Глава XV

ФОР ЛЬ'ЭВЕК

Фор ль'Эвек или, как его раньше называли, Фур ль'Эвек — это здание, построенное на месте прежней хлебопекарни, которое последнее время использовалось как тюрьма для комедиантов. В XVIII веке, действительно, для актеров существовала специальная тюрьма, куда, если они осмеливались не повиноваться капризам короля и других великих мира сего, бедняг отправляли поразмышлять об опасностях, проистекающих из неумения или нежелания удовлетворять вкусы вельмож.

Это не был в буквальном смысле мрачный застенок, где содержались в тяжелых условиях те, кто выступал на подмостках. Конечно, комфорт гостиницы там отсутствовал, но и строгости, свойственной дому заключения, там тоже не было, и с вынужденно находившимися там людьми не обращались как с лишенными всяких прав. Заключенные могли свободно собираться группами каждый день в просторных комнатах, в которых стояли большие столы и деревянные скамьи. Там они могли читать, болтая друг с другом, сколько хотели, и даже продолжать разучивать свои роли. Только непослушные и дерзкие помещались в карцер, но начальник тюрьмы, самый добродушный из всего ее персонала, применял эту меру наказания лишь в совершенно исключительных обстоятельствах. Поспешим сказать, что злополучный Фавар вел себя очень тихо, подчиняясь режиму, и лейтенант полиции, желавший, несмотря ни на что, сохранить к себе милостивое отношение фаворитки короля, предоставил ему одну из лучших комнат, где драматург ныне и предавался размышлениям, обдумывая таинственные причины своего ареста. Фавар, чье хорошее настроение полностью исчезло, ломал голову, пытаясь догадаться, кто же отправил его в тюрьму. Он был далек от подозрения, что виновником немилости к нему короля мог быть шевалье де Люрбек, так как ничего не знал о совершенно особом отношении монарха к этому иностранному вельможе, и, после долгих раздумий, приписал безобразное покушение, жертвой которого он стал и которое расценил как грубую шутку дурного вкуса, лишь одному человеку — а именно, маршалу Саксонскому. Он знал, что маршал сильно влюблен в его жену. У Фавара не было сомнений, что могущественный военачальник хотел отделаться от него, и, поскольку каменные мешки вышли из употребления в царствие Людовика Любимого, его просто отправили в Фор ль'Эвек. И Бог знает, сколько времени его там продержат…

И драматург, проницательность которого отнюдь не была равна его таланту, мучимый ревностью и все возрастающим гневом, восклицал:

— Он меня запер здесь, но я за себя отомщу!

Прежде всего, драматург принялся воплощать свой гнев и ярость в слова, создавая в уме целую серию инвектив, обличающих его соперника, в которых он, готовясь к созданию будущих пьес, отводил ему самые смешные и красноречиво уничтожающие его монологи. В ярости он схватил кусок угля из печки и стал рисовать на белёной стене комнаты карикатуру, которая, хоть и весьма непохоже, изображала знаменитого воина. Затем, разъярившись еще больше, стал хватать окружающие его предметы — оловянный кувшин, кружку, подсвечник, собственные башмаки, треуголку, табуретку — и бросать их в нарисованную им карикатуру, сопровождая это проклятиями и угрозами, от которых звенели стекла. Так продолжалось до тех пор, пока он, обессиленный, не упал на кровать, любезно предоставленную ему начальником тюрьмы. Тут им овладело отчаяние. Ужасное подозрение закралось в его сердце и стало терзать его.

— Боже! Хоть бы моя жена не стала его сообщницей! Как ни высока была ее добродетель, как ни искренна была ее нежность ко мне, смогла ли она противостоять авансам столь знаменитого и влиятельного человека? И, если она не уступила ему до сих пор, кто знает, не упадет ли она в его объятья в самое ближайшее время?

Эта мысль оказалась так непереносима, что рыдания стали разрывать ему грудь, и тот, кто так хорошо умел заставить смеяться других, сам плакал, как ребенок, не имея даже представления о том, что в это самое время наш славный Бравый Вояка добивался его освобождения.

