3. «Военка»

– Ну! Вспоминай, давай. Ну! – подполковник очень переживает. Очень расстраивается из-за моей тупости.

Я опять напрягаюсь. Пучу на него глаза. Вкладываю в каждое слово всю душу и все чувства:

– Зарин – это нервно-паралитический газ. На противника его разбрызгивают по-разному, по-всякому. Из бомб, из снарядов. Из миномётов. Просто можно выпускать. Из баллонов. Главное, чтоб по ветру. А то на своих можно, если против ветра…

– Да понятно это! Понятно. Ты уж мне это разобъяснил. Что от него получается-то? А? – подполковник кривится, на меня глядючи, как от зубной боли.

– Вот я и говорю. Газ – нервно-паралитический. Воздействует на центральную нервную систему. Человека. Наверное, и на животных. Вплоть до смерти. В зависимости от дозы… – я совсем опупел, повторямши. Равносильно, как маленькую дозочку сам этого зарина хватил.

– Да, нет же! Нет! – подполковник не выдерживает, – Парaлич! Парaлич с человека получается, – победоносно отвечает на вопрос моего экзаменационного билета подполковник. С громогласным ударением на втором слоге.

Шёл экзамен по оружию массового поражения. На «военке»[14].

Бравому солдату Швейку весело было сидеть в тюряге. А я сейчас про «военку». Кажется, что нам тоже было не очень скучно раз в неделю. По четвергам. Может, ошибаюсь?

В подвале стояла зенитка. С обрезанным дулом. Её было жалко. А изучать её нужно было, как матчасть. Всегда по утрам. В подвале тепло и душно. Клонило в сон неодолимо.

Знакомил с зениткой майор Мосин. Я имел наглость, во дворе на перекуре, спросить: не родственник ли он великому русскому оружейнику[15]. Ничего не сказал мне Мосин. Посмотрел только долгим внимательным взглядом. Далее меня ничем не выделял. Будто не замечал, вовсе.

А так – весёлый был мужик. Любимая шутка: кто явно дремал – тот выходил к пушке и брал в руки снаряд. Клал на лоток и снимал, клал и снимал. Ах, да! Мне не довелось так упражняться.

Мосин первый нам сказал:

– Выстрел нашей зениточки – хромовые сапоги.

Потом мы убедились: это одна из главных технических характеристик нашей АЗП-57. Её знали во всех войсках ПВО. Какой-то остроумный начфин вычислил. А всем нам два раза в году очень приятно было пулять в небо хромовыми сапогами. На Ладоге. На плановых учебных стрельбах.

Конец мая – начало июня 1970 года.

В Ленинградском Горном институте закруглился процесс защиты дипломов. Девушки – свободны! Мальчишки-ребятишки поступили в полное распоряжение «военки». На два месяца.

Военные сборы!

Месяц – муштра в казармах в Выборге. Месяц – учебные стрельбы на Ладоге. Всё это на базе Выборгского отдельного зенитного дивизиона. Все – курсанты. Рядовые. Но есть сержанты. И старшины. Из числа уже служивших. До учёбы в «горняшке». Им было тошновато. Хоть после окончания и дадут лейтенантские погоны, да на кой они сдались-то? Так что далеко не все дети собрались в учебных взводах Выборгского дивизиона.

В Выборге основная мутота армейская нам была известна. Горняков всех специальностей ведь портянками не удивишь. Жратва солдатская нам тоже не в новинку. Бывало – ой, как хуже.

Одна из рабочих практик в Таджикистане.

Наша любимая песня тех экспедиций:

Пел её, зажмурив глаза и мотая рано лысеющей головушкой – Кирагуду.

Первым посмотрел «Кавказскую пленницу» Мишка Коржевин. Через слово стал орать: «Кирагуду, барминьё!» Чем и снискал себе псевдоним. Хотя ему в Таджикистане побывать не довелось.

Зато два сезона скалами Гиссарского хребта восхищались мы со Славкой. Содрогаясь внутри и снаружи. Патриарх наш и учитель, Юрий Николаевич Капков чудно отразил в своей книге, как наш прямой начальник Вовка Яковлев ходил с сырой шкурой барсука на пояснице. От радикулита[16]. Не снимая, ни днём, ни ночью. Ладно бы только вонял при этом. Носки, пардон, в экспедициях тоже не фиалками отдают. Барсучёнка бедного Вовка варил и тушил. И нас угощал. Хоть мы были молоденькие и здоровенькие, но полосатый зверёк не очень, видимо, хотел, чтоб его ели. Во всяком случае, мы. Ленинградские студенты-геофизики. Просился он обратно. В дикие ущелья Таджикистана.

