Глава третья

– У каждого человека есть своя история. Ты держишь ребенка на руках, смотришь за окно и видишь девушку, с которой готов прожить всю свою долбаную жизнь. Она улыбается тебе. Ребенок улыбается тебе. Его крохотные ручки тянутся к твоим волосам. Ветер за окном шелестит зеленой листвой. Яркое солнце бликует в оконных стеклах. По длинному коридору ходят молоденькие медсестры в белых халатах. Ты подходишь к двери. Берешься за ручку. И вдруг понимаешь, что уже не держишь ребенка. Его больше нет в твоих руках. Нет девушки за окном. Нет медсестер. Никого нет. Ты один в этом длинном сером коридоре. И под ногами вытертый коричневый линолеум с рисунком в виде ромбика. И сон кончается. Ты лежишь на кровати, смотришь в потолок и не думаешь ни о чем. Да и о чем думать, черт возьми?! Ничего нет! Какая-то баба спит рядом. Смотришь на ее голый зад. Слышишь, как она пукает сквозь сон. Вспоминаешь кунилингус и сдерживаешь тошноту. Сигареты кончились. Находишь пепельницу. Находишь пару больших окурков. Зажигалка с портретом Че Гевары. Hasta la viktotia! Patria o muerte! Кольца синего дыма летят к потолку. Мухи жужжат. Все мы умрем вдали от своих идеалов. А день за окном обещает быть солнечным и жарким. Влетевшая бабочка порхает по мебели, живя понятной лишь ей одной жизнью. Да. Любовь и смерть в чем-то схожи. Оба состояния заставляют любить жизнь. Любовь и смерть – драма, без которой все мы не более чем набор костей, обтянутых мясом. И еще страсть. Она, как любовь – либо есть, либо нет. И жизнь ее понятна лишь ей одной. Ты смотришь на человека, и что-то внутри тебя говорит, что он именно тот, которого ты искал. И хочется жить. И хочется знать, что он рядом. И вот ты идешь рядом с ней и стараешься не думать о том, что это когда-нибудь закончится. Девушка за окном, но ее рука в твоей руке. И солнце все такое же яркое и теплое. Познакомь ее с друзьями. Расскажи о ней родственникам. Отведи ее в клуб, купи себе пива и смотри, как она танцует. А какой-то пьяный козел из твоих знакомых, будет неустанно твердить тебе: на кого ты меняешь друзей?! Скажи ему, чтобы он заткнулся. Выведи на улицу и ударь в челюсть. Пусть полежит и проспится. Вернись в клуб. Возьми еще пива. Вечер только начинается. Ты идешь с ней по парку, и жизнь прекрасна. Где-то далеко гудят сирены. Обнимаешь ее за талию. Целуешь в губы. Она шутит, и вы смеетесь. А полицейские допрашивают собравшихся в клубе людей. Ты здороваешься с одним из них, а он надевает на тебя наручники и читает твои права. Какого черта?! – кричишь ты, но тут же смолкаешь, видя, как коронеры запихивают в мешок тело парня, с которым ты час назад немного повздорил. Кто-то забил его до смерти ногами, а люди говорят, что видели только вашу с ним ссору. Тебя сажают в камеру, а девушка, да та самая, которую ты любил, уходит к другому. И кто-то другой покупает себе пиво и смотрит, как она танцует. Поставь себя на ее место, и ненависть сменится пониманием. Тебя отпустят через месяц. Скажут: извини, вышла ошибка, ты свободен. Но нет. Теперь ты ни хрена не свободен. Твои собственные чувства берут тебя в заложники, и никакой выкуп не сможет помочь. Ожидание превращается в пытку. Но чего ты ждешь? Ответ приходит, когда ты встречаешь виновника своего ареста. Да. Теперь ты знаешь, чего ждал. Теперь ты знаешь, что ждать осталось недолго. Ночь. Поднимись по старой скрипучей лестнице. Убей сначала его жену, чтобы не видела она, как умирает