А старый солдат не терял времени. Покинув дом госпожи Фавар, он по пути останавливался у разных лавочников. Таким образом, его могли видеть у канатчика Лекабля, под вывеской «Скрипучий канат», на Бурбонской набережной, у Люнеля, оружейника, державшего лавочку за собором Нотр Дам, у Бюто, торговавшего скобяными и древесными товарами под вывеской «Распиловка досок» на набережной Гранд-Огюстен. Затем он прошел по улице Сен-Мишель в кондитерскую, чья витрина предлагала прохожим широчайший выбор разнообразных печеных изделий, и заказал там огромный пирог, настоящую Вавилонскую башню; такой же, подавляя всех своей величественной массой, возвышался на витрине, как собор посреди селения, над румяными воздушными тортами, круглыми ватрушками и кексами, окружавшими его стены; затем, подозвав закрытый экипаж, он втиснулся в него вместе со своими покупками и велел везти его в Фор ль'Эвек.

Подъехав к воротам мрачного здания, он уже приготовился переступить через его порог, но страж загородил ему дорогу, закричав с сильным провинциальным акцентом:

— Куда? Проход запрещен!

— Тихо, тихо, парень! — воскликнул ветеран. — Ты хорошо несешь службу, это правильно. Но когда ты узнаешь, что я приехал навестить моего старого друга сержанта Монкорне, я думаю, ты меня пропустишь.

Вахтенный замялся, но в это время на шум их голосов из двери вышел человек с трубкой во рту и закричал:

— Дьявольщина! Никак Бравый Вояка! Вот это да!

— Монкорне, дружище! — радостно вскричал старый солдат, держа в одной руке огромный пакет, а другую протягивая давнему соратнику.

Тот же, горячо пожав руку Бравого Вояки, объявил сторожевому:

— Смотри, молокосос, перед тобой самый острый клинок Франции!

Ветеран ухмыльнулся в усы, а Монкорне продолжал:

— Ну, старикан, каким ветром тебя занесло в наши края? Ты редко появляешься; после той кружки, которую я выпил с тобой уже давненько в кабаре «Сосновая шишка», я тебя не видел. Как вспомнишь деньки, когда я только начинал военную службу в Венгрии под командой моего крутого капитана… Черт подери! Надо отметить твое появление!

Но Бравый Вояка жестом остановил его излияния.

— Старик, — сказал он, — спасибо, что предлагаешь мне отпраздновать встречу! Но сейчас я пришел к моему другу, заключенному Фавару, — хочу передать кое-что, чтобы слегка скрасить его здешнюю жизнь. Посмотри, какой пирог! Красиво, правда? Он внесет разнообразие в его тюремное меню, и я уверен, что мой друг Фавар — приятнейший из людей, доставит себе удовольствие и пригласит тебя его попробовать.

— Черт! — проворчал Монкорне, — сейчас совсем не время для посещений!

— Да? А я не знал.

— Если бы у тебя хотя бы было специальное разрешение господина главного лейтенанта полиции…

— Послушай, разве так необходимы всякие бумажки для таких старых товарищей по боям, как мы с тобой?

— Да, конечно, но…

— Но — что? Ведь, в сущности, господин Фавар, как и все, кто здесь находится, люди совершенно не опасные, да и не виноваты ни в чем серьезном. Ради меня ты можешь нарушить правило, тем более, что оно и вообще-то ни к чему.

— Ну, ладно, Бравый Вояка, — уступил Монкорне, — если тебе так уж хочется…

И Монкорне прошел в сторожевое помещение, снял с гвоздя тяжеленную связку ключей, висевшую над запачканным чернилами списком арестованных, и, вернувшись к посетителю, сказал:

— Пойдем!

Мужчины, пройдя по длинному коридору, подошли к камере Фавара. Темные коридоры с облупленной штукатуркой здесь не наводили уныния и тоски, так как в камерах отовсюду слышался веселый шум и гвалт. Там были актеры, которые скрашивали себе вынужденный досуг чтением вслух монологов и ролей. Выкрики, пение, громкое чтение вслух колебали ветхие стены необычной тюрьмы. Ветеран, обалдевший от шума, спрашивал себя, не ошибся ли он и не попал ли вместо Фор ль'Эвек в сумасшедший дом; но в это время унтер-офицер открыл дверь, створки которой издавали душераздирающий скрип, и Бравый Вояка, придав соответствующее случаю выражение лица, увидел драматурга, занятого рисованием на стене силуэтов. Его пальцы, странно сомкнутые и держащие кусок угля, придавали этим китайским теням разные формы, и одна из них явно нацелилась откусить нос карикатуре на маршала. Было видно, что Фавар уже пришел в себя и его обычная веселость снова взяла верх.

