. Перед полночью во всех церквах Лондона начали звонить колокола, и Эмбер охватил страх, что она никогда больше не услышит звука колокола, не доживет до следующего Нового года. А через неделю Ньюгейт охватило радостное возбуждение: в городе произошел бунт религиозных фанатиков. Три дня и три ночи бушевало восстание на улицах и площадях. Провозглашая Иисуса монархом, повстанцы расстреливали каждого, кто не соглашался с ними. Сквозь тюремные стены заключенные слышали грозные крики, зловещие угрозы и цокот копыт. Пленники Ньюгейта стали собираться группами, говорили о пожаре и всеобщей резне, обсуждали способы побега. Женщины впадали в истерику, толпились у ворот тюрьмы и умоляли выпустить их.

Но за «пятыми монархистами» устроили настоящую охоту — их отлавливали, убивали или брали в плен. Через несколько дней двенадцать человек повесили, вздернули на дыбу и четвертовали. Их останки бросили в Ньюгейт. Обрубленные туловища, руки и ноги свалили во дворе тюрьмы, и эсквайр Дан принялся за работу, отмачивая головы в морской соли и набивая их затем специальной бальзамирующей травой кумин. В тюрьме все постепенно вернулось к прежнему: пьянство, разврат, карточные игры, воровство и драки.

На очередное слушание в суде Эмбер привели вместе с миссис Бакстед и Молл Тернер; их всех, а также многих других должников приговорили к заточению в тюрьме до погашения долга. Эмбер так надеялась, что после суда ее освободят, что приговор прозвучал для нее как удар грома, и несколько дней после суда она не могла прийти в себя. «Лучше бы я умерла», — говорила она. Но потом Эмбер стала уговаривать себя, что ее положение не настолько отчаянное, как кажется. В самом деле, ведь в любой день может приехать Элмсбери и спасти ее. Помощь приходит, когда ее меньше всего ожидаешь, и она стала очень стараться не ждать Элмсбери.

Она часто виделась с Молл Тернер; та не раз уговаривала Эмбер выйти, так сказать, в свет, бросить этот затворнический образ жизни.

— Господи, милочка, ну что ты теряешь? Разве ты хочешь заживо сгнить здесь?

— Конечно, нет, — сердито вскричала Эмбер, — я мечтаю поскорее выбраться отсюда!

Молл усмехнулась и подошла к камину прикурить трубку. Многие заключенные — и мужчины, и Многие женщины непрестанно курили табак; считалось, что это предохраняет от болезней. Молл вернулась в облаке дыма, села и стала барабанить пальцами по столу.

— Погляди-ка, — на среднем пальце Молл сверкнул крупный бриллиант. — Сняла с одной дамы, которая позавчера приперлась на свидание. Мы ее пихнули, а когда она стала заваливаться, я сдернула с нее кольцо, а другая из наших прихватила часы.

Молл часто выражалась на тюремном жаргоне, который немного начала понимать и Эмбер.

— Знаешь, дорогая, пивная — очень прибыльное место. Во всяком случае, через месяц я смогу выкупиться отсюда. А ты, если хочешь, можешь оставаться здесь, — и она поднялась на ноги.

Раз или два, почти убежденная россказнями Молл об удачных кражах, Эмбер заходила в Тэпрум, но к ней сразу начинали приставать, да так грубо, что ей не оставалось ничего, кроме как подхватить юбки и бегом укрыться в относительно безопасной камере должников. Молл рассмешил ее рассказ об этом, она заявила Эмбер, что та вела себя, как дура, что она не умеет пользоваться тем, что имеет от Бога.

— Некоторые из этих джентльменов весьма богатые люди. Я не сомневаюсь, что со временем ты сумеешь заработать и выбраться отсюда. Конечно, — добавила она с кривой улыбочкой, — четыреста фунтов так быстро не насобирать, — здесь пруд пруди шлюх, которые зарабатывают по два-три шиллинга каждый день.

Несколько раз Молл передавала Эмбер предложения от тех или иных мужчин, но плата никогда не была достаточной для вызволения из тюрьмы. Внешний облик Молл служил вполне красноречивым предупреждением для Эмбер. Она смертельно боялась состариться и поседеть. Тем не менее, она готова была на все, чтобы выбраться из Ныогейта и воспользовалась бы любой возможностью, чтобы ее ребенок родился на воле.

К концу месяца у нее осталось меньше двух фунтов — за все приходилось платить, а цены здесь были высокими. Эмбер расплачивалась за пишу, которую ей приносили, — бесплатно выдавались только черствый хлеб и затхлая вода, да благотворительное мясо раз в неделю. Еще она оплачивала еду миссис Бакстед, иначе несчастная голодала бы. Когда одна повитуха, ее сокамерница, сказала, что Эмбер слишком худа для беременной и что ребенок поглощает все, что она ест сама, Эмбер решилась продать золотые серьги.

Миссис Клеггет бросила на серьги презрительный взгляд:

— Вот за эти? Латунь и бристольский камень! Да они не стоят и трех фартингов! Где ты их нашла — в магазине Сент-Мартина? — в приходском магазинчике при церкви Сент-Мартин-ле-Гранд продавалась дешевая бижутерия из поддельных драгоценностей.

Уязвленная, Эмбер не ответила ей. Но она сама стала замечать, что тонкий слой позолоты постепенно сходит и обнажается серый тусклый металл. Она даже обрадовалась, что серьги слишком дешевы для продажи.

Как-то раз в конце пятой недели пребывания в Ньюгейте Эмбер сидела в часовне, разглядывала свои грязные ногти и с тревогой размышляла, что она будет делать в будущем месяце. Уже несколько дней она набиралась решимости сказать миссис Бакстед, что не в состоянии платить за ее еду. Но не могла заставить себя сделать это, ибо дочь миссис Бакстед ежедневно приходила на свидание к матери и приводила ей понянчить младшего ребенка. Как всегда, Эмбер не услышала ни одного слова проповеди, хотя служба шла достаточно долго.

Тут Молл Тернер толкнула ее локтем. — Гляди, это Черный Джек Моллард! — прошептала она. — Он на тебя глаз положил.

Эмбер угрюмо взглянула через проход и увидела крупного черноволосого мужчину. Тот не отрываясь разглядывал ее и, заметив ее взгляд, улыбнулся. Недовольная тем, что ее сбили с мыслей, Эмбер хмуро взглянула на него и отвернулась. Молл сердито толкнула ее несколько раз, но Эмбер перестала обращать внимание на подругу.

— Ну что за цаца такая! — пробормотала Молл, когда они выходили из церкви. — Кого ты ожидаешь увидеть здесь, в Ньюгейте? Его величество, что ли?

— Да что в нем такого замечательного? Что ты в нем находишь?

Эмбер считала Джека Молларда слишком смуглым и некрасивым.

— Ну, красавица, думай как хочешь, но Черный Джек — это личность! Знаешь, кто он? Разбойник!

— Бандит?

Как стало известно Эмбер, разбойники считались элитой в преступном мире, хотя такого человека она видела впервые. Еще она вспомнила, что видела однажды в Мэригрине на перекрестке дорог железную виселицу с повешенным разбойником — дочиста отмытый дождями скелет — безмолвное предупреждение всем другим представителям бандитского братства. При малейшем ветерке кости скелета постукивали друг о друга, и жители деревни всегда спешили домой, чтобы успеть засветло и не слышать этого кошмарного звука в ночной тьме.

— Да, разбойник, причем выдающийся. Он уже трижды бежал отсюда.

— Убегал отсюда? Но как? — Эмбер широко раскрыла глаза.

— Это ты сама у него спроси, — ответила Молл и ушла, оставив Эмбер у дверей камеры.

Изумленная Эмбер глубоко задумалась. Вот тот шанс, которого она так долго ждала! Если ему и раньше удавалось вырваться, то он сможет совершить побег еще раз и, может, скоро. Эмбер неожиданно ощутила прилив надежды, она воспряла духом. Но тут же эта надежда стала улетучиваться,

«Ты только посмотри на себя, — с отчаянием сказала она себе. — Толстая и жирная, как курица-наседка! От тебя несет бог знает чем, заросла грязью! Да сам дьявол не захотел бы иметь с тобой дела!»

Конечно, ее внешний вид претерпел немало печальных изменений за прошедшие пять недель. К тому же теперь, на седьмом месяце беременности, она не могла даже застегнуть пуговицы на животе, когда-то накрахмаленные кружева смялись и обвисли, юбка грязная, неопределенного серого цвета, на платье — пятна под мышками, следы от пищи, и спереди оно стало на несколько дюймов короче, чем сзади. Она давно уже выбросила шелковые чулки, совершенно изношенные и в стрелках, а туфли истерлись до дыр. С того дня, как Эмбер оказалась в тюрьме, она ни разу не смотрелась в зеркало, ни разу не снимала с себя одежды, и хотя чистила зубы подолом юбки, они покрылись толстым налетом. Лицо стало серым, а волосы — грязными и жирными; из-за отсутствия гребня Эмбер могла расчесывать волосы лишь ногтями.