ее ребенок. Кровь. Женщина все еще смотрит на тебя. Выстрели ей в глаз, чтобы на этот раз пуля не срикошетила от лобной доли. Теперь ребенок. Он лежит в детской кроватке и что-то лопочет. Хлоп. Все, не смотри больше на это тельце. У этой трагедии есть лишь одно лицо. Бледное, с выпученными глазами и исколотыми венами. Выстрели ему в колено. Теперь в живот. Его мать с ножом для рубки мяса стоит в дверях позади тебя. Ты можешь убить и ее, но она говорит тебе спасибо. Забери у нее нож. Скажи, что она свободна. Дождись, когда за ней закроется дверь. Теперь вернись к ее сыну и закончи то, ради чего ты сюда пришел. Все. Боли нет. Ждать нечего. Вокруг пустота. Внутри пустота. Теплый ветер качает лиственные деревья. Садись в машину и гони на восток. Подальше от смерти. Подальше от этого гиблого места. Тебя будут искать, думаешь ты, но тебя никто не ищет. Та женщина, та усталая седая мать, она никому ничего не сказала. Но разве это важно? Нет. Ты останавливаешься в незнакомом городе за тысячи километров от своего дома. Заказываешь у официантки кофе и гамбургер. Она смотрит на тебя и спрашивает о твоих планах на вечер. Ты говоришь, что вечером тебя здесь уже не будет. А она говорит, что ты мог бы задержаться на ночь. Постельное белье пахнет лавандой. Вы лежите в кровати и пускаете к потолку кольца сигаретного дыма. Сквозь грязное окно видно полную луну кувшиночного цвета. Бледные облака плывут по небу. Ребенок в соседней комнате просыпается и начинает плакать. Официантка уходит его успокоить. Встаешь с кровати и одеваешься. К черту прощания. Скрипит дверь. Будущего нет. Прошлого нет. Ты идешь по улице и думаешь о смерти. Двенадцать способов убить себя. Двенадцать надежд, рожденных безнадегой. Плач. Он заставляет тебя остановиться. Детский плач. Здесь. В эту ночь. Среди мусорных контейнеров и запахов протухшей рыбы. Ребенок. Младенец. Кто-то выбросил его, не потрудившись даже перевязать пуповину. Ты смотришь по сторонам, пытаясь отыскать его мать. Но ее нет. Черт! Снимаешь куртку и заворачиваешь в нее младенца. Он спит на заднем сиденье твоей машины, а ты ищешь какой-нибудь монастырь или церковь. Заводишь мотор. Едешь. Стучишь в дверь. Теперь положить ребенка на ступени и уйти. Но ты не уходишь. Что, если никто не откроет? Что если никто не заметит спящего ребенка, и он умрет здесь, в эту ночь от холода или от зубов бродячих собак? Скрипят петли. Лысеющий священник смотрит на тебя, а ты все еще держишь младенца в руках и не можешь отдать. Помнишь свой сон? Помнишь коридор, медсестер и лето за окном? Вы проходите в монастырь. Священник заваривает чай. Ты говоришь, почему ты здесь, а он говорит, что понимает твое желание избавиться от ребенка. Нет, говоришь ты, не понимаете. И рассказываешь ему историю своей жизни. «Из меня получится плохой отец, отче», – говоришь ты, закуривая сигарету. А священник говорит, что прощает тебе твои грехи. Говорит, что господь любит тебя и дал тебе второй шанс, чтобы изменить свою жизнь. И ты плачешь. Плачешь, потому что в этом действительно есть смысл. Плачешь, потому что монашка дает тебе вымытого, завернутого в пеленки ребенка, который жив благодаря тебе. Он спит, а ты чувствуешь на своем лице его дыхание. Чувствуешь и понимаешь, что не сможешь оставить его. Никогда. Страх. Ты поднимаешь глаза на священника и спрашиваешь, куда вам теперь идти. А он сжимает твое плечо и говорит, что покажет путь. И ты веришь ему. И страха нет…

