Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Чародей - Наваждение

ModernLib.Net / Фэнтези / Вольски Пола / Наваждение - Чтение (стр. 18)
Автор: Вольски Пола
Жанр: Фэнтези
Серия: Чародей

 

 


Элистэ разглядывала мятежников с презрением и страхом. Разумеется, они были комичны, с их задором, претензиями, неуклюжим подражанием вышестоящим. Но, несмотря на всю их шутовскую нелепицу, они в самом деле внушали страх. Большинство были вооружены. Многие участвовали в расправе над гвардейцами и слугами и, вероятно, не дрогнули бы, доведись им снова принять участие в убийстве. Теперь они, раздувшись от тщеславия и самодовольства, расхаживали с важным, как у индюков, видом, охорашиваясь и размахивая мушкетами, отнятыми у побежденных телохранителей короля. Им уже нравилось диктовать, распоряжаться и прежде всего унижать Возвышенных, оказавшихся, пусть на краткое время, в их полной власти. Ввиду этого были немедленно установлены правила поведения, регулировавшие передвижения Возвышенных, разговоры между ними и даже развлечения. Например, им не разрешили собираться в группы более чем из четырех человек, если при разговоре не присутствует один из патриотов-защитников. Обмен записками попросту запретили, поскольку большинство патриотов не умели читать и потому не были способны разоблачить заговор. Запугивание дошло до крайних пределов: горничную Меранотте в'Эстэ застали за вышиванием герба в'Эстэ на носовом платке; рыдающую девушку обвинили в измене своему классу, затащили в угол и, окружив со всех сторон, стали порицать и читать нотации.

Для Элистэ и ее подруг все это было глубоко оскорбительным, пугающим и вместе с тем нелепым и утомительным. Скука, возмущение, мелкие уколы самолюбия досаждали им, однако их гораздо больше угнетала глубокая и искренняя тревога за королевскую семью и всю страну. Дунуласа бросили в клетку со львами даже без усмиряющего их рык хлыста. Кто поручится, что звери не набросятся на него?

Вечер, казалось, тянулся бесконечно. Наконец пришло сообщение, позволяющее Возвышенным разойтись по своим делам при условии, что они не будут пытаться покинуть дворец, раздобыть оружие или «устраивать секретные собрания с целью заговоров против народа». Многообещающие переговоры с Дунуласом, вероятно, продлятся всю ночь. Тем временем Возвышенным позволили ходить по галереям, есть, спать и обмениваться теми сведениями, которые окажутся в их распоряжении. Этим декретом освобождались из-под надзора все группы Возвышенных, согнанные вместе в разных углах Бевиэра. Был также отпущен его высочество герцог Феронтский, единственный из всех придворных оказавший нападающим энергичное сопротивление. Собрав вместе и вооружив крошечную армию из дворян и слуг, Феронт занял Лебединый зал и в течение нескольких часов успешно отбивал все атаки. В коридоре перед залом во множестве лежали тела мертвых и раненых простолюдинов. Как это ни странно, сопротивление Феронта не вызвало злобы. Скорее, он снискал уважение и даже восхищение среди нападавших. Когда было объявлено перемирие и его высочество с надлежащими предосторожностями выпустили из Лебединого зала, народ приветствовал его почти дружелюбно. За ним непрестанно следили, повсюду сопровождали и не пускали в банкетный зал, вероятно, из опасения, что его сила и твердость придадут мужества его старшему брату и повлияют на ход весьма деликатных переговоров. Но все это время с Феронтом обходились вполне учтиво, не подвергали тем унижениям, какие претерпевали практически все захваченные в плен Возвышенные.