В отчаянии Эмбер провела руками по телу: она прекрасно понимала, что у нее появился единственный шанс, и ее охватила решимость. «Здесь темно, — говорила она себе, — он не сможет хорошенько рассмотреть меня, и к тому же, возможно, мне удастся сделать что-нибудь, чтобы получше выглядеть». Эмбер решила постараться привести себя в порядок, а потом спуститься в Тэпрум в надежде встретить его, хотя входная плата — драгоценные полтора шиллинга.

Она начистила зубы солью, посыпав ее на подол юбки, прополоскала рот элем и сплюнула в камин, и в этот момент в дверях появился мужчина. Он объявил, что Черный Джек желает видеть ее в Тэпрум. Эмбер вздрогнула и быстро обернулась.

— Меня?

— Да, вас.

— О Боже! Но я же не готова! Подождите немного!

Не зная, что делать, она начала приглаживать на себе платье, тереть лицо руками, надеясь хоть немного снять грязь.

— Мне заплатили, чтобы я проводил вас и осветил вам путь, миссис, а не за то, чтобы вас тут ожидать. Пошли! — он сделал приглашающий жест и шагнул к выходу.

Эмбер задержалась только для того, чтобы успеть пониже оттянуть лиф на платье и чуть обнажить грудь.

— Позаботься о моем попугае, — быстро сказала она миссис Бакстед, подхватила юбки и поспешила следом за провожатым. У нее громко стучало сердце, будто ее собирались представить ко двору.

Глава десятая

Барбара Пальмер отличалась характером честолюбивым и целеустременным. Почти от рождения она твердо знала, чего хочет, и обычно добивалась своего, невзирая на то, какую цену придется заплатить ей или другим. У нее отсутствовали какие-либо моральные ограничения, сомнения ей были неведомы, и совесть не беспокоила. Яркий, необузданный темперамент сочетался со столь же яркой и броской внешностью. И теперь, когда ей исполнился двадцать один год, она знала, чего хочет больше всего на свете.

Барбара хотела стать женой Карла Стюарта, она желала быть королевой Англии. И отказывалась верить в абсурдность своей мечты.

Барбара и Карл познакомились в Гааге за несколько недель до Реставрации, когда ее мужа послали вручить деньги королю. Карл, которого всегда привлекала женская красота, мгновенно и сильно влюбился в Барбару, а она, польщенная вниманием короля и довольная представившейся возможностью отомстить любовнику-обманщику графу Честерфилду, быстро согласилась стать фавориткой Карла. Все придворные сходились во мнении, что Карл никогда прежде так сильно не влюблялся, и Барбара стала теперь весьма влиятельной женщиной при дворе.

Роджер Пальмер, женившийся на ней лишь два года назад, жил в одном из величественных домов на Кинг-стрит — грязной, узкой улице, но считавшейся модным местом, ибо она проходила через территорию королевского дворца и соединяла поселки Чаринг и Вестминстер. На западной стороне теснились таверны и постоялые дворы, на восточной стояли особняки, сады которых спускались к берегам Темзы. Именно в доме мужа в конце года Барбара начала устраивать приемы. На ее ужины приезжал король, множество хорошеньких женщин и веселых молодых франтов, приятелей короля.

В течение некоторого времени Роджер покорно выступал в роли хозяина. Но, в конце концов, сообразил, какую жалкую роль ему уготовили.

Однажды январским вечером он постучался в спальню своей жены. Роджер был среднего роста, ни во внешности, ни в манерах его не было ничего выдающегося, но запоминались благородное лицо и умные глаза. Барбара разрешила ему войти и удостоила лишь мимолетным взглядом через плечо.

— Добрый вечер, сэр.

Она сидела за столиком с зеркалом и зажженными свечами, а камеристка расчесывала ей длинные волосы цвета красного дерева, сама Барбара тем временем примеряла различные серьги, выбирая наиболее эффектные. Изысканное платье из жесткого черного атласа контрастировало с белизной ее рук, плеч и груди, шею и запястья украшали бриллианты. Барбара была на восьмом месяце беременности, но это нисколько не отражалось на ее внешнем виде.

