26. Сэм узнает что-то очень хорошее

Кей вышла в сад «Сан-Рафаэля». Его уже окутала тьма, и мир наполнился сладкими влажными ароматами осенней ночи. Кей постояла, вдыхая их, и ей взгрустнулось. Это были запахи Мидуэйза. Именно таким ей лучше всего запомнился Мидуэйз — сумрак, окутывающий клумбы, деревья, роняющие капли росы, фимиам, возносящийся от плодородной земли к небесам в россыпях звезд.

Она зажмурилась и на миг словно перенеслась туда, но затем с улицы донеслось посвистывание, прогромыхал поезд, и видение исчезло.

Легкое благоухание горящего табака коснулось ее ноздрей, и на лужайке за изгородью она увидела красное мерцание трубки.

— Сэм! — позвала она.

Под его ногами захрустел песок, и он пошел к изгороди навстречу ей.

— По-вашему, это хорошо? — сказала Кей. — Почему вы не вернулись?

— Мне надо было кое о чем подумать.

— Уиллоуби заскочил на минутку и рассказал мне довольно-таки бессвязную историю. Так грабитель удрал?

— Да.

— Бедный лорд Тилбери! — сказала Кей, и у нее вырвался серебристый смешок.

Сэм промолчал.

— Да, кстати, что ему было нужно?

— Пришел сообщить мне, что получил каблограмму от моего дяди с требованием, чтобы я немедленно возвращался.

Кей тихонько ахнула. Наступило молчание. Потом она сказала:

— Назад в Америку?

— Да.

— Немедленно?

— Пароход отплывает в среду.

— Неужели прямо в эту среду? — Да.

Вновь наступило молчание. Ночь была исполнена такой тишины, будто время обратилось вспять и Вэлли-Филдз вновь превратился в уединенную деревушку, какой был двести лет назад.

— И вы уедете?

— Наверное.

Издалека донеслось покряхтывание поезда, одолевающего крутой подъем Синденгем-Хилл. Странное тоскливое чувство овладело Кей.

— Да, полагаю, вам придется уехать, — сказала она. — Вам ведь нельзя поссориться с дядей?

Сэм беспокойно дернулся, его пальцы царапнули изгородь.

— Дело не в этом, — сказал он.

— Но ведь ваш дядя очень богат, правда?

— Какое это имеет значение? — Голос Сэма дрогнул. — Лорд Тилбери весьма любезно сообщил мне, что средства к существованию я способен находить, только паразитируя на моем дяде, но мне бы не хотелось, чтобы и вы так думали.

— Но… тогда почему же вы едете? Сэм судорожно сглотнул:

— Я скажу вам, почему я еду. Просто потому, что буду ли я в Нью-Йорке или еще где-то, значения не имеет. Будь хоть малейшая надежда, что, оставшись здесь, я смог бы добиться, чтобы… чтобы вы вышли за меня… — Его пальцы снова царапнули изгородь. — Конечно, я знаю, что надеяться мне не на что. Вы, я знаю, не воспринимаете меня серьезно. Я не питаю о себе никаких иллюзий. И я знаю, как выгляжу в ваших глазах. Неуклюжий тип, сам себе подставляющий ножку, довольно забавный, когда вы в настроении. Но я не в счет. Я ничего не стою. (Кей сделала в темноте какое-то движение, но ничего не сказала.) Вы думаете, я трепло, и ничего больше. Ну так я хочу, чтобы вы знали одно: то, что я чувствую к вам, — серьезно, а не трепотня. Я грезил, глядя на фотографию, еще когда не познакомился с вами. А когда познакомился, то понял твердо — только вы, и навсегда. Я знаю, что безразличен вам и вы никогда ко мне ничего не почувствуете. С какой стати? Что во мне могло бы понравиться вам? Я же просто…

Из темноты донесся смешок.

— Бедный старина Сэм! — сказала Кей.

— Вот-вот! В этом вы вся: бедный старина Сэм!

— Прошу прощения, что засмеялась. Но было ужасно смешно слушать, как вы с таким жаром себя обличаете.

— Именно! Смешно!

