Глава 32

Распознали боевики переодетый в джинсы труп или нет, но приближались они осторожно. Сиверов поймал в перекрестье прицела самого левого – скуластого, в черной шапочке. Мягко нажал спусковой крючок.

Именно в такие, казалось бы, самые важные моменты, он выключался, думал о другом. Вот и сейчас прикинул, как объяснит сотоварищам правду. Механика уничтожения была настолько же привычной, насколько для дальнобойщика привычна езда по трассе. Как опытный водитель может позволить себе ехать на автопилоте, так и у Сиверова с момента появления цели включалась в голове четкая программа. Не стоило вмешиваться в ее работу, она давала гарантированный результат.

Самопальный глушитель снова подтвердил свое качество – на этих вещах боевики уже собаку съели и вполне могли бы отхватить первые премии на любой оружейной выставке. Сейчас звука выстрела никто не расслышал – ни свои, ни противник. Только глухой шум осевшего на пол тела заставил тех и других насторожиться.

Чтобы среагировать, бандитам хватило пары секунд. Но Сиверову на следующий выстрел понадобилось чуть меньше. Сместив ствол на нужный градус, он снова привел в действие отлаженный британскими оружейниками убойный механизм «Энфилда».

Бандиты залегли, укрыться на складе не составляло труда. Они уже уяснили: проблем осталось больше, чем просто переноска тяжестей. Сиверов спокойно ждал. Вокруг царила неразбериха, вызванная недавним спешным отступлением. Все пожитки команды, кроме оружия, остались на месте, включая рюкзаки, сигареты, цивильную одежду в пакетах, посуду и бак, очищенный от копоти летних костров.

Глеб внимательно прислушивался. Бандиты наверняка растянутся в кольцо, попробуют зайти с тыла. Лишь бы никто с погрузчиков не заметил их на свою голову.

Раздался странный звук. Сиверову не понадобилось долго размышлять, чтобы понять его природу. Это пуля прошла через много слоев поролона, вырвалась на простор и снова погрузилась в упругую среду.

Обернувшись, Глеб заметил слева от себя темное пятнышко с обгорелыми краями. Дырка осталась только на материи. Сам поролон внутри сжался под тяжестью верхних подушек, и канал, пройденный пулей, почти сразу захлопнулся.

Как профессионала, Глеба всегда интересовали мелкие подробности соприкосновения смерти со средой человеческого обитания. В памяти навсегда запечатлелись пузырящийся след пули в толще воды, аккуратные, будто на заводе отштампованные отверстия, оставленные свинцом на крыле новенькой иномарки. Это не помогало лучше стрелять, в своей работе он уже достиг потолка. Всего лишь наблюдения – яркие, отчетливые отпечатки реальности.

Сиверов не очень любил стрелять вслепую, угадывая по звуку местонахождение противника.

Ползет он или согнулся в три погибели, куда попадет пуля – в шею или в ногу? Ранить врага – убогая, не достойная специалиста работа. Все равно как в оперной арии тенор не вытянет на полтона верхнюю ноту.

Но все задание с самого начала было непривычным. При всем желании эту партию не просчитаешь до конца, не расставишь однозначные акценты. Хотя бы потому, что пришлось идти на компромисс со своими принципами.

Глеб выстрелил на шорох, не прикладываясь к прицелу, и услышал короткий вой, больше похожий на волчий, чем на человеческий. Тут вдруг пуля оцарапала нос, содрав тонкий лоскут кожи. Стреляли сверху, Глеб сразу определил откуда.

По закону подлости противник пристроился как раз за тем ящиком, продырявить который означало подать сигнал своим. Выстрелил и больше не высовывался, ждал. Этот боевик сразу ограничил свободу передвижений Глеба и оттянул на себя значительную часть внимания.

