САСШ. Вашингтон

Март 1929 года

Мистер Вандербильт ходил по кабинету от стены к окну, готовый рычать и ругаться как павиан из зоосада. Хоть зима и кончилась, а вид за окном был самый рождественский – крупные снежинки планировали с серого неба, деревья в парке, укутанные снегом, смотрелись как рисунки с поздравительного открытого письма или плаката Армии Спасения, только не смотрел миллионер на заснеженную землю, не думал о младенце Христе…

Мало ему неприятностей на бирже… Так еще и большевики! Вот от кого главные неприятности! Что экономическая нестабильность? Пустяки, система преодолеет их, не в первый раз, а большевики – вот главное зло!

Лезут и лезут, лезут и лезут!

Его скверные предчувствия сбылись. Большевики и впрямь не успокоились. Напротив, появились в Турции. Свершившийся факт! Не домысел! Они даже не скрывали своих намерений. Турецкие газеты писали о помощи Советов в строительстве железной дороги в этом районе. Глупая, никчемная маскировка!

Только от этого ничуть не легче. Нечем остановить красные орды! Нечем!

Установка профессора Тесла взорвалась, хорошо хоть, сам изобретатель уцелел, ладит сейчас новую при щедром его финансировании, но он не Господь Бог, ему время нужно… Французы? Что ж, это вариант, спасибо Чарльзу… Только не придется ли ему так же уговаривать французского президента, как он уговаривает своего?

А большевики ждать не собираются. У них все бегом да с опережением графика… Хорошо было предкам в Европе лет двести назад. У каждого барона своя дружина, а он, хотя несравненно богаче любого европейского короля, не имеет своей армии и ничего не может поделать…

Миллионер ударил кулаком по случившемуся по пути столу. От сотрясения телефон звякнул, словно несмело напомнил хозяину о своем существовании.

Миллионер остановился, и телефон тоже замер, словно испугался того, что сделал.

– Правильно! – сказал мистер Вандербильт, глядя на изящно изогнутую трубку с рожком микрофона. – Верно! У меня нет солдат, чтоб воевать с большевиками, но у Америки они есть! Я не смогу воевать с Турцией, но Америка сможет!

Он сорвал трубку и на память набрал телефонный номер госсекретаря.

– Мистер Стимонс? Добрый день… Это… Спасибо, что узнали… Мне нужно переговорить с вами и с президентом. И чем скорее, тем лучше… Для кого лучше? Для всех нас…

Два дня спустя, сидя в «Роллс-Ройсе», направляющемся в Белый Дом, мистер Вандербильт смотрел на город, невольно отмечая то, чего в нем никогда не было – очереди безработных к кухням Армии Спасения.

Жалости к этим людям он не испытывал. Отчего-то больше думалось о том, что каждый из тех, кто сейчас, запорошенный снегом, стоит в ожидании миски бесплатной похлебки, сжимая в бессильном отчаянии кулачонки, может взять в руки камень или револьвер и встать под красный большевистский флаг.

Возможно, президент думает так же, тогда ему будет легче…

Правда, определенности тут пока не было.

Газеты сообщали, что именно сейчас конгресс изучал возможности СССР как партнера по выходу из охватившего страну несчастья. Советы могли помочь САСШ удержаться и не рухнуть в финансовую пропасть, влив свое золото в обмен на заводы и технологии…

Страна стояла на развилке, и миллионер готов был бросить свою гирю на нужную чашу весов.

Решение, которое примет президент, должно опираться на серьезные аргументы… Он погладил элегантный портфель крокодиловой кожи, в котором лежали очень серьезные аргументы.

Они встретились в Овальном кабинете. Два человека, от которых многое зависело в этом мире. Обменявшись рукопожатием, сели по разные стороны стола.

– Мистер президент! – сказал гость, выдержав небольшую паузу. – Я буду краток и конкретен. У меня есть определенные интересы в России, и мои люди, собирающие там информацию, сообщили, что у большевиков появилось новое оружие. Точнее оружие нового типа. Я не стану много говорить, ибо опасность слишком близка. Я просто покажу вам кое-что…

Открыв портфель, он выложил на президентский стол обрезок водопроводной трубы и большевистскую саблю. Пару секунд он, словно заправский престидижитатор, убеждающий зрителей, что нет в его действиях никакого колдовства, держал их перед глазами президента.

– Это действующий макет. Посмотрите, что он может.

Вырастив на глазах зрителей из рукоятки «кукурузный лист», он в три движения разделал кусок железа на несколько коротких обрезков. Разогнав дым перед лицом, президент невозмутимо подержал один из них и передал госсекретарю. Тот вежливо покачал головой. С действием большевистского оружия миллионер ознакомил его на день раньше.

– Продолжайте, мистер Вандербильт. Вы говорили об угрозе, но пока это похоже на цирк…

– В настоящее время большевики закончили сборку установки гораздо больших размеров и большей мощности.

– Вы уверены, что это возможно?

Президент Гувер подержал в руке рукоятку от большевистской сабли.

– Не всегда большое работает так же эффективно, как и маленькое.

– Поверьте, господин президент, работает.

Он выложил перед президентом глянцево блестевшие фотографии, на которых Джомолунгма уменьшалась почти на треть. Черно-белые снимки показывали, как это происходило, передавая ощущение буйства стихии. Гувер раздвинул их на столешнице и вопросительно посмотрел на гостя.

– Это, господин президент, результат действия нашей аналогичной экспериментальной установки, созданной профессором Тесла и работающей по такому же принципу. Как видите, гора, высотой около десяти километров, стала меньше почти на треть…

Президент чуть приподнял бровь и оттолкнул снимки в сторону. Мистер Вандербильт ждал чего угодно, но не такого.

– В нашей стране нет таких гор!

Он не нашелся, что ответить, и оттого сказал правду.

– Конечно, господин президент. Эта гора находится в Индии.

Гувер откинулся в кресле и посмотрел на собеседника каким-то новым взглядом.

– Вы сильно рисковали, взяв на себя решение разрушить что-то на территории Британской империи, – медленно сказал он. – Я удивлен, что англичане еще не заявили нам протест…

Он встал из-за стола…

– Напомню вам, мистер Вандербильт, что прерогатива межгосударственных отношений закреплена нашей Конституцией за конгрессом и президентом САСШ!

Миллионер только дернул головой, словно лошадь, укушенная мухой, да сжал кулаки.

– Я знаю это, господин президент, и с уважением отношусь к нашим законам. Но если бы я этого не сделал, у большевиков, возможно, уже сегодня была бы стартовая площадка для рывка в космос….

– Почему это плохо для Америки? Объясните мне… Большевики сидят у себя и до нас им никак не добраться, даже на аэроплане! Скорее своим беспокойством вы должны были поделиться с европейскими державами…

– Времена меняются, господин президент. И очень быстро. А что касается вашей уверенности, что до большевиков далеко, то оно ошибочно. Мне известно, что у большевиков в настоящее время есть человек, немец, который предложил им создать устройство, способное летать выше и дальше всех существующих в настоящее время летательных аппаратов.

Президент и госсекретарь переглянулись.

– Ракета? Это интересно…

– Ракета, – подтвердил миллионер. – Действие нового оружия не имеет ограничения по дальности, но оно достаточно громоздко и неповоротливо. Однако, чтобы держать под прицелом установки весь мир, достаточно поднять её над Землей. Именно это и хотят сделать большевики.

Президент нахмурился.

– Постойте… Я потерял нить… При чем тут гора? Зачем большевикам гора?

Чем больше раздражался президент, тем спокойнее становился Вандербильт. В эти секунды он чувствовал себя неизмеримо умнее президента САСШ. Приятное, черт побери, ощущение!

– Современные ракеты не в состоянии поднять и вывести на околоземную орбиту сколько-нибудь значительный груз. Поэтому, какую бы гениальную ракету ни изобрел немец, она не сможет поднять над землей несколько десятков тонн оборудования. Возникает замкнутый круг – чем больше мы хотим загрузить ракету полезным грузом, тем больше должно быть горючего. Чем больше горючего, тем тяжелее ракета, тем меньше она может взять полезного груза.

Президент кивнул. В этих словах была логика, и он её чувствовал.

– Для того чтоб разорвать этот круг, придумали ставить разгонные системы, – продолжил миллионер. – Экономя топливо, они еще на земле разгоняют ракету и подбрасывают в воздух. Соответственно, чем выше такая система поднимет ракету над землей, тем больший груз может доставить ракета на орбиту. Все просто…

Президент кивнул.

– Логично, что самое лучшее место для такой системы – самая высокая гора. Гора Джомолунгма! Поэтому я и разрушил гору, невзирая на политические последствия.

Услышав знакомое слово, президент сразу почувствовал себя в своей стихии. Гипноз научных фраз развеялся, улетучился.

– Не думаю, что в этом была необходимость. Британия, разумеется, ни за что не пошла бы на то, чтоб предоставить большевикам возможность что-то делать на своей территории.

Миллионер хотел было возразить, что большевики в своей политике не очень-то оглядываются на окружающих, и что вся их политика сама по себе ведет к конфликтам и революциям, но сдержался. Пока они с президентом понимали друг друга, и портить это понимание не стоило.

– Возможно… Но я предпочел решить вопрос радикально. В конце концов, что может помешать большевикам поднять восстание в Индии уже через неделю? Ничего! Англичане так обходятся с туземцами, что впору удивляться, что земля еще не горит под их ногами. А теперь это просто незачем делать…

– Стало быть, вы британцам еще и услугу оказали?