— Ну и что плохого в том, чтобы быть смешным? Мне нравятся смешные люди. Но я и не подозревала в вас таких душевных глубин, Сэм. А впрочем, гадалка же вас о них предупреждала, ведь верно?

Тем временем поезд взобрался на холм и теперь с рокотом удалялся все дальше. Над садами разливался запах горящих сухих листьев.

— Я вас не упрекаю за ваш смех, — сказал Сэм. — Прошу, смейтесь, если вам хочется.

Кей тут же воспользовалась этим разрешением:

— Ах, Сэм, какой вы надутый осел, верно? «Прошу, смейтесь, если вам хочется!…» Сэм!

— Ну?

— Вы серьезно говорили, что останетесь в Англии, если я выйду за вас?

— Да.

— И поссоритесь со своим богатым дядей, и вас вычеркнут из завещания или из того, из чего вычеркивают племянников в Америке?

— Да.

Кей потянулась к голове Сэма и собственнически подергала его за волосы.

— Почему бы вам так и не сделать, Самбо? — сказала она нежно.

Сэму почудилось, что его способность дышать как-то странно отключилась. Непонятная сухость вторглась в его горло. Он услышал, как колотится его сердце.

— Что-что? — просипел он.

— Я сказала, почему… вам… так… не сделать, Сэмивель? — прошептала Кей, дергая его за волосы при каждом слове.

Сэм очутился по другую сторону изгороди. Как он там оказался, ему осталось неизвестным. Предположительно, он перелез через нее. Царапины на лодыжках позднее подтвердили эту теорию, но в тот момент царапины на лодыжках для него не существовали. Он стоял, разгребая ногой рыхлую землю клумбы, на которую спрыгнул, и глядел на неясное белое пятно, обозначавшее Кей.

— Но послушайте, — хрипло сказал Сэм. — Но послушайте…

На дереве зашуршала проснувшаяся птица.

— Но послушайте…

И тут почему-то — в этот вечер события были окутаны таинственностью и свершались как будто по собственному почину, — тут почему-то Кей оказалась в его объятиях. И еще ему почудилось (в голове у него был полный туман), будто он целует Кей.

— Но послушайте… — хрипло сказал он. Теперь они странным образом шли рядом по песчаной дорожке, и он — если только чувства его не обманывали — крепко держал ее под руку. Во всяком случае, держал кто-то, на кого он смотрел откуда-то издалека. Этот субъект, вроде бы помешавшийся, вцепился в ее локоть мертвой хваткой, словно опасаясь, что она может убежать. — Но послушайте, это же невозможно!

— Что невозможно?

— Да все это. Такая девушка, как вы, — изумительная, замечательная, чудесная девушка, как вы, не может полюбить (слово это, казалось, заключило в себе всю магию всех магов, и он ошеломленно повторил его)… полюбить… полюбить… не может полюбить такого типа, как я. — Он помолчал, угнетенный таким чудом. — Это… это нелогично.

— Почему?

— Ну, ведь тип… человек… тип… да не знаю я!

Кей засмеялась, и Сэм с ощущением невозвратимой утраты подумал, что вот — она улыбается, а он не видит этой улыбки. Другие будущие улыбки он увидит, но эту — нет, и ему почудилось, что ничто и никогда ее ему не возместит.

— Хотите кое-что узнать, Сэм? — Что?

— Ну, если вы станете слушать, я вам точно опишу, что чувствую. У вас когда-нибудь отбирали захватывающую книгу на самой ее середине?

— По-моему, нет.

— А со мной такое было. В Мидуэйзе, когда мне исполнилось девять. Я взяла ее почитать у кухонного мальчика, моего большого приятеля, и в ней рассказывалось про человека по прозвищу Цинциннати Кид, и он почти все время разгуливал в маске с огромным количеством револьверов. Я как раз добралась до середины, когда меня нашла моя гувернантка. Меня отправили спать, книгу сожгли, и я так никогда и не узнала, что же произошло в чулане со стальными стенами позади стойки в салуне «Голубой каньон». И терзалась из-за этого много лет. Ну так, когда вы сказали, что уезжаете, я вдруг поняла, что этот жуткий случай повторится и терзаться я буду до конца моих дней. Меня вдруг осенило, что жить стоит только ради одного: быть с вами, наблюдать за вами, гадать, какой будет ваша следующая сумасшедшая выходка. Как по-вашему, Тетушка Исобель сказала бы, что это любовь?