Сиверов собирался работать в одиночку. У него с «воинами Аллаха» получится почти беззвучный и предельно конкретный диалог. А вот ребята с «калашами» всех на ноги поднимут, и придется опять уматывать, бросать отличное место. Нет уж, все должно закончиться здесь…

Первым не выдержал Самойленко. Когда-то, в бытность сержантом, он четко знал, как важно досконально выполнять приказ. Но с тех пор утекло много воды. Он больше не состоял на службе, и ни за что не признал бы над собой нового начальника, хоть даже самого Господа Бога. Он готов был принять чужой план, но только до известного предела.

Сейчас он четко видел затаившегося стрелка, слышал те же шорохи, какие слышал Сиверов.

Указательный палец зудел, спецназовец уже, казалось, видел, как он расстреливает полный рожок, кроша абреков, как отработанным движением вставляет второй…

Пора. Он стал выбрасывать пальцы: большой, указательный, средний. Николаич сразу догадался, что это не счет врагам, а секунды до «старта».

Ильяс и летчик догадались чуть позже.

– Мать вашу!

Заработал один автомат, сразу же подключились другой, третий.

Не мариновать себя год за годом в безделье, не огрызаться отступая, как в последний месяц.

Самим напасть – внезапно и безжалостно. Дырявить врагов, как сито, всаживая каждому по пять пуль.

Тех боевиков, кто не попал под убийственный огонь, окатило контрастным душем – обжигающе-горячая кровь прилила к голове, но выступила наружу каплями ледяного пота. Кто-то попробовал отстреливаться. Кто-то разнес ближайший светильник на потолке, надеясь хоть немного сбавить суммарный накал, безжалостный, как в операционной.

Эта пуля перевыполнила план. Наверху заискрило, законтачили «ноль» и «фаза». Тут же сработала защита, и весь этаж погрузился в кромешную тьму.

Как только грянули первые очереди, паника концентрическим кругом распространилась по этажу. Кто-то из водителей резко разворачивался к съезду вниз, кто-то бросал погрузчик, рассчитывая больше на быстроту ног. Последние поступили правильно – возле съезда мгновенно образовалась пробка. От столкновений и крутых виражей товар сыпался на пол. Но это уже никого не волновало, в том числе менеджеров, посланных фирмами для контроля.

Все орали друг на друга, срывая голоса, но продолжалось это полминуты, не больше. Как только погас свет, народ мигом замолк. Стало ясно, что сматываться нужно любыми средствами, хоть по потолку.

Кроме боковых съездов вниз имелись еще двухмаршевые трапы, но ими никто никогда не пользовался и не вспомнил о них сейчас. Только несколько человек, оказавшиеся совсем рядом, кинулись к небольшим квадратным проемам, откуда слабо лучился свет нижнего этажа. Один попытался быстро сбежать, но споткнулся и покатился по металлическим ступеням. Двое других повисли на поручнях и спрыгнули вниз.

Невидимая волна распространялась не только на уровне третьего этажа, но и сверху вниз. Из-за огромных масштабов здания у ворот плохо расслышали отдаленный треск, но паника докатилась и сюда.

Стали отъезжать грузовики и трейлеры – бросив кто разгрузку, кто погрузку. Засуетилась охрана, таможенники заперлись и сами погасили у себя свет. Пошли звонки со множества мобильников. Никто не знал точно, что происходит, и сообщали самое разное: пожар из-за короткого замыкания, бандитская разборка, нападение террористов.

Генерал Потапчук, конечно же, держал под контролем общую ситуацию на складах. Он с самого начала не исключал такого поворота событий.

По логике вещей боевики не должны были поднимать шума в пределах Московской области, где подобные инциденты отслеживаются гораздо чет-" че, чем в глухой провинции. Но оставалось еще и другая сторона – команда изгоев.

Конечно, эти люди не испытывают к спецслужбам доверия. Они не станут просить о помощи.

Но если почувствуют себя окончательно загнанными в угол, могут сознательно поднять шум, чтобы помощь эту спровоцировать.