Миллионер не принял шутливого тона, вздохнул и продолжил уже тише.

– Как бы то ни было, я ошибся в расчетах… Разрушение Джомолунгмы не остановило большевиков. Они переориентировались на Турецкий Большой Арарат.

– А что остановило вас? – чуть насмешливо поинтересовался Гувер. Он все еще не верил в то, что только что услышал. – Что помешало вам обойтись с Араратом так же, как и с Джомолунгмой?

– Только одно, – совершенно серьезно ответил борец с мировым коммунизмом. – Аппарат, которым удалось разрушить Джомолунгму, сейчас не работоспособен. Новый аппарат будет готов не раньше чем через полгода… А сколько времени нужно большевикам, чтоб достигнуть своих целей, я не знаю… Во всяком случае, сейчас они совершенно спокойно могут действовать в Турции…

– На территории другого государства? Войти туда без объявления войны? – уточнил Гувер и с сомнением покачал головой. Политический деятель оставался политическим деятелем.

– Им незачем объявлять Турции войну. С Турцией у них есть договоры и секретные протоколы к ним. Там они могут действовать совершенно легитимно. И они действуют! Если они доведут свое дело до конца, то через два-три месяца миру, нашему с вами миру, господин президент, придет конец…

Президент сызнова пересмотрел фотографии, подержал в руке большевистский сюрприз, дотронулся до водопроводного железа. Что творилось в президентской голове, мистер Вандербильт не знал. Гувер смотрел на него, но у миллионера не было ощущения, что его видят. В президентской голове сталкивались мнения, возникали альянсы и соглашения, там делалась политика…

– Что вы предлагаете? – наконец спросил он. – На основании вашего рассказа объявить войну Советской России? Это смешно… Мы не станем сейчас воевать с Россией. Она нужна нам как рынок сбыта…

В его голосе гость ощутил твердость. Ту твердость, которая диктуется уверенностью в том, что все верно понято и правильно взвешено, но миллионер не мог остановиться на половине пути. Еще была надежда поколебать мнение президента, не противореча ей, а просто чуть-чуть изменив направление президентских мыслей.

– Это экономика, а не политика.

– А наша политика и есть экономика, – усмехнулся хозяин Белого Дома. – По-вашему, большевики могут быть опасны…

– Они уже опасны. Их доктрина Мировой революции не пустые слова. Это предупреждение…

Челюсть президента поехала вперед, и Вандербильт опомнился.

– Тем более я не хочу никакой войны. Я хочу устранения угрозы для Америки и только…

Президент вопросительно посмотрел на него.

– Зачем воевать с Россией? – продолжил миллионер. – В этом нет никакой необходимости. Нужно только провести небольшую полицейскую операцию в Турции. Всего-навсего.

Гувер молчал, ожидая продолжения.

– Кому сейчас есть дело до Турции, – продолжил Вандербильт. Он остро ощущал, что именно в этот момент решается судьба его идеи. – Если и раньше она была краем света, местом табака, ковров и красных фесок, то теперь, когда все читают только экономические новости… Кому какое дело до того, что там произойдет?

Он словно случайно задел за обрезки трубы, и они звякнули перед носом задумавшегося президента.

– Цивилизованный мир может вообще никогда не узнать о том, что там случится…

Нерв разговора натягивался, натягивался, и вот-вот должно было произойти одно из двух. Он либо порвется, убив взаимопонимание, либо сдвинет их точки зрения, притянет друг к другу.

– А сделать это все можно руками британцев, – неожиданно подал голос Стимонс. И президент и миллионер повернулись к нему.

– Пусть все, что нужно, сделают британцы, – повторил госсекретарь. – У нас нет военного присутствия в Турции – у них есть. Кроме того, они находятся гораздо ближе, а счет времени идет на дни и недели, а не на месяцы…

Вандербильт ухватился за его слова, как за последний аргумент.

– К тому же им должно быть страшнее, чем нам. Это у них большевики под боком, а не у нас…

– А мы станем с ними торговать, – добавил президент.

Миллионер покидал Белый Дом с улыбкой триумфатора. У него даже возникло неодолимое желание сбежать по ступеням лестницы вниз, но он сдержался. Если уж быть героем и спасителем мира, то до самого конца. Он смог! После стольких безуспешных попыток ему все же удалось поставить на службу Западной Цивилизации силу САСШ! За одно это его должно ждать персональное место в раю!

Теперь дело пойдет! Рядом с ним на перевале встанут президент и вся мощь военной машины САСШ.

Он не сдержался и убыстрил шаги.

Хотя…

Он задумался и чуть помрачнел.

Британия, конечно, сильна, но мало ли что может произойти? Нужно как-то подстраховаться…

Жизнь давно приучила мистера Вандербильта не складывать все яйца в одну корзину.

Задумчиво глядя на дверь, за которой скрылся мистер Вандербильт, Гувер спросил:

– Вы верите в это, Генри?

– Что значит «верю – не верю»? Это не вопрос веры…

Госсекретарь подошел поближе и уселся рядом с президентом.

– Интерес большевиков к наивысшим вершинам мира объективен. У меня есть донесения наших разведчиков. То, что оружие существует, так и это факт. Я связывался с теславскими лабораториями. Там подтвердили все то, что рассказал мистер Вандербильт…

– И Джомолунгму?

– И Джомолунгму… Единственное слабое место тут – это мифический немецкий ученый… Пока мне ничего не удалось узнать про него.

– Не расстраивайтесь. Я кое-что знаю про этого немца.

– Вы? Откуда?

– Британский премьер писал о нем моему предшественнику. Правда без подробностей. Тем не менее все, что он говорит, выглядит правдоподобно… – заметил президент. Он смотрел на госсекретаря с усмешкой. Тот покачал головой.

– Вы так и не поверили ему…

– Отвечу вам так же, как и вы только что ответили мне. «Это не вопрос веры». Хороший политик для достижения своих целей должен уметь пользоваться любой информацией. Правда это или нет – не важно… Правда – это то, что нам помогает… Если нам удастся убедить англичан вмешаться в это дело, то Советы рано или поздно разберутся, кто им помешал, и их главным противником станет Великобритания, а не мы… Пусть воюют они, а мы станем торговать!

Он энергично поднялся, приняв решения и наметив цель.

– Хорошо, Генри… Распорядитесь, чтоб меня связали по телефону с Лондоном. С резиденцией премьер-министра.

СССР. Свердловск

Март 1929 года

…Они не пошли в ресторан, как хотели, потому что у профессора не случилось интереса к этому, а вдвоем отправились в пивную. Слушая, как шипит пиво, перетекая из бочки в кружки, как перестукиваются бильярдные шары, они пили ячменный напиток из высоких кружек и с удовольствием поглядывали по сторонам. После торжественной черноты космоса, в которой горели чужие звезды, приятно было видеть что-то простое и понятное, вроде этого бильярда, графинчиков с «беленькой» да тарелками с закуской. Ощущение было такое, словно в музей зашли, а не в трактир.

Все, что тут было, было прошлым и настоящим. Неплохим прошлым и настоящим.

А они были будущим. Великолепным будущим Человечества!

С хрустом разгрызая соленую сушку, Деготь сказал:

– Прав профессор. Теперь и помирать можно. Мы и так – часть Истории! Сталинские соколы!

– Мы её секретная часть, – с сожалением сказал Федосей. – О сегодняшнем, в лучшем случае, два десятка человек в стране узнает… Да за такое дело нам всем по ордену полагается и портреты в газетах, а ты – «помирать»! Надо сперва всего этого вот дождаться…

Федосей сдул белопенную шапку с кружки, добираясь до поверхности цвета темного янтаря.

– Мы, я думаю, себя еще не один раз в Историю-то впишем. Луна есть. Марс… Мы ведь с тобой теперь специалисты. Нас раз-два и обчелся…

– Специалисты по Великой Пустоте!

Они посмотрели друг на друга и, усмехнувшись, сдвинули кружки.

– Там проблем – в двух руках не унести! Решать и решать… Те же пустолазы возьми… Там еще работать и работать…

– А чем тебе те, что есть, не нравятся?

– Это не костюм… Это карцер какой-то… Не знаю, как ты, а я себя устрицей почувствовал…

– Ну ты сказал… Холод держит? Держит! Работать позволяет? Позволяет. Чего тебе еще нужно?

Агент Коминтерна хлебнул и зажмурился от удовольствия. Глядя на него, и Федосей хлебнул от души.

– Удобств бы… Ну ничего… Профессор чего-нибудь придумает…

– Это точно, – сказал Деготь уже без улыбки. – Вообще-то странно это. Чудно…

– Чего тебе чудно?

– Легко у него все как-то получается… Летали в первый раз, а откуда ему знать, что человек при невесомости испытывает?

На мгновение задумавшись, Федосей объяснил:

– Это, брат, гениальность… Ульрих Федорович из тех, кто в капле воды океан разглядит, каждую рыбинку в нем и еще посоветует, как её лучше поймать, на какой крючок…

СССР. Москва

Апрель 1929 года

В кабинете их было двое, и каждый хотел предвидеть будущее. Хотя бы самое ближайшее.

Важность этого трудно было описать словами. Начатые несколько месяцев назад работы по проектированию шли не так уж быстро, но не могли идти быстрее. Первопроходцам приходилось сталкиваться с такими трудностями, о которых никто не мог знать. Генеральный понимал, что ему докладывали не все, но в кое-какие проблемы посвящали и его. Как, например, сделать станцию и такой, чтоб её не повредили ни холод Великой Пустоты, ни жар Солнца? Чем дышать? Воздухом или только кислородом? Как решать проблемы гигиены, в конце концов? И ответ приходилось находить чаще всего опытным путем. И таких вот проблем возникало множество.

Все это отнимало время, а враги его не теряли… Они чувствовали, что что-то меняется, и как могли противодействовали этому. Пока, к счастью, вслепую…

Но вечно скрывать нельзя ни одну тайну.

Время! Время!! Время!!! Откуда его взять?

Тухачевский стоял около карты, Сталин вполоборота к нему читал бумаги. Перевернув последний лист, спросил:

– И что они, по-вашему, сделают?

Тухачевский взметнул указку к карте.

– С точки зрения военного аспекта проблемы, наиболее вероятным, товарищ Сталин, будет следующее развитие событий…

Он прокашлялся.

– Во-первых, англичане постараются высадить морские десанты вот тут или тут…

Указка, словно шпага, уколола Турцию в двух местах – около Трабзона и Искандеруна.

– Во-вторых…

Сталин жестом остановил его. Можно было задаться вопросом о суверенитете Турецкой Республики, но вряд ли англичане будут об этом думать. Он спросил о другом.

– Сколько времени на это потребуется?

– Не менее месяца. В настоящее время, по нашим сведениям, у них нет кораблей в Черном море, а на Средиземноморском бассейне всего три линкора.

– Неужели этого мало?

– Они без морской пехоты, товарищ Сталин, а палубная команда…

Сталин кивнул. Понятно. Только красные моряки готовы воевать на суше, иные же – нет.

– А что-нибудь другое они могут предпринять?

– Чисто военно – нет. У них нет для этого достаточных сил. Правда, они могут попытаться решить вопрос политически, сменив правительство Турецкой Республики, поставив во главе его политиков прозападной ориентации и использовать турецкую армию, но…

– Но?

– Но и на это нужно время…

– А Франция? Французов вы сбрасываете со счетов?

– И французов и американцев. Американцы далеко, а французы… Пока Леон Блюм заседает во французском парламенте, я думаю, фракция социалистов сумеет провалить любое действие, направленное против СССР.

Великобритания. Лондон

Апрель 1929 года

…Мистер Макдональд Джеймс, британский премьер-министр, ждал гостей, прохаживаясь по кабинету. Двенадцать шагов вперед, двенадцать назад… Ковер на полу скрадывал шаги, и слышно было только гудки пароходов и катеров на Темзе. Вчерашний разговор с американцем заставил его испытать несколько неприятных минут.

Время и впрямь не стоит на месте.

То, что год назад виделось далекой угрозой, оказывается, не осталось в прошлом, а пришло в настоящее… Немцы, большевики, ракеты, турки…

Послышались приближающиеся шаги. Дверь кабинета отворилась, и вошли Черчилль, адмирал Тови и шеф «МИ-6». Потрясая пачкой бумаг, Черчилль дошел до стола и с грохотом бросил их перед премьером.

– Да, господа… Если все это правда – то это трагедия!

– Что «это»?

Черчилль поднял брови.

– Вы не знаете? Большевики в Турции!

– Вы правы. Боюсь, что правды тут больше, чем лжи. Шеф нашей разведки ручается, по крайней мере, за три четверти.

Черчилль посмотрел на шефа «МИ-6», словно ища подтверждения.

– Добрый вечер, сэр… Адмирал…

– Не такой уж он и добрый… Информация о большевиках в Турции? Она достоверна?

– Сейчас мы проверяем её… Учитывая их особые отношения с Кемалем – это не выглядит фантастичным. Пока доподлинно известно, что в районе Армянского нагорья расквартировался отряд военных советников численностью до восьмисот человек.

– Как они там очутились?

– Через западную Армению… У них теперь это называется Закавказской республикой.

Черчилль трудно вздохнул.

– Этот вопрос был риторическим…

Адмирал Тови отодвинул тяжелое дубовое кресло.

– Самое главное, насколько я владею проблемой, это пресловутый турецкий плацдарм большевиков?

– Все несколько сложнее, – сказал мистер Макдональд Джеймс. – Вчера я говорил с президентом Североамериканских Соединенных Штатов и он рассказал о планах большевиков использовать этот плацдарм для создания нового сверхоружия.

– Сверхоружия? – переспросил адмирал, недоуменно оглядывая соседей. – Что там за сверхоружие?

– Пока рано говорить об этом, – поспешил сказать премьер. – Главное в другом. Мы не представляем, что там такое, с чем придется столкнуться. Турецкую армию я в расчет не беру.

– Если то, что сказали американцы, правда, то там сейчас огромная строительная площадка. Что мы можем сделать?

Адмирал кашлянул, привлекая внимание премьера.

– Лучший выход из положения – несколько эскадрилий «Болтон-Пол-Р 29». Что бы там ни устроили большевики, бомбардировщики разотрут все в пыль.

– Насколько я осведомлен, их дальность действия 750 миль? – спросил разведчик.

– Вы хорошо осведомлены.

– А разве у нас в тех местах есть хотя бы одна эскадрилья ночных бомбардировщиков?

– А я и не говорил, что они есть, – проворчал адмирал. – Просто это действительно было бы наилучшим выходом для всех. Пролетели, отбомбились и все…

– Странно слышать это от адмирала.

– Ничего странного. Если я вижу наилучший выход, то я его и называю.

– Он, однако, не наилучший. В окрестностях Арарата у нас нет бомбардировщиков. А что мы можем сделать силами флота?

Он перевел взгляд на адмирала.

– Когда? Обозначьте приемлемое время.

– Завтра…

Адмирал нахмурился, и премьер сам понял, что желает невозможного. Все-таки действовать придется не на море, а на суше.

– Через неделю.

Изломанная удивлением бровь невозмутимого адмирала разгладилась.

– Практически ничего.

– Как?

– Ничего… – повторил он. – В лучшем случае мы произведем демонстрацию силы в Средиземном море.

Это был удар по самолюбию премьера! Черт с ними, с большевиками и турками… Но в своей собственной стране? Быть главой правительства самой сильной, самой уважаемой страны в мире и чего-то не мочь… Это было оскорбительно!

– Но почему, дьявол вас раздери? Что вам мешает?

– Обстоятельства… Флот не приспособлен для действий на суше. У нас нет морской пехоты, а артиллерия флота не способна достать указанную вами цель даже главным калибром. Ближайшее место, где мы можем взять морскую пехоту, – Александрия… С учетом этого – дней через пятнадцать.

Молча пыхавший сигарой Черчилль вдруг сказал:

– Прошу прощения, господа…

Все посмотрели на лорда Адмиралтейства.

– Вы слышали что-нибудь о гомеопатии?

– Нам не до шуток, сэр…

– Я и не шучу. Хотел бы я пошутить, я бы… – Он ухмыльнулся, проговорил про себя какую-то шутку. – Ну ладно. Я хочу предложить гомеопатический выход из положения. Русские…

– Эти чертовы русские! – в сердцах добавил адмирал.

Черчилль взмахнул рукой.

– Не «эти чертовы русские», а русские, что сейчас находятся в Турции и Болгарии. Тех, что большевики называют «белыми»… Они там всегда под руками. Они злы и умеют воевать… Насколько я знаю, их там десятки тысяч боевых офицеров. Вооружите их, погрузите на корабли вместо морской пехоты…

Насколько я знаю, Русский Общевоинский Союз реальная организация, и они с радостью сделают все, чтоб досадить своим «красным» соотечественникам…

Премьер требовательно посмотрел на адмирала. Тот, скосив глаза в окно, что-то быстро подсчитал.

– В этом случае мы уложимся в неделю!

Французская Республика. Париж

Апрель 1929 года

… Со смотровой площадки четырехногого железного монстра, поднятого над Парижем гением великого Эйфеля в память Всемирной выставки, город отчего-то казался спящим. Этого ощущения не исправляли ни огни рекламы, ни мчащиеся по улицам автомобили, ни даже туристы, бродившие вокруг по площадке.

Город словно притворялся веселым, а на самом деле всемирная столица мод и веселья словно позевывала в кулак, устав от легкой жизни, посматривая на гостей, радуясь, что вновь обманула их.

Возможно, это ощущение он испытывал оттого, что видал Париж и в более веселом настроении.

Жизнь становилась все тяжелее. Она брала некогда легкомысленных парижан за горло, заставляя задуматься не о шампанском, а о хлебе насущном.

А уж что говорить о невольных гостях города – русских эмигрантах…

Александр Павлович Кутепов, глава РОВС – Российского Общевоинского Союза, провел рукой в перчатке по пруту металлической решетки, собирая капли влаги. Конец зимы, а тут…

Позади послышался шум подъезжающего лифта. Металлические двери с лязгом раскрылись, выпустив нескольких человек. По их заносчиво-удивленному виду сразу было видно туристов из-за океана. Как ни плохо у них там шли дела, а все-таки кого-то кризис не затронул.

Последним из лифта выскочил человек в цивильном пальто, но в военной фуражке. Увидев Кутепова, остановился и стал дышать, хватая ртом воздух, словно не на лифте поднимался, а пробежал эти сто метров вверх своими ногами. Несколько мгновений он обмахивался ладонью, потом сказал, прерывая фразы глубокими вздохами:

– Здравствуйте, Александр Павлович… Слава богу, нашел я вас… Так и знал, что тут застану.

– Здравствуйте, Николай Владимирович. Что еще случилось?

– Вы срочно нужны в штаб-квартире.

– Зачем?

– Приехали англичане и хотят видеть вас по какому-то важному и секретному делу…

– Неужели настолько секретному, что и вам не сказали?

– Представьте себе…

Он усмехнулся.

– Только и мы не в сенях пальцем деланы. Скорее всего, будут склонять нас к сотрудничеству. Что-то они затевают то ли в Турции, то ли в Греции…

Александр Павлович, прикрыв глаза, припомнил, какой он – Константинополь, так и не ставший Царьградом. Вспомнил летний город в потоках солнечного света, тепло, запах жареной рыбы, свежий запах моря. Открыв глаза, он увидел холодный туман внизу и передернул плечами.

– А ведь хорошо теперь в Турции…

Турецкая Республика. Армянское нагорье

Апрель 1929 года

… Сверху, с высоты в полторы мили Армянское нагорье выглядело не бог весть каким интересным. Под крыльями «Савойи», трехместной летающей лодки, тянулись бело-коричневые горы, изредка прерываемые то горной рекой, то дорогой. За полтора часа эта гамма еще не успела надоесть. Привычные к полетам над то голубым, то свинцово-серым морем, глаза летчиков отдыхали на снегу и камнях. Тоже, конечно, однообразие, но хоть цвет другой. К тому же тут иногда встречались маленькие городки! Хоть и редко встречались, да и проносились под крыльями, не оставляя возможности рассмотреть себя. Но не они сегодня были главной целью.

Сдержав зевок, пилот повернулся назад, к штурману.

– Скоро?

Из-за шума его, конечно, никто не услышал, но тот показал согнутый палец, а другой рукой повертел перед лицом ладонью, явно показывая неопределенность. Понятно. Полчаса. Примерно. Собственно, можно было бы и не спрашивать – горы уже поднимались на горизонте. Погода была – лучше не придумаешь, видимость – сто на сто, и Большой Арарат уже выпирал из общей горной массы острым локтем. Говорят, что где-то там до сих пор лежат останки ковчега Праотца Ноя… Вот уж повезет тому, кто найдет… Деньги, слава…

В переговорном устройстве, перебивая шум кабины, раздался голос летчика-наблюдателя.

– Командир. Смотрите. Нас не за этим посылали?

Под крыльями промелькнули черные извилистые линии окопов, и пилот, толкнув штурвал к приборной доске, направил самолет вниз. Рев мотора стал тише, словно отстал, горизонт качнулся и стал заполнять собой иллюминаторы.

Их заметили.

По снегу забегали темные фигурки. Невооруженным глазом разобрать, кто там бегает, было нельзя, но в бинокль было видно, что одеты они в турецкую военную форму. Потом показались палатки.

– Считать!

Это, конечно, было делом наблюдателя, он сочтет и запишет, но командир и сам не поленился, насчитал двадцать одну. Их заметили…

– Стреляют!

Вспышки снизу говорили, что на их счет там, внизу, не ошибаются. Опознавательных знаков на крыльях, конечно, не было, но любому было ясно, что не могла быть эта летающая лодка турецкой. Заложив вираж, пилот еще ниже прижался к земле и вывел машину из сектора обстрела.

СССР. Москва

Апрель 1929 года

…Менжинский негромко продолжил:

– Наш источник в РОВСе сообщает, что в Париж прибыли эмиссары Британского флота. Речь идет не больше не меньше чем об участии белогвардейских офицерских частей в вооруженных действиях на территории Турецкой Республики…

Сталин подошел к карте, поводил пальцем по территории Турции.

– Это они о секретных протоколах узнали… Наши войска как там?

– Заняли позиции в тридцати километрах от Арарата. Перекрыли дороги.

– То есть все по плану?

– Все по плану, товарищ Сталин.

– А строители?

– На месте…

– Хорошо…

Вождь прошелся от стола к окну, спросил:

– По вашему мнению, товарищ Менжинский, РОВС – это серьёзная организация?

– Да, товарищ Сталин. Реальные враги. Они ведь не пропагандой занимаются…

Менжинскому не нужно было как-то по-особенному напрягать память, чтобы вспомнить дела РОВСа и в СССР, и в Европе… За боевиками Российского Общевоинского Союза тянулся длинный кровавый след. Это сейчас они как-то попритихли, все-таки операция «Синдикат» делает свое дело, а ведь всего несколько лет назад…

В феврале 1926 года покушение на советских дипкурьеров. Теодор Нетте погиб, а Иоганн Мамасталь тяжело ранен… В том же году, в июне в Париже убийство редактора советской газеты «Новая Грузия» Вешапели… 26 сентября – покушение на полномочного представителя ОГПУ в Ленинградском военном округе Станислава Мессинга. Убийца умудрился пробраться в кабинет и несколько раз выстрелить в Станислава, но… промахнулся. В июне 1927 года троица боевиков попыталась в Москве взорвать дом, в котором проживали чекисты, но там все обошлось. А вот в Ленинградском партклубе – нет… Июль – взрыв в бюро пропусков ОГПУ в Москве…

– Англичане знают кому деньги давать…

– А сам Кутепов – значительная фигура?

– Да, товарищ Сталин. Значительная. Бывший командир лейб-гвардии Преображенского полка. Дрался с нами до последнего. Ушел из Крыма вместе с бароном Врангелем… Враг. Матерый вражина.

Сталин коснулся мундштуком трубки щеки.

– Это хорошо, товарищ Менжинский, что вы так наших врагов знаете… Хорошо…

Он вернулся к карте, посмотрел на Арарат, в котором торчал красный флажок.

– Без этого белого генерала британцам сложнее будет поднять эмигрантов на борьбу с нами?

– Думаю, да, товарищ Сталин… Кутепов – это знамя.

– В таком случае незачем нам его в Париже оставлять. У нас там и без него врагов хватает… Как вы полагаете?

Вождь повернулся.

– Согласен, товарищ Сталин. Возможности в Париже у нас есть. Можно похитить генерала хоть завтра.

Сталин сделал протестующий жест рукой.

– Ну, прямо завтра не надо. Пусть они там с англичанами еще немножечко поговорят, посмотрим, до чего договорятся, а вот недельки через две…

СССР. Свердловск

Апрель 1929 года

… То, что с профессором что-то неладно, Федосей почувствовал еще в понедельник.

Тогда он застал его с коробкой конфет в руках. Коробка простая, конфеты, правда, шоколадные – начали такие выпускать последнее время в Москве, на фабрике «Красный Октябрь», вот он и привез в подарок одну для немца. Ульрих Федорович смотрел на изображение Кремля на крышке, словно старался различить что-то скрытно изображенное художником.

Деготь тогда окликнул профессора и тот вроде как очнулся, даже пошутил что-то о Кремле…

А в среду оно и случилось.

Аппаратов теперь при лаборатории числилось четыре, и Малюков с Дегтем обкатывали каждый свой. Дёготь – «Емельяна Пугачёва», а Федосей – «Степана Разина». До собранного позавчера «Пролетария» пока руки не доходили, и он, готовый уже подняться в небо, стоял в лаборатории, дожидаясь пилота.

Когда Федосей первый вернулся из испытательного полета, Ульрих Федорович сидел перед окном и смотрел в графин. Не на графин, а именно сквозь него, словно перепутал с аквариумом. На подоконнике за ним ничего существенного не было, только несколько карандашей да листков, на которых профессор делал свои вычисления, да коробка из-под конфет, пустая уже, в которую Ульрих Федорович начал с немецкой аккуратностью складывать письменные принадлежности.

Федосей вошел, поздоровался, ожидая услышать обычное «добрый день», но профессор не отозвался.

Прошло с полминуты, пока Федосей не сообразил, что что-то не так и не подошел поближе.

Солнечные лучи пронизывали хрустальный граненый шар, пестря на подоконнике всеми цветами радуги. Казалось, эти разводы интересовали профессора больше всего остального мира. Федосей заглянул немцу в лицо.

На профессорской физиономии, разукрашенной всеми цветами спектра, отпечаталось странное выражение недоумения. Он мучился, что-то то ли вспоминая, то ли свыкаясь с какой-то неприятной мыслью.

– Что с вами, Ульрих Федорович? Нехорошо?

Малюков плеснул из графина в стакан, протянул его профессору. Едва радужные разводы пропали с его лица, немец встрепенулся и стал крутить головой.

– Нехорошо? – повторил Федосей, поднося стакан к его губам. – Выпейте, профессор… Эх, коньячку бы!

Профессор глотнул, взгляд его стал осмысленным. Откинувшись назад, он вжался в стену, словно не знал, чего ждать от старого товарища. Не меньше минуты он, стараясь не спускать взгляд с Малюкова, украдкой водил глазами по сторонам. Взгляд его показался Малюкову таким диким, что он отступил назад.

– Ульрих Фё…

– Вы кто?

Выпученные глаза, постепенно приходящие в нормальный, человеческий вид, и голос… Чужой, не профессорский голос.

– Это я, Федосей, – ощущая уже не столько беспокойство, сколько глупость ситуации, сказал Федосей.

– А я кто?

– Вы уж меня не пугайте, Ульрих Федорович…

– Ульрих Федорович?

Профессор смотрел серьезно, без улыбки в глазах. Взгляд был чужой или, во всяком случае, нездешний. Федосей нашарил стул позади себя и сел.

– Что случилось, профессор? Объясните.

– Где я? – хрипло спросил немец.

– В лаборатории…

– К черту… Страну назовите!

– Союз Советских Социалистических Республик…

Профессор дернулся, и Малюков почувствовал, как тот хотел спросить что-то еще, но не решился. Его глаза заметались по углам, отыскивая ответ на незаданный вопрос.