— Сказала бы обязательно! — убежденно объявил Сэм.

— Ну, в любом случае это мой вариант любви. Я просто хочу оставаться с вами годы, годы и годы, гадая, что вы сделаете в следующий раз.

— Я вам скажу, что я сделаю сейчас, — сказал Сэм. — Я вас поцелую.

Прошло некоторое время.

— Кей! — сказал Сэм. — Да?

— Знаешь что… Нет, ты будешь смеяться.

— Не буду, даю слово. Что ты хотел сказать?

— Твоя фотография… ну та, которую я нашел в рыбачьей хижине.

— И что?

— Я ее один раз поцеловал.

— Только один?

— Нет, — мужественно признался Сэм. — Если хочешь знать правду, то каждый день. Каждый Божий день и по нескольку раз в день. А теперь смейся!

— Нет. Я буду смеяться над тобой до конца жизни, но только не сегодня вечером. Ты жутко милый, и, наверное, — задумчиво продолжала Кей, — мне надо пойти и сказать дяде, если он вернулся, правда?

— Сказать твоему дяде?

— Он ведь любит знать, что происходит у него в доме.

— Но ведь это значит, что ты уйдешь туда, — в ужасе сказал Сэм.

— Только на минутку. Просто всуну голову в дверь и скажу: «Да, кстати, о Сэме, дядя. Я его люблю».

— Послушай, — сказал Сэм проникновенно, — если ты дашь мне слово чести, свое священное слово чести, что уйдешь не больше чем на тридцать секунд…

— Будто я смогла бы расстаться с тобой на больший срок! — сказала Кей.

Оставшись один в холодном унылом мире, Сэм вдруг обнаружил, что его начинают одолевать мрачные мысли. Опьяненный недавним чудом, преобразившим лик планеты, он упустил из виду то обстоятельство, что для человека, готовящегося связать себя священными узами брака, он не слишком обеспечен средствами для создания семейного очага. В кармане у него покоилось недельное жалованье, и на его счете в банке на Ломбард-стрит имелась небольшая сумма. Однако он отдавал себе отчет, что его никак нельзя счесть хорошей партией даже для самой нетребовательной из девушек. Собственно говоря, в этот момент он, подобно герою песни, мог предложить своей невесте только приятный характер и безумное желание преуспеть.

Обескураживающие выводы, когда молодому человеку только-только вручили ключи от рая; и Сэм погрузился в печальные размышления. Однако природный оптимизм не замедлил явиться к нему на выручку, и он вновь воспрянул духом, получая щедрое вознаграждение от банкиров, возликовавших на свой финансовый манер при виде пропавших ценных бумаг на предъявителя, возвращенных им через столько лет.

Он и думать не желал о том, что не сумеет отыскать этот клад. Бумаги спрятаны где-то в «Мон-Репо», а раз так, он их отыщет, даже если ему для этого — в прямом противоречии с пунктом пятым в его договоре об аренде — придется срыть дом до основания.

Исполненный великих намерений, он широким шагом направился к окну кухни. Там горел свет, и до него доносился рокочущий голос его верного служителя. Он постучал в стекло, штора взлетела вверх, и за стеклом возникло лицо Фарша. На заднем плане несколько раскрасневшаяся Клэр приглаживала волосы. Окно отворилось.

— Кто тут? — ворчливо осведомился Фарш.

— Только я. Фарш. Мне надо с тобой поговорить.

— А?

— Послушай, Фарш! Оторвись ненадолго и вернись в «Мон-Репо». Там надо заняться мужской работой.

— Э?

— Надо обыскать дом сверху донизу. Я только что узнал, что там полно бон.

— Да что ты говоришь!

— Это и говорю.

— Опасные штуки, — задумчиво произнес Фарш. — Возьмешь в руки, а она тут и взорвется.

И тут безмолвие ночи разорвал пронзительный крик.

