11

Письмена на полу

Парижская Фондовая биржа открыта два часа в сутки, с часу до трех, то есть с 7 до 9 утра по нью-йоркскому времени. Поэтому в понедельник Шерман явился в операционный зал с ценными бумагами «Пирс-и-Пирса» к шести тридцати. Сейчас половина восьмого. Он сидит за своим столом, левым плечом прижимая к уху телефонную трубку, правую ногу поставив на переносную подставку чистильщика Феликса.

В зале уже стоит дружный лай молодых мужчин, взявших денежный след, ибо в наши дни рынок ценных бумаг — явление международное. За столом через проход юный король пампасов Аргуэльо, держа трубку у правого уха, а левое закрыв ладонью, разговаривает, надо полагать, с Токио. Когда Шерман прибыл сегодня на работу, он уже находился в зале добрых двенадцать часов, он сейчас занимается крупной операцией по продаже облигаций Федерального Казначейства японскому Почтовому ведомству. Каким образом такая замечательная сделка попала в руки этому молокососу, Шерман не представляет себе, но — факт. Токийская биржа открыта, по нью-йоркскому времени, с 19-30 до 4 часов утра. Аргуэльо сидит в подтяжках довольно вызывающего вида, на них изображен герой газетных комиксов Твити-Пай, но ничего дурного в этом нет. Парень работает, и значит, все о'кей!

Чистильщик Феликс склонился над правым полуботинком Шермана, созданием фирмы «Нью и Лингвуд», и наводит блеск, работая бархоткой. Шерману нравится, как согнутая и приподнятая нога отдыхает на подставке, а нагрузка приходится на двуглавую мышцу бедра; ощущение атлета. И нравится, как Феликс навис над его ботинком, обнял его всем телом, всей душой. В двадцати дюймах от своих глаз он видит его макушку с коричневой правильно круглой плешью, непонятно откуда взявшейся, потому что волосы вокруг курчавятся густо-густо. Эта круглая плешь Шерману тоже нравится. Вообще Феликс — парень надежный, с юмором, уже немолодой, сообразительный и обидчивый.

На полу рядом с подставкой у Феликса лежит номер «Сити лайт», раскрытый на второй странице и сложенный пополам. Он работает бархоткой и одновременно читает. На второй странице в «Сити лайт» печатаются зарубежные новости. Вверху крупный заголовок: МЛАДЕНЕЦ УПАЛ С ДВУХСОТФУТОВОЙ ВЫСОТЫ И ОСТАЛСЯ ЖИВ. И названо место происшествия — Элайохори, Греция. Но Шерман спокоен. Он больше не боится городских газет. Прошло уже пять суток, и ни в одной газете не было ни слова о несчастном случае в Бронксе при въезде на скоростное шоссе. Правильно сказала Мария: им навязали схватку в джунглях, они сражались и победили, а джунгли молчат о своих потерях. Сегодня утром Шерман купил в киоске на углу Лексингтон авеню только «Таймс». И по дороге в такси, вместо того чтобы сразу перелистать до раздела «Столичные новости», читал про Советы, и про Шри-Ланку, и про разногласия по вопросу о федеральных резервах.

Теперь, после недели страха, он может наконец сосредоточиться на ядовито-зеленых цифрах, бегущих по черному экрану. Сосредоточиться на деле… на «Жискаре»…

Бернар Леви, француз из Трейдерского треста, с которым он ведет переговоры, сейчас окончательно уточняет все вопросы насчет «Жискара», прежде чем трест выложит 300 миллионов долларов и сделка будет заключена и зарегистрирована… и крошки… вспомнилось, с каким презрением произносила это слово Джуди, вспомнилось и тут же снова забылось… крошки… Ну и что с того? Крошки-то золотые… Шерман сосредоточился на том, что говорит голос Леви в Париже, отраженный спутником связи.