Федосей растерянно смотрел на профессора, не зная, что предпринять. Был бы профессор ранен – тогда все ясно – жгут, бинт, йод… А тут… Но за эту мысль он ухватился.

– Может быть, врача вам?

Тяжело тянутся секунды размышления. Профессор что-то соображал, решал про себя.

– Нет, нет… Спасибо… Сейчас пройдет… Воды, будьте добры…

Федосей облегченно вздохнул, сунул в руку профессору стакан, и тот на нетвердых ногах пошел к двери.

Немец шел как-то странно, и дело было даже не в нетвердости походки. Через секунду Федосей сообразил. Так мог бы идти только совершенно чужой тут человек, человек, впервые попавший в лабораторию. Стараясь быть естественным, Ульрих Федорович переходил от стола к столу, от прибора к прибору, но это-то старание как раз и выдавало его.

Федосей отчего-то вспомнил детство, когда по большим праздникам выходил на улицу в обновке и одновременно испытывал желание любоваться новой вещью и быть незаметным.

Перед портретом Сталина немец остановился и, покачиваясь с пятки на носок, стоял почти минуту.

Малюков хмыкнул, но промолчал. Раньше такой вот нарочитой почтительности за профессором не замечалось.

Чекист стянул с головы летный шлем, бросил его на полку, а когда обернулся, профессора уже не увидел, зато заметил, как закрывается дверь аппарата. Он не подумал ничего плохого – мало ли какие дела у него могут найтись внутри «Пролетария», но когда скрипнули створки люка, прижимаемые друг к другу винтами, он крикнул:

– Эй, профессор! Ульрих Федорович!

Ничего… Тишина…

А спустя несколько секунд аппарат вздрогнул.

Федосей понял, что сейчас произойдет. Звук этот он узнал бы из тысячи – началась подача горючего в камеру сгорания… Понимал, но не мог сдвинуться с места. Не верил…

Грохот сбил с Малюкова оторопь, и когда волна неземного жара докатилась до него, он уже не мозгом ведомый, а какими-то животными чувствами бросился под защиту кирпичной стены. Вой нарастал, становясь нестерпимым. Волна жара окатила, коснулась кожи. За его завесой беззвучно рассыпался стеклянный потолок, и яйцо, победно фыркнув лиловым факелом, взмыло в небо.

…Валентин Спиридонович Бахарев, в благословенном прошлом настоятель Московского храма Всех Святых на Кулишках, смотрел в окно на разноцветные дымы, пятнающие небо, и вспоминал имение на Тамбовщине. В начале весны о лете думалось особенно хорошо. В деревне в это время пахло бы собранным хлебом, отяжелевшие от собранного меда пчелы лениво жужжали бы среди наливающихся сладким соком яблок и груш, белые, словно ангельские крылья облака кучерявились в небе, а тут…

За окном явочной квартиры фараоновыми постройками торчали домны, что дымили на манер то ли гигантских костров, то ли походных кухонь. В сравнении с ними домики обывателей казались маленькими и невзрачными.

Вообще весь город виделся ему огромным заводом – с вонью, скрежетом и бесцеремонными мастеровыми.

Глядя на каменных исполинов, батюшка прихлебывал горячий чай, вспоминал прозрачный звон, плывущий в чистом воздухе, да ароматный самоварный дымок…

В газетах – что-нибудь об общественной пользе да об увеселениях, что Градоначальник давал, да портреты Государя Императора и сановников поменьше…

Нда-а-а-а-а. Было время…

Он машинально посмотрел на желтоватый лист с передовицей о самолете «Страна Советов», долетевшем аж до Нью-Йорка, и фотографиями пилотов Шестакова, Болотова, Стерлигова… Вот они, герои нынешние. Суета мирская.

Князь не вошел – влетел в комнату. Валентин Спиридонович посмотрел на него и поставил стакан чая на фотопортреты героев-летчиков.

– Что случилось, князь? На вас лица нет…

– У нас проблема, батюшка. Такая проблема, что…

Князь преувеличенно аккуратно закрыл дверь, не забыв посмотреть, не поднимается ли кто-нибудь следом. Лязгнул засов, звякнула цепочка. В комнату князь не вошел, прислонился к притолоке и слушал, что там за дверью.

– Ну что еще, князь… И так, вроде, все уж по-вашему идет… – спохватился батюшка. – Чаю хотите?

Гость мотнул головой.

– К сожалению, не все по-моему идет. Не все… Профессор пропал.

Батюшка опешил, вмещая эту мысль в голову. Никак она туда не вмещалась. Что может случиться с человеком, которого берегут и красные и белые? Единственно, что…

Он взялся за сердце.

– Погиб?

– Не знаю!

Князь взмахнул рукой, то ли в раздражении, то ли в отчаянии. Нащупав стул за спиной, тяжело упал на него, обхватив голову руками.

– Пропал. Сел в свой аппарат и сгинул…

Дотянулся до бутылки, налил себе в рюмку, выпил и уставился в стену. Батюшка торопливо налил ему ещё и затормошил товарища.

– Толком, толком говорите, князь. Простым русским языком.

– Да чего ж тут непонятного? – зло отозвался товарищ. – Сгинул. Пропал. Улетел… Ни с того, ни с сего сел в аппарат и сбежал.

Батюшка винтообразно помахал ладонью перед лицом, показывая вознесение профессора в небесные сферы, и князь подтверждающе кивнул.

– Улетел.

Да-а-а-а… Уж чего-чего ждать можно было, но только не этого. Как над куриным яйцом над профессором тряслись… Чекистам головы заморочили, англичан отвадили. А такая-то беда с какого боку? Или ошибка?

– А не может того быть, чтоб чекисты его раскрыли? Может, он от чекистов сбежал?

– Не может, – раздраженно отрезал князь. – Там такой глубокий гипноз был, что он себя другим человеком ощущал. Год его чекисты проверяли – ничего не нашли, а уж сейчас-то, когда он им аппарат сделал…

Он покачал головой, отметая глупую мысль.

– Тогда почему?

В голосе священнослужителя чувствовалась та агрессивная растерянность, что требовала от всех незамедлительных разъяснений.

– Не знаю!!!

Князь сорвался, но тут же взял себя в руки.

– Извините, батюшка. И сам не соображу.

Лукавил малость князь. В глубине души он уже все понял, но что-то внутри не решалось окончательно поверить и согласиться с этим. Но батюшка смотрел на него испытующе, и он нехотя выдавил из себя.

– Похоже, прав был доктор… Мозги у него съехали…

Какое-то время он сидел неподвижно. Потом, приняв решение, резко ударил кулаком по ладони.

– Нужна связь с Москвой.

Телефонов у обывателей не было, и пришлось идти на телеграф.

– Москва? Товарища Карабеева, пожалуйста.

Минута ожидания.

Губы князя растянулись в улыбку, и он, прижав трубку плотнее, веселым голосом затараторил:

– Семен Николаевич, ты? Здравствуй, дорогой! Это Суровцев. Узнал? Ну спасибо, спасибо…

Радость у нас! Спешу вот поделиться. Племянник-то выздоровел! Нет. То-то и оно, что безо всяких докторов! Вот что значит натура-то! Он теперь, я думаю, в Москву наладится. Поездом? Ну конечно поездом. Он как птица в Москву рвется. Встретьте его там как договорено было? Встретите? Ну и отлично. Да домой, конечно, куда же еще? И телеграмму. Телеграмму сразу же! Чтоб мы тут не волновались… Ну все. До свидания. С революционным приветом!

Князь положил трубку, и губы снова сошлись в линию.

– Надеюсь, сообразил…

– Так, по-моему, все ясно, – сказал батюшка. – Племянник, птица… Только вот где его искать?

Князь впервые за вечер улыбнулся.

– А вот это как раз не вопрос…

СССР. Москва

Апрель 1929 года

…К тому моменту, когда профессор долетел до Москвы, в голове у него стала складываться какая-то картина.

Постепенно в нем смешивались две памяти – его, профессора Московского университета Владимира Валентиновича Кравченко, и фантомной фигуры германского профессора Ульриха Федоровича Вохербрума.

Чужая жизнь не помнилась как своя.

Годы, прожитые в чужой шкуре, сейчас вспоминались как наизусть затверженная книга. Интересная, увлекательная, с приключениями, но с чужими приключениями. Последние минуты в чужой шкуре были особенно ясными. Полузнакомое лицо и собственный непонятный страх…

Оставалось ответить на единственный вопрос: что это такое, что с ним случилось? Болезнь? Переутомление? Сумасшествие?

Может быть, ответ знают те, от кого он улетел?

Он подумал о том, чтоб вернуться, но что-то внутри воспротивилось этому. Мысль об этом вызывала приступ тошноты. Нет. Возвращаться нельзя.

Он перебирал в памяти обрывки впечатлений, так и не решив, что там чьё. Лица, чертежи, запахи горелого железа и снова чертежи…

Пару часов спустя он приземлился в подмосковном лесу и двинулся в город…

Если новая столица Империи и изменилась за годы его отсутствия, то ненамного.

Окраины, во всяком случае, какими были, такими и остались – те же деревянные жалкие домишки с палисадниками. От вида этих неказистых построек на душе потеплело. Не разбогатели, значит, пролетарии за счет награбленного. Получается, как ни экспроприируй экспроприаторов, а чтобы жизнь к лучшему переломить, самим все-таки работать нужно… Осторожно просеянные воспоминания дали ему адрес дома в Москве. В прошлой жизни он занимал много места, и профессор отправился туда.