Кстати, Владимир Яковлев, действительно охотник – ас, подстрелил зверька из моей «мелкашки». Мне отец дал с собой. Не сказав ни слова. Без разрешения какого-либо, без охотничьего билета. В рюкзаке вёз. Обратно – в самолёте. Вот были времена! Правда, мы тогда угонять ничего и помыслить не могли. Так что семейка малолетних музыкантов во главе с «мамочкой» навсегда для меня останется первовестником из преисподней.

На дегустации барсука Вовка не остановился. Дикие скалы и ущелья – обитель змей. Кобра, гюрза, щитомордик. Это те, которых мы узнавали. Начальник местной таджикской партии Красильщиков рассказывал:

– Шли маршрутом с техником-геофизиком Виталием. Остановился на осыпи, зарисовываю обнажение. Песок и камушки из-под ног струятся. Вдруг Виталька мне в ухо! Я с копыт. «Ты чего, бля?!» – ору – «Ох…л на жаре совсем?!» До сих пор божится, что я на гюрзу встал. Слава Богу, на мелковатую.

Я тоже не очень-то верил. До тех пор, пока мне Савва по шее не врезал. У ручья на камень я присел. Заодно и на щитомордика. Он из-под меня выкручивался. Славка меня, стало быть, спас. Мы тогда за это даже не «шлёпнули». Так… Рабочий эпизод в маршруте. Чего не бывает? Мелочи. В этом феврале у Саввы юбилей. Может, по рюмке опрокинем. За фауну.

Так вот Яковлев самозабвенно пресмыкающихся ловил. И разделывал. Шкуру снимал. Хотел всё выделать. Мы со стороны глядели. Один раз смотрим – он здоровую змеюку разделал и давай на куски резать.

– Ты чего это, а? – с ужасом я заикаюсь.

– Сгущёнка осточертела. Мочи нет. Сейчас зажарим. Всё будет нормалёк. В Казахстане я не один раз…

Сгущёнка, слов нет, обрыдла, дальше некуда. В маршрут мы брали с собой хлеб, банку эту проклятущую, изредка пару помидоров. И воды в ручьях кристальной – хоть лопни. Сгущёнку я с тех пор видеть не могу.

А ведь заставил нас пожевать кусок! Ползучего шашлычка. Это блюдо я, благодаря Володьке, тоже как-то не очень. Но закалку мы получили тогда. Желудки наши осознали, что милости они от своих хозяев вряд ли дождутся. Так и вышло. По сю пору.

Один раз, в дальнейшем, яковлевская шкала мне пригодилась. Лет через десять. В морской экспедиции. В загранрейсе. С моим дружком-коллегой Вовкой Глебовским. Академиком по внутренней сущности.[17] Зашли в малюсенький бар пива добавить. В порту Лас-Пальмас. Глядим, на прилавке в блюдечке кружочки розовенькие чего-то в соусе. Местный испанец взял, причмокивает, нам, сволочь, подмигивает.

– Хау мач? – спрашиваю. Это везде понимают. Почём товарец, стало быть.

– Ху…я, Волёдя, – отвечает бармен, – Так дам.

А это мы прекрасно сечём.

Они на Канарах через одного простой русский язык освоили. Архангельские саломбальцы их приучили. Со времён славных китобойных флотилий.

Взяли с Академиком. Закусываем. Глядим: бармен достаёт с-под прилавка грязноватый тазик. Там длинные бело-розовые щупальцы. Как змеи. Да и, вроде бы, ещё шевелятся. И он – давай их на блюдечко нарезать кружочками. И лыбится, подлец! Специально.

Академик убежал в туалет. К сожалению, у него не было яковлевой выучки. Я доел. А ничего была закусь. Покойный Аркадий Исакович бы одобрил.[18] Были это щупальца осьминога. В маринаде. Не приходилось более пробовать, а жаль.

Еда незатейливая, значит, была нам в старинных казармах Выборга не в новинку. Ну, погоняли нас строем. С песнями. Подход, отход к начальнику. «Напра…, нале…, ногу на пле…». Автомат Калашникова, истинное чудо 20-го века, все знали, все любили. Физподготовка, огневая подготовка…

В спортивном отношении мы являлись массой неоднородной. Солдатское многоборье, естественно, никого не увлекало. Исключая, стрельбу. И дали, понятное дело, развлечься только два раза. С АКМ-а и ПМ-а. Пуляя из пистолета, я, конечно же, отличился в дурную сторону. Три патрона дали тренировочные. Для разгона, для затравки, так сказать. Выпустил их, вроде бы, в сторону мишени. То есть в нужную сторону. Стали стрелять на очки. Кто-то даже заключал, втихаря, пари. На пиво. Это прошло мимо меня. И хорошо. Руководил нашей перестрелкой препод «военки» – полковник Будан. Дали мне пяток патрончиков. Стрельнул три разочка. Как сейчас помню, больше не дали. Зачем-то я шпалер с вытянутой руки, согнув локоть, положил на плечо. Стволом назад. Где-то в кино такое видел. За спиной у меня рявкнул Будан. И схватил меня двумя руками за ПМ-чик. И громко так воскликнул:

– Ты чего?! Ты чего творишь-то, курсант?!