— …так что вот, Шерман, в чем сложность. Опубликованные правительством цифры долга всех тут взбудоражили. Франк падает и будет падать дальше, и одновременно, как вы знаете, падает цена на золото, хотя тут причины совершенно другие. Вопрос в том, до каких пределов, и…

Пусть себе говорит. Людям свойственно суетиться, когда требуется выложить сумму в 300 миллионов долларов. Последние полтора месяца Шерман разговаривает с Бернаром — они уже зовут друг друга по имени — практически каждый день. А он даже не помнит его лица. Мой французский бублик, говорит себе Шерман и сразу спохватывается, что это шутка Роли Торпа, Роли Торпа с его цинизмом, сарказмом, пессимизмом, нигилизмом, или, попросту говоря, слабостью, и отмахивается от бублика, как отмахнулся от крошек. Сегодня Шерман опять на стороне силы и Судьбы. Он уже почти открыт мыслям о… Властителях Вселенной… Со всех сторон раздается дружный лай молодых титанов…

— У меня шестнадцать, семнадцать. А чего он хочет?

— Предлагает двадцать пять десятилетних!

— Я выхожу!

…и он снова звучит для Шермана музыкой. Феликс надраивает ему бархоткой ботинок. Приятно это ритмичное надавливание на стопу. В сущности, это своего рода легкий массаж, массаж твоего "я": крепкий чернокожий мужчина с круглой плешью на макушке трудится у твоих ног и понятия не имеет, что ты можешь привести в движение далекую страну, даже целый континент, стоит только забросить туда через спутник каких-то несколько слов.

— Франк — это не проблема, — говорит Шерман Бернару. — Можно хеджировать до будущего января, или до срока облигаций, или и до того и до другого.

Феликс постукивает по подошве его правого ботинка. Шерман снял ногу с подставки, и Феликс сразу передвинул свое орудие к стулу с левой стороны. Шерман приподнимает мускулистую левую ногу и упирает в металлическое стремя. Феликс переворачивает газету, снова складывает ее пополам, кладет на пол рядом с подставкой и принимается за левый полуботинок фирмы «Нью и Лингвуд».

— Да, но за хеджирование надо платить, — отзывается Бернар, — а мы все время говорили, что сделка совершается при самых благоприятных обстоятельствах, и поэтому…

Шерман пытается представить себе собеседника, этого Бернара, как он там сидит в конторе наверху модернового здания, какие любят строить французы, а в окно видны мириады крохотных автомобилей, которые роятся на улице, далеко внизу… внизу… Взгляд Шермана упал на газету, лежащую внизу на полу.

Волоски на его руках встали дыбом, На верхней половине третьей страницы в «Сити лайт» заголовок

МАТЬ ОТЛИЧНИКА УЧЕБЫ:

БЫЛ СОВЕРШЕН НАЕЗД

И БЕГСТВО С МЕСТА ПРОИСШЕСТВИЯ,

А ПОЛИЦИЯ БЕЗДЕЙСТВУЕТ

Над заголовком, на черном белыми буквами, помельче:

«Между тем жертва лежит при смерти». И под заголовком, тоже на черном: "Только для «Сити лайт». И еще ниже подпись: Питер Фэллоу. Дальше идет колонка с текстом, и в нее заверстан портрет, голова и плечи улыбающегося черного паренька, пристойно одетого в темный пиджак, белую рубашку, полосатый галстук. С улыбкой на худом юном лице…

— По-моему, единственно разумный шаг — выяснить, до какой отметки он будет падать, — говорит Бернар.

— Да ну, на мой взгляд, ты преувеличиваешь… Э-э-э… преувеличиваешь… — То самое лицо!… То самое, худое юное лицо, но при рубашке и галстуке. Молодой джентльмен! — …э-э-э… трудности.

— Надеюсь, — отвечает Бернар. — Но в любом случае худа не будет немного повременить.