— Сэм! Эй, Сэм! Быстрей сюда! — настойчиво требовал знакомый голос.

Принадлежал он Уиллоуби Брэддоку, а доносился откуда-то со второго этажа «Мон-Репо».

27. Доблестное поведение мистера Брэддока

Когда минут за десять до этого Уиллоуби Брэддок расстался с Кей и вышел на песчаную дорожку «Сан-Рафаэля», он находился в том состоянии духа, какого человеку редко удается достичь до тех пор, пока он не примется распивать вторую бутылку шампанского. Его душа была так взбудоражена, так закручивалась в смерче могучих эмоций, что он мог бы войти в любую больницу и никто не усомнился бы, что он горит в жару лихорадки.

Ибо мир обрел для Уиллоуби Брэддока невероятную яркость. После четверти века ничем не тревожимого пресного существования внезапно с ним начали происходить всякие странные и волнующие вещи.

Стоило ему вспомнить, что он стоял лицом к лицу и беседовал по душам с членом преступного мира, прервав его в процессе ограбления дома, а в довершение всего обнаружил лорда Тилбери, члена правления его клуба, насильственно преображенного в санкюлота путем изъятия у него брюк, — стоило ему вспомнить эти события, и он чувствовал, что наконец-то изведал жизнь в истинном значении этого слова.

Однако венцом захватывающих приключений этого дня стала новость, которую он узнал от Кей, когда она мимоходом упомянула о намерении миссис Липпет поселиться у воей дочери, как только Клэр сочетается браком с Фаршем Тодхантером. Словно кто-то, прогуливаясь с доблестным Кортесом, ткнул пальцем в сторону водного пространства, поблескивающего за деревьями, и небрежно обронил: «Кстати, а это там — Тихий океан». Именно эта новость более всего остального вызывала в душе мистера Брэддока непривычное пьянящее чувство нереальности всего окружающего, понудившее его застыть на месте, жадно глотая воздух. Много лет он верил, что лишь чудо способно избавить его от пиявистой преданности миссис Липпет, и вот чудо свершилось!

Он снял шляпу, подставляя пылающее чело прохладному ночному зефиру. На него нахлынуло сожаление, что он обещал в этот вечер отобедать у своей тети Джулии. Для тетки тетя Джулия была вполне на высоте, но обед под ее кровом не сулил никакой мелодрамы, а одурманенная душа мистера Брэддока требовала именно мелодрам, и ничего, кроме мелодрам. Его раздражала необходимость покинуть этот пригородный водоворот стремительных событий и вернуться в Лондон, такой в сравнении чинный и мирный.

Однако он обещал, а слово Брэддоков всегда было нерушимым. К тому же опоздай он, и тетя Джулия вскипит. Он неохотно направился к своему автомобилю и уже почти добрался до него, как вдруг вновь превратился в каменную статую. Ибо когда он собрался распахнуть ворота «Сан-Рафаэля», в калитку «Мон-Репо» воровато проскользнула неясная фигура.

В том состоянии душевного подъема, в каком находился Уиллоуби Брэддок, самый минимум вороватости неизбежно зародил бы в нем подозрения, а эту вороватость можно было смело назвать вороватостью высшей степени. Фигура съеживалась и кралась. Она извивалась и скользила, а когда свет уличного фонаря упал на ее лицо, оно показалось мистеру Брэддоку лицом обеспокоенным и напряженным, лицом того, кто понуждает себя к отчаянным деяниям.

И бесспорно, пришелец нервничал. Шел он настороженно, как не чересчур храбрый путешественник в джунглях, где, по его мнению, полно диких зверей с неприятной репутацией. Влекомый алчностью, Шимп Твист вновь направлял свои стопы в «Мон-Репо», уныло ожидая, что вот-вот из мрака на него, скаля клыкастую пасть, выскочит Фарш.

Он скрылся за углом дома, и Уиллоуби Брэддок, беззаботно махнув рукой на тот факт, что дальнейшая проволочка завершится опозданием к обеду в доме тети Джулии и головомойкой, которую устроит ему эта дама, любящая пунктуальность, бесшумно прокрался за ним следом как раз вовремя, чтобы увидеть, как он заглядывает в кухонное окно. Секунду спустя, словно ободренный своим подглядыванием, он открыл заднюю дверь и скрылся в доме.

