Тяжелее всего дело обстояло с гимнастикой, и порой отчаяние, бессилие что-либо изменить доводили Алексея до исступления. Хотя контрольные упражнения многоборцев на перекладине и брусьях являлись, по гимнастическим меркам, просто детскими, научиться выполнять в восемнадцать лет то, что должно постигать в шесть, являлось задачей, похожей на изучение теории относительности. Алексей сполна испытал ощущения переростка Ломоносова, севшего в таком же возрасте за парту начальной школы. Прежде всего надо было вернуть к жизни, завести, как старые часовые механизмы, застоявшиеся от времени суставы. Часами он тянул себя во все стороны, пытаясь возвратить утраченную гибкость. Однажды в городском гимнастическом зале Артеменко увидел жуткую картину, как приучали тянуть носочки и держать прямыми ножки маленьких пятилетних гимнасток. Кажущиеся монстрами тренеры усаживали их на маты, упирали розовые, как созревающие яблочки, пяточки на подпорке и медленно, но неотступно давили на коленки так, как будто намеревались сделать из детских ножек лук. Алексей не мог до конца досмотреть это душераздирающее представление, когда неумолимые взрослые добиваются выгибания ножек неестественной дугой; ему казалось, вот-вот детские связки лопнут и ножки вывернутся, как у кузнечика. Но безмятежные улыбки на детских личиках всякий раз возвращали его к жизни, усиливая веру в безграничность человеческих возможностей. «Пластика – это не столько врожденное, сколько достигнутое качество», – стиснув зубы, мысленно повторял Алексей, когда на его выгнутых в другую сторону коленях по его же настоятельной просьбе в течение нескольких минут топтался кто-то из спортивных соратников. К счастью, перекладина и брусья никогда не рассматривались им как расставленные противником противотанковые «ежи». Он не боялся снарядов, безропотно соглашаясь на форсированное освоение упражнений, которые раньше казались ему фантастическими цирковыми трюками. Да и была ли у него альтернатива?! Помогала, впрочем, отличная физическая подготовка, позволявшая вытерпеть сознательное насилие над своим организмом. Правда, здесь неискушенного спортсмена подстерегала другая опасность – он начал одну за другой срывать кровяные мозоли на руках. Каждый раз, когда это случалось, он выл, подобно волку, от безнадежности. Мучительная боль была ничем по сравнению с тем, что несколько дней он не сможет подойти к перекладине и брусьям. И он приспособился выполнять часть упражнений с опорой только на пальцы, бесконечно отжимался в стойке на руках, подтягивался на одних пальцах такое количество подходов, что терял им счет. Число подтягиваний за один раз он довел до тридцати, как в момент поступления в училище, а число отжиманий на брусьях – до полусотни. Освоив через месяц занятий классический мах на перекладине, Алексей сумел выполнить большие обороты, именуемые в народе «солнышком». Правда, не с гимнастическими накладками, как некоторые корифеи военного многоборья, а привязавшись за кисти к стальному пруту перекладины и подложив под ладони обычные четки.

– Ну, ты особо не радуйся, это упражнение полковник Мигулич делает без разминки, в сапогах и военной форме. Так что твой поросячий восторг тут явно лишний.

Отрезвляющие замечания капитана команды, как учительские пометки на полях школьной тетради, оказывались не только точными и лаконичными подсказками, но и руководством к действию. Почти что выпускник, Евгений Реутов поражал Алексея наблюдательностью, рассудительностью и мгновенными реакциями.

– Ты во время гребка руку не доводишь до конца, – сказал он ему после первого же посещения бассейна и тут же показал, как именно надо действовать.

Когда Алексей сделал первые несколько выстрелов из пистолета, услышал за спиной голос Артема Белоконя, своего нового знакомого по команде:

– Пистолет надо пристрелять.

– Пристреливают бешеных собак и пьяных офицеров, – последовала презрительная реплика Реутова, – а стрелковое оружие приводят к нормальному бою.

Алексей оглянулся и увидел, как Артем молча пожал плечами и так скривил лицо, как будто хотел сказать: «Ну и умник же этот Реутов».

