24

Идея целостности государства была блестяще разработана Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем (кстати, убежденным монархистом). Приведу только одну цитату: «Aber Volkssouveranitat, als im Gegensatze gegen die im Monarchen existierende Souveranitat [выделено здесь и далее Гегелем. – В. И.] genommen, ist der gewohnliche Sinn, in welchem man in neueren Zeiten von Volkssouveranitat zu sprechen angefangen hat, – in diesem Gegensatze gehort die Volkssouveranitat zu den verworrenen Gedanken, denen die wuste Vorstellung des Volkes zugrunde liegt. Das Volk, ohne seinen Monarchen und die eben damit notwendig und unmitelbar zusammenhangende Gliederung des Ganzen genommen, ist die formlose Masse, die kein Staat mehr ist und der keine der Bestimmungen, die nur in dem in sich geformten Ganzen vorhanden sind – Souveranitat, Regierung, Gerichte, Obrigkeit, Stande und was es sei mehr zukommt. Damit, dass solche auf eine Organisation, das Staatsleben, sich beziehende Momente in einem Volke hervortreten, hort es auf, dies unbestimmte Abstraktum zu sein, das in der bloss allgemeinen Vorstellung Volk heisst» ([…] в новейшее время о народном суверенитете обычно стали говорить как о противоположном существующему в монархе суверенитете, —в таком противопоставлении представление о народном суверенитете принадлежит к разряду тех путаных мыслей, в основе которых лежит пустое представление о народе. Народ, взятый без своего монарха и необходимо и непосредственно связанного именно с ним расчленения целого, есть бесформенная масса, которая уже не есть государство и не обладает больше ни одним из определений, наличных только в сформированном внутри себя целом, не обладает суверенитетом, правительством, судами, начальством, сословиями и чем бы то ни было. В силу того, что в народе выступают такие относящиеся к организации государственной жизни моменты, он перестает быть той неопределенной абстракцией, которую только в общем представлении называют народом») (Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. Berlin, 1821. S. 287 – 288; Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 320—321).

Если заменить «монарх» на «государственный аппарат» или «властвующих», то суть принципиально не изменится.

25

Николай Устрялов писал, что «для суверенитета государства безразлично […] какими органами он осуществляется: монархом ли, аристократией, парламентом или советом депутатов. Власть государства – одно, а государственный строй – другое. Если первая всегда равна себе, принудительна, верховна, непроизводна и абсолютна, то второй, конкретно воплощая первую, складывается в зависимости от политических условий жизни страны. Органов государства много, суверенитет его – „един, неотчуждаем, неделим“» (Устрялов Н. В. Элементы государства// http://www.zhurnal.ru/magister/library/philos/ustryalov/ustry002.htm).

Необходимо только одно принципиальное уточнение: определение государственной власти как «непроизводной» следовало бы интерпретировать как указание на ее непроизводность от любых человеческих, земных инстанций.

26

Формулировка предложена Шмиттом, правда, он употребил ее в контексте своей теории тождества и репрезентации (Schmit C. Verfassungslehre. S.207).

Николай Алексеев, заостряя (сознательно или нет?) децизионистскую теорию Шмитта, писал, что «суверенитет […] в его единственно возможном научном истолковании является понятием, выражающим иерархичность отношений между официальными носителями власти в государстве и утверждающим, что в этих отношениях должна быть некая высшая точка, некий высший центр действия, обладающий способностью последних решений» (Алексеев Н. Н. О гарантийном государстве//Н. Н. Алексеев. Русский народ и государство. С.540).

Такой «высшей точкой» теоретически может быть глава государства (если он правитель не только формальный, но и фактический). А обычно в таковом качестве выступает правящая группа, состоящая из официальных и неофициальных лиц. При этом помимо прямой власти правителя или правящей группы есть власть косвенная, осуществляемая их окружением. Она вносит весьма существенную лепту.