— Повременить? — Йо! Помощь не нужна? Испуганное, слабое лицо. Никакой не бандит. Повременить, говорит Бернар? — Я не совсем понимаю, Бернар. Ведь все уже договорено! — Не надо бы возражать так горячо, но Шерман ничего не может поделать, перед ним на полу лежат слова:

Едва сдерживая слезы, вдова из Бронкса рассказала вчера сотруднику «Сити лайт», что ее отличника-сына сбил на большой скорости роскошный автомобиль-седан, и обвинила полицию и районную прокуратуру Бронкса в преступном непринятии мер.

Миссис Энни Лэмб, служащая в городском Бюро регистрации браков, говорит, что се сын Генри, 18 лет, который на следующей неделе должен был получить аттестат с отличием об окончании школы третьей ступени имени полковника Джейкоба Руперта, успел сообщить ей часть регистрационного номера автомашины и марки — «мерседес-бенц», — прежде чем впасть в беспамятство. «Но человек из районной прокуратуры сказал, что эти сведения бесполезны, — рассказывает она, — поскольку не имеется других свидетелей, кроме самого пострадавшего».

Врачи в клинике Линкольна высказывают сомнение в том, что пациента удастся вывести из комы, и характеризуют его состояние как «крайне тяжелое».

Лэмб и его мать живут в муниципальных домах имени Эдгара Аллана По — микрорайоне Бронкса. «Образцовый юноша», по отзывам соседей и учителей, он внесен в списки выпускников, рекомендованных для поступления этой осенью в колледж.

Учитель Лэмба, преподающий продвинутый курс литературы и сочинения, Зейн Дж. Рифкинд заявил сотруднику «Сити лайт»:

«Это — трагедия. Генри принадлежит к той наилучшей части моих учеников, которые проявляют способность преодолевать многочисленные преграды, воздвигаемые средой Южного Бронкса на их жизненном пути, и сосредоточивать усилия на учении, на своих возможностях, на своем будущем. Остается только гадать, чего бы он добился, став студентом колледжа».

Миссис Лэмб рассказывает. В минувший вторник под вечер сын вышел из дому купить продуктов. При переходе через Брукнеровский бульвар его сбил «мерседес-бенц», в котором ехали мужчина и женщина, оба белые. Автомобиль не остановился. Население в районе Брукнеровского бульвара в подавляющем большинстве черное и испаноязычное.

Лэмб кое-как добрался до клиники, где ему наложили гипс на переломанное запястье и отправили домой. Утром он пожаловался на сильную головную боль и дурноту. В приемном покое потерял сознание. Было диагностировано сотрясение мозга.

Милтон Лубелл, представитель прокурора Бронкса Эйба Вейсса, сообщил, что следователи и помощник прокурора сняли показания у миссис Лэмб и что «идет расследование», но в штате Нью-Йорк зарегистрировано две с половиной тысячи «мерседесов-бенц» с регистрационным знаком, начинающимся с буквы R, на которую показала миссис Лэмб. Она сказала также, что, по словам ее сына, вторая буква была Е, F, В, Р или R. «Даже если допустить, что второй в знаке действительно была одна из этих букв, все равно, — сказал Лубелл, — это дает нам примерно 500 машин»…

«R!» …"Мерседес-бенц"!.. На весь белый свет! У Шермана началась трясучка подложечной. На регистрационном знаке его машины буквы: RFH. Охваченный мучительной жаждой узнать приговор судьбы, он читает дальше:

…и мы не знаем, как выглядел тот, кто сидел за рулем, и нет свидетелей происшествия, так что…

Дальше — на другой стороне сложенного газетного листа. Голова у Шермана в огне. Ему нестерпимо хочется наклониться и перевернуть газету — и нестерпимо хочется никогда не узнать, что там написано дальше. А голос Бернара Леви все бубнит и бубнит из-за океана, отражаясь от спутника связи:

— …говорили о девяноста шести, если вы это имеете в виду. Но теперь девяносто шесть начинает выглядеть дороговато, поскольку…

Дороговато? Девяносто шесть? Ни слова о втором парне, о въезде на шоссе, о перегороженной мостовой, о попытке ограбления. Но ведь цена уже согласована! К чему же снова об этом? А вдруг?.. Вдруг и не было попытки ограбления! Он же заплатил за них в среднем по девяносто четыре. Вся маржа — два пункта! Понижение немыслимо! И этот славный парнишка — при смерти! А машина — моя. Надо сосредоточиться… на «Жискаре». Не хватало бы только провалить сделку после всех затраченных усилий…

Газета лежит на полу и шипит, как на раскаленной сковороде.

— Бернар… — у Шермана пересохло во рту. — Слушайте… Бернар…

Может быть, если снять ногу с подставки…

— Феликс. Феликс!

Феликс не слышит. Он надраивает полуботинок «Нью и Лингвуд», и в такт с руками ходит вверх-вниз его правильно-круглая коричневая плешь.

— Феликс!

— Алло! Шерман! Я не расслышал, что вы сказали?

В ушах у Шермана — голос французского бублика, его контрагента, который сидит на облигациях золотого займа в 300 миллионов, а перед глазами — коричневая плешь чернокожего чистильщика, который сидит над своей подставкой и не отпускает его левую ногу.

— Простите, Бернар… Одну секунду… Феликс!

— Вы сказали: Феликс?

— Да нет, Бернар!.. Я просто на одну секунду… Феликс!

Феликс перестает орудовать щетками и поднимает на него глаза.

— Извините, но я должен на секунду выпрямить ногу.

Французский бублик:

— Алло, Шерман! Я не понимаю, что вы говорите!

Шерман снимает ногу с подставки и демонстративно выпрямляет, как будто она затекла.

— Шерман, вы меня слышите?

— Да! Простите, Бернар, одну секунду.

Как он и надеялся, Феликс воспользовался перерывом, чтобы перевернуть сложенную газету, теперь она лежит кверху подвальной половиной. Шерман ставит ногу обратно на подставку. Феликс снова сгорбился над полуботинком, а Шерман тянет шею вниз, стараясь разобрать слова на полу. Их головы почти соприкасаются, так что чернокожий чистильщик вопросительно поднял на него взгляд.

Шерман отпрянул с виноватой улыбкой.

— Извините.

— Вы сказали «извините»? — недоумевает французский бублик.

— Извините, Бернар, это я не вам.

Феликс укоризненно качает головой, а потом опускает ее и возобновляет свои труды.

— Что значит «извините»? — обескураженно повторяет французский бублик.

— Не обращайте внимания, Бернар, это я не вам сказал.

Шерман опять наклоняется как можно ниже, покуда не становятся видны слова на полу:

…ни от кого, в том числе и от самого пострадавшего, мы не можем получить показаний о том, что именно там произошло.

— Шерман, вы меня слышите? Шерман!

— Да-да, Бернар. Простите. Э-э-э… повторите еще раз, что вы сказали насчет цены? Потому что вы же понимаете, Бернар, у нас уже все обговорено, верно? Мы давно уже условились…

— Повторить еще раз?

— Да, если вам не трудно. Меня тут прервали. Из Европы, через спутник.

Глубокий вздох.

— Я говорил, что мы передвинулись от стабильной структуры к нестабильной. И не можем исходить из тех цифр, о которых шла речь при вашем первом представлении…

Шерман делает попытку не упускать из внимания ни того, ни другого, но речь француза очень скоро превращается в мелкий моросящий дождик, который сеется со спутника, а все его мысли поглощает газетный текст, видимый из-за головы чистильщика:

Но Преподобный Реджинальд Бэкон, председатель Гарлемской организации «Всенародная солидарность», говорит, что это — все та же старая песня. Человеческая жизнь, когда это жизнь черного или испаноязычного человека, ставится властями ни во что. Если бы речь шла о белом отличнике учебы, которого сбил бы на Парк авеню черный водитель, никто не стал бы отговариваться вероятностными выкладками и юридическими тонкостями.