И все-таки во время чистки пистолетов именно Реутов проявил к Алексею неподдельный интерес и не только посоветовал подточить носик шептала пистолета, но сам в конце концов выполнил эту довольно рискованную процедуру. Алексея подкупало, что этот парень во всем старается разобраться досконально, пробует буквально разложить задачи и способы их выполнения по полочкам.

Когда он подтачивал пистолетный механизм, Алексей не удержался и спросил:

– А что, если дежурный по училищу проверит или другой кто?

Реутов брезгливо скривился:

– Эти полковники годами не стреляют, а уж что такое «носик шептала» они понятия не имеют, поверь на слово. – Он стал очень серьезным. – Но мы тратим на стрельбу по три часа в день. И поэтому, я считаю, верх бездарности делать этот процесс механическим. Надо максимально полюбить оружие, и тогда оно тоже полюбит тебя.

И в самом деле, Евгений Реутов поражал окружающих невероятной дотошностью, с которой он вникал в организацию тренировок, в подбор упражнений. Всегда собранный до чрезвычайности, он единственный из всей команды читал специальную литературу. Один раз Алексей обнаружил у него в руках Виктора Пекелеса «Твои возможности, человек», другой раз капитан команды с карандашом в руках читал «Систему психофизического регулирования» Ханнеса Линндемана. Этот парень явно отличался неординарностью мышления и целеустремленностью. Однажды утром Алексей и Евгений оказались только вдвоем на тренировке в бассейне, и Алексей воспользовался моментом для разговора.

– Женя, ты прочитываешь громадное количество книг, тратишь свое время на поиски, а потом бесплатно раздаешь советы. Нет ощущения, что ты вручаешь оружие своим более ленивым соперникам?

В ответ Реутов пристально посмотрел Алексею в глаза.

– Ну, во-первых, я уже выполнил мастера спорта и выигрывал чемпионат ВДВ. Это, так сказать, потолок нашей так называемой спортивной деятельности, которой мы отдаем все время и силы. А во-вторых, то, что мы делаем, лишь поиск дальнейшей формулы индивидуального развития. Если ты собираешься по выпуску и дальше «захватывать» командные пункты, то ты зря тратишь время на тренировки. Тренировка – это не самоцель, но возможность раздвинуть границы действия своей личности, это самовоспитание.

Алексей изумился, что Реутов тоже не доверяет идее коллективной силы, что ему чужд бешеный вихрь из брошенных в пекло голубых беретов, которые там призваны сделать рай.

– Выходит, ты не очень-то стремишься отличиться на линейной службе, оказаться, скажем, на войне?

– Если выпадет воевать, каждый из нас должен максимально применять полученные тут навыки и знания. Но я за то, чтобы не участвовать в чужой войне. А для этого стоит хорошенько думать, и думать заранее о своей судьбе. Есть еще одно убеждение: война – всегда шаг назад для воюющего, она претит развитию личности, держит ее в плену.

– А как же тогда училище? Ошибка?

Брови его сломались и застыли углами, на лбу возникла складка морщинок.

– Почему же ошибка? Вовсе нет. Училище научило не просто думать, а думать очень быстро, мгновенно принимать решения в условиях, как у нас говорят, ядерного взрыва. В нашем РВДУ, как ни в одном другом месте, учишься ценить минуту, бороться за минуту. После училища жизнь течет быстрее, чем у подавляющего большинства людей, училище выводит из категории обывателей. Если, конечно, не потерять способность думать.

Реутов говорил эти слова с такой предельной ясностью, что Алексей еще раз поразился тому, насколько далеко он старается заглядывать, насколько вперед он все уже продумал и наметил. Да, Реутов – без пяти минут лейтенант, а сам он – всего лишь второкурсник. Но между ними уже такая колоссальная разница, как будто они из разных миров. Многое оказалось для Алексея откровением. И он запомнил этот разговор, дал себе слово тоже прийти к осознанной деятельности, к пониманию значения каждого шага, который он делает или сделает в будущем.