Когда Роджер вошел в комнату, служанка сделала реверанс и продолжала причесывать хозяйку. Барбара поворачивала голову из стороны в сторону так, что бриллиантовые подвески раскачивались и ярко поблескивали. При появлении мужа на ее лице отразились скука и вежливо скрытое презрение. Роджер глядел на нее в некотором замешательстве, а Барбара решила не обращать на него больше никакого внимания, хотя знала, что он собирается поговорить с ней и, возможно, ему нужна ее помощь.

— Мадам, — начал он наконец после того, как несколько раз нервно сглотнул, — я считаю для себя невозможным принять участие в ужине.

— Глупости, Роджер! Прибудет его величество. Как же без вас?

Ей удалось, наконец, выбрать подходящие серьги, и теперь она занялась подбором черных мушек — сердечек, звездочек и полумесяцев, — чтобы наклеить их на лицо. Одну — у правого глаза, другую — слева от губ, третью Барбара наклеила на левый висок. Она даже не взглянула на Роджера после кратковременного приветствия.

— Полагаю, его величество правильно воспримет мое отсутствие.

Барбара закатила глаза и издала красноречивый тяжкий вздох.

— Господи Боже мой, вы снова начинаете?

— Нет, отнюдь. Доброго вечера, мадам, — и Роджер откланялся.

Он повернулся и пошел к дверям. Барбара нервно постукивала ногтями по столику, и в ее глазах плясали злые огоньки. Она резко отодвинулась от камеристки, вскочила и сама воткнула последнюю шпильку в прическу.

— Роджер! Я хочу поговорить с вами!

Не выпуская ручку двери, он повернулся и взглянул на нее:

— Слушаю, мадам.

— Убирайся отсюда, Уортон, — она махнула рукой, прогоняя камеристку, но начала говорить прежде, чем та успела выйти из спальни. — Считаю, что вы должны остаться сегодня, Роджер. Если не останетесь, его величество сочтет это чертовски подозрительным.

— Не согласен, мадам. Думаю, его величеству покажется более подозрительным, что мужчина на глазах половины королевского двора соглашается потворствовать распутству своей жены.

— Любовница короля — не распутница, Роджер! — Барбара рассмеялась неприятным злым смехом. Ее глаза неожиданно сузились, взгляд стал жестким. — Сколько раз вам это повторять! — возмутилась она, повысив голос. Потом вдруг смягчилась и промурлыкала язвительно: — Или, может быть, вы не заметили, что теперь ко мне относятся с вдвое большим уважением чем раньше, когда я была просто женой обыкновенного достопочтенного джентльмена? — В последние слова она вложила все свое презрение к нему и к тому незначительному социальному положению, которое давало ей супружество.

— Мне кажется, это следует назвать более правильным словом, чем уважение, — он холодно взглянул на Барбару.

— Да? И каким, скажите на милость?

— Личные интересы.

— О, чума на вас и вашу проклятую ревность! Мне осточертело ваше нытье! Но сегодня вы придете на ужин и примете на себя обязанности хозяина, иначе, клянусь Богом, вы сгорите в аду за это!

Роджер внезапно подошел к Барбаре, внешнее безразличие мгновенно исчезло, и лицо его исказилось от гнева. Он схватил ее запястье.

— Успокойтесь, мадам! Вы кричите, как торговка! Я глупо поступил, что не отвез вас в деревню, когда женился, — отец предупреждал меня, что вы нас опозорите! Я уже давно понял, что для некоторых женщин свобода означает вседозволенность. Кажется, вы как раз из таких.

Барбара пристально и с усмешкой посмотрела на неге.

— Если даже и так, — медленно произнесла она, — то что из этого?

Вся неуверенность, с которой Роджер вел себя вначале, исчезла полностью, и он стал решительным и твердым.

— Завтра мы уезжаем в Корнуолл. Не сомневаюсь, что два-три года в деревне помогут вам вернуть благоразумие и достоинство.

Барбара резко отшатнулась от него.

— Проклятый дурак! Только попробуйте заточить меня в деревню и сами увидите, что значит быть в фаворе у короля!

Они стояли, в ярости глядя друг на друга и тяжело дыша, когда раздался стук в дверь, и послышалось:

— Его величество король Карл Второй!

Барбара обернулась к двери:

— Ну, вот и он!

Она машинально подняла руки и поправила прическу, глаза возбужденно вспыхнули, и хотя лицо еще оставалось сердитым, оно мгновенно разгладилось, Барбара подхватила юбки, взяла в руки веер и воскликнула:

— Итак, вы спуститесь и возьмете на себя роль хозяина или нет?