Он назвал «возмутительным» тот факт, что в клинике сразу не диагностировали у Лэмба сотрясения мозга, и сказал, что требует отдельного расследования.

Тем временем в тесную, аккуратную квартирку миссис Лэмб набились соседи по району Эдгара По, чтобы выразить ей сочувствие. А она вспоминала трагическую историю своей семьи. «Шесть лет назад прямо вон там был убит отец Генри», — рассказала она корреспонденту «Сити лайт» и указала в окно на арку ворот. Монро Лэмб был застрелен напавшим на него грабителем, когда возвращался вечером домой с работы, он работал механиком по кондиционерам.

«Если я потеряю Генри, на этом кончится и моя жизнь тоже, а никому дела нет, — сказала она. — Полиция так и не выяснила, кто убил моего мужа. А теперь вот даже не хотят предпринять поиски того, кто виноват в несчастье с Генри».

Но Преп. Бэкон поклялся оказать нажим на власти и добиться, чтобы были приняты меры: «Если власти говорят нам, что им безразлична судьба наших лучших юношей, которые составляют надежду этих нищих улиц, то пора и нам обратиться к представителям власти с такими словами: ваши имена не выбиты на каменных скрижалях, принесенных с горы. Скоро состоятся выборы, и вас можно будет заменить».

На предстоящем в сентябре выдвижении кандидатур от демократической партии у нынешнего окружного прокурора Эйба Вейсса будет серьезный конкурент в лице члена Законодательного собрания штата Роберта Сантьяго, которого поддерживают Бэкон, конгрессмен Джозеф Ленард и другие черные лидеры, а также лидеры пуэрториканкских жителей Южного и Центрального Бронкса.

— … вот я и говорю, давайте повременим пару недель, пусть, так сказать, осадок уляжется. К тому времени мы уже будем знать нижнюю точку. И сможем оценить, насколько реалистичны цены, о которых мы говорили. И насколько…

До Шермана вдруг дошло, о чем толкует перепуганный лягушатник. Но ведь это невозможно — нельзя откладывать, когда над головой собирается такое — надо зарегистрировать сделку немедленно — сейчас!

— Бернар, теперь послушайте меня. Откладывать невозможно. Мы столько времени потратили на то, чтобы все согласовать. Вовсе не нужно теперь сидеть и ждать, пока уляжется осадок. И так все уже улеглось. Надо действовать! Вы ссылаетесь на мнимые препятствия. Мы должны взять себя в руки и перейти к делу. Все уже давно оговорено до мелочей! От того, как будет день ото дня колебаться курс франка или цена на золото, ровным счетом ничего не зависит!..

Слова только-только слетели с языка, а он уже сам ужаснулся нажиму в собственном голосе. На Уолл-стрит брокер, который горячится, — мертвый брокер. Шерман это знает! Но нет сил удержаться.

— Не могу же я просто взять и закрыть глаза, Шерман.

— А вас никто и не просит закрыть глаза! — Чпок! Совсем легкий удар. Долговязый, щуплый юноша, отличник учебы! Все существо Шермана пронзает ужасная мысль. — Это были обыкновенные доброжелательные парни, которые хотели помочь… Йо!… Крутой въезд, темнота… Но тот, второй, такой здоровяк… Почему о нем-то нигде не упоминается!.. И о том, что это было на въезде. Непонятно. А вдруг просто совпадение? — и «мерседес» другой — и знак на R, их же две с половиной тысячи..

Два происшествия в Бронксе в один и тот же вечер?

Его снова захлестывает ужас.

— Я прошу прощения, Шерман, но тут нельзя стрелять из лука по-дзэнски, с завязанными глазами. Цыплят придется сначала высидеть.