Левий замолчал. Ветер, врываясь в открытое окно старенького седана, трепал его седеющие волосы. Джордан. Он сидел рядом, бездумно наблюдая за монотонностью кукурузных полей вдоль дороги. Тишина. Сейчас она была куда полезнее, чем тысячи ненужных слов. Мили. Спидометр накручивал их, сжирая дорожное полотно, оставляя на нем частички резины и память о пройденном пути в виде сменившихся цифр на одометре. Горный тоннель. Левий остановился в технической зоне и включил аварийные огни. Старые пружины багажника скрипнули. Два букета живых цветов. Четное число. Левий и Джордан возложили их у входа в тоннель.

– Спи спокойно, святой отец.

Теперь могила. Когда-нибудь они вернутся в родной город Рема. Когда-нибудь, но не сейчас.

– Я всегда думал, что Рем мой крестный, – сказал Джордан.

– Он и был им.

– Сейчас мне кажется, что он был чем-то большим.

– Возможно, ты прав.

– Я знаю, что я прав. – Джордан надел очки, чтобы Левий не видел подступивших слез. – Спи спокойно, дядя Рем.

Они вернулись в машину. Мотор заурчал устало и как-то неохотно.

– Думаю, скоро придется ставить машину на ремонт, – заметил Джордан.

– Все в этом мире нужно рано или поздно ремонтировать. – Левий включил передачу.

Тоннель поглотил старенький седан, чтобы через четверть часа выплюнуть его с другой стороны.

– Найди дешевый отель, – сказал Левий. – Нам нужно остановиться и подумать.

Тощий управляющий трепетно пересчитал деньги и вручил им ключи. Святой отец и чернокожий мальчишка. Кого он только не видал за время работы здесь. Он позвал свою дочь и велел ей присматривать за этой парочкой.

– Думаешь, они… – Она смущенно хихикнула.

– Черт их знает! – Управляющий сплюнул себе под ноги.

Джин покраснела и убежала в свою комнату. Еще одно разочарование. Десятки людей останавливаются в этом отеле, и хоть бы один из них положил на нее глаз. Она вспомнила темнокожего парня и недовольно фыркнула. Его спутник. Священник. Снова «пррррфф»! Джин открыла платяной шкаф и с грустью посмотрела на свои нарядные платья. Нет. Сегодня она однозначно останется в джинсах и футболке.

– Джинджер! – позвал ее отец.

– Чертов старикашка! – буркнула она, пряча пачку сигарет.

На кухне что-то подгорело, и теперь эта вонь разносилась по всем помещениям.

– Разве я не говорил тебе присматривать за плитой? – бушевал отец. – Что за баба из тебя вырастет, если ты все еще так и не научилась готовить?!

– Да кому я нужна-то в этой глуши?

– Что?

– Я говорю…

– Цыц!

Джин прикусила губу. На столе ее ждала охапка моркови, из которой отец собирался приготовить какой-то пирог.

– Почему бы тебе не жениться на кухарке? – Джин взяла нож и неловко начала нашинковывать морковь.

– Я все слышал, – сказал ей отец.

– Я серьезно. Ты только представь, если ты женишься на кухарке, мы сможем снова готовить для постояльцев еду.

– Нет.

– Вы поженитесь и отправитесь в какое-нибудь свадебное путешествие. Ты и кухарка. А я пока присмотрю за отелем.

– Уж ты присмотришь.

– Присмотрю. А когда вы вернетесь, я подарю вам внука.

Отец чертыхнулся и что-то недовольно заворчал. Джин засмеялась. Закончив с морковью, она вышла на улицу. Мокрая челка прилипла ко лбу. Теплый ветер качал уродливую пальму посреди пыльного дворика. «Я состарюсь и умру здесь, – подумала Джин. – Умру, и меня закопают под этой долбаной пальмой!». Хлопнула дверь, ведущая в один из номеров. Пожилая пара, таща чемодан, направилась к своей машине.

– Уже уезжаете? – подбежала к ним Джин. Морщинистая женщина улыбнулась ей и начала звать свою собаку.

– Пуфи, дорогая, ну где же ты там? Сколько можно прихорашиваться перед зеркалом? Здесь никто тебя не видит!

Белая болонка выбежала из номера и деловито гавкнула.