Память не подвела, и дом свой он нашел быстро.

Темнота скрывала улицу и ветхий забор. Перед ним он остановился, не зная, верно ли поступает, но другого места, где он мог бы укрыться, профессор не знал. Его окно не горело, но это ничего не значило. За три года Москва не изменилась, а вот список жильцов мог и поменяться…

Идти? Не идти?

Раздумья его оборвал голос из темноты

– Владимир Валентинович!

Он обернулся.

Из тьмы появились три фигуры. Одна впереди, двое – чуть позади. Явно не гопники. Вряд ли те стали б именовать его по имени-отчеству. Даже залитые дождем, они смотрелись как-то интеллигентно, что ли… У переднего на носу поблескивали очки.

– Кто вы?

– Мы друзья…

Профессор промолчал, протянул руку к калитке.

– Вам туда нельзя, – сказал первый, уловив движение.

– А куда мне можно?

– Пойдемте с нами…

– Куда?

В голосе незнакомца прибавилось настойчивости.

– Пойдемте, Владимир Валентинович!

Профессор не сделал шага вперед, но и руки с калитки не убрал. Старший потянул его за рукав, но профессор легко освободился.

– Я вас не знаю.

Голос его визави оказался неожиданно спокоен.

– Знаете, но забыли… Сейчас мы это исправим. Семен Николаевич, дайте фонарь…

В руке нового знакомого появилась открытка. Сквозь дождевые капли профессор разглядел фотографию Кремля.

И память вернулась.

Это был удар, отбросивший его в прошлое, тот удар, который все объяснял и все ставил на свои места.

– Началось это почти три года назад, – начал его новый товарищ…

Ретроспекция. СССР. Москва

Октябрь 1927 года

…Рисковать и привлекать внимание Московского ОГПУ им никакого резона не было.

Хотя и документы у каждого имелись, сто раз проверенные, перепроверенные, хоть и выглядел каждый словно и впрямь был плотью от плоти рабоче-крестьянской, да и при случае выругаться мог так, как будто родился между молотом и наковальней, но никому тут не стоило объяснять, что Господь Бог бережет только береженого, а излишняя самоуверенность, сиречь гордыня, именуется не иначе чем «смертный грех» и наказывается небесной канцелярией при любом режиме – что при царе-батюшке, что при господине Керенском, что при большевиках…

Поэтому и повод собраться сегодня имелся не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий – хозяйские именины. Могли бы, как это часто было, собраться и нелегально, только зачем, когда такой повод подвернулся?

Конечно, никто специально не подгадывал – просто так само собой произошло.

Отрадно видеть было, что успехи новой власти на поприще искоренения старорежимных привычек не так уж и велики. Как ни боролась новая власть с пережитками прошлого, а все ж повод собраться, хорошо покушать и выпить водочки стремились использовать и совслужащие и даже некоторые передовые пролетарии.

Свет яркой пятилинейной керосиновой лампы, приглушенный ярко-оранжевым шелковым абажуром, падал вниз, освещая стол, на котором, словно отражение безумного времени, смешавшего в России все, что только можно, вперемешку стояли изящные кабаретницы с солеными огурцами, фарфоровые блюда с холодцом, хрустальные пепельницы, полные махорочных окурков, и даже невесть как оказавшаяся на обеденном столе карточная колода.

Все как у всех, только вот разговоры…

– Ах, господа! Господа! Какая идея!

– Чудо! Господи Всеблагой, настоящее чудо… Умудрил Господь!

– Ну, это вы батюшка, того…

– Да неужели вы не видите!? Да с помощью этого можно держать мир в кулаке!

– Вы гений, господин Кравченко! Гений!

– Трудно поверить, что это возможно…

– Не скажите. Идеи носятся в воздухе. Вспомните Уэллса или хотя бы «Аэлиту» графа Толстого. Люди уже созрели принять от науки такой подарок, как междупланетные путешествия. А наука щедра!

– Щедра-то щедра…Только вот плоды её часто горьки… Иприт, пулемет, танки, наконец… Кабы и это…

– Да вы, Семен Феофилактович, никак в толстовцы записались? А помните, в Пинских болотах немчиков-то ихним же огнеметом потчевали? А? И на прогресс не жаловались!

– Это все, господа, суета и томление духа… Как такую штуковину сделать? Вот в чем вопрос! Как вы себе это представляете? В сарае? На коленке? Серпом и молотом? Это только в советском синема бывает…

– Обратиться к цивилизованным нациям, и они…

–..а они это присвоят, не побрезгуют! Обдерут, как медведь липку!

– Князь!

– А что? Не так, скажете? – возмутился невидимый в темноте князь. Его папироса с треском разгорелась. Оранжевая вспышка очертила скулы, усы, блеснуло столь ненавидимое возомнившими о себе хамами пенсне.

– Что русским придумано, то России должно пользу принести!.. Неужели дарить это англичанам и французикам?

– Да уж! Надарились! Они с большевиками договора будут подписывать, а мы им – «Нате! Владейте!»?

– Князь! Спокойнее!

Видно было, что хочется отпрыску голубых кровей совершенно в духе времени плюнуть на пол, но сдержался князь.

– Так они тем же и нас по мордасам…

– Вот-вот! Воистину… Фарисеи!

– Батюшка!

– Точно!

– А где еще вы рассчитываете найти помощь? Не у тевтонов же?

Уже спокойнее князь ответил:

– Про немцев ничего не скажу. Плохо у них, но уж никак не хуже, чем у нас. У них хоть строй человеческий… А если Антанте отдать, то они же потом нас этой штукой и гнобить будут.

– Что-то вы, князь, совсем опролетарились…

Гости засмеялись, а князь Гагарин, одетый в темненькую косоворотку и впрямь похожий больше на интеллигентного слесаря, только рукой махнул. Большевизия – чего тут скажешь. Десять лет в совдепии прожить – это вам не канарейкин свист.

Шутка сняла накал разговора. Кто-то потянулся за холодцом, кто-то ухватился за бутылку «рыковки»… Из темноты, нависшей над столом, гость налил хозяину рюмку.

– Лучше бы вы, профессор, какую-нибудь бомбу, что ли, изобрели бы, – грустно сказал с отчетливым волжским выговором княжеский сосед, одетый как средней руки нэпман. – Бомбу хоть как-то в нашем положении использовать можно. Хоть Троцкого, хоть Сталина в Кремле подорвать… Чтоб не своей смертью сдохли вожди голодранские.

– Господа! Господа!

От звука этого голоса все стихло.

– Товарищи, – ворчливо поправил князь, ткнув окурком в пепельницу. – Давайте все-таки, Семен Николаевич, соблюдать конспирацию… Закон один для всех, и для рядовых, и для генералов.

– Ваша правда, князь… Заболтались… И правда, товарищи, не о том говорим… Открытие, конечно, что говорить, профессор совершил эпохальное…

Лёгкий поклон в сторону хозяина.

– Человечество вам, профессор, спасибо скажет… На скрижали занесет.

Крепкие пальцы ухватились за спинку венского стула так, что сухое дерево скрипнуло жалобно.

– Только вот человечество – это не Россия. Нынешняя Россия – сами видите – со всем человечеством по разным дорогам идет… Понимаю, конечно, полет мысли не остановить, но…

Он вздернул подбородок, в голосе появились суровые нотки.

– Нам не о небесах нужно мечтать, вы уж простите батюшка, а о том, как тут на грешной земле у большевиков власть отобрать…

В повисшей тишине кто-то сказал, вроде как разговаривая сам с собой или обращаясь к соседу.

– Если смотреть шире, то открытие Владимира Валентиновича развязывает нам руки. Я имею в виду массовую эмиграцию. Ведь за этой штукой, как я понимаю, ни один аэроплан не угонится?

Ему ответили с другого конца стола.

– Зачем это нам? У нас и без этого достаточно «окон» на границе, чтоб вывезти кого угодно. Нет, товарищи! Бегство – это не выход… Надо у красных Россию отбирать. Вы же не думаете, что если умные отсюда улетят, а дураки останутся, тогда все само собой решится?

– Нагрузить бомбами – и на Кремль! – восторженно выдохнул молодой-молодой голос. – Выжечь большевистский клоповник!

По тому, как это было сказано, видно было, что обладатель его сдерживался, сдерживался, да и не удержался. Прорвало.

– Авантюра!

Резкий голос со стороны, словно лязг затвора.

– Конечно, авантюра, а каков размах? Представляете заголовки в газетах?

– Чушь…

Голоса вновь закружились, словно мотыльки вокруг лампы – сталкиваясь и разлетаясь в стороны.

– Да почему бы и нет?

– Из пушки по воробьям. Тогда уж проще Тушино захватить и бомбить с аэропланов…

– Нет, госпо… виноват, товарищи. Это все мелко как-то… Сталин, Троцкий, Пятаков, Рудзутак… Нам ведь не вожди мешают, а режим. Режим убирать надо!

– Пропаганда…

– Вот вам ОГПУ попропагандирует!

Князь вскинул голову.

– Я сто раз говорил и еще сто раз скажу: единственный выход – интервенция. Без западных демократий нам большевиков не свалить… Даже если мы московские головы отрубим – щупальца останутся.

Из темноты отозвались:

– Знаем мы эти интервенции, князь, проходили в двадцатом…

– Кулаком надо было, а они растопыренными пальцами… Японцы – там, французы – сям… Американцы вообще…

Князь вздохнул сквозь зубы, но сдержался.

