Федор сидел на кровати и смотрел на плюшевого зайца, который валялся возле батареи и с каким-то своим игрушечным прищуром косился на него. «Что смотришь? – вслух спросил Федор. – Презираешь? Как твоя хозяйка? Да не смотри ты так!» Федор хотел запустить в него подушкой, но что-то его остановило. Заяц каким-то образом – то ли от ветра, то ли от какой-то невидимой встряски, то ли просто устав находиться в полусогнутом положении – завалился на бок. «Ну ни фига себе, – подумал Федор. – Вот, блин, живем и не представляем: может, они, эти игрушки, тоже живые. Ну, как в мультике или в каком-то фильме. Мы засыпаем, а они начинают свою линию жизни. А заяц просто не успел принять исходное положение и облажался». Федор задумался над тем, сидел или лежал заяц вчера вечером, но на ум ничего не пришло: он даже не помнил, как добрался до кровати, не то что лежал ли, сидел или стоял этот придурочный плюшевый идиот. «А если все-таки в этом действительно что-то есть?» – подумал Федор и двинул на кухню, по пути решив, что надо бы запоминать положение предметов, перед тем как ложиться спать, а может, даже лучше сфотографировать все, прежде чем отъехать. Блин, бред! Полный бред! Но как-то что-то все равно засело в мозгах. «Начинаю медленно сходить с ума. Алкоголизм, безработица, общая нервозность – все не просто так, и, видно, идиотские мысли про подвижного зайца – предвестники крупного фазового смещения в мозгах в сторону полной и окончательной шизофрении. Хотя, если подумать, а что мы знаем? Кто мы в этом мире? – открывая кефир, размышлял он. – Черви, неразумные черви, использующие, как говорят, менее десяти процентов того, что дано природой особям такого типа. Может быть, этот заяц, сука, ночью такое вытворяет, что нам и не снилось!» В животе что-то булькнуло, как бы подтверждая его опасения. «Надо меньше пить, как говорил герой фильма про таких, как я. Надо меньше пить – и идиотских мыслей будет меньше. А то начнешь еще с ним разговаривать! А что – дети-то разговаривают с ними на полном серьезе! Рассказывают им свои истории. А дети ведь чисты и непорочны и знают, что делают, и делают это не просто так, а зачем-то, с каким-то явным умыслом, стараются не сердить свои игрушки, зная что-то сакральное. Но с возрастом эти знания уходят, и они становятся обычной кучей придурков, думающих только о хлебе насущном и о том, как удачливее накосить бабла, получше приспособиться, про бутерброд с икрой и тетку с косой! Вот, блин, как удачно срифмовал-то – бутерброд с икрой и тетка с косой! Офигенно!» Федор глянул на часы – было около девяти утра. Все, надо заканчивать с мистикой и собираться, умываться, одеваться и идти на очередное собеседование к очередному работо-, мать его, – дателю.

Федор уже три года мыкался в поисках достойной работы, постепенно снижая планку своих хотелок. Но парадоксальное явление: то, с чем он соглашался сегодня, вчера было для него нонсенсом и просто не входило в его умственные ворота, так как казалось слишком обидным и постыдным. Обычно через пару дней после гордого отказа работать на непрезентабельной должности и за какие-то гроши Федор был уже согласен и на это, но… Первое – он не мог сам туда позвонить, очень как-то это коробило, а они, козлы, не перезванивали, не давая ему шанса, немного повыпендривавшись, согласиться. Так из гендиректора сети салонов связи он почти скатился до продавца, хотя и старшего, в одном из салонов когда-то поглотившего их сеть конкурента. Настраиваясь на собеседование, он представлял себе картину, как целые толпы бывших работников будут приходить и стебаться над ним, задавая каверзные вопросы про преимущества той или иной модели телефона или про то, есть ли роуминг в Верхнежопинске и какая его цена днем или ночью. А купившие его сеть конкуренты будут говорить, какие они великие, а он чмо болотное, хотя и построившее самую крупную сеть в городе с нуля, и будут бросаться импортными бизнес-выражениями, с которыми, видно, не расстаются даже находясь на пике решения полового вопроса, выкрикивая вместо стонов и кряхтений: «Success или EBITDA!!!». Хотя так называемое due diligence and rapid development за них уже явно провели местечковые брутальные самцы из глубинки. И вот кучка этих полиглотов вместе с перебродившими экспатами, рассевшись в теплых, уютных, подогретых креслах, развивает бурную деятельность в сфере слияний и поглощений, надувая и раскорячивая компанию для одной главной цели, без которой их присутствие стояло бы под вопросом, – продажи компании «западным партнерам». В крупной российской компании обязательно хоть долю, но надо продать, так как иначе тебя в этой удивительной стране могут на раз чпокнуть: те найдут, как или за что, и самое лучшее, что ты можешь сделать, – прихватив немного наличности, добраться до Лондона и стать ярым оппозиционером, рассказывая, как, кому и сколько ты давал, развивая свой кровный бизнес! При этом ты, конечно же, хороший и демократичный, и, конечно же, не ты угробил своих бывших подельников и закатал в цемент толпу врагов и конкурентов в бурные девяностые! Время было такое! Или: it happens!

С такими «веселыми» мыслями Федор оделся и направился в офис этих, как говорит один супермажорный персонаж из TV, гламурных подонков.

Они, конечно же, отымели его по полной, и для снятия стресса было необходимо провести срочные релаксационные мероприятия. Чтобы поддержать этот процесс морально, а в последнее время и финансово, нужен был партнер. Федор знал еще одного пострадавшего от антикризисных мер мирового капитала и позвонил Сане. Саня был ведущим юристом одной параллельно развивающейся на сетевой основе группы, при всех своих талантах имел потребность в самореализации, и она нашла воплощение в любви к дорогим напиткам с последующим обливанием русским матом кровососов и прихвостней империалистов и иже с ними. Соответственно, при первой же санации его прихлопнули недруги, и сейчас он, как и Федор, болтался между прошлым и будущим. А еще Саня был по первой своей специальности патологоанатомом с вытекающими из этого офигительными последствиями в виде разговоров с самим собой и наплевательского отношения к жизни как процессу существования на этой планете. И ведь судьба отмудохала его по полной, сделав крутой вираж в середине жизни: призвала в ряды армейских врачей. После путешествия на горные склоны Российского Кавказа естественные и не очень смерти гражданских лиц в родном городе были для него чем-то вроде ритуальных танцев собратьев великого Пятницы перед пиршеством каннибализма, которые видел Робинзон на его родном острове.

Саня, как обычно и естественно, поддержал процесс саморегуляции сознания, прибыв к нему домой по-армейски быстро и не забыв прихватить с собой так называемый тревожный чемоданчик, где держал самое важное на случай непредвиденных обстоятельств: пару белья, бритву, зубную щетку и старую офицерскую плащ-палатку, о которой он говорил ласково и проникновенно, уверяя собеседника, что она спасает от радиации, а это в нынешнем неспокойном мире очень актуально. Скинув финансы в общий котел и просчитав все возможные варианты, Федор на правах старшего принял решение о досрочном праздновании Дня защиты детей, таким образом надеясь хоть как-то изменить картину полной никчемности и ненужности в этом мире. Вообще-то он за три года полностью перестал верить в приметы, гороскопы, предсказания и всякую другую хрень. Все понедельники были одинаковы; все «счастливые» автобусные и троллейбусные билеты были на один вкус; все звезды, падающие с небес, были не его предметами желаний; две макушки на его лысеющей башке, как он понял, ни хрена не значат, – в общем, и здесь наметился кризис доверия, хотя он продолжал верить в силу телефонного звонка, способного перевернуть эту поганую страницу его никчемной жизни. Вот так в один из дней кто-то позвонит – и его жизнь перевернется. Может, это будет даже сам Путин! Такая хреновина лезла ему в голову на пике отчаяния и обычно после трех дней бурного застолья. Ну, пусть не сам, но кто-то от него, какой-нибудь его охранник. И скажет: «Вам, Федор, надо прибыть тогда-то туда-то, и вас будет ждать сам». И Федор, нафуфырившись и напомадившись, прибудет по-армейски точно и в срок и доложит Первому о том, что готов! К чему готов – не важно: опыта работы с людьми ему не занимать, образование достойное, знание языков, армейское прошлое – там найдут ему применение! Но, понимая, конечно же, абсурдность этого, он в глубине души, как все русские люди, верил в торжество справедливости и нравственности.

Саня разлил по первой. Только выпив, он позвонил жене – а ее он называл ласково Мамулькой – и доложил, что отбыл на собеседование на Украину, где, по его словам, при формировании очередного правительства не хватает русскоговорящих юристов высшей квалификации, и у него появился шанс устроиться на работу в администрацию президента соседней республики с карьерно вытекающими последствиями; при этом на ее вой в трубку он посоветовал ей начинать учить украинскую мову, так как это впоследствии очень может пригодиться.

По третьей выпили не чокаясь, молча. Заговорили про женщин. У Саньки была не жена, а боевая подруга! Тоже врач – и, видно, это сделало свое дело. Она давно ему поставила диагноз, но любила его с молодости и поэтому все прощала. Пропившись, он всегда возвращался домой с нескрываемой печатью вины и замаливал грехи тишайшим поведением и офигенной работоспособностью по дому. Все как-то сглаживалось и возвращалось в привычное русло до следующего раза.

