Каждую ночь я обращался к моей жене и моему сыну. Я вспоминал обо всем, что было в них хорошего и достойного любви. Иногда мои мысли достигали Сабины через тюремные стены. В ее Библии есть пометка, сделанная ею в то время: "Сегодня я видела Рихарда. Я лежала, не сомкнув глаз в постели, а он склонился надо мной и разговаривал со мной". Путем концентрации всех моих сил я пытался передать ей послание любви. Мы были щедро вознаграждены за то, что ежедневно в течение нескольких минут интенсивно думали друг о друге. В то время, когда очень много супружеских пар были разрушены из-за ареста одного из супругов, наш брак выдержал все тяготы и стал еще крепче.
      Но мысли о моих любимых могли причинять мне боль. Я знал, что Сабину будут грубо осаждать, требуя, чтобы она развелась со мной. Если она откажется и продолжит свою работу в общине, можно не сомневаться в том, что и ей предстоит арест. Тогда Михай, которому исполнилось всего десять лет, останется совершенно один. Я уткнулся лицом в соломенный тюфяк и обнял его так, как будто это был мой сын. Однажды я вскочил, забарабанил кулаками в железную дверь и закричал: "Верните мне назад моего мальчика!" Ворвались охранники, крепко меня держали и вкатили мне укол, который на несколько часов привел меня в бессознательное состояние. Когда я снова пришел в себя, то подумал, что лишился рассудка. Я знал многих, с кем это случилось.
      Тогда я стал думать о матери Иисуса, и это придало мне мужества. Она стояла у подножия Креста без единого слова жалобы. Всегда ли было правильно определять молчание как признак страдания? Не могла ли она гордиться тем, что ее Сын отдавал жизнь за всех людей? Распятие было в день праздника опресноков. В тот же вечер Мария должна была исполнить ритуальную хвалебную песнь. Также и я должен был благодарить Бога за страдание, через которое, вероятно, должен будет пройти мой сын. У меня опять появилась надежда. Если Сабины уже там не было, то у нас оставались друзья, которые, конечно же, будут заботиться о Михае.
      Одним из моих постоянных духовных упражнений было мысленное вручение Христу всего: прошлого, настоящего и будущего, моей семьи, моей общины, моих страданий, моих самых сокровенных мыслей. Каждый член моего тела я вручал Ему. Я открыто исповедовал Ему свои прежние грехи и чувствовал, как Его рука стирала их.
      Вначале я потратил много времени на исследование моей души. Это было ошибкой. Любовь, добро и красота - это робкие чувства, они скрываются, если чувствуют, что за ними наблюдают. Однажды мой сын преподал мне урок. Ему было в ту пору пять лет. Я наставлял его: "У Господа Иисуса есть большая тетрадь. На одной стороне написано твое имя. Сегодня утром Он должен был вписать туда, что ты не слушался своей матери. Вчера ты ударил другого мальчика и утверждал, что это была его собственная вина. Эта история должна также войти в тетрадь." Михай подумал некоторое время, а потом сказал: "Папа, а Иисус записывает только плохое или хорошее тоже?" Я часто думал о моем мальчике. С радостью я вспоминал о том, как он учил меня богословию. Когда я читал вслух послание к Коринфянам "Испытывайте самих себя, в вере ли вы?" Он спросил: "Как я могу сам себя испытать?"
      Я ответил: "Ударь себе в грудь и спроси: сердце, любишь ли ты Господа?" - и я сильно ударил себя в грудь.
      "Это - неправильно, - сказал Михай. - Человек на вокзале, который молотком проверял вагонные колеса, дал мне их тоже однажды проверить и сказал при этом: "Чтобы проверить, в порядке ли колеса, не надо сильно бить, а надо лишь слегка коснуться их". Итак, мне не надо сильно ударять себя, если я хочу знать, люблю ли Христа".
      Теперь я знал, что на вопрос: "Любишь ли ты Иисуса?" было достаточно тихого "да", сказанного твоим сердцем.