Сейчас важно все рассчитать, действовать взвешенно. Слишком вялая реакция вызовет у руководства боевиков такое же подозрение, как и слишком оперативная. Крупную рыбу в складах не отловишь, ее там просто нет. Лучший вариант – согнать к месту всех, кого можно, соорудить неразбериху и бардак. Для боевиков это будет выглядеть самой правдоподобной реакцией – пусть они еще раз убедятся, что команду изгоев никто не держит в качестве приманки на крючке.

Главное, полностью отсечь журналистов и телевизионщиков. Для них любой бардак как порция допинга, к нему они присасываются радостно, со сверкающими от возбуждения глазами. Где им знать о тщательно продуманных операциях – только следующее поколение раскопает скрытые подробности и пружины. Только допусти их к складам на пять минут. Будут гонять потом пленку с утра до вечера и без конца поливать «генералов» за «некомпетентность» и «непрофессионализм».

Высший профессионализм иногда состоит в том, чтобы до поры до времени его не демонстрировать.

…Через полчаса возле складов собрались пожарные машины и реанимобили «скорой помощи», милицейский СОБР в бронежилетах и большая группа сотрудников МЧС. Фээсбэшники тоже не скрывали своего участия – представитель их пресс-центра выдавал скупую информацию журналистам, возмущенным тем, что их не пропускают за оцепление.

"На третьем этаже внезапно началась стрельба, освещение отключилось из-за короткого замыкания.

Эвакуация из здания закончилась. Чеченскую версию сейчас не могу ни подтвердить, ни опровергнуть… О захвате заложников у нас пока сведений нет, однако специальные подразделения будут действовать с исключительной осторожностью. На случай пожара необходимые меры приняты…"

Внутри, по ту сторону оцепления, пожарники ругались с местной охраной. Складское начальство обещало подать в суд, если всю без разбора территорию складов зальют пеной. Федору Филипповичу не было нужды режиссировать происходящее – бардак сам набирал обороты.

Сиверов мгновенно подавил в себе ярость, вызванную ненужным грохотом автоматных очередей. Ярость – это роскошь, не всякий может позволить ее себе.

– Лежать! – крикнул он своим. – Отставить к чертям пальбу!

Продолжая в темноте огонь вслепую, они обозначат себя для противника грохотом и мерцающими языками из автоматных стволов. Передвигаясь же без стрельбы, могут ввести Глеба в заблуждение – сейчас он не даст гарантию, что отличит по силуэту чужого от своего. Лучше всего залечь и не рыпаться без крайней нужды.

Стены с оконными проемами были очень далеко, отсвет озаренного прожекторами асфальта сюда не добирался, умирал по пути. В абсолютной черноте все кроме Сиверова могли ориентироваться только на ощупь и на слух.

На возглас Глеба ответило с разных сторон несколько выстрелов. Потом настала тишина, доносились только слабые отголоски толкотни и сумятицы. Свои, кажется, поняли суть дела, притихли.

А противник? Пока тоже затаился. У кого нервы крепче?

Что-то дернулось, зацепило угол штабеля из коробок. Коробки посыпались, но Сиверов все-таки успел различить движение черного на черном.

Нечто овальное мелькнуло среди прямоугольных падающих контуров. Голова… В голову надо стрелять. Палец автоматически нажал спусковой крючок. Уже потом Сиверов отдал себе отчет, почему исключил возможность попасть в своего, как на сей раз сработала интуиция.

Еще несколько минут затишья. Пока команда готова следовать его правилам, даже рвущийся в бой сержант спецназа. Значит, есть шанс всех их вытащить без новых потерь.

Глава 33

Насчет Самойленко Глеб все-таки ошибся.

Спецназовец не подчинился чужим правилам, его ранили в живот. Из нападавших не ушел никто, но победители не могли себе позволить остаться на поле боя.

Из одного огромного помещения команда перебралась в соседнее, откуда уже эвакуировали всех работников склада. Затем спустились в подвальное помещение, чтобы перевести дух и решить, что делать дальше.