— Нет.

— О, как вы глупы!

Она взмахнула рукой и сильно ударила Роджера по лицу, затем поспешила к выходу, задержавшись на секунду, чтобы придать лицу приятное выражение, и распахнула дверь. Она прошла по широкому коридору, стены которого украшали многочисленные портреты, и вышла к лестнице.

Внизу король беседовал с ее кузеном Букингемом, но когда Барбара появилась, мужчины замолчали и обернулись к ней. Она медленно спускалась по просторной лестнице, потому что беременность вынуждала ее проявлять осторожность, но более для того, чтобы дать им возможность любоваться ею. Спустившись на нижнюю площадку, Барбара сделала реверанс обоим мужчинам, те церемонно поклонились, а король — единственный, кто мог не снимать шляпы, тем не менее обнажил перед ней голову.

Барбара и король обменялись многозначительными улыбками, во взглядах сквозила скрытая страсть, воспоминание о недавних встречах. Потом она повернулась к герцогу, наблюдавшему за ними с циничной улыбкой.

— О Джордж, я не ожидала, что вы так скоро возвратитесь из Франции.

— Я и сам не ожидал. Но… — он пожал плечами и бросил взгляд на Карла.

Карл усмехнулся:

— У Филиппа начался приступ ревности. Думаю, он испугался, что его милость пойдет по стопам отца.

В обоих королевствах ходили слухи, что старший Букингем был в свое время любовником прекрасной Анны Австрийской, которая теперь превратилась в старую, жирную и сварливую мамашу Людовика XTV. А его сын не делал секрета из своего пылкого восхищения Ринетт.

— Согласился бы с превеликим удовольствием, — отшутился Букингем и весело поклонился королю.

— Не угодно ли пройти в гостиную? — предложила Барбара. По дороге она мягко, просительно, почти по-детски взглянула на Карла.

— Ваше величество, я в чрезвычайно затруднительном положении. На сегодняшнем ужине нет хозяина.

— Нет хозяина? А где же… Вы хотите сказать, что он решил не появляться?

Барбара кивнула и опустила свои черные ресницы, будто стыдясь невоспитанности своего мужа. Но Карл придерживался другого мнения.

— Нет, я не виню его, беднягу. Бог ему судья, но мне кажется, муж. прекрасной дамы скорее заслуживает жалости, чем зависти.

— Если живет в Англии, то — да, — заметил герцог.

Карл добродушно засмеялся, он не мог обижаться, когда речь шла о его образе жизни, он не обманывался на этот счет.

— И все-таки хозяин необходим на всяком приеме. Если вы позволите мне, мадам…

В фиолетовых глазах Барбары вспыхнуло торжество.

— О, ваше величество! Если только вы согласны! Теперь они подошли к парадным дверям, ведущим в зал, остановились на мгновение, и головы всех присутствовавших, как намагниченные, повернулись к ним. Мужчины сняли шляпы с низким поклоном, дамы грациозно присели в глубоком реверансе, словно широко распустившиеся цветы, ставшие слишком тяжелыми для стебля. Барбара пользовалась столь высокой популярностью и влиянием, что не считала необходимым приветствовать каждого прибывающего. Любой, независимо от его социального и политического положения, счел бы за счастье получить приглашение от миссис Пальмер и не стал бы обижаться, что его не так приняли. И многие были совершенно убеждены, что в один прекрасный день, возможно скоро, она станет королевой Англии.

Еще год назад Барбара и представить себе не могла, что когда-либо будет принимать в своем доме всех этих мужчин и женщин одновременно и столь небрежно относиться к ним.

Среди гостей присутствовал Энтони Эшли Купер, маленький, болезненный и худосочный господин, род которого относился к самым могущественным фамилиям страны. Посредством какого-то ловкого трюка ему удалось превратиться в роялиста как раз во время Реставрации. В таком чудесном превращении не было, однако, ничего необычного. И сочувствовавшие, и активные сторонники старого режима отнюдь не подвергались наказанию — повешению, четвертованию или ссылке, многие из них теперь активно поддерживали монархию и даже формировали основу нового правительства. Карл, слишком практичный и опытный политик, не считал, что Реставрация означает полный слом всего созданного за последние двадцать лет; недавние изменения носили лишь поверхностный характер. Купер, как и многие другие, примирился с новыми порядками при дворе Карла, но он не изменил ни своим принципам, ни намерениям.