      Каждую ночь в течение часа я занимался тем, что ставил себя в положение моих главных противников. Полковник Дулгеру был одним из них. "Если бы я был на его месте". Только эта мысль позволяла мне найти для него тысячу оправданий. Таким образом, для меня стало возможным, любить его и других палачей. Затем я обдумал все, что, по их мнению, было самым главным в моей жизни. Это помогало моему новому самопознанию.
      Мы можем с сожалением и сочувствием читать о жертвах гильотины. Однако, мы легко впадаем в панику, когда нам самим угрожает революция. Итак, я учился погружению событий в иное время. Все, что случалось со мной в настоящем, я передвигал в другую эпоху. Факты же прошлого трактовал так, будто они произошли сегодня. Если действуешь таким образом, может появиться надежда встретить святых из давно прошедших времен. Я строил предположение о том, чем бы я занимался, если бы был крупным государственным деятелем, мультимиллионером, китайским императором или папой? Или, как выглядела бы моя жизнь, если бы у меня были крылья? Или плащ, который делал бы меня невидимым? Во время этих мечтаний человеческий дух представал предо мной в виде крылатой, невидимой силы, способной преобразовать мир. Эти фантазии были расточительством времени, несмотря на их занимательность. Занятый реальным проектом архитектор никогда не станет учитывать в нем невесомые камни или гибкое стекло. В медитации так же, как и архитектуре, надо мыслить конструктивно. Но эти бессмысленные занятия помогли мне узнать, что в сфере существования духа вполне совместимы и противоположности. Теперь я понял, как Христос мог объединить в себе все: одновременно быть львом Иуды и агнцем Божьим.
      Моя голая камера отнюдь не была лишена беседы. Я рассказывал сам себе шутки и придумывал новые. Из хлеба лепил шахматные фигуры и играл сам с собой в шахматы, черными против менее черных, смешанных со скобленным со стены мелом. Я мог направлять свои мысли по двум направлениям: так, что черные не знали, какой ход в следующий момент сделают менее черные. За два года я не проиграл ни одной партии и мог подтвердить, что был чемпионом.
      Я сделал открытие, что радость можно сделать привычной. Однажды сложенный лист бумаги принимает, когда его развернут, старую форму. "Радуйтесь!" - призывает Господь. Джон Весли [11] имел обыкновение говорить, что никогда не бывал печален "даже и четверти часа". И хотя я не могу утверждать о себе такое, но я научился радоваться при самых скверных обстоятельствах.
      Служение ангелов
      Коммунисты убеждены, что счастье зависит от удовлетворения нужд материального порядка. В своей камере я был голоден, обтрепан, одинок и постоянно мерз. И тем не менее, каждую ночь я танцевал от счастья. Поводом к этому послужило мое воспоминание о танцующих дервишах, за которыми я наблюдал, будучи мальчиком. Строгая красота этих мусульманских монахов: их исполненные достоинства движения, когда они кружась, выкрикивали имя Бога "Аллаха", их экстаз - все это тогда чрезвычайно взволновало меня. Позднее я узнал, что не только дервиши исполняли танцы в честь Бога: делали это евреи, пятидесятники, христиане первых веков и библейские персонажи, к примеру, Давид и Мариам. Церковные служители кафедрального собора в Севилье совершают это еще и сегодня во время пасхальной торжественной мессы. Невозможно передать словами то чувство, которое испытываешь вблизи Господа. Иногда я бывал настолько наполнен радостью, что должен был дать волю своим чувствам, иначе, как мне казалось, я не выдержу. Я вспомнил слова Иисуса: "Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас и будут поносить и пронесут имя ваше как бесчестное за Сына человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь". Я сказал себе: "Ты выполнил только половину заповеди; ты радуешься, но этого недостаточно. Иисус говорит совершенно ясно, что мы должны также и веселиться".
