Габора в дискотеке подцепила. Правда, я не любила туда ходить, — как на ярмарке себя продаёшь, да ещё и краснеешь оттого, что не всегда покупают. На белом танце я обвела зал глазами и выбрала самого красивого парня. Очень он удивился моей смелости, подмигнул дружкам, и потом, танцуя со мной, перемигивался с ними. Ах так, разозлилась я, непременно тебя заарканю. Притворилась в тот вечер легкодоступной, курящей и вообще стервой. После танцев эдак небрежно говорю: «Буду не против, ежели проводите меня». У него челюсть так и отвисла. Словом, заинтересовался моим нахальством. Тут я возьми, да и возведи между ним и собой неприступную стену, будто во всем Кечкемете нет женщины более недосягаемой, чем я.

Ну, а за третьего вышла потому, что соседи заклевали — беременная, а не расписана. Я бы и не расписывалась — он моложе на четыре года, мальчишка. Но вдруг вильнул в сторону. Задело это меня, вот и приструнила тем, что сказала: «Ты никогда не нравился мне, просто хотела ребёнка, а ты был бы мне обузой». У него же чертовское самолюбие — немедленно потащил в загс.

— Ну и пройдоха же ты, — откровенно возмутилась Габриела.

Но Кинга и в этот раз не обиделась на неё, лишь негромко рассмеялась.

— А знаете, — перевела она разговор на другую тему, — вот присматриваюсь я к людям и прихожу к выводу, что человек по сути своей одинаков, родился ли он в бамбуковой хижине или на тридцатом этаже небоскрёба. Все ждут и хотят любви, мечтают о чем-нибудь удивительном.

— Все это ужасно, — вновь возмутилась Габриела.

— Что именно? — вскинулась Кинга. Она собиралась в парк и наводила вечерний марафет: пудрилась, подкрашивала брови и ресницы.

— Кому ты желаешь здесь понравиться? — безжалостно спросила Габриеле.

Кинга продолжала молча возиться с косметикой.

— Представь, влюбишься в какого-нибудь спинальника или он в тебя. И что из этого получится?

— Жаль, отсюда тебе не виден вечерний парк. Знаешь, сколько уже здесь влюблённых? Молодые ведь.

— Кошмар.

— Прекрасно, а не кошмар, — рассердилась Кинга. — Люди не дают задавить себя болячкам, а ты зарылась в них и знать ничего не знаешь, даже писем домой не пишешь.

Нездоровой желтизны лицо Габриелы расплылось в подобие улыбки.

— Ну представь, — сказала она тоном старшей, дающей наставления неразумной молодой подруге, — у двоих спинальников родится третий, скорее всего, тоже спинальник. Ничего себе семейка.

— Что же ты предлагаешь, вообще запретить нам смотреть друг на друга? А может быть, нас уничтожить?

— Не знаю. — Габриела отвернулась к стене.

«Она рассуждает, как, возможно, рассуждают о нас здоровые», — подумала Айка о Габриеле, и ей стало тоскливо.

По субботам и воскресеньям морские купания отменялись. Да и в обычные дни не разрешали заплывать за буёк. А уж под водой плавать и вовсе запрещалось. Айка тихо страдала от этих ограничений, но, пообжившись, вскоре нашла выход. Однажды, разъезжая в коляске по прибрежному парку, она попала в безлюдный уголок. Густые кусты маслин подходили близко к воде, однако нужно было преодолеть метров десять песка, в котором коляска застревала. Пришлось замаскировать её в кустах, чтобы не увидели из корпуса, и пробираться к воде по-пластунски. Бежевый купальный костюм делал её незаметной на песке и, оглянувшись на бойницы санаторских окон, она преодолела опасное расстояние, воображая себя чуть ли не под обстрелом врага. С наслаждением окунувшись, поплыла в сторону городского пляжа, где можно было купаться сколько угодно и как угодно. Но шумное многолюдье отпугивало, и она выбрала участок между двумя пляжами. Вода здесь была прозрачной, просматривался каждый камешек, испуганно шныряли стайки мелких рыбёшек, зависали розовые и голубые парашюты медуз.

Вдоволь накупавшись, вылезла на песок. «Почему ноги, живые в воде, на суше бессильны?» — в который раз спрашивала себя. Опираясь о коляску, попробовала встать и осела на песок. Долго лежала неподвижно, потом вновь были попытки одолеть ватную пустоту, и снова все кончалось неудачей.