Элистэ вместе с подругами и горничными вернулась в комнаты фрейлин. Но их надежда обрести там покой быстро сменилась разочарованием. Комнаты были дочиста разграблены. Мебель опрокинута, окна разбиты, кувшины и чашки для умывания превращены в черепки, повсюду валялись пустые шкатулки для драгоценностей. Платья и нижние юбки без всякой надобности оказались разодраны и испачканы. В комнате маркизы во Кивесс был опустошен знаменитый шкафчик с лекарствами, тонизирующими средствами, эликсирами, притираниями и желудочными таблетками. Овчарка сидела в одиночестве за закрытой дверью, утратив дар речи от потрясения. В Лиловой комнате пол стал белым от изорванных до размеров конфетти любовных записочек из обширной коллекции Меранотте в'Эстэ, стены были испещрены пятнами от румян, всюду стоял наводящий дрожь запах духов из десятков разбитых флаконов. Все четыре фрейлины понесли значительный ущерб. Их драгоценности исчезли – вплоть до последней пряжки с туфель, не имеющей и вовсе никакой ценности. Не осталось ни одной шляпки, из которой не были бы выдернуты перья. Перчатки, шали, веера, ленты по большей части отсутствовали, а повреждения, нанесенные полотняному белью, свидетельствовали об изобретательной непристойности.

Непонятным образом гардероб Элистэ в большей степени уцелел. Ее платья были разбросаны по комнате, по некоторым из них ходили ногами, некоторые оказались разорваны, но не хватало разве что одного-двух. Как видно, обманчивая простота высокого искусства мадам Нимэ не привлекла варваров, чьи вкусы были на стороне замысловатых рюшей, излюбленных Неан во Зерло в'Инник. Неан практически лишилась всех своих платьев, кроме того, что на ней. Теперь она сгорбившись сидела на краешке кровати и тихо плакала. Рядом с ней Гизин во Шомель оплакивала потерю фамильных драгоценностей. Горе оказалось заразительным – рыдали и все четыре горничные. Однако Элистэ осталась невосприимчивой к слезам. Ее ужас и отчаяние искали выход в гневе. Она осмотрела свои вещи, захватанные и испоганенные грязными ручищами, и это зрелище вызвало в ней тошноту. Ей казалось, что и она сама осквернена. Те предметы одежды, которые еще можно было спасти, надо хорошенько отмыть и отчистить, прежде чем помыслить о том, чтобы надеть их, но даже и тогда она ощущала бы на себе эти невидимые пятна.

Ее негодование подогревалось периодическими появлениями плебеев, которые чванливо бродили по покоям фрейлин с комично важным видом завоевателей. Они глазели на плачущих девушек, злорадствовали, хихикали, поучали их или оправдывались, но прежде всего они приходили, чтобы наглядно продемонстрировать кто здесь хозяин. Впервые в жизни они властвовали, и власть, как вино, ударила им в головы. Женщины неторопливо разгуливали по комнатам, рылись в вещах Возвышенных, присваивая себе все, что им нравилось, и бросали их владелицам молчаливый вызов, вкладывая в каждый грубый жест накопившуюся за многие поколения ненависть. Но гораздо хуже вели себя мужчины, приходившие попросту разглядывать знаменитых фрейлин Чести. Их комментарии были омерзительны, фамильярность – нестерпимой, а грубая животная радость таила непрестанную угрозу насилия. Наверное, они попросту развлекались, но опасность казалась ужасающе близкой и реальной. Элистэ, насколько ей это удавалось, хранила ледяное презрение. Не произнося ни слова, она игнорировала и насмешки, и ухаживания. Другие фрейлины Чести старались держаться так же. Меранотте погрузилась в чтение книги, а Гизин и Неан стали строить карточные домики. Девушки в Розовой и Белой комнатах казались существами почти неодушевленными, и все это в целом возымело действие. Пришельцам вскоре надоели эти безжизненные «куклы», и они разбрелись кто куда.

Заснуть было невозможно, не стоило даже пробовать. Всю долгую ночь фрейлины Чести бодрствовали и незадолго до рассвета получили поразительное известие: его величество Дунулас согласился на выработку конституции, в которой четко будут определены права, возможности, обязательства и ответственность в отношениях между монархом и народом – для всеобщего сведения и на все времена.