Как же мир команды отличался от мира казармы! Добираясь до койки вечером, он словно пребывал в сомнабулическом полусне, совершенно нечувствительный к насмешливым уколам сослуживцев или недовольным замечаниям Иринеева. Замкомвзвода совсем не походил на других сержантов, потому что даже те, кто рьяно исполнял свои командирские обязанности, за рамками служебных распоряжений стремились сохранять человеческие отношения. А вот Иринеев был другой. Он не нуждался в друзьях, и даже со старшиной Корицыным у него сложились странные отношения, когда один из них вряд ли мог бы целиком положиться на другого. Но Иринеева нисколько не смущало одиночество среди толпы, он ни с кем не сближался и все свободное время посвящал либо учебе, либо авантюрным похождениям. Независимость от окружающих, нетерпимость к людям и демонстрируемая мизантропия Иринеева имели такие перекосы, что даже капитан Чурц не желал говорить с ним на отвлеченные темы. Да что там командир взвода, ротный, страстный любитель пошутить, старался не пускать в Иринеева стрелы своего язвительного юмора. Вероятно, интуитивно командир подразделения улавливал, что Иринеев, если его задеть, отвяжется на курсантах. Последние его не то чтобы опасались, но избегали; в их среде сержант неизменно имел короткую, но емкую характеристику: «Гнилая натура». Еще на первом курсе Иринеев отличался тем, что тайные издевательства над подчиненными выдавал за ревностное исполнение службы. Например, заставлял по нескольку раз в день драить пол в классе для самоподготовки, в то время как в других взводах влажную уборку делали в лучшем случае раз в два дня. Или отправлял курсантов на уборку территории перед какой-нибудь контрольной работой. Все бы ничего, но в таких случаях среди «уборщиков» оказывались те, кто лучше его владел предметом. Даже невооруженным взглядом в его действиях угадывались инфантильная месть, ревность и мелочность. Но так как командиром он в офицерской среде слыл подготовленным, а непомерное тщеславие не позволяло ему хоть в чем-то уступать другим сержантам, ротный закрывал глаза на душок, а порой и откровенную нечистоплотность в его отношениях с курсантами. Да и кто сказал, что командир должен быть изысканным в речах, как дворянин, и деликатным в поступках, как средневековый рыцарь?! В итоге Иринеев стал настоящим хозяином во взводе, и офицеры не мешали ему создавать атмосферу, насквозь пропитанную ядом его собственной ущербности.

Потому-то курсант Артеменко и был счастлив, что благодаря изолированности спортивной команды он мог сохранять самобытную индивидуальность, оставалась целостной и плотно зашнурованной личностью. Он еще не знал точно своего дальнейшего пути, но уже не был пигмеем, чувствовал себя способным дышать полной грудью и думать. Нипочем ему были мелочные попытки замкомвзвода мстить за новый образ жизни; всяческие, даже изощренные, подлости он воспринимал с молчаливой усмешкой. А Иринеев донимал его методично разработанными, расчетливыми ударами, выдаваемыми под личиной справедливости. Сержант по вечерам часто отправлял его на работы, которые были пропущены им из-за тренировок. Дошло до того, что Иринеев нарочно оставлял Алексею нерасчищенные участки снега или неубранной территории, которые приходилось убирать после ужина – вместо подготовки обмундирования к следующему дню. Последнее смещалось на ночное время, но Артеменко не роптал. «А что, ты в спорт ударился, а твои товарищи за тебя, что ли, должны работу делать? Все должно быть справедливо!» – приговаривал Иринеев, подводя подчиненного к целому холму снега, с которым следовало расквитаться в ближайший час. После трех напряженных тренировок. И Алексей молча брался за лопату, он ни о чем не жалел.

Как только Иринеев исчез, на улице с обмотанной шарфом шеей и с лопатой в руках появился Игорь Дидусь.

– Але, братан, че скучаешь? Смотри на мир проще, и люди к тебе потянутся, – с напускной веселостью извлекал из себя нужные слова Игорь.

– Тебе-то зачем это? – хмуро спросил Артеменко в ответ, кивая на лопату.

– Подышать свежим воздухом перед сном. А потом, по секрету скажу, Иринеев тебе чуть больший кусок нарезал, чем остальным. Так что не шибко справедливо получается… Да ты не переживай! Он просто жаждет значительности, хочет, чтоб его боялись. Это все командиры делают, когда они недалекие, – объяснил Игорь ситуацию, и Алексей был безмерно благодарен другу за это участие. Ему в такие минуты рядом с Игорем становилось легко и просто, появлялось ощущение неизбывной, настоящей мужской дружбы, а истощенные энергетические резервуары тотчас заполнялись новой, невиданной силы субстанцией. Как ракета, заправленная топливом, готова преодолеть земное притяжение, так и курсант после такого общения обретал чувство готовности к полету, к преодолению любых преград.