      И вот однажды охранник посмотрел в глазок и увидел меня скачущим по камере. По-видимому, у него было указание, как вести себя в подобных случаях. И постараться принять меры, если обнаружатся какие-либо признаки истощения нервной системы. Он зашаркал ногами и принес из караульного отделения большой кусок хлеба, немного сыра и сахар. Я все это взял и тут же вспомнил продолжение того стиха из Евангелия от Луки: "Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах". Я получил очень большой кусок хлеба, намного больше, чем недельный паек.
      С того времени я не пропускал ни единой ночи, чтобы не потанцевать. Хотя потом я уже ни разу не получил вознаграждения за это. Я сочинял песни, напевал их тихо самому себе и танцевал под собственную музыку. Охранники привыкли к этому. Тишина не нарушалась, а они пережили уже много необычных событий в этих подземных камерах. Друзья, которым я позже рассказывал об этих танцах в тюрьме, спросили меня: "А для чего? Какую ты преследовал цель?" Это не было чем-то полезным, это было проявлением радости, так радовался, танцуя, Давид. Это была посвященная жертва, принесенная перед алтарем Господа. Поскольку мои ловцы считали, что я был вне себя, мне не оставалось ничего другого, тем более что я узнал то, что мне никогда прежде не было дано, а именно Христа в Его красоте.
      Иногда у меня были видения. Однажды во время танца мне показалось, что кто-то произнес мое имя, не "Рихард", но какое, не могу сказать. Я был совершенно уверен, что это относилось ко мне, но звали меня другим именем. Не знаю почему, но эта мысль пронзила меня как молния: возможно, это новое имя было произнесено архангелом Гавриилом. Потом вся камера наполнилась светом. Больше я ничего не слышал, но я понял, что в единстве с Иисусом и другими святыми я воздвиг мост между добром и злом, мост из слез, молитв и самопожертвования, чтобы грешники могли по нему перейти к спасенным. Я узнал, что наш мост должен быть сделан таким образом, чтобы даже самый грешный смог воспользоваться им.
      Иисус сказал, что на Страшном суде тот, кто накормил голодных и одел нагих, сядет по Его правую руку. Злые же будут брошены в кромешную тьму. Однако, бывает момент, когда каждый человек может помочь другому, а в следующий раз не сумеет сделать этого. Если смотреть на человека с точки зрения его физической природы, то он увидится как единое целое. В духовном бытии все иначе. В Библии говорится о внутреннем и внешнем, о новом и ветхом, о телесном и духовном человеке. Внутренний духовный человек - это тот, кто может достичь блаженства вечной жизни.
      Я понимал, что должен любить людей такими, какие они есть, а не такими, какие они должны быть. На следующую ночь я увидел множество ангелов, которые медленно двигались в темноте камеры к моей постели. Когда они подошли ближе они запели песнь любви так, как Ромео мог бы петь для Джульетты. Я не мог поверить, что охранники не слышали этой чудесной и трогательной музыки, которая звучала столь реально.
      У заключенных, долго находившихся в одиночестве, временами возникали видения. Существует естественное объяснение этим явлениям, которые, однако, ни в коем случае не теряют своего значения. Душа пользуется телом для своих собственных целей. Эти видения помогли мне остаться в живых, и уже одно это доказывает, что дело было не в одних лишь галлюцинациях.
      Азбука морзе
      Однажды ночью я услышал тихий стук в стену, рядом с моей кроватью. В соседнюю камеру был помещен новый заключенный, и он хотел дать мне о себе. Я ответил. Это вызвало новый поток ударов. Я сразу же заметил, что мой сосед пытался передать мне простой код: А - один удар, В - два удара, С - три удара и т.д.
      "Кто вы?" - было его первое послание.
      "Пастор", - был мой ответ.
      После этого трудного начала мы постепенно разработали новую систему: один удар - это знак для первых пяти букв алфавита, два удара - для следующих пяти и т.д. Однако этот код не удовлетворил моего соседа. Он знал Азбуку Морзе и стал обучать меня отдельным буквам, пока я их все не изучил. Потом он передал мне свое имя. "Благослови вас Господь, - с трудом ответил я. - Вы - христианин?"