По камке, выброшенной недавним штормом, бродил баклан. «Даже эта птица удачливее меня», — подумала Айка, Скользнула взглядом по бёдрам, обтянутым трикотажным купальником, провела рукой по влажной груди — все было молодо, живо, и если бы не эти бездвижные чурки, загадочным образом оживающие в море…

Отогревшись, снова бултыхалась в воду. Так бы вот и жить здесь, не ощущая своей неполноценности.

Долго плавала среди бурых зарослей морской травы, а вынырнув, увидела почти рядом чёрную голову в маске, с водяным ружьём. Лицо парня было опущено вниз, наружу торчала лишь дыхательная трубка. Парень изогнулся и резко исчез под водой. Она поспешила следом, но он погнался за стаей морских окуньков. Выстрелив пару раз, охотник вынырнул. Айка всплыла следом.

— Ты что, голодный? Сходи в столовку и закажи ухи. Много ли настреляешь своей палкой, — выкрикнула сердито.

Парень стянул маску на лоб, его смуглое лицо с интересом обернулось к ней.

— Ты, жалостливая, — сказал отфыркиваясь, — иди работать вон туда, ежели такая сердобольная, — он кивнул в сторону санатория. — Там твоё сердечко найдёт много объектов для сострадания.

Слегка приплюснутый у переносицы нос. Раскосые глаза. Под стеклом маски черно блестит мокрый чуб.

— И вообще, ты далеко заплыла от берега, мотай назад к мамочке.

— А я санаторская, — сказала с вызовом. Он недоверчиво взглянул на неё:

— Лечишься там, что ли?

— Лечусь.

— Не ври. Там все паралитики.

— Представь, и я паралитик, — зло бросила Айка.

Он даже улыбнулся её реплике.

— Не может быть, так классно плаваешь. Она угрюмо повернулась к тому месту, где в кустах стояла замаскированная коляска.

Парень поспешил за ней.

— Уйди, — попросила она через плечо.

— Не уйду! — весело прокричал он. — Посмотрю, как ты передвигаешься.

— Ну смотри, смотри, — мстительно пробормотала Айка, подплывая к берегу.

— Притвора, — все ещё не верил парень, следуя за ней.

Волна швырнула её на песок. Не оборачиваясь, она поползла по нему.

— Дура! — выругался парень. — Я тоже так умею. А копировать больных — некрасиво и бессовестно.

Стиснув зубы, она ползла к кустам, где стояла коляска, взобралась в неё и подставила себя солнцу. Краем глаза глянула в сторону моря: парень стоял по колено в воде, глядя на неё с растерянным испугом.

— То-то, — сказала Айка, устало прикрывая глаза. — Фома неверующий. — И вспомнила того, усатого, который на выпускном пригласил танцевать, не подозревая о её неподвижности.

Надо же, такой прекрасный день, а настроение испорчено. Она вновь посмотрела туда, где стоял парень, но его уже не было, лишь трубка от маски торчала далеко в море, удаляясь в сторону городского пляжа.

— Так-то лучше, — проговорила облегчённо. — Плыви, плыви, голубчик. Там тебе не принесут огорчений, там совсем иной мир. А мой тебе никогда не постичь, даже если будешь напрягать все свои извилины.

Теперь она часто бывала здесь. Лёжа на песке, любила воображать, что находится на обычном пляже, вот позагорает, а потом встанет и пойдёт купаться. Нужно только забыть о том, что в кустах инвалидная коляска.

Здесь никто не мешал думать и входить в то особое состояние, которое она открыла давно, ещё в раннем детстве. Ей было пять лет, когда впервые осталась дома одна. Как только за матерью захлопнулась дверь, что-то сжалось и напряглось внутри. Хотела крикнуть, чтобы не уходила, но было поздно. И тогда, спасаясь от одиночества и страха, решила мысленно следовать за ней. Представила, как мать выходит из подъезда, сворачивает налево и пересекает улицу. Дорогу к рынку Айка помнила — однажды бабушка возила её туда, и ей очень понравилась пёстрая рыночная суета, обилие всевозможных овощей, фруктов. Особое впечатление произвёл прилавок, на котором стояли клетки с канарейками и попугаями, продавались разноцветные аквариумные рыбки, ушастые кролики и диковинные нутрии. Бабушка купила ей тогда австралийского попугайчика Петрушу, который через неделю улетел из нечаянно открывшейся клетки.