У Федора было все сложней. Жена терпела его выкрутасы два года, но в один момент тихо забрала дочь и вещи и ушла, благо сама хорошо зарабатывала, да и за период Федькиного благополучия они купили квартиру ее маме в хорошем, престижном районе. Федор тосковал ужасно, но во всем винил себя, свои закидоны по поводу собственной значимости и харизматичности. А так как оба с Саней чувствовали эту самую вину, вопрос о том, как продолжить и кем насытить их одиночество, в этот период не стоял.

Пили, болтали про все подряд: про социальную обстановку, про Фукусиму, про армию, про машины – про все то, что объединяет мужиков в период откровений. Единственное, про что старались не говорить, так это про футбол. Саня был классным парнем, но болел он за «Спартак», а Федор за «Динамо», и здесь возможны были трения. Но в конце концов после первой бутылки заговорили и про это, сойдясь на том, что все беды российского футбола от «Зенита». Беседа текла в очевидно творческом ключе, пока Федор не вспомнил про зайца.

– Слушай, – спросил Федор Саню, – а ты веришь во всю эту хрень с переселением душ и вообще в потустороннее?

– А что? – переспросил Саня. – Достали?

– Кто? – удивился Федор.

– Ну, эти… духи…

– Какие, нахрен, духи? – спросил Федор. – Я про зайца Светкиного, жены моей бывшей.

– А… И что с ним? Заговорил? – ухмыльнулся Санек.

– Запел, твою мать, – ответил Федор. – Он просто ни с того ни с сего взял да и свалился.

– Ни с того ни с сего ничего не бывает! – сказал Саня. – Это знак. Я вот в морге такого насмотрелся, что по первости без стакана не мог уснуть. Помню, был один водитель-ботаник, так тот полгода за носками ко мне во сне приходил. Ноги, говорит, мерзнут, отнеси на кладбище. А я еще во сне подумал: какие у него ноги, сожгли его. Вот такая фигня.

– А почему носки-то, а не трусы? – Федор попытался перевести разговор в более легкое русло. – Трусы-то, наверно, там нужнее, – гоготнул он над своей шуткой. – В горошек труселя!

Саня недобро посмотрел на Федора и сказал:

– Они, водители, при катастрофах обычно теряют ботинки, а иногда и носки. Даже гаишники говорят: приехали, вытащили кого-нибудь из машины после аварии, если в ботинках – значит, будет жить! А этого ботаника долго опознать не могли, горел он, вот у нас в морге и лежал. Типа как вещдок.

Федор, поняв, что Саня серьезен, решил сбавить обороты.

– Ну а через полгода-то перестал сниться? – спросил он Саню. – В церковь сходил? Или забыл он про тебя? Видно, там снял с кого! – Федор заржал в полный голос, сбрасывая напряжение. – Точно! Разул какого-нибудь папанинца – они там еще и в унтах!

Федора заносило все дальше.

– Нет, – сказал Саня, – я ему носки отнес. На кладбище, как он просил… И все сразу ушло…

Наступила пауза.

– Ну ты даешь, – ахнул Федор секунд через тридцать. – Офигеть!

Он встал и начал ходить кругами по комнате. Так продолжалось еще полминуты.

– Ну и… – выдохнул Федор. – Ты думаешь, заяц тоже того… ну, это… живой?

Саня как-то странно посмотрел на него и сказал:

– Какой заяц?

Он, видно, был погружен в какие-то свои воспоминания и, соответственно, сразу не врубился, о чем его спросил Федор.

– Заяц, Светкин заяц! Я ей из Эстонии его в подарок привез, лет семь назад, – сказал с надрывом Федор. – Синий такой, в футболке с надписью на эстонском!

– А, заяц! – Саня начал возвращаться из своих мыслей в реальность. – Да нет, заяц, конечно же, труп!

Хотя… Может, в Эстонии у них он и не труп… Не знаю. Все относительно в этом мире, – подытожил он. – Может, у них, у угро-финнов, так принято, – Саня и потянулся за бутылкой.

А разливали уже третью! Выпив, Федор собрался в туалет. По пути он решил все-таки глянуть на зайца.

– Тоже мне, эстонский предок, – нащупывая выключатель в спальне и расстегивая ширинку для праведных дел, бубнил Федор. – Эти предки финнов и угров и здесь покоя не дадут. Тоже мне, заяц! Последователь, как его там, их языческого бога? А, вспомнил! Угу! Вот тебе и Угу-гу… – найдя в конце концов выключатель и нажав на него, Федор не успел закончить фразу.

Заяц сидел. Сидел даже лучше, чем утром. Даже красивее, чем лежал.

– Твою мать! – вырвалось из груди Федора. – Едрит-переедрит! – прохрипел он. Набрав воздуха в легкие, Федор что есть мочи заорал: – Саня!

Саня по скользкому паркету, как на лыжах, полетел ему навстречу, дожевывая кусок хлеба, и, совершив это головокружительное ускорение, застал друга с открытым ртом и обмоченными штанами, смотревшего куда-то в сторону батареи!

– Ну ни фига себе, – вымолвил он и потащил товарища в туалет, так как тот продолжал поливать паркет в спальне. Федор поддался, но постоянно оглядывался, выписывая одновременно круги на полу.

– Ты видел? – первое, что сказал он, доделав дела в туалете. – Нет, ты видел? Сидит!!! Он сидит!

Не вникнув в происходящее, Саня сказал:

– Да и фиг с ним, пусть сидит! – не понимая, про что Федор ему говорит, продолжил типично: – Ну и пусть сидит, хлеба не просит же?!

Федор обернулся и вполне серьезно спросил:

– А если попросит? Дать?

Так же не врубаясь, Саня сказал:

– Дай, конечно! – чем окончательно загнал Федора в ступор.

– Дам! – уверенно сказал Федор. – Обязательно дам!

В комнате резко зазвонил телефон. Музыка звонка была торжественна и настойчива и называлась «Время, вперед!». Раньше она звучала в титрах программы «Время».

– Какого черта в двенадцать ночи кому-то надо, – подумал вслух Саня.

А Федор, видно забыв, что ради прикола перед утренним собеседованием закачал эту мелодию на общий сигнал – в надежде, что во время собеседования кто-то позвонит ему и он вальяжно скажет, что, мол, извините, знакомый депутат звонит, чем подчеркнет свою значимость и состоятельность, – офигев от рассказов Сани и приключений с зайцем, брякнул:

– Это ПУТИН!

Звонила Санькина Мамулька, так как Санька сразу после того, как проинформировал жену об отъезде, выключил свой мобильник. Федор, до конца не въехавший в реальность, сказал ей, что, мол, Санька звонил из Конотопа и у него все хорошо. Мамулька обозвала его дебилом и положила трубку.

Всё потихоньку возвращалось на круги своя. Раздавив четвертую, решили ложиться спать, с условием на следующий день отнести зайца на кладбище к ботанику и оставить его там вместе с парой хороших вязаных носков.

Утром все пошло наперекосяк. Спустившись к почтовому ящику за «Спорт-Экспрессом» (Санька в любом состоянии должен был знать, что творится в спортивной жизни страны), Федор обнаружил там очередную платежку от управляющей компании. Платить надо было с каждым месяцем все больше и больше, на что Санька сказал, что эти ТСЖ, судя по счетам, могут содержать как минимум команды первого футбольного дивизиона, о чем предложил незамедлительно сообщить министру спорта, чтобы тот внес эти организации в программу развития массового спорта в стране. Покопавшись в инете насчет управляющих компаний, мужики поняли, что страна поддержит их начинание, – в противном случае вся эта веселуха закончится Ходынкой.