      Прошла минута. "Я не могу этого утверждать", - был ответ. Он был радиотехником и, кажется, ждал судебного разбирательства. Его обвиняли в государственном преступлении. Ему было52 года, и он жаловался на плохое здоровье. Несколько лет тому назад он женился на неверующей и отошел от веры. Теперь находился в состоянии глубокой депрессии. Каждую ночь я разговаривал с ним через стену и вскоре научился бегло пользоваться знаками Морзе.
      Через некоторое время он отбил: "Я хотел бы исповедать свои грехи".
      Его исповедь часто прерывалась молчанием. "Мне было семь лет... Я ударил мальчика ногой... потому что он был еврей. Он проклял меня... Твоя мать... не сможет тебя увидеть... перед смертью. Когда меня арестовали... мать была при смерти".
      Мой сосед избавил свое сердце от тяжкого груза. Потом он объяснил, что уже много лет не был так счастлив. Мы стали друзьями с помощью азбуки Морзе, как становятся друзьями через переписку. Я передал ему стихи из Библии, мы обменялись веселыми историями и отстукивали шахматные ходы. По коду я читал ему проповедь и Евангельское благовестие о Христе. После того, как охранник поймал меня на этом, я был переведен в другую камеру. Там у меня оказался новый сосед, и все началось снова. Таким образом, многие выучили азбуку Морзе. Однако, заключенных часто переселяли, а на меня не один раз доносили. По азбуке Морзе я передавал только стихи из Библии и говорил о Христе. Политики я не касался, не хотел страдать за нее.
      В одиночном заключении люди неизбежно были вынуждены анализировать события, давно преданные забвению. Все обманы, так же, как другие грехи, всплывали в памяти. Бывало так, что к узнику являлись в камеру те, перед кем он был виновен, и смотрели на него, обвиняя: мать, отец, давно покинутые подруги, друзья, которых он оклеветал или обманул. Все исповеди, которые я выслушал по Морзе, начинались, как правило, так: "Когда я был еще мальчиком", "когда я еще учился в школе". Воспоминание о старой вине, подробно сторожевому псу с оскаленными зубами, стояло между душой и священным миром Господа. И потому каббала, еврейское тайное учение, основанное на древней мистике, говорит о том, что когда перед человеком закрыты уже все врата, остаются открытыми еще врата плача "баб Хадимот". Через эти врата должны пройти и узники.
      Страстная пятница в ящике с шипами
      Однажды утром сосед сообщил мне, что в тот день была страстная пятница. В ответ на это, я нацарапал на стене слово "Иисус" гвоздем, найденным в уборной. Охранник рассвирепел. "Теперь вы пойдете в карцер", - сказал он.
      Он повел меня по коридору к строению, похожему на шкаф. Шкаф был достаточно высок, чтобы в нем можно было стоять прямо, ширина его была около 75 сантиметров. В двери находилось несколько вентиляционных отверстий и раздаточное окно для еды. Охранник толкнул меня внутрь и закрыл дверь. Острые шипы кольнули мне в спину. Я резко подался вперед и накололся снова. Передо мной также была полоса с шипами. Меня охватила паника. Однако я заставил себя стоять спокойно. Потом, осторожно щупая руками темноту, я потрогал стенки ящика. Все четыре стены были покрыты стальными шипами. И, если я не мог удержаться и стоять прямо, подобно свече, то накалывался на них. Итак, это был карцер.
