Ваш Костя спит. Я не могу спать. Среди многого другого я думаю еще о том,- кто соберет теперь его разбитые детские мысли!?
      Завтра мы отходим за Кубань.
      Прощай, Ксана.
      А отчего ваша мать в Крыму?.."
      За окном светало.
      Вечером следующего дня санитарный поезд 1-го Сибирского хирургического отряда медленно отходил от Екатеринодара.
      Не доходя до Кубани, перед самым мостом, он остановился. Я высунул из окна голову и долго глядел в темноту.
      В три-четыре ряда к мосту тянулись обозы беженцев и войсковых частей. За ними, играя далекими огнями, молчал Екатеринодар. Над Екатеринодаром проходили низкие черные тучи. Они ползли на нас, все ближе и ближе,- а мне казалось, Екатеринодар под ними все глубже и глубже опускается вниз...
      НОВОРОССИЙСК
      Третий день бушевал над Новороссийском норд-ост.
      Длинные, сине-черные волны на Главном рейде бежали вдоль берега, взбрасывая вверх оторванные от пристани бревна и доски. Бревна становились на дыбы и, ударяясь друг о друга, гремели, как далекие орудия. За рейдом море казалось белым. Морская даль гудела.
      Мы вышли из вагона и пошли к горам, по направлению к цементному заводу.
      Под стеной завода, укрывшись от ветра, длинноногие солдаты-англичане играли в футбол. Под голом, согнув голые колени, метался голкипер. За ним стояли офицеры. Покуривая трубки, они спокойно наблюдали за игрой.
      - Нет! Пойдем к морю,- сказал я.- Там все же - свои...
      На пристани, обступив караул из добровольцев, толпились кубанские и донские казаки.
      - По приказанию генерала Ку-те-по-ва! - кричал караульный начальник, офицер-корниловец, прикладом винтовки сдерживая наседающих на него казаков.
      - Не хотели воевать? К матери теперь! К ма...
      - Пусти, говорю, к пароходу! Генерал Сидорин, говорю...- кричал старый казак-гундоровец... Борода его трепалась под ветром. Шинель взлетела вверх. Под сапоги яркой, красной лентой бежали лампасы.
      - Не пустишь? Пущать не ведено? - все ближе и ближе подступал он к корниловцу.- Не пу-у-у-стишь?
      Побросав на пристани седла, остальные донцы по-бабьи растерянно размахивали руками.
      - Да разве не вместе сражались?!..
      - Не одну, что ль, кровь проливали?!
      - А на Касторной? Забыл?.. А под Луганском?..
      - Подождите! - грозил кулаком гундоровец, уже отступивший под ударом винтовки.- Подождите! Вот заявятся наши части... Заявятся вот с фронта!..
      - Осади-и!..
      А на рейде, пока еще на якорях, качались пароходы, уже нагруженные беженцами. В стороне от них, около нефтяных пристаней, окруженный миноносцами, неподвижно, точно вросший в воду, стоял английский броненосец "Император Индии". Дальше, почти на черте синего рейда и седого вспененного моря, дымил французский "Жан-Жак Руссо". Мимо него, ныряя, как легкая шлюпка, выходил в море наш маленький узконосый "Дон".
      - Этот кого погрузил? - спросил я идущего со мной поручика-алексеевца.
      Алексеевец пожал плечами.
      За мостом над железнодорожными путями подымалось солнце. Подымаясь, оно цеплялось за крыши вагонов. Вагоны на путях стояли бесконечными рядами. Паровозы первых поездов упирались в море. Последние поезда, как рассказывали вновь прибывающие беженцы, стояли под станцией Тоннельной.
      - И всё новые и новые прут! - еще утром сказал нам молодой ефрейтор сводно-партизанского отряда.- Так к вечеру, пожалуй, до Крымской дотянутся!..
      Вдоль вагонов серою, унылой цепью медленно тянулись казаки, офицеры, солдаты и беженцы.
      - Господа, а где сейчас противник? - спросил группу офицеров мой сосед по вагону, раненный в голову капитан-артиллерист с бронепоезда "Князь Пожарский".
      Ему никто не ответил. Цепь тянулась и тянулась дальше. На берегу она расползалась в обе стороны. Густой гул тысячи голосов уже доносился к нам с берега, заглушая тяжелые вздохи ворочающегося под ветром моря.
      Солнце поднялось над мостом и остановилось.
      - Не время ли? - спросил капитан-артиллерист.
      - Пожалуй!
      Мы зашли за вагон и сели обедать. Ветер сюда не забегал. Он бежал над крышами, и над крышами швырял песок.
      - А ну! - И я встряхнул котелок.- Придвигайся! Камса была покрыта рыжими кристаллами соли. Горечь стягивала рот.
      - Гадость какая! Черт!..- плевался капитан-артиллерист.- И хлеба ни крошки...
      - Смотрите, господа! - вдруг поднял голову поручик-алексеевец.- Ах, сволочь какая!..
      В пяти шагах от нас, прислонясь к вагону соседнего состава, стоял английский солдат. Он держал в руках большой толстый ломоть белого хлеба, густо смазанный медом. Крутые челюсти англичанина мерно двигались.
      - Харю как вздуло, ишь дьявол!..- а всё ему мало!
      - Пирожное... скажу я вам!
      - Не нашей жратве под стать!..
      Англичанин повернул голову, улыбнулся, подошел и, заглянув в наш котелок, не торопясь опустил в карман руку.
      Мы смотрели на него исподлобья.
      А англичанин тем временем достал перочинный ножик, спокойно открыл его и, отрезав надкусанный край, протянул нам ломоть, вновь улыбнувшись. На его пальцы желтыми капельками стекал мед.
      Мы как-то сразу опустили глаза, потом сразу встали и вошли в вагон.
      Котелок за нами опрокинулся. Несколько рыбок покатились по песку.
      К вечеру на следующий день мы сидели в вагоне. На верхней полке горел огарок. Стеарин капал на скамейку. Я ловил на рубахе вновь появившихся вшей и, задумавшись о чем-то, топил их в еще не застывшем стеарине.
      Но вот в вагон вбежал поручик-алексеевец.
      - Господа, в город фронтовики входят. Может быть, идут и наши полки. Господа, айда в город!
      Мы побежали.
      Наползая друг на друга, точно льдины на весенней реке, на Серебряковскую улицу въезжали подводы.
      - Сво-ра-чи-ва-ай!..
      - Да куда?.. Черт! - кричал кто-то с крайней телеги.
      - Сво-ра-чи...
      Но телега уже опрокинулась. На нее, рванувшись вверх, налетела вторая.
      - Эй, поручик!.. Поручик Зубов!..
      Испуганная сестра, с двух сторон сдавленная тачанками, махала рукой.
      - По-ру-чик Зу-бов!..
      - Прыгайте, прыгайте!..
      ...Лошади хрипели. Мы стояли на панели, прижавшись к мокрым стенам.
      В город входили не фронтовики. Это были обозы с офицерскими семьями, беженцами и дезертировавшими с фронта частями, обогнанные нами еще на мосту под Екатеринодаром.
      Паника в городе росла. Часам к восьми вечера она докатилась и до санитарных поездов.
      - Ах, так!
      Капитан-артиллерист встал и подошел к дверям вагона.
      - Так! Эта сволочь не знает?.. Хорошо! Я сейчас же пойду. Я добьюсь. Я спрошу самого заведующего эвакуацией. Я пойду к генералу Карпову.
      - Идите, капитан!
      - Капитан, узнайте!
      - Капитан!
      - Господин капитан!.. Больные и раненые тянулись к окнам. За окнами было темно. Только высоко в небе ныряли быстрые лучи прожектора. Где-то вдали стреляли. Над рейдом метались пароходные гудки.
      - Господин капитан!.. Слышите, господин капитан?.. Уходят!.. Уже уходят!.. Господин капитан!..
      - Бро-са-а-ют!
      ...Я вышел из вагона вместе с капитаном. Подползая под соседними составами, мы быстро вышли на дорогу в город.
      - Говорят, Деникин и Сидорин, как псы, грызутся,- рассказывал мне капитан.- Деникин, говорят, донцам один только пароход предоставил. Ну-у-у знаете, поручик, раз целую армию бросают,- нас, битый хлам, и сам бог велит! Черт дери,- довоевались, поручик!
      - Бра-атцы! Продают! Продают, братцы!.. Станичники! - кричал в темноте казак, зачем-то обхвативший руками телеграфный столб возле дороги.- Сперва все силы повынимали... нами же, братцы, куражились, а теперь, бра-а-тцы... А те, которые с чемоданами... С чемоданами которые..
      Кувыркаясь в проводах, над столбом звенел ветер. По дороге, мимо столба, мчались всадники.
      - Стани-и-и...
      - Ну, хорошо, я пойду!
      И, пройдя несколько улиц, я оставил капитана и опять пошел к санитарному поезду.
      В горах за городом шли бои с зелеными. В городе тоже стреляли. По улицам бежали офицеры, солдаты и казаки. Согнув спины, они тащили тяжелые кипы мануфактуры. Кипы разворачивались, и длинные черные полосы материи яростно бились под ветром.
      - Вы с фронта? - схватил я за шинель какого-то бегущего офицера.Послушайте! Эй!..
      Офицер остановился и бессмысленно на меня посмотрел. Слова мои рвал ветер. Я наклонился.
      - Послушайте, где дроздовцы? Вы не... вы не слыхали?.. Офицер качнулся вперед и дохнул мне в лицо горячим и терпким запахом спирта.
      - Послушайте!
      Но офицер вновь качнулся. Качнувшись, взбросил вверх руку. Отскочить я не успел. Падая, он ударил меня по лицу.
      Я повернулся и пошел. Уже быстрее. Потом побежал.
      В городе громили винные склады. А с гор, все еще отстреливаясь, уже спускались строевые части.
      Когда я вернулся к вокзалу, вдоль вагонов нашего санитарного поезда шли черные фигуры больных и раненых. Двери всех вагонов были открыты и бились под ветром.
      - Поручик, идите скорей! А где капитан? - крикнул мне из темноты кто-то.- Ведь не успеет!.. О, господи, ведь останется!..
      - Да иди, не задерживай!..
      Над черными фигурами медленно ползла темнота...
      Отлогими концами хлестали о берег бегущие вдоль рейда волны.
      Небольшой пароход "Екатеринодар" качало и подбрасывало. Подбрасывало и узкий - в три доски - мостик, брошенный с "Екатеринодара" на пристань.
      - Сперва носилочных!.. Господа, порядок!.. По-ря-док!..- надрываясь под ветром, кричал главный врач нашего поезда.
      На берегу, охраняя пристань, стояли юнкера Донского военного училища. За ними чернела толпа.
      - Не напирать!..
      - Стрелять будем!.
      - ...твою мать! Приказано!..
      И вдруг средь молодых, сильных голосов запрыгал старчески-дребезжащий:
      - Прикладом?.. Прикладом, молокосос?.. Меня?.. Полковника?..
      Рассыпавшись цепью, юнкера двинулись вперед. Толпа отступила.
      - Все равно! Все равно теперь!.. Р-раз!..
      Чья-то шашка полетела в море.
      - Господа офицеры! Господа офицеры!..
      - Честь, твою мать!.. Честь!.. Пощечина. Крик. Стрельба. Ветер...
      ...Порвав цепь юнкеров, мимо пристани промчались расседланные лошади. Высокий верблюд, черный на фоне неба, поднял по-птичьи голову и, плавно качаясь, пошел дальше. Вдруг калмык изо всех сил стал рвать поводья. Но верблюд остановился. Мимо него прошли три танка. Вот танки свернули к морю. На мгновенье остановились, потом вновь двинулись вперед и, медленно, точно ощупью найдя отлогий спуск, пошли по отмели в воду. Над танками, гулко ударившись о горбатую броню, кувырнулись волны. Кувырнувшись, они вновь выпрямились и побежали дальше, такие же пологие и ровные...
      Носилочных уже внесли на "Екатеринодар". Прошли и с костылями.
      - Держитесь! - кричал мне кто-то с палубы.
      - Прыгай! - кричали с берега.
      Мостик подо мной рвануло. Я спрыгнул на мокрые доски палубы и обернулся.
      Поручика-алексеевца за мной уже не было. Норд-ост крепчал...
      Ночью с 12 на 13 марта "Екатеринодар" вышел в море. Свидетелем "13 марта" в Новороссийске я не был.
      ...Когда 13-го под утро я выполз из трюма, над кормой "Екатеринодара" всплывала заря.
      - Нет, не на Константинополь! - сказал я ефрейтору сводно-партизанекого отряда.- На запад... В Крым, значит!..
      Винт за кормою гудел. Быстрыми петлями кружился над мачтой ветер.
      ЧАСТЬ III
      (апрель 1920 -октябрь 1920)
      Над Севастополем плескалось весеннее солнце. Токарь Баранов сошел по лестнице. На дворе остановился и, подойдя к окну, кивнул подпоручику Морозову.
      Подпоручик Морозов сидел на подоконнике. Рука его все еще была подвязана. Лицо осунулось. "Два сапога - пара!" - говорили про нас товарищи-офицеры. "Кащей Бессмертный и Бессмертный Кащей! Тень на плетень!.."
      - Ну а насчет английского ультиматума как? Не слышно о перемирии?..спросил токарь, положив локти на подоконник.
      - Нет, опять не слышно...
      - Та-ак!..- Токарь вздохнул.- Ну, я пойду! - И, надвинув картуз на брови, отошел от окна.
      Я стоял тут же в комнате. Курил махорку, пытаясь припомнить, с кем из солдат и офицеров брошенного в Новороссийске батальона 3-го Дроздовского полка был я знаком. Некоторых припомнил. Загарова, подпоручика... Вольноопределяющегося Лемке... Капитана Перевозникова...
      - Расстреляют, как вы думаете?..
      ...Токарь скрылся за воротами. В воротах показался ротный писарь. Писарь остановился и, беседуя с кем-то, повернулся к нам спиной.
      - Скоро и роты придут, Николай Васильевич.
      - Да, скоро...
      Ни я, ни подпоручик Морозов на ученье еще не выходили.
      - Черт возьми!..
      - Брось чертыхаться! .- И, помолчав, подпоручик Морозов вновь вернулся к давно прерванной беседе. ...- Те, очевидно, кто командованье примет.
      - А кто примет?.. Как ты думаешь?..
      - А разберешься?..
      К окну подошел писарь. Протянул надвое сложенный приказ по полку. Подпоручик Морозов одной рукой неловко его развернул и вдруг стал расправлять, положив на подоконник.
      "Генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим вооруженными силами Юга России. Всем, честно шедшим со мной в тяжкой борьбе,- низкий поклон. Господи, дай победу армии, спаси Россию..."
      Над Севастополем плескалось весеннее солнце. С этого дня ни токарь Баранов, ни солдаты о перемирии больше не спрашивали.
      ПАСХА В СЕВАСТОПОЛЕ
      - На кого черта куличи!.. Вино и водка...
      - А у нас, господа, не только куличи, но и сырная пасха будет.
      В комнате было накурено. Подпоручик Басов, взводный 3-го взвода, поручик Науменко, взводный 4-го, мой заместитель подпоручик Виникеев и заместитель подпоручика Морозова штабс-капитан Пчелин играли в карты. Поручик Злобин, командир 5-й роты, наблюдал за игрой.
      - Ну, а как же капитан Карнаоппулло? Без сладкого?..
      - Всем не угодишь!.. И так денег мало,- на водку. Дождь бил в окно. Над нами, в мастерской токаря Баранова, пели солдаты.
      - Да к черту, наконец, ваши карты! И, сбросив на ходу насквозь промокшую шинель, подпоручик Ивановский сел прямо на стол.
      - Господа!..
      - Подожди!..- вбежал за ним поручик Матусевич, тоже 7-й роты.- Подожди ты!.. По порядку!.. Я расскажу...
      - Ну, конечно!.. Девчонки там разные, ножки, панталончики...- через минуту уже рассказывал он.- Буржуи хлопают... Мы хлопаем... Браво!.. Потом этот самый вышел,- Павел Троицкий. Морда - что лимон. Хохот. Буржуи хлопать. Мы хлопать. "Павлуша!.. Павлуша!.." А Троицкий - поклоны. Направо - поклон, налево - поклон. "Павлуша!.. Павлуша!.." Тут Павлуша этот самый подбородок вперед вытянул, рожу идиотскую склеил и начал насчет России прохаживаться. Шесть уездов, говорит, вот вам и вся "Неделимая". Утром выйдешь, к полдню - море... Повернешь - опять море... И делить, говорит, нечего!.. И все в этом роде. И все в стихах... Буржуи хлопать. Мы: "Стой, стерва!.. Ты сперва повоюй, твою мать в корюшку" - и свистеть, свистеть... А Ивановский - на кресло. Да наганом - на толпу. Ну, конечно,врассыпную!.. А он - раз! раз!..- осечки. Раз!.. Я его за руку. "Да он не заряжен!" - орет кто-то. Троицкий, что ли... "Так и по большевикам бьете, господа офицеры?.."
      - Ты! Наган бы лучше чистил! Подпоручик Виникеев встал.
      - Позоришь только, гороховый шут!..
      * * *
      ...В ночь под Пасху на улицах Севастополя густо гулял народ. Над Малаховым курганом мигали низкие звезды, мелкие, как песок. Звезды над городом не мигали. Круглые и спокойные, они только изредко опускались за тучи. Тучи бежали быстро. Быстро за ветром уплывал с колоколен и веселый пасхальный звон.
      - Тыл живуч и неизменен,- говорил мне подпоручик Морозов, вышедший со мной на улицу.- Неделя паники... Пригнет голову, как под наганом Ивановского, и вновь лоснится довольной харей...
      Я перебил его.
      - Николай Васильевич, а пить сегодня будешь?
      - Не знаю... А хочется...- не пить, а головой куда,- в пропасть!..
      ...Прошел, качаясь, пьяный корнет. Одна шпора его звенела. Другой на сапоге не было.
      А из церкви на Чесменской выходили толпы народа. Нас захлестнуло и повлекло вниз по улице.
      - "Христос во-скресе из мерт-вых",- вполголоса пела какая-то девица, помахивая мятым нарциссом.
      - "Смер-тию сме-ерть..." - подтягивал ее спутник-студент, влюбленно на нее поглядывая.
      - Христос воскресе! Ну, а воистину?.. Ну что же?..- упрямым басом повторял кто-то за нами.
      - Ах, вам бы целоваться только!.. Бас сердился:
      - А вам без прелюдий, так сказать?.. Да в кровать прямо!..
      - Нахал!
      Но в женском голосе не было ни злобы, ни раздраженья.
      - Поручик хочет.
      - "Мадам хохочет..." - запел, засмеявшись, третий голос.
      А мимо нас, мимо девицы с нарциссом и ее влюбленного студента, мимо высокого поручика с сердитым басом и его щуплой, смеющейся барышни шла, флиртуя и улыбаясь, богато разодетая, праздничная толпа.
      Но вдруг толпа вздрогнула. Влюбленный студент бросил девицу и, работая локтями, метнулся в переулок. Бросились назад и три каких-то щеголя в кепках. Коммерсант в котелке быстро обернулся. И еще раз - в другую сторону.
      - Где?., господи!..- Его толкнули.
      - Стой!..- неслось из темноты за дворцом командующего флотом. И опять: - Сто-ой!..
      Рассыпавшись в цепь, офицерская рота нашего полка уже окружала толпу.
      Офицерская рота производила мобилизацию.
      Гурали Мильтоныч, толстый, седой армянин, хозяин квартиры, в которой стояли ротный и штабс-капитан Карнаоппулло, разливал водку.
      - Христово воскресенье - значит, воскресенье!.. Пей, ребята!..- кричал ротный.- И что такое жизнь офицера?!. Вот ты... Ты вот скажи!..- И, взяв подпоручика Морозова за ворот гимнастерки, он перегнул его через стол.- Ты у нас философ... Ну и скажи: что такое есть жизнь офицера?..
      - "...Видел он, что Русь свя-та-я",- пел штабс-капитан Карнаоппулло, развалившись в косом от старости кресле.- ...свя-та-я... Садись, душа моя Нина!.. Не святая ведь!.. А?..
      Нина, полногрудая, прыщавая дочь хозяина, придвинула стул. Штабс-капитан быстро ее обнял.
      - Баб святых не бывает!..- И, икнув, запел заново:
      Видел он, что
      Русь свя-та-я
      Угасает с каж-дым днем..
      Нина!.. Вы любите дроздовцев?.. Он - это генерал Дроздов-ский... Господа, за генерала Дроздовского: ура!..
      Но поручику Ауэ было не до генерала Дроздовского.
      - И ты?.. И ты сказать не хочешь, что есть наша жизнь офицера?.. Ты?.. Философ?..
      Уга-са-ет с каждым днем,
      Точно свет...
      Точно свеч-ка до-го-ра-а...
      Нина, вы любите свечки?..- Засмеявшись, штабс-капитан навалился на Нину плечом.
      - Свечки, вы понимаете?..
      ...Хозяин-армянин разливал водку.
      - Пьешь?
      - Пью,- ответил мне глухо подпоручик Морозов.- А ты?.. Пьешь?..
      - Пью.
      - Мало пьешь!..
      Ротный вскочил и замахал бутылкой.
      - Сюда!.. Сюда иди!.. Пей!.. Не хочешь?.. Садись, немчура,- пей!.. А ты, немец, барон Врангель ты!.. Вильгельм!.. Пей, твою мать, Deutschland uber alles... твою...
      - Russland uber alles...* - закричал остановившийся в дверях подпоручик Ивановский.- Russlannnnd!..
      ...А хозяин-армянин все разливал и разливал водку.
      ----------------------------
      * Россия превыше всего (нем.).
      Мокрая после дождя улица блестела под солнцем. На другой стороне, около ворот двухэтажного дома, стоял мальчишка. Мальчишка тянулся к ручке звонка. Но она уплывала из-под его рук. Какой-то нищий шел на костылях через улицу. Костыли были кривые, как коромысла. Коромысла гнулись.
      - Зачем, дед, на коромыслах ходишь? Слушай, зачем на кара-мыслах?..
      - Лаваш, лаваш! - прошел торговец. "La vache - по-французски корова... корова,- стал припоминать я,- jai, tu as..."
      ...Под воротами нашего дома меня поднял Зотов.
      Когда я проснулся, на окне комнаты расползались красные лучи солнца. Около окна стоял подпоручик Виникеев. Подпоручика Виникеева рвало.
      Я встал. Взял его под руку.
      На дворе было совершенно тихо. Взвод точно вымер.
      - Вы думаете, я пьян? - лепетал над моим плечом подпоручик Виникеев.Я всего только наве-се-ле - на-весе... К воротам подбежал токарь Баранов.
      - На-ве-се... на-веселе я!.. Вот что! - Баранов выбежал на улицу и быстро захлопнул ворота. Встревоженная под воротами лужа играла широкими, красными от вечернего света кругами.
      Поставив подпоручика Виникеева возле бочки, я пошел обратно в комнату. По лестнице, кажется, из мастерской токаря спускался штабс-капитан Карнаоппулло.
      - Токарь и большевик есть синонимы,- сам с собою беседовал он.- А потому... как всякие вредители... э-э-э... подлежат... э... уничтожению... Эй! чего хохочете! - вдруг закричал он, задрав голову.
      Столпившиеся на верхней площадке солдаты разбежались.
      ...Голова моя болела. Плечи тянуло вниз.
      На следующее утро, часов в одиннадцать, роту построили.
      - Нет, всем строиться! - крикнул мне ротный.- Всем!.. Да не на учение,- к штабу зачем-то...
      На дворе штаба полка сидели и лежали мобилизованные. Когда наша рота вошла во двор, их подняли и вывели.
      Пришла 5-я рота. Потом 8-я и 7-я. 7-я пела:
      ...надви-и-нув кивер свой пехотный,
      Выйду я на улицу, печата-я с носка-а...
      Подпоручик Ивановский, в числе запевал, пел громче всех.
      - Эх, песнь моя! - играл и звенел его голос.- Любимая!
      Буль-буль-буль бутылочка казенного вина!
      - Смотри-ка, стаяло все. А ногам холодно! - жаловался кому-то Зотов, подымая то одну, то другую ногу, обутые в порыжелые, рваные сапоги.- Ну и вот, значит,- эх, холодно! - как убег, значит, Баранов, так и не возвращался больше. Уж больно это его господин капитан Карнаоппулло пригрели. И станок его расколотили, и пороть собралися...
      Наконец батальон выстроили.
      Появившийся в дверях штаба генерал Туркул улыбался. За ним шла какая-то женщина, в старом поношенном пальто, из-под которого виднелись складки дорогого платья. Когда женщина сходила по ступенькам, платье торжественно шуршало.
      - Пожалуйста!.. Будьте так любезны!..- сказал женщине генерал Туркул и опять улыбнулся.
      Женщина стала обходить роты. Перед некоторыми солдатами и офицерами она подолгу останавливалась. Остановилась она также и передо мной.
      - Этот? - спросил Туркул. Женщина вздохнула.
      - Нет! - потом подняла брови и пошла дальше.
      - Этот?
      Генерал Туркул от нее не отставал.
      - Нет, не этот...
      - Этот?
      - Этот, ваше превосходительство! - сказала она наконец, остановившись перед подпоручиком Ивановским.
      Подпоручик Ивановский - вдруг - сразу побледнел.
      - И этот еще, ваше превосходительство... Потом батальон развели по квартирам. Подпоручик Ивановский и унтер-офицер Сахар были оставлены при штабе.
      Уже вечерело...
      - Такой хороший офицер!..
      - С чего хороший! Уж Врангель подтянет... Подпоручик Виникеев доел брынзу и старательно собрал со стола крошки.
      - Врангель всех, господа, подтянет.
      - И подтягивать нечего!.. С пьяных глаз, конечно...
      - Конечно, с пьяных! - Подпоручик Басов бросил на пол догоревший окурок.- Не бандит ведь, слава тебе господи! И на кой ему леший эта дрянь жемчуга эти понадобились!..
      - Не бандит, а туалеты взламывает!.. А на кой - известно: бросьте, поручик, дурака разыгрывать! - Вытирая губы, подпоручик Виникеев улыбнулся.- А знаете, господа, сколько дрянь эта стоит?..
      - Идут!.. Идут!..- закричали вдруг на дворе солдаты. Мы выбежали.
      За воротами - к штабу полка - шло одно отделение офицерской роты.
      Через час подпоручика Ивановского и унтер-офицера Сахар расстреляли.
      Кто была женщина в поношенном пальто и дорогом, шелковом платье, я не знаю...
      А еще через час штабс-капитан Карнаоппулло прибежал к нам на двор.
      - Ну как, пришел Баранов? - услыхал я сквозь открытое окно.
      - Никак нет, господин капитан!
      Ефрейтор Плоом вытянулся и взял под козырек.
      - Ну так вот что, ребята! У него там наверху какой-то красный диванчик имеется... Там, в каморке... Знаете?.. Ну вот!.. Срывай с него, ребята, бархат! Шей погоны! Да живо!
      ...При вечерней перекличке вся 6-я рота была уже в новых бархатных погонах.
      В ту же ночь нас неожиданно подняли.
      А под утро, когда солнце еще только всходило, Дроздовскую дивизию погрузили на пароходы и отправили десантом на Хорлы.
      Меня и подпоручика Морозова, как не вполне еще окрепших, оставили в Севастополе - при хозяйственной части.
      - Помнишь библейскую историю с Красным морем? - взяв вечером метлу, спросил меня подпоручик Морозов.- Когда отряды Моисея проходили море, оно расступилось. Помнишь?.. Прошли - море хлынуло назад. Так и сейчас. Дрозды прошли, и - смотри-ка!..
      Через двор шел токарь Баранов. За стеной в соседней комнате звенел женский смех; в квартиру, комнату которой мы занимали, вернулась хозяйка-еврейка с дочерьми-курсистками.
      - Да...- сказал я, подумав.- Но нас, брат, не захлестнуло.
      - Пока!..
      И подпоручик Морозов вдруг отвернулся. Подметая комнату, он изо всех углов извлекал пустые бутылки...
      "CREDO" ПОДПОРУЧИКА МОРОЗОВА
      Прошло недели две.
      Вернувшиеся с Хорлов Дроздовские полки давно уже расквартировались по деревням Евпаторийского уезда. Хозяйственные части также готовились к переезду. Собрались и мы с подпоручиком Морозовым.
      - Завтра, Николай Васильевич?
      - Завтра.
      - Пешком пойдем?
      - Пешком... Ну ее к богу,- хозяйственную!..
      Был уже поздний вечер. Развязав вещевой мешок, подпоручик Морозов разбирал свои немногие вещи. За стеной пела дочь хозяйки:
      Как цветок голубой
      Среди снежных полей...
      - Что ты там уничтожаешь? - спросил я Морозова, который рвал какие-то мелко исписанные листы бумаги.
      - Так, чепуху всякую... Записки...
      - Твои?
      - Мои.
      - А ну, покажи!.. Подпоручик Морозов замялся.
      - Да покажи!.. Чего там!..
      - Ну ладно!..- Он протянул мне несколько листиков.- Но ведь это... интересно только для... только для меня обязательно...
      Светлый луч засверкал
      Мне из пошлости тьмы,
      опять запела курсистка.
      - Циля!.. Циля!..- перебила ее другая.- Смотри, Циля!..
      "...И пусть белый не станет красным, а красный белым,- с трудом разбирал я упавший набок почерк подпоручика Морозова,- но годы гражданской войны откроют, наконец, наши глаза, и белый увидит в красном Ивана, а красный в белом - Петра... Утопия?.. Может быть!.. Но я привык верить своему сердцу..."
      Я поднял глаза и посмотрел на подпоручика Морозова. Он все еще сидел против меня и, смутившись, смотрел в окно. За окном было темно. Только угол соседнего дома освещался нашим окном и выпирал из темноты желтым, тупым треугольником.
      "А пока что,- вот в этом вся и бессмыслица,- читал я дальше,- пока что я должен тянуть эту лямку. Отступающий всегда гибнет. Я погибнуть не хочу. И вот белое движение волочит меня за собой. Идея, способная на вырождение, не есть идея. Над идеей белого движения я ставлю крест. А бессмыслица ползет дальше... Я не верю в чудо, но, к нашему несчастью, генерал Врангель, очевидно, все еще верит. Не потому ли утвердил он новый знак отличия - орден Святого Николая-чудотворца?..
      ...На долгих путях от Брянска, через Севск, Харьков, Ростов, Екатеринодар до Новороссийской бухты люди тысячи раз теряли свою веру. Офицеры распродали награбленное имущество (заметьте падение цен!); распродав, занялись злостной спекуляцией (заметьте повышение!)..."
      Я улыбнулся:
      - Ты экономист, подпоручик! - и взял следующий лист.
      "Деникин низко поклонился и ушел. Я кланяюсь его честности. Кланяюсь не только низко,- до самой земли. И, господи, как был бы я счастлив, если б смог я поклониться еще раньше".
      Я пропустил несколько строчек.
      "...Так зачем же приехал Врангель и что он хочет? Впрочем, о Врангеле говорить трудно,- он утвердил орден Св. Николая-чудотворца... Приехать с ультиматумом о заключении мира и взяться за продолжение войны!.. Бросать людей, потерявших идею!.. Куда?.. На гибель?.. С чем он уедет?.."
      Я вновь перескочил через несколько строчек.
      "...И недавний десант дроздов под Хорлами, десант, о котором мы, офицеры того же полка, не можем решить, блестящая ли это удача или полное поражение. А зима..."
      Дальше я разобрать не мог. Потом буквы вновь выровнялись.
      "Да, так идут наши дни!..
      Что делается за фронтом - я не знаю...
      Чем живут наши враги и чем они держатся - я не знаю...
      Я не знаю и того - только ли они мне теперь враги?..
      Я люблю человека и жизнь, и когда те, что теперь за фронтом, стали дешево расценивать и жизнь и человека, я назвал их врагами. Моя ли это вина?
      В ту ночь был белый ледоход,
      Разлив осенних вод.
      Я думал: вот река идет.
      И я пошел вперед.
      А теперь?..
      Токарь Баранов говорит: перемелется, мука будет! - так нужно для нового хлеба. Токарь Баранов не видит звездочек, чернильным карандашом нарисованных у меня на погонах, и говорит со мною по душе. Но я говорить с ним по душе не могу. Я эти звездочки вижу!.. Токарь, может быть, и прав, но ведь если б зерно имело мозг, разум и волю и если б оно знало даже, что молоть его будут для нового хлеба, оно все равно добровольно бы под жернова не ложилось!..
      Впрочем, мысли токаря не мои мысли!.. Своих у меня сейчас нет... Я и пишу в надежде отыскать их,- так, случайно наткнуться... Мне очень страшно тыкаться мордой в пустоту... А победили меня свои же, и уже в первом бою,под Богодуховом...
      Но и побежденный хочет жить и дышать...
      Господи, как трудно быть подстриженным под погоны!..
      Я не могу уйти - меня расстреляют. Я не могу не стрелять - меня пристрелят.