Уиллоуби Брэддок ни мгновения не колебался. Мысль о том, что он окажется в небольшом доме наедине с закоренелым преступником, вероятно вооруженным по жабры, теперь его ничуть не пугала. А наоборот, прельщала. Он бесшумно скользнул следом в заднюю дверь, снял ботинки и поднялся по лестнице. Доносящийся сверху шум сказал ему, что он на верном пути. Чем бы ни занимался вороватого обличия типус, занимался он этим на втором этаже.

Что до Шимпа Твиста, у него все было в ажуре. Операции по извлечению клада были простыми и не требовали времени. Едва, обозрев кухню через окно, он установил, что его враг Фарш блистает отсутствием, как от его нервозности не осталось и следа. Завладев стамеской, которую уже давно укрыл в ящике кухонного стола в чаянии именно такого случая, он деловито поднялся по лестнице. В прихожей и в гостиной горел свет, однако полная тишина внушила ему уверенность, что Сэм, подобно Фаршу, покинул кров «Мон-Репо». Он не ошибся в своих ожиданиях и бодро направился в заветную комнату. Ему требовалось всего пять спокойных минут наедине с собой, так как указания в письме мистера Фингласса были четкими, и, взломав дверь верхней задней комнаты, никаких затруднений он не предвидел. Чтобы добраться до клада, согласно недвусмысленному заверению мистера Фингласса, достаточно было просто поднять половицу. Взбираясь по лестнице, Шимп Твист не разразился ликующей песней, потому что был осторожным человеком, но она так и рвалась у него из груди.

Резкий треск донесся до ушей Уиллоуби Брэддока, когда он по-змеиному затаился на первой лестничной площадке. Казалось, где-то выломали дверь.

Так оно и было. В более благоприятных условиях Шимп предпочел бы просочиться в будуар Фарша с меньшим шумом, но на счету была каждая минута, и у него не было досуга, чтобы обработать замок стамеской. Приблизившись к двери, он занес обутую в сапог ногу и использовал ее как таран.

Двери пригородных вилл не рассчитаны на грубое обращение. Если они пригнаны с ошибкой на один-два дюйма и не срываются с петель, едва о них потрется кошка, архитектор и подрядчик обмениваются рукопожатием и поздравляют друг друга с отличной работой. А Шимп, несмотря на субтильное телосложение, ступнями обладал большими. Замок покорился ему, дверь распахнулась, он вошел и зажег газовый рожок. После чего быстро осмотрел обстановку комнаты.

На полпути вверх по второму лестничному маршу Уиллоуби Брэддок вновь остановился и прислушался. Лицо у него было розовое и решительное. Что до него, тетя Джулия могла хоть выкипеть. Обед или не обед, он намеревался идти до конца.

Шимп сразу перешел к делу.

«Тырка, — написал его друг, покойный Эдвард Фингласс, — спрятана в верхней задней комнате. Тебе, Шимпик, надо только поднять третью от окна половицу и засунуть руку в дыру». Ну а дальше шла всякая чушь о том, чтобы половину он отдал Елею Моллою. Старина Финки на смертном одре разнюнился, решил Шимп.

И, как он ни торопился, Шимп Твист потратил секунду-другую на улыбку по адресу Елея Моллоя. И еще он позволил себе миг самодовольных размышлений на тему о том, что на поверку все решает наличие мозгов. Вот он, Шимп Твист, человек с мозгами, а потому через пять минут ему предстоит стать владельцем американских бон на сумму в два миллиона долларов. Тогда как бедняга Елей, у которого ума хватает только на то, чтобы за едой открывать рот, будет и дальше в поте лица зарабатывать скудный хлеб насущный, продавая фальшивые нефтяные акции олухам еще глупее его. Из этого, казалось Шимпу, можно было бы вывести поучительную мораль, но его время было слишком драгоценным, чтобы транжирить секунды на ее выведение. Он крепко сжал стамеску и принялся за работу.