Теперь она как бы шла рядом с матерью, держась за её руку — так чётко и ясно видела витрины магазинов, людей, мчащиеся автомобили, что на какое-то время выпала из домашней реальности. Вот мама заглянула в посудный магазин, подошла к полкам, заставленным кухонной утварью, сервизами, вазами, выбрала небольшую белую кастрюльку, расписанную по белой эмали красными жар-птицами.

Айка продолжала невидимо идти рядом. Вместе вошли в рыночные ворота, зашагали мимо торговок зеленью, овощами, фруктами. Мама купила пучок лука, петрушку, шпинат, сунула все это в кастрюльку. В дальнем углу рынка продавалась разная живность, хрюкали в мешках поросята, вытягивали шеи из корзин гуси и утки, и вдруг сердце Айки радостно забилось — она увидела собак: две огромные овчарки с медалями на ошейниках, а рядом с ними забавные толстобокие щенки. Чуть поодаль высокая тётка держала за пазухой чёрного щенка. «Мама, хочу щеночка», — вырвалось у Айки. И, будто услышав её, мать остановилась.

— Что за порода? — спросила она тётку.

— Шпиц, — встрепенулась та. — Покупайте, не пожалеете. Очень умный, сообразительный и добрый. — Вынув щенка из-за пазухи, тётка чмокнула его в мордочку и засюсюкала:

— Ах ты, лапушка моя, дорогулечка, расставаться с тобой не хочется. Но если дама даст пятнадцать рублей…

— Десять, — поторговалась мама.

— Что вы! — Тётка даже замахала на неё. — Это же чистых кровей! Взгляните на эти ножки в носочках — точёные, как у оленёнка. А лает — звоночек, да и только.

— Ну, ладно, — согласилась мама и протянула ей деньги. Тётка схватила их, поспешно сунула щенка в мамину кошёлку и растворилась в базарной толпе.

Айка проследила весь путь матери домой, и как только она открыла дверь, крикнула:

— А я знаю, что ты купила!

— Ни за что не отгадаешь, — сказала мама.

— А вот знаю, знаю! — Айка забила руками по одеялу, заёрзала в нетерпении. — Давай его скорее сюда!

— Кого?

— Да щенка же! Черненького с белыми носочками! Мать вошла с кошёлкой в комнату и в изумлении уставилась на дочь:

— Откуда тебе известно? — В глазах её мелькнул испуг, но потом рассмеялась:

— Ну и угадайка же ты! — вынула щенка и положила на одеяло, где он тут же напрудил лужицу. После весь день допытывалась, откуда Айка узнала о покупке, но она не могла толком ничего объяснить, просто говорила:

— Да я же была все время рядом, — чем ещё больше запутала мать.

После этого Айка не раз незримо увязывалась за матерью, но когда позже признавалась в этом, та почему-то всегда пугалась, а однажды сказала:

— Я запрещаю тебе это! И никому не говори, что умеешь мысленно путешествовать.

— Но почему? — удивилась она. — Ведь это так чудесно!

— Никто этого не умеет, тебя не поймут и будут считать дурочкой.

Айке вовсе не хотелось, чтобы её принимали за дурочку. Теперь даже самым близким друзьям она не рассказывала о своём умении, тем более, что со временем оно обрело новые свойства, поначалу пугающие даже её саму. Перестала откровенничать с матерью, и та успокоилась, решив, что все прошло. На самом же деле все только начиналось.