Об этом писал и тот же Шмитт: «Даже самый абсолютный монарх вынужден опираться на сообщения и донесения и зависит от своих советников. Несчетное множество известий и фактов, предложений и предположений наваливается на него день за днем, час за часом. Из этого бесконечного бушующего моря истины и лжи, действительного и возможного даже самый умный и могущественный человек может набрать в лучшем случае лишь несколько капель. […] Кто докладывает властителю или сообщает ему информацию, тот уже имеет свою долю власти, все равно, будь он министр, уполномоченный визировать [документы], или же некто, умеющий косвенным образом склонить к себе слух властителя. Довольно того, что он сообщает впечатления и мотивы тому человеческому индивиду, в руках которого на мгновение оказывается решение. Так всякая прямая власть сразу же подвергает себя непрямым влияниям. […] даже самый мудрый институт, самая хорошо продуманная организация не смогут полностью искоренить это предпространство, никакой приступ ярости […] не смогут устранить его окончательно. Самое предпространство обойти не удастся. […] В любом случае в ходе мировой истории в этом пред пространстве власти составлялось пестрое и смешанное общество. Здесь собираются „косвенные“. Здесь мы встречаем министров и послов в роскошных мундирах, но также духовников и личных врачей, адъютантов и секретарш, камердинеров и любовниц. Здесь старый Фредерсдорф, камердинер Фридриха Великого, стоит подле благородной императрицы Августы, Распутин – рядом с кардиналом Ришелье, а серый кардинал – с какой-нибудь Мессалиной. Иногда в этом предпространстве находятся разумные и мудрые мужи, иногда – выдающиеся менеджеры или верные мажордомы, порой – глупые карьеристы и шарлатаны. Вдруг предпространство оказывается действительно официальной государственной палатой, в которой для доклада собираются достойные господа в ожиДании, когда их пропустят дальше. Но частенько это не более чем приватный кабинет. […] Чем больше власть концентрируется в определенном месте, у определенного человека или группы людей, как на верхушке, тем больше обостряется проблема «коридора» и доступа к этой верхушке. И тем яростнее, отчаяннее и молчаливее становится тогда борьба меж теми, кто оккупировал предпространство и контролирует «коридор». Эта борьба в тумане непрямых влияний столь же неизбежна, сколь и сущностна для любой человеческой власти. […] Каждое усиление прямой власти сгущает и уплотняет марево непрямых влияний» (Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю. С. 31 – 32).

27

Многие западные теоретики утверждали и утверждают, что государство есть якобы продукт исключительно Европейского прогресса, да и в самой Европе оно-де зародилось лишь примерно в XIV, XV, XVI или даже XVII в. (каждый считает по-своему) – в результате успешной борьбы французской, английской и некоторых других монархий с имперским и папским универсализмом и феодальным и коммунальным партикуляризмом. Такого заблуждения не избежал, в частности, Шмитт (Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. Смысл и фиаско одного политического символа. СПб., 2006. С. 151 – 152; Он же. Номос Земли в праве народов jus publicum europaemum. СПб., 2008. С.47). Данная концепция в ее современном изводе подробно и популярно расписана Мартином ван Кревельдом. Впрочем, он еще достаточно «умерен» и утверждает, что «Европейское» государство было с переменным успехом «экспортировано» в другие регионы мира (Кревельд М. Ван. Расцвет и упадок государства. М., 2006. С. 81 –157, 325—411).

Другие авторы более радикальны. Так, Ларри Алан Зидентоп не только уверяет, что государства не было нигде: ни в древности, ни в средневековье, ни даже в XVII—XVIII вв. (!); по его мнению, государство непременно «предполагает равноподданическое положение всех его подданных как основу их специфических прав и обязанностей, обеспеченных правовой санкцией», оно может быть основано только на идеях эгалитаризма и индивидуализма. А потому соответственно, государства и сейчас нет по сути нигде, кроме как на Западе. Зидентоп убежден, например, что выражение «исламское государство» внутренне противоречиво, поскольку в нем смешаны «несовместимые понятия» (Зидентоп Л. Демократия в Европе. М., 2004. С. 101, 103—104, 110).