– Я тебя вижу, – цыкнула Джин, когда собака проходила мимо нее.

– Какой остроумный ребенок, – скривилась хозяйка болонки, пытаясь выдавить из себя добродушную улыбку. – Какой остроумный… – Она подхватила питомца на руки и поспешила спрятать его в машине.

– Я не кусаюсь, – крикнула Джин.

Постояльцы уехали, оставив в память о себе клубы пыли и недоеденный ужин. Одна из тарелок стояла на полу и предназначалась, судя по всему, для Пуфи.

– Подумать только! – ворчала Джин, собирая объедки в мусорный пакет. – Собака чище, чем ее хозяева.

Она сняла постельное белье, пропахшее какими-то мазями, скорее всего, от радикулита, и отнесла в прачечную. Сменила полотенца в ванной. Заглянула в унитаз, насыпала в него хлорки и брезгливо смыла. Старый пылесос загудел, нехотя засасывая грязь с ковра. В торшере перегорела лампочка. Маленький паучок свил паутину под потолком. Джин посмотрела на него и решила сохранить ему жизнь. Если кого-то это волнует, то пусть сами размазывают его о стену тапкой или газетой «Таймс». Джин заглянула в выдвижные ящики. Нет. Эта парочка ничего не оставила на память. Больше. Они даже присвоили себе полотенца из ванной. Ну, да ладно. Пусть это останется на их совести. Так же как многие вещи, которые оставляют некоторые рассеянные постояльцы. Журналы «Хастлер». Частные фотографии. Записки типа: любимому Джо от Эдди. Прокладки. Накладные груди. Надувные лифчики. Одна парочка оставила как-то даже набор фалоимитаторов. Кассеты с порно. Обручальные кольца, которые кто-то, по-видимому, впопыхах прятал под подушки. Именные зажигалки. Шариковые ручки. Нижнее белье с надписями «целовать сюда» или «снимать вниз». Однажды Джин нашла пакетик с марихуаной, и отец долго не мог понять, почему его дочь разговаривает на кухне с мертвой курицей. Вспомнив об этом, Джин рассмеялась. Она закрыла номер и вышла на улицу. Приглянувшийся ей чернокожий парень сидел на деревянных ступеньках, листая какую-то книгу.

– Уже закончили? – спросила его Джин.

Джордан вопросительно посмотрел на нее.

– Ну… – смутилась Джин, пытаясь изобразить половой акт.

– Дура, что ли?! – обиделся Джордан. – Левий мой отец.

– А! Так вы не…

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Джордан достал пачку сигарет и закурил. Джин покосилась на окна конторы, убедилась, что отца там нет, села рядом и спросила сигарету.

– Тебя как зовут? – спросила она, пытаясь пустить несколько колец.

– Джордан.

– А имя?

– Это и есть имя.

– Что, отец поклонник баскетбола?

– Немного.

– Мой тоже. – Джин вздохнула и протянула руку. – Я Джин.

Джордан улыбнулся.

– Джин – это типа тот, кто сидит в лампе, или типа Джинджер?

– А как бы ты хотел?

Джордан смерил ее снисходительным взглядом.

– Что?

– Ничего.

– Тогда не смотри на меня так.

– Как?

– Как будто я все еще ребенок!

– А разве нет?

– Нет. – Джин отвернулась, беспечно глядя, как красное солнце садится за горизонтом. – Я, между прочим, уже дважды занималась сексом.

– Одна или с мужчиной?

– Конечно, с мужчиной. – Она недовольно фыркнула. – С двумя. Разными.

– Думала, что они заберут тебя отсюда?

– С чего ты взял?

– А это не так?

– Нет. – Джин посмотрела на Джордона и шмыгнула носом. – Ну, если только чуть-чуть.

– А у меня никогда не было дома.

– Совсем?

– Совсем.

– Такого не бывает.

– Откуда тебе знать, что бывает, а что нет?

– У всех есть дом.

– Тогда мой – это вон тот седан. Как себя помню, мы с отцом куда-то едем и едем.

– Твой отец проповедник?

– Можно и так сказать.