Элистэ видела в этом вопиющую несообразность. Король есть король, и мысль об ограничении его власти казалась ей абсурдной. Действительно, она как-то однажды проглядела писания Шорви Нирьена, где так красноречиво отстаивалась концепция конституционной монархии, и они произвели на нее впечатление, даже тронули. Но ее столь же трогали и стихотворные драмы прошлого века, в которых драматурги, вдохновленные духом древности, раскрывали конфликт между любовью и честью. Это годилось для блестящего театрального действа и восхитительного развлечения, но имело мало отношения к реальной жизни. А в реальной жизни любому королю требовалась абсолютная власть. Ограничения могли лишь помешать успешному правлению и, возможно, привести к катастрофе в кризисные периоды. Как можно не понимать этого, даже будучи невежественным бандитам?

Горожане, однако, не понимали и требовали множества уступок, угрожавших началом полного распада. Это было невероятно глупо, и Элистэ надеялась лишь на то, что согласие короля предполагает некую скрытую и хитроумную стратегию сопротивления. Сама она, разумеется, ничего не смыслила в стратегических тонкостях и просто мечтала: пусть как-нибудь выйдет так, что король перехитрит своих недотеп подданных и восстановит мир и спокойствие, стабильность и здравомыслие. Иначе восторжествует хаос.

Если все это было уловкой со стороны короля, то уловкой более чем убедительной. За несколько часов король санкционировал собрание Конституционного Конгресса, составленного из депутатов, представляющих провинции Вонара. В течение ближайших месяцев задачей Конгресса будет разработка и принятие документа, закладывающего основы и определяющего структуру реформированного и, как предполагается, улучшенного типа управления страной – такого управления, при котором власть короля перестанет являться абсолютной и король будет нести ответственность перед каким-то парламентом или даже старомодной сотней, где народу тоже, возможно, дадут право голоса. В конституцию войдет статья о правах и свободах, отныне гарантируемых каждому от рождения. По завершении предприятия король должен удостоверить выработанную конституцию своей подписью и печатью, таким образом обозначив свое согласие со всеми поставленными там условиями. После этого Конгресс будет распущен и заменен какой-либо постоянно действующей формой юридически правомочного органа, предложенного новым проектом конституции.

А пока король должен был пойти на ряд немедленных уступок, среди которых, в частности, числилось: открытый доступ народа к некоторым зернохранилищам Возвышенных и гласное распределение их содержимого, отмена всей совокупности налогов и поборов, отмена ограничений на охоту и рыбную ловлю, гарантия того, что никто из горожан, участвовавших в осаде Бевиэра, не будет преследоваться, и, наконец, самое поразительное, – освобождение всех серфов. Отныне ни один из жителей Вонара не будет юридически привязан к земле сеньора.

К негодованию большинства Возвышенных, Дунулас согласился на все поставленные условия – даже на последнее. Это было выше всякого понимания – король, видимо, подчинился беспрекословно. Разумеется, на него оказали значительное давление, и все же его готовность подчиняться, пожалуй, определенно предполагала добровольность. Естественно, эти бандиты начинали думать, что монарх сочувствует их затеям. Теперь, как передавала молва, его чествовали в банкетном зале, подвывая, пуская вздохи и слюни. Расчувствовавшись, мятежники провозгласили его «Другом народа», жали руку, трясли за плечо и даже хлопали по спине. И король сносил все эти оскорбления, а королева стояла рядом, скрывая унижение и душевную боль за слабой застывшей улыбкой. Это зрелище было столь отвратительно, что даже самые оптимистичные из Возвышенных утешали себя надеждой на королевское коварство, в то время как наиболее здравомыслящие в душе презирали слабоволие короля.