28

Марк Блок так писал о западноЕвропейских государствах-королевствах времен феодализма: «[…] и город, и деревня, сколько бы ни было споров, кому они принадлежат, зависели всегда только от одного из спорящих королевств, тогда как внутри них один господин мог вершить верховный суд, другой распоряжаться своими сервами, третий иметь цензитариев и собирать с них арендную плату, четвертый собирать десятину. Другими словами, и земля, и человек могли иметь множество хозяев, и это было нормально, но король был всегда один» (Блок М. Феодальное общество. М., 2003. С. 374).

29

См., например: Кревельд М. Ван. Указ. Соч. С. 510 – 512.

30

Шмитт так кратко изложил концепцию Бодена: «Подлинный суверен не знает над собой никого, кроме Бога» (Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. М., 2005. С. 45).

31

В «шмиттовской» чрезвычайной ситуации правитель или правители объективно обязаны выйти за рамки действующего правопорядка ради сохранения государства. «Законничество» (следование нормам, уже неэффективным и объективно неприменимым) будет не просто неуместным, но безнравственным и прямо преступным.

32

Неомарксисты Антонио Негри и Майкл Хардт, впечатлившись масштабом и результатами глобализации, выдвинули концепцию «Empire». Они описывают ее как «де-центрированный и детерриториализованный, то есть лишенный центра и привязки к определенной территории [курсив Негри и Хардта. – В. И.], аппарат управления, который постепенно включает все глобальное пространство в свои открытые и расширяющиеся границы». «Аппарат управления» образуют ряд «национальных и наднациональных органов», то есть властные аппараты ведущих держав, в первую очередь западных (но не только западных!), международных организаций (Всемирная Торговая Организация и пр.) и, конечно, транснациональные корпорации. Они объединены единой логикой управления и выступают носителями «глобальной формы суверенитета» [курсив мой. – В. И.]. «Империя становится политическим субъектом, эффективно регулирующим эти глобальные обмены, суверенной властью, которая правит миром. […] Различные национальные цвета на карте мира времен традиционного империализма размываются и сливаются в радугу глобальной империи» (Хардт М., Негри А. Империя. М., 2004. С. 11 – 12).

Проблема «Империи», на мой взгляд, в том, что она, если угодно, «недостаточно субъектна». Коллективный носитель власти, властитель должен быть более-менее консолидирован, а здесь же предлагается поверить в довольно рыхлого, распыленного «суверена». Да, глобализация создала глобальную элиту, которая вполне объединена представлениями о некоей «единой логике управления». Да, государства «десуверенизуются», точнее, продолжают «десуверенизовываться». Однако они все же остаются и в обозримой перспективе останутся основными политическими акторами, что бы ни утверждали их либеральные и левые «могильщики». Не стоило бы преувеличивать степень готовности и способности межгосударственных объединений создавать эффективные механизмы глобального управления. Накопленный опыт достаточно противоречив, и это, пожалуй, комплиментарная оценка. А те же транснациональные корпорации, несмотря на реальные и приписываемые амбиции, нуждаются в государствах, сообща формирующих глобальные, но неоднородные рынки (труда, капитала). Или, если угодно, задающие эту «неоднородность». Корпорации существуют (и зарабатывают свои прибыли) главным образом за ее счет. Они, несомненно, системно влияют на политику правительств, но не способны, да и, по большому счету, не стремятся их подменять.

С другой стороны, в мире достаточно сил, заинтересованных в успехе «глобально-имперского» проекта, вполне «угаданном» Хардтом и Негри, сил, много делающих и уже сделавших для его воплощения. И из идейных соображений, и из сугубо корыстных Новую Вавилонскую башню они никогда не построят, но нельзя игнорировать сам факт строительства. Кризис, начавшийся в 2008 г., безусловно, заставил их внести коррективы в свои планы. Но только коррективы…

33

Маритен Ж. Человек и государство. М., 2000. С. 54 – 55.