Имелись! Имелись у него кое-какие идеи, только вот рано их еще до товарищей доводить. Подумать надо, посоветоваться…

С именин уходили мелкими группами.

Спустившись на первый этаж, князь задержался, зажигая папиросу. Дрянные советские спички гасли на ветру, шипя и воняя. Семен Николаевич, спустившийся следом, дождался огня и тоже прикурил. Выдохнув дым в глубину двора, спросил:

– Ну и как вам все это, товарищ Гагарин?

– Гениально, – отозвался князь. – То, что нужно…

Последним гостем из темного подъезда вышел доктор.

– О чем это вы, граждане?

Семен Николаевич показал головой наверх, напоминая о том, чему только что были свидетелями.

– Нда-а-а-а… В цивилизованных странах такой голове живо бы применение нашли б… Не умеем мы с гениями работать.

– Возражу вам, Аполлинарий Петрович. Я нашему профессору хоть сейчас могу место найти.

– Есть идеи? – спросил Семен Николаевич.

Князь кивнул.

– Не хотел при всех…

Выбравшись из темной пасти подъезда, они неспешно направились вдоль трамвайных путей. Город окутали ранние сумерки, сделав его похожим на город их молодости. Несколько минут они шли молча, переживая одно и то же чувство – чувство утраты.

– А помните, господа… – мечтательно сказал доктор.

– Помним, гражданин профессор, – одернул его Семен Николаевич. – Так о чем вы, товарищ Гагарин…

– Я что думаю, Семен Николаевич…

Князь нерешительно поскрёб подбородок.

– Родилась у меня идея… Не идея даже, а так, мысль, пока отвлеченная…

– «… Воздушная, в облаках витающая»?

– Примерно… Но уж больно после сегодняшнего разговора все один к одному сходится…

Редкий снег закружил в воздухе. Князь поймал снежинку на ладонь, и та стала каплей воды.

– Как вы считаете, какова вероятность, что поляки или англичане нападут на СССР?

– В ближайшее время? Немногим больше нуля… А у вас иное мнение?

– К сожалению, нет. А сами большевики, по-вашему, не захотят кулаками помахать?

– Вряд ли. После Германии и Польши они поуспокоились… А почему вы спрашиваете?

– Да вот склоняюсь к мысли, что в ближайшее время на серьёзную войну рассчитывать не приходится.

– Да, шансов немного, – согласился Семен Николаевич.

– Вот и я о том же думаю. Равновесие, черт его дери. Если бы каким-то чудом удалось нам это равновесие разрушить… Большевики ведь все мировой революцией бредят, только никак решиться на неё не могут. Им бы смелости побольше или уверенности в своих силах…

– И что? Хотите с ними своей смелостью поделиться?

– Да нет, – серьёзно ответил князь. – Хочу новую мировую развязать…

Доктор посмотрел на Семена Николаевича с подозрением, словно подумал, что не понял шутки, но его товарищ смотрел на князя без недоумения.

– Вы мою позицию знаете. Я другого пути для России не вижу, – продолжил князь, – кроме как столкнуть лбами большевиков и Запад…. Мы можем, конечно, надувать щеки, но…

Семен Николаевич кивнул. Организация могла многое, но далеко не все. Это была закономерная плата за незаметность. В их силах было осуществить что-то вроде дворцового переворота, может быть, даже захватить какой-нибудь из некрупных городов, но не более. Сковырнуть власть коммунистов по всей России разом они не могли. Для этого нужен был сильный союзник. Запад вполне сгодился бы на эту роль, но…

– У Запада в отношении большевиков свои планы… Мы теперь для них не партнеры.

Доктор говорил правду, и от такой правды душа горевала.

– Им проще с большевиками сговориться, чем нас поддержать. Нет у них политической воли к конфликту.

– Вот-вот… – кивнул князь без огорчения. – Только жизнь, к счастью, не всегда спрашивает, есть у тебя воля или нет. Она перед фактом ставит.

Он серьезно посмотрел на товарища.

– Я, граждане-товарищи, думаю, что из того, что профессор придумал, хороший кнут может выйти. Такой, чтоб мир в нужную сторону погонять… Не туда, куда кому-то хочется, а туда, куда нам нужно.

– Загадками говорите, князь…

– Да какие уж тут загадки…

Он наклонился поближе, понизил голос до шепота.

– Мне известно, что большевики в Питере разрабатывают одну очень перспективную военно-техническую идею. Она у них проходит под названием «Лучи смерти». Все идет к тому, что примерно через полгода или год всё у них получится, и вполне краснопузым может в голову прийти новый революционный пожар запалить. А уж если ту штуку с профессорским аппаратом совместить, да на орбиту куда-нибудь подвесить, то они обязательно попробуют еще раз Запад до исподнего раздеть…

Семён Николаевич остановил его.

– Не пойму я, князь. То вы союзникам аппарат отдавать не хотите, а то большевикам предлагаете.

Князь кивнул.

– Считал и считаю, что аппарат нужно делать в России.

– Это в вас, князь, не квасной ли патриотизм взыграл?

– Не патриотизм, а здравый смысл. Если эту штуку получит Запад, то он без сомнения захватит СССР.

Доктор улыбнулся. Он считал себя англоманом и улыбнулся, представив британские танки на Красной площади. Непатриотично? Ха-ха-ха… Лучше уж быть полуколонией, чем жить под красными. К тому же не так страшно это… Скольких захватчиков Россия-матушка переварила! И этих переварит…

Князь, кажется, понял его и улыбнулся в ответ.

– Захватить-то захватит, только не для нас, а для себя. Нам ведь не нужна их победа? Нам нужна наша победа. А в руках большевиков это оружие уравняет шансы и введет красных в соблазн напасть первыми.

Доктор с сомнением покачал головой.

– Я не совсем представляю, о чем идет речь…

– Об оружии. Об оружии, в сравнении с которым всё то, о чем говорил Семен Феофилактович, – детские игрушки. Лучи невиданной силы, против которых не устоят ни металл, ни камень. Сила, которая разрежет и броненосец, и крепостную стену. Если такую установку поставить на ракету профессора, то вполне реально сделаться властелином мира.

Семён Николаевич с сомнением кашлянул.

– Гхм… Тем более! Собственными руками вооружать врагов?

– Считайте, что мы будем вооружать не врагов, а соотечественников. К тому же, кто нам помешает, в случае крайней необходимости, передать оружие на Запад?

– Правильно! – неожиданно согласился с ним доктор. – Надо думать и о том, что будет после войны. В новом мире у Российской империи должно быть преимущество перед всеми, даже перед союзниками.

– Особенно перед союзниками!

Возвращая всех на землю, Семен Николаевич заметил:

– Пока это звучит фантастично… Ведь вашего чудо-оружия пока нет?

– Нет. Но у нас есть Владимир Валентинович!

Доктор пренебрежительно фыркнул и покачал головой даже не с сомнением, а с горькой уверенностью в собственной правоте.

– Одной личности мало. Чего бы там ни говорили, батенька, а от личности – в этом с марксистами соглашусь – не так уж много и зависит. Что может сделать один человек, пусть даже умный и отчаянный, против того же ОГПУ? Раствориться во вспышке индивидуального террора? Одиночка против организации?

– Личность личности рознь, – возразил Семен Николаевич. – Если личность вроде телеграфиста Тюлькина, что словно пьяный к забору к любому чужому мнению прислоняется, то вы правы. Ничего такой не сделает… Но ведь в Истории не только Тюлькины… Точнее, там их вовсе нет. Там Наполеоны, Македонские, Бертольды Шварцы. Вашего брата, врачевателей разных, сколько, наконец…

– Эка вы хватили! Когда это было! Вы б еще Христа, да басурманского Магомета вспомнили… Тогда времена иные были – ни телеграфа, ни полиции…

– Согласен, Аполлинарий Петрович. Не будем далеко заглядывать. Но смог же некто Ульянов-Ленин противостоять обществу и даже разрушить его? А уж его-то последователей и полиция щипала, и телеграф не щадил.

– Там была организация.

– Так у нас она тоже есть.

Голос доктора внезапно пожестчал.

– Но нет царя-батюшки и его либеральных законов, позволявших всякой швали отдыхать в ссылках и скрываться за границей… Каленой метлой надо было..

Он стиснул кулак, потом остыл, разжал пальцы. Князь остужающе похлопал его по плечу. Все-таки не следовало забывать, что год ныне 27-й и идут они по Москве коммунистической. Как напоминание об этом, под фонарем стоял милиционер.

– Ладно… Хорошо… Согласен. Шварц, Македонский, Ленин… – понизив голос, сказал доктор. – И Владимир Валентинович.

– И Организация! – напомнил князь. – Все вместе – это шанс. Серьёзный шанс.

Доктор с сомнением покачал головой.

– Аппарат профессорский, конечно, гениальное изобретение, но князь вот говорит, что это – только половина дела. Вы представляете, чем нужно его дополнить, для того чтоб, как вы с князем собираетесь, диктовать свою волю всему миру?

– В общих чертах представляю, – кивнул князь. Семен Николаевич вопросов не задавал. Они были настолько очевидны, что ответы должны были появиться сами собой.

– У нас есть силы сделать это?

– У нас? Нет, – спокойно откликнулся товарищ.

– Ну, а о чем тогда разговор?

Несмотря на свой пессимизм, доктор-таки надеялся услышать «есть», но разговор не оборвался.

– Разговор о том, что мы должны привлечь к проекту иные силы.

– К проекту? Что за «проект»?

– Тот, который станет называться «Власть над миром», – после минутного молчания сказал, наконец, князь. – Совсем рядом с нами есть сила, которую мы можем использовать.