      У меня начали болеть ноги. Через час казалось, что каждый мускул стал раной. Ноги с содранной кожей после манежа остались опухшими. Когда же подкашивались ноги, и я, рывком поднимаясь, наталкивался на шипы, то меня вытаскивали наружу. После короткого отдыха, меня вновь запирали. Я пытался сконцентрировать свои мысли на страданиях Христа, но мои собственные страдания были слишком тяжелы. Тогда я стал думать о своем сыне Михае. Когда он был еще маленьким, он спросил: "Что мне делать, папа? Мне так скучно". "Подумай о Боге, Михай", - сказал я. "Почему? - спросил он. - У меня только маленькая голова, а у Бога - большая. Он должен думать обо мне!" "Теперь, сказал я себе, - я постараюсь не думать о Боге, и вообще не думать". В этой гнетущей темноте я стал вспоминать о йогах. Постоянно повторяя тайную формулу, они приходят в состояние полного освобождения своего духа от мыслей. Почти таким же методом пользуются монахи на горе Афон в своей непрерывной сердечной молитве. Они непрестанно повторяют молитву: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного", при этом каждое слово они сопрягают с каждым ударом сердца. Я хорошо знал, что Господь милосерден. Но если я каждый день вновь говорил своей жене, что люблю ее, то тоже самое я хотел делать по отношению ко Христу. Я стал повторять: "Иисусе, дорогой Небесный Жених, я люблю Тебя!" Тихое биение любящего сердца становилось мощной благословенной музыкой, Я произносил эту фразу в ритме биения своего сердца. Вначале мне показалось, что я слышу язвительный хохот дьявола: "Ты любишь Его, а Он позволяет тебе страдать? Если Он всемогущ, то почему не заберет тебя из карцера?" Я продолжал тихо говорить: "Иисусе, дорогой Небесный Жених, я люблю Тебя". Вскоре смысл этих слов расплылся и полностью исчез. Я перестал думать.
      Впоследствии я часто пользовался этой молитвой, она помогала мне снять напряжение в особенно трудных моментах. Иисус говорит в Евангелии от Матфея: "ибо в который час не думаете придет Сын Человеческий". Я пережил тот час. Я перестал думать, и неожиданно Христос завладел мною. Но слишком ярок был Его свет. И я уходил не в силах вынести его, уходил в мир моих собственных мыслей.
      Искушение дьявола
      В карцере я провел два дня. Иногда там запирали на неделю, а то и больше. Однако врач заметил, что состояние моего здоровья было опасным. Я находился на грани жизни и смерти. Длительное заключение и недостаток солнца, питания и воздуха оказали свое воздействие: у меня перестали расти волосы. Мне не надо было уже бриться каждый день. Ногти на пальцах стали мягкими и тусклыми, как растения, которые держали в темноте.
      Моим умом стали овладевать галлюцинации. В момент отчаяния я неподвижно смотрел на жестяной кувшин для воды. Нет, я был еще не в аду. Ведь там не было воды. И вдруг кувшин превращался в тарелку. Перед моими глазами возникли изысканные кушанья, поданные на стол, который простирался далеко за границы моей камеры. Издали я увидел, как шла моя жена. Она несла поднос, нагруженный дымящимися сосисками. Но я заворчал на нее: "И это все? Они же такие маленькие".Иногда моя камера превращалась в библиотеку: книжные полки, одна за другой, бесконечные ряды переплетов, исчезающие в темноте. Известные романы, стихи, биографии, религиозные и научные произведения громоздились на полках, висящих надомной. В следующий раз я увидел тысячи лиц, устремленных на меня с напряженным вниманием. Я был окружен огромной толпой людей ожидавших моего выступления. Выкрикивались вопросы, кто-то давал на них ответы, раздавались все новые восклицания друзей, океан лиц простирался до бесконечности. Я мечтал о насилии над теми, кто меня арестовал. И это доставляло мне много огорчений. Меня также мучили эротические мечтания. Это был ад. Те, кто этого не испытал, вряд ли поймут меня. Когда меня арестовали, мне было 39 лет, я был здоровый и деятельный человек. И вот, новая вспышка туберкулеза вызвала повышенную сексуальную жажду. В состоянии бодрствования у меня возникало горячее желание чувственного наслаждения с женщинами и девушками. А позже, после того, как я пытался их прогнать, появлялись видения безобразий и извращений любовного акта. Сомнения и чувство вины мучили меня ужасно. Иногда эта боль была острой и жгучей, в другой раз -тупой, но она не оставляла меня.