34

Bodin J. Op. cit. L. I. Ch. viii. P. 124.

35

Rousseau J. – J. Op. cit. L. II. Ch. IV. P. 63.

36

См. подробнее: Хеншелл Н. Миф абсолютизма. Перемены в преемственности развития западноЕвропейской монархии раннего Нового времени. М., 2003. С. 145 – 148.

37

Норберто Боббио писал, что государство с неограниченной властью есть «e lo stato nella sua essenza, lo stato al momento della sua origine ideale dal caos dello stato di natura» («государство по существу государство в момент его идеального возникновения из хаоса естественного состояния») (Bobbio N. La crisi della democrazia e la lezione dei classici//N. Bobbio, G. Pontara, S. Veca. Crisi della demiocrazia e neocontratualismo. Rome, 1984. P. 15 – 16). Добавлю – теоретическая фантазия.

38

Циньский Китай, организованный на основе доктрины легизма, был не только «абсолютным», но и «предельно правовым» государством.

39

Один из ведущих советских юристов-государствоведов сталинского призыва Иосиф Левин высказался, по-моему довольно откровенно: «[…] абсолютного суверенитета никогда не было и не могло быть. Это – категория метафизического порядка или плод воображения. Границы суверенитета [выделено мной. – В. И.] существовали всегда; они определялись экономическими условиями, развитием международного общения государств и морально-политическими требованиями исторической эпохи. Эти границы менялись вместе с изменением всех этих факторов» (Левин И. Д. Суверенитет. М., 2003. С.15)

40

Ислам также по общему правилу рассматривает власть как богоустановление. «Поистине, Аллах дарует Свою власть, кому пожелает» – так сказано в Коране (2:248). Там же: «О Боже, царь царства! Ты даруешь власть, кому пожелаешь, и отнимешь власть, от кого пожелаешь, и возвеличиваешь, кого желаешь, и унижаешь, кого желаешь» (3:25).

41

Хархордин О. Что такое «государство»? Русский термин в Европейском контексте//Понятие государства в четырех языках/Под ред. О. Хархордина. СПб. –М., 2002. С. 173—174.

42

Собственническое отношение к государству у правителей и иных властвующих часто проявлялось и в последующие эпохи, включая нашу. Видимо, это нечто имманентное государственной власти. В этой связи криминализация коррупции или по крайней мере отдельных ее видов представляется делом как минимум неоднозначным.

Известны примеры чрезвычайно коррумпированных правителей, поддерживавших свои государства в практически «идеальном» состоянии («идеальном», понятно, не относительно каких-то универсальных образцов, а относительно состояния государств, имевших схожие стартовые условия, проблемы и пр.) Я имею в виду в частности Эль-Хаджа Омара Бонго Ондимбу, успешно правившего Габоном в 1967 – 2009 гг. И прославившегося поистине эпической коррумпированностью.

43

Первый международно-правовой акт, содержание которого нам известно, – Договор о мире, дружбе и союзе, заключенный примерно в 1270 г. До н. э. фараоном Рамсесом II и хеттским правителем Хатуссили.

44

Нас учат, что в IV в. Римская Империя была разделена на Восточную и Западную. И что Западная Римская Империя прекратила свое существование в v в. Однако, во-первых, в IV в. Империя не делилась и оставалась единой, хотя и управлялась двумя автономными друг от друга соимператорами. Во-вторых, в v в. была ликвидирована не Западная Римская Империя (каковая есть не более чем выдумка историков), а императорская власть на Западе. Империя сохранила единство. Восточный римский император остался один. Крещеные конунги и рексы варваров, расселившихся по римским владениям, рассматривались как субправители. И многие из них действительно признавали формальное верховенство императора. Другое дело, что о фактическом подчинении зачастую и речи не шло. В этой связи, пожалуй, можно говорить, что тогда имелись две римские империи – «малая» и «большая». Первая – государство императора, то, которое мы называем Византией. Вторая – христианский мир, сообщество, включавшее Византию и остальные христианские государства и «недогосударства». В нем император был не правителем, а духовно-политическим, сакральным лидером, по возможности арбитром и т. д.

В VI в. при Юстиниане I Великом (527—565 гг.) «малая» Империя вернула себе непосредственный контроль над частью западных территорий. Однако о том, чтобы восстановить государство в прежних границах, и речи не могло быть.

К концу VII в. Византия, ослабевшая из-за религиозных и политических смут, потеряла почти три четверти своей территории в войнах с арабами, германцами, славянами и пр. В viii в. Императоры Исаврийской династии сумели остановить растаскивание «малой» Империи. Однако, будучи еретиками, они развязали иконоборческий террор, что привело к новому кризису. От Констатинополя начал дистанцироваться Римский (Западный) Патриархат, тогда еще православный, выступавший единственной интеграционной силой на Западе. Одновременно имперские владения на Апеннинах взялись захватывать лангобардские рексы. Рим их тоже, конечно, интересовал. Западные патриархи (римские папы), в свою очередь, стали искать помощи и защиты у франкских правителей, весьма усилившихся к тому времени. Их тесное сотрудничество в конечном счете вылилось в присоединение Рима к франкским владениям и «восстановление» на Западе императорской власти.

В 800 г. В Риме папа Лев III (795—816 гг.) короновал императорской короной rex FrancorumКарла I Великого (771—814 гг.), к тому времени объединившего под своей рукой значительную часть Западной Европы (и в том числе завоевавшего Лангобардию). Карл получил титул Imperator Romanorumи «право» считаться преемником римских императоров не только на Западе, но и на Востоке. Это обосновывалось тем, что на момент его коронации в Константинополе не было императора (в 797 г. был свергнут Константин VI, трон захватила его мать Ирина; римская же традиция, как и тогдашняя христианская, исключали принадлежность верховной власти женщине). Однако Карл, вполне осознавая как минимум недостаточную легитимность своей коронации, долгое время предпочитал официально называть себя то «управляющим Империей августом», то «королем франков, управляющим Галлиями, Германией и Италией», и пр. А когда спустя годы все же решился использовать императорский титул, старательно избегал ссылок на «римство». Тем более что еще 802 г. В Константинополе пришел к власти Никифор ? (802—811 гг.). В самой Византии законность нового титула Карла то признавали, то не признавали. С существованием в мире второго императора там окончательно смирились лишь спустя века.

Императорский титул не доставил Карлу Великому никакой дополнительной власти в его государстве – он и так, будучи «только» рексом, являлся фактически суверенным правителем. Новых владений коронация в Риме ему тоже не добавила (бывшую столицу августов прихватил еще его отец Пипин III Короткий). Regnum Карла был и остался субъектом, членом «большой» Империи. С другой стороны, повысился его персональный статус в ней. Было сакрально подтверждено и закреплено лидерство франкского монарха на Западе, установлено его формальное верховенство над всеми западными правителями как в светских, так и в духовных делах.

Обретение Западом собственного императора совместилось с началом духовного и политического размежевания с Византией из-за спора о flioque, выливавшегося во взаимные обвинения в ереси (Карл, кстати, был убежденным пропагандистом flioque) и пр.

Пока франкское государство объединяло большую часть Западной Европы, проблем с реализацией императорских прав, обязанностей и претензий практически не возникало. Но уже внуки Карла разделили королевство на три части, новые королевства потом тоже дробились. И те короли, которые получали императорский титул с середины IX в., имели куда меньшие ресурсы и влияние, чем Карл.

В этих условиях на лидерство и даже верховенство на Западе стали претендовать и папы.

Папа, формально избиравшийся римским духовенством и аристократией, был предстоятелем западной церкви. Однако он ее практически не контролировал – инвеститура (утверждение, введение в должность и владение соответствующими землями) епископов и аббатов практически повсеместно осуществлялась королями (земли же церковь держала от них). Они также часто определяли кандидатов на епископские должности, участвовали в церковных выборах и т. д. Кроме того, безусловно признаваясь сакральными фигурами, короли в целом управляли церковными делами в пределах своих владений, сочетали светскую власть с духовной.

Правда, папа автономно правил Римом и некоторыми другими территориями, последовательно входившими в состав королевств Карла и его потомков (Каролингов).

Но главный ресурс папы, понятно, составляла отнюдь не его светская автономия. Он обладал общепризнанным духовным авторитетом и он короновал императора. Более того, от папы теоретически зависел сам выбор императора. То есть он мог короновать любого западного короля, которого нашел пригодным для императорской миссии. Николай I Великий (858—867 гг.) даже выдвинул папоцезаристскую доктрину, согласно которой папа, будучи якобы одновременно rex et sacerdos, передает императору свою светскую власть, включая военную. То есть папа стоит выше императора. Со всеми вытекающими последствиями.

Дробление франкского государства (и увеличение числа королей) действительно было дало папам возможность выбирать угодных им императоров. Однако в конце IX – начале ? в. Запад и непосредственно Италию сотрясали постоянные междоусобицы. Само папство в этот период сделалось «призом» в борьбе итальянских аристократических родов. В итоге он достался Теофилактам, представители этого рода правили Римом и распоряжались папским престолом и авторитетом до середины X в. Дальше центральной Италии их интересы обычно не простирались.

В 961 г. Восточнофранкский, то есть германский, король Оттон I Великий из дома Людольфингов (936—973 гг.) по призыву теофилактского папы Иоанна XII (937 – 963 гг.) предпринял поход в Италию. Он установил контроль над северными и центральными регионами страны и уже в 962 г. был коронован в Риме imperator Romanorum et Francorum. В исторической литературе утверждается, что Оттон Великий сформировал Sacrum Imperium Romanum, объединив Восточнофранкское, то есть Германское, и Итальянское королевства (в дальнейшем в эту империю влили еще и Бургундское королевство). Хотя данное название вошло в употребление не раньше XIII в. И первоначально оно применялось не к германо-итальянскому государству а к «большой» Империи. Сам Оттон I же, по всей видимости, не претендовал ни на что большее, чем на посильное восстановление status quo времен Карла Великого. А вот уже его внук Оттон III (983 –1002 гг.) мечтал о лидерстве в «большой» Империи, грезил об ее «renovatio», именовал себя Romanorun imperator augustum, то есть аналогично византийскому императору.

При преемниках Оттона Великого постепенно закрепился следующий порядок. Во главе государства, устроенного как феодальная федерация, стоял выборный монарх, носивший титул короля римлян (rex Romanorum, в исторических источниках этого монарха также называют германским королем, римско-германским королем и пр.). Он и только он имел право претендовать на императорский статус, получение которого по-прежнему зависело от воли папы. А тот мог отказаться короновать короля или обставить коронацию некими условиями. (Этот порядок в основе своей функционировал до XVI в., когда папы разрешили королям римлян одновременно именоваться избранными императорами и использовать императорский титул, не будучи коронованными папами). Король выбирался правителями наиболее значительных немецких субъектов имперской федераци – курфюрстами (династическую преемственность, однако, часто соблюдали; императоры при жизни могли добиться избрания своих сыновей или других наследников королями римлян, то есть соправителями, с XV в. королевский статус стал de facto наследоваться представителями дома Габсбургов). Германо-итальянскому монарху выборному, зависящему от папы, было объективно трудно добиваться сакрально-политического лидерства в западном мире и тем более верховенства над ним. Даже такой выдающийся император, как Фридрих I Барбаросса из дома Гогенштауфенов (1152—1190 гг.), реализовывал свои претензии лишь частично. Для прочих универсальное лидерство и верховенство оставалось недостижимой мечтой.

Идея единства «большой» Римской Империи умирала по мере углубления духовного раскола между Византией и Западом. В конечном счете Запад стал считать себя отдельной (а после Великого раскола в 1054 г. – единственной истинной) христианской общностью.

Основанное Оттоном государство оказалось прочнее, чем королевство Карла. И оно вполне сгодилось на роль новой «малой» Империи, которая-де должна была водительствовать в христианском мире (вместо Византии, якобы погрязшей в ереси). Отсюда, в частности, концепция «translatio imperii», мол, империя передавалась «по эстафете» от римлян к грекам-византийцам, затем прошла через франков и в конце концов досталась немцам. Далее в этой сноске я буду говорить об Империи, имея в виду уже только германо-итальянскую феодальную федерацию.

Зависимость от папства императоры компенсировали активным участием в выборах и смещениях пап (Иоанна XII Оттон Великий, кстати, сместил за предательство). Более того, Конрад II (1024 – 1039 гг.), чтобы поднять свой престиж, объявил себя «Vicarius Christi» (прежде «заместителями Христа» назывались только папа и другие епископы) и т. д.

Но в 1073 г. Святой престол захватил (именно захватил) амбициозный кардинал Гильдебранд, принявший имя Григория VII (1073—1085 гг.). Его энергии хватило на то, чтобы запустить радикальную реформу римской церкви (иногда ее резонно называют «Papstrevolution»), одной из составляющих которой стало лишение королей права инвеституры и пр., а императоров – также права как-либо участвовать в выборах пап (к тому времени уже был введен формальный порядок выборов пап собранием кардиналов). Он также утверждал, что все христианские государи, включая императора, должны безусловно повиноваться папе и что тот вправе низлагать их. Папство решило лишить монархов права управлять церковью в их собственных владениях (в обоснование указывалось, кроме прочего, на тот факт, что ни император, ни короли не являлись клириками) и чуть ли не опустить их до уровня сугубо светских правителей и одновременно заявило претензию на универсальное верховенство как в духовных, так и в светских делах, на собственную вселенскую теократию. Была предпринята попытка развернуть на базе церкви папистскую государственную организацию. Григорий ?II, забыв поучения апостола, дошел до того, что объявил королевскую власть чуть ли не порождением сатаны: «Кто не знает, что короли и князья ведут свое начало и происхождение от тех, которые не знали ничего о Боге, но с гордостью, хищничеством, коварством, убийством, короче, преступлениями всякого рода приобрели власть от князя века сего, именно – от дьявола, чтобы со слепою страстью и невыносимой неправдой господствовать над подобными себе?» (цит. по: Стасюлевич М. М. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. В 2 т. Пг., 1915. Т. II. C.786). Добиваясь покорности от монархов, папы, начиная с упомянутого Гильдебранда-Григория, использовали свое право на интердикт (отлучение от церкви).

В последующие века папы перманентно боролись с королями-императорами и другими монархами за верховенство, за инвеституру, за итальянские земли и пр. Императоры отвечали, в том числе теологически-идеологически. Фридрих Барбаросса и его придворные разработали доктрину, согласно которой император обладал божественным мандатом (выборность этому нисколько не мешала, якобы мандат просто передавался через электоров), выступал «заместителем Христа», а коронация его папой носила ритуальный, едва ли не технический характер, и, следовательно, ни о каком подчинении императора папе не могло быть речи. Аналогичные концепции составлялись и при английском дворе (см.: Андреева Л. А. Сакрализация власти в истории христианской цивилизации. Латинский Запад и православный Восток. М., 2007. С. 105 – 106, 110 – 111). Французский король Луи IX Святой (1226—1270 гг.) провозглашал: «li rois ne tient de nullui fors de Dieu et de lui» («король является держателем лишь у Бога и самого себя») (см. подробнее: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С.248) и т. д.

Папы добились частичной передачи себе инвеституры (по конкордатам XII в. С императором, королями Англии и Франции они закрепили за собой ее духовный компонент, т.