Элистэ восприняла эти новости со смешанными чувствами. С одной стороны, она была напугана, встревожена и пыталась представить себе перемены, которые теперь вторгнутся в ее мир. Но в то же время какая-то часть сознания отказывалась поверить в реальность происходящего. Она попыталась убедить себя, что все уляжется само собой, и отчасти преуспела в этом. Элистэ надеялась, что на самом деле мало что изменится, если изменится вообще, и жизнь потечет по-прежнему. Когда же она задумалась об освобождении серфов (недальновидно затевать такую акцию, ведь что будут делать со своей новой свободой эти неполноценные, во всем зависящие от покровительства и руководства Возвышенных?), то невольно вспомнила Дрефа сын-Цино. Где бы он сейчас ни находился, в Вонаре или за его пределами, он услышит о происшедшем и будет знать, что свободен, несмотря на клеймо Дерривалей на его теле. Она попыталась представить себе его реакцию, восстановить в памяти облик Дрефа. Но тщетно. Вспоминались лишь его высокая, худощавая, подвижная фигура в кафтане и сабо северного крестьянина, черные глаза, сверкавшие живым умом, белозубая улыбка на тонком загорелом лице – то есть тот Дреф, каким она всегда знала его в отцовском поместье. Но теперь он, быть может, совсем иной. Как беглый серф Дреф, вероятно, изменил внешность с той изобретательностью и мастерством, которыми всегда славился, и его, наверно, теперь трудно узнать. Странно, что эта мысль беспокоила ее, хотя вряд ли им доведется еще встретиться, если только Дреф не решит вернуться в Дерриваль. В конце концов, там остались его отец и сестра, и теперь он мог не опасаться наказания, хватило бы только выдержки стерпеть враждебность маркиза во Дерриваля. Элистэ, сама того не сознавая, покачала головой. Дреф, несмотря на нынешнюю безнаказанность, вряд ли предпримет такую попытку. Маркиз с его безжалостной мстительностью никогда не позабудет серфа, который свалил его с ног при всей челяди, пустил ему кровь из Возвышенного носа, а потом оставил в дураках, избежав наказания. Да, отец никогда не простит ему этого. Несмотря на всякое там освобождение, жизнь Дрефа в Дерривале не стоила ни единого су. Нет, больше она его не увидит.

Четыре девушки из Лиловой комнаты спустились в усыпанную осколками Галерею Королев, где Возвышенные, против своей воли, находились вместе с вездесущими праздношатающимися плебеями. Там был Стацци во Крев вместе с во Ренашем, во Фурно и многие другие кавалеры, некогда жизнерадостные и учтивые, а теперь напряженные и встревоженные. При появлении кого-нибудь из мятежников разговоры тут же прекращались. Информация, которой они располагали, была достаточно скудной, и в течение ближайших часов ничего нового не предвиделось. Всюду говорили о том, что королю, измученному после долгих ночных трудов, наконец позволили некоторое время отдохнуть в собственных апартаментах. Позже совещание должно возобновиться, но пока Дунулас спал. Спали и многие простолюдины – развалившись в креслах и на кушетках или растянувшись на полу у стен. Они, разумеется, понимали, где находятся, но, видимо, им было все равно и они облегчались где попало – в камины, в напольные фарфоровые вазы, просто по углам. Запах стоял такой, что находиться в галерее можно было только благодаря постоянному притоку осеннего воздуха, вливающегося через разбитые окна. Элистэ содрогнулась от отвращения. Меранотте приложила к лицу надушенный платок, а Неан и Гизин, не скрываясь, заткнули носы.

О, какие отвратительные эти простолюдины! Свиньи, грязные свиньи, обожающие грязь, в которой сами барахтались. Они не могут здесь находиться. Величие Бевиэра священно, но этим тварям неведомы ни красота, ни традиции, ни художественные достижения, ни сама цивилизация.

Кипя негодованием, Элистэ подошла к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Двор и дворцовый парк внизу были черны от толп, все еще молчаливо ожидавших развития событии, как они ждали всю ночь, словно замызганное стадо свиней, идущих на бойню. Справа и слева, сверху и снизу, куда бы ни падал ее взгляд, она видела этих людей. Они были повсюду.