— О чем вы говорите?! Сколько времени вы их собираетесь высиживать? (Неужели они могут проверить две с половиной тысячи автомобилей?).

— Ну, неделю, скажем. Или две. Три недели — предел.

— Три недели?!

— У нас назначена целая серия крупных презентаций. Так что тут ничего нельзя сделать.

— Но я не могу ждать три недели, Бернар! Послушайте. Вы выдвинули несколько мелких возражений… Но ведь они же совершенно несерьезны. Я их все сто раз с головой предусмотрел и учел. Вы обязательно должны довести это дело до конца! Три недели вам ничего не дадут!

«Обязательно должны» — так брокеры на Уолл-стрит тоже не говорят.

Пауза.

И мягкий, терпеливый голос из Парижа, отраженный от спутника:

— Шерман. Прошу вас. Когда речь идет о трехстах миллионах облигаций, никто ничего не должен делать с бухты-барахты.

— Да, конечно, конечно, я знаю. Но просто я же все объяснил… Я знаю, что я… Я знаю…

Он знает, что надо срочно спуститься с этих безвоздушных вершин назойливости и снова стать тем обтекаемым, спокойным специалистом из «Пирс-и-Пирса» на пятидесятом этаже, с которым привык иметь дело французский бублик, воплощением самоуверенной и неколебимой компетентности, но… машина безусловно — его, как ни крути. «Мерседес», RF, белые мужчина и женщина.

В голове у него бушует пламя. А чернокожий чистильщик знай себе наводит блеск на его ботинок. И вокруг со всех сторон, точно звериный рев, звучат голоса:

— Он предлагает по шести! А ваша цифра — пять!

— Выхожу из игры! Федеральные пошли на спад.

— Федеральные скупают все купоны! По любым ставкам.

— Господи, этого еще только не хватало. Я выхожу.

В 62-й секции, где председательствует судья Джером Мелдник, — полный переполох. Крамер, сидя за секретарским столом, наблюдает смятение судьи и про себя презрительно усмехается. Большой бледный лысый череп Мелдника над судейским помостом напоминает голову козьего сыра. Сыр склонен на ту сторону, где сидит юридический консультант судьи Джонатан Стедман. Если судейство Джерома Мелдника и имеет какой-то фундамент юридических познаний, то все эти познания — в мозгу у Стедмана. Сам Мелдник долгие годы был исполнительным секретарем Союза учителей, одного из наиболее крупных и преданных демократической партии профсоюзов штата, покуда губернатор в знак уважения к его диплому и в награду за многолетний собачий труд на пользу партии не назначил его судьей в Уголовный отдел Верховного суда штата, а Мелдник не соприкасался с юриспруденцией с тех давних пор, когда, только-только получив диплом, работал посыльным у дяди — нотариуса и страхового агента, державшего контору в двухэтажном доме на Куинс-бульваре.

У края судейского помоста возбужденно переминается Ирвинг Байтелберг, адвокат обвиняемого Вилли Франсиско, ему не терпится вставить словечко. Его подзащитный Франсиско, двадцатидвухлетний толстяк в красно-белой полосатой футболке и с усиками ниточкой, тоже на ногах и орет Байтелбергу: «Эй! Йо! Эй». По бокам и сзади него стоят три судебных пристава — на всякий случай, если он перевозбудится. Они бы, будь их воля, с удовольствием свернули ему шею, так как он застрелил полицейского и бровью не повел. Полицейский вздумал остановить его, когда он выбегал из магазина «Оптика» с темными очками «порше» в кулаке. Темные очки «порше» высоко ценятся у жителей Бронкса, поскольку стоят целых 250 долларов, да еще на левой линзе по краю прямо на стекле белыми буквами так и написано: «порше». Вилли предъявил продавцу в «Оптике» поддельный бесплатный рецепт «Медикейда» и потребовал, чтобы ему выдали очки «порше». Продавец отказался, так как счет за такие дорогие очки «Медикейд» к оплате не примет. Естественно, Вилли схватил очки, выбежал на улицу, ну и застрелил полицейского.