Поправившись по сто пятьдесят, поехали на кладбище, забыв, конечно, взять с собой зайца, но носки возле метро купили. Вначале, приобретя два букетика алых гвоздик, по заведенной у них традиции зашли к Ленчику. Ленчик был когда-то фигурой городского масштаба. Можете представить себе: в начале девяностых на улице провинциального русского городка навстречу туристам, приехавшим посетить местную достопримечательность в виде музея старинных хомутов и подпруг, выходит пара мужиков, как две капли воды похожих на Леонида Ильича и Рональда Рейгана, идет и мирно беседует на тему, как тогда говорили, развития двусторонних отношений. Туристам не приходило в голову сразу сложить два и два, что в истории они как-то не пересеклись: их напрочь убивал шепелявый тягучий голос нашего генсека и чистый «американский» товарища американского президента. Это потом ребята узнали, что наша политическая парочка репетировала день и ночь с привлечением всей лингвистической верхушки преподавательского состава местного вуза и что товарищ Рейган, отработав двухминутную речь до автоматизма, больше по-американски ничего не знал и на вопросы импортных туристов, невесть как оказавшихся в российской глубинке, отвечал коротко и ясно: «No comments». Куда со временем пропал господин американский президент, знают только история и, наверное, его бывший партнер по переговорам, но он пропал, как только Ленчик на пике своей популярности в городе подался на выборы в мэры. И каково же было удивление политологов и социологов, когда по всем их опросам этот старый маразматик (а они так его называли) стал лидировать в предвыборной гонке! Что тут сказалось, понять не мог никто: то ли ностальгия по колбасе за два двадцать и водке по три шестьдесят две в эпоху роста цен и дефицита, то ли просто протестные убеждения народных масс, – но шухер случился большой. Приезжали даже консультанты из центра – но нет: его рейтинг, паскуда, только рос. И вот незадача: чем больше Ленчика хаяли-поносили, тем увереннее были он и его кривая роста. В конце концов его все же сняли с дистанции, не найдя ничего лучше, чем привлечь к этому его дебила сынишку, пообещав ему, видно, проездной на городскую карусель либо экскурсию в главный «Макдональдс» страны на Тверской, но факт остается фактом: папашу он сдал. Мешая русские слова с феней, он выступил на городском телевидении, рассказав при этом, что у него есть документ, подтверждающий его, то есть отца, зоофилические наклонности, и все собаки и даже кошки в городе, если бы могли, подтвердили бы его, сына, слова. Папашу тут же, в парадном мундире маршала, скрутили и сдали в дурку на освидетельствование. Выпустили его ровно через четыре года, как раз накануне новой предвыборой гонки, но, наевшись лечебного борща в больничке, изрядно потускневший Ленчик решился лишь на то, что пришел голосовать в больничной пижаме с биркой «Первая демократическая жертва России». Дальше, видно, не пережив предательства близких, он стал угасать на глазах. После его смерти сынок, ставший к тому времени бандосом, видно, раскаявшись, спер где-то бюст Брежнева и водрузил его на могиле отца, чем сделал ее точкой скорби униженных и оскорбленных демократическими режимами разных периодов. Вот и Федор с Саней, иногда заходившие на кладбище навестить уже ушедших друзей, завели традицию возлагать деду-баламуту букет гвоздик, заодно помянув веселое время самой дешевой на их памяти продовольственной корзины.

Потом они подошли к новому памятнику солдатам всех войн, который по замыслу автора (как говорят в народе, сделавшего точную копию с революционных матросов, встречающих поезда метро на станции «Площадь Революции»), видимо, должен был воплощать в себе связь времен, что является новым концептуальным ходом в монументальном искусстве. Ребята, если честно, были рады и такому творчеству, так как каждый, приходя сюда, нес в мыслях свое, а это невозможно было опрокинуть даже скульпторам-новаторам.

Помянув друзей и товарищей, двинули к месту захоронения загадочного ботаника. На его могиле Федор торжественно доложил покойному про свои приключения с зайцем и, хлопнув двести за упокой, попросил его разузнать там, может ли эстонский косой иметь душевное обличье, и по возможности проинформировать его, Федора, по налаженному каналу, то есть в ближайшем сне его товарища.

На обратном пути заехав в супермаркет и купив самое необходимое, решили каким-нибудь образом отомстить за все Федькиному ТСЖ. Санька сказал, что он как юрист высшей квалификации сейчас накрутит им хвосты, но для этого ему необходимо пробежаться в инете по базе.

Забег по базе превратился в легкое алкогольное party на балконе с соревнованием, кто смачней плюнет на машину директора этого долбаного ТСЖ. Директор ТСЖ в России – это пенсионно наследственная должность бывших глав муниципальных образований и их родственников, и все закончилось как обычно – вызовом наряда милиции сердобольными соседями. Санька пытался отговорить пенсионеров от этого шага, убеждая их, что он с ними на одной стороне, что невозможно отдавать такие деньги за такой сервис, и что если они надеются благодаря этому платить за жилье меньше, то ничего не выйдет. Все коту под хвост. Наряд старые коммунисты вызывали три раза, так как милиционеры, видимо, находились в легкой депрессии, переживая позор переименования из милиции в полицию, как будто с этим проимпериалистическим словом уйдет вся коррупционная составляющая их должностного оклада.

Приехав, милиционеры-полицейские первым делом решили начать с ТСЖ как с самой платежеспособной единицы в современной России; там, не поняв, в чем дело, отправили их к дворнику-таджику; а тот, видно, задолбавшись критикой пенсионеров по поводу плохой уборки снега и мусора, сказал что-то типа того, что могучая прокоммунистическая организация ветеранов труда приговорила трудягу – директора местного ТСЖ – то ли к кастрации, то ли к расстрелу за огромные коммунальные счета и плохую уборку территории, и для начала они, то есть пенсионеры, оплевали его авто. Федор и Санька с балкона поддержали беднягу дворника, дополнив, что это не что иное, как попытка подорвать существующий строй через диверсию, и призвали служителей закона немедленно отреагировать массовым террором. Те не заставили себя долго ждать – видно, спешили побыстрей закончить это нерентабельное с финансовой точки зрения дело – и стали долбиться в квартиру старых сексотов. Федор с Санькой ретировались с балкона, по пути рассуждая на тему злодейки-судьбы.

– А ведь в тридцать седьмом такая неразбериха могла для стариков плохо кончиться, – сказал Саня и предложил выпить за невинных жертв тоталитаризма, не забыв при этом вспомнить и помянуть своего родственника, хотя, по его предыдущим рассказам, тот сидел и был расстрелян за то, что наладил трубопровод по перекачке огненной воды с Минского ликеро-водочного завода.

Федор не стал поминать лихое и выпил с ним.

Смеркалось.

Наряд с шумом вывалился из квартиры героев первых пятилеток и удалился собирать дань в более бонусные места, поближе к местному рынку.

– Саня, а как ты думаешь, кто придумал эту хрень с ТСЖ? – спросил Федор. – Ведь куда ни глянь – все реформы, госкорпорации, нанотехнологии, куча разных названий и организаций, результаты деятельности которых становятся либо фольклором, либо рабочим материалом для сотрудников прокуратуры.

Саня, поковырявшись в мозговом центре, изрек:

– Гоям это неведомо, хотя это явно для них. Я вот думаю, – оторвавшись от «Спорт-Экспресса» и посмотрев на Федора из-за его края, с хитрым ленинским прищуром продолжил Саня, – тебе, Федор, просто необходимо попасть в список кадрового резерва президента.

У Федора даже мелькнула мысль, что в «Спорт-Экспрессе» появилась новая политическая колонка – для тех, кто, кроме «Спорт-Экспресса», ни фига не читает, и что, зная о массовости такой аудитории, политики добрались до самого аполитичного «боевого листка» российских болельщиков.

– А что, – продолжал вещать Саня. – Образование у тебя что надо, языки, опыта не занимать, да и смотрел я этот список – и думаю: если не исходить из конъюнктурщины, то ты бы явно там не затерялся: этакий самородок из глубинки – это сейчас в тренде.

– Ты про «черную сотню», Саня? – спросил Федор.

– Черная она или красная, какая разница, – ответил Саня, – лишь бы дело было, а там ты им всем еще накрутишь хвосты.

– Послушай, Саня, ты же видел список и прекрасно понимаешь, как там в народе: «От осинки не родятся апельсинки». Там все продвинутые, отмобилизованные борьбой за власть и денежные потоки. Сожрут и не поперхнутся. Да и выстроена эта линейка в жестокой межклассовой битве, случайных людей там нет, – сказал Федор.

– Наверно, ты прав, – сникнув и как бы теряя интерес к этой теме, Саня отложил наконец-то газету. – Там они все, как в «Гербалайфе», заточены и проверены на верность и преданность, им даже незачем вешать значки.

– Какие, нахрен, значки? – не понял Федор.

– Ну помнишь, раньше ходили такие пижоны со значками «Я люблю Гербалайф». А эти бы ходили со значками «Я люблю ВВП»! Или нет, более актуально: «Я люблю…»

– Не надо, – переварив быстрее Сани его мысль, усмехнулся Федор, – хотя в этом явно больше креатива.

– Да так, без задней мысли, без прикола. Я даже голосовал за него. – Он встрепенулся, как будто отделение солдат получило команду «Товсь!». – Я недодумавши, и я…

Федор решил успокоить друга и, подойдя, шепнул ему на ухо, показывая пальцем вверх:

– Он знает!

Санька вообще был фантазер, и его постоянно заносило, особенно под влиянием горячительных напитков, а с учетом мистики, сопутствующей работе с усопшими, его сознание плавало и во сне, и наяву. То носки на кладбище носит, то Федора в президентские списки включает – сплошное Fantasy and Mystery! Один раз Федор видел, как Саня разговаривал с чайкой, которая каким-то образом оказалась в их краях. Так вот, он ей объяснял, как добраться до моря. Та сидела на столбе и как бы слушала его; потом, когда он ей разложил все по полочкам, она встрепенулась и улетела. Добралась она или нет – неизвестно, но рванула точно в сторону Питера, то есть к морю. Так что необходимо было принимать превентивные меры. Да и время поджимало.

Засобирались. Надо было как-то оживлять обстановку, тем более что время неумолимо двигалось к двадцати двум, а это новый чекпойнт для родной страны.