– Наверно, это здорово. Я имею в виду, все время куда-то ехать.

– Не знаю. Иногда мы останавливались у дяди Рема, и мне нравилось думать, что это и есть наш дом.

– А твоя мать?

– Я не знал ее.

– Я тоже не знала свою мать. Отец говорил, что она сбежала с одним из постояльцев, когда мне исполнилось два года.

– Да. Дерьмо случается.

– Я бы тоже сбежала.

– От отца?

– От всего.

– Дядя Рем говорил, что как бы далеко мы не бежали, нам никогда не скрыться от своей сути.

– Пошел к черту твой дядя Рем!

– Не говори так.

– Ничего личного, просто все эти советы хороши до тех пор, пока это дерьмо не случится с тобой.

– Тебя никто не держит здесь.

– Да? И куда мне ехать? Кто меня возьмет? Ты?

– Может быть, позже.

– Всегда так!

Джин поднялась на ноги и пошла к конторке, за окном которой появился ее отец.

Рем говорил:

– Счастье – это не более чем абстракция, условность. Сладкий нектар, собранный нами из цветов жизни. Любовь? Любовь – это набор переменных, которые вечно меняют свое значение. Коллекция чувств и эмоций, в которой никогда не будет определенного порядка. Слишком сложное уравнение, результат которого – хаос. Лишь страсть неизменна в этом мире. Ее невозможно подделать и придумать. Она в глазах. В сердце. В душе. Художники, архитекторы, политики, музыканты, писатели, физики, математики и просто влюбленные: все их шедевры и поступки – это их страсть. Их одержимость. Она – альфа и омега этого мира. Наши творения. Наша жизнь…

Добрая четверть часа потребовалась Левию, чтобы вскрыть замок в квартиру Рема. Шлюха, бесшумно выскользнув из соседней двери, застала взломщиков врасплох и потребовала двадцатку за свое молчание. Откуда-то сверху доносились утробные звуки блюющего человека. Чья-то семейная ссора разбудила младенца, и тот надрывался, пытаясь перекричать своих родителей.

– Почему дядя Рем жил здесь? – шепотом спросил Джордан.

– Не знаю. – Левий повернул ручку. Стальная цепочка с другой стороны не позволила ему широко открыть дверь. – Это что еще за черт?

– Кто там? – послышался женский голос. У нее была тяжелая усталая поступь. – Что вы себе позволяете?! – вспылила она, увидев открытую дверь.

Левий представился. Показал удостоверение священнослужителя.

– Простите, – сказал он. – Нам, должно быть, назвали неверный адрес.

Женщина сняла цепочку.

– Вы друзья Рема? – спросила она.

– А вы его знали?

– Это его квартира. – Женщина жестом пригласила их войти. В распахнувшемся подоле халата мелькнула щетинистая промежность.

– Даже после смерти дядя Рем не перестает меня удивлять, – шепнул Джордан отцу. Его взгляд скользнул по комнате и остановился на столе, где на пустую банку из-под консервированных помидор был надет рыжий парик. – Надеюсь, это ваше? – спросил он девушку.

– Это? – Она провела рукой по своим черным волосам, постриженным так коротко, что они, должно быть, кололи ей пальцы.

– Это мое. – Она вздохнула. На вид ей было не больше двадцати пяти. – В больницах никогда толком не умели лечить.

Джордан кивнул. Его взгляд невольно опускался к вырезу халата на груди девушки, из которого, того и гляди, готовы были вывалиться ее пышные груди. «Такие худые ноги и такой бюст!» – подумал он. Левий кашлянул.

– Давно вы живете здесь? – спросил он девушку. Она повернулась к нему. Короткий подол халата снова на мгновение распахнулся. Джордан улыбнулся. Бедра у нее тоже были что надо. Шумевшая вода полилась через края ванной.

– Черт! – Босые ноги девушки прошлепали по деревянному полу. – Черт! – Она нагнулась и начала спешно вытирать разлившуюся воду. – Соседи меня убьют! – Ее голый зад сверкал белой кожей. – Черт! – Она отжала тряпку над унитазом и снова нагнулась. Подол халата снова пополз вверх.