Он, оказывается, стоял у меня вплотную за спиной. Подсматривал, как я целюсь. Понравилась ему моя стрельба. Вот, положив ствол на плечо, я ему прямиком в лобешник и упёрся.

Сэкономили два «маслёнка»[19] на мне. Не дали дострелять. Но и не наказали. Да и всё равно я выбил двадцать одно. Сам себе я тогда очень нравился. Придурок! Надо бы задуматься: к чему это такие отношения с ПМ намечаются? Да куда там…

Бегать представители горно-геологических специальностей никогда не любили. Долго идти, согнувшись под тяжким рюкзаком, другое дело. Да и то: было это давно и неправда. У нас один был – Жека Алексеев. Почти мастер спорта по лыжам. Но бежать кросс в кирзовых сапогах с портянками внутри! Всеми силами мы тормозили такие забеги.

При зависании на турнике неожиданно произошли открытия. Наши альпинисты Артур и Ванечка могли подтягиваться бесчисленно. И руками, и ногами. Кирагуду мог использовать для этого одну руку. Любую. Хоть правую, хоть левую. По причине природной своей мощи и хорошо тренированной лени.

Кто-то из нас утаивал свои физические возможности. И старался встреч с турником избегать.

Весьма неожиданно проявился Сашенька Васильев. Подтягивался до пояса много-много раз. Крючковато он зависал, конечно, так ведь ни в каких же секциях с гимнастами не потел. А карпел и потел он за учебниками в основном. Дак откуда же это взялось? Мне он поведал позднее.

В общежитии на Шкиперском они жили втроём. Васильев Александр – Саша Маленький. Фёдоров Александр – Саша большой. И Хребтович. Юрка Хребтов. Удивительная троица.

Маленький был вовсе не маленьким. Это, чтоб отличать от большого. Большой был очень здоровым. Оба Саши – старательно постигали нашу науку. Прикладную разведочную геофизику. Маленький Саша – очень общительный, смешливый, доверчивый до наивности. Позднее вместе пахали с ним в морях и океанах. В Мурманской экспедиции старался однажды поднять народ на сдачу крови. В помощь Чили. В момент появления Пиночета. Только сам один и сдал.

Большой Саша – огромный молчаливый скромный увалень. Но не толстяк. Во всех разговорах слегка загадочно улыбался. Мы все знали его загадочную страсть. Не тайную, не порочную, но малообъяснимую. Вышел на экраны «Айболит-66». Роллана Быкова. Большой ходил его смотреть тридцать семь раз! На момент окончания института. И говорил, что ещё будет. Ездил по всему городу. Может это и странновато, но много лучше других страстей людских. Особенно сейчас это понимаешь. На своей шкуре.

В комнате у них была гиря. Одна на двоих. Её оба Саши по очереди таскали до одури. Выпивали – очень мало. Естественно, не курили. Оба из семей военных. В Горный поступили сразу после школы. Маленький – с Западной Украины, большой – из Эстонии. Я ж говорю: из офицерских семей.

Хребтович – полная противоположность. Из Центра России. Два года работал. Бывалый. Подозрительно был недоверчив. Пить, курить и говорить[20]… Многих друзей имел по общежитию с горного, шахтостроительного факультетов. С незатейливыми страстями.

Вот и поведал мне Саня маленький:

– Понимаешь, старик, как-то ещё на первом курсе сидим с большим. Чертим. Заявился Хребтович. «Под газом», конечно. «Всё зубрите, червяки?» – презрительно. Развалился на койке. И чтоб нас поучить. Гордо нам демонстрирует. И победоносно так: «Вот как жить надо!»

Я наивно спрашиваю у Саньки:

– Чего за пакетик?

Маленький, усмехаясь:

– Ну чего, чего. С резиновым изделием. Интимным. Вот, мол, где мы, а где он.

После таких выступлений Санька большой хватал первым гирю и, давай, её выжимать бессловесную. А маленький – повисал на дверной притолоке, и давай подтягиваться. Большому-то Саньке притолоку использовать было невозможно. Из-за большого роста. А поскольку Хребтович демонстрацией пакетиков не ограничивался, то Санька маленький на перекладине весьма преуспел.

Воистину, не бывает худа без добра. Опять же: в ком что заложено.