По дороге в супермаркет обсуждали выложенное в инете порно Волочковой и возвращение на киносцену Охлобыстина. Первое признали полным провалом, второе – успехом, хотя и с некоторой натяжкой. Коснулись темы отмены техосмотра, но вяло, как бы понимая, что это один из последних патронов в предвыборной обойме политпиара.

Проходя мимо старой, дореволюционной часовни, заприметили мужичка странного вида, который сидел под мраморной доской с надписью: «Произведение искусства. Охраняется государством». Надпись офигенно гармонировала с внешним видом сидящего под ней бедолаги. На нем были армейские сапоги – те, которые еще из прошлых, советских времен, – и камуфляж современного российского офицера, но на погонах не было звездочек; сохранился выцветший след от звезды на каждом из них, только уж слишком большой. Но не это заставило остановить на нем взгляд: на голове у мужичка была кепка-бейсболка солдата армии США, песочный цвет которой явно диссонировал с темнозеленым цветом камуфляжа. Бейсболка была надета задом наперед, так что можно было прочитать фамилию солдата, носившего ее.

Федор, поравнявшись с горемыкой, притормозил и прочитал вслух:

– ALLMIGHTY!

«Что-то знакомое», – мелькнуло в мозгу, но Федор продолжил движение вперед, так как сейчас время было на стороне президента и правительства, и это не давало расслабиться ни на секунду, хотя мысль о переводе на русский язык не покидала его и в магазине.

Выйдя на крыльцо супермаркета, Федор радостно крикнул: «Вспомнил!» – чем распугал суетливых прохожих и доходяг, толкущихся возле торговой точки в час икс.

– Что вспомнил? – спросил Саня. – Забыл что-то купить?

– Нет, вспомнил, что за хрень у него написана на кепке, – сказал Федор. – «Всемогущий» у него написано, по-английски. Это как в фильме «Брюс Всемогущий» – помнишь, был такой, еще Джим Керри в главной роли. Ну? Вспомнил? – не унимался Федор, глядя в глаза товарищу. – Я его три раза смотрел, прикольный фильм.

И Федор лениво, с чувством выполненного долга поплелся в сторону дома. Саня пошел за ним.

Сначала они его услышали. Мужичок пел что-то удивительно знакомое, но на непонятном языке.

Саня спросил:

– Слышишь?

– Да, – сказал Федор.

– Но что он поет? – спросил Саня.

– Блин, очень что-то непонятное, – ответил Федор, но действительно уловил знакомый ритм.

– Господи, это Розенбаум, «Вальс-бостон», – встрепенулся Саня.

– Точняк! – поддержал Федя.

Они подошли к мужику. Он поднял голову, как-то божественно, неестественно по-доброму улыбнулся и сказал:

– Это, братцы, старинный язык, язык древних предков наших. Странная аранжировочка, не правда ли?

Затем, покосившись на пакеты, спросил:

– Успели?

– Да, – сказал Федор, вспоминая, как они с Саней летели, словно велогонщики на «Тур де Франс», сквозь коридор покупателей к кассе, чтобы зафиксировать финиш без семи секунд двадцать два часа.

– Повезло. Повезло! – еще раз твердо произнес Федя, как бы упиваясь своей победой на финише.

– Повезло? – переспросил мужик, усмехнувшись. Затем встал во весь свой явно не гренадерский рост и молвил: – Повезло тебе, Федя, зимой девяносто пятого, а сейчас ты просто успел.

Федор обалдело посмотрел на него. Он даже неприлично икнул от удивления. Затем плюхнулся задом на ограждение; из его рта выдавился какой-то непонятный звук, похожий то ли на «откуда», то ли на «тудыть».

Действительно, тогда ему повезло, еще как повезло! Тогда в Грозном они попали, крупно попали! Их тогда, как учили в танковой школе, отправили кого-то эвакуировать или ремонтировать, – он уже не помнил, ведь таких идиотских приказов тогда раздавалось много и всем, – и он поехал с кучкой солдат-ремонтников в заданный квадрат. Долго блуждали по городу Прибыли на место – а там жопа, просто месиво какое-то. Осмотрелись полными ужаса глазами и только решили двигать оттуда побыстрей – раздалась автоматная очередь, затем выстрелы слились со взрывами, и бойцы рванули кто куда. Федор, отстреливаясь куда попало, пытался залезть под летучку, но споткнулся и упал, врезавшись башкой в диск колеса. Очнулся ночью. Вначале думал, что ослеп, но оказалось, что глаза залиты засохшей кровью. Кое-как разлепив их, Федор увидел ужасную картину Всех, кто выжил в первые минуты, не попав под осколки и пули, порезали как баранов. И тогда он понял, что выжил благодаря тому, что, споткнувшись о чьи-то кишки, долбанулся правой бровью о колесо. Бровь, видимо, ужасно кровоточила, и его, потерявшего сознание, боевики приняли за мертвого, не стали тратить на него патроны. После того случая он месяца три каждый день тер до отупения свои сапоги, пока не договорился с начвещем и не купил у него новые.

Наконец, придя в себя от воспоминаний, он спросил:

– Ты кто? – при этом упершись глазами в бирку на правой стороне его гимнастерки. – «Спас…тель», – вслух прочитал Федор. – А! Спасатель! Ты эмчеэсник, что ли, бывший? А откуда про меня знаешь? Воевали? Или бухали когда вместе?

Эту историю Федор явно никому и никогда не рассказывал; по крайней мере он это точно помнил. Он даже тогда, добравшись до своих, ни хрена толком не сказал, что произошло, да никто и не спрашивал, учитывая, какая вокруг была неразбериха и путаница. Потом, месяца через два, его попросили написать рапорт, но на этом все заглохло, так как комполка погиб, а новый не особо и разбирался с этой историей: у него начались свои истории, явно с более драматическими потерями и последствиями.

Мужик, приобняв сидящего Федора, тихо сказал:

– Ага, бухали.

Тем временем Саня, осмотрев мужика с головы до ног, представился:

– Саня. Старший лейтенант запаса.

Мужик улыбнулся и произнес:

– Коля! – И немного погодя сказал: – Николай, слуга Божий!

Федор, все это время думавший о чем-то своем, встал и произнес:

– Пошли, Коля, слуга чей ты там, помоешься.

До дома шли молча, думая каждый о своем. Лишь заходя в подъезд, Федор обратил внимание на то, что дверь сама отщелкнулась, когда они подошли к ней, даже код не успели набрать. «Странно», – подумал он, но, так как странностей сегодня было до фигища, плюнул и забыл.

Придя домой, Федор отправил Колю в ванную, дав ему Светкин старый халат, который он спер для нее в первой же заграничной поездке с нею в Турцию и который она поэтому принципиально не носила и не взяла с собой, переезжая к матери. Коля, осмотрев текстильный заграничный шедевр, сказал просто и внятно:

– Видать, спертый.

– Конечно! – не сопротивляясь, ответил Федор.

Саня тем временем, напевая мотивчик песни тезки Розенбаума, резал колбасу. Стаканы были уже полны.

– Врежем? – спросил Саня.

– Да уж! – сказал Федор, продолжая думать о чем-то своем.

Когда врезали по второму, из ванной вышел Коля, без халата, обмотанный полотенцем вокруг талии. Выглядел он на троечку, весь в шрамах и язвах, с неестественно короткими кривыми ногами. Заметив на себе удивленные взгляды теперь уже вроде товарищей и посмотрев на свои ноги, сказал:

– Это от этрусков, наших предков. Они же вечно в походах были, спали на лошадях. Помните? Предков своих-то? Как там было на Фестском диске написано: «Место в мире Божьем, что вам послал Господь, окружите тесными рядами, защищайте его днем и ночью. Не место, волю – за мощь его радейте. Где вы будете – чада будут, нивы будут, прекрасная жизнь. Росиюния чарует очи, никуда от нее не денешься. Не есть еще, будем ее мы, в этом мире Божьем».

Парни, не сговариваясь, потянулись к бутылке, опорожнили.

– Это на этрусском ты, Коля, распеваешь песни в современной демократической России, что ли? – начал Федор.

Но Коля не ответил, а лишь, поковырявшись в своих штанах, висевших на стуле, воскликнул:

– Нашел! – и принялся смазывать язву на коленке мазью из импортного тюбика, что не совсем гармонировало с его этрусскими корнями. Заметив на себе любопытные взгляды товарищей, он откомментировал:

– «Неоспорин», хорошее американское средство. Здесь не продают, а зря! Вэл подарил, солдат ихний.

Ребята даже не стали спрашивать, чей – ихний, а молча переглянулись и сели за стол, не забыв пригласить и постояльца к трапезе. Коля, перекрестившись на угол, присел за стол. Сказал сразу и твердо:

– Не пью!

После всех прибабахов, которые сопутствовали появлению и поведению Коли, мужики и не настаивали. Он виделся им каким-то не от мира сего: не то чтобы странным или дебильным, а просто-таки удивительным. Этакий юродивый бомж со знанием истории из первоисточника, древнего языка, про который они и не слышали, в этой идиотской американской кепке, да еще с какой-то мазилкой, которую, как он сказал, у нас не найти. Федор, немного размягчив мозг спиртным, принялся настойчиво вспоминать, где, когда и с кем он мог встретить этого странного идиота, который, являясь человеком без места жительства, не пьет горькую. И где мог с ним бухать, если он не бухает. Федор уж явно бы запомнил типа, который так резво и резко отказался от стопки водки.