Витька, успевшего уже окоченеть, положили в углу. Глеб бережно расстегнул на Самойленко куртку, задрал майку и увидел не одно, а два пулевых отверстия. Если печень у спецназовца там же, где у всех, одна из пуль попала точно в середину. Без медицинской помощи он мог скончаться в любую минуту. Ну а врачи, насколько Сиверов мог судить, имели один шанс из ста, чтобы вытянуть сержанта.

Сомнений не было. Глеб достал из кармана мобильник, стремительно набрал номер.

– Ни хрена себе, – для интеллигентного летчика это было достаточно сильным выражением. – Здесь, на складе позаимствовал?

Сиверов отрицательно покачал головой. Номер был занят. С досады ему захотелось разнести мобильник о стену.

– Не морочь себе голову, – пробормотал Самойленко. – Ты ж понимаешь, что мне каюк.

Окончен бал, погасли свечи. Это было задание, я угадал?

– Да.

– Кого-то хотят вытянуть?

Сиверов не считал больше нужным скрывать правду. Все, кто остался в живых, заслужили ее.

– Да.

Он снова набрал номер и снова не смог дозвониться. Взял плейер и дважды нажал кнопку «стоп» – вдобавок к точному указанию координат ушел «аварийный» сигнал – запрос срочно прибыть на место. Самойленко разрешил использовать его только в самом крайнем случае.

– Это как понимать? Ловля на живца? – пробормотал изумленный Воскобойников.

– Простите, мужики, – Глеб протер уставшие от напряжения глаза. – Не мог я сразу перед вами карты раскрыть.

– Я на любого готов был подумать, но только не на тебя, – признался майор ВВС.

– Что-то было у нас в аптечке обезболивающее.

Часть багажа группы осталась на месте. Ампулы нашлись, одноразовые шприцы – нет.

– Я мигом, – вскочил на ноги Ильяс. – Минута туда, минута обратно.

– Сиди, – остановил Глеб. – Туда уже СОБР вломился. Засекут твое «лицо кавказской национальности», мало не покажется.

Сломав несколько ампул, он вылил содержимое на обе раны.

– Держись, сейчас полегчает.

– Главное, запомни, – рябое лицо перекосило от напряжения. – У меня к тебе претензий нет.

– Я знаю, – сказал Сиверов, хотя меньше всего ожидал такого «отпущения грехов».

После третьей попытки он наконец услышал в трубке голос генерала.

– Люди уже на подходе. Что стряслось, с чего ты горячку порешь?

Объяснять, что здесь рядом умирает спецназовец, – это для начальства не аргумент. Оно мыслит другими масштабами. Винить его в этом все равно что винить машиниста поезда – почему его мало волнует износ колес.

С трубкой в руке Сиверов поднялся на первый этаж – так его быстрей увидят те, кто «на подходе». Не из Москвы ведь они сейчас выехали, должны быть где-то здесь, рядом. Товар лежал в полном порядке, только брошенные где попало погрузчики были явлением чрезвычайным. Бесконечное изобилие смотрелось теперь по-новому: как разного фасона обезболивающие средства, с помощью которых надеется забыться целое общество.

– Никакой горячки. Работа не загублена,. – сказал Глеб.

Он в самом деле так считал. Что случилось, то случилось. В любом случае операция подошла к рубежу, за которым все должно измениться. Даже если б на складе не случилось такого шума, нельзя больше повторять отработанную схему: эвакуация, выбор новой базы, попытка захвата. и дальше все по новой.

С каждым очередным повтором Сценарий теряет часть своей убедительности. Не может охота длиться слишком долго и оставаться незаметной для спецслужб. Не могут изгои ничего не менять в ожидании новой угрозы, кроме своего местонахождения.

– Я надеюсь, – голос Потапчука звучал спокойно, но сухо.

В распахнутые ворота въехало несколько машин. Появились люди – одни в камуфляже, другие в штатском. Кто-то нес носилки. «Одних мало будет», – подумал Сиверов. Поднял руку и развернулся – показать дорогу. Зазвонил телефон, Глеб забыл его отключить.

– Да?

– Приветик, – затараторил нежный голосок. – Что за фокусы, на фига ты отключаешь мобильник? Если не хочешь больше видеться, мог бы не темнить. Я не выброшусь из окна и благоверной твоей звонить не стану.