Все это дело было типичная бодяга, типичная бодяга, ясная как стеклышко, Джиму Коуфи, выступавшему с обвинением, не понадобилось даже напрягаться. Но дальше произошла странная вещь. Присяжные удалились на совещание вчера под вечер и, посовещавшись шесть часов, не пришли к единому мнению. Сегодня с утра Мелдник занимался календарными разборами, когда присяжные наконец прислали сообщить, что достигли согласия, вердикт готов. Вошли гуськом и объявили вердикт: «Виновен». Байтелберг просто по привычке потребовал, чтобы присяжных опросили поименно. «Виновен», «Виновен», «Виновен», — повторяли они один за другим, покуда очередь не дошла до тучного белого старика Лестера Мак-Гигана, который сначала тоже сказал: «Виновен», а потом взглянул в глаза Билли Франсиско, так и не украсившиеся очками «порше», и добавил: «У меня нет стопроцентной убежденности, но я так понял, что от меня требуется проголосовать, и я проголосовал за обвинительный вердикт».

Вилли Франсиско подскочил и заорал: «Не единогласно! Нарушение!» — раньше Байтелберга. И с той минуты начался переполох. Мелдник обхватил голову обеими руками и вызвал Стедмана. Таково положение дел в настоящую минуту. Джимми Коуфи не верит собственным ушам. Известно, что в Бронксе присяжные — народ непредсказуемый, но как раз на Мак-Гигана, Коуфи считал, можно положиться как на каменную гору. Он мало того что белый, но вдобавок еще ирландец, всю жизнь протрубивший в Бронксе, уж он-то должен понимать, что Джимми Коуфи — сам ирландец и достоин всяческого уважения. Но оказалось, что этому старику Мак-Гигану некуда время девать и он слишком много думает, дофилософствовался до того, что засомневался даже в таких людях, как Вилли Франсиско.

Крамера смешит растерянность судьи Мелдника. Но к Джимми Коуфи он исполнен сочувствия. Крамер и сам находится в 62-й секции по аналогичному поводу в связи с такой же типичной бодягой, и ему тоже вполне может угрожать такая же дурацкая осечка. Он должен присутствовать при том, как адвокат Джерард Скалио будет выступать с ходатайством о привлечении свидетелей по делу братьев Хорхе и Хуана Терцио, «пары круглых болванов». Они предприняли на пару попытку ограбить корейскую бакалейную лавку на Фордхем-роуд, но не сообразили, какие кнопки нажать на кассовом аппарате, чтобы извлечь выручку, и вынужденно довольствовались двумя золотыми кольцами с руки одной покупательницы. Это так возмутило некоего Чарли Эспозито, тоже покупателя, что он бросился за ними вдогонку, схватился с Хорхе и, повергнув его наземь, сказал: «Знаешь, кто вы такие? Пара круглых болванов». Хорхе оскорбился, вытащил из-за пазухи револьвер и выстрелил тому прямо в лицо. Насмерть.

Типичнейшая бодяга.

Буря в стакане дерьма бушует все яростнее, Джимми Коуфи в полном отчаянии закатывает глаза. А Крамер предается сладостным предвкушениям. Сегодня вечером они наконец встретятся, он и Девушка, которая Красит Губы Коричневой Помадой…

Ресторан «Маддауни», Ист-Сайд, угол Третьей авеню и Семьдесят восьмой улицы… неоштукатуренные кирпичные стены, светлое дерево, медь, узоры на стекле, висячие растения… За столиками прислуживают будущие актрисы… кругом знаменитости… Но никакой помпезности и сравнительно недорого, так, во всяком случае, ему говорили… Бодрящий гомон манхэттенской молодежи… Это — Жизнь… Столик на двоих… И вот он видит перед собой несравненное лицо мисс Шелли Томас.