      Однако, я научился рассматривать галлюцинации как вражеских оккупантов, вроде бацилл туберкулеза. Я был далек оттого, чтобы оправдывать себя за эти нападения, но гордость мешала мне оказывать им сопротивление. После того, как я стал считать это безрассудство не грехом, а врагом, у меня появилась возможность систематически побеждать его. Я мог заставить себя разумно преодолевать злые мысли, когда мне удавалось спокойно обдумать все их последствия. Я не пытался их преувеличивать. Я знал, что они снова проскользнут через боковую дверь. И я предоставлял им свободу и одновременно подсчитывал, чем пришлось бы заплатить в реальной жизни, если бы я уступил этим искушениям. Конечно, это принесло бы большие беды моей собственной семье и другим семьям. Моя жена должна бы была развестись со мной, будущее моего сына было бы разрушенным, члены моей общины потеряли бы веру, а я, презираемый всеми, должен был бы отвечать перед Богом за все эти причиненные страдания. Врачи побеждают один вирус другим, а мы можем воспользоваться основным принципом дьявола "разделяй и властвуй" против него же самого. Беса гордости, страх - потерять репутацию, можно использовать против беса блуда. Бес скупости ненавидит порок, за который надо расплачиваться деньгами.
      Палач стал христианином
      Однажды, когда наши уборные были засорены, меня повели в туалет, которым пользовались охранники. На стене над умывальником висело небольшое зеркало. Впервые за два года я увидел себя.
      Я попал в тюрьму молодым и здоровым мужчиной. Считали, что я хорошо выгляжу. Когда же я увидел, что со мной стало, мне стало смешно. Это был печальный, гомерический смех. Столько людей любили и восхищались мною. Если бы они теперь смогли увидеть это отвратительное лицо, которое смотрело на меня из зеркала, они пришли бы в ужас. Внезапно мне стало понятно, что подлинно ценное в нас остается незамеченным. Наступит время, я стану еще более безобразным. Скелет и череп. Эта мысль, однако, укрепила мою веру и жажду духовной жизни.
      В туалете я нашел разорванную газету, первую попавшую мне на глаза после моего ареста. Я узнал о том, что премьер-министр Гроца твердо решил искоренять богатых. Странное, подумал я, правительство, оно ликвидирует состоятельных, в то время, когда весь остальной мир пытается покончить с нищетой. Я искал имя Патраскану, чтобы узнать, реабилитирован ли он. Но среди имен министров, присутствовавших на выступлении Гроца, его не было.
      Когда меня вели назад в камеру, я слышал, как громко рыдала и кричала какая-то женщина. Казалось, что она безумна. Вероятно, крики доносились из той части тюрьмы, которая находилась под нами. Крики дошли до своего апогея, затем внезапно прекратились.
      Через несколько дней в соседнюю камеру доставили нового заключенного, "Кто вы?" - спросил я с помощью перестукивания и получил ответ. Это был Ион Михалахе, член различных правительств предвоенного времени и тогдашний коллега крупного политического вождя Юлия Маню. Когда партия начала террор, Михалахе присоединился к одной из групп, пытавшихся бежать за границу. Его арестовали на аэродроме и в октябре 1945 года приговорили к пожизненному заключению. Михалахе было больше семидесяти. "В течение всей своей жизни я боролся, чтобы помочь людям моей страны. И вот - награда", - сказал он.
      "Если вы всему, что должно случиться, скажете "да", то тогда не произойдет того, чего вы не хотите, - просигнализировал я. - Отречение от себя - это путь к миру". "Не существует мира без свободы", - был его ответ.
      Я сказал: "В стране, где правит тирания, тюрьма является почетным местом".
      Он сказал, что потерял Бога.