– Погодите, – поморщился Сиверов. – Вы кому звоните, Костромину?

– А вы кто? – девица наконец распознала разницу в голосе.

– По этому номеру он вам не ответит, вспомните какой-нибудь другой.

Уже не первый раз Глеб с головой погружался в очередное задание, и обычная жизнь мелькала неразборчиво, будто из окна состава, летящего вперед на максимальных оборотах. Если поезд вдруг тормозил, как сейчас, картинка мирной жизни с ее проблемами выглядела странной до абсурда.

Самойленко умер в больнице, на операционном столе. Остальных поместили в одну палату в соседнем корпусе – поколоть для профилактики витамины и прочие общеукрепляющие средства. Такая мера стала следствием встречи Сиверова с Федором Филипповичем Потапчуком. Глеб изложил свое видение вопроса:

– Боевики не должны узнать, сколько нас осталось на самом деле. Насчет Барскова они, допустим, в курсе. Про остальных – сомневаюсь. Никто в больнице не должен видеть, что из восьми осталось трое.

– Ты уверен, что со склада не уполз никто на животе вместе со змеями?

– Уверен. Если кто из чеченцев разглядел мертвого Виктора и успел оценить ранение Самойленко – они уже сами трупы.

– Трое из восьми… А себя ты почему не считаешь? Плоды твоей работы полдня фотографировали и полдня выносили. По-моему, по рейтингу ты вполне можешь заменить двоих.

Пообщавшись со внештатным сотрудником по прозвищу Слепой, Федор Филиппович Потапчук серьезно скорректировал свою первоначальную оценку проделанной работы. Глеб не выгораживал себя, наоборот – ругал. Он не имел права растерять больше половины группы. Должен был заранее предвидеть безумие Тарасова. Одним только этим он сберег бы жизни троих – самого Тараса, Бубнова и Кормильцева.

Это было не самобичевание, а трезвый анализ происшедшего. Упущений вроде бы хватало, но гнев Федора Филипповича постепенно спадал по мере того, как генерал слушал Сиверова.

– Да все они неуправляемые, все на грани нервного срыва. Еще чудо, что ты сохранил троих.

Слушай, а эти змеи? Почему никто в Управлении ничего о них не знает?

«Чаще надо посылать людей в командировки на Кавказ», – подумал Сиверов. Но вслух ничего не сказал. Потапчук мог принять это и на свой счет.

– Могу составить что-то вроде справки.

– Накатай, будь добр. Мало ли где они еще этих тварей выпустят. Твои полмиллиона долларов сейчас проходят обеззараживание. Товарный вид они, конечно, потеряют. Фальшивка качественная, на черном рынке такие хорошо продаются. Это тебе не резаная бумага для «кукол».

– Думали обратно забрать.

От оценки сделанного перешли к ближайшему плану действий.

– Пусть отведут нам две соседние палаты с общим санузлом. Никаких медсестер, мы сами друг о друге позаботимся. И врач только один, из нашего управления. Чеченцы обязательно постараются справки навести… Мне тоже надо поспешить, сутки остались.

– Ты о чем, о нашем радиоперехвате, о последнем госте из Чечни? Да это срок был нереальный. Ты ж видишь, я многих деталей не знал.

Не волнуйся, найдем кого озадачить.

– Оставьте уж мне, Федор Филиппович. Я как тот боксер, что до двенадцатого раунда имел право только защищаться. Он долго терпел, прижатый к канатам. Теперь гонг на двенадцатый, и он совсем не хочет, чтоб его в последний момент убрали с ринга.

Просьба Сиверова была исполнена. Им отвели в больнице блок из двух четырехместных палат с общим санузлом. На окна повесили плотные шторы, возле дверей в коридор поставили охрану.

Первые несколько часов каждый лежал на своей койке, глядел в побеленный потолок. Каждый видел свой, особенный белый цвет. Летчик – белизну кучевых облаков, молодой ингуш – снег на горном склоне. Человек с искусственным лицом – белую наволочку: не из тех, что были здесь на подушках, а другую, из прошлого.