– Фигня какая-то, – перетряхивая свои мысли, произнес вслух Федор.

– Вот и я говорю, что фигня. Чего же отказываться: водка она и есть водка, для русского человека утешение и радость, – продолжил разговор Саня.

– Да я не про то, не хочет – не надо; я про…

– Ешкин кот! – Федору не дал закончить Коля, который вскрикнул не то от боли, не то от удивления, расположившись возле зеркала и по-хозяйски щипчиками выдирая густые волосюки из своего здорового носа. – Во какая-то!

Он развернулся и показал здоровый волос, выдернутый из правой носопырки.

– Вот это да, – он протянул волос в сторону сидящих за столом мужиков. – Последний-то раз я их выщипывал лет тридцать назад, в Кабуле на пересылке: ждал назначения и то ли от нечего делать, то ли от переживаний каких занялся носом. Пыльно там очень, – как бы оправдывался Коля.

Федор, взглянув на разомлевшего Саню, понял, что тому сейчас все до фени, но, желая хоть как-то сложить что-нибудь в своей голове, привстав, спросил тихо:

– Коля, а ты кто?

Коля, положив щипчики на столик, улыбнулся во весь свой кривозубый рот и сказал:

– Я Коля, я же представился, еще там, на воле.

– Подожди, – сказал Федор. – Я не про то. Ты, Коля, по жизни-то кто?

Саня, сидевший до этого тихо и мирно жевавший капусту, вдруг, поперхнувшись, ляпнул:

– Архангел он, архангел Николай, вот кто! Ты, Федя, что, не понял, что ли?

Саня ужасно, как показалось Федору, закосел от выпитого, потому что следующая его реплика была нелогичной и неожиданной.

– Коль, а что будет-то со «Спартаком», тренера-то найдут они хорошего, или так и будем проигрывать всем без разбора?

Федор рухнул от услышанного на свой стул, для него это было явным перебором. «В голове бардак, друг – полный мудак!» – влет срифмовалось в мозгах. Далее, глотнув из горлышка, он молча слушал лекцию Коли о том, что архангелов, известных христианскому миру, было трое: Михаил, Гавриил и еще кто-то, а всего их было семеро, и Коля называл еще какие-то имена, которые предположительно принадлежали оставшимся четверым; что у мусульман архангелов было всего двое: Джабраил и Михаил, и еще много чего про то, кто они, эти архангелы, и в чем состоит их миссия… Голова тяжелела, хотелось спать, и, видимо, он постепенно отъехал.

Снилась ему какая-то чушь, что-то совсем бредовое и абстрактное. Традиционно, так сказать. Видно, мозги не уставали за день от всякого рода фантазий и предположений и продолжали будоражить и зажигать сознание и по ночам. Недавно ему приснился очередной такой маразматический сон. Смысл его сводился к следующему. Будто он с дочкой и со Светкой, еще в те времена, когда был при деле, поехал в заграничное турне. Заказали гостиницу, машину, гидов и двинули. Но на границе, по прилете во Францию, случился конфуз: Федор напрочь забыл русский язык и начал разговаривать на французском; говорил, понимал, но вот беда: ни Светка, ни дочь его не могли понять. Как сказал известный персонаж известного фильма: «Картина маслом!» Стоят на улице идиоты и кричат друг на друга; при этом его понимает и сочувствует ему все франкоговорящее население, а она как дура орет на бедного «француза» русским разговорно-матерным. Короче, все в отчаянии, и главное: он-то думает по-русски, а говорит по-французски. Договорились переписываться, благо это каким-то образом сохранилось, успокоились, решили, что это какая-то французская диффузия и что это пройдет, как только они пересекут границу очаровательной, но порядком испортившей всем отдых страны. Рванули на машине в Голландию. И тут случилось страшное: проехав границу, Федор заговорил по-голландски; одновременно кто-то наверху, устраняя первоначальную погрешность с перепиской, лишил Федора и этого способа коммуникации с близкими, и его фламандский почерк был красив и безупречен. Дальше была Чехия с чешским и Венгрия с венгерским. Переругались в хлам, на чем, пересекая границу с Румынией, он и проснулся, сделав вывод, что в принципе они ведь и общаясь на русском в реальной жизни так и не поняли друг друга, а сон привел эту абстракцию из наваждения в реальную жизнь.

Но в этот раз было другое: снились ему какие-то люди, проводящие заседание в заштатном клубе, на манер сборища любителей «Гербалайфа», сопровождающееся криками об успехах привлечения последователей. Федор, почему-то сидевший в президиуме, имел на груди большой круглый значок и пытался, учитывая важность и значимость момента, незаметно прочитать, что на нем написано. Исхитрившись изогнуться, при очередной порции аплодисментов он с удивлением прочитал: «Я люблю ГАЗ». Он начал прокручивать все известные инициалы уважаемых политиков, но на ум ничего не приходило. Потом он задумался о машиностроении, но в конце концов понял, что ГАЗ – это просто газ, дающий многим людям свет и тепло, а он, Федя, любит ГАЗ, потому что газ в его жизни значит что-то большее, чем обычные коммунальные услуги. Уловив это, Федор даже быстренько срифмовал, по заведенной привычке, слоганчик для газовых монополистов: «Мы любим ГАЗ, а он любит НАзС!». «Корявенько, но очень душевно!» – подумал Федор.

Тем временем он обратил внимание на некую женщину, лица которой из президиума разглядеть было невозможно, но четко просматривалась надпись на ее значке: «Я люблю МЕД». Что это значило, врубиться было с ходу тяжело, но в голову лезли вначале мысли о России, партии, родине, далее банальные – про мед как продукт пчеловодства, но так как она была в медицинском халате, Федор в конце концов решил, что имеется в виду медицина, хотя, судя по количеству карат на подвеске, кольцах и часах, медицинская практика для нее не основной вид деятельности.

И что еще важно и удивительно, и что отложилось из сегодняшнего сна, это то, что он как бы наяву видел, лежа на кровати в спальне, что Коля сидит у него в ногах и мирно беседует с эстонским зайцем. Причем заяц ничего ему не отвечал, но по манерам и жестам Коли он понял точно, что это был диалог.

«Что-то новое начало проникать в сознание, – проснувшись, решил Федор, – либо вчерашняя Санькина трепотня накрыла сегодня ночью. Да еще этот Коля-архангел! Видно, сны, характеризующие бытовую сторону сознания, про разных там бабочек, лошадок и варенье, ушли в прошлое, уступив место снам про невозможные превращения. Или просто это наша российская зависть к тем, о ком говорят в народе: “Жизнь удалась”? Сумасшествие какое-то, при чем тут Коля с зайцем?»

Утро было туманным и седым, точно как в русском романсе. Федор, поднявшись с кровати, это понял сразу, так как то, что было за окном, творилось и у него внутри. На ум пришли почему-то английские словеса «inside and outside»; это было явно к чему-то.

Встав с кровати, он поплелся в ванную, где обнаружил развешенное вокруг постиранное обмундирование Коли. Чистя зубы, Федор через зеркало пригляделся к нашивке с именем на гимнастерке, которая сохла, сложенная вдвое, на веревке вдоль ванны. Прочитал вслух:

– СПАСИТЕЛЬ! Твою мать! – вырвалось так, что зубная щетка вылетела и, ударившись о зеркало, срикошетила прямо в унитаз. – Твою мать, – повторил Федор, нагнувшись за щеткой и обнаружив, что ее уже не спасти. – Твою мать, – вслух еще раз вскрикнул он, когда вспомнил про надпись на кепке «ALLMIGHTY».

«Да что это за херня такая, – шарахнуло в мозгах. – Джим Керри! Архангел Коля! Что за бред?» Он присел на край ванны и потянул на себя Колину гимнастерку, разложил на коленях и прочитал снова вслух:

– «СПАС…ТЕЛЬ»!

Слово было без одной буквы, не хватало А; а теперь, как выяснилось, может, не хватало И.

«Надо успокоиться, – дал себе установку Федор, – так может и крыша отъехать окончательно, поэтому надо спокойно разобраться во всем этом, без лишних эмоций». Он достал с полки свои бритвенные причиндалы: станок и помазок, которыми явно кто-то недавно пользовался. «И с этим тоже надо разобраться», – намыливая лицо, решил он. Бреясь, он успокаивался. Вообще уборка растительности, будь то бритье или стрижка, всегда его расслабляла. Делая стрижку в салоне, он постоянно засыпал и, проснувшись, виновато оглядывался вокруг, переживая, не захрапел ли он во время этой процедуры, как идиот, на весь салон. Так повелось давно, и как бы он ни крепился, засыпал постоянно. Сейчас же, водя станком по лицу, он собирал пережитое за последние два дня в единое целое, чтобы понять хотя бы, не сошел ли он с ума от этих бурных и наполненных мистикой посиделок.

Итак, что случилось?