Слабый, робкий внутренний голос советует ему воздержаться, по крайней мере повременить. Но дело в суде уже закончено, Герберт 92-Икс осужден по заслугам, присяжных распустили. Что худого, если он встретится с одной из бывших присяжных и расспросит ее, как у них проходило обсуждение? Да ничего, конечно… вот только утверждение приговора еще не спущено сверху, так что, формально говоря, дело пока не завершено. Разумнее было бы подождать… но ведь мисс Шелли Томас теперь, когда она больше не вдыхает пьянящий воздух преступности, может за это время очухаться, протрезветь — и что для нее тогда чары молодого и бесстрашного прокурорского помощника, обладающего даром красноречия и могучими грудинно-ключично-сосцевидными мышцами?

Другой голос, громкий и мужественный, задает ему вопрос: что же, он так всю жизнь и будет осторожничать и мелочиться? Крамер расправляет плечи. Решено, свидание состоится. Все правильно. Как затрепетал ее голосок! Можно подумать, что она ждала его звонка. Сидит там у себя в редакции «Пришкер и Болка», в самом центре Настоящей Жизни, в стеклянно-кирпичных стенах, за белыми трубчатыми перилами, как в музыкальных клипах Эм-Ти-Ви, но сердечко-то все еще колотится в такт с биением жизни в диких дебрях Бронкса, и душу переполняет восторг перед теми, кто силен и храбр и не даст поблажки хищнику… Крамер словно видит ее перед собой… Он крепко зажмурился… Вот! Густые каштановые волосы, алебастровое лицо, коричневые губы…

— Эйт Крамер! — Он открывает глаза. Это секретарь. — Тебя к телефону.

Он берет трубку, телефон прямо тут же, у секретаря на столе. На помосте Мелдник, охваченный зеленым ужасом, все еще совещается, голова к голове, со Стедманом. Вилли Франсиско по-прежнему надрывается, орет: «Йо! Эй! Йо!»

— Крамер, — говорит Крамер.

— Ларри, это Берни. Ты видал сегодняшний номер «Сити лайт»?

— Нет.

— Там на третьей странице большая статья про дело Генри Лэмба. Что будто бы полиция тянет резину. И мы будто бы тоже. Ты будто бы сказал этой миссис Лэмб, что сведения, которые она тебе сообщила, бесполезны. Статейка дай боже.

— Что-о?

— По имени тебя не называют, а только — «представитель Окружной прокуратуры».

— Но это совершенная стопроцентная херня, Берни! Я сказал прямо наоборот. Что она дала нам очень важную зацепку! Но просто этого еще недостаточно, чтобы завести дело.

— Ну так вот, Вейсс совершенно ополоумел. Прыгает на стенки и обратно отскакивает. Милт Лубелл возникает каждые три минуты. Ты что там сейчас делаешь?

— Жду допроса свидетелей в деле братьев Терцио, ну, этих круглых болванов. Дело Лэмба! Ну и ну! Надо же. Милт позавчера говорил, что звонил какой-то тип из «Сити лайт», англичанин один, чтоб ему, — но это же черт-те что! В деле сплошные прорехи, Берни, я надеюсь, ты сам понимаешь.

— Да, как же, слушай, попроси отложить круглых болванов и дуй сюда.

— Не могу. К Мелднику не подступишься, он сидит на помосте и держится за голову. Тут один присяжный взял назад свое обвинительное решение по делу Вилли Франсиско. У Джимми от злости дым валит из ушей. Все застопорилось, покуда Мелдник не отыщет кого-нибудь, кто надоумит его, как поступить.

— Франсиско? Ах, Франсиско! Кто там сегодня секретарь, — Эйзенберг?

— Да.

— Дай-ка мне его на минуту.