Глеб Сиверов, по прозвищу Слепой, видел гладкую, безжизненную белизну, похожую на белизну пластикового покрытия. На этой ровной поверхности проступала схема его ближайших действий.

– А там для кого места держат? – прервал наконец молчание Воскобойников. Он имел в виду вторую палату в блоке, где на кроватях ожидало чистое белье, блестел свежепротертый линолеум на полу.

– Никто не должен знать, сколько нас реально осталось, – объяснил Глеб. – Кроме Яна охрана никого не пропустит. А Яну доверять можно.

Врач уже провел осмотр, оставил витамины и другие таблетки, сообщил, что всем нужен укрепляющий курс. Лицо Яна Давыдовича, с пухлыми губами и мохнатыми бровями, словно создано было природой, для того чтобы выражать собой оптимизм, поднимать настроение, даже безнадежным больным.

Он сыпал прибаутками, но Сиверов отчетливо различал скрытую озабоченность. Расслабление после длившегося годами напряжения опасно уже само по себе. Самый крепкий организм в этот момент приоткрывает двери для любой хвори, которая случайно пролетит мимо. А если расслабление сочетается с депрессией, ощущением пустоты, опасность для здоровья возрастает…

– Никто не должен знать? – переспросил летчик. – Теперь понятно, почему в коридоре было пусто.

– Не знаю как для вас, а для меня самое худшее – милостыня от ФСБ, – глядя в потолок, проговорил Ильяс. – Я готов был к тому, что всех нас рано или поздно используют по второму кругу. Но не хочу принимать подачки от этой конторы. Чистая палата, свежее белье, даже унитаз сверкает. И еще вот это.

Двумя пальцами он брезгливо оттянул от груди клетчатую рубашку.

Стандартные пижамы их надеть не заставили, но прежнюю одежду пришлось снять во имя поддержания больничной чистоты. Выдали другую, из магазина – нейтральную, не слишком яркую.

Одежду, в которой легко затеряться в толпе.

– Чего же принимал? – вяло удивился Воскобойников. – Насильно бы не заставили.

– Глебу не хочу портить дело. Когда-то для меня гордость была на первом месте. Только зачем с осанкой всадника прыгать верхом на деревянной палочке? Если под тобой конь, тогда и выпячивай грудь. Лично мне терять нечего, я мог бы сейчас послать ФСБ подальше. Но пусть сначала Глеб все доведет до конца.

– Я оценил, Ильяс, – лежа на спине кивнул Сиверов. – Тебе трудней всего было переступить.

– Я на спасибо не напрашиваюсь. Не стал бы вообще заикаться, просто разговор зашел.

Воскобойников тяжело вздохнул и присел на кровати.

– Хочу показать. Проносил с собой столько времени. Несколько раз хотел уже вытащить, но что-то мешало, не до того было. Он выложил на тумбочку цветную фотографию, глубоко вздохнул, будто набираясь храбрости. Потом взял ее в руки и встал посреди палаты, держа перед собой. На снимке зеленела трава, сидели обнявшись взрослая женщина и девочка – обе с букетами полевых цветов. Летчик не стал объяснять, кто это такие, и без того было ясно.

– Взял бы на память общую, чтоб все втроем поместились, – заметил после паузы Ильяс.

– Не надо, на свою физиономию мне совершенно не хочется смотреть.

Майор вернул фотографию в жесткую обложку от блокнота и спрятал в карман.

– Что еще хочу сказать… Моя семья… Мы обязательно будем вместе. Вот еще почему я не показывал столько времени. Я хотел не просто показать, хотел произнести эти слова. Но не мог, язык не поворачивался. А сейчас смог, сейчас верю.

Он лег к себе на койку и снова устремил взгляд в потолок.