      Я ответил: "Никто не может потерять Бога. Мы все - потерянные. Если мы найдем самих себя, то найдем Божественное в нас. Время, проведенное в тюрьме, может помочь нам в этом поиске". Он сказал, что хочет попробовать.
      Спустя два дня Михалахе был переведен в другую камеру. До этого он сообщил мне, что женщина, крики которой мы слышали, была женой прежнего премьер-министра Иона Гигурту. Она прекратила кричать оттого, что на нее надели смирительную рубашку, и заткнули рот кляпом. Когда я снова постучал в стену, то не получил никакого ответа. Михалахе уже там не было.
      Незадолго до этого меня опять начали допрашивать. Допрос вел обычно лейтенант Греку, молодой человек, твердый, интеллигентный, самоуверенный. Его политическое образование дало ему возможность быть уверенным в том, что своей службой он помогает строительству лучшего мира. Вопросы, которые он задавал мне, снова возвращали нас к тому периоду, когда я был связан со скандинавской еврейской миссией. По-прежнему ли я отрицаю, спросил Греку, что деньги миссии использовались для шпионажа?
      "Если вы считаете Америку и Англию способными поддерживать шпионаж в нашей стране, то я могу это понять. Но какой интерес заключается для Швеции и Норвегии в таких организациях?" "Обе страны являются орудием империалистов", - ответил он. "Но Норвегия известна своим демократическим образом мыслей, а Швеция, уже с сороковых годов, имеет социалистическое правительство".
      "Вздор, - сказал он, - они - такие же фашисты, как и другие". При нашей следующей встрече Греку сказал, что он проверил дело и подумал о том, что я мог бы оказаться прав.
      Затем он осведомился о распространении Евангелия среди русских. Я упомянул, что в связи с этим, пожалуй, можно было бы установить связь с директором библейского общества по имени Эмиль Клейн. Он хотел знать, почему я неоднократно в то время посещал город Яссы (один из центров этой работы). Я сказал, что меня пригласили посетить тогдашнего патриарха, который тогда занимал должность митрополита.
      На следующее утро меня снова вызвали. Греку сидел за своим письменным столом с резиновым кнутом в руке. "Ваша история - ложь, - закричал он. Эмиль Клейн умер еще до того, как вас арестовали. Потому-то вы его и назвали! Мы проверили даты ваших поездок в Яссы. Патриарха Юстиниана почти никогда не было там в то время".
      Он повернулся вместе со своим стулом "Теперь - конец! Здесь - бумага для письма. Нам известно, что с помощью азбуки Морзе вы связывались с другими заключенными, включая Михалахе. Теперь мы должны совершенно точно знать, что говорил каждый из них. Во всяком случае, мы хотели бы знать, как и когда вы нарушали и другие правила тюрьмы. А теперь говорите правду, а не то..."
      Он ударил кнутом по письменному столу. "У вас есть полчаса времени", сказал он и покинул помещение.
      Я уселся, чтобы писать. Первым словом должно было стать "Объяснение". Мне нелегко было начать, в течение двух лет я не держал в руках никакого орудия для письма. Я признался, что нарушал правила тюрьмы: я отстукивал в стене послания из Евангелия, я собирал таблетки, чтобы убить себя, я сделал из куска жести нож, а из хлеба и мела - шахматные фигуры. Я объяснялся с другими заключенными, но их имена мне небыли известны (я не упоминал о том, что с помощью азбуки Морзе принимал исповеди грехов и даже привел людей ко Христу). Я писал дальше: "Никогда я не выступал против коммунистов. Я ученик Христа, а Он подарил нам любовь ко врагам. Я понимаю коммунистов и молюсь за их обращение. Мне хотелось бы, чтобы они стали моими братьями по вере. О том, что мне говорили другие, я не могу дать показаний. Служитель Бога никогда не может быть свидетелем обвинения. Я признан, чтобы оправдывать, а не предъявлять иск".