– Давайте, помогу, – предложил Джордан. Девушка посмотрела на него, пожала плечами и отдала тряпку. Красный лак на ее ногтях уже начинал облезать. Собирая с пола воду, Джордан думал о шлюхе из соседней квартиры.

– Я Кэнди, если кому интересно, – сказала девушка. Джордан обернулся. Он представил ее в рыжем парике, черных чулках и мини-юбке.

– Я Левий, а это Джордан, – сказал его отец. Джордан выжал тряпку над унитазом и вымыл руки. Когда он вышел из ванной, Кэнди рассказывала о том, как пришла к Рему.

– Почему вы остались? – спросил ее Левий.

– Вы представляете, что это за дом? – Она опустила глаза. Поднялась на ноги и принесла конверт. – Вот. Рем оставил мне это.

– Господь прощает тебя? – прочитал Левий.

– Угу. И еще денег. – Кэнди покраснела. – Не подумайте ничего плохого о своем друге. Ну, в смысле меня… Я ведь… В общем… Врачи дали мне не больше года, поэтому… Раз уж… – Нужные слова так и не пришли ей на ум.

– Все нормально, – успокоил ее Левий.

– Нет. – Она покачала головой и посмотрела на Левия. – Вы не против, если я закурю?

– Курите.

Ее наманикюренные пальцы дрожали. Она чиркнула зажигалкой раз пять и лишь на шестой смогла раскурить дешевую сигарету.

– То, что не убивает, делает нас сильнее, – грустно улыбнулась она, выдохнула синий дым и зашлась кашлем. Кровь наполнила рот. Она закрыла глаза, заставляя себя проглотить ее. – Удивительно, как быстро мы ко всему привыкаем. За последний год я напилась столько крови и спермы, что если бы не рак, то, наверное, поправилась бы на треть. – Она снова затянулась. Джордан ждал, что ее скрутит новый приступ кашля, но его не последовало.

– У каждого человека своя история, – сказал ей Левий.

– Это уж точно!

Еще одна затяжка.

– Рем не говорил, чем занимался последнее время?

– Нет, но могу вас заверить, пил он по-черному.

– Пил?

Кэнди махнула рукой в сторону составленных под столом пустых бутылок. В вырезе халата мелькнула грудь, и Джордан успел разглядеть большой темно-коричневый сосок. Но это умирающее тело уже не волновало его. Ему почем-то представлялись маленькие черви, поселившиеся в груди этой девушки и пожирающие ее заживо. Пустые бутылки под столом были и то куда более волнительным зрелищем, чем грудь Кэнди.

– Ну, дядя Рем! – прошептал Джордан. Левий бросил на него строгий взгляд.

– Мне кажется, – сказала Кэнди, – ваш друг был очень усталым. Не физически, как это бывает от работы, а морально. Когда зудит что-то в груди и не дает заснуть.

– Она помолчала и добавила, словно боясь, что ей не поверят. – Уж я-то знаю, как это бывает.

– Правда? – Левий мерил ее своим тяжелым взглядом.

– Когда я пришла к нему, – сказала Кэнди, глядя в пустоту перед собой. – Я… В общем… Рем сжег себе руку. Раскалил докрасна чайник на плите и прикоснулся к железу ладонью. Не знаю зачем, но мне кажется, он хотел причинить себе боль.

– Боль?

– Ну, да. Когда понимаешь, что не можешь ничего изменить, то начинаешь ненавидеть себя с такой силой, что боль – это единственное, что может вернуть тебя в чувство. – Кэнди затушила сигарету и закурила еще одну. – Иногда, падая вниз, хочется, чтобы земля приближалась быстрее. Понимаете?

– Рем не был болен.

– А вы думаете, больным может быть только тело?

Левий помрачнел.

– Не стой, как истукан, – сказал он Джордану. – Сходи, расспроси соседей. Может, они что-нибудь знают.

Кэнди улыбнулась, и Джордан заставил себя улыбнуться в ответ.