Элистэ больше не могла выносить их зловония, неумеренно громких голосов. Ей надо выбраться отсюда. Резко отвернувшись от окна, она поспешила уйти из галереи, не обращая внимания на любопытные взгляды. Назад, в свою фрейлинскую – разумеется, она уже не могла служить настоящим убежищем, но ничего лучшего ей сейчас не найти. Там, к счастью, не было посторонних, и она не так остро ощущала эту тяжесть в голове и на сердце. Элистэ обнаружила, что изнемогает от усталости. Кэрт уложила ее в постель, и девушка тут же уснула.

Было уже около полудня, когда яркие солнечные лучи, падающие сквозь незанавешенные окна, разбудили ее. Элистэ с неохотой открыла глаза. В ней жило отчетливое неприятное чувство, что в этом ярком мире что-то неладно. Но она не сразу вспомнила, что именно. Вид рослой тощей женщины, рывшейся в корзине, стоявшей в нескольких футах от ее кровати, живо напомнил о событиях вчерашнего дня и ночи. Гнев с новой силой вспыхнул в сердце Элистэ, и она ни на секунду не задумалась о последствиях. Отбросив одеяло, девушка соскочила с постели и спокойно приказала: «Не трогай это!» Лицо ее было белым как полотно, губы сжаты, глаза сверкали.

Женщина медленно повернулась и оглядела ее. Затем, пожав плечами, бросила на пол охапку шелковых чулок и выплыла вон из комнаты.

Элистэ стояла, тяжело дыша. В ней еще бушевала ярость, совершенно несоразмерная масштабам этого происшествия. Все казалось ей уродливым, перепутанным, все смешалось в безобразную кучу – и вынести это не было сил; по сути, происходящее стало для нее окончательно нестерпимым. Нынешнему скверному фарсу должен наступить конец. Ведь этим бандитам дали то, чего они требовали? Значит, пора им убираться отсюда.

Но они и не думали уходить. Весь день мятежники слонялись по дворцу, заполняя коридоры, залы, вестибюли. Шли часы, и новость о невероятных событиях быстро распространялась по всему Шеррину и за его пределы, по рекам, дорогам и тропинкам провинций со скоростью разгорающегося пожара. Пока король Дунулас сидел, затворившись с крикливой оравой своих подданных, а Возвышенные изнемогали под бременем немыслимых ограничений своих привилегий, весть о случившемся продолжала разлетаться по стране. Когда стемнело, некоторые горожане разошлись по безопасным местам, но другие вооружились, и толпа перед дворцом ощутимо разрослась, заполнив всю дворцовую территорию и упершись арьергардом в площадь Дунуласа. Слухи носились по толпе, как стаи темных птиц. Противоречивые, никем не подтверждаемые, то торжествующие, то зловещие, эти слухи описывали круги и подхватывались людьми. Шерринцы – сомневающиеся и надеющиеся – ждали объяснений.

Они дождались их, когда уже смеркалось и Дунулас в сопровождении супруги вышел на балкон банкетного зала, чтобы обратиться к собравшимся. Лицо его было бледным и изможденным, вокруг глаз залегли темные круги, казалось, он до смерти устал. Но его манеры, как всегда, оставались мягкими и уравновешенными. Король огласил результаты долгого совещания. В толпе воцарилась абсолютная тишина, казалось, горожане перестали дышать. Высокий приглушенный голос короля был отчетливо слышен тысячам людей. Он перечислил различные реформы, на которые дал согласие, закончив кратким описанием предполагаемой конституции, ратификация которой в ближайшее время предоставит всем новые свободы. По мере того как он говорил, сумерки сгущались, переходя от бледно-лилового к угольно-черному оттенку. Засияли фонари и канделябры Бевиэра. Теплый свет золотил поднятые вверх восхищенные лица.