– Я ведь хотел с собой покончить. Был такой момент. Я не знал точно, сколько тогда людей погибло в доме от ракеты. Каждую ночь снился ребенок без лица, непонятно мальчик или девочка. Потом снился суд. Я стою с повязкой на глазах, ничего не слышу, только шорохи и скрипы. Не могу понять, сколько народу вокруг. То ли я в огромном зале, то ли в подвале. Наяву, конечно, сразу почувствуешь, а во сне непонятно. Стою и пытаюсь оправдаться. Ссылаюсь на приказ, на погрешность системы наведения и чувствую, что вру. Хотя на самом деле так и было.

"Всякое случалось на той войне, – думал Сиверов. – С бандитами воевало не небесное воинство под командой архангелов Михаила и Гавриила.

Воевали разные люди, и судьба иногда играла пошулерски. Многие до сих пор волокут за собой груз вины, не хотят прятаться за чужой спиной.

А бандит в отличие от солдата творит зло сознательно, да еще с садистским наслаждением снимает все на видео".

– Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец, – глухо произнес Николаич. – Не хочу быть умнее других, молчать и слушать. Никакой я на самом деле не контрактник и не вытаскивал меня никто из горящего «винта».

– То есть как? – обернулся Сиверов. – Мне в ФСБ на тебя документы показывали. Жиденькая, правда, папочка, всего два листа. Но все подтверждается.

– Фуфло там, в папочке. Кто помнит Казимирова, из олигархов первого призыва? Я у него с девяносто второго года в службе безопасности работал. Всякое случалось: угрожали, шантажировали.

Приводили угрозы в исполнение…

Никто в команде еще не слышал от этого человека такой длинной речи. До сих пор он был единственным, кто хранил полное молчание о своем прошлом. В отличие от Воскобойникова он оставался и теперь спокойным, говорил размеренно, без всякого выражения. Будто человеческую речь когда-то давно записали на старый магнитофон, начисто обрезавший «верхи» и «низы».

И звучала запись.

– Я был на хорошем счету. Потому и поручили разобраться с большим человеком. На тот момент он чуть было не перехватил у Казика весь алюминий. Мне сказали, он будет один. Но если окажется вдруг лишний свидетель, надо убрать.

Было утро. Он лежал в постели с молодой девчонкой. Завтракали с подноса и смотрели телевизор.

Ему я вышиб мозги, а в нее не смог стрелять.

Странная у него была башка, там кровь будто кипела под давлением. Как шарахнуло из дырки фонтаном – стенку забрызгало, постельное белье, лицо девчонке. Она визжать стала, и я ушел.

На следующий день дала показания и в точности описала все мои приметы. Казимиров, само собой, сделал меня козлом отпущения. Решил, что на меня обязательно выйдут и я могу всех сдать. Я чудом успел уйти живым. И началась игра в кошки-мышки… Не хотел делать операцию. Но дважды они меня чуть не достали, последний раз в гараже.

Там бензина до хрена было, я запалил огонек и выскочил. Эти заживо спеклись, я тоже обгорел, особенно лицо. Пришлось натягивать кожу с задницы на то, что вместо лица осталось. Заодно купил себе подходящую биографию. Дальше Кормильцев подвернулся. Я рассудил здраво: прятаться надо среди себе подобных, овце среди овец, змее среди змей. Вот и решил приклеиться к команде. Правда, чечены теперь считают меня худшим из всех – другие не пытались изменить внешность, а я пытался. Не знаю, какую вину они мне приписали, и знать не хочу. Когда с двух сторон тебя хотят ухватить, мозги уже не так кипят.

Две заразы на одном человеке не уживутся.

От двух болезней дважды не помрешь, даже если они смертельные. Наоборот, наш человек клин клином привык вышибать. Дед мой в деревне двусторонним воспалением легких болел. Так он решил лечиться самогонкой. Напился – полез на крышу антенну для «ящика» поправлять. Поправил… От конька до земли метров шесть было. Два дня шевельнуться не мог, зато кашлять перестал и температура спала. Через два дня встал здоровешенек и дрова пошел колоть. Ни переломов, ни воспаления легких.