Когда она перешла во второй класс, с ней случилось нечто ещё более необычное. Во время летних каникул, когда дети разъехались по загородным дачам и пионерлагерям, двор был пустынен и безголос. Айка лежала в беседке, увитой виноградом, напротив веранды, где мама стирала бельё. На стуле, рядом с раскладушкой, громоздилась стопка книг. От долгого чтения разболелась голова. Рыкающий гул стиральной машины наконец прекратился, и Айку начало клонить ко сну. Отложила книжку, закрыла глаза. Сквозь лозы прямо в лицо било солнце. Пододвинула подушку ближе к краю, но сонливость внезапно исчезла — внимание привлекли солнечные блики на виноградных листьях. Прищурилась, стала водить глазами по этим солнечно-зелёным пятнам и не заметила, как взгляд зацепился за одно из них, приклеился к нему и, уйдя как бы в никуда, вышел в иное пространство, обрушившее на неё волны тепла и света. Не сразу поняла, что произошло: будто её положили на чьи-то большие, сильные ладони и опустили в лодку: закачало, понесло, закружило. Сердце ухнуло от восторга и страха, но она отважно понеслась в неизведанное. Слепящий вихрь бросил её в бездонную синеву, и невидимые руки, все так же бережно поддерживая, помогли прорвать эту монотонную беспредельность. Затем с бешеной скоростью её пронесло по длинному, хрустально-сверкающему туннелю и выбросило в чёрный простор, усеянный крупными звёздами, шевелящимися густыми роями. Затаив дыхание, плыла она среди звёзд, взрывающих черноту космической ночи, и каждая казалась живым, мыслящим существом. Стоило приблизиться к какой-нибудь из них, как оттуда начинали исходить импульсы понимания и доброты. Звезды явно общались с ней на своём невероятном языке, и она быстро разгадала его, хотя в нем и не было человеческих слов. «Ты — наша частица, мы — частица тебя, — был смысл их речи. — Космос радуется тому, что дитю человеческому удалось пробиться к нам. Купайся, купайся в нашем свете и не отчаивайся, что на Земле ты недвижна — там слишком сильное притяжение. Твой дух закалится здесь, обретёт прочность, устойчивость, силу и поможет в земных испытаниях. Не считай себя несчастной: ты из тех людей, которые летают духом, а этому можно позавидовать. Только не забывай о своём умении и не предавай его».

— Айка, Айка! — Мать усиленно трясла её за плечо. — Ну вот, наконец-то очнулась. — Она подсела к дочери на раскладушку, стёрла пот с её лба. — Что с тобой, девочка? Ты так крепко спала с открытыми глазами…

— Я летала, — устало сказала она, закрыла глаза и провалилась в сон.

Теперь она уже точно знала, что умеет путешествовать, не покидая постели. Открытие так взволновало, что хотелось поделиться им хоть с кем-нибудь. И когда па следующий день в беседку заглянула соседская девочка-пятиклассница, она повторила ей то, что вчера сказала матери:

— Ира, я умею летать.

— Ну и фантазёрка, — рассмеялась Ира. — А что ты ещё умеешь?

— Но я вправду летаю. — Она чуть не расплакалась от того, что ей не верят.

Ира покрутила пальцем у виска и щёлкнула языком:

— Ты чего?

С тех пор Айка никому не доверяла своей тайны и чуть ли ни каждый день хоть на несколько минут оставляла постель. Отнюдь не всегда её заносило в космос. Со временем научилась попадать куда хотелось, стоило лишь по-разному сосредоточиться. Правда, не всегда это получалось, но вскоре поняла, что, как и всякую способность, можно тренировать и эту. Самый красочный телефильм не мог дать столько радости, сколько получала она от своих путешествий. Ей удалось побывать в таких уголках Земли, куда редко ступала нога человека: поднималась на снежные вершины Гималаев, шла по раскалённой Сахаре, спускалась в тёмные океанские глубины, продиралась сквозь джунгли Латинской Америки, наблюдала за ловлей кенгуру в Австралии, следила за миграциями птичьих стай. Все, что Айка видела, было так реально, что однажды на уроке географии она нечаянно проболталась, рассказывая о животном и растительном мире Африки:

— Слоны вблизи такие огромные, что когда я подошла к одному из них потрогать его кожу, то оказалась чуть ли не под его брюхом.

Класс захохотал. Спохватившись, она сжала губы, а учительница сказала точь-в-точь, как соседская девочка:

— Ну и фантазёрка ты, Айка!

Иногда она вновь прорывалась в космос, видела зарождение галактик и гибель звёзд, летела сквозь звёздные туманности, проникала через чёрные дыры в другие вселенные, и неизменной мечтой её в этих полётах было набрести на обитаемый мир. Но это никак не получалось, и устав от безлюдного космоса, она возвращалась на Землю. Какой же удивительной и волшебной выглядела родная планета с её многообразием людей, растений, животных, неповторимостью пейзажей!

В конце девятого класса на Айку обрушилось событие, молчать о котором оказалось ещё более невозможным, и она завела дневник.

В тот весенний вечер под её окном цвела вишня. На душе было грустно неизвестно отчего.

— Мама, — позвала она и, когда мать вошла, задала ей вопрос, от которого та опешила, не сразу найдя что ответить. — Мама, — сказала Айка, — меня кто-нибудь сможет полюбить?

— Но разве я не люблю тебя?

— Это не совсем то.

— Рано ещё задумываться над этим. — Голос матери дрогнул — Мала ещё.

— Мне уже шестнадцатый.

— Всех кто-нибудь когда-нибудь любит, — вздохнула мать. — Но вот что из этого получится, предсказать трудно.

— Это неважно, — обрадовалась Айка. — Главное, чтобы любили.

Мать вернулась на кухню, а она закрыла глаза и неожиданно провалилась в узкий туннель, уходящий в бесконечность слепящей спиралью. В ушах тоненько звенело, как от бешеной скорости, когда перед глазами появился голубой вращающийся шар, контурами материков и океанских впадин напоминающий Землю. Если бы не две луны да незнакомые очертания континентов, Айка и приняла бы его за родную планету. Дважды обогнув шар, она уже было подумала, что он необитаем, хотя и покрыт лесами, и текут по нему реки, шумят океаны и моря, но, присмотревшись, поняла, что сверкающие на его поверхности рои светляков не что иное, как города. Спустившись к одному из них, с изумлением увидела, какой он игрушечный в сравнении с окружающей природой. Настоящая Лилипутия! Самые высокие дома, напоминающие небоскрёбы, не превышали размеров земного одноэтажного дома, по тротуарам ходили люди ростом пятнадцати — двадцати сантиметров, улицы были переполнены крохотными автомобильчиками. Такой город можно было бы разместить в Айкином дворе…

Сердце колотилось, когда рассматривала миниатюрные государства, расположенные в долинах громадных рек, на вершинах холмов, на лесных полянах или горных плато. Должно быть, обычное дерево казалось жителям этой планеты невообразимо огромным, не говоря уже о горе или океане.

Юка она встретила в старом парке, у маленького ручья, который ему, конечно, представлялся полноводной рекой. Крохотный мальчик в подвёрнутых до колен штанишках сидел с удочкой, закинутой в ручей, и глаза его были печальны. Айка не знала, каким образом ей вдруг стали понятны его мысли о занятиях в колледже, откуда он сбежал, его беспокойство о том, какое теперь последует наказание. Стоило ей мысленно сказать «Здравствуй!», как мальчик встрепенулся, посмотрел по сторонам и, никого не увидев, пробормотал на своём языке, который она невесть каким образом расшифровала:

— Здравствуй, а кто ты и где?

— Я далеко, ты не можешь меня увидеть. Давай дружить.

— Но кто ты? — Мальчик растерянно вертел головой.

— Я — Айка. Мне пятнадцать лет.

— А мне двенадцать. Меня зовут Юком. Ты, вероятно, из страны Синих Льдов?

— Вовсе нет. Я с планеты Земля. А как называется твоя планета?

— Альфанта, — сказал Юк, задумался и вдруг вскочил: — Как ты сказала? Откуда ты?

— Эта планета очень далеко, но моя мысль смогла прилететь сюда, и вот я разговариваю с тобой и вижу, как ты удишь рыбу. Я бы сказала, что ты ничем не отличаешься от земных мальчишек, если бы не был таким маленьким. Я в десять раз больше тебя.

— Ого! — Юк присвистнул. — И у вас все такие великаны?

— Есть и побольше. Да и я ещё подрасту.

Юк кинул удочку в траву, которая была ему по плечи, и, жадно оглядываясь, вертелся волчком в надежде увидеть незнакомку.

— А ты не можешь появляться?

Айка вздохнула:

— Нет. Этого я пока не умею. Но, может, когда-нибудь и смогу. Однако тебе легко представить меня: я ничем, кроме роста, не отличаюсь от ваших девочек. Любую из них, и тебя в том числе, я могла бы посадить на ладонь.

Юк даже зажмурился.

— У тебя такой голос, будто ты совсем рядом, — сказал он недоверчиво и взъерошил пятернёй русый чуб. Щеки его вспыхнули, глаза заблестели,

«Живая кукла!» — подумала Айка.

— Отец мне как-то сказал, что каждый может услышать голос неба, и это будет огромным событием не только в его жизни, но и в истории Альфанты. Однако этот голос может принести и беду. Поэтому я не знаю, радоваться мне или огорчаться.

— Я тебе не сделаю ничего плохого, но пока никому не говори обо мне. Ты чем-то озабочен? Когда ты удил рыбу, у тебя были печальные глаза.

— Мне нагорит. Я удрал с уроков. Надоело учиться. Я знаю больше, чем другие, и когда начинаю о чем-нибудь рассказывать, все хохочут и называют меня маленьким старичком-философом, так как я обычно говорю о том, что им неизвестно и потому непонятно. Учителя тоже морщатся. В колледже, считают они, никто не должен выделяться ни одеждой, ни умом. Я так рад, что познакомился с тобой! Нам есть о чем поговорить.

— Конечно! Я постараюсь навещать тебя почаще. Мне кажется, я уже запомнила, как надо зажмуриться и расслабиться, чтобы найти дорогу к тебе. Я ведь и по Земле передвигаюсь только мысленно, потому что ноги мои не ходят.

Юк был поражён этим сообщением не менее, чем голосом Айки. Он долго молчал, стискивая от волнения кулачки, потом сказал:

— Мне жаль тебя, но не так, как соседскую старушку Бойлу, которая уже лет двадцать лежит. Ты совсем другая. Никак не пойму, как мы с тобой переговариваемся. Ведь у нас, должно быть, и языки разные. А ты разговаривала ещё с кем-нибудь на Альфанте?

— Нет, но сейчас попробую. Подожди, я скоро вернусь.

Она заглянула в город Юка. Ей показалось странным, что все жители ходят в одинаковой одежде: на взрослых и детях, мужчинах и женщинах были серые брюки, синие куртки и полосатые шапочки с помпонами. Айка попробовала наладить с кем-нибудь связь, но ничего не получилось, и она полетела в другой город. Его жители отличались от предыдущего лишь тем, что носили синие брюки и серые куртки. Она путешествовала из города в город, из страны в страну, всюду встречала это однообразие, но ни с кем ей так и не удалось побеседовать. Тогда поспешила вернуться к Юку.

— Так и знала, что это удивительная случайность, — сказала она. — Вероятно, у нас совпадает частота мозговых колебаний.

И вот уже второй год навещает она Альфанту. Планета зачаровывала и пугала. Было невероятным, как её маленьким жителям удаётся справиться с настоящими стихиями подобными земным. Казалось, обычный ветер может смести город. Но этого не случалось: строения были продуманы так, что самые высокие «небоскрёбы» не шатались от ураганов. Куда большую опасность представляли дикие звери и птицы, против которых использовались токовые заграждения. Зимой над городами вырастали трехметровые прозрачные купола и снежинки, опускаясь на них, мгновенно таяли.

Наука и техника Альфанты развивалась своеобразно и стремительно, однако о космосе альфантцы не мечтали. Возможно, потому, что сама огромная планета была ещё недостаточно изучена и представлялась необъятной.

Не сразу поняла Айка, почему здесь так скучно одеваются. Когда же Юк кое-что растолковал, стало не но себе, и Айка от души посочувствовала своему маленькому другу: ему предстояло вырасти ничем не примечательным серым существом. То, что у Юка есть собственная индивидуальность, которую ему хотелось развивать, никого не интересовало, поэтому в раннем детстве он игрался теми же игрушками, что и сверстники, в школе читал одинаковые с ними книжки и, наверное, мыслил бы, как все, если бы не его отец Пен Улин. Под такой же, как у всех, синей курткой Пена Улина жило пылкое сердце бунтовщика, несогласного с тем, что его приравнивают к приставке для конвейера, и за лентой которого ему приходилось сидеть весь день. Быть может, виной всему были сны Пена Улина, совсем не похожие па однообразно одинаковые сны его сограждан. Когда Юк был совсем крошкой, Пен Улин на фоне программных сказок и монотонно повторяющихся видеопередач вносил сумятицу в жизнь мальчика, рассказывая свои волшебные сновидения, в которых жили совсем не похожие друг на друга люди: у каждого была своя песня, своя мечта, своя душа. Именно из этих снов Юк впервые узнал о том, что за стенами города растут огромные деревья величиной в десять самых высоких небоскрёбов, что там, в лесу, живут гигантские лисы и волки чем-то похожие на крохотных собак, бегающих по улицам города Осоко, в котором он жил. Мечтой Юка стало увидеть огромного зайца и пушистую лису и, если удастся, верхом прокатиться на волке, как он катался в детском парке на лохматом крошке пони.