Они взялись за работу, по привычке отрывисто переговариваясь. Снег был пушистый, не налившийся тяжестью; он тихо падал с томно вздыхающего неба, укладываясь на плац и плечи двух курсантов нежно и осторожно, словно боясь спугнуть их досадной перспективой долгого ночного снегопада. И оттого и сам плац казался бесконечным, не имеющим границ, как степная целина, и они сами чудились себе великими миссионерами, пришедшими в этот мир для преобразований.

Когда работа уже приближалась к концу, Алексей осторожно завел разговор о военной карьере. Как магнитное поле полюса сносит стрелку компаса к северу, так и мысли их неизменно сбивались к будущему, ибо курсантская жизнь состоит преимущественно из мечтаний, размышлений и планов. Они как будто и не жили, а только готовились жить.

– Мне кажется, что ты с самого начала неправильно воспринимаешь училище, – сказал Игорь, налегая на лопату.

– В чем?

– Леша, ты ищешь какой-то высший смысл, которого на самом деле не существует. Если хорошенько посмотреть в корень, нас учат тут не лопатки метать и не крутить нунчаки, а воевать. Ты просто забыл! Воевать успешно, с пониманием дела. Можно быть супербойцом и никчемным командиром, улавливаешь?!

И опять каждый уделил внимание своему снегоочистительному орудию.

– А как же Шура Мазуренко? Он же живой сержант Магвайер из романа Флэнагана «Черви»…

– Я не знаю, какой там выдающийся сержант Магвай… – он нарочито запнулся, словно пытался отделить стеной книжные картины от реальной жизни.

– Магвайер, – поправил его Алексей. Он остановился, упершись обеими руками в лопату.

– Пусть так. Я, кроме мемуаров Жукова, мало что читал. Но зато воспоминания легендарного маршала изучил до дыр. Так получилось. – Тут Игорь перевел дыхание. – Ну просто у нас в части книг художественных вообще не было. В библиотеке только «Крылья над Родиной» и Георгий Жуков. – Он опять сделал паузу. – Так вот, Шура Мазуренко, может быть, и боец отменный, но на Жукова ни капли не похож. И еще. Я видел, каким должен быть хороший офицер, и отца своего от старшего лейтенанта помню до полковника. Да и других видывал… И поверь мне, не вяжутся у меня в голове два понятия – «Шура Мазуренко» и «хороший офицер». Ладно, жизнь покажет. Или, еще лучше, война все спишет, как говорит наш выдающийся тактик. А теперь давай пройдем скребком, так почище будет.

И они разом налегли на широкий металлический скребок – кусок металла с приваренной к нему дугой прочного прута, служившего ручкой.

– Я думаю, хватит, – сказал Игорь, указывая рукой в трехпалой рукавице на уличный фонарь, под которым особенно было видно невероятно подвижный рой белых снежинок, танцующих в своем бесконечном насмешливом танце. – Надежды на то, что вечером снег вывезет машина, никакой. А утром начнется вторая серия.

– Да уж, – согласился Алексей. – А еще конспект по ВДП переписывать.

– Воздушно-десантная подготовка – это, брат, ерунда. Ты, Леша, просто должен для себя окончательно решить, зачем ты сюда пришел. Если стать классным офицером – это одно. Если великим диверсантом – совсем другое. Нельзя воевать на два фронта, загнешься. Я тебе одну поучительную историю расскажу, только между нами, я ее от дядьки слышал во время одной офицерской посиделки. Нам такие вещи на занятиях не рассказывают. Так вот, когда в Афгане готовили штурм дворца Амина, то первоначально один дуболом генерал Гуськов, как сейчас помню, замкомандующего ВДВ, собирался отправить на захват объекта всего 22 офицера спецназа. У него затмение в мозгах возникло. Несколько дней подготовки этой операции всех лихорадило. Ну, ты представь, что человек чувствует, когда его на верную смерть отправляют? И только потом каким-то чудом решение этого идиота в погонах удалось отменить. Ну, дальше ты знаешь в деталях, как мы разбирали на занятиях. Только десантников Востротина добрая сотня была, а бойцов и офицеров спецназа – всего около четырехсот. Но я тебе о другом. О том, чтобы ты сказки о лихих богатырях выбросил из головы. Все наши великие супербойцы на сказочного Рэмбо похожи только дома за стаканом водки. А в жизни больше напоминают бойцовских бульдогов, которых хозяева постоянно водят на собачьи бои.

