— Не выходи на улицу, умоляю! — кричал мой товарищ, не слушая меня. Ты понимаешь?
      — Нет, — снова сказал неправду.
      — Ты меня слышишь? Не выходи!
      Я молчал, слушая вопли товарища, потом спросил его:
      — А как же быть? Мне нужны деньги.
      — Какие деньги? — завизжал Классов.
      — Которые ты мне должен, забыл?
      — Зачем тебе сейчас деньги? — в ужасе заныл мой законопослушный приятель. — Ты понимаешь, что происходит?
      — Знаю, — сказал я. — Должно быть, ввели, временщики, ХСВСВ? Я у тебя скоро… — И не успел договорить: связь оборвалась. И наступила мертвая тишина.
      При мелком факельном свете спичек я нашел каску. Удобный предмет, чтобы сохранить присутствие духа, когда тебя, врага, молотят дубинками спецназа, бутылками, кирпичами, цепями, пулями-дуг'ами, ложью, предательством, ненавистью и прочими необходимыми атрибутами нашей прекрасной рудиментарной действительности.
      Нас слишком мало, тех, кто мог бы предотвратить приход смертоносного, всепроникающего часа дня скорби. Если ночь считать днем. И что-то нужно делать. Кто-то же должен делать грязную, черновую, опасную работу.
      Единственное наше спасение, единственный выход — сохранить свои убывающие раннехристианские души и делать то, что способен делать.
      Я сделаю шаг к двери, открою ее и выйду в ночь. Я пойду в эту затаенно-обреченную ночь (все равно будет утро), я пойду в нее, потому что мне нужны деньги, мной честно заработанные. Мне их отдадут сразу, это я знаю: игры в жизнь закончились.
      И у меня будет лишь одно желание — исполнить свою мечту.
      Я скуплю на все еще кредитоспособные рубли отечественные лампочки. И пойду по мартирологическим скверам, улицам, площадям. В надежде, что мертвые проснутся. Они проснутся и откроются миру широко текущими толпами. И каждому, мертвому и живому, я отдам право быть самим собой. И быть может, тогда появится надежда. И большие куски нашей славы, как и наши души и души наших героев, воспарят в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан Мироздания… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный…
      Танковая громада с героическим знаком «Т-34» выплыла из сказочных глубин России — сбила свой напористый ход…
      Проходила мимо армейского поста, находящегося у деревеньки с дорожным трафаретом, обозначающим ее название: «Барвиха». Солдатики и офицеры новой РА стояли на обочине и были похожи на побежденную армию.
      В кремлевском кабинете с видом на Царь-пушку и Царь-колокол находился господин Костомаров. Над куполами церквей барражировали вороны. Рыжий смотрел на пустынный кремлевский двор и говорил по правительственной «вертушке»:
      — Они хотят, как понимаю, пройти парадом по Красной площади…
      — И шта? — раздраженно спросил невидимый Собеседник. — Пусть идут, понимаешь. Токо встретить их надо…
      — Встретить?
      — Ну, там… почетный караул… — недовольно проговорил Собеседник. Понимать же надо обстановку.
      — Да-да, я понимаю, — догадался о державной хитрости высокопоставленный халдей.
      — Понимаешь-понимаешь, плохо понимаешь, — промолвил со значением Собеседник. — А то устроили войну, понимаешь, в сердце России…
      Красная площадь была пустынна, лишь голуби, как люди, гуляли по мокрому булыжнику. Утреннее солнце отражалось в стеклянных витражах ГУМа. Синели ели у гранитного Мавзолея. Окислившийся памятник Минину и Пожарскому казался покрытым речной тиной. Храм Василия Блаженного блажил позолоченными маковками куполов. Куранты коротко пробили раннее утро.
      Из Спасских ворот маршировала рота кремлевских курсантов, одетых в парадную форму с праздничными аксельбантами. От холода курсанты, казалось, жмутся в неделимую группу, но потом по приказу начали спешно рассредоточиваться по площади.
      Тяжелый танковый гул неожиданно возник за храмом Василия Блаженного. Люди на площади замерли. И появились четыре резвые поливочные машины с мощными веерами воды… Поливали мокрую от ночного дождя булыжную достопримечательность РФ.
      Т-34, потерявший в боях свой первоначальный блеск и красоту, появился из ниоткуда, из кошмарного сна власти, из переулочка.
      Т-34, казалось, вернувшийся с той победной войны, двигался осторожно, на малых оборотах… Остановился в тени Исторического музея. Боевая башня танка с орудийным хоботом совершила круг, еще один. На раннем солнышке бликнуло стекло триплекса.
      Командир Т-34 через триплекс смотрел на молодые, красивые, безусые, незащищенные лица курсантов. Все они были разные, эти лица, и все они были одинаковые, эти лица детей погибающего отечества.
      — Ну что, Ваня, приехали? — прохрипел Беляев. — Детишек выдвинули наперед, сучи лукавые. Ой, чую, гибнем смертью храбрых!
      — Думал, тебя, Саньку, чепчиками забросают? — заметил Дымкин.
      — Во история! — усмехнулся пересохшими губами Василий. — И мы в ней, как роза, блин, ветров.
      «Принимай решение, командир», — сказал Ухов.
      И Минин, вытирая лицо от пота, с прищуром приказал:
      — Делаем так, родные мои…
      От Исторического музея с парадно-торжественной скоростью двигался Т-34. В люке боевой машины находился старик. Он был сед; с пронзительно-васильковым взглядом. Он сверху смотрел на кремлевских курсантов. А те с брусчатки площади — на него. И была мертвая тишина, хотя буйствовал танковый мотор, и в этой тишине был слышен далекий и уверенный марш пока еще невидимых полков.
      Купол утреннего неба парил над землей светло и прозрачно.
      Непобедимый и непобежденный Т-34 уходил к горбатому Большому Москворецкому мосту. Уходил в светлую синь великой и вечной России. И за ним по небесным полям чеканили шаг солдаты Великой Победы.
      Да, у меня будет лишь одно-единственное желание — исполнить свою мечту.
      Да, я скуплю на все еще кредитоспособные рубли отечественные лампочки.
      Да, я пойду по мартирологическим скверам, улицам, площадям. В надежде, что мертвые проснутся.
      Они проснутся и откроются миру широко текущими толпами.
      И каждому, мертвому и живому, я отдам право быть самим собой.
      И быть может, тогда появится надежда.
      И большие куски нашей славы, как и наши души и души наших героев, воспарят в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан Мироздания… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный…