Глава первая

Стоя возле окна, Бредли видел, как засыпает город. Здесь, в загородном доме Маккейнов, он, как нигде в другом месте, ощущал себя оторванным от жизни тех далеких огней. Суккубус – город-мечта, город-праздник. Город, где игровые автоматы звенят монетой, а витрины дорогих магазинов заливают улицы неоновым светом. Город, где сотни талантливых ног топчут подмостки прославленных сцен, а зрительные залы никогда не пустуют. Современные кинотеатры сотрясают свои стены звуковыми эффектами новейших кинофильмов, а ночью, в заведениях иного плана, любители порнографии могут удовлетворить свои самые извращенные вкусы в этом жанре. Игорные заведения, бары, рестораны и дискотеки. Сотни газет и журналов, смакующих по утрам ночные сплетни. Рабочие, служащие и домохозяйки, которые катят по утрам коляски с детьми. Школы, детские площадки и парки. Все вычурно. Все безупречно. Тысячи рабочих стригут газоны, убирают улицы, белят стены домов и подкрашивают мусорные баки.

«Суккубус – город, который живет для нас!» Этот лозунг, выбитый в камне, украшал каждую дорогу, ведущую в этот земной рай. Да, Маккейны всегда знали, как привлечь во время выборов нужные голоса. Хотя, по сути, это и был их город. Часть их капитала, которая за последний век превратилась из небольшого придорожного городка в элитный мегаполис. И право Маккейнов на него было так же неоспоримо, как все те истории их семьи, о которых втайне перешептывались многие, но никто никогда не пытался вынести на свет. Хотя нет. Был один. Фотограф. Ллойд, кажется.

Взгляд Бредли подернула пелена меланхолии. Накинув на плечи куртку, он вышел в заброшенный сад. С затянутого тучами неба срывались редкие капли предстоящего дождя. Скотч обжигал рот. Бредли закурил. Далекая молния прорезала небо. Слишком далекая, чтобы услышать сопутствующий ей раскат грома. В доме Маккейнов зажегся свет. «Неужели все закончилось?» – подумал Бредли. Еще одна вспышка молнии, на этот раз с раскатом грома. «Уже ближе». Свет в доме снова погас. Бредли затянулся сигаретой. Наверное, он никогда не сможет привыкнуть к этому. Его брат… Бредли поднял голову. Две девушки улыбались ему. Прыщавые лица, неровные зубы, кривые ноги. «Всего лишь люди», – Бредли криво улыбнулся. Капли дождя застучали по желтым листьям.

– Фэй сказала, что мы можем прийти. – Одна из девушек сделала шаг вперед.

– Фэй? – Запрокинув голову, Бредли посмотрел на окна, в которых недавно загорался свет.

– Это ведь дом Маккейнов? – спросила девушка.

– Один из домов, – поправила ее подруга.

Еще глоток скотча. Еще одна затяжка. «Всего лишь люди, – думал Бредли, разглядывая девушек. – Еще одни люди…».

– Может быть, теперь ты пригласишь нас войти? – спросила одна из них. Бредли пожал плечами. Истлевшая сигарета обожгла пальцы. Боль. Подняв руку, Бредли смотрел, как раскаленный уголь подбирается к коже. Джесс поморщилась и ударила его по руке.

– Ты что, ненормальный? – скривилась она.

Бредли улыбнулся. Его руки дрожали, но он знал, что хочет сделать это.

– А ты? – спросил он девушку.

– Что я? – Она шагнула к нему.

– Ничего, – мотнул головой Бредли. Да. Он определенно хочет сделать это.

– Правда? – Джесс провела языком по своим неровным зубам.

– Правда.

Они поднялись по каменным ступеням и вошли в дом. Свет не горел. Мягкий ковер сжирал звуки шагов.

– Почему так темно? – спросила Тэмми.

– Тени не любят свет. – Бредли закурил.

– Что за тени?

– Это шутка, дура! – Джесс ткнула подругу локтем в бок и заискивающе улыбнулась Бредли. Он затянулся сигаретой, пытаясь разглядеть ее лицо. Возможно, при других обстоятельствах он счел бы его не лишенным красоты.

– Нам наверх, – сказал Бредли и снова жадно затянулся сигаретой. Выпитый скотч начинал действовать, придавая решимости. За его спиной Джесс споткнулась о ступеньку и выругалась.

Дверь. Из-под нее лился яркий свет. Бредли повернул ручку. Губы Джесс округлились. Щеки Тэмми залил румянец. Сын мэра стоял посреди комнаты и улыбался своим гостям. Его худые руки были сложены на плоской груди. Ноги расставлены на ширину плеч. Под гладко выбритым лобком блестел женскими выделениями эрегированный член. В комнате пахло потом и марихуаной. Фэй. Лежа на кровати, она устало махала рукой своим подругам. Ее нагота добавила лицу Тэмми краски.

– Да-да! – засмеялся Маккейн. – Именно для этого мы все и рождаемся – плодиться и размножаться! – Запрокинув голову, он зашелся истеричным смехом.

– Он что, под кайфом? – Джесс обернулась к Бредли. Сигарета в его руке снова лизала раскаленным углем кожу на пальцах. Фэй поднялась с кровати. «Всего лишь люди», – подумал Бредли, закрывая дверь. Он спустился вниз и налил себе еще выпить. Большие старые часы громко тикали. Дождь стучался в окна. Женские стоны чередовались с раскатами грома. Что-то темное, еще более густое, чем тьма в углах, прикоснулось к его руке.

– Уйди от меня! – прошептал Бредли, борясь то ли со сном, то ли с бодрствованием.

– Почему нет? – спросила его тьма. – Почему ты отвергаешь меня?

Еще один удар грома. Еще один женский стон.

– Отправляйся наверх, – прошептал Бредли. – Там тебе будут рады.

Сверкнула молния, освещая идеальной красоты женское лицо. Теперь у тьмы было тело. Теперь у тьмы было имя. Ламия.

– У меня много имен, – прошептала тьма, прижимаясь к Бредли. – Ардат, Ламашту, Эрубин, Нидда, Лилиту… Какое из них тебе нравится больше? – Суккуб впился губами в шею Бредли. Осыпал поцелуями его лицо. Женские руки расстегнули ремень. Зажужжала молния.

– Ниже, – выдавил Бредли. Горячее дыхание обожгло его щеку, скользнуло по шее. Тонкие пальцы разорвали рубашку на его груди. Губы Бредли изогнулись в улыбке. Железный крест раскалился докрасна. Зашипела плоть – горела кожа на груди Бредли, горели страстные губы суккуба.

Еще один удар грома. Еще один женский стон.

Тьма снова стала тьмой. Бредли заснул, выронив недопитый стакан, но даже во сне улыбка не покинула его осунувшегося лица.

Фэй закричала и упала на грудь своего любовника. Лицо инкуба было смуглым, тело волосатым. Его сильные руки сжали ее бедра, заставляя вернуться на раздвоенный фаллос.

– Нет! – застонала Фэй, пытаясь освободиться. Ледяное семя обожгло холодом живот и ягодицы. Ее любовник снова стал бесформенной массой. Он растворялся, оставляя после себя лишь мокрые простыни. Фэй застонала и повалилась на спину. Молодой хозяин дома лежал рядом с ней. Его худое тело лоснилось от пота. Рука Джесс сжимала его член, выдавливая остатки спермы. Ногти у нее были длинные. Кожа черная… Нет. Фэй присмотрелась. Джесс лежала у нее в ногах, сжимая в объятьях Тэмми. Фэй чувствовала, как дрожит тело ее подруги, а рядом с ней растворяются во мраке темные, лишенные лиц силуэты. Фэй различала в них женские черты. Полные груди, гладкие промежности. Но все они исчезали. Таяли. Распадались на безупречные клочки мрака, которые медленно возвращались в надлежащие им темные углы комнаты. «Все это безумие», – подумала Фэй. Она, должно быть, сходит с ума. Теряет рассудок, и с каждым разом, когда она предается этому желанному сумасшествию, ей становится все сложнее вернуться к реальности.

– Ты классно трахаешься, – прошептала Фэй, прижимаясь к Маккейну. Его губы дрогнули, изогнулись в пренебрежении. – Ты сводишь меня с ума. Ты знаешь это? – Фэй посмотрела на Джесс и Тэмми. – Ты сводишь с ума нас всех.

– Заткнись. – Маккейн слез с кровати. Кожа на его груди была расцарапана. Нет. Она была разорвана ногтями, и капельки крови скатывались по его плоскому животу вниз, туда, где все еще вздрагивал опадающий член. Он подошел к окну и, открыв его, подставил лицо под капли дождя. Фэй закурила. Спина Маккейна, на которую она смотрела, была настолько худа, что бледная кожа казалась натянутой на голый скелет. Без мышц, без мяса, без жира. «Откуда в нем столько страсти? Столько мужской силы?» – подумала Фэй.

– Может быть, еще разок? – спросила она. Он обернулся. Наградил ее вопросительным взглядом. – Я говорю, ты готов повторить все это прямо сейчас? – улыбнулась Фэй.

– Я всегда готов.

Она посмотрела на его член. Почему она верит ему? Нет. Не она. Ее тело.

– Как-нибудь в другой раз, – сказала Фэй. Ей почему-то захотелось прикрыться. Простыни были мокрыми, и она стала искать свою одежду.

Прячась в темноте, суккуб пытался сделать свой выбор. Три души. Три тела. Но одна жизнь. Жизнь Бредли.

– Мерзкий дом, – сказала Тэмми, по дороге домой. – У меня до сих пор в носу запах плесени!

– Плесенью пахнет только в гараже, – сказала Фэй. Тэмми подумала, что никогда не позволит себе пасть так низко, чтобы трахаться в гараже, будь то хоть сам сын президента.

– Мы катались на его машине, – сказала Фэй, заливаясь краской.

– Прямо так и катались?! – Джесс ущипнула подругу за плечо.

– Он трахал тебя еще в школе, маленькая потаскушка, – огрызнулась Фэй и, злорадно улыбнувшись, добавила. – И не только он. – Джесс глуповато хихикнула.

– Скажи, – не унималась Фэй. – А его братец так же хорош в постели или же всего лишь пустышка?

– Я не трахалась с Бредли, – Джесс стала вдруг серьезной.

– Нет? – Бровь Фэй удивленно поползла вверх. – Чем же вы тогда занимались?

– Говорили.

– Говорили?! О чем можно говорить с таким молчуном, как Бредли?!

– О любви, – Джесс смутилась, опустила глаза и неожиданно громко рассмеялась.

– Вот потаскушка! – весело подхватила Фэй ее смех.

Суккуб был рядом. Слушал. Слушал внимательно, жадно обсасывая каждое слово. Бредли. Джесс. Любовь. Снова Бредли…

Тэмми остановила машину. Джесс чмокнула Фэй в щеку и наклонилась к Тэмми. Желание было слишком сильным, и Джесс поцеловала подругу в губы. Тэмми покраснела.

– Извини, – буркнула Джесс и побежала к своему дому.

Она закрыла за собой дверь, покормила кошку и приняла душ.

Суккуб ждал.

Джесс высушила волосы, нанесла на лицо ночной крем, легла в кровать.

Суккуб ждал.

Джесс подбила подушку, завела будильник и закрыла глаза. Сон спутал ее мысли. Разбил их на тысячи кусочков, бросил в котел и развел огонь. Скоро. Очень скоро они превратятся в однородную массу. В этот самый момент суккуб склонился над девушкой. Сначала она почувствовала его дыхание. Теплое. Не совсем свежее, но пахнущее молоком и чем-то сладким. Это дыхание напомнило ей о Тэмми. Там, в доме Маккейнов, страсть захватила их. Но то была другая страсть. Нечто липкое и остывающее до неприятно-холодного. Нечто грубое и бесчувственное. Но тот поцелуй… в машине Тэмми… Джесс открыла рот, ища несуществующие женские губы. Суккуб придал ее желанию формы. Вдохнул в мечты жизнь. Джесс вздрогнула. Чьи-то теплые губы ответили на ее поцелуй. Что это? Сон? Джесс открыла глаза. Девушка в ее постели не была красива. Нет. Она была чувственна. Закрыв глаза, она целовала Джесс, едва касаясь ее губ. Обжигала полость рта своим дыханием. Ну, конечно же, это сон, решила Джесс. Сон, который не имеет ничего общего с остатками прожитого дня. С этими грязными, громоздкими ошметками жизни. Поцелуй стал более страстным. Влажный язык скользнул в рот Джесс. Она смежила веки. По телу пробежала приятная истома. Джесс не хотела смотреть. Она хотела вдыхать, чувствовать. Женщина угадала ее желание. Суккуб угадал ее желание. Демон. Женские бедра укрыли голову Джесс. Воздуха стало меньше, но это удушье было слишком сладостным. Джесс застонала. Впилась губами в нежную плоть. Руки ее вцепились в белые простыни. Пот заблестел на груди. В голове загудела кровь. Лицо Джесс покрылось бурыми пятнами. Вены на висках вздулись. Из носа пошла кровь. Джесс выгнула спину, жадно ловя ртом воздух, но воздуха не было. Она задыхалась. Ее глаза налились кровью. Сухой язык прилип к небу…

Рыжая кошка прыгнула на кровать и начала, мурлыча, тереться о ноги хозяйки… Но хозяйка была уже мертва.

Суккуб не покинул дом Джесс. Он остался, чтобы посмотреть. Дождь за окном то затихал, то снова начинал падать с неба. Пара мух ползала по бездыханному телу, раскинувшемуся на кровати. Рыжая кошка, отчаявшаяся, что хозяйка выпустит ее на улицу, нагадила на ковер. Назойливые мухи тут же переключили свое внимание на свежие экскременты.

Первой что-то неладное заподозрила подруга Джесс. Она безропотно подменяла свою коллегу по работе до обеда, а дети бегали возле нее и спрашивали, где их воспитательница. Когда время перевалило за полдень, Моника отложила все дела и позвонила Джесс. Суккуб слышал, как звенит телефон. Рыжая кошка жалобно мяукала. В половине восьмого в дверь Джесс постучали. Суккуб открыл замок, но предпочел остаться незамеченным. Кевин заглянул в квартиру и сказал, что просит прощения за свою грубость недельной давности и умоляет дать ему шанс загладить вину. Естественно, Джесс не ответила ему. Вместо хозяйки встречать гостя выбежала рыжая кошка. Кевин взял ее на руки и, теребя ей загривок, прошел на кухню.

– Джесс! – для верности позвал он, решив, что она в ванной. Открыв по-хозяйски холодильник, он достал бутылку пива. – Джесс, милая, твой медвежонок хочет поговорить с тобой!

И снова тишина. Кевин открыл пиво и заглянул в гостиную. Дверь в смежную спальню была открыта. Кевин видел кровать. Видел загорелые ноги Джесс.

– Хочешь поиграть, да? – сказал он, ставя бутылку на стол. – Знаю, что хочешь. – Он расстегнул ремень и спустил брюки. – Сучка, – шепнули его губы, так чтобы никто не мог этого услышать. – Я уже иду, любовь моя, – громко объявил Кевин, избавляясь от остатков одежды. Плюнув на ладонь, он начал ласкать свой член, чтобы тот обрел приличествующий данной ситуации вид. – Уже скоро, – говорил он то ли Джесс, то ли своему члену, который послушно начинал обретать твердость. Рыжая кошка подбежала к его ногам и начала мурлыкать. – Пошла прочь! – цыкнул на нее Кевин, а когда кошка не поняла, пнул ее ногой. – Ну, вот и я! – крикнул он, распахивая дверь в спальню.

Суккуб видел, как меняется его лицо. Как тухнет озорной блеск в темных глазах. Вожделение. Замешательство. Ужас. На нетвердых ногах Кевин подошел к кровати, наступив в кошачье дерьмо, но даже не заметив этого. Вытаращенные глаза Джесс смотрели прямо на него. Вытянув руку, Кевин дотронулся до ее щеки. Рыжая кошка запрыгнула на кровать и принялась драть когтями розовое одеяло.

– Кыш! – сказал ей Кевин. – Пошла прочь!

Кошка посмотрела на него, мяукнула и, запрыгнув на грудь Джесс, начала мурлыкать.

Кофе в бумажном стакане уже давно остыл. Дежурный выбросил его в урну и подошел к автомату купить новый. «Дерьмовый день», – думал он, слушая, как автомат смешивает ему капучино. Город словно обезумел в эту ночь. Двенадцать изнасилований. Более двадцати краж. Три убийства. Авария, которая заставила перекрыть на несколько часов центральную улицу, пока не уберут искореженное железо и не соскребут с асфальта человеческий жир, сгоревших людей.

Автомат выплюнул бумажный стаканчик. Капучино был чуть теплым. Дежурный выругался, вернулся за стол и закурил. Ему было обидно за кофе, ему было обидно за Джесс. Он не трахал ее уже больше года, но воспоминания все равно были теплыми и трепетными. Она всегда говорила, что ей нравятся мужчины в форме.

Дежурный посмотрел на телефон, подмываемый желанием позвонить детективам и спросить, действительно ли Джесс, действительно ли эта сексапильная шлюшка рассталась с жизнью. Его остановил лишь страх расспросов. Если смерть пришла за этим аппетитным телом, то он уже ничем не сможет помочь, а если нет… Он улыбнулся, решив, что если Джесс окажется жива, то непременно встретится с ней. Хотя бы еще раз, чтобы запечатлеть все до мельчайших подробностей. Он не станет снимать с себя форму. Наденет на эту потаскушку наручники и заставит встать на колени.

Дежурный как раз думал о том, что скажет в предстоящей игре с Джесс, когда патрульные привели Кевина. Его втолкнули в комнату для допросов и закрыли за ним дверь.

– Следи за ним, – сказали они дежурному.

– А что он натворил?

– Убил Джесс Паленберг, – сказал патрульный и почесал свою промежность.

Дежурный остался один. «Зачем парень сделал это?» – думал он, нервно закуривая очередную сигарету. Приехал патологоанатом и спросил, не привезли ли еще тело девушки. Дежурный покачал головой. Патологоанатом зевнул и закурил сигарету. Дежурный не отрываясь смотрел на его пухлые руки и думал о том, что скоро эти похожие на сосиски пальцы будут проникать в тело Джесс Паленберг. В ее остывающее нутро. Ладони дежурного вспотели. Он все еще помнил, насколько горячей была Джесс. Там, между ног. Но теперь… Теперь больше не будет любовных игр. Эти толстые пальцы-сосиски разрежут ее брюхо, выпотрошат все внутренности. Дежурный вскочил из-за стола и побежал в уборную. Желудок сжался. Дождь колотил в закрашенное зеленой краской окно. «Лишь бы никто не увидел», – думал дежурный, умывая лицо. За дверью послышались голоса. Дежурный поспешил покинуть уборную. Вернулись Вест и его напарник.

– Привет, Джек! – махнул рукой дежурный старому детективу. Вест кивнул и подошел к автомату купить кофе. – Та еще ночка, – сказал ему дежурный и сообщил, что автомат совершенно не греет кофе. Вест отмахнулся. Его молодой напарник наградил задумчивый автомат внушительной оплеухой. Внутри что-то протяжно загудело. Вест выругался, забирая расплескавшийся бумажный стакан. Кофе был горячим и от него шел пар. Дежурный с обидой посмотрел на автомат, дождался, когда снова останется один и, оплатив еще один капучино, пнул автомат ногой.

Патологоанатом заснул и начал храпеть. Тело Джесс привезли в начале второго. Патологоанатом тут же проснулся, словно почувствовав знакомый запах мертвечины, купил кофе и ушел в подвал делать вскрытие. Прервав допрос, Вест вышел и купил три кофе. Дверь за ним осталась открытой, и дежурный видел заплаканное лицо Кевина Смита.

– Он признался? – спросил дежурный старого детектива.

– Нет, – буркнул Вест. Его напарник ударил кулаком по столу и начал орать на задержанного. Вест чертыхнулся и поспешил вернуться в комнату для допросов и закрыть за собой дверь.

Патологоанатом закончил вскрытие около четырех. Довольный собой, он махнул дежурному рукой и отправился домой. Кевина Смита отвели в камеру. Сперму, извлеченную из тела Джесс, отправили на анализ. «Зачем насиловать и убивать девушку, которая и так бы дала, если хорошо попросить?» – думал дежурный, провожая зевающих детективов. Он снова вспомнил руки патологоанатома. Смерть Джесс никак не выходила у него из головы. Желая убедиться, что эта девушка именно та, которую он знал, дежурный спустился в подвал. Открыв холодильник, он выкатил синее тело Джесс Паленберг. Желудок снова предательски сжался, но на этот раз блевать уже было нечем. Желчь поднялась по пищеводу и наполнила рот. Кто-то закричал, и дежурный не сразу понял, что этот истошный, леденящий душу вопль принадлежит Кевину Смиту.

Приняв образ обнаженной Джесс Паленберг, суккуб приближался к заключенному, обещая неземные наслаждения.

– Нет! – верещал Кевин. – Не смей подходить ко мне!

– Разве ты не хотел трахнуть меня? – говорила Джесс, выкручивая свои соски.

– Нет!

– Не ври. Я видела твое желание.

– Я не знал!

– Что не знал? Не знал, как люди занимаются этим?

– Нет!

– Я покажу. – Джесс облизала свои пальцы и запустила их себе между ног.

– Нет! – Кевин вжался в стену. Больше отступать было некуда. – Я не знал, что ты мертва! – захныкал он, а Джесс уже снимала с него штаны.

Тяжело дыша, дежурный остановился возле решетки. «Что за дурацкие игры?» – думал он, оглядываясь по сторонам. Ночь, насильник, голая женщина, сосущая его член. Если это чья-то шутка, то кто-то явно перегнул палку. А если нет? Если это не шутка? По щекам Кевина катились слезы. Но как же тогда эта женщина попала за решетку? Ключи в руках дежурного звякнули, и Кевин, повернув голову, заметил его.

– Помоги мне! – прошептал он. – Умоляю тебя, помоги!

Женщина у его ног выпустила изо рта член и подмигнула дежурному.

– Присоединяйся! – сказала она.

Дежурный попятился назад. «Джесс!» – вертелось у него в голове. «Это же Джесс! Джесс! Джесс!».

– Помоги же мне, черт тебя возьми! – заорал Кевин, отталкивая от себя суккуба и хватаясь за решетку. – Открой эту чертову дверь! – Он плакал и изрыгал проклятия. – Открой! Открой! Открой!

Девушка за его спиной громко смеялась.

– Куда же ты от меня убегаешь, любимый?! – протягивала она к нему свои руки. – Вы не знаете, от чего отказываетесь! Вы! Оба! Да! Я смогу удовлетворить вас обоих! Сразу! Обоих!

Дежурный вытащил из камеры Кевина и захлопнул дверь. В последний момент Джесс схватила его за рубашку и притянула к себе.

– Не говори, что ты не хочешь этого! – томно прохрипела она через решетку. Ее рука сжала дежурному яйца. «Такая женщина!» – успел подумать дежурный, а через мгновение руки Кевина оторвали его от решетки. Пах обожгла боль. Ноги подогнулись, а Джесс снова начала громко смеяться.

Вест подбивал подушку, когда раздался звонок. Дежурный заикался и нес какую-то околесицу. Старый детектив выругался, одел развешанную на спинках стульев одежду и поехал в участок.

– Она там! – трясущимися руками дежурный указывал на закрытую дверь, за которой находилось несколько камер. Для верности он забаррикадировал дверь своим столом, свалив на него все имеющиеся под рукой стулья. Автомат с кофе был сдвинут с места, но, судя по всему, на большее сил дежурного не хватило, и теперь оторванные провода валялись на полу, время от времени замыкая между собой и выбивая сноп искр.

– Придется обойтись без кофе, – буркнул Вест.

– Какой еще кофе?! – заорал дежурный. – Говорю же, она там! Там! Там! – Его побелевшие пальцы вцепились в край стола, сильнее прижимая его к двери.

– Успокойся. – Вест положил свою тяжелую руку ему на плечо. – Успокойся и скажи, кто тебя так напугал?

– Джесс, – выдавил из себя дежурный. – Джесс Паленберг!

– Джесс в морге.

– Не-е-е-ет! – затряс головой дежурный. – То есть да, но не-ет.

Молодой напарник Веста переступил через порог как раз в тот момент, когда оборванная проводка автомата с кофе, замкнув в очередной раз, произвела на свет сноп искр.

– Какого черта?! – крикнул он, отскакивая в сторону. Вест поднял бровь и сказал, что дежурный видел Джесс Паленберг.

– Джесс в морге, – сказал напарник, с опаской поглядывая на искрившие провода.

– Я так ему и сказал.

– А он?

– А ты сам спроси.

Кинг подошел к дежурному.

– Давай-ка заглянем внутрь и посмотрим, что тебя так напугало, – сказал он, снимая со стола сваленные на него стулья.

– Ну, уже нет! – дежурный спешно закинул стулья обратно.

– Слушай, нас здесь трое. – Кинг заглянул в безумные глаза дежурного и пообещал, что вместе они справятся с любым, кто бы ни прятался за дверью.

– Не думаю, что она человек.

– Не думаю, что тебе стоит кричать об этом, – Кинг снова начал разбирать баррикаду.

– Вот, – пододвинул он к дежурному стул. – Посиди пока.

Тяжелый стол уныло заскрипел, царапая пол.

– Как же страшно, – шептал дежурный. Вест налил стакан воды и велел ему выпить. У дежурного началась икота. Добравшись до двери, Кинг приоткрыл ее и заглянул внутрь. Вест смерил его вопросительным взглядом.

– Да вроде никого. – Кинг пожал плечами и шире открыл дверь. Белый свет неоновых ламп дрожал.

– Она там, – прошептал дежурный. – В камере Смита.

– Я ничего не слышу, – сказал Кинг.

– Клянусь Богом, она там. – Продолжая икать, дежурный смотрел, как детективы идут по коридору. Возле камеры Смита Вест остановился, выждал пару секунд и заглянул внутрь, осторожно высунув голову из-за угла. Дежурный заткнул уши, ожидая, что сейчас снова услышит этот леденящий душу хохот покойницы.

– Никого, – сказал старый детектив своему напарнику.

– Здесь тоже, – сказал Кинг, заглядывая в остальные камеры.

– Ну, что там? – не выдержал дежурный.

– Здесь никого нет, Гарри.

– Клянусь, я запер ее в камере Смита.

– Но здесь нет даже Смита, Гарри. – Кинг подошел к дежурному, заставил его подняться и заглянуть в камеру.

– Ты что, отпустил его? – Дежурный не ответил.

– Отпустил, да? – Кинг отвесил ему затрещину, затем еще одну и еще. – Чертов придурок!

Вест закурил сигарету, спустился в подвал, открыл холодильник и выкатил синее тело Джесс Паленберг.

Дождь то затихал, то снова начинал моросить. Промокший до нитки Кевин разбил стекло и пробрался в свой собственный дом.

– И что теперь? – спросил его суккуб голосом Джесс. Кевин вздрогнул. Разбитое стекло порезало руку.

– Кто здесь? – зажав рану, он оглядывался по сторонам. Кровь капала на пол.

– А кого бы ты хотел? – суккуб обозначил свое присутствие густой тенью в дальнем от Кевина углу.

– Свет! – Кевин судорожно шарил по стене, ища выключатель. Кровь оставляла на обоях бурые отпечатки.

– Разве тебя не будут искать?

Кевин замер.

– Кто ты, черт возьми?! – держа руку на выключателе, он вглядывался во тьму. Ответ, который приходил в голову, был всего один. – Джесс?

– У тебя мало времени, – промурлыкал женский голос. Сердце в груди Кевина билось слишком сильно. На ватных ногах он прошел в ванную и достал аптечку. Суккуб продолжал оставаться в тени.

– Почему ты преследуешь меня? – спросил Кевин, заматывая рану бинтом. Холод и страх били его тело мелкой дрожью. Волосы на гусиной коже стояли дыбом. Порез на руке был глубоким, обнажая сухожилия и прожилки. Кевин блеванул в раковину, включил воду и смыл рвоту в дренаж.

– Время, – напомнил ему суккуб. На улице завыли далекие сирены. Кевин сжался. Патрульная машина промчалась мимо.

– Они вернутся, – сказал голос за спиной. Кевин резко обернулся, но снова никого не увидел.

– Я схожу с ума, – сказал он, подставляя лицо под холодную воду. Еще одна машина проехала мимо его дома. Скрипнули тормоза. Застучали ботинки по деревянной лестнице. Кевин выскочил из ванной и побежал в подвал.

– Что теперь? – суккуб словно издевался над ним. Патрульные включили свет и осматривали дом. – Скоро они будут здесь.

– Знаю. – Кевин пытался открыть окно.

– Я могу помочь.

– Уйди от меня!

– Тебе без меня не справиться.

Ноги Кевина соскочили с деревянного ящика, и он упал на пол. Патрульные наверху переглянулись и направили лучи своих фонариков на дверь в подвал.

– Джесс! – взмолился Кевин. Голая девушка проскользнула мимо него. Движения ее были плавными, словно физическая оболочка была создана исключительно для глаз Кевина. Под ногами патрульных скрипнули ступени лестницы. Шум дождя стал громче. Холодный ветер сквозняком ворвался в подвал.

– Шевелись же! – поторопил суккуб Кевина с другой стороны окна.

Выбравшись на улицу, Кевин побежал прочь от своего дома.

Когда началось утро, он зашел в открывшийся магазин и купил у сонной продавщицы пачку сигарет и шоколадку. На большее мелочи, которую он успел взять с журнального столика в своем доме перед тем, как спрятаться в подвале, у него не хватило, но это сейчас меньше всего заботило Кевина. Он не собирался бежать. Ему нужно было подумать.

Дождь усиливался. Пара бездомных в старом заброшенном доме наградили Кевина недовольным взглядом, но ничего не сказали. Устроившись в дальнем от них углу, Кевин закурил.

– Ну, что, доволен? – спросила его Джесс.

– Я не убивал тебя, – сказал он, отодвигаясь от ее теплого обнаженного тела.

– Я знаю. – Джесс подтянула к груди ноги, обхватив руками колени. Учуяв сигаретный дым, бездомные потребовали у Кевина половину его сигарет за то, что он сидит в их доме. – Ты не сможешь долго скрываться.

– Я и не собираюсь.

– Зачем же тогда сбежал?

– Сама знаешь, зачем.

– Ну, теперь-то тебя точно подвесят за яйца! – хихикнула Джесс.

Кевин не ответил. Пересилив страх, он заставил себя посмотреть на нее.

– Кто ты? – спросил он, не замечая, что истлевшая сигарета обжигает пальцы.

– Кто я? – Джесс засмеялась еще громче.

– Ты ведь не она. Не Джесс.

Смех суккуба стих.

– А ты не убийца, – сказала она.

Закончив пить, бездомные затеяли понятный лишь им одним спор.

– Я вернусь в полицию, – сказал Кевин.

– Нет, – сказал суккуб.

– Почему нет?

– Потому что если ты сделаешь это, я до конца твоих дней не оставлю тебя в покое.

Кевин похолодел.

– Чего же тогда ты хочешь?

– Бредли, – сказал суккуб.

Спор бездомных перерос в драку, но это было где-то далеко, не здесь.

Закрыв лицо руками, Кевин заплакал.

Адвокат Маккейнов соизволил явиться в семнадцатый участок лишь во второй половине дня. Он стряхнул с плеч своего дорогого костюма капли дождя и поздоровался с детективами. Кинг нервно забарабанил пальцами по столу.

– Не могли бы вы так не делать? – попросил адвокат, сославшись на своего психоаналитика. – Он, видите ли, советует мне хороший случайный секс вместо подобного набора невротика.

Кинг замер. Застыл. Замерз. Адвокат выбрал себе самый чистый стул, подвинул его к столу и сел, закинув ногу на ногу.

– Мистер Лаялс… – начал было Вест, но адвокат прервал его взмахом своей холеной руки.

– Я знаю, – сказал он. – Сперма Маккейна была обнаружена во влагалище и желудке убитой девушки.

– А так же на лице и груди, – добавил Кинг. Адвокат наградил его снисходительной улыбкой.

– Мистер Лаялс… – снова начал Вест, и снова адвокат перебил его.

– У вас, кажется, был подозреваемый? – спросил он, поднимая вверх свою густую бровь.

– Был, – согласился Вест.

– И где же он?

– Сбежал.

– И теперь вы ищете себе нового козла отпущения?

– Мистер Лаялс, – сказал Вест, не поднимая глаз. – Мы всего лишь рассматриваем все возможные варианты.

– Правда? – Улыбка адвоката стала сухой и надменной. – И что же может быть более значимым, чем вариант Кевина Смита? Голый парень с эрекцией и кошачьим дерьмом на правой ступне в квартире с трупом. Кстати, надеюсь, вы делаете все, чтобы поймать этого беглого преступника. Думаю, авторитетная пресса уже печатает заголовки в газетах, предупреждая заботливых родителей о той опасности, которая грозит их детям.

– Вина Смита еще не доказана.

– Ну, так и докажите ее. Займитесь делом вместо того, чтобы гоняться за тенью.

Адвокат поднялся со стула, смерил Кинга по-отцовски заботливым взглядом и протянул ему визитку своего психоаналитика.

– Думаю, при вашей работе, это будет не лишним, – сказал он, пообещав договориться о скидке. – Не повторяйте ошибок своего напарника.

Дверь за адвокатом закрылась.

– О чем это он? – спросил Кинг, выбрасывая визитку в урну.

– Мистер Лаялс очень хороший адвокат, – сказал Вест, закуривая сигарету. – Очень хороший, – он открыл окно, надеясь выгнать из кабинета запах дорогого одеколона.

– Ты помнишь мою мать? – спросил у брата Маккейн, когда адвокат сел в машину.

– Немного. – Бредли все еще думал о Джесс Паленберг. Все еще вспоминал оставленные адвокатом фотографии.

– Отец говорит, что она была красивой.

– Не знаю. Тебе, наверное, лучше спросить об этом Лаялса.

Маккейн поморщился.

– Все еще ненавидишь его за это? – спросил Бредли.

– Да нет. Мать крутила не только с ним.

– Почему ты решил поговорить об этом сейчас?

– Не знаю.

– Это из-за Джесс?

– Какое мне дело до этой шлюхи?

– Что тогда?

Маккейн вернулся в дом и достал старый фотоальбом.

– Ты был такой пискля, – улыбнулся Бредли, разглядывая фотографии.

– Знаешь, что странно, – сказал Маккейн, пропуская замечание брата мимо ушей. – Никто не говорит мне, кем была моя мать.

– А отец?

– Он тоже не знает. Никто не знает. Даже фотографии. – Маккейн выхватил из рук брата фотоальбом и начал небрежно листать, надрывая старые пожелтевшие страницы. – Ничего! Ни одной фотографии, где моя мать была бы снята до моего рождения!

– Успокойся.

– Заткнись!

– Ты собираешься ненавидеть всех, кто вырос в полноценной семье, или же только меня?

– Всех! – Маккейн швырнул фотоальбом в дальний угол гостиной. – Знаешь, иногда мне кажется, что отец подобрал ее на улице, – сказал он дрогнувшим голосом.

– Думаешь, она была шлюхой?

Маккейн кивнул.

– Сомневаюсь, что твой отец стал бы подбирать всякую грязь.

– Может быть, его это возбуждало.

– Любить шлюху?

– Трахать. – Маккейн взял со стола фотографии Джесс Паленберг, сделанные после ее смерти. Выбрал ту, на которой особенно хорошо были видны ее гениталии, и протянул брату. – Разве в это нельзя влюбиться?

– Всего лишь шлюха, – сказал Бредли.

Маккейн помрачнел.

– Я не имел в виду твою мать, – поспешил оправдаться Бредли.

– Я об этом и не думал.

– Тогда о чем?

– О Тэмми. Из них с Джесс получилась бы хорошая пара.

– Не знал, что Джесс нравились женщины.

– Ты много чего не знаешь.

– Есть вещи, о которых лучше не знать.

– Хочешь, я привезу Фэй, и мы позабавимся с ней вдвоем? Там. Наверху. Мои подруги давно уже тебя ждут.

– Ты не обязан служить им.

– Нет. Обязан. Это у нас в крови.

Глава вторая

Рем вздрогнул. Его молитва была прервана, его рот с растрескавшимися губами закрыт, но чей-то голос продолжал говорить:

– … в страну, где нет порядка, но есть вечный ужас, и именно ужас бедствий и тьмы…

Что это? Кто это? Рем вертел головой, но в комнате никого, кроме него и роженицы, не было. Вот оно! Следствие греха. Следствие наказания. Исключений не бывает. Рем посмотрел на роженицу. Всегда одно и то же: где грех больше, там и наказание больше. Женщина выгнула спину и вцепилась руками в чистые простыни. Воздух сгустился и стал темным.

– Умерь свои чары, демон! – прошептал Рем. – Клянусь Богом, твой судный день уже близок. Ад ждет тебя. Ждет…

– Тебе не одолеть нас.

– Вас? – По спине Рема покатились капли холодного пота. Нет. Этого не может быть. У демонов нет согласия. Не может быть!

Роженица закричала.

– Где же твой Бог? – услышал Рем. – Почему же он не спустится с небес и не остановит это?

– Не всякое зло приносит зло, – зашептал Рем. – Не всякое зло…

– А ты видел Бога? – продолжал голос. – Нет. Знаю, что нет. А знаешь почему? Ему наплевать. Мы дети его, а кто для него вы?

– Все, что от Бога, то приведено в порядок. Все, что от Бога…

– Так почему же ты мешаешь нам исполнить наказание согрешившего? Почему же ты препятствуешь желанию Господа нашего? Кто дал тебе право прощать содомский грех тем, чей возраст старше телесной жизни Христа?

Роженица снова закричала.

– Duo morsellus, – зашептал голос. – Смерть души и тела. Смерть души и тела…

Сотни мух наполнили комнату. Их жужжание стало невыносимым, и Рем зажал руками уши, но голос по-прежнему звучал в его голове.

– Смотри же, святоша! Вот души тех, кто отверг Христа, дабы вступить в брак с моим господином. Смотри! Разве они несчастны?!

Мухи облепили роженицу. Ее бледное, покрытое потом лицо исказил ужас. Она закричала, но закричала не от боли. Закричала потому, что мухи заползали под покрывало, туда, где между ее раздвинутых ног готов был появиться на свет ребенок.

– Узри же лицо господина твоего! – громыхал голос, перекрывая ее крики. – Узри лицо Асмодея в его первозданном великолепии!

– Я должен быть сильным! – твердил себе Рем. – Я должен быть…

– И будут же сильные сильно истязаны! – громыхнул напоследок голос, а через мгновение Рем услышал детский плач.

Мальчик. Рем завернул ребенка в простыню и вышел из пропитавшейся кровью и зловонием комнаты. Ожидавший за дверью отец был бледен. Он бережно принял из рук Рема младенца. Его наполненные болью раскрасневшиеся глаза вопрошали Рема о судьбе еще одного человека. Рем устало качнул головой. По небритым щекам мужчины покатились слезы. На нетвердых ногах он зашагал прочь, прижимая младенца к своей груди. Рем смотрел, как он уходит, и тошнота подступала к его горлу.

– Вы сделали все, что могли, – сказал ему брат новоиспеченного отца. Рем обернулся. Высокий мужчина держал в руках конверт. – Ваше вознаграждение, – сказал он. Рем взял конверт. – Не стоит винить себя в ее смерти, – сказал мужчина. – Эта женщина была не из тех, о ком будут плакать.

– Двое уже плачут, – буркнул Рем, избегая рукопожатия.

– Моя жена приготовила ужин, – крикнул ему вслед мужчина. Избитые слова благодарности застряли в горле Рема.

Он вышел на улицу. Пара черных ворон сидела на высохшем дереве возле калитки. Кар. Кар. Ржавые петли скрипнули. Вороны пугливо поднялись в воздух. Кар. Одноногий голубь запрыгал прочь по мокрому тротуару. Проезжавшее мимо такси посигналило, но Рем не обернулся…

Бармен смерил священника осудительным взглядом, но ничего не сказал.

– Оставь бутылку, – попросил его Рем.

– А как же геенна огненная? – усмехнулся стоявший рядом мужчина. Рем налил в стакан скотч. Выпил. Налил еще.

– Через полчаса у нас начнется стриптиз, – счел нужным сообщить бармен.

– Мне это не интересно, – сказал Рем. Мужчина рядом громко заржал. Его хохот показался Рему каким-то замедленным, растянутым. Это не скотч. Нет. Алкоголь давно уже не пьянит его. Тогда что это? Безумие? Стресс? Рем выругался. Перед глазами поплыли водянистые круги. По барной стойке запрыгали синие чертики. Рем прихлопнул одного из них. Жирная муха все еще жужжала под его ладонью.

– Duo morsellus, – прошептал Рем. Пышногрудая девица подсела рядом и закурила.

– Налей мне выпить, Чарли, – сказала она бармену. Рем поднял глаза на ее лицо.

– Даже не спрашивай! – сказала ему девица.

– Не спрашивать что? – тупо спросил Рем.

– Почему я плакала.

Рем отвернулся и налил себе еще стакан скотча. Девица зашлась кашлем. На ее губах появилась кровавая пена.

– Ты была у врача? – спросил ее бармен. Она отмахнулась. Лицо ее снова стало спокойным и немного усталым.

– Та еще сучка! – пихнул локтем в бок Рема стоявший рядом мужчина. – За сотку может все мозги высосать через член.

– Заткнись! – рявкнула на мужчину девица.

– Чертова шлюха, – скривился он. Рем попытался разглядеть его лицо. Снова водянистые круги. Снова синие чертики. Хлоп! И жирная муха зажужжала под ладонью мужчины. Ухватив ее толстыми пальцами, он оторвал ей крылья и пустил бегать по стойке. Девица снова зашлась кашлем. Достала носовой платок, сплюнула в него сгусток крови и снова закурила. – Благослови ее, святой отец, – сказал мужчина. Рем поднял стакан. Девица повернула голову и смотрела, как он пьет.

– Я не сосу со скидкой, – сказала она. – Даже священникам.

Рем поперхнулся. Бармен протянул ему салфетку.

– Вам лучше уйти, – сказал он, забирая недопитую бутылку скотча. – Выпивка за мой счет.

Рем вышел на улицу. Свежий воздух пьянил и отрезвлял одновременно.

– И будут же сильные истязаны, – услышал он чей-то голос. Или же это ему показалось?

– Нет, – прошептал Рем, покрываясь потом. – Я не сильный.

– И будут же сильные сильно истязаны!

– Нет. – Он замахал руками, пытаясь избавиться от наваждения. – Оставь меня!

Прохожие предусмотрительно обходили стороной обезумевшего священника.

– Успокойся, – велел себе Рем. – Это все из-за скотча… Да… Из-за скотча… Будь он проклят!

Рем заставил себя выпрямиться.

– Эй, святоша! – сказала ему девица из бара. Он обернулся. – Что будет, когда я умру? – спросила она.

– Я не знаю, – признался Рем. По лицу его катились крупные капли пота.

– Выглядишь ты неважно, – сказала ему девица, протягивая оставленный им конверт. – Не знаю что там, но думаю, что деньги. – Она шмыгнула носом и улыбнулась. – Наверное, нет более страшного греха, чем обворовать священника, а в моем положении, сам понимаешь, начинаешь невольно задумываться об этом.

– Ты никогда не задумывалась об этом! – затряс головой Рем. Он махнул проезжавшему мимо такси и захлопнул за собой дверь.

– Меня зовут Кэнди! – прокричала ему напоследок девица и тихо добавила: – Если надумаете помолиться за меня.

– И упал огонь с неба, – прошептал Рем, проходя в свою убогую квартиру. – И уничтожил рабов и стада овец в одно мгновение. – Рем снял пропахшую потом рясу. – И начался ураган. И разрушил он дом, и убил детей…

Он надорвал полученный сегодня конверт и пересчитал деньги.

– Никто не совершает зла, не желая совершить его, – бормотал Рем, ставя на грязную плиту чайник. – Никто не занимается развратом, если не стремится к невоздержанности. – Рем бросил в чашку пакетик чая с бергамотом. – О, неосмысленные галаты! Кто околдовал вас, чтобы вы не слушались правды? – Синие языки пламени лизали железное дно чайника. Кто-то постучал в дверь. Рем открыл. Коридор был пуст. Подгнившая половица скрипнула. Упав на колени, Рем отодрал ее. Ничего. Ни дьявольских изображений, ни орудий. Он подошел к окну. Бледно-желтая луна была полной. Чайник на плите засвистел. Рем выключил огонь и налил кипяток в приготовленную чашку. Вода оказалась холодной.

– Что за чертовщина? – Рем вернул чайник на плиту. За окном завыла соседская собака. Шлюха за стенкой привела очередного клиента. Чайник засвистел во второй раз. Рем недоверчиво прикоснулся к его железной глади. Холод.

– Да! Трахай меня! Трахай! – кричала за стенкой шлюха. Крысы бегали внутри потолочных перекрытий. За другой стенкой плакал ребенок. – Глубже! Глубже! – не унималась шлюха. – Ох, какой большой! Ох, какой… – Большая ворона, сев на подоконник, стучала клювом в окно. Вода в чайнике выкипела. Рем услышал, как зашипели ее последние капли, и попытался отдернуть руку. Боль. Кожа прилипла к раскаленному железу.

– Боже мой! – закричал Рем, срывая чайник с плиты. Он прижал его ногой к полу. Подошва ботинок плавилась, дополняя запах горелой плоти, горящей резиной. – Боже мой! – Рем оторвал ладонь, оставив на раскаленном железе кусочки запекшейся кожи, и сунул руку под струю холодной воды.

Снова постучали в дверь. Рем не ответил. Кто-то повернул ручку и вошел.

– Святой отец? – тихо позвала Кэнди. Вода из крана стучала по железной раковине. – Святой отец, вы спите? – Она сняла туфли и зашлепала босиком по деревянному полу.

Рем. Он сидел на потрепанном диване, зажимая изуродованную руку левой рукой. Мышцы на его лице вздрагивали. Волосы взмокли от пота.

– Давайте посмотрю, – сказала Кэнди, вставая на колени. Она заставила Рема убрать левую руку и осмотрела ожог. В ее больших зеленых глазах не отразилось ровным счетом ничего. – У вас есть бинт? – спросила она. Рем кивнул.

– Там, в ящике. – Он облизнул потрескавшиеся губы, которые снова начали кровоточить. Кэнди встала. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Скрипнул ящик. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Звякнула сумочка.

– Давайте руку, – сказала Кэнди, открывая тюбик со смазкой для анального секса. – Это конечно, не то, что доктор прописал, но другого у меня нет. – Она улыбнулась и выдавила на обожженную ладонь добрую порцию смазки. Рем поморщился.

– Должно подействовать, – сказала Кэнди, неумело забинтовывая ему руку.

– Мне нужно выпить, – пробормотал Рем.

– У меня есть пара таблеток. – Снова звякнула сумочка. – Они помогут, – заверила Кэнди.

Боль действительно отступила. Рем поднялся на ноги и, пользуясь одной рукой, умылся.

– Откуда ты узнала мой адрес? – спросил он, вспомнил конверт и махнул рукой.

– Я не вовремя, да? – Кэнди поджала губы. Рем посмотрел на часы и пробормотал что-то невнятное.

– Простите меня, – сказала Кэнди. – Просто я… я…

Ее губы задрожали и она заплакала. Рем отложил полотенце и обнял ее за плечи. От выкрашенных в рыжий цвет волос пахло сигаретным дымом и лаком для укладки. Кэнди попыталась взять себя в руки, открыла сумочку, достала носовой платок, высморкалась, но тут же снова разревелась.

– Я так хотела вырастить пару ребятишек… Так хотела…

Рем уложил ее на кровать.

– Нет! – Кэнди вцепилась ему в руку. – Не уходите!

Рем вздохнул и лег рядом. Свернувшись калачиком, Кэнди прижалась к нему, тихо всхлипывая.

– Поплачь, – сказал ей Рем, поглаживая по голове. – Поплачь…

Он закрыл глаза, позволяя Морфею забрать его в свое безмолвное царство. Страна без грез. Без звуков. И жители ее без глаз и ушей. И Рем один из них. Каждую ночь.

– Все, кого ты любишь, умрут.

Что это? Кто нарушил это божественное безмолвие?

– Ты никого не сможешь спасти, святоша!

– Нет! – Рем пытался разлепить веки. – Проваливай из моего сна!

Красный песок обжигал обнаженные ступни. Высохшая земля уходила за горизонт.

– Где я?

– Там, где тебя ждут.

Рем обернулся. Выжженная солнцем земля круто уходила вверх, и там, вверху, ее протыкал десяток деревянных крестов. Распятые на них люди были все еще живы. Черный ворон, прыгая с креста на крест, каркнул и продолжил трапезу. Рем всматривался в измученные лица людей. Он не знал их. Нет! Не мог. Не хотел.

– Там есть и твой крест, – услышал Рем. – И он ждет тебя.

Пустующий крест одиноко стоял среди других крестов. Такой же деревянный. Такой же безучастный до всего, что происходит вокруг. Немощный старик, вытянув вперед кровоточащие руки, спотыкаясь, шел к Рему. Его глазницы были пусты. Лицо обезображено клювом ворона.

– Отец? – Соленые слезы обожгли Рему сухие щеки.

– Все умирают, святоша. И все приходят сюда.

– Нет.

– Нет?

Тяжело взмахнув крыльями, ворон поднялся в небо. Горячий воздух понес Рема прочь от крестов. Маленький мальчик с растрепанными черными волосами сидел на растрескавшейся земле.

– Его глаза все еще видят, святоша.

– Нет!

Рем позвал мальчишку, но тот не услышал его. И тогда Рем побежал к нему. Раскаленный воздух дрожал. Круживший в небе ворон тревожно каркал.

– Беги, святоша. Беги так быстро, как ты еще никогда не бегал.

Но ребенок не приближался. Наоборот. Его крохотная фигурка удалялась. И чем быстрее бежал Рем, тем дальше становился от него мальчик.

– Черт! – Рем ненавидел свою беспомощность. – Дьявол! Будь оно проклято!

Он остановился. Пустыня задрожала, превращаясь в песчаную бурю.

– Решай, святоша…

Языки пламени охватили деревянные кресты и висевших на них людей. Рем слышал их крики. Чувствовал запах горящей плоти.

– Мааамааа! – закричал ребенок.

Воздушный вихрь подхватил Рема и понес куда-то прочь.

– Не забывай, святоша, твое место здесь!

Ураган разорвал ворона, превратив в кровавое месиво. Перья и мясо наполнили Рему рот. Он задыхался. Нет. Это он превратился в кровавое месиво, а ворон, пытаясь проглотить слишком большой кусок, поперхнулся и теперь не мог отрыгнуть его.

– Маааамааа!

– Все умрут, святоша. Все!

И Рем проснулся.

Он высвободился из объятий Кэнди и поднялся на ноги. Предрассветный туман, извиваясь, стелился по земле. Рем запахнул пальто. Три мексиканца в национальных костюмах и изрядном подпитии бренчали на гитарах, занимая автобусную остановку. Увидев священника, они приложили указательные пальцы к своим широкополым шляпам и склонили головы.

Есть ли ангел-хранитель, который спасет нас от этого безумия, думал Рем. Или же нет? Что если вслед за материальными благами мы можем потерять и свои бессмертные души? А? Святая вода не помогает. Освященные свечи в день сретения Господня и вербные ветви тоже. Можно лишь ослабить власть бесов, но они всегда возвращаются с новыми силами. Так, и на кого же снизойдет милость святых ангелов? В чьи руки будет вложен меч для отмщения злым и воздания добрым? Прав ли Иова? Был ли Стадлина настоящим колдуном или очередной подделкой? А ведьмы в Равенсбруке? Оберегут ли травы и молитвы детей в колыбели? Придет ли ангел, оскопив нас и избавив от плотских влечений? Или же это будет сон, в котором нам, как Илии, явившиеся ангелы отрежут яйца?

Улыбчивые мексиканцы продолжали бренчать на гитарах. Одинокий прохожий, мужчина, остановился недалеко от Рема и приветственно кивнул. Подъехал первый автобус. Молодая девушка вышла из открывшейся двери, потянулась и, увидев стоявшего рядом с Ремом мужчину, бросилась в его объятия. Дочь? Нет. Слишком страстные поцелуи. Водитель автобуса достал из багажного отделения чемодан девушки и негромко кашлянул. Она обернулась, пытаясь вытащить из брюк мужчины свою руку, и сказала спасибо. Мексиканцы загоготали и затянули какие-то дифирамбы влюбленным на своем языке. Под эти звуки девушка, оставив попытки освободить руку, снова утонула в крепких мужских объятиях.

– Доброго утра, святой отец, – кивнул Рему смущенный водитель.

– Доброго. – Рем поднялся следом за ним в автобус. – Могу я купить у вас билет?

– Можете. – Водитель расплылся в дружелюбной улыбке. – Подобные вам пассажиры всегда, как бальзам на душу. Вам до какого города?

– А какой город последний в вашем маршруте?

– Как же это? – нахмурился водитель. – Вы не знаете, куда вам надо?

– Нет.

– Нет, – задумчиво протянул водитель, но потом вновь просиял прежней улыбкой. – А! Понятно! Пути Господни неисповедимы. Верно, святой отец?

Рем кивнул, расплатился за билет и занял свободное место. Мексиканцы на остановке сняли сомбреро, провожая автобус. Один из них сделал шаг вперед, оказавшись рядом с окном Рема, и помахал ему рукой.

– Все умрут, – произнесли его губы.

Автобус затарахтел, трогаясь с места. Вскочив на ноги, Рем побежал к заднему окну, чтобы еще раз посмотреть на мексиканцев. Сидя на остановке, они бренчали на своих гитарах.

– Сердце царево в руке божией, – прошептал Рем. – Сердце царево в руке божией.

Он вернулся на свое место. Страх. Все умрут. Нет. Черт не может видеть мыслей, думал Рем. Не все наши злые мысли возбуждаются чертом; они время от времени подымаются из движений нашей свободной воли. Любовь и ненависть – это то, что в нашей душе, а заглянуть в душу может лишь тот, кто ее создал. Черту остается лишь злоба и скверна. Но и не все грехи совершаются по наущению черта. Некоторые из них проистекают из свободной воли и плотской испорченности. Если бы черта и не было, люди все равно имели бы стремление к пище и любовным наслаждениям. Злоупотребления этим происходят главным образом из-за испорченности природы человеческой.

– Сердце царево в руке божией, – повторил Рем.

Все это обман. Искушение. Галлюцинация. Наши прародители в раю. Христос в пустыне. Затемнение рассудка происходит или без посредства ведьм и колдовства, или через это посредство. Любовная пагуба. Тело, предрасположенное к похоти и к гневу. Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь своей похотью. Похоть же, зачавши, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть.

– Все умрут, – прошептал Рем. Жирные мухи зажужжали вокруг его взмокшей от пота головы.

Нет. Колдовство – не только игра воображения. Оно – действительность, и оно совершается бесчисленное количество раз с божьего попущения.

– Все, кого ты любишь, умрут.

Рем закрыл глаза. Слишком много условностей. Слишком много вариантов. Если спрашивают, почему способность к соитию невозможна с какой-либо одной определенной женщиной, а с другой возможна, то это либо происки дьявола, либо Бог не допускает дьяволу воспрепятствовать соитию данной пары. Пути господни неисповедимы. Контрацептивы превращают современных людей в убийц. Extra de frigidis et maleficiatis. Бесполезно искать естественного объяснения деяний дьяволов. Ведь когда человек, одержимый нечистым духом, начнет говорить на непонятном языке, то нельзя считать это естественным явлением.

– Слишком много знаний, – прошептал Рем. – Слишком много учений и догм.

Голубое пламя окутало его мозг.

– Я люблю тебя, – сказало пламя и взорвалось тысячью искрящихся бликов.

Бог любит нас. Бог ненавидит нас. Люцифер – зло. Звезды – свет. Люцифер – ангел утренней звезды. Снова неисповедимость. Дороги уходят за горизонт. Пути за незримость бессмертной души. Незнание – блаженство. Корни познаний уходят к Голгофе. Ад изнутри. Слезы на безупречных лицах. Любовь – распутство. Любовь – священное таинство.

Рем слышал, как в колонках автобуса играет какая-то современная песня. Еще одна драма на конвейере шоу бизнеса.

– Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут.

В застоявшемся воздухе пахло потом и кровью. Кровь – грех. Пот – жизнь. Девушка на соседнем кресле сонно зевала. У нее не было губ. Лишь только несколько рядов острых зубов. Мужчина рядом с ней спал, и с его длинных клыков капала слюна. Грудной ребенок люлюкал на руках матери, и его крохотные ручки были не руками, а уродливыми крабьими клешнями, такими же, как клешни его матери, которыми она освобождала из блузки свою грудь, чтобы накормить младенца. Ее большие изжеванные соски были коричневыми и самыми что ни на есть настоящими. Рем отвернулся, но и это его не спасло. Козлиная физиономия смотрела на него, отражаясь в стекле, и лицо это принадлежало ему. Нет! Ничего этого нет! Воздух невосприимчив к таким обликам или образам вследствие своей подвижности. Демоны не могут сеять подобный обман, по крайней мере, для зрения святых. Но ведь он, Рем, видит это. Что это значит? Что он не свят или что все это на самом деле? Нет! Это все воображение. Это все в голове.

– Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут.

В проходе между сидений пробежала уродливая тварь, напоминавшая павлина. На ее спине, сверкая своей безупречной обнаженной красотой, восседала Иродиада. Языческая богиня что-то прошептала на ухо павлину, и тот, взмахнув короткими крыльями, вылетел в открывшийся люк на крыше автобуса.

– Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут, – надрывались динамики.

Голая богиня и павлин летели рядом с автобусом.

– И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь!

Рем судорожно начал молиться. Молодая девушка, превратившись в кобылу, проскакала мимо него, размахивая своим шелковистым хвостом. Пара мужчин одобрительно заржали.

– Господь! Умерь свое попущение, – шептал Рем. – Подави злобу дьявола, стремящегося обмануть нас.

– И не сбежать тебе. И не сбежать тебе о тех, кого ты любишь!

Пузатый мужчина превратился в змею и, корчась, заглатывал свою крысоподобную спутницу. Вскочив с кресла, Рем побежал к выходу.

– Остановите автобус! – закричал он водителю. Зеленая гусеница за рулем смерила его встревоженным взглядом.

– Вам плохо, святой отец?

Обнаженная женщина на павлине подлетела к лобовому стеклу и громко засмеялась. Вместе с ней смеялась и гусеница, и весь автобус.

– Дайте же мне выйти! – взмолился Рем.

– Простите, но вам придется подождать, – сказала гусеница.

– И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь! – подхватили динамики.

Рем схватился за ручку, открывая дверь. Свист ветра ворвался в салон автобуса. Его потоки срывали с пассажиров уродливые маски. Клочки кожи, извиваясь, таяли в воздухе. Проснувшиеся люди с тревогой взирали на Рема.

– Немедленно закройте дверь! – велел водитель.

Ветер стих, оставив незавершенными происходящие метаморфозы. В динамиках снова заиграла музыка.

– Все, кого ты любишь, умрут.

Звериные маски возвращались на лица пассажиров. Маленькая девочка посмотрела на свою мать и закричала, охваченная ужасом. Чудовище, которое минуту назад было ее матерью, попыталось обнять ее за плечи. Волчья пасть клацнула зубами.

– Нет! – Рем снова схватился за ручку двери. Дорожное полотно мелькало под колесами автобуса. Мимо проносились дорожные знаки. Павлин и голая женщина на нем, извиваясь, распадались на рваные лоскуты, которые мазутными пятнами падали на асфальт. Множество ярких фонарей ослепили Рема. Синее пламя снова окутало его мозг.

– Я люблю тебя, – повторило оно.

– Стойте! – закричал водитель, пытаясь схватить Рема за руку.

Суставы хрустнули. Острая боль скрутила тело. Соприкоснувшись с асфальтом, ряса порвалась, оставляя на дороге кровавый след разодранных конечностей. Заскрипели тормоза. Автобус завилял на дороге и остановился. Рем лежал на спине, глядя в нависшие над ним своды.

– Что вы, черт возьми, себе позволяете?! – кричал водитель автобуса.

Загудели клаксонами недовольные водители, выстроившись за перегородившим дорогу автобусом.

– Все в порядке, – улыбнулся водителю Рем, поднимаясь на ноги. – Все в порядке.

Ночь превратила выход из тоннеля в черную беззубую пасть. Из этой мглы выныривали машины и, начиная переливаться под яркими фонарями тоннеля своими разноцветными кузовами, сигналили Рему. Нет. В эту пасть он не пойдет. Нет! Свет будет там. Дальше. Впереди. Еще одна машина промчалась мимо. Совсем рядом.

– Эй, псих! Какого черта ты сюда забрался?! – закричал водитель.

Рем не ответил ему. Рем шел вперед. Шел в свет.

– Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении, – бормотал он.

Машин становилось больше. Две женщины, одна за рулем, другая на пассажирском сиденье, притормозили и с интересом разглядывали человека в изодранной рясе.

– На какой церковной свалке ты нашел свою одежду? – спросила девушка-водитель, и ее подруга громко засмеялась.

– Зло устраняет добро, – зашептал Рем, продолжая идти вперед. – Зло устраняет добро.

– Тебе что, миску супа не налили?! – сострила женщина-пассажир.

– Зло трояко и состоит из вины, наказания и вреда.

– Иди, проспись, святоша!

– Добро трояко и состоит из нравственности, радости и пользы.

– Пошел он к черту! – бросила женщина-водитель подруге и нажала на газ.

– Грех, вытекающий из определенной злобы, тяжелее, чем вытекающий из незнания, – шептал Рем.

Синий огонь снова начинал разгораться в его сознании.

– Я люблю тебя. Люблю тебя…

Старый пикап, успев лишь в последний момент избежать столкновения, зацепил плечо Рема большим зеркалом. Зазвенело разбившееся стекло. Захрустели суставы. Ноги Рема подогнулись, но он заставил себя идти дальше.

– Я есть воскрешение и свет, – шептали его губы. – Я есть воскрешение и свет.

– Идиот! Жить надоело? – прокричал водитель.

Свет. Клаксоны. Яркие фары.

– Огонь зажжен в моей ярости, и он будет гореть до последнего предела преисподней, – шептал Рем.

Моргая фарами, дорогой седан заскрипел резиной. Слева машина. Справа машина. Боль обожгла тело Рема. Пластиковый бампер ударил его по ногам, бросая на капот. Водитель-адвокат посмотрел на поднимающегося с асфальта человека и решил не останавливаться.

Хромая, Рем шел дальше.

– Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении.

Кто-то остановился и закричал Рему, чтобы он садился к ним в машину.

– Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, – шептал Рем. – Дано мне жало в плоть… Жало в плоть…

Из его носа потекла кровь. Сломанные зубы резали язык.

– Смерть искупает грех. Всегда искупает. Смерть. Смерть. Покорность. Благодарность…

Оставляя позади себя шлейф черного дыма, в тоннель въехал старенький тягач. Сонно зевая, водитель потянулся за гамбургером. Прилипшая к лобовому стеклу стрекоза все еще дергалась. Включились дворники, размазав ее внутренности о стекло. Водитель выругался. Пламя в голове Рема засияло с небывалой силой.

– Я люблю тебя, – снова услышал он, а через мгновение мир, окружавший его, завертелся в неописуемом хороводе красок и света.

Водитель тягача выскочил из машины и побежал к изуродованному телу. Рем все еще был жив.

– Как же… – шептал водитель, пытаясь перевернуть Рема на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной кровью. – Как же так? – Руки водителя окрасились в алые цвета. – Зачем же?

Сломанные кости торчали сквозь изодранную рясу.

– Бог любит нас, – прошептал Рем.

– Ничего не говори. Слышишь!

– Любит.

По щекам водителя покатились слезы. Рем улыбнулся. Люди. Нет. Им лучше не знать пути правды, чтобы потом вновь не отпасть после познания ее.

– Я люблю тебя, – сказало ему синее пламя. Вырвавшийся изо рта сгусток крови забрызгал лицо водителя. – Люблю.

И Рем оставил свое тленное тело.

Глава третья

– У каждого человека есть своя история. Ты держишь ребенка на руках, смотришь за окно и видишь девушку, с которой готов прожить всю свою долбаную жизнь. Она улыбается тебе. Ребенок улыбается тебе. Его крохотные ручки тянутся к твоим волосам. Ветер за окном шелестит зеленой листвой. Яркое солнце бликует в оконных стеклах. По длинному коридору ходят молоденькие медсестры в белых халатах. Ты подходишь к двери. Берешься за ручку. И вдруг понимаешь, что уже не держишь ребенка. Его больше нет в твоих руках. Нет девушки за окном. Нет медсестер. Никого нет. Ты один в этом длинном сером коридоре. И под ногами вытертый коричневый линолеум с рисунком в виде ромбика. И сон кончается. Ты лежишь на кровати, смотришь в потолок и не думаешь ни о чем. Да и о чем думать, черт возьми?! Ничего нет! Какая-то баба спит рядом. Смотришь на ее голый зад. Слышишь, как она пукает сквозь сон. Вспоминаешь кунилингус и сдерживаешь тошноту. Сигареты кончились. Находишь пепельницу. Находишь пару больших окурков. Зажигалка с портретом Че Гевары. Hasta la viktotia! Patria o muerte! Кольца синего дыма летят к потолку. Мухи жужжат. Все мы умрем вдали от своих идеалов. А день за окном обещает быть солнечным и жарким. Влетевшая бабочка порхает по мебели, живя понятной лишь ей одной жизнью. Да. Любовь и смерть в чем-то схожи. Оба состояния заставляют любить жизнь. Любовь и смерть – драма, без которой все мы не более чем набор костей, обтянутых мясом. И еще страсть. Она, как любовь – либо есть, либо нет. И жизнь ее понятна лишь ей одной. Ты смотришь на человека, и что-то внутри тебя говорит, что он именно тот, которого ты искал. И хочется жить. И хочется знать, что он рядом. И вот ты идешь рядом с ней и стараешься не думать о том, что это когда-нибудь закончится. Девушка за окном, но ее рука в твоей руке. И солнце все такое же яркое и теплое. Познакомь ее с друзьями. Расскажи о ней родственникам. Отведи ее в клуб, купи себе пива и смотри, как она танцует. А какой-то пьяный козел из твоих знакомых, будет неустанно твердить тебе: на кого ты меняешь друзей?! Скажи ему, чтобы он заткнулся. Выведи на улицу и ударь в челюсть. Пусть полежит и проспится. Вернись в клуб. Возьми еще пива. Вечер только начинается. Ты идешь с ней по парку, и жизнь прекрасна. Где-то далеко гудят сирены. Обнимаешь ее за талию. Целуешь в губы. Она шутит, и вы смеетесь. А полицейские допрашивают собравшихся в клубе людей. Ты здороваешься с одним из них, а он надевает на тебя наручники и читает твои права. Какого черта?! – кричишь ты, но тут же смолкаешь, видя, как коронеры запихивают в мешок тело парня, с которым ты час назад немного повздорил. Кто-то забил его до смерти ногами, а люди говорят, что видели только вашу с ним ссору. Тебя сажают в камеру, а девушка, да та самая, которую ты любил, уходит к другому. И кто-то другой покупает себе пиво и смотрит, как она танцует. Поставь себя на ее место, и ненависть сменится пониманием. Тебя отпустят через месяц. Скажут: извини, вышла ошибка, ты свободен. Но нет. Теперь ты ни хрена не свободен. Твои собственные чувства берут тебя в заложники, и никакой выкуп не сможет помочь. Ожидание превращается в пытку. Но чего ты ждешь? Ответ приходит, когда ты встречаешь виновника своего ареста. Да. Теперь ты знаешь, чего ждал. Теперь ты знаешь, что ждать осталось недолго. Ночь. Поднимись по старой скрипучей лестнице. Убей сначала его жену, чтобы не видела она, как умирает ее ребенок. Кровь. Женщина все еще смотрит на тебя. Выстрели ей в глаз, чтобы на этот раз пуля не срикошетила от лобной доли. Теперь ребенок. Он лежит в детской кроватке и что-то лопочет. Хлоп. Все, не смотри больше на это тельце. У этой трагедии есть лишь одно лицо. Бледное, с выпученными глазами и исколотыми венами. Выстрели ему в колено. Теперь в живот. Его мать с ножом для рубки мяса стоит в дверях позади тебя. Ты можешь убить и ее, но она говорит тебе спасибо. Забери у нее нож. Скажи, что она свободна. Дождись, когда за ней закроется дверь. Теперь вернись к ее сыну и закончи то, ради чего ты сюда пришел. Все. Боли нет. Ждать нечего. Вокруг пустота. Внутри пустота. Теплый ветер качает лиственные деревья. Садись в машину и гони на восток. Подальше от смерти. Подальше от этого гиблого места. Тебя будут искать, думаешь ты, но тебя никто не ищет. Та женщина, та усталая седая мать, она никому ничего не сказала. Но разве это важно? Нет. Ты останавливаешься в незнакомом городе за тысячи километров от своего дома. Заказываешь у официантки кофе и гамбургер. Она смотрит на тебя и спрашивает о твоих планах на вечер. Ты говоришь, что вечером тебя здесь уже не будет. А она говорит, что ты мог бы задержаться на ночь. Постельное белье пахнет лавандой. Вы лежите в кровати и пускаете к потолку кольца сигаретного дыма. Сквозь грязное окно видно полную луну кувшиночного цвета. Бледные облака плывут по небу. Ребенок в соседней комнате просыпается и начинает плакать. Официантка уходит его успокоить. Встаешь с кровати и одеваешься. К черту прощания. Скрипит дверь. Будущего нет. Прошлого нет. Ты идешь по улице и думаешь о смерти. Двенадцать способов убить себя. Двенадцать надежд, рожденных безнадегой. Плач. Он заставляет тебя остановиться. Детский плач. Здесь. В эту ночь. Среди мусорных контейнеров и запахов протухшей рыбы. Ребенок. Младенец. Кто-то выбросил его, не потрудившись даже перевязать пуповину. Ты смотришь по сторонам, пытаясь отыскать его мать. Но ее нет. Черт! Снимаешь куртку и заворачиваешь в нее младенца. Он спит на заднем сиденье твоей машины, а ты ищешь какой-нибудь монастырь или церковь. Заводишь мотор. Едешь. Стучишь в дверь. Теперь положить ребенка на ступени и уйти. Но ты не уходишь. Что, если никто не откроет? Что если никто не заметит спящего ребенка, и он умрет здесь, в эту ночь от холода или от зубов бродячих собак? Скрипят петли. Лысеющий священник смотрит на тебя, а ты все еще держишь младенца в руках и не можешь отдать. Помнишь свой сон? Помнишь коридор, медсестер и лето за окном? Вы проходите в монастырь. Священник заваривает чай. Ты говоришь, почему ты здесь, а он говорит, что понимает твое желание избавиться от ребенка. Нет, говоришь ты, не понимаете. И рассказываешь ему историю своей жизни. «Из меня получится плохой отец, отче», – говоришь ты, закуривая сигарету. А священник говорит, что прощает тебе твои грехи. Говорит, что господь любит тебя и дал тебе второй шанс, чтобы изменить свою жизнь. И ты плачешь. Плачешь, потому что в этом действительно есть смысл. Плачешь, потому что монашка дает тебе вымытого, завернутого в пеленки ребенка, который жив благодаря тебе. Он спит, а ты чувствуешь на своем лице его дыхание. Чувствуешь и понимаешь, что не сможешь оставить его. Никогда. Страх. Ты поднимаешь глаза на священника и спрашиваешь, куда вам теперь идти. А он сжимает твое плечо и говорит, что покажет путь. И ты веришь ему. И страха нет…

Левий замолчал. Ветер, врываясь в открытое окно старенького седана, трепал его седеющие волосы. Джордан. Он сидел рядом, бездумно наблюдая за монотонностью кукурузных полей вдоль дороги. Тишина. Сейчас она была куда полезнее, чем тысячи ненужных слов. Мили. Спидометр накручивал их, сжирая дорожное полотно, оставляя на нем частички резины и память о пройденном пути в виде сменившихся цифр на одометре. Горный тоннель. Левий остановился в технической зоне и включил аварийные огни. Старые пружины багажника скрипнули. Два букета живых цветов. Четное число. Левий и Джордан возложили их у входа в тоннель.

– Спи спокойно, святой отец.

Теперь могила. Когда-нибудь они вернутся в родной город Рема. Когда-нибудь, но не сейчас.

– Я всегда думал, что Рем мой крестный, – сказал Джордан.

– Он и был им.

– Сейчас мне кажется, что он был чем-то большим.

– Возможно, ты прав.

– Я знаю, что я прав. – Джордан надел очки, чтобы Левий не видел подступивших слез. – Спи спокойно, дядя Рем.

Они вернулись в машину. Мотор заурчал устало и как-то неохотно.

– Думаю, скоро придется ставить машину на ремонт, – заметил Джордан.

– Все в этом мире нужно рано или поздно ремонтировать. – Левий включил передачу.

Тоннель поглотил старенький седан, чтобы через четверть часа выплюнуть его с другой стороны.

– Найди дешевый отель, – сказал Левий. – Нам нужно остановиться и подумать.

Тощий управляющий трепетно пересчитал деньги и вручил им ключи. Святой отец и чернокожий мальчишка. Кого он только не видал за время работы здесь. Он позвал свою дочь и велел ей присматривать за этой парочкой.

– Думаешь, они… – Она смущенно хихикнула.

– Черт их знает! – Управляющий сплюнул себе под ноги.

Джин покраснела и убежала в свою комнату. Еще одно разочарование. Десятки людей останавливаются в этом отеле, и хоть бы один из них положил на нее глаз. Она вспомнила темнокожего парня и недовольно фыркнула. Его спутник. Священник. Снова «пррррфф»! Джин открыла платяной шкаф и с грустью посмотрела на свои нарядные платья. Нет. Сегодня она однозначно останется в джинсах и футболке.

– Джинджер! – позвал ее отец.

– Чертов старикашка! – буркнула она, пряча пачку сигарет.

На кухне что-то подгорело, и теперь эта вонь разносилась по всем помещениям.

– Разве я не говорил тебе присматривать за плитой? – бушевал отец. – Что за баба из тебя вырастет, если ты все еще так и не научилась готовить?!

– Да кому я нужна-то в этой глуши?

– Что?

– Я говорю…

– Цыц!

Джин прикусила губу. На столе ее ждала охапка моркови, из которой отец собирался приготовить какой-то пирог.

– Почему бы тебе не жениться на кухарке? – Джин взяла нож и неловко начала нашинковывать морковь.

– Я все слышал, – сказал ей отец.

– Я серьезно. Ты только представь, если ты женишься на кухарке, мы сможем снова готовить для постояльцев еду.

– Нет.

– Вы поженитесь и отправитесь в какое-нибудь свадебное путешествие. Ты и кухарка. А я пока присмотрю за отелем.

– Уж ты присмотришь.

– Присмотрю. А когда вы вернетесь, я подарю вам внука.

Отец чертыхнулся и что-то недовольно заворчал. Джин засмеялась. Закончив с морковью, она вышла на улицу. Мокрая челка прилипла ко лбу. Теплый ветер качал уродливую пальму посреди пыльного дворика. «Я состарюсь и умру здесь, – подумала Джин. – Умру, и меня закопают под этой долбаной пальмой!». Хлопнула дверь, ведущая в один из номеров. Пожилая пара, таща чемодан, направилась к своей машине.

– Уже уезжаете? – подбежала к ним Джин. Морщинистая женщина улыбнулась ей и начала звать свою собаку.

– Пуфи, дорогая, ну где же ты там? Сколько можно прихорашиваться перед зеркалом? Здесь никто тебя не видит!

Белая болонка выбежала из номера и деловито гавкнула.

– Я тебя вижу, – цыкнула Джин, когда собака проходила мимо нее.

– Какой остроумный ребенок, – скривилась хозяйка болонки, пытаясь выдавить из себя добродушную улыбку. – Какой остроумный… – Она подхватила питомца на руки и поспешила спрятать его в машине.

– Я не кусаюсь, – крикнула Джин.

Постояльцы уехали, оставив в память о себе клубы пыли и недоеденный ужин. Одна из тарелок стояла на полу и предназначалась, судя по всему, для Пуфи.

– Подумать только! – ворчала Джин, собирая объедки в мусорный пакет. – Собака чище, чем ее хозяева.

Она сняла постельное белье, пропахшее какими-то мазями, скорее всего, от радикулита, и отнесла в прачечную. Сменила полотенца в ванной. Заглянула в унитаз, насыпала в него хлорки и брезгливо смыла. Старый пылесос загудел, нехотя засасывая грязь с ковра. В торшере перегорела лампочка. Маленький паучок свил паутину под потолком. Джин посмотрела на него и решила сохранить ему жизнь. Если кого-то это волнует, то пусть сами размазывают его о стену тапкой или газетой «Таймс». Джин заглянула в выдвижные ящики. Нет. Эта парочка ничего не оставила на память. Больше. Они даже присвоили себе полотенца из ванной. Ну, да ладно. Пусть это останется на их совести. Так же как многие вещи, которые оставляют некоторые рассеянные постояльцы. Журналы «Хастлер». Частные фотографии. Записки типа: любимому Джо от Эдди. Прокладки. Накладные груди. Надувные лифчики. Одна парочка оставила как-то даже набор фалоимитаторов. Кассеты с порно. Обручальные кольца, которые кто-то, по-видимому, впопыхах прятал под подушки. Именные зажигалки. Шариковые ручки. Нижнее белье с надписями «целовать сюда» или «снимать вниз». Однажды Джин нашла пакетик с марихуаной, и отец долго не мог понять, почему его дочь разговаривает на кухне с мертвой курицей. Вспомнив об этом, Джин рассмеялась. Она закрыла номер и вышла на улицу. Приглянувшийся ей чернокожий парень сидел на деревянных ступеньках, листая какую-то книгу.

– Уже закончили? – спросила его Джин.

Джордан вопросительно посмотрел на нее.

– Ну… – смутилась Джин, пытаясь изобразить половой акт.

– Дура, что ли?! – обиделся Джордан. – Левий мой отец.

– А! Так вы не…

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Джордан достал пачку сигарет и закурил. Джин покосилась на окна конторы, убедилась, что отца там нет, села рядом и спросила сигарету.

– Тебя как зовут? – спросила она, пытаясь пустить несколько колец.

– Джордан.

– А имя?

– Это и есть имя.

– Что, отец поклонник баскетбола?

– Немного.

– Мой тоже. – Джин вздохнула и протянула руку. – Я Джин.

Джордан улыбнулся.

– Джин – это типа тот, кто сидит в лампе, или типа Джинджер?

– А как бы ты хотел?

Джордан смерил ее снисходительным взглядом.

– Что?

– Ничего.

– Тогда не смотри на меня так.

– Как?

– Как будто я все еще ребенок!

– А разве нет?

– Нет. – Джин отвернулась, беспечно глядя, как красное солнце садится за горизонтом. – Я, между прочим, уже дважды занималась сексом.

– Одна или с мужчиной?

– Конечно, с мужчиной. – Она недовольно фыркнула. – С двумя. Разными.

– Думала, что они заберут тебя отсюда?

– С чего ты взял?

– А это не так?

– Нет. – Джин посмотрела на Джордона и шмыгнула носом. – Ну, если только чуть-чуть.

– А у меня никогда не было дома.

– Совсем?

– Совсем.

– Такого не бывает.

– Откуда тебе знать, что бывает, а что нет?

– У всех есть дом.

– Тогда мой – это вон тот седан. Как себя помню, мы с отцом куда-то едем и едем.

– Твой отец проповедник?

– Можно и так сказать.

– Наверно, это здорово. Я имею в виду, все время куда-то ехать.

– Не знаю. Иногда мы останавливались у дяди Рема, и мне нравилось думать, что это и есть наш дом.

– А твоя мать?

– Я не знал ее.

– Я тоже не знала свою мать. Отец говорил, что она сбежала с одним из постояльцев, когда мне исполнилось два года.

– Да. Дерьмо случается.

– Я бы тоже сбежала.

– От отца?

– От всего.

– Дядя Рем говорил, что как бы далеко мы не бежали, нам никогда не скрыться от своей сути.

– Пошел к черту твой дядя Рем!

– Не говори так.

– Ничего личного, просто все эти советы хороши до тех пор, пока это дерьмо не случится с тобой.

– Тебя никто не держит здесь.

– Да? И куда мне ехать? Кто меня возьмет? Ты?

– Может быть, позже.

– Всегда так!

Джин поднялась на ноги и пошла к конторке, за окном которой появился ее отец.

Рем говорил:

– Счастье – это не более чем абстракция, условность. Сладкий нектар, собранный нами из цветов жизни. Любовь? Любовь – это набор переменных, которые вечно меняют свое значение. Коллекция чувств и эмоций, в которой никогда не будет определенного порядка. Слишком сложное уравнение, результат которого – хаос. Лишь страсть неизменна в этом мире. Ее невозможно подделать и придумать. Она в глазах. В сердце. В душе. Художники, архитекторы, политики, музыканты, писатели, физики, математики и просто влюбленные: все их шедевры и поступки – это их страсть. Их одержимость. Она – альфа и омега этого мира. Наши творения. Наша жизнь…

Добрая четверть часа потребовалась Левию, чтобы вскрыть замок в квартиру Рема. Шлюха, бесшумно выскользнув из соседней двери, застала взломщиков врасплох и потребовала двадцатку за свое молчание. Откуда-то сверху доносились утробные звуки блюющего человека. Чья-то семейная ссора разбудила младенца, и тот надрывался, пытаясь перекричать своих родителей.

– Почему дядя Рем жил здесь? – шепотом спросил Джордан.

– Не знаю. – Левий повернул ручку. Стальная цепочка с другой стороны не позволила ему широко открыть дверь. – Это что еще за черт?

– Кто там? – послышался женский голос. У нее была тяжелая усталая поступь. – Что вы себе позволяете?! – вспылила она, увидев открытую дверь.

Левий представился. Показал удостоверение священнослужителя.

– Простите, – сказал он. – Нам, должно быть, назвали неверный адрес.

Женщина сняла цепочку.

– Вы друзья Рема? – спросила она.

– А вы его знали?

– Это его квартира. – Женщина жестом пригласила их войти. В распахнувшемся подоле халата мелькнула щетинистая промежность.

– Даже после смерти дядя Рем не перестает меня удивлять, – шепнул Джордан отцу. Его взгляд скользнул по комнате и остановился на столе, где на пустую банку из-под консервированных помидор был надет рыжий парик. – Надеюсь, это ваше? – спросил он девушку.

– Это? – Она провела рукой по своим черным волосам, постриженным так коротко, что они, должно быть, кололи ей пальцы.

– Это мое. – Она вздохнула. На вид ей было не больше двадцати пяти. – В больницах никогда толком не умели лечить.

Джордан кивнул. Его взгляд невольно опускался к вырезу халата на груди девушки, из которого, того и гляди, готовы были вывалиться ее пышные груди. «Такие худые ноги и такой бюст!» – подумал он. Левий кашлянул.

– Давно вы живете здесь? – спросил он девушку. Она повернулась к нему. Короткий подол халата снова на мгновение распахнулся. Джордан улыбнулся. Бедра у нее тоже были что надо. Шумевшая вода полилась через края ванной.

– Черт! – Босые ноги девушки прошлепали по деревянному полу. – Черт! – Она нагнулась и начала спешно вытирать разлившуюся воду. – Соседи меня убьют! – Ее голый зад сверкал белой кожей. – Черт! – Она отжала тряпку над унитазом и снова нагнулась. Подол халата снова пополз вверх.

– Давайте, помогу, – предложил Джордан. Девушка посмотрела на него, пожала плечами и отдала тряпку. Красный лак на ее ногтях уже начинал облезать. Собирая с пола воду, Джордан думал о шлюхе из соседней квартиры.

– Я Кэнди, если кому интересно, – сказала девушка. Джордан обернулся. Он представил ее в рыжем парике, черных чулках и мини-юбке.

– Я Левий, а это Джордан, – сказал его отец. Джордан выжал тряпку над унитазом и вымыл руки. Когда он вышел из ванной, Кэнди рассказывала о том, как пришла к Рему.

– Почему вы остались? – спросил ее Левий.

– Вы представляете, что это за дом? – Она опустила глаза. Поднялась на ноги и принесла конверт. – Вот. Рем оставил мне это.

– Господь прощает тебя? – прочитал Левий.

– Угу. И еще денег. – Кэнди покраснела. – Не подумайте ничего плохого о своем друге. Ну, в смысле меня… Я ведь… В общем… Врачи дали мне не больше года, поэтому… Раз уж… – Нужные слова так и не пришли ей на ум.

– Все нормально, – успокоил ее Левий.

– Нет. – Она покачала головой и посмотрела на Левия. – Вы не против, если я закурю?

– Курите.

Ее наманикюренные пальцы дрожали. Она чиркнула зажигалкой раз пять и лишь на шестой смогла раскурить дешевую сигарету.

– То, что не убивает, делает нас сильнее, – грустно улыбнулась она, выдохнула синий дым и зашлась кашлем. Кровь наполнила рот. Она закрыла глаза, заставляя себя проглотить ее. – Удивительно, как быстро мы ко всему привыкаем. За последний год я напилась столько крови и спермы, что если бы не рак, то, наверное, поправилась бы на треть. – Она снова затянулась. Джордан ждал, что ее скрутит новый приступ кашля, но его не последовало.

– У каждого человека своя история, – сказал ей Левий.

– Это уж точно!

Еще одна затяжка.

– Рем не говорил, чем занимался последнее время?

– Нет, но могу вас заверить, пил он по-черному.

– Пил?

Кэнди махнула рукой в сторону составленных под столом пустых бутылок. В вырезе халата мелькнула грудь, и Джордан успел разглядеть большой темно-коричневый сосок. Но это умирающее тело уже не волновало его. Ему почем-то представлялись маленькие черви, поселившиеся в груди этой девушки и пожирающие ее заживо. Пустые бутылки под столом были и то куда более волнительным зрелищем, чем грудь Кэнди.

– Ну, дядя Рем! – прошептал Джордан. Левий бросил на него строгий взгляд.

– Мне кажется, – сказала Кэнди, – ваш друг был очень усталым. Не физически, как это бывает от работы, а морально. Когда зудит что-то в груди и не дает заснуть.

– Она помолчала и добавила, словно боясь, что ей не поверят. – Уж я-то знаю, как это бывает.

– Правда? – Левий мерил ее своим тяжелым взглядом.

– Когда я пришла к нему, – сказала Кэнди, глядя в пустоту перед собой. – Я… В общем… Рем сжег себе руку. Раскалил докрасна чайник на плите и прикоснулся к железу ладонью. Не знаю зачем, но мне кажется, он хотел причинить себе боль.

– Боль?

– Ну, да. Когда понимаешь, что не можешь ничего изменить, то начинаешь ненавидеть себя с такой силой, что боль – это единственное, что может вернуть тебя в чувство. – Кэнди затушила сигарету и закурила еще одну. – Иногда, падая вниз, хочется, чтобы земля приближалась быстрее. Понимаете?

– Рем не был болен.

– А вы думаете, больным может быть только тело?

Левий помрачнел.

– Не стой, как истукан, – сказал он Джордану. – Сходи, расспроси соседей. Может, они что-нибудь знают.

Кэнди улыбнулась, и Джордан заставил себя улыбнуться в ответ.

На стук в дверь вышла пожилая женщина в дурацком чепчике. Зубной протез, вместо того, чтобы вставить в рот, она держала в руках.

– Кого говорите? – глуховато переспросила старуха. – Священника? Рема? – Она что-то пережевывала, несуществующими зубами. – Не знаю я. Не-зна-ю! Что? Вон в той квартире живет монашка, у нее и спросите.

Дверь закрылась. Джордан постучал в другую.

– Господи боже! – послышалось с другой стороны. Звякнула цепочка. Щелкнул замок, но дверь не открыли. – Кто там? – резко спросил женский голос.

– Здравствуйте. – Джордан помялся с ноги на ногу. – Я пришел поговорить о святом отце, живущем с вами по соседству.

– Господь мой, пастырь мой, на тебя полагаюсь… – забубнила женщина. Она распахнула дверь и встала в проеме, словно готовясь получить нож под ребра. Джордан безответно улыбнулся ей.

– Священник, – сказал он, указывая на дверь в квартиру Рема. – Он жил вон там…

– Нет его! Блудница поселилась в квартире той!

– А вы не подскажете, чем он занимался в последнее время?

– В последнее время? Он что, умер?

– Погиб.

– Боже мой! – Монашка с силой захлопнула дверь.

– Вам не нужно меня бояться! – прокричал Джордан.

– А я и не боюсь тебя! – Монашка закрылась в ванной и включила воду. – Бояться нужно судного дня, а людей… Людей незачем бояться. НЕ-ЗА-ЧЕМ! – Она сняла платок и начала расчесывать свои длинные седеющие волосы.

– Я всего лишь хотел… – Джордан смолк. Здоровенный негр прошел мимо него, улыбаясь ровным рядом золотых зубов.

– Хочешь вмазаться, сопляк? – спросил он. Джордан покачал головой. – Может быть, девочку?

– Нет, спасибо.

Негр поднял вверх свою густую бровь и громко засмеялся. Эха не было. Лишь только смех, рожденный золотым ртом.

Следующая дверь – поток брани и не к месту вежливая просьба не беспокоить, когда люди спят.

Следующая – тишина.

Следующая – нет, Джордан не хотел знать, что происходит в этой квартире.

Следующая. Неужели в этом доме все еще кто-то не закрывает двери? Джордан заглянул внутрь. Мухи. Запах жареной картошки. Кровать. Голая женщина с резиновым членом черного цвета между ног. Промежность ее гладко выбрита. Грудь какая-то маленькая и обвисшая. Кожа чистая, но то ли из-за света, то ли от природы с желтым отливом. Синяки под глазами. Веки сжеванные. Взгляд томный.

– Почему ты так долго? – прошептала она дрожащим голосом. – Видишь, я уже вся теку!

– Простите. – Джордан взялся за ручку.

– Куда же ты?! – Женщина неестественно резво поднялась с кровати. – Такой милый! Такой свежий! – Она застонала. Блестящая струйка скатилась по торчавшему из ее тела резиновому члену. – Разве ты не видишь, что это знак свыше? Тысячи дверей, и ты входишь именно в ту, что оставлена незапертой. Для тебя не запертой. – Женщина приближалась к Джордану, вытянув свои тощие руки. – Обними же меня, любимый!

– Изыди! – Перекрестил ее Джордан.

– О, да! – застонала женщина. – Все, что захочешь! – Резиновый член выскользнул из ее тела и упал на пол, но она не заметила этого. – Обними же свою мамочку и давай займемся тем, ради чего ты сюда пришел!

– Черт! – Джордан захлопнул дверь, навалившись на нее спиной.

– Нет, не уходи! – закричала женщина. – Я долго тебя ждала! Так долго оставляла замок открытым! – Она скреблась в закрытую дверь. – Как же ты не понимаешь, что это судьба?! – Упав на колени, женщина заскулила.

Джордан дрожал.

– Ну, дядя Рем! – шептал он. – Ну, дядя Рем!

Собравшись с духом, Джордан подошел к другой двери. Нет. Там, похоже, никого. Серая мышь пробежала у него под ногами. Черная кошка, выскочив из-за угла, распушила хвост и побежала за мышью. Мяяяяяуу! И снова никакого эха.

– Ну, дядя Рем!

– Кто такой дядя Рем? – спросил Джордана детский голос. Он обернулся. Дверь, в которую он собирался постучать, была открыта, но он никого не видел. – Я здесь, – сказала ему маленькая девочка. На груди ее белого платья засыхали капли черничного сока.

– Кто ты?

– Я?! – Голубые глаза девочки расширились от чувства собственной важности. – Триш. – Она набрала в легкие побольше воздуха. – То есть Патриция. – Ее маленькие кулачки уперлись в бедра. – А ты?

– Джордан.

– Джордан, – повторила девочка. Белокурый локон упал ей на глаза. – Пф! – Сдула она его. – Я не знаю никого с именем Джордан, и дядя Рем не живет здесь.

– Он священник и жил в другом конце коридора.

– Священник. – Девочка нахмурилась. – Такой высокий, дарит конфеты и рассказывает сказки?

Джордан улыбнулся, и девочка сочла, что это «да». Ее лицо просияло, но тут же снова стало серьезным.

– Он мой друг, – с гордостью заявила она.

– Друг?

– Да. Он рассказал мне много сказок и подарил много сладких конфет. – Девочка помрачнела и опустила глаза. – Мама говорит, что если я буду есть много сладкого, то растолстею, и никто не захочет взять меня в жены. – Ее губы надулись. – Но я все равно ем.

Джордан снова улыбнулся, отыскал в кармане жвачку и протянул ей.

– Хочешь?

– Я вообще-то тебя не знаю, но… – Девочка поджала губы, борясь с искушением. – Но… – Она огляделась по сторонам. – Но раз никто не видит… – Она схватила жвачку и спрятала в кармане. – Хочешь посмотреть, как я танцую? – Она сделала изящное па. – Понравилось?

– И это все?

– Я маленькая и пока только учусь! – Она деловито топнула ножкой. Джордан напомнил ей о Реме. – Он научил меня молиться! – Девочка сложила на груди руки и что-то зашептала. Несколько секунд ее голубые глаза были закрыты. – Подожди! – замахала она руками и убежала в комнату. – Вот, – сказала она, протягивая Джордану фотографию какой-то женщины. – Святой отец дал мне ее и просил молиться за эту женщину вместе с ним.

– И кто она?

– Я не знаю. Он же твой дядя!

– Да. Ты права.

– Да. Я права. – Девочка снова нахмурилась. – А ты не знаешь, когда он снова придет?

– Придет?

– Ну, да! Конфеты и сказки! – Девочка неловко хлопнула в ладоши.

– Он… Он переехал.

– Как и мой папа?

– Что?

– Я говорю, мой папа тоже куда-то переехал, и мы с мамой не знаем куда.

Черная кошка снова пробежала по коридору. Всплеснув руками, девочка схватила ее за хвост и потащила домой.

Кэнди посмотрела на фотографию и покачала головой.

– Нет. Никогда раньше не видела, – сказала она.

Они закрыли квартиру и вышли на улицу. Машина недовольно заурчала. Единственная церковь в городе была серой и невзрачной, как и все вокруг. Пожилой священник был лыс, как куриное яйцо. Свечи коптили. Пожилая женщина сидела в самом темном углу на иссохшей скамейке и что-то тихо шептала, раскачиваясь в такт слышимой лишь ей одной мелодии.

– Останьтесь здесь, – велел священник Кэнди и Джордану.

– Мой сын имеет право знать, – возразил Левий.

– Расскажешь ему после, если сочтешь нужным.

Несколько свечей потухли. Невидимые сквозь мозаику птицы стучались крыльями в окна.

– Это все из-за меня, – сказала Кэнди, когда они с Джорданом уселись на ближайшей к алтарю скамье. – Священник узнал меня и поэтому не пустил.

– Что?

– Нет. Не подумай, будто он меня… Просто… Дело в исповеди, понимаешь? – Стеклянные глаза Кэнди смотрели на алтарь. – Я думала, что если исповедуюсь, то мне будет легче умереть. Я рассказала ему всю свою жизнь, а он… Знаешь, меня никто никогда не слушал так, как он. Даже мать. Когда я узнала о болезни, то позвонила ей. Мне нужно было выговориться. Я говорила и плакала. Плакала и говорила. А потом… Черт! Потом я услышала в трубке ее храп. Она так ничего и не поняла. Позвонила через две недели и спросила, как у меня дела. Конечно, я ничего ей не сказала. Наплела какую-то чушь и повесила трубку. Потом пришла сюда. Народа не было. Священник спросил, не хочу ли я исповедоваться. Я сказала, что не знаю, с чего начать, а он сказал, начни с того, что считаешь нужным. Я рассказала обо всем, что считала нужным, а потом спросила, что мне делать, святой отец? Он велел мне перечитать по десять раз какие-то главы из библии и поститься. И все, спросила я. А как же: господь прощает тебя и все в таком духе? Знаешь, что он мне ответил? Гм! Для начала ты должна простить сама себя. Черт! У меня нет времени, чтобы прощать себя. Ненавижу!

– Священники всего лишь люди.

– Рем был другим.

– Рема больше нет.

– И где, спрашивается, был Бог?

– Там же, где он был, когда умирал и его сын.

– Ты просто молод.

– А ты просто шлюха.

Кэнди фыркнула и пересела на другую скамью.

– Рем был болен, – сказал Левию лысый священник. – Демоны проникли в его голову и обманули чувства.

– Одержимость?

– Зло. Он видел его слишком много. Добрые ангелы покинули его.

– Рем всегда служил церкви, святой отец.

– Но даже идеальная машина может сломаться. – В глазах священника появился укор. – Почему вы не приехали, когда я написал вам первое письмо?

– У нас были дела.

– Разве мальчишка посвящен?

– Он сильнее, чем кажется.

– Все добрые и злые ангелы обладают силой преобразовывать наши тела. Их сила значительнее всякой телесной силы. – Священник положил руку на плечо Левия. – Скольких демонов ты видел?

– Достаточно.

– Не забывай. Теперь это и твоя ноша. Там, где демоны действуют, там они и прибывают.

– Я должен узнать, что случилось с Ремом.

– Должен кому?

– Себе. – Левий достал фотографию женщины. – Вы знаете ее?

– Она умерла.

– Рем молился за нее.

– Рем спас ее ребенка.

– Но не смог спасти ее.

– Слишком много демонов, Левий.

– Блудница?

– Такая же, как та женщина, что ты привел с собой.

– Она умирает, святой отец.

– На все воля божья.

– Джордан тоже должен был умереть.

– Но ты оказался рядом.

– Слишком долгая история.

– Не повторяй ошибок Рема. Не замыкайся внутри своих страхов.

– Рем знал мою историю.

– Рем мертв.

– Джордан знает мою историю и, надеюсь, переживет меня.

– Ты готов доверить ее мальчишке?

– Я готов доверить ему свою жизнь.

– А душу?

– Душа в руках того, кто ее создал.

– Никогда не забывай об этом. Потому что демоны могут говорить правду, так как знают, что внимающие им воспринимают только слова, но не выполняют сказанного. Не думай, что послание к Коринфянам относится к нам всем.

– Я знаю то, что я знаю.

– Демоны могут обитать по неисповедимому промыслу Бога как в людях, которые находятся в божьей благодати, так и в таких, которые стоят вне ее.

– Рем причинял себе боль.

– Я слышал, что Рем потерял рассудок.

– А что думаете об этом вы, святой отец?

– Ты слышал об ученике святого Мартина?

– Он изгонял бесов.

– Он просил бога вселить в него беса, чтобы избавиться от тщеславия.

– Рем не был тщеславным.

– Сколько прошло лет с вашей последней встречи?

– Пять.

– Это большой срок, Левий.

– Я в это не верю.

– У каждого из нас есть свои проступки. У каждого из нас есть знания о проступках других. Иногда этого достаточно.

– Слишком много слов, святой отец, но слишком мало действия.

– Иногда нужно уметь повиноваться.

– А иногда принимать решения.

Лысый священник тяжело вздохнул.

– Я передам тебе дневник Рема, – сказал он. – Это все, что я могу сделать для тебя.

«Творить чудеса есть дар благодати, рожденный в благодати».

Джордан знал этот почерк. Мелкий, без малейшего наклона. Да. Этот почерк принадлежал Рему, и именно с этих слов начинался его дневник.

– Настольная книга инквизитора? – спросила Кэнди, садясь рядом на деревянные ступени.

– В основном экзорцизм.

– Экзо… Чего?

– Не важно. – Джордан убрал дневник Рема.

Стоя возле окна, управляющий отеля наблюдал за ними.

– Интересно, о чем он думает?

– Кто?

Джордан указал глазами на управляющего.

– Тебе не все равно?

– Если он думает о нас, то нет.

– А что он может думать о нас? – Кэнди поправила свой рыжий парик.

– Ты – шлюха, отец – священник, я – негр.

– И что? – Кэнди пожала плечами и закурила сигарету.

– В прошлый раз он решил, что мы с отцом… Ну…

– Гомосексуалисты?

– В общем, да.

– Скажи ему, что это не так.

– Теперь нас уже трое.

– Хочешь, чтобы я сказала ему об этом?

– Нет.

– Почему?

– Потому что ты…

– Шлюха? – Кэнди недовольно фыркнула. – Послушай, мальчик, если я кому-то подставляла за деньги свой зад, то это не значит, что я уже не могу обходиться без этого.

– Я буду присматривать за тобой.

– Да сколько угодно! – Кэнди отшвырнула недокуренную сигарету и поднялась на ноги.

– Куда ты?

– Пойду прогуляюсь.

Управляющий отошел от окна.

– Не говори мне, что эта парочка нормальная, – сказал он дочери.

Джин смыла с тарелки моющее средство и пожала плечами.

– И не говори, что этот негр тебе не симпатичен! Я видел, как ты ворковала с ним в прошлый раз!

И снова Джин пожала худыми плечами. Домыв посуду, она ушла в свою комнату и выглянула в окно. Кэнди стояла на краю кукурузного поля, глядя в его бескрайнюю зеленую даль. Ее рыжие волосы блестели на солнце. Худые ноги казались неестественно длинными. И эта бледная кожа! Джин злорадно представила прыщи и веснушки. Что Джордан мог найти в этой женщине? А, может быть, это его отец привез ее? Джин отыскала в шкафу бинокль, который купила пару лет назад, чтобы подглядывать за приглянувшимися ей постояльцами. Черт! Она досадно прикусила губу. Нет. Прыщей у Кэнди не было. Больше. Ее пышная грудь натягивала топ, отпечатывая под тканью пару набухших сосков. Нет. Джордан слишком молод для нее! Джин бросила бинокль и открыла шкаф. К черту нарядные платья! Эта баба, на краю кукурузного поля, одета, как дешевая шлюха, но тем не менее Джордан и его отец взяли ее с собой. Джин отыскала туфли с самым высоким каблуком, надела самую короткую юбку и самый узкий топ. Повертелась перед зеркалом, взяла бинокль и снова посмотрела на Кэнди. Теперь отец. Джин выглянула из комнаты. Никого. Каблуки цокали слишком громко, и ей пришлось снять туфли. Улица. Теплый ветер забрался под юбку, поднимая подол. Джин вспомнила, что не переодела трусики, но возвращаться уже не хотелось. Проще одернуть подол.

– Привет! – Она улыбнулась Джордану, вспомнила об отце и посмотрела на окна конторы. Туфли все еще были у нее в руках. – Черт!

Джордан улыбнулся.

– Люблю гулять босиком, – соврала Джин. – А ты?

– Нет.

– Ну и черт с ним! – Она снова посмотрела на окна конторы. – Там, за домами, есть пара скамеек… Сам понимаешь, отец и все такое…

Джин опустила голову, разглядывая туфли в своих руках. Джордан поднялся на ноги. Кукурузные листья шелестели на ветру.

– Слишком жаркое лето, – сказала Джин, выбирая стоявшую в тени скамейку. Она села, скрестила ноги и мечтательно закрыла глаза. – Мне нравится ночь, Джордан. День для работы, забот и рутины, а ночь… Гмуу… Ночь должна волновать. Она создана для любви, секса. Ты занимался когда-нибудь любовью под звездами? Знаешь, это очень чувственно, словно тысячи маленьких глаз наблюдают за тобой.

– Тебе нравится, когда на тебя смотрят?

– Не люди, Джордан. Звезды – это… Это что-то большее. Что-то бестелесное, не обремененное плотскими фантазиями. Ты смотришь на них и понимаешь, насколько мелочными были твои дневные проблемы.

– Причем тут секс?

– Я не говорю про секс. Я говорю про любовь, нежность, страсть. Секс – это всего лишь инстинкт. Механика, без которой мы, наверное бы, вымерли. И знаешь почему, Джордан? Потому что мы боимся любить. – Джин открыла глаза и улыбнулась. – А звезды не боятся. И когда ты лежишь под ночным небом и слышишь, как бьется твое собственное сердце, ты тоже перестаешь бояться. Потому что любовь – это единственное, что важно для тебя в этот момент. Любовь и страсть. И звезды улыбаются тебе…

Глава первая

Шел 1922 год.

Кадиллак подпрыгивал на ухабистой дороге, вызывая икоту. Вечерело. Водитель включил фары. Желтое пятно света замаячило перед капотом, словно солнечный зайчик, за которым бегает глупый котенок. Девушка. Она сидела на заднем сиденье, и Дени, водитель, чувствовал запах ее дорогих духов. Черная вуаль скрывала верхнюю часть ее лица. Открытыми были лишь губы. Длинный мундштук и сигарета. Затяжка. Синий дым из приоткрытого рта. Дени заставил себя смотреть на дорогу. Деревьев по бокам становилась все больше. Их зеленые листья шелестели на ветру. А небо продолжало темнеть…

Поместье миссис Леон. Чернокожий мальчик заглянул в машину и побежал открывать ворота. Высокие кованые створы были слишком тяжелыми для него, и Дени видел, как скользят босые ноги мальчишки.

– Давай помогу, – сказал он, выйдя из машины.

– Нет, синьор! Нет! – Замотал головой мальчишка. Его черная, лоснящаяся от пота спина хранила на себе отпечатки плети.

– Никто не увидит, – пообещал Дени. Мальчишка запрокинул голову, посмотрел ему в глаза и вытер ладонью пот с лица.

– Вы очень добрый, синьор. – Он снова начал толкать тяжелые створы.

– А ты еще слишком мал, – сказал Дени, налегая на ворота плечом. Они действительно были тяжелыми, и Дени поразился, откуда в мальчишке было столько силы, чтобы сдвинуть их с места.

– За фонтаном направо! – прокричал ему негритенок, когда Дени уже проезжал мимо него. – Там можете оставить машину.

Вот и весь день, подумал Дени. Рядом с пыльным «Паккардом» остановился новенький «Форд-Т». Водитель в тройке помог выйти высокой женщине в вечернем платье. Она взяла его под руку, и они ушли. Дени закурил, разглядывая приютившийся в тени «Студебекер» с разноцветным балдахином. На фоне остальных машин с жестяным кузовом он выглядел доисторическим мамонтом, потешаясь над которым, можно было убить какое-то время.

– А разве вы не пойдете в дом? – спросил Дени подбежавший негритенок.

– Я всего лишь водитель.

Негритенок просиял.

– Это хорошо! – сказал он, подобрал выброшенный Дени окурок и затянулся. Щеки его вздулись, глаза вылезли из орбит. Он попытался сдержать кашель, но не смог. Дени рассмеялся. – Какие крепкие! – пожаловался негритенок, тяжело вздохнул и снова затянулся. Новый приступ кашля и слезы из покрасневших глаз. – Ух! – Негритенок зажал ладонями уши. Дени хохотал. Третья затяжка. Казалось, негритенку нравится веселить своего нового друга.

– А твои родители знают о том, какие фокусы ты здесь проделываешь? – спросил Дени сквозь смех. Негритенок покачал головой, выбросил окурок и убежал. Его голые пятки сверкали в сумерках неестественной белизной. Дени вышел из машины и огляделся. День выдался слишком жарким, и его рубашка была мокрой от пота. Журчавшая в фонтане вода напоминала о свежести и прохладе. Ее струи стекали по бронзовым лепесткам распустившейся розы, из центра которой и бил фонтан. На губах Дени ощущалась соль, а лицо зудело от дорожной пыли и пота. Большой дом с белыми каменными колоннами своими размерами и мощью мог подавить всякого, кто вступит на его порог. Циркулярные арки переплетались между собой. Массивная мраморная лестница вела в портик с колоннами, в глубине которого находились парадные двери. Крыша была двухскатной с треугольным фронтоном над портиком. Видали и получше, подумал Дени. Барельефы, чертежи, вдохновение…. Где-то здесь должен быть бассейн или пруд. Думал Дени, надеясь, что до наступления сумерек ему удастся умыться или, если повезет, то и искупаться. Он вспомнил о негритенке. Послал к черту большой слоеный торт, претендовавший называться домом, и отправился на поиски мальчишки. Он нашел его недалеко от двух этажного цилиндрического строения, облицованного мрамором и увенчанного куполом. Негритенок стоял возле скромного каменного надгробия, и глаза его были закрыты. Дени тронул его за плечо. Негритенок вздрогнул и попытался вырваться. Когда он понял, что убежать ему не удастся, он упал на колени и начал просить прощения.

– Я всего лишь хотел помыться, – сказал ему Дени.

– По… по… помыться? – Негритенок поднял голову и просиял. – А, это вы. Простите, сеньор, что не узнал.

– Что ты здесь делал?

– Ничего.

На надгробие было выбито имя и дата жизни.

– Бенджамин? Это твой отец?

– Да, сеньор. Мадам Себила говорит, что он был хорошим любовником, поэтому должен лежать здесь.

– Мадам Себила?

– Миссис Леон.

Дени вспомнил следы плети на спине негритенка.

– Матери у тебя, конечно, нет?

– Нет, сеньор.

Дени закурил, покрутил в руках пачку и предложил сигарету негритенку.

– Как насчет того, чтобы мне где-нибудь помыться, сын Бенджамина?

– В доме есть хорошие ванны, сеньор.

– Э, нет. В доме я такой же изгой, как и ты.

– Вы можете искупаться в пруду.

– А как насчет бассейна?

– Бассейн рядом с домом, сеньор!

– Думаю, я готов рискнуть.

Негритенок провел его по аллее дикого винограда, заставил свернуть в заросли эвкалипта и вывел на поляну, где наливались соком красные бутоны мака. В центре поляны стояла статуя из белого мрамора. Грудь Афродиты была обнажена, искушая идеальными пропорциями.

– Идите прямо, сеньор, и никуда не сворачивайте! – сказал негритенок. Дени хмыкнул и заставил себя отвести взгляд от Афродиты.

Белый мрамор бассейна начинался сразу, как только заканчивались владения зрелых лилий и жимолости. Растительный мир подобрался к нему так близко, что сделай Дени еще один неосторожный шаг, и голубая вода скрыла бы его с головой. Пара стрекоз затаилась, присев на голову каменного купидона. Дени боязливо глянул на сводчатые окна дома. Нет. Никто, похоже, его не заметил. Замысловатая форма бассейна скрыла от Дени спуск в воду.

– К черту приличия! – буркнул он, снимая рубашку. Оставшись нагишом, он разбежался и прыгнул в бассейн. Теплая вода облизала тело. – Кайф! – Дени перевернулся на спину, набрал полные легкие воздуха и замер. Залившая уши вода гудела тишиной. Небо темнело, напоминая о предстоящей ночи. Две девушки в изрядном подпитии вышли из дома.

– Похоже, мы заблудились, – икнула одна из них.

– Ну и черт с ним! – икнула вторая и поцеловала первую в губы.

– Что это только что было? – спросила первая, шатаясь, толи от вина, толи от поцелуя.

Вторая засмеялась, подтянула к поясу подол длинного платья и побежала вдоль бассейна. Когда мрамор под ногами закончился, она остановилась и тупо уставилась на поляну жимолости и лилий.

– Все. Дорога кончилась! – объявила она и снова икнула. Одежда Дени попалась ей под ноги. – Это что еще за… – Она приложила руку к груди, пытаясь не икать.

– Что там, Мередит? – ее подруга, пошатываясь, шла к ней.

– Не знаю, – она подняла пропахшую потом рубашку. Ее узкие ноздри неестественно раздулись, втягивая исходивший от рубашки запах. – Пахнет самцом, – заявила она.

– Правда? – ее подруга подцепила ногой брюки. – Может быть, их специально оставили здесь?

Она икнула.

– Что если это должна быть какая-нибудь игра?

– Игра? – Мередит подняла мужские трусы и приложила их к бедрам. – Не хочешь примерить?

– Они, должно быть, грязные, – скривилась подруга.

– А, что если суть игры именно в этом? – Мередит стянула свои трусики и, едва не упав в бассейн, натянула трусы Дени.

– Ну, как?

– Что как?

– Что-нибудь изменилось?

– Где?

– Там.

– Не знаю.

– Может быть, спросим Себилу, что все это значит?

– Может быть…

Они обнялись и ушли в дом.

Дени выбрался из бассейна. Черные кружевные трусы Мередит лежали поверх его рубашки. Он вспомнил, как она ее нюхала. Пахнет самцом. Черт! Дени скомкал ее трусы и втянул носом их запах. Пахнет сукой. Он выбросил их в бассейн и натянул брюки. Теперь вернуться в машину и попытаться уснуть. Или же нет? В сводчатых окнах дома горел свет. Что за люди собрались там? Дени подкрался к одному из окон и заглянул внутрь. Никого. Он вспомнил про дверь, из которой пришла Мередит. Вспомнил запах ее тела.

– Мой отец был хорошим любовником, поэтому должен лежать здесь, – звенели в голове слова негритенка. Плеть в невидимой руке хлестала его черную спину. Раб. Такой же, как и он – Дени. Звонкий смех Мередит. Икота. Запахи и тени. Нет. Дени тряхнул головой. Это всего лишь ночь. А сладкий запах… Где-то здесь, должно быть, растет ваниль. Чернокожая девушка в нижнем белье с пристегнутым сзади белым заячьим хвостиком пробежала за окном. Кто она? Нет, он не хочет этого знать. Или же хочет? Дени подошел к двери и повернул ручку. Запахи? Тени? Шорохи? Всего лишь дом! Он прикрыл за собой дверь и прислушался. Где-то звенел женский смех. Что он здесь делает? А что ему делать там, на улице? Дени крался вдоль стен, словно вор, хотя он и не собирался ничего красть. Всего лишь утолить интерес. Увидеть то, что видеть не должен. Узнать. Заглянуть за край ширмы этого большого дома. Громоздкая мебель. Мозаичный пол. Резные колонны, с тысячью глаз, следящих за ним. Высокие своды над головой… К черту декорации! Он хочет увидеть душу этого дома. Его плоть без прикрас и одежды. Дени остановился. Мозаика под ногами сменилась древними письменами и изречениями. Черный мрамор был отполирован до блеска. Композиции на стенах изображали ужас и смятение. Запечатленные на них люди закрывались руками, прятались друг за друга, молились стоя на коленях. Идеальные лица. Идеальный трепет. Сотни напуганных глаз и мимик. И никакой надежды. Лишь только страх и отчаяние. Дени подумал, что художник, нарисовавший все это, был либо безумец, либо гений. Потому что, глядя на все эти композиции, Дени сам начинал испытывать ужас и смятение. И снова женский смех, совершенно неестественный в окружении всех этих лиц. И теперь одно из них принадлежало Дени. Ему казалось, что стоит присмотреться, и он увидит его – свое лицо – среди сотен других. Он станет их частью. Крупицей этого ужаса. И останется здесь навсегда. Прячась за спины других или молясь на коленях, зная, что спасения не будет, потому что Спаситель мертв. Сброшен в жерло вулкана, и серый пепел его плоти летит с неба на головы просящих. Дени тряхнул головой. Нет. Ничего не изменилось. Лишь двери, которые всегда были закрыты, теперь распахнулись перед ним. И лился оттуда свет. И смеялись там женщины. И были новые письмена на черном мраморе пола. И новые композиции, рожденные кистью безумца. И страсть, с которой сотни людей отдавались друг другу. И не было различий в полах и расах. Мужчины обнимали мужчин. Женщины целовали женщин. И диковинные твари выглядывали из зарослей. И ничто не стояло на месте. Безумный хоровод плоти рождал новые и новые картины. Вымершие много веков назад виды животных совокуплялись в тени кипарисов. Меж стеблей нежных гардений сновали змеи, сбрасывая свою кожу. Птицы вили гнезда на ветвях высоких деревьев. Из золотистых рек выползали рептилии. Зеленые побеги разламывали желтые камни. Распускались цветы. Рождались бабочки. Пчелы и стрекозы. Приматы вскармливали своих детенышей. Жуткие гримасы обезображивали лица рожающих женщин. И где-то далеко таяли снежные вершины. Журчащие ручьи бежали с гор, рождая новые реки. Серебряные рыбы выпрыгивали из воды, переливаясь на солнце тысячью бликов. Темнокожие пловцы ныряли с лодок, доставая с морского дна жемчуг, чтобы подарить его своим возлюбленным. Десятки наложниц танцевали для своих господ. Толстые евнухи наводили порядок в гаремах. Страстные поцелуи сменялись оральными ласками. Старые мужья вожделенно наблюдали за оргиями своих жен. Хаос рождал порядок. И в порядке снова рождался хаос. Беременные женщины в свадебных нарядах. Совращенные монахини. Священники, забавляющиеся с маленькими детьми. Семейный ужин и молитвы. Проповеди и паломники. Костры и пытки. Инквизиция. Раскаленные камни в руках неверных. Искушение, грех. Раскаянье и прощение. Верность, рожденная во лжи. Ложь, рожденная в верности. Чаша в руках богини с двумя парами глаз, одни из которых завязаны, а другие смотрят на провинившегося. Языки пламени, обжигающие пах. Розги, рассекающие спину. Соленый пот на обнаженной груди. Чернокожая женщина с белым заячьим хвостиком. Плеть в мужских руках и кровь на черной спине. Безумие в глазах собравшихся. Вот она – душа этого дома. Вот оно – его сердце. Дени узнал Мередит. Она лежала на спине, а какой-то мужчина зубами стягивал с нее мужские трусы. Ее звонкий смех тонул где-то в высоких сводах. Какая-то женщина в лисьей маске, зажатая между двух мужчин, рыдала и просила остановиться. Другая женщина гладила ее по спине и подбадривала разгоряченных мужчин. Странные пары извивались на мягких коврах. Мужчины, похожие в своей красоте на женщин. Женщины, желавшие стать мужчинами. Они любили и ненавидели друг друга, а чернокожие рабы пытались угодить им, исполнить любые желания. И где-то, среди всей этой обезумевшей страсти, Дени увидел Ив. Лицо ее скрывала все та же вуаль. Прозрачные одежды окутывали тело. Стройная. С полной грудью и длинными ногами. Она держала за руку высокую женщину, чьи карие глаза холодно наблюдали за происходящим. Казалось, что они видели уже все и ничто не удивит их. Ничто не выведет из равновесия. Казалось, что плоть для нее – не более чем камень, из которого выстроен этот дом. Она просто смотрит, и ничто ее не трогает, кроме девушки, которую она держит за руку. Кроме Ив.

Дени вздрогнул. Негритенок стучал в окно, махая ему рукой. В его больших черных глазах был ужас. Он что-то кричал, но Дени не слышал его. В голове была пустота. Ватные ноги отказывались повиноваться.

– Уходите оттуда, сеньор! Уходите! – надрывался негритенок, а Дени видел лишь как открывается его рот, рождая какие-то слова. Он вжался в стену, чтобы не упасть. Грудь обожгла боль. Дышал ли он все это время, как вошел в открытые двери? Да и сколько прошло времени?

– Уходите оттуда, сеньор! – услышал он, наконец, голос негритенка. Эти слова заполнили пустоту в сознании, и он поплелся к выходу.

Ночь выдалась жаркой. Самцы цикад стрекотали где-то в кустарнике, а звезд на небе становилось все больше и больше. Сочная жимолость под ногами была мягкой и в темноте напоминала ковер. Дени курил. Вены на его висках вздулись и пульсировали. Невидящие глаза вглядывались в ночной полумрак. Видения, запахи, звуки, казалось, что они пронзают насквозь. Плоть, страсть, безумие – все это проникло в него и осталось где-то под кожей. Мир внутри мира. Жизнь внутри жизни. Они извивались и стонали. Маленькие черви порока, как глисты у животных, лекарство от которых – укол в желудок и десять кубиков спирта. Ноги у козленка подгибаются. Он блеет и пытается скакать. Пытается и падает. Падает и снова пытается. И все это – его маленькая жизнь. Жизнь внутри огромного мира. Мира, о котором козленок совершенно ничего не знает. Ладони Дени взмокли. Ты думаешь, что знаешь жизнь, но жизнь удивляет тебя снова и снова. Дени забрался в машину.

– Хочешь посидеть за рулем? – спросил он негритенка, и тот довольно закивал головой. Дени подождал, пока негритенок вдоволь наиграется, и достал из бумажника фотографию своей жены. Яркое калифорнийское солнце. Светлые волосы. Ситцевое платье. Округлый живот. Сейчас все это казалось каким-то глупым и нереальным.

– Что скажешь? – спросил Дени, протягивая фотографию негритенку.

– Эта девушка очень красивая, сеньор!

– Правда?

– Да, сеньор. Она такая… Такая… Такая белая! – Негритенок вытаращил свои большие глаза.

– Вот как? – Дени хотел улыбнуться, но мышцы лица почему-то не слушались его. – Это моя жена.

– Значит, вам очень повезло, сеньор! Любить такую женщину – это… Это… Это… – Негритенок досадливо вздохнул, не в силах найти нужных слов.

– Скорее не ее. – Дени отвернулся, глядя в темноту за окном. – Я люблю ребенка, который растет в ней.

Негритенок помрачнел. Они замолчали. Дени почему-то попытался вспомнить всех женщин, что у него были. Их лица, тела, стоны. Такие разные и такие одинаковые, черт бы их побрал! Они пахнут ванилью днем и потом ночью. Умные или глупые, стоит оказаться с ними в постели, и все они шепчут одно и то же. Даже их движения. Словно все они выпускницы одной школы женщин.

– У тебя есть имя? – спросил Дени заскучавшего негритенка.