На стук в дверь вышла пожилая женщина в дурацком чепчике. Зубной протез, вместо того, чтобы вставить в рот, она держала в руках.

– Кого говорите? – глуховато переспросила старуха. – Священника? Рема? – Она что-то пережевывала, несуществующими зубами. – Не знаю я. Не-зна-ю! Что? Вон в той квартире живет монашка, у нее и спросите.

Дверь закрылась. Джордан постучал в другую.

– Господи боже! – послышалось с другой стороны. Звякнула цепочка. Щелкнул замок, но дверь не открыли. – Кто там? – резко спросил женский голос.

– Здравствуйте. – Джордан помялся с ноги на ногу. – Я пришел поговорить о святом отце, живущем с вами по соседству.

– Господь мой, пастырь мой, на тебя полагаюсь… – забубнила женщина. Она распахнула дверь и встала в проеме, словно готовясь получить нож под ребра. Джордан безответно улыбнулся ей.

– Священник, – сказал он, указывая на дверь в квартиру Рема. – Он жил вон там…

– Нет его! Блудница поселилась в квартире той!

– А вы не подскажете, чем он занимался в последнее время?

– В последнее время? Он что, умер?

– Погиб.

– Боже мой! – Монашка с силой захлопнула дверь.

– Вам не нужно меня бояться! – прокричал Джордан.

– А я и не боюсь тебя! – Монашка закрылась в ванной и включила воду. – Бояться нужно судного дня, а людей… Людей незачем бояться. НЕ-ЗА-ЧЕМ! – Она сняла платок и начала расчесывать свои длинные седеющие волосы.

– Я всего лишь хотел… – Джордан смолк. Здоровенный негр прошел мимо него, улыбаясь ровным рядом золотых зубов.

– Хочешь вмазаться, сопляк? – спросил он. Джордан покачал головой. – Может быть, девочку?

– Нет, спасибо.

Негр поднял вверх свою густую бровь и громко засмеялся. Эха не было. Лишь только смех, рожденный золотым ртом.

Следующая дверь – поток брани и не к месту вежливая просьба не беспокоить, когда люди спят.

Следующая – тишина.

Следующая – нет, Джордан не хотел знать, что происходит в этой квартире.

Следующая. Неужели в этом доме все еще кто-то не закрывает двери? Джордан заглянул внутрь. Мухи. Запах жареной картошки. Кровать. Голая женщина с резиновым членом черного цвета между ног. Промежность ее гладко выбрита. Грудь какая-то маленькая и обвисшая. Кожа чистая, но то ли из-за света, то ли от природы с желтым отливом. Синяки под глазами. Веки сжеванные. Взгляд томный.

– Почему ты так долго? – прошептала она дрожащим голосом. – Видишь, я уже вся теку!

– Простите. – Джордан взялся за ручку.

– Куда же ты?! – Женщина неестественно резво поднялась с кровати. – Такой милый! Такой свежий! – Она застонала. Блестящая струйка скатилась по торчавшему из ее тела резиновому члену. – Разве ты не видишь, что это знак свыше? Тысячи дверей, и ты входишь именно в ту, что оставлена незапертой. Для тебя не запертой. – Женщина приближалась к Джордану, вытянув свои тощие руки. – Обними же меня, любимый!

– Изыди! – Перекрестил ее Джордан.

– О, да! – застонала женщина. – Все, что захочешь! – Резиновый член выскользнул из ее тела и упал на пол, но она не заметила этого. – Обними же свою мамочку и давай займемся тем, ради чего ты сюда пришел!

– Черт! – Джордан захлопнул дверь, навалившись на нее спиной.

– Нет, не уходи! – закричала женщина. – Я долго тебя ждала! Так долго оставляла замок открытым! – Она скреблась в закрытую дверь. – Как же ты не понимаешь, что это судьба?! – Упав на колени, женщина заскулила.

Джордан дрожал.

– Ну, дядя Рем! – шептал он. – Ну, дядя Рем!

Собравшись с духом, Джордан подошел к другой двери. Нет. Там, похоже, никого. Серая мышь пробежала у него под ногами. Черная кошка, выскочив из-за угла, распушила хвост и побежала за мышью. Мяяяяяуу! И снова никакого эха.