Первое: мужик, который знает то, чего не может знать никогда. Ведет себя, судя по большой стирке, по-хозяйски, а по манере отвечать на прямые вопросы косвенно – как-то странно, и уж явно он чего-то недоговаривает и что-то скрывает.

Второе: Саня, обычно настороженно относившийся к шапочным знакомствам и, как все пьяненькие толстячки, склонный к мелким разборкам, однозначно признал Колин авторитет и напугал неадекватной речью про любимую команду.

Третье: долбаный заяц и идиотский сон!

С этими мыслями отлив и проводив в последний путь любимую зубную щетку, Федор зачем-то перекрестился, глядя на себя в зеркало, и решил выйти из ванной и осмотреться.

Саня и Коля сидели за столом в зале. На столе стоял откуда-то появившийся самовар, а вокруг на тарелках лежали баранки, сухари и пряники. Выражения их лиц напомнили недавно увиденную по телевизору сцену встречи премьера с кем-то из проштрафившихся подчиненных, причем Коля изображал премьера, а Саня – чиновника-бюрократа, попавшегося на распиле бюджетных денег, но твердо знавшего, что всем, кому надо, он дал, и главное сейчас – держать лицо, а там разберутся. Они о чем-то мило беседовали в стиле: «А не знаете ли вы?..» – «Да-да, конечно знаю, уже предусмотрел и, если что, отвечу!» Особенно покоробила полная лояльность друга к чужаку. Федор подумал, что Саньке надо сменить декорацию на фейсе, а сделать это можно, либо дав в глаз, либо сказав какую-нибудь гадость. Остановился на втором варианте.

– Видимо, Санек, Коля пообещал тебе и через тебя всем болельщикам народной команды, что не позднее лета «Спартак» возглавит Моуриньо, а вместе с ним к «Спартаку» присоединятся какие-нибудь Лэмпард с Роналдиньо?

– Да нет, мы с Колей про Китай разговариваем.

Ответ Сани его несколько смутил.

– Что про них говорить, – шаря по столу взглядом в поисках чего-нибудь бодрящего и снимающего абстинентный синдром, брякнул Федор, – их много, и они уже здесь!

Не найдя ничего подходящего и выражая некое удивление представшей его глазам действительностью, Федор стартовал:

– Саня, а у нас…

Саня, не дав ему договорить, принялся рассказывать:

– Федя, понимаешь, Коля совсем не пьет, да и я немного устал. Вот посмотри, Коля с утра помыл всю твою квартиру, я сгонял в супермаркет, купил кое-что к чаю: конфеты шоколадные, сухарики, баранки, пряники свежие, мед хороший купил!

– Ну и?.. – вопросительно посмотрел на Саню Федор.

– А вот смотри, Федя, какой Коля самовар принес! Это он арендовал у тех стариков, которые вчера ментов вызвали, с обещанием вернуть как новый, – продолжал Саня. – Мы тут много о чем разговаривали. Оказывается, Коля знает много интересных вещей; какой он чай заварил, знаешь? С хризантемой китайской. Что и как – не понимаю, но головную боль снимает, да и желание пропадает! А еще он телевизор починил!

– И корову подоил! – продолжил за него Федор.

Он медленно прошелся по комнате, потом заглянул на кухню. Везде все блестело, и даже полузасохшие цветы, оставшиеся от Светки, повеселели. Все говорило о том, что «кина не будет».

– Да-а-а… – протянул Федор. – Что-то в этот раз, Саня, у нас получился какой-то полуфабрикат. И повод есть, и мясо, – стуча себя по карману, продолжил Федор, – а зубы уже стерлись!

– Время такое, Федя, – резюмировал Санек. – Да и здоровье уже не то.

– Ну, чай так чай, для здоровья наливай! – срифмовал Федор и сел за стол.

Федор с детства любил рифмовать слова. Это была игра мысли; таким образом он тренировал, как говорила мама, мозги. Сначала просто интересная детская игра, потом она переросла в привычку. Он даже одно время писал стихи, и, как говорили знакомые, совсем недурные, а однажды, набравшись наглости, отправил лучшее в журнал «Юность», который когда-то в Союзе был стартовой площадкой для молодых, начинающих поэтов. Там, видно, было не до него, и к результату, хотя бы в виде опубликованного четверостишия, это не привело. Но привычка осталась, и он всегда разбрасывался рифмами направо и налево, к месту и – иногда – явно не к месту. Апофеозом его идиотского рифмоплетства стал случай, приведший к уходу из сотовой компании. «Наевшись» чиновничьего бепредела, он на свои деньги сделал дубликат вывески одного «очень уважаемого» государственного учреждения, и после длинных новогодних каникул на дверях госучреждения вместо таблички с названием появилась аналогичная по дизайну, но с надписью: «Мы не сеем, мы не пашем, откатите – мы вам спляшем». Все силовые и не очень структуры города сбились с ног, разыскивая террористов. Заммэра выступил по местному радиоканалу с рассказом об этом аморальном и антигосударственном поступке, который, особенно накануне выборов в местные органы самоуправления, может породить раскол в обществе и привести к анархии и беспорядку. Очередная фанатская потасовка, случившаяся в городе в тот же час, в местных средствах информации была подана как стихийное последствие катаклизма на фоне антинародных и антисоциальных выходок маргиналов, ведущих к дисбалансу общественных сил.

Его никто не сдал, так как вывеску делал старый друг и одноклассник, а водружали ее они с Санькой в ночь на Рождество, решив, что это в некоторой степени символично, хотя прямой связи не придумали. Четыре дня никого это не колыхало, а на пятый перед органом госуправления собрался митинг недовольных оппозиционеров с плакатами антибюрократической и антикоррупционной направленности; и каково же было их удивление, когда они узрели, что здание, у стен которого они решили провести акцию протеста, само себя обозвало, вторя их политическим и социальным требованиям! От офигения они забыли, зачем пришли, и вместо дружного скандирования проржали часа полтора. Местная власть, готовившаяся к очередному разгрому и обличению, вошла в ступор, глядя на дико ржущую оппозицию из окон своих мини-офисов!

Тогда-то все и началось. Местные органы не нашли ничего лучше, как организовать митинг с участием крупных коммерческих структур: дескать, народ, не обращай внимания, мы любим бизнес, и наша любовь взаимна и на века. Федору как гендиректору одной из таких компаний предложили выступить и обличить негодяев, но он категорически отказался, потому что никак не мог написать речь, обличающую самого себя. Всякий раз, пытаясь накропать что-то по поводу случки бизнеса и власти, он начинал истерически хохотать, а когда ему предложили прочитать нечто подготовленное в недрах местной политпропаганды, он сказался больным, потерявшим голос. Власть поставила ему другой диагноз словами заместителя мэра: «Этот человек потерял не голос, а совесть, честь и достоинство» – и настойчиво рекомендовала коммерческой организации провести чистку своих рядов. Акционеры, готовившие бизнес к продаже, решили не ссориться с чиновниками и приговорили его к выходу на пенсию, таким образом породив в нем устойчивое чувство ненависти к угодничеству и лизоблюдству. Но в то же время он понял действительную и необратимую силу слова и большую пользу пропаганды и пиара, если они проводятся точечно и выверенно. Тогда же он с горечью осознал, что те, кто прежде носил его на руках, холил и лелеял, клялся в любви и преданности, сдадут его в любой момент при малейшей угрозе или намеке на угрозу их бизнесу.

Недавно Федор случайно встретил одного из бывших хозяев – главного акционера, как тогда его называли. Тот был в городе проездом из столицы, где обосновался, навсегда покинув родную сторону. Он был, конечно же, упакован; появилось пузико, которое говорило о том, что для него тяжелые времена остались позади и после периода сбора плодов наступил период поглощения оных; но, послушав его, Федор понял, что тому как-то не по себе, несмотря на наличие вилл, дач и счетов. Глубокая тоска и уныние в глазах противоречили бравурным и самовлюбленным речам. От него Федор узнал, что, разойдясь после продажи, они еще лениво пихаются между собой по вопросу «так ли порезали колбасу»; делать он, конечно же, ничего не хочет, хотя если будет тема выше сотки (конечно же миллионов и конечно же долларов), тогда он подумает. При этом все должно лечь на душу, потому что бизнес, как красивая женщина, должен нравиться и возбуждать. И в конце концов все скатилось к тому, что выгоднее прислониться к какой-нибудь естественной монополии, и, построив для какого-нибудь государственного папы его пенсионный бонус, он бы и себя, конечно же, не оставил в накладе. Но, судя по грустному лицу предпринимателя, все папы уже «женаты», и разводов не предвидится. «Он уже сыт», – про себя поставил диагноз Федор. Жена и любовница двигали его плоть, инструктора в фитнес-клубе – его тело, а на движение нейронов в мозгу, видно, оказывали влияние лишь миллиметры ртутного столба. Тут, как говорят врачи, летальный случай, и пациент потерян для подвижного бизнес-сообщества. В конце он что-то рассказывал Федору про свою яхту, пришвартованную на Лазурном берегу, но Федор его почти не слушал. Он думал о том, почему все наши супербогачи стремятся именно на Лазурный берег. И ведь прибыть туда они должны обязательно на яхте! Ну не наш это вид спорта – плавание на яхтах. Наши предки так массово, как сейчас, прибывали туда, в Западную и Центральную Европу, в основном на конях и танках. Конечно, были раньше визиты вежливости на кораблях, и даже в составе флотилий, но это так, ради политесу, как говорили. А эти – на кораблях, словно миссионеры! И что они туда несут? «Наверно, много несут», – ухмыльнулся про себя Федор, так и не сумев разобраться в сути.