Король закончил свое обращение к народу и стоял, глядя сверху на людей с надеждой и ожиданием ребенка, рассчитывающего на похвалу. Еще секунда напряженного молчания – и толпа разразилась бешеными криками радости и аплодисментами. Тревога короля улеглась. Его усталое лицо снова разгладилось, и он взглянул на королеву, стоявшую рядом, словно желая подсказать ей что-то. Лаллазай склонила голову, принимая одобрение горожан. Она даже изобразила слабое подобие улыбки, но ее нервные маленькие руки, погруженные в складки юбки, были напряжены, костяшки пальцев побелели.

Может быть, радости Лаллазай и не хватало убедительности, но толпа этого не заметила. Восторженные выкрики и аплодисменты продолжались, а король и королева, устав улыбаться и кланяться, покинули балкон. Начались счастливые рыдания, пляски, прыжки и пение. Изъявление чувств продолжалось около часа. Наступала ночь. Люди, находившиеся здесь уже много часов подряд, устали и проголодались. Теперь, когда их требования были удовлетворены, они, довольные победой, хотели домой. Бурное веселье улеглось, но воцарившаяся атмосфера веселого братства находила выход в пении, смехе, шутках и возне. Постепенно горожане начали расходиться. Толпа редела медленно. Наконец, к десяти часам вечера территория дворца практически опустела. Однако ушли не все. Некоторые стойкие фанатики еще бродили там и сям, тесно сбиваясь в группы, разбросанные по лужайке. Несколько сотен людей еще ожидали неизвестно чего на площади Дунуласа. Довольно много осталось их и в самом дворце, якобы для продолжения переговоров.

Реальное положение вещей было таково, что король явно утратил свои позиции, и это обстоятельство предотвращало опасность нападения со стороны Возвышенных или военного вторжения. Соображения самозащиты требовали присутствия патриотов в Бевиэре, поскольку обеспечить добытые свободы и привилегии могла лишь власть над королевской персоной. Только невысказанная угроза королю способна была удержать армию от выступления. Неприятно, разумеется, что приходится быть непочтительными и запирать короля и королеву в их апартаментах. Страна и внешний мир не должны узнать, что их величества – узники, жертвы собственных мятежных подданных. Нельзя, чтобы шерринцев сочли варварами, и все же короля надо стеречь, как драгоценный клад. Позже, возможно, довольно скоро, когда конституция будет составлена и Дунулас поставит под ней подпись и печать, ему можно будет доверять и ослабить бдительность. Пока же король и королева должны принимать подобающие им почести в бевиэрском заточении под непрестанным наблюдением пронзительных глаз патриотов.

При таких обстоятельствах официальный, построенный на соблюдении строгой иерархии королевский двор вряд ли мог жить по-прежнему. Присутствие придворных оказалось излишним – по сути, даже нежелательным. Зачем, в самом деле, предоставлять сотням Возвышенных такую превосходную возможность собираться, обмениваться сведениями, замышлять заговоры и строить дьявольские козни? Зачем терпеть их безмолвное ледяное презрение? Зачем их кормить? Лучше, да и безопасней послать всех этих господ, их женщин и лакеев-подлипал собирать вещи. Выдворить их отсюда, разделить, ограничить их право путешествовать и собираться вместе – и тем самым исключить для Возвышенных любую возможность организовать сопротивление. Таково было решение патриотов-захватчиков.

На следующий день после королевского обращения начался процесс по очищению дворца от нежелательных элементов. Дунуласу и Лаллазай позволили составить краткие списки незаменимых членов свиты. Кроме того, поощрялось и предполагалось присутствие при дворе некоторых больших вельмож, чья власть, богатство или популярность могли представлять угрозу и которые оказывались тем самым под домашним арестом. Первым среди них был назван его высочество Феронт. Большинство прочих сочли излишними. К середине дня изумленные, взбешенные Возвышенные уже получили приказ освободить Бевиэр без всяких проволочек. Во дворце началась бешеная суета. В течение нескольких часов не иссякал поток карет с гербами, до отказа набитых коробками и поспешно увязанными узлами, с восседающими в них людьми в рваных шелковых одеяниях. Кареты катились по длинной, усыпанной белым гравием подъездной аллее, мимо групп горожан, осыпавших их владельцев насмешками, через ворота за пределы королевской территории.