Узнав управляющего, он оставил свое занятие.

— Наконец-то! — воскликнул Фавар. — Я снова обретаю связь с живыми! Бравый Вояка! Дорогой мой Бравый Вояка! Подойди и дай мне прижать тебя к моему благодарному сердцу!

Солдат, которого Фавар, наконец, отпустил, уронил свой пирог, и тот со странным шумом покатился по полу. Сержант поднял его и, понюхав, пробормотал:

— Пахнет он очень вкусно, но весит до чего много!

Бравый Вояка быстро подхватил пирог и водрузил на стол. Потом, подталкивая сержанта Монкорне к двери, сказал:

— Скоро, скоро, дорогой мой, мы выпьем за здоровье твоего пленника!

Как только сержант ушел, Фавар, сгорая от желания узнать все новости о доме, набросился на солдата с тревожными вопросами:

— Как жена?

— Очень хорошо!

— А Фанфан?

— Спасен! Но не будем терять времени на бесполезные разговоры! Сейчас надо действовать быстро!

Он поспешно снял корочку, венчавшую гигантский пирог, и извлек из середины чуда кулинарного искусства кинжал, пистолет, напильник и свернутую в кольцо веревку с узлами.

Увидев эти предметы, столь разнообразные и столь неожиданные, Фавар, на мгновение забыв о своем трагическом положении, разразился громким хохотом.

— В чем дело? Что это вас так разбирает? — обиженно спросил Бравый Вояка.

— Дорогой мой, — ответил Фавар, громко хлопая его по плечу, — если бы ты был драматургом, я бы тебе сказал, что ты сочинил великолепную сцену комического появления. Но, поскольку ты просто солдат с добрым сердцем, я скажу тебе, что весь этот устрашающий инвентарь не может мне помочь.

— Почему же?

— Потому что я не хочу еще ухудшить свое положение бегством.

— Не понимаю! — пробурчал ветеран, сбитый с толку.

— Ты не понимаешь, что этот проклятый маршал Саксонский, который добился того, что меня засадили в тюрьму, если я удеру, направит по моим следам всю жандармерию королевства и, когда меня поймают, сможет просто вздернуть меня на виселице!

— Да это вовсе не маршал, а Люрбек вас засадил сюда! — разразился возмущенный Бравый Вояка.

— Что ты говоришь? — закричал Фавар, падая, наконец, с облаков.

— Правду, как всегда! Ведь это проклятый датчанин выпросил у короля секретный приказ и собственноручно вручил его лейтенанту полиции в Версале!

— Кто тебе сказал?

— Солдаты, которых я расспрашивал сам и которые видели, как вас арестовывают.

— Вот так как!

— Люрбек — это ясно, как на ладони, — хотел избавиться от вас, как от свидетеля, которого иначе вызвали бы в суд, и вы, конечно, рассказали бы все, как было, и раскрыли бы его роль в деле Фанфана! А кроме того, между нами говоря, я уверен, что и он тоже здорово влюблен в вашу жену.

— В этом-то и я уверен! — прорычал Фавар. — Так это он! Ах, негодяй, ах, бандит… — Тут он подскочил, сделал па из гавота, повернулся кругом и, схватив старого солдата за пуговицу, вскричал, внезапно очень обрадовавшись: — Бравый Вояка, старикан, теперь я знаю средство выбраться отсюда!

Драматург отодвинул пирог или, скорее, арсенал, принесенный солдатом, и уселся за стол. Он взял листок бумаги и принялся писать письмо, которое Бравый Вояка прочел, глядя из-за его плеча:

«Господину Маршалу Саксонскому.

Умоляю Вас, Ваше Превосходительство, помочь мне выйти из тюрьмы Фор ль'Эвек! Один подлый человек добился моего ареста лишь для того, чтобы беспрепятственно обхаживать мою жену… «

— Что вы тут ему рассказываете? — спросил Бравый Вояка.

— Правду! — отрезал Фавар, имитируя торжественную интонацию старого солдата.

»…Не сомневаюсь, — продолжал писать мудрый драматург, — что Ваше Превосходительство, которое так благожелательно к нам, удостоит нас внимания и вмешается в дело немедля, чтобы положить конец столь несправедливому аресту.