Но чай был и вправду какой-то особенный. Как будто сладкая нежность растеклась по рукам и ногам. В голове потеплело. В организме происходило что-то наподобие битвы добра со злом, при этом все симптомы похмелья и перепоя рассасывались под воздействием теплоты и аромата этого напитка. Он краем сознания отметил: «Во сволочи, через чай косячат, заварили что-нибудь позитивное и сидят довольные», – но это было что-то другое, что-то правильное и доброе.

Вообще с наркотиками он не дружил: попробовал раз с Санькой в Амстердаме, и завязал. Хотя в тот раз сначала все было прикольно. Поехали посмотреть футбол. Играла наша сборная, товарищеский матч с голландцами, и проиграла в пух и прах. С горя зашли в кофешоп, наслушавшись рассказов о чудесах марихуановой релаксации в посттравматический период. Сложили А и Б и поняли, что они с Санькой находятся в этом самом периоде на почве постоянных неудач в российском спорте. Санька сказал, что читал когда-то какую-то литературу и что это сейчас определенно то самое, что нужно для профессионального российского менеджмента. Раскурили два косяка. Далее все пошло наперекосяк. Сначала долго и упорно бегали за местным трамваем, пытаясь угадать количество пассажиров, выходящих на следующей остановке, а запыхавшись и угомонившись, простояли три часа на одном из местных мостов, воображая, что стоят на палубе большого корабля и пытаются провести его по узкому фарватеру канала; при этом местные на них не обращали никакого внимания, а туристы фотографировали придурочных русских, выкрикивающих какие-то команды и шныряющих туда-сюда по мосту, моделируя в собственных обдолбанных башках фиг знает какие ситуации.

Утром было противно и стыдно. Тихо и молча собрались, рванули в аэропорт, а там нажрались в хлам, молча и безрассудно. Там же негласно приговорили марихуану, а вместе с ней и всю наркоту к презрению и позору.

Видимо, под воздействием этих воспоминаний и испытывая чувство легкости и игривости, Федор посмотрел на Колю. Тот сидел в исподнем, явно наблюдая за ним. Федор улыбнулся и, показывая глазами на Колю, с усмешкой сказал:

– Видно, самовар-то будет нашим. Ты, Сань, представь себе пенсионеров, проснувшихся поутру после бурной вечерней разборки на звонок в дверь. Представляешь?

– Ну и что? – спросил Саня. – Наш Коля очень и очень культурный, в отличие от нас с тобой!

– Ну да, а я и говорю: открывают они этому культурному чуваку дверь, а там…

– Что, что там? – нетерпеливо переспрашивает Саня. – Что там не так?

– А там Коля в исподнем, после стирки, просит: «Товарищи пенсионеры, дайте нам попользоваться вашим прекрасным, видимым невооруженным глазом с нашего балкона на вашем балконе чудо-самоваром, произведенным предположительно в начале века на заводе фабриканта Запердулькина, о котором писали еще древние этруски на…» На каком там камне, Коля? А?

– Хороший ты человек, Федор, – сказал Коля, – человек с большой буквы, с преогромным душевным и моральным равновесием. И рассуждаешь ты, Федя, здраво и логично, несмотря на то, что с тобой происходит и куда все это ведет. Этакий барон Мюнхгаузен, добряк, самодур в хорошем смысле, купающийся в лучах своих душевных софитов. Но при этом ты пытаешься не задавать себе вопроса о том, что будет завтра, так как знаешь, что точно не получишь ответа. Про таких говорят в народе: живет одним днем, но про них же говорят: сверкнул и сгорел. – Коля с невыразимой тоской посмотрел на Федора. – Ты, конечно, прав в том, что не теряешь оптимизма и уверенности в себе. Хотя нет, с последним, видно, есть проблемы.

Федор поглядел на Колю заинтересованно:

– Продолжайте, мистер Всемогущий, я вас внимательно слушаю. Ты, Коля, говоришь о завтрашнем дне так, как будто сам знаешь, что случится с нами следующим утром. Да и, судя по твоему внешнему виду, Коля, «завтра» тебя самого-то мало колышет. Мы долго стучались в закрытые двери, пробовали убеждать, доказывать, просить и, устав от всего этого, сделали вывод, как говорил великий, ныне покойный английский политик: «If you are going to go through hell, keep going». Мы как будто на войне, Коля, нас пока бьют, но мы будем идти дальше! Знаешь, откуда это, кто это сказал? Человек, умению и воле которого будут завидовать все следующие поколения политиков, – сэр Уинстон Черчилль. Вот и мы с Саней живем этим, это наша осень сорок первого, это наш девиз! И мы постоянно помним про это. Нас загнали, как мамонтов, но охота еще не окончена…

Федор понимал, что в его словах слишком много патетики, но чересчур умная рожа этого спасителя и его попытки рассуждать о смысле хорошего-плохого подзавели его, и он решил оградить Саньку от дурного влияния новоявленного учителя. «Надо с этим кончать», – понял Федор и продолжил:

– А теперь, братишка Коля, раз пошла такая пьянка, мы бы и сами хотели получить ответы на некоторые вопросы.

Саня явно задергался, так как обычно с этой фразы у Федора начиналась дорога, которая явно не вела к храму.

– Ты, Федя, остынь, – начал Саня. – Коля ведь не хотел тебя обидеть, правда? – он с тревогой посмотрел на Колю. И внезапно, нахмурившись, выдал: – Ад для меня – это я сам!

Поймав на себе удивленный взгляд Коли, добавил:

– Это Фредерик Бегбедер, «99 франков»! Ты же там что-то про ад говорил. Я читал, – помявшись, продолжил Саня.

Федор, удивленный спичем Сани больше, чем своими мыслями, подумал: «А Саня ведь читает еще, видимо, что-то, помимо “Спорт-Экспресса”!» – и посмотрел даже на него с интересом, но сказал по привычке гадость:

– Саня наш, конечно, читал – в Москве, в туалете французского посольства, когда визу получал, на футбол хотел поехать. Увидел там рукопись, думал, что про футбол, и прочитал. – И чувствуя, что говорит глупость, решил немного смягчить: – Это я к тому, что Саня все про футбол читает и все про него знает!

Поняв, что чем он больше говорит, тем глупее выглядит, Федор замолчал.

Коля, удивленный больше, наверное, репликой Сани, чем речью Федора, тяжело вздохнул и немного погодя, не обращая внимания на явную взвинченность Федора, тихо и спокойно продолжил:

– Федя знает, что это не так, а то, что он недоволен происходящим, это вполне нормально. Любой на его месте хотел бы получить ответы на свои вопросы. Спрашивай, Федя, что тебе хотелось бы знать.

Немного смутившись от миролюбивого тона Коли и своего конфуза с Санькиным футболом, Федор решил вернуться к основной теме:

– А ты почему такой странный, Коля? Что есть ты и твоя жизнь? И почему ты здесь и сейчас сидишь тут, разбрасываясь выражениями в стиле учебника по уходу за тяжелобольными? Ты такой же второсортный, как и мы. Чего ты добился, что сделал? Посмотри на себя!

– Я, мужики… – начал Коля.

Но в этот момент раздался звонок в дверь. Саня, как будто обрадовавшись случайному гостю, подскочил на стуле.

– Ну, кого-то принесла нелегкая, – как-то уж очень радостно и взволнованно проговорил он, как будто испугавшись, что ответы Коли на поставленные Федором вопросы что-то коренным образом изменят в его жизни. – Я сейчас, – прощебетал Саня и потрусил в прихожую.

Пришел Михалыч, местный участковый; причем Федор даже не удивился тому, что, как только разговор с Колей переходит в стадию боксерского клинча, сразу по непонятной причине откуда-то дается команда «брейк»; он лишь отметил про себя, что Коля был вроде даже готов к этой паузе, заранее перевернув непонятно откуда взявшуюся четвертую чайную кружку.

Михалыч ввалился в комнату как обычно шумно, по пути инструктируя Саню о политической и экономической обстановке в стране и мире и при этом шаря натренированным взглядом в поисках чего-нибудь криминального и, конечно, в первую очередь спиртного. Оглядев прихожую и не найдя там террористов и открытого пивного ларька, он прошел в комнату. Увидев стол, заваленный сухарями и пряниками, он испытал разочарование, что выразилось в протяжном выдохе, напомнившем выполнение армейской команды «вольно».

– Ну-с, господа предприниматели, – по привычке начал он, ожидая подвоха от старых друзей, – что отмечаем? По ком сегодня звонит наш колокол? – И, продолжая рассматривать неожиданные для него конфетно-бараночные декорации, увидел самовар и, усмехнувшись, наивно спросил: – От кого, братцы, шифруемся? А… Вы про вчерашнее! Фигня, проблем не будет. А если будут, – подняв со значением палец вверх, – решим! Однозначно, – голосом вице-спикера всенародно избранной Думы закончил он.