Фрейлины Чести не оказались незаменимыми. Ранним вечером все двенадцать получили уведомление о выселении из дворца. Поскольку они были очень молодые, хорошенькие и безобидные, им дали на сборы целую ночь. Все последующие часы двенадцать горничных лихорадочно сортировали вещи, складывали и паковали, пока их хозяйки отчаянно искали средства передвижения. К утру все чудесным образом устроилось. Плачущие фрейлины простились с плачущей королевой и друг с другом, поклялись в вечной дружбе, обещали писать и приезжать, и каждая отправилась своей дорогой, почти искренне отрицая значительность разлуки.

Некоторые возвращались в свои унылые провинции, и все их очень жалели. Самые удачливые оставались в Шеррине. Элистэ относилась к последней категории. Ей удалось одолжить у маркиза во Льё в'Ольяра шикарный, желтый с черным, экипаж, который величественно покатил по многолюдным улицам к долу ее бабушки. Кэрт всхлипывала на протяжении всего короткого путешествия, но у Элистэ глаза были сухи. Это изгнание, уговаривала она себя, всего лишь случайность. Без сомнения, безумие скоро кончится само собой и через несколько дней она снова будет во дворце. Ну, самое большее – через несколько недель…

* * *

Шеррин кипел, как котел. Казалось, сердце каждого жителя загоралось энтузиазмом при известии о великом вторжении в Бевиэр и беспримерной победе народа. Повсюду горожане собирались в группы, чтобы восхищаться, радоваться и прежде всего разговаривать. Не было ни одного человека – от самого богатого купца до последнего золотушного попрошайки Лишая, – у которого не имелось бы собственного мнения. Всевозможные варианты предполагаемых реформ тщательно и неторопливо разбирались на рынках, в тавернах, в политических клубах, салонах, кондитерских, кофейнях. Каждая теория, даже самая нелепая, каждое предположение, даже самое невыполнимое, находили себе приверженцев. Однако некоторые вопросы практического порядка требовали неотложного решения, и наиболее важный из них – учреждение Конституционного Конгресса.

В нем должны быть представлены все провинции Вонара – с этим никто не спорил. Но сколько нужно депутатов? Как их выбирать и кто будет выбирать? Надо ли представлять все провинции равным числом депутатов, и если да, то значит крошечный захолустный Во Гране получит столько же голосов, сколько и перенаселенная Совань. Или лучше это сделать пропорционально численности населения? Но тогда, единодушно утверждали пуристы, необходимо устанавливать жесткий и болезненный ценз, а на это потребуются долгие месяцы тяжких усилий. Должны ли бывшие серфы, пусть и отпущенные на свободу, пользоваться правами полноценных граждан и быть представленными в Конгрессе? Способны ли освобожденные серфы реализовать право быть депутатами, или эта затея окажется на грани абсурда? И разве город Шеррин, столица и сердце страны, население которого равняется населению некоторых малых провинций, не заслуживает собственных представителей?

Все эти вопросы были столь разнообразны, что каждое новое рассуждение рождало новые проблемы в геометрической прогрессии, которой, казалось, нет предела. Обсуждения – веселые, назидательные и язвительные – тянулись днями и ночами. Но вот над всеми этими конфликтующими мнениями взмыли, подобно сигнальной ракете, два голоса. Оба раздались из Восьмого округа, но их географическая близость входила в противоречие с огромной философской дистанцией, их разделявшей.