– Ну, дядя Рем!

– Кто такой дядя Рем? – спросил Джордана детский голос. Он обернулся. Дверь, в которую он собирался постучать, была открыта, но он никого не видел. – Я здесь, – сказала ему маленькая девочка. На груди ее белого платья засыхали капли черничного сока.

– Кто ты?

– Я?! – Голубые глаза девочки расширились от чувства собственной важности. – Триш. – Она набрала в легкие побольше воздуха. – То есть Патриция. – Ее маленькие кулачки уперлись в бедра. – А ты?

– Джордан.

– Джордан, – повторила девочка. Белокурый локон упал ей на глаза. – Пф! – Сдула она его. – Я не знаю никого с именем Джордан, и дядя Рем не живет здесь.

– Он священник и жил в другом конце коридора.

– Священник. – Девочка нахмурилась. – Такой высокий, дарит конфеты и рассказывает сказки?

Джордан улыбнулся, и девочка сочла, что это «да». Ее лицо просияло, но тут же снова стало серьезным.

– Он мой друг, – с гордостью заявила она.

– Друг?

– Да. Он рассказал мне много сказок и подарил много сладких конфет. – Девочка помрачнела и опустила глаза. – Мама говорит, что если я буду есть много сладкого, то растолстею, и никто не захочет взять меня в жены. – Ее губы надулись. – Но я все равно ем.

Джордан снова улыбнулся, отыскал в кармане жвачку и протянул ей.

– Хочешь?

– Я вообще-то тебя не знаю, но… – Девочка поджала губы, борясь с искушением. – Но… – Она огляделась по сторонам. – Но раз никто не видит… – Она схватила жвачку и спрятала в кармане. – Хочешь посмотреть, как я танцую? – Она сделала изящное па. – Понравилось?

– И это все?

– Я маленькая и пока только учусь! – Она деловито топнула ножкой. Джордан напомнил ей о Реме. – Он научил меня молиться! – Девочка сложила на груди руки и что-то зашептала. Несколько секунд ее голубые глаза были закрыты. – Подожди! – замахала она руками и убежала в комнату. – Вот, – сказала она, протягивая Джордану фотографию какой-то женщины. – Святой отец дал мне ее и просил молиться за эту женщину вместе с ним.

– И кто она?

– Я не знаю. Он же твой дядя!

– Да. Ты права.

– Да. Я права. – Девочка снова нахмурилась. – А ты не знаешь, когда он снова придет?

– Придет?

– Ну, да! Конфеты и сказки! – Девочка неловко хлопнула в ладоши.

– Он… Он переехал.

– Как и мой папа?

– Что?

– Я говорю, мой папа тоже куда-то переехал, и мы с мамой не знаем куда.

Черная кошка снова пробежала по коридору. Всплеснув руками, девочка схватила ее за хвост и потащила домой.

Кэнди посмотрела на фотографию и покачала головой.

– Нет. Никогда раньше не видела, – сказала она.

Они закрыли квартиру и вышли на улицу. Машина недовольно заурчала. Единственная церковь в городе была серой и невзрачной, как и все вокруг. Пожилой священник был лыс, как куриное яйцо. Свечи коптили. Пожилая женщина сидела в самом темном углу на иссохшей скамейке и что-то тихо шептала, раскачиваясь в такт слышимой лишь ей одной мелодии.

– Останьтесь здесь, – велел священник Кэнди и Джордану.

– Мой сын имеет право знать, – возразил Левий.

– Расскажешь ему после, если сочтешь нужным.

Несколько свечей потухли. Невидимые сквозь мозаику птицы стучались крыльями в окна.

– Это все из-за меня, – сказала Кэнди, когда они с Джорданом уселись на ближайшей к алтарю скамье. – Священник узнал меня и поэтому не пустил.

– Что?

– Нет. Не подумай, будто он меня… Просто… Дело в исповеди, понимаешь? – Стеклянные глаза Кэнди смотрели на алтарь.