      Помахивая кнутом, снова появился Греку, с точностью до минуты. Вероятно, он только что выпорол заключенного.
      Он схватил мое объяснение и начал его читать. Через некоторое время он отложил кнут в сторону. Когда он прочитал все до конца, то посмотрел на меня огорченно и сказал: "Господин Вурмбрандт! - раньше он никогда не обращался ко мне со словом "господин", - Зачем вы сказали, что вы меня любите? Эта одна из христианских заповедей, которую ни один человек не в состоянии выполнить. Для меня было бы невозможно любить тех, кто годами держит меня в заключении, бьет и заставляет голодать!"
      Я сказал: "Здесь идет речь не об исполнении заповеди. Когда я пришел к вере в Христа, то заново родился и стал совершенно другим человеком. Мое существо наполнено любовью. Как из источника может изливаться только вода, так и любящее сердце порождает только любовь"
      .В течение двух часов мы говорили о христианской вере и его отношении к марксистским доктринам, на которых он был воспитан. Греку был поражен, когда я сказал ему, что первым произведением Маркса было его толкование на Евангелие от Иоанна. Это утверждает Рицанер, директор института марксизма-ленинизма в Москве. А он должен это знать. Я привел ему несколько цитат, особенно из ранних произведений Маркса, в которых он положительно относился к христианству, а особенно к Лютеру [12] .
      После этого разговора, Греку почти каждый день заставлял приводить меня к себе на час или два. Он установил, что приведенные мной цитаты действительно соответствовали истине. Это было введением к ряду долгих дискуссий о христианской вере, в которых я постоянно особенным образом подчеркивал демократические и революционные черты раннего христианства.
      Греку повторял: "Я воспитан атеистом и никогда не стану никем другим". Я сказал ему: "Атеизм - это священное слово для христианин. Когда наших предков из-за веры бросали диким зверям, то Нерон и Калигула [13] представляли их атеистами. Итак, если кто-то сам себя называет атеистом, то я уважаю его".
      Греку засмеялся. Я продолжал: "Господин лейтенант! Один из моих предков 17-го века был раввином. Его биографы сообщали о том, как он однажды встретился с одним атеистом и сказал ему: "Я завидую вам, дорогой брат! Ваше духовное состояние намного лучше нашего. Когда я вижу человека в нужде, что бывает довольно часто, я говорю: "Господь поможет ему!" И прохожу мимо. Вы же не верите в Бога, а значит, вместо Него должны помочь всем, кто встретится на вашем пути".
      Христиане часто критиковали коммунистов не потому, что они настроены атеистически, а потому, что их партия породила извращенный вид атеизма. Существует два рода людей: те, которые говорят, что Бога нет - и потому я могу совершать все то дурное, что мне придет в голову. Другие считают: раз Бога нет, моя задача состоит в том, чтобы делать добро, которое делал Бог, если бы Он был. Великим атеистом во втором смысле был сам Христос. Когда Он видел голодающих, больных или отчаявшихся людей, Он не проходил мимо и не говорил: "Бог поможет вам", но действовал так, будто вся ответственность лежала на Нем одном, и люди начинали спрашивать: "Этот человек - сам Бог? Он творит Божьи дела!" Так они установили, что Иисус был Богом. Если вы, господин лейтенант, способны стать атеистом такого рода, если вы научитесь любить каждого человека и служить каждому человеку, то люди быстро заметят, что вы стали чадом Божьим, и вы сами откроете в себе Божественное".
      Такие аргументы могут шокировать многих людей. Но апостол Павел говорит, что проповедник должен быть для евреев - евреем, а для греков греком. По отношению к марксисту Греку я должен был быть марксистом и говорить на том языке, который был ему понятен. Мои слова дошли до его сердца. Он стал размышлять и полюбил Христа. В своей униформе цвета хаки с голубыми нашивками службы безопасности, Греку, две недели спустя, исповедовал мне, стоящему в грязной, обтрепанной тюремной одежде, свои грехи. Мы стали братьями.