Здесь был и граф Лаудердейл. Хороший друг Купера, он выделялся в толпе высоким ростом, красным лицом и ярко-рыжими волосами. Хотя большую часть из своих сорока пяти лет он прожил в Англии, но так и не смог избавиться от сильного шотландского акцента. Был он некрасивый, грубый и громогласный, но прекрасно знал латынь, еврейский, французский и итальянский языки, которые старательно изучал в годы вынужденной эмиграции. Карлу он нравился, а граф крепко любил своего короля.

Купер и Лаудердейл ненавидели канцлера, и эта сближало их с Джорджем Дигби, графом Бристольским. Этот красивый пятидесятилетний человек, тщеславный и ненадежный, испытывал ревность и зависть к канцлеру, как, впрочем, и многие из придворных. Убрать с пути канцлера Хайда — вот в чем видели они главную цель. Дом Барбары служил им подходящим полем действий, ибо здесь король пребывал в благодушном настроении и становился более доступным.

Но все же большинство гостей составляли просто веселые молодые люди, которых не интересовало ничто, кроме любовных историй и карточной игры, танце" и последней французской моды.

Двадцатитрехлетний лорд Бакхерст жил при дворе, однако не пользовался этим обстоятельством и не стремился стать одним из сильных мира сего. Вертлявый, большеголовый Генри Джермин имел неизменный успех у женщин, ибо те верили, будто он в прошлом был женат на ныне покойной принцессе Марии. Среди дам фланировали сластолюбивая и роскошная графиня Шрусбери; излишне накрашенная Анна, леди Карнеги, знаменитая теперь тем, что именно у нее Барбара перехватила любовника, как эстафетную палочку; Элизабет Гамильтон, высокая, грациозная и холодная молодая женщина, недавно появившаяся при дворе, восхищаться которой было принято. Все эти дамы не отличались от Барбары по возрасту, имели от роду двадцать или меньше лет: мужчины считали, что в двадцать два женщина начинает стареть.

Убранство гостиной впечатляло: тяжелые зеленые с золотом шторы, множество настенных бра и канделябров с десятками свечей, прекрасный пол без ковра, отчего высокие каблуки издавали мелодичный перестук. Казалось, веселый смех наполнял зал до потолка, в углу играл оркестр, и звуки музыки смешивались со звоном серебряной посуды.

В соседней комнате на французский манер, как любил Карл, разместили буфет, повсюду сновали лакеи. Буфетный стол загромождали различные блюда и подносы, возвышавшиеся, как кафедральный собор; шедевры кондитерского искусства украшали съедобные розы и фиалки, на огромных тортах выстроились фигурки солдат в полной форме королевской армии; в громадных серебряных вазах дымились рагу из грибов, мясных деликатесов и устриц. Груды бутылок нового напитка — шампанского — заполняли столы. Нынче англичанина не устраивали традиционная вареная баранина, горошек и эль. Франция приучила англичан к другому меню, и старые кушанья были отвергнуты.

Роль Карла как хозяина произвела сенсацию: для многих этот факт показался верным знаком будущих намерений его величества. Барбара, считавшая так же, носилась по дому, как летучее пламя, очаровательная, поразительно красивая, полная уверенности в себе и в своей власти. Все гости не спускали с нее глаз и шепотом сплетничали. Но Барбару не купишь на лесть, она прекрасно знала: как бы раболепно они ни вели себя, достаточно лишь намека, что король теряет к ней интерес, и мягкие лапки превратятся в когти, каждое сладкое слово станет едкой кислотой, и она окажется более одинокой, чем когда-либо до ее опасного восхождения в зенит славы.

Такое случалось и раньше. «Но со мной этого не произойдет, — говорила себе Барбара. — С другими — возможно, но только не со мной».

В третьей комнате расставили столы для карточной игры, и вскоре все собрались там. Карл на короткое время сел за игру, но не прошло и получаса, как он успел проиграть пару сотен фунтов. Он взглянул на Лаудердейла, стоявшего за его спиной.

— Займите мое место, Джон, хорошо? Я всегда проигрываю, и мне это не по душе. Более того, я не могу себе этого позволить.

Лаудердейл оценил шутку, громко хохотнув, и буркнул что-то нечленораздельное, но занял место короля, а Карл направился в соседнюю комнату послушать музыку. Барбара сразу встала из-за стола и встретила его в дверях. Она взяла его под руку, Карл наклонился и чмокнул ее в висок, а у них за спиной гости обменялись многозначительными взглядами, — этот поцелуй послужил поводом для новой волны слухов и предположений.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32