Дом номер 11 в Утином ряду был местом оживленным и бойким. Здесь, в жилище Бюлода, Шорви Нирьен закреплял на бумаге свое видение жизни. Мощным потоком шли отсюда его статьи, брошюры, трактаты. Здесь он совещался с нирьенистами, здесь произносил речи и завоевывал новых приверженцев, чья жизнь отныне и впредь несла отпечаток его личности. А теперь, впервые в жизни, он мог выражать свои мысли публично, не опасаясь за последствия. Услужливый король возвел в ранг закона многие идеи, которые Нирьен отстаивал годами, так что прежние обвинения в его адрес – измена и подстрекательство к бунту – попросту отпали. Теперь Нирьена не преследовали, он мог говорить что хотел, и каждый мог слушать его и свободно судить об услышанном. Поэтому гостиная в доме номер 11 всегда бывала переполнена. Жаждущие знаний приходили, уходили, сменяя друг друга, и нирьенистские убеждения распространялись отсюда по городу и по всей стране.

Свободу теперь получил и Уисс в'Алёр. По сути дела, его «Сетования Джумаля, соседа вашего» выходили без перерыва многие месяцы, и сейчас газета была известна и в провинциях, и в столице, а ее издатель стал знаменит не только в стране, но и за ее пределами. По сути дела, речи и митинги продолжались, и экспроприационисты маршировали по улицам, расписывая алыми ромбами весь город и вселяя трепет в жандармов. Уиссу не удалось заткнуть рот, и, к его вящему удовольствию, голос его был слышен повсюду, но теперь обстоятельства изменились. Наконец-то начали трясти короля, а с ним и всех кровососов Возвышенных. Государственный контроль ослаб, и обветшавшая социальная структура, прогнившая насквозь, разваливалась на глазах. Экспроприация была неминуема, так что пусть дрожат тираны. С другой стороны, истинным патриотам бояться нечего – Уисс в'Алёр с ними, он вдохновит и поведет их.

Пока теоретики занимались интеллектуальными битвами, наиболее практичные из горожан переходили к действию. Многие уже позаботились об оружии, но сокровищница столичного Арсенала пока оставалась в неприкосновенности, и эту оплошность надлежало немедленно исправить. Бытовало мнение, что нынешняя покладистость его величества – чистой воды уловка, его великие посулы эфемерны, как утренний туман, и рассеются с первыми лучами солнца, – и если это так, то король увидит, что весь город поднимется против него. Как только Возвышенные с позором покинули Бевиэр, решительно настроенная толпа простолюдинов обступила Арсенал.

Большая дверь была накрепко заперта. Здание никем не охранялось, так как сторожа давно покинули помещение Арсенала. Быстро справившись с дверью, нападавшие ворвались внутрь и завладели мушкетами и карабинами, патронами к ним и бочонками с порохом. Не столько полезной, сколько любопытной показалась им обширная коллекция старинного оружия. Там нашлись неуклюжие старые аркебузы, ружья с фитильным замком, колесные затворы, здорово их насмешившие. Еще более древними и громоздкими были пики, булавы, топоры и доспехи. Кроме того, там хранились разнообразные мечи и кинжалы, некоторые с замечательными украшениями, представлявшие огромную ценность. Все эти сокровища были тут же расхватаны алчущими руками. Однако самое большое чудо не стало легкой добычей.

Его обнаружили в подвалах. Там, под Арсеналом, в полумраке ниш, находились три великие Оцепенелости – три махины, последние из чудодейственных машин, некогда наделенных чувствительностью благодаря Чарам их Возвышенных творцов. Теперь они стояли неподвижные, запыленные, в них невозможно было уловить признаков жизни, но они все еще производили впечатление и даже устрашали своей величиной, сложностью и загадочностью.

Первая из трех машин являла собой большой серебристый силуэт двухголового змея. Судя по ее конструкции, машина когда-то была подвижной и маневренной. Ее крупное и изящное тело, покрытое мелко выделанными чешуйками, имело восемнадцать длинных тонких ножек, лишенных суставов, которые изгибались и складывались, как проволока. Спереди и сзади тело сужалось, переходя в элегантную, продолговатую, состоявшую из нескольких частей шею, каждая из которых заканчивалась конической головкой с рыльцем. У этих серебряных хоботков на конце имелось неприметное круглое отверстие. Табличка, повешенная на одну из шей, гласила: «Заза».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51