– Я просто привык думать, что командир должен быть лучшим и первым. Возьми хоть Гнея Помпея, известного полководца Древнего Рима: он в пятьдесят восемь лет копье метал лучше любого из своих легионеров. Вот это пример.

– А толку?! Ты ж сам мне рассказывал, что ему голову отрубили посланники египетской власти, чтобы перед Цезарем расшаркаться. То есть накачанные мускулы мало чем помогли ему в жизни, а вот головы-то толковой и не хватило.

Игорь распрямился и заулыбался тому, как он ловко использовал рассказ товарища против него же. «Ого, – подумал Алексей, – смышленый, хватает на ходу и тут же применяет».

Спорить дальше не имело смысла. Да и Алексей чувствовал, что Игорь говорил не своими словами, скорее пересказками дяди-полковника или его весомых собеседников, но это стало его личным убеждением. Говорил его друг, по сути, справедливо, и именно это не давало Алексею покоя.

Ночью, когда Алексей проснулся, чтобы подшить воротничок и почистить сапоги, он опять вспомнил о разговоре. Действительно, Игорь рационален. Ну сколько раз он, к примеру, делает выход силой на перекладине? Да, может, нисколько, а может – один-два раза. Это его мало заботит, как и то, что он бегает только на твердую четверку. Штанга его не привлекает. По вечерам в расположении роты товарищ не принимает участия в отработке приемов в нескончаемых спаррингах. Да и учится он далеко не на «отлично». Но он какой-то двужильный. Как-то они боролись на городке, так Игорь сумел уложить его, Алексея, на лопатки. Чем очень изумил, уж такого Алексей никак не ожидал. В нем была какая-то сосредоточенная, мужицкая, не показная, крестьянская сила от земли, энергия от сохи. При всей незатейливости и простоватости своего мышления он очень хорошо знал, куда движется. И в этом было его несомненное преимущество, его бубновый туз, припасенный для главного момента игры. Игорь любит армию со всей ее дуростью, вонью, неприглядностью и минутным, пленяющим блеском шагающих по Красной площади гордых колонн. Сам же Алексей армию не любит, хотя боготворит в ней то полуреальное, мистически яростное начало, красивую легенду о колдовской силе воина, мечту, с несбыточностью которой он столкнулся. Мечущийся по сторонам, из-за рассеянных во все стороны усилий он не мог определить свои истинные цели и потому был лишен так необходимого ему иммунитета, умения приспособиться к обстоятельствам.

Алексею была нужна пауза, и он получил ее. Проводя ранней весной контрольное занятие для команды многоборцев, полковник Мигулич открыл рот от изумления. Он явно не ожидал столь потрясающих изменений от новичка. Алексею, конечно, было еще далеко до выступления на чемпионате ВДВ, но место в команде он заслужил честно. Впрочем… если бы курсант Артеменко знал, что начальник кафедры физической подготовки училища давно разгадал истинную природу феноменального роста его результатов, он был бы сам шокирован не меньше бывалого полковника. Курсант пребывал в уверенности, что обретенная им свобода не является самоцелью и автоматически не обеспечит счастья. Это просто точка отсчета, новый старт. Чувство свободы всегда обостряется после ее ограничения. Тот, кто однажды боролся за свою свободу, очень долго об этом помнит. Некоторые не забывают никогда. Курсант Артеменко знал, зачем ему нужна свобода, – с некоторых пор он слишком сильно стремился сделать содержательной свою жизнь, ему очень хотелось обладать конструктивной силой, быть героем с отчетливо выраженной индивидуальной этикой.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.