Благоволите принять, господин Маршал, выражение почтения и бесконечной благодарности Вашего смиренного и покорного слуги.

Фавар».

— Вот! — воскликнул он, запечатывая письмо. — Эти несколько слов стоят больше, чем все напильники, кинжалы, пистолеты и веревки вместе взятые.

Бравый Вояка, все больше приходя в недоумение, проговорил:

— Ничего не понимаю!

Фавар поднял голос:

— Ты что, не знаешь, что маршал до безумия влюблен в мою жену? Когда он увидит, что кто-то другой смеет охотиться на землях, которые он наметил для себя, у него непременно возникнет одна идея: освободить меня, чтобы я мог убрать браконьера! А в этот момент я уж постараюсь отделаться от обоих воздыхателей! Но нужно спешить, я уже слышу, как добрый Монкорне нервничает в коридоре. Ты сейчас же отвезешь это письмо в Шамбор. Маршал будет страшно зол на Люрбека и вмешается в дело в мою пользу. Можешь быть в этом уверен!

Бравого Вояку не очень-то убедили дипломатические тонкости Фавара — они превосходили его разумение. Он с сожалением смотрел на напильник, кинжал, пистолет и веревку с узлами. Но так как он умел подчиняться, то не стал настаивать, и, взяв письмо, которое протягивал ему драматург, и, собрав свое оснащение, он отчеканил:

— Разумеется, я еду в Шамбор!

Потом с глубоким сожалением добавил про себя: «Тысяча чертей! Я-то твердо знаю, что мой план стоит больше, чем любые бумажки!»

Глава XVI

В ЗАМКЕ ШУАЗИ

Маркиз Д'Орильи не без изумления обнаружил, что карета госпожи Фавар, за которой он неутомимо следовал, остановилась перед воротами парка Шуази и, совсем уже в темноте, проехала через ворота парадного въезда, которые перед ней тут же отворились.

Озабоченный, он соскочил с коня и спрятал его за ближайшим пригорком. Он считал, что две дамы и их таинственная спутница задержатся там ненадолго и вскоре поедут дальше. Но время шло, а берлина стояла неподвижно. Тогда он подумал, что путешественницы приехали сюда в гости на некоторое время; он привязал лошадь к дереву и решил обследовать королевскую резиденцию и попытаться найти какой-нибудь вход, через который он, пользуясь темнотой, мог бы проникнуть в парк и приблизиться к Перетте. Но тут же он понял, что следует быть очень осторожным: вокруг замка ходило множество слуг. Госпожа Ван-Штейнберг прибыла в замок всего за час до самой маркизы и отдала нужные распоряжения, которые и выполнялись. Но вскоре она сочла, что все находится уже в должном порядке и дворец готов к приему хозяйки. Маркиза прибыла и едва успела сменить дорожный костюм на прелестное платье для второй половины дня и пройти в не менее прелестную розовую гостиную, где она обычно принимала гостей, как камеристка объявила о приезде госпожи Фавар.

Маркиза, очень довольная тем, что ее добровольное изгнание будет скрашено рассказом о приключении, которое она считала весьма занятным, приказала ввести гостей немедленно. В гостиную вошли госпожа Фавар, мадемуазель де Фикефлёр и Фанфан, необыкновенно комичный в женском обличье. Обе актрисы вместе подошли к маркизе де Помпадур и приветствовали ее изящными и глубокими реверансами, а жених Перетты задержался чуть поодаль.

Жестом маркиза отправила голландку прочь — даже не потому, что не доверяла ей, но потому, что, по ее мнению, решительно никто, а камеристка тем более, не должен был знать, что Фанфан жив.

После этого она веселым голосом спросила:

— Где же этот знаменитый Фанфан-Тюльпан?

Тогда обе актрисы показали ей на Фанфана, а он, сделав неуклюжий реверанс, сложил веер и поднял вуаль, открыв юношескую физиономию, украшенную закрученными вверх усиками. Увидев мужское лицо, совершенно не подходившее к дамскому платью с воланами и кружевами, маркиза де Помпадур не смогла удержаться от смеха.

— О, фарс и в самом деле забавен! — весело воскликнула она. — И ваш Фанфан так хорошо наряжен, что сам лейтенант Д'Аржансон, как он ни проницателен, ни за что не узнал бы в хорошенькой стройной девушке первого кавалера Франции!

Фанфан, успокоенный столь любезным приемом, встал на одно колено и поклонился фаворитке короля, а она протянула ему руку, которую он почтительнейше поцеловал.

— Совершенно ясно, милые дамы, — сказала маркиза, обращаясь к госпоже Фавар, — что нечего и думать о возвращении в Париж сегодня вечером. Я оставляю вас у себя. Я даже распорядилась приготовить для нашего любезного кавалера надежное убежище. Но, прежде всего, мы сейчас поужинаем.

Госпожа Фавар рассыпалась в благодарностях, а хозяйка дома провела всех в соседнюю гостиную, где был приготовлен и сервирован изысканный холодный ужин: консоме по-мадридски, паштет из дичи, гусиная печень из Перигора, раковые шейки в соусе, холодная жареная дичь — всё это Фанфан-Тюльпан высоко оценил, сравнив роскошные яства с мясным супом и бобами, составлявшими обычный рацион в полку Рояль-Крават.

Госпожа де Помпадур, предусмотрительно отослав всех слуг, весело сказал Фанфану:

— Ну, а теперь, мой храбрый воин, расскажите мне всю вашу историю!

И фаворитка короля, ничего не подозревая об угрожающем ей заговоре, с нескрываемым интересом приготовилась слушать рассказ о необычайном приключении первого кавалера Франции. Она была бы гораздо менее беззаботна и весела, если бы обратила внимание на странное поведение своей первой камеристки.

А госпожа Ван-Штейнберг, которую не привело в беспокойство появление двух актрис и таинственной их спутницы — ее она вообще не приняла в расчет — покинув гостиную, где ее хозяйка принимала гостей, быстро направилась в помещение для слуг, находившееся рядом со столовой, где питалась дворцовая челядь. Горничные, мажордомы, кучера и лакеи в это время собирались вместе с поварами и поварятами плотно пообедать, и повсюду уже раздавались веселые восклицания и болтовня. Пользуясь общим шумом и суетой, госпожа Ван-Штейнберг, заметив два больших кувшина для вина, которые охлаждались в большой медной лохани с водой, достала из кармана маленький хрустальный флакон с желтоватой жидкостью и вылила его содержимое в оба кувшина.

В тот момент, когда она клала флакон обратно в карман, вошел лакей, взял оба кувшина и унес их в столовую. Присутствие первой камеристки не удивило его, так как она по должности часто бывала в служебных помещениях, где строго наблюдала за порядком. Слуга почтительно пожелал ей доброго вечера и присоединился к остальной компании, где разлил в большие бокалы вино, так тщательно «приготовленное» шпионкой Люрбека. А она, хорошо зная, как быстро действует ее снотворное, поспешно поднялась обратно в розовую гостиную и, взяв в руки двойной подсвечник с горящими свечами, прошла в первый этаж и поставила его на маленький столик, стоящий в одной из комнат, у самого окна. Занавески она раздвинула. Потом с коварной улыбкой сказала вслух:

— Думаю, что господин де Люрбек будет мною доволен!

На дороге, которая шла вдоль стены, окружавшей замок и парк Шуази, в нескольких стах метрах от высокой решетки парка, стояла скромная корчма, часто посещавшаяся конюшими и кучерами замка. Это заведение, обслуживаемое одним старым официантом, обычно в такой поздний час бывало почти пустым. Но в этот вечер там, в маленьком зале нижнего этажа, освещенном четырьмя подсвечниками и чадящими свечами, сидели за одним столиком трое посетителей. Все три фигуры были одеты в черное, рядом с ними на скамьях лежали свернутые большие темные плащи. Двое из них отстегнули медные застежки, сняв большие шпаги с широкими клинками, вдетые в ножны, украшенные медной инкрустацией. Они были явно злодеями, а может быть, и наемными убийцами. Третий, по-видимому, был их хозяин. Между прочим, он носил имя Люрбек. Он говорил очень тихо, давая указания своим подчиненным, а те слушали его внимательно, утвердительными кивками показывая, что они хорошо понимают его слова.

— Итак, все понятно, — сказал главный, — по условному сигналу мы проникаем за ограду замка. В двадцати туазах отсюда в стене есть маленькая дверь, которой пользуются садовники, входя в парк и выходя из него. Вы направляетесь к окну, где будет гореть огонь; оно будет открыто. Вы влезете в него, и старайтесь — хорошо поняли меня? — не поднимать ни малейшего шума. Вот вам первые сто пистолей из обещанных. Когда все будет сделано, получите остальное. Внутри замка никто не шелохнется. Маркиза — одна, так что для вас — пустяк отправить ее на тот свет, который, полагаю, будет для нее менее приятен, чем этот.

Бандиты с тупыми и дикими лицами приняла его шутку ухмылками, похожими на зевок хищного зверя. Старший из двоих, огромный, тяжеловесный детина со шрамом на носу, жадно схватил кошелек с пистолями, протянутый ему Люрбеком, и сунул его в глубокий карман плаща. Второй попробовал шаттельродский кинжал, проведя его лезвием по грязному ногтю. Шевалье вынул из нагрудного кармана эмалевую табакерку, на которой два амура, взявшись за руки, играли среди розовых кустов. Он взял понюшку испанского табака и долго вдыхал его, потом привычным жестом стряхнул с белоснежного жабо табачные крошки, застрявшие в кружевах.

В глубине зала хозяин корчмы подводил какие-то непонятные итоги в своей замусоленной приходной книге. В темноте пробили часы, им ответил жалобный писк летучей мыши.

Вдруг Люрбек, направлявшийся неторопливым шагом к двери, резко остановился. Он увидел в окне замка огонь двух свечей, горевших в высоком подсвечнике. Это был условный сигнал, о котором договорились заранее Люрбек с госпожой Ван-Штейнберг. И, повернувшись к наемникам, он бросил:

— Встать! Время пришло!

Швырнув на стол экю, он ушел, не слушая благодарности кабатчика, не привыкшего к такой щедрости. Злодеи застегнули свои пояса, накинули плащи на могучие плечи и вышли в темноту вслед за Люрбеком.

Выйдя на улицу, все трое надели черные шелковые маски и направились к маленькой двери в стене парка.

И все же один человек заметил их в темноте. Это был лейтенант Д'Орильи, который уже давно ходил вдоль стены, ища место, где можно было бы перебраться через нее, не испортив парадный мундир. Угол стены закрывал Д'Орильи от Люрбека и его компаньонов, — они его увидеть не могли. А темная группа преступников, напротив, оказалась в лунном свете, и маркиз мог свободно наблюдать за ними. Вдруг он услышал скрип ключа в замке. Д'Орильи увидел маленькую дверь, которая открылась и поглотила три тени, напоминавших скорее бандитов с большой дороги, чем господ, пробирающихся в парк на любовное свидание. Маркиз, несколько растерявшись, спрашивал себя, нужно ли поднимать шум, или пока подождать. Неожиданное появление этих персонажей в масках не говорило ему ничего. — Ну и что? В конце концов, это было не его дело. Какое-то странное стеснение заставило его на мгновение остановиться перед дверью, но она тут же закрылась. Он приложил ухо к стене и услышал звук шагов, удалявшихся по аллее. Не останавливаясь, Люрбек, сопровождаемый двумя подручными, слушал госпожу Ван-Штейнберг, которая сама открыла ему дверь и теперь, поспевая за ним, докладывала:

— Я приготовила все, как вы мне приказали. Я подлила снотворного в вино для слуг. Они все уже храпят, как тамплиеры. Но маркиза не одна. Она принимает визит — трех женщин.

— Каких еще женщин? — нахмурив брови, спросил Люрбек.

— Одна из них — Фавар, другая — Фикефлёр. А третья — не знаю, кто, не могла рассмотреть ее лица.

— А, неважно, в конце концов, — заключил Люрбек. — Эти три персоны не смогут помешать мне сделать то, что я намерен.

И с суровым, безжалостным видом он скомандовал сопровождающим:

— Быстрее! Время действовать!

Но голландка возразила:

— Потерпите еще несколько минут. Они все только кончают ужинать; лучше подождать чуть-чуть, пока маркиза не ляжет в постель. Когда приглашенные отправятся в свои комнаты, а маркиза вернется в свой будуар, вы сможете проскользнуть за портьерами в ее спальню. Остальное зависит от вас.

Люрбек прислушался к разумному совету. Хотя ему придется иметь дело только с женщинами и их сопротивление не могло быть опасным, он не хотел завязывать борьбу, так как его могли узнать. Роковой удар, предназначенный маркизе, нужно было нанести быстро и в полной тишине, так как ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы труп обнаружили раньше, чем на следующее утро.

Негодяй Люрбек сделал знак своим людям, и они тихо, крадучись, двинулись вдоль живой изгороди к замку, тщательно избегая мест, освещенных луной.

Как и объяснила Люрбеку госпожа Ван-Штейнберг, ужин маркизы с гостями был только что окончен, и маркиза, уже немного усталая, сказала:

— Сейчас я велю проводить Фанфана в его тайное убежище.

Фанфан, который снял было свой маскарадный костюм и оставался в мундире, спросил:

— Разрешите ли вы мне, мадам маркиза, снова надеть женское платье?

— О, да! — воскликнула Перетта, — надо ведь непременно соблюдать наш секрет, чтобы никто не мог узнать Фанфана.

— Это верно, — одобрила ее маркиза, дергая за шнурок звонка, который напрасно трезвонил в молчании комнаты для прислуги, превратившейся во дворец Спящей Красавицы.

Все слуги храпели наперебой, уткнув носы в тарелки… И все-таки один из мажордомов, чуть менее поддавшийся снотворному, чем остальные, услышал нетерпеливые звонки, с каждой минутой все более настойчивые, с трудом поднялся и, смутно понимая сквозь затуманенное снотворным сознание, что госпожа маркиза уже сердится, качаясь, вошел в гостиную.

Госпожа де Помпадур, видя, что он бормочет заплетающимся языком нечто совершенно бессвязное, прогнала его, считая, что он абсолютно пьян. Тут прибежала первая камеристка и закричала, изображая самое искреннее негодование:

— Мадам, вся служба чудовищно пьяна!

Маркиза с достоинством ответила:

— Завтра мы позаботимся о том, чтобы прогнать всех вон и заменить этих пьяниц другими людьми! Скажите, павильон Дианы подготовлен, как я вам приказывала?

— Да, мадам!

— Будьте добры, проводите эту даму, — приказала маркиза камеристке, показывая на Фанфана, который к этому времени предусмотрительно опустил вуаль и, небрежно обмахиваясь веером, совсем прикрыл лицо.

— Пойдемте, мадам, — пригласила Фанфана голландка, которая была довольна: она надеялась раскрыть инкогнито таинственной незнакомки.

Фанфан последовал за ней, но перед этим исполнил самый церемонный реверанс перед маркизой и метнул лукавый и нежный взгляд своей сияющей невесте.

В спальне фаворитку короля уже ждали, спрятавшись за тяжелыми шторами, Люрбек и двое его подручных…

Глава XVII

НЕОЖИДАННАЯ ПОМОЩЬ

Павильон Дианы, который возвышался слева от дворца под прямым углом к главному зданию, был так назван потому, что перед его фасадом и лестницей с позолоченными перилами стояла великолепная статуя юной охотницы. Это очаровательное и уютное небольшое здание состояло из вестибюля и двух гостиных внизу, а в бельэтаже имелись две спальни и один будуар, меблированные и декорированные с тончайшим вкусом.

Когда Фанфан вошел в одну из спален, сопровождаемый камеристкой, державшей в руке горящий светильник, он невольно подумал: «Какое восхитительное гнездышко для влюбленных!» Кивком головы он молча поблагодарил камеристку, и она тотчас же удалилась, так и не увидев лица странной особы.

Шпионке Люрбека очень хотелось остаться, чтобы раскрыть инкогнито незнакомки, даже не потому, что она чуяла какую-то опасность, а потому, что ей самой все надо было знать — разве не для того она была здесь, чтобы все выведать и все разнюхать? Но у нее было слишком много дел во дворце, и, чтобы не задерживаться, она решила пока отложить выяснение, так как считала его делом второстепенным. И она испарилась, оставив Фанфана в восхищении от проведенного им дня и в мечтах о завтрашнем дне, который он представлял себе еще более счастливым.

Не снимая своей дамской «оболочки», первый кавалер Франции прошел в будуар и вышел на балкон, который находился прямо перед окнами замка. Тут на его губах появилась улыбка, так как он увидел в одном из окон фасада две настоящие китайские тени, четко просвечивающие сквозь легкие занавески. Это были госпожа Фавар и мадемуазель де Фикефлёр, которые, вернувшись в комнаты, предоставленные им маркизой, начинали переодеваться на ночь.