– Большевики?

Доктор догадался легко – в Советской России других сил попросту не было.

– Разумеется, большевики… Ну самого себя со счетов не сбрасывайте. Вы в этом плане очень серьёзная фигура.

Доктор попытался угадать.

– Вы предлагаете Владимиру Валентиновичу перейти на службу к «товарищам»?

В голосе непонятно чего было больше – недоумения или брезгливости. Князь ответил явной насмешкой.

– К сожалению, ваше предложение, доктор, нереально. Большевики не допустят потомственного дворянина до такой работы. Тут нужен чужой человек.

– Чужой? – переспросил Семен Николаевич.

– Чужой, – подтвердил с усмешкой князь. – Чужой человек с головой Владимира Валентиновича.

– Документики попрошу, граждане…

В разговоре они не заметили, как дошли до столба с милиционером. Тот поднес руку к форменной шапке.

К счастью для них, в Советской России паспорта отменили как проявления царской отсталости и деспотизма, так что документом мог стать любой клочок бумаги с синей печатью.

Семен Николаевич протянул билет профсоюза кожевников и вопросительно посмотрел на доктора. Уж кому-кому, а ему-то опасаться было вовсе нечего. Не голь перекатная, а настоящий профессор психологии, на совслужбе состоит. Только отчего-то не спешил доктор доставать документы. Милиционер отошел к фонарю и, шевеля губами, начал читать, изредка поглядывая на задержанных.

Вернув бумаги, пробормотал что-то вроде «спасибо» и уже твердым голосом спросил профессора.

– А ваши, гражданин?

Доктор вместо ответа чуть наклонился вперед и встретился с ним взглядом. Милиционер вздрогнул и застыл.

– Оставьте его, доктор, – брезгливо прошептал князь. – Зачем?

– Пойдемте князь, пойдемте, – потащил его Семен Николаевич. – Нечего смотреть…

Оба знали, что сейчас случится. Доктор догнал их через минуту. Князь оглянулся. Милиционер, по-прежнему стоя под фонарем, неторопливо подносил к виску ствол.

Они сделали несколько шагов, когда позади раскатисто ударил выстрел.

– «Наган»? – спросил Семен Николаевич.

– Скорее «маузер», – возразил князь и повернулся к доктору. – Это вы его?

Доктор хищно оскалился.

– Нет. Это он сам себя…

Князь пожал плечами, словно не знал, как отнестись к тому, что только что произошло на него глазах.

– Ребячество какое-то, ей-богу… Вас бы в Кремль запустить с вашими-то талантами… И бомбы никакой не нужно.

– Нет уж, увольте, – криво усмехнулся доктор, – там и своих таких хватает…

СССР. Москва

Апрель 1929 года

Теперь в голове профессора не стало перегородки, отделявшей русского профессора от профессора немецкого. Он вспомнил все. Организацию «Беломонархический центр», задачу, поставленную пред ним товарищами по Организации, и итог двухлетней жизни с чужим сознанием.

Когда он давал согласие на все это, знал, что это должно будет кончиться. Только вот кончилось все не так, как планировалось. Его должны были ввести в старую личность незаметно для окружающих. Паролем, отпирающим его сознание, был вид Московского Кремля в определенной цветовой гамме и несколько слов на латыни.

Ввести должен был свой доктор, член Организации, но жизнь распорядилась по-своему.

Кто ж знал, что большевики наладят выпуск конфет? Кто мог подумать, что изображение Кремлевской стены окажется за хрустальным графином и что день будет солнечным?

Так или иначе, все случилось, как случилось. Тратить силы и время на кусание локтей он не хотел. Оставалось надеяться, что все-таки время в чужой шкуре прошло не даром.

– Здравствуйте, господа, – устало сказал профессор. – У нас всё плохо?

– Ничего, ничего, профессор, – подбодрил его Семен Николаевич. – Не так уж всё скверно. Главное, что вы живы и с нами.

– Не вовремя это всё, – подал кто-то голос из-за спины. В словах слышалось сожаление.

– Ничего не поделаешь…

Профессор, отчего-то чувствуя себя виноватым, предложил:

– Может быть, мне вернуться?

– В этом нет смысла…

– Они мне верят, – горячо сказал Владимир Валентинович.

– Нет. Если вы вернетесь, то у нас не будет ни вашего аппарата, ни вас.

Профессор хотел что-то сказать, но Семен Николаевич остановил его жестом.

– Я знаю, что они вам доверяют, но после срыва они вряд ли допустят вас к новым испытаниям.

Он усмехнулся.

– Для них ваше здоровье так же дорого, как и для нас…

СССР. Свердловск

Май 1929 года

…В заводской больничке Федосею выделили отдельную палату, и Малюков целыми днями лежал в койке, выложив поверх колючего, застиранного одеяла забинтованные руки. Дело было, в общем-то, не так плохо. Глухота постепенно проходила, подсыхали легкие ожоги. Досталось больше всего кистям рук, которыми он загородил голову, да волосы сожгло выхлопом. Если б не эти мелочи, то можно было бы прямо сейчас в строй.

Только некуда.

Не стало монолитного строя… Рассыпался….

Деготь, ежедневно забегавший в больничку, рассказал, что испытания прекратили до особого распоряжения, а на заводе работает следственная комиссия, и ждут еще одну – из Москвы. Отголосками её работы, долетавшими даже сюда, стали визиты следователя, начавшиеся буквально на второй день.

Когда он приходил, Деготь пересаживался на кровать, а сержант ОГПУ деловито раскладывал на тумбочке блокнот, бросал цветные карандаши и начинал допрашивать раненого. Первый допрос Федосею очень не понравился.

– Ты, товарищ, «гражданина» для других оставь… – нехорошо прищурился Деготь после первой же фразы следователя. – Тут все свои, потому и разговаривай по-человечески.

– Извини, товарищ, – смутился слегка сержант. – Зарапортовался…

Вопросы у сержанта оказались простые.

На все на них Федосей за последние четыре дня уже ответил и не раз, но следователь продолжал мучить его, надеясь, наверное, что тот либо вспомнит что-то существенное, либо сознается в пособничестве. Только не в чем было сознаваться.

Они и сами с Дегтем строили предположения, только вместо стройных шерлокхолмсовских версий получались у них какие-то загогулины – непонятные и нелогичные. Самой разумной казалась версия кратковременного помешательства профессора. Она объясняла всё!

Бывает же ведь, живет, живет человек, а потом съезжает с катушек… Не бывает, скажете? Еще как бывает! А если не этим, то чем еще можно объяснить то, что человек сам приехал в СССР, сам все создал, а потом сбежал?

Следователь же, то ли от души, то ли по должности, простых решений не принимал и копал глубже. Его интересовали мелочи – как профессор сидел, какой карандаш держал в руке, когда разговаривал, в глаза ли смотрел или в сторону, не заикался ли….

Федосей, как мог, отвечал, причем чаще виноватым пожатием плеч. Что знал – сказал, а чего не было – так что ж об этом говорить?

Потом пили чай с пряниками, мятной сладостью смягчая очевидное разочарование сержанта.

– Ну, может быть, сказал чего на иностранном языке? – по инерции поинтересовался следователь, стряхивая крошки с блокнота. – Может быть, по-польски? Или…

– Что он сказал, я уже вчера и позавчера сообщил, – отозвался Федосей. – Ничего он не говорил… По-иностранному. Только по-русски.

– А как говорил – громко или шепотом?

– Нормально говорил, вот как мы…

– Ну, может, еще что-то? Что-то неважное, не существенное?

Федосей послушно закрыл глаза, восстанавливая в памяти события тех минут. Отчего-то вспомнился вместо профессора товарищ Ягода и настойчивые его вопросы о профессорских странностях. И тут его словно озарило!

– Было!

Сержант, забыв о крошках, наклонился. Взгляд стал колючим, цепким.

– Что было?

Малюков открыл глаза и, глядя на Дегтя, сказал:

– Голос был не его.

– А чей? – не понял следователь. Он плечом подвинул коминтерновца, стараясь заглянуть в глаза раненому.

– Не его…Он говорил по-русски.

Сержант нахмурился. Рука его дернулась к прошлым протоколам, но тут же вернулась обратно. Уж это-то он помнил хорошо.

– А раньше он по-каковски разговаривал? Не по-русски, что ли?

Голос его посуровел.

– Что-то вы, гражданин Малюков, заговариваетесь.

– Да по-русски, по-русски… – поспешил объяснить Федосей. – Только с акцентом. А тут… Как мы с вами! Словно он не немец, а природный русак!

САСШ. Нью-Йорк

Июнь 1929 года

… Необычных гостей в доме мистера Вандербильта всегда хватало.

Его эксцентричность простиралась так далеко, что он открыл свой дом для артистов синематографа, пригласив на вечер первых лауреатов премии Американской академии киноискусств – режиссера фильма «Крылья» Уильяма Уэллмана и актеров Эмиля Яннингса и Джанет Гейно, получивших призы за лучшую мужскую и женскую роли.

Собравшиеся вокруг его особняка зеваки завидовали и закатывали глаза, но для миллионера звезды и звездочки экрана не значили ничего. Главным героем был другой гость – Государственный секретарь Североамериканских Соединенных Штатов. Интерес был обоюдным – госсекретарь хотел уточнить кое-что для себя, а борец с мировым коммунизмом нуждался в сведениях о реальных действиях Правительства. После той знаменательно-никчемной встречи с президентом он не получил никакой информации из Белого Дома, а что касается прессы…