Все еще как бы не доверяя увиденному, проследовал до самовара и, подняв крышку, заглянул в него. Не оценив с первого взгляда прозрачную воду, кипевшую в самоваре, как факт, глубоко потянув носом и поняв, что попал в неловкок положение, с надеждой спросил:

– Стырили? – надеясь вникнуть в ситуацию путем получения показаний по делу о ворованном старинном произведении искусства.

Саня раскололся и начал быстро давать показания: вот, мол, Коля сходил утром к соседям и выпросил прибор у них на правах аренды, на условиях самовыноса и на высоконравственных принципах возвращения данного предмета старины владельцам в первозданном виде.

Михалыч обратил свой взор на Колю, и что-то явно закрутилось в его непромасленных извилинах.

– А я тебя знаю! – вдруг ляпнул он.

Федор даже облегченно хмыкнул от этих слов. «Ну наконец-то, – подумал он. – Сейчас Михалыч все объяснит и расставит все точки». Пусть он услышит даже что-то страшное и удивительное, но при этом сможет сложить свой странный мистический пасьянс. Пусть даже Михалыч скажет, что, по вчерашним сводкам, в районе приземлился инопланетный корабль, всех пассажиров замочили, и нашли капитана корабля, который, сволочь, сидит у Федора в квартире в забранном у убитого солдата-срочника исподнем. Он даже напряг свои давно потерявшие тонус мышцы, приводя в готовность к решительному, последнему броску для задержания внеземного агрессора.

Но Михалыч разочаровал его:

– Я тебя где-то видел! Точняк, видел, – с уверенностью закончил фразу капитан милиции.

Федор понял, что непонятки, связанные с появлением и поведением Коли, будут продолжаться. При этом он решил, что прямых вопросов больше задавать ему не станет, и вообще будь что будет: поживем – увидим, как говорят в народе.

Тем временем Михалыч все-таки захотел провести оперативную разработку Коли, связывая с ним странное поведение мужиков, сидящих за раздухаренным самоваром, водруженным на стол вместо обычного для них джентльменского набора, сопровождающего утренние посиделки серьезных ребят.

– Из каких краев? – бывший опер начал издалека.

Коля спокойно и даже как-то равнодушно сказал:

– Русский я.

– Ну, мы все тут вроде как русские, – продолжил Михалыч, обходя дозором комнату. – А документики у нас имеются? – спросил он, ковыряясь в разложенном на серванте барахле, вытащенном Колей из карманов перед стиркой. – О! Вижу, имеются, – он взял в руки свернутую бумажку. – Так, читаем: – «Справка дана отцу Николаю, в миру Николаю Васильевичу Гагарину, в том, что он является служителем храма святого Николая Угодника, прописки, заведенной в миру, не имеет, так как является человеком мира и слугой Господа». Господа с большой буквы, – зачем-то сказал Михалыч.

И тут, как посчитал Федор, произошла очередная странность. Михалыч, обычно дотошный к любому незнакомцу, подытожил:

– Ну, все понятно, человек на службе, как и я.

Сказав это, он перестал бесцельно ходить по комнате и сел за стол.

– Ну, чай-то тоже неплохо. Тонизирует! – и налил в чашку заварки.

Михалыч был давно знаком с ребятами и считал их своими, даже несмотря на иной социальный статус. Он первый пришел поддержать Федю, после того как его «слили» из компании, и, выслушав, предложил ему по старинке кого-нибудь отмудохать в виде моральной компенсации.

За Михалычем водились разного рода делишки на ниве честности и справедливости. Еще в голодные девяностые он, будучи начальником следственной части местного РУВД, отхватил каким-то глупым образом новенький «москвич» из рук самой «Властелины», то ли проинвестировав пирамиду в самом зародыше и оказавшись одним из счастливчиков, то ли они в РУВД как-то там скинулись и провели у себя лотерею по купленным в складчину у «Властилины» билетам-акциям. Но факт остается фактом: в один из светлых солнечных дней Михалыч, на зависть коллегам и друзьям, подъехал на службу на этом самом «москвиче». Народ долго бухал, обмывая покупку, потом привык и даже начал советоваться с Михалычем, какие циферки проставлять в лотерейках, – видимо, слепо доверяя его везению. Но потом Властелину арестовали, и с Михалычем случился социальный надлом. Он с месяц ходил и оправдывался перед сослуживцами: вот, мол, я не виноват, повезло. А потом, напившись, облил авто бензином и поджег. Когда приехали пожарные, он, мечась по пустырю с пистолетом в руках, часа два гонял их, пока автомобиль не превратился в головешку. После этого общественное мнение разделилось на два диаметрально противоположных. Одни были твердо уверены, что Михалыч дебил; другие, подбадривая его, говорили, что он образец моральной стойкости, и предлагали даже его двинуть в Думу.

Но вдруг с Михалычем произошло событие, изменившее его и без того веселую жизнь. Михалыч, заядлый холостяк, женился! Ну, женился и женился; как говорят мужики, с кем не бывает! Но его свадьба перевернула все устои провинциального общества, да так, что даже местные активисты, наплевав на визит в город какой-то большой демократической шишки, рванули в местный загс, чтобы своими глазами увидеть бракосочетание Красавицы и Чудовища. Нет, не то что Михалыч был уродом и от него шарахались женщины: выше среднего роста, подтянутый – короче, бывший офицер-разведчик, прошедший Афган и имеющий ордена. Суть была в невесте. Девочка с прекрасным образованием, из интеллигентной семьи местных адвокатов, моложе жениха как минимум лет на пятнадцать, одна из лучших партий для зарождающегося класса новых капиталистов, выходит замуж за простого, хоть и начальствующего, опера. Это был вселенский шок! Что она в нем нашла – по сей день не поймут все районные сплетники, а старухи из дворовой олигархии исчесали языки на эту тему. Короче, бракосочетание состоялось. Шум вокруг этого события постепенно начал угасать, но тут случилось новое происшествие, которое затмило собой даже великий спич первого президента России со словами: «Я устал, я ухожу!». Правды об этом не знает никто, но со слов проболтавшегося под мухой следователя, ведшего тогда это дело, было так.

Марина, красавица жена Михалыча, работала финансистом в крупной коммерческой фирме. Фирмой владел мини-олигарх из столицы, который прибывал в провинцию с инспекциями, заканчивавшимися бурными возлияниями в местных ресторанах с привлечением кадрового женского резерва его фирмы. Девизом таких вечеринок была фраза москвича-миллионера: «Клиент всегда прав и вправе требовать что угодно!» Под этим подразумевалась абсолютная половая распущенность в отношении женской категории персонала. И вот как-то ранней осенью олигарх прибыл с очередным инспектирующим визитом. Проходя по офису, он заметил Марину и спросил у своего наместника, почему и как так случилось, что данный редкой красоты экземпляр стоит в стороне от процесса всеобщего опыления? Местный руководитель, мозжечком почувствовав неладное, пытался вразумить хозяина не смотреть на Марину как на объект полового интереса: «Понимаете, шеф, она замужем, муж не последний человек в городе, родители, так сказать, городская интеллигенция, голосующая за демократов, и т. д. и т. п.» Но у шефа уже уехала крыша, и он для себя решение принял, о чем холодно известил подчиненного фразой: «Пригласить ее на ближайший корпоратив». Дальнейшие рассуждения нукера о корпоративной этике, о трудностях с финансированием таких мероприятий за счет местного бюджета и что в конце концов это плохо кончится олигарх пропустил мимо ушей, сказав одно: «Надо возвращаться к утерянным традициям советского народа в праздновании дня революции», и, позвонив в Москву, приказал представить ему по приезде в столицу смету празднования очередной годовщины Великой Октябрьской революции верхушкой головного офиса в провинции. На этом олигарх уехал, приказав напоследок повысить красавицу в должности, чтобы не нарушать им же принятые правила разделения коллектива на тех, кто имеет право быть приближенным, а кто нет, таким образом как бы охраняя корпоративные традиции.

Марина очень удивилась своему резкому взлету, но генеральный объяснил это хорошими показателями каких-то очередных новомодных тестов, которые пересылались из столицы секретной почтой с вооруженными курьерами. Михалыч, впрочем, почувствовал некоторую неловкость от головокружительной карьеры вчерашней аспирантки, но мозги ей вправлять не стал, так как решил, что у коммерсов все не так, как у чиновников, и карьерный рост иногда может происходить даже на фоне отсутствия выслуги лет.

Марина на той ноябрьской вечеринке чувствовала себя без мужа (а это было правилом в компании: в целях конспирации приходить только своим) неловко, да и московский начальник проявлял повышенный интерес к ее трудовой деятельности и все настаивал на командировке в головной офис с целью изучения новой компьютерной программы, что как-то не вязалось со статусом сотрудницы. В конце вечеринки он предложил прокатиться на лошадях по местным просторам; она не сказала ни да ни нет и, сильно смутившись, спряталась в туалете. На ее счастье, хозяин увлекся в баре наличествующим там вискариком, ожидая ее, и был отгружен крепкими ребятами в гостиницу.