Как-то Белый Ус прослышал об этом эпизоде. Заржал понимающе. Изложил мне. Тоже из истории Военных сборов:

– В наряд по кухне попал я. Мы, двое с нашего фака, с «шахты» двое или трое. Картошку, естественно, ошкуриваем. Начпрод, сверхсрочник, подспел. Пообщаться. Разговор зашёл об отношениях между полами. Начпрод решил показать свою здесь высокую значимость. Типа: «Ходил тут я к одной на станции продавщице. Так в одной комнате соседская семья, а в другой я, в одних портянках…». Шахта послушала, поусмехалась, перекурила и лениво довесила «ходоку» кухонному. У него глаза на лоб полезли. Ножик в котёл с картохой уронил. Да и мы тоже, геофизики, покраснели.

Мишаня назидательно подытожил: «Дитё был ваш Хребтович. Ежели б Саньки в комнату к настоящим бывалым горнякам попали, гиря бы пылью заросла. Как они сами выражались: «В общаге горного жить – не баклуши бить»[21].

4. Уже в Министерстве Обороны СССР

В Выборге погрузились в эшелон. В товарняки с нарами. Сутки малым ходом. Железнодорожная станция «Ладожское озеро». Конечная на этой ветке. Посёлок Морье. Учебный зенитный полигон.

Легендарная Ладога.

Все виды стрельб из наших пушечек. Стрельба батареей с РЛС [22] – потрясуха! В центре хоровода из шести зениток устоять на ногах очень трудно. По разновысотным целям без РЛС – дохлый номер. Ближний Восток и Вьетнам показали это наглядно.

Стрельба взводом по «конусу»[23]. Азарт для стреляющих расчётов – звериный.

Стрельба по танкам. На километре таскают макет. Бронебойными трассирующими по нему упражняются. Со времён Великой Отечественной для танков это смерть. Неотвратимая. Если из зенитки по нему, по наглому.

Впервые увидели ЗПУ. Спаренные зенитно-пулемётные установки. Лёгкое, мобильное страшное оружие. Многие из нас через два месяца попали командовать этими отдельными взводами.

Увидели – шедевр! «Шилку». Четырёхствольная зенитно-пулемётная установка на базе танка со своей РЛС. Море огня! Равного ей – не было и нет ничего в мире.

Показали всем. Всем зенитным частям. Впервые почти. Прибыли какие-то, ну, очень высокие, военные чины. Нет, не прибывших показали, а «Стрелу». Мы о ней на лекциях слыхали. Только слыхали. Записывать было нельзя! И правильно.

РПК «Стрела». Ракетный переносной комплекс. Труба, стрелять с плеча. В сторону летящего самолётика. У неё, у «Стрелы», самонаводящаяся головка. На тепло. То есть в задницу прямо въезжает, в сопло горячее. Стреляли показательно по долгоиграющей сигнальной ракете на парашютике. Глядели все – душа радовалась!

А сейчас?

Все видели, и не раз, по дебилоскопу[24] проклятому, как абреки долбаные по нашим, по нашим! Самолётам и вертолётам из новых уже, наших! РПК стреляют. Да что же это делается-то, ребята?

Если б нам тогда на берегу Священной Ладоги, кто посмел такое сказать… Выражаясь современным дебильным языком: «На куски падлу бы порвали». Да не рвать на куски, а к стенке ставить надо тех, с чьего позволения «Стрела» оказывается в любых чужих руках. Да и не только «Стрела».

Вы пробовали охотничье ружьё купить? Простому человеку легче собственные похороны организовать. А у них в каждом ауле, у каждого сопливого «джигита» – АКМ! Какие им б…и продают?

Что-то опять меня не туда занесло. Извиняйте. Перевозбудился.

Месяц пролетел очень быстро. Честно говорю. Экзамены на лейтенантов сдавали прямо у пушек. На берегу озера. Никого никто не «заваливал». Последние дни июля. Треть из нас в первых числах сентября шли на два года под ружьё. Бывали случаи попадания в морфлот. Это на три года. Отслужившие действительную до института могли пойти по собственному желанию. Среди нас, горняков, я о таких не слыхал. Из других социальных прослоек – встречались. Половину из оставшихся «подгребали» через год-два. Это было, пожалуй, хуже. Хотя не смертельно. Вон, Вовка-Академик. Нацепил портупею через год. А потом ко мне в Мурманск прикатил. Море «Кабернухи» с ним вылакали. И ничего, тьфу-тьфу, пока небо коптим.

После экзамена переоделись в своё, гражданское. И на электричку. До Ленинграда. На перроне Финляндского какая-то сила построила нас, сама! В колонку и дружно грянули мы на весь вокзал: