В аресте Котовского принимал участие его товарищ по учебе, ставший помощником пристава, Петр Чеманский. Интересно, что через двадцать четыре года, когда войска Красной Армии вошли в Бессарабию, старика Чеманского судил Военный трибунал и приговорил к расстрелу за участие в аресте Котовского.

Сопровождали арестованного Котовского до Кишинева полицмейстер, Хаджи-Коли, Чеманский, пристав 3-го участка титулярный советник Гембарский и околоточный надзиратель Садовский.

«Одесские новости» в статье «Задержание Котовского» уверяли: «Чем дальше, тем больше выясняется своеобразная личность этого человека. Приходится признать, что название «легендарный» им вполне заслужено. Котовский как бы бравировал своей беззаветной удалью, своей изумительной неустрашимостью… В то время как его имя было на устах местной полиции, Котовский, живя по подложному паспорту, разгуливал по Кишиневу, просиживал часами на веранде местного кафе «Рабина», занимал номера в самой фешенебельной гостинице, посещал театры и увеселительные заведения, часто сталкивался как раз с теми чинами полиции, которые его знали, но не узнавали».

9 июля 1916 года Григория Котовского, закованного в специально сделанные для него кандалы, вместе с группой заключенных перевели из кишиневской тюрьмы в одесскую. Первым делом Котовский написал письма знакомым адвокатам с достаточно громкими именами – В. Шишко и В. Лузгину – с просьбой взять на себя его защиту на предстоящем суде. На эту просьбу откликнулся только Лузгин, дав официальное согласие защищать Котовского.

В октябре 1916 года начался суд над «атаманом Ада». Зная, что ему неминуемо грозит казнь, Котовский полностью раскаялся в своей пространной «исповеди» на суде. В свое оправдание он заявил, что часть захваченных денег он отдавал бедным и в Красный Крест, на помощь раненным на войне. Никаких доказательств этих благородных деяний не предъявил.

Котовский оправдывался тем, что он не только не убивал людей, но и никогда из оружия не стрелял, а носил его ради форса, потому что «уважал человека, его человеческое достоинство… не совершая никаких физических насилий потому, что всегда с любовью относился к человеческой жизни». Просил Григорий отправить его «штрафником» на фронт, где он «с радостью погибнет за царя»…

Суду и следствию нужны были не факты, детали нападений, а фамилии тех бандитов, которые еще не арестованы, адреса, куда передавались деньги и ценности. Котовский утверждал, что деньги направлялись в Красный Крест для помощи раненым, раздавались беднякам. Что сказал Котовский на следствии, мы никогда не узнаем. Но ни молчание, ни сотрудничество со следствием ему уже не могли помочь. Советские историки уверяли, что Котовский даже в камере «смертника» готовил новый побег. Но он был невозможен, да и сам Котовский принял тактику полного раскаяния.

В середине октября 1916 года Котовский был приговорен к повешению Одесским военно-окружным судом: «…подсудимого Григория Котовского, уже лишенного всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение…»

Но власти почему-то не спешили исполнить приговор. Сорок пять суток Григорий Котовский просидел в камере «смертников», ожидая повешения. А тем временем он забросал царскую канцелярию прошениями о помиловании и одновременно отослал в местную администрацию просьбу заменить повешение расстрелом.

Преступникам чрезвычайно везло в Российской империи. Еще один «благородный разбойник» – Камо – Тер-Петросян – четыре раза был приговорен к смертной казни через повешение и жив остался! По амнистии в связи с празднованием в империи 300-летия царствования дома Романовых смертную казнь Камо заменили двадцатилетней каторгой (1913), которая через четыре года закончилась освобождением и лаврами героя революции.

Любопытно, что за разбойника Григория Котовского хлопотали популярный тогда командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов* (который по долгу службы должен был утверждать смертные приговоры) и его жена Надежда Брусилова-Желиховская. Котовский, зная, что мадам Брусилова занимается благотворительностью и опекает осужденных, пишет ей письмо, умоляя спасти его. «Письмо длинное, подробное и очень хорошо написанное, – вспоминала Н.В. Брусилова. – На рассвете он должен был быть повешен. Письмо было написано за несколько дней ранее, но никак не могло быть передано… Читая это письмо, первый раз в жизни я отдала себе отчет, что от меня зависят жизнь и смерть человека».

Письмо во многом повторяло «Исповедь» Котовского. Он раскаивался, перекладывал вину на обстоятельства и плохую компанию, сожалел, умолял… Теперь он осознал гибельность разбоя и революции, теперь он за царя и хочет смыть позор кровью… Вот строчки из этого письма: «…поставленный своими преступлениями перед лицом позорной смерти, потрясенный сознанием, что, уходя из этой жизни, оставляю после себя такой ужасный нравственный багаж, такую позорную память, и испытывая страстную, жгучую потребность и жажду исправить и загладить содеянное зло… чувствуя в себе силы, которые помогут мне снова возродиться и стать снова в полном и абсолютном смысле честным человеком и полезным для своего Великого Отечества, которое я так всегда горячо, страстно и беззаветно любил, я осмеливаюсь обратиться к Вашему Превосходительству и коленопреклоненно умоляю заступиться за меня и спасти мне жизнь».

В письме он так именует себя: «…не злодей, не прирожденный опасный преступник, а случайно павший человек». Письмо к Брусиловой спасло жизнь обреченному. Госпожа Брусилова была очень впечатлительна и сердобольна. Мадам Брусилова позвонила командующему Одесским военным округом генералу М. Эбелову (будет расстрелян большевиками в июле 1919 года), прокурору Одессы и попросила их отложить казнь Котовского, чтобы иметь время написать мужу. По настоянию жены генерал Брусилов (герой Брусиловского прорыва) сначала просил губернатора и прокурора отложить казнь, а впоследствии своим приказом заменил казнь пожизненной каторгой. Как только Февральская революция позволила Котовскому покинуть тюрьму, он нанес визит Н. Брусиловой и поблагодарил за свое «чудесное» спасение, заявив, что теперь «будет жить для других».

В начале декабря 1916 года Котовскому объявили о милости и сохранении ему жизни, перевели в камеру «вечников». В тюрьме он встретил своих подельников из отряда: Стригунова, Афанасьев, братьев Гефтман, Ивченко, Кициса.

Грянула Февральская революция 1917 года. Ворота тюрем распахнулись для идейных революционеров. Даже анархисты-террористы и бомбисты-эсеры были выпущены на свободу и встречались народом как «буревестники революции». Каторжанин Нестор Махно, несмотря на статью терроризм и вымогательство, обрел свободу и вернулся на Родину как герой.

Но Котовского новая революционная власть Временного правительства не выпускала на волю. Причем первое решение новой власти касательно судьбы мнимого «революционера» и пересмотра приговора было довольно суровым. Вместо пожизненной каторги он «получал» 12 лет каторги с запрещением заниматься общественно-политической деятельностью.

Никаких доказательств длительного участия Котовского в революционных организациях не было обнаружено, как не нашлось и доказательств «благотворительной» деятельности разбойника и раздач «молока», «хлеба» или денег беднякам. Революционные власти продолжали считать его только банальным разбойником, хотя часть одесских газет всячески расхваливала «подвиги» Котовского и требовала его освобождения.

В хор радетелей за Котовского включился и местный одесский писатель Александр Федоров, который лично просил министра юстиции освободить арестанта «с перегоревшей в раскаянии душой». «Если Вы, господин Министр, – писал Федоров, – склонны верить некоторой зоркости писателя, двадцать пять лет изучавшего человеческие сердца, вы не ошибетесь, если в это благословенное время даруете Котовскому просимую милость». Ошибся Федоров и в своем герое, и в благословенном времени…

8 марта 1917 года в одесской тюрьме вспыхнул бунт заключенных. Во время бунта неожиданно отличился заключенный Котовский, призывавший уголовников прекратить бунт. Он надеялся, что такой поступок ему зачтется. Уголовники попытались, используя революционный момент, бежать, но, как только они перелезали через стену, их тут же хватали казаки и снова водворяли за решетку. Котовский объяснил заключенным тщетность их попыток.

Григорий Иванович предложил охранять ворота силами самих заключенных из бывших солдат, снять со всех кандалы, двери камер днем держать открытыми, разрешая свободное передвижение в пределах тюрьмы, контроль за поступлением продуктов и их использованием по назначению возложить на заключенных, разрешить свидания заключенных с родственниками, все камеры обеспечить матрацами и одеялами, наладить отопление всех камер… Переговоры с начальником тюрьмы поручили группе каторжан во главе с Котовским.

Результатом этого бунта стали новые тюремные «революционные» порядки. Газеты тогда сообщали: «Все камеры открыты. Внутри ограды нет ни одного надзирателя. Введено полное самоуправление заключенных. Во главе тюрьмы – Котовский и помощник присяжного поверенного Звонкин. (В действительности Котовский был членом тюремного комитета. – Прим. авт.) Котовский любезно водит по тюрьме экскурсии».

Так возникла «тюремная республика» во главе с Котовским. Шумиха, поднятая в одесских газетах, привлекла внимание одесситов к тюрьме. К ней потянулись любопытные, и Котовский охотно стал водить их как экскурсионные группы по тюремным корпусам. Показывал темные крохотные карцеры, перевоспитание уголовных преступников. Прокурору Желуднику, выступившему против «тюремной республики», Григорий Иванович дает отповедь в письме, которое было опубликовано в одесской газете «Власть народа».

В конце марта 1917 года газеты сообщали, что Котовский был на время отпущен из тюрьмы и явился к начальнику Одесского военного округа генералу Марксу с предложением о своем освобождении. Котовский убеждал генерала, что может принести большую пользу «новому режиму» как организатор «революционной милиции» (!). Он заявил, что знает всех преступников Одессы и может помочь в их аресте или перевоспитании. Таким образом, Котовский признавал себя частью «преступной среды» и уголовным авторитетом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.