Айку восхищали игрушечные животные Альфанты. Лошади там были величиной с земную кошку, самая большая собака не превышала размеров месячного котёнка, и было ясно, как отважны и дерзки мечты Юка, задумавшего покорить диких животных.

— Твои рассказы замечательней папиных снов! — говорил он Айке.

Со временем она начала замечать, как меняется не только образ мышления Юка, но и его лицо, отражая внутреннюю глубину того, что происходило с ним. Иногда было тревожно — слишком уж он отличался от своих сверстников.

В этот раз Айка нашла его на уроке. Он явно скучал, слушая нудный рассказ остроносой дамы в парике. Та говорила о давних войнах государства Липпи с соседней страной Тиро. Воевали не из-за пространств, как это часто бывало на Земле, а по каким-то другим мотивам, на которых учительница не заостряла внимания, лишь вскользь, намёком, давала понять, что когда в Липпи и Тиро накапливались силы раздражения друг против друга, происходили военные конфликты.

Юк сидел за партой рядом с черноволосой девочкой, одетой, как и все, в унылую униформу, и грустно смотрел в окно.

— Здравствуй, Юк, это я, — шепнула на ухо Айка. Он вздрогнул, опасливо оглянулся — не слышал ли кто-нибудь? — и прошептал:

— Как хорошо, что ты прилетела. Была бы у тебя ещё и волшебная сила забрать меня отсюда.

— Ты что там бормочешь? — толкнула его локтем соседка.

Он с неприязнью и сожалением взглянул на неё. Интересно, что бы она сказала, узнав об Айке?

— Я подожду, пока закончится урок. — Айка выскользнула из колледжа и полетела над городом.

Если бы не два холма, между которыми был расположен Осоко, можно было вполне принять его за обычный земной город. Холмы были настолько огромны в сравнении с игрушечными домишками, что казалось странным, как до сих пор ветер не замёл городок пылью и земной крошкой. «Я бы не хотела здесь жить», — подумала Айка. Одинаковой, сигарообразной формы автомобили стального цвета мчались по одинаковой длины улицам, по тротуарам шагали в одинаковой одежде люди, и лишь несколько домов отличались друг от друга количеством этажей.

Её внимание привлёк народ на площади, заключённой в квадрат семиэтажных коробок. Посреди площади помост, охраняемый с четырех сторон людьми с автоматами. Вот ведут кого-то. Толпа заволновалась, лица жадно устремились к помосту, на который поднялся человек со связанными руками.

Дальнейшее произошло так неожиданно, что Айка оторопела. На пленника направили автоматы. Он сорвал с головы полосатую шапочку, бросил её в толпу и что-то прокричал. Глаза его вдохновенно блестели, тёмные, длинные волосы развевались на ветру. Из дул автоматов вырвались языки пламени, и человек мгновенно превратился в горстку пепла. Айка спешно перенеслась на Землю и долго не могла прийти в себя, размышляя, свидетелем чего же она стала. Но вспомнив, что её ждёт Юк, вернулась и нашла его дома, на подоконнике. Он сидел посвистывая, глядя в окно на двух дворовых старушек в синих куртках и серых брюках. За одной из них на поводке уныло плелась серая кошка.

— Наконец-то! — обрадовался Юк. — Где ты так долго пропадала?

Айка рассказала о происшествии на площади. Юк грустно выслушал её и объяснил, что она видела казнь человека, который осмелился писать стихи.

— Как? — не поняла она. — За что?..

— Стихи разрешено писать определённой группе людей на определённые темы, пусть это даже не очень хорошо у них получается. Остальные призваны заниматься полезным трудом. Но каждый раз находится смельчак, к которому приходит вдохновение в то время, когда он должен работать на заводе или в бухгалтерии, водить машину или строить дом. Так что, если и у меня однажды выйдут из-под пера стихи, мне тоже не миновать этой участи, — закончил он. — Правда, пишущих стихи детей не казнят, а помещают на исправление в специальные учреждения.

— Но я не понимаю, чем страшны поэты?

— О, сочинители стихов — у нас их зовут стихарями — считаются самыми опасными людьми, потому что мыслят и чувствуют нестандартно, стихийно. По натуре это бунтовщики, а кому хочется иметь взрывателей порядка? Те стихи, что в наших книжках, — только прославляют, но ни одно из них не разоблачает, не восхищает и не переделывает мир в лучшую сторону,

И тут Айка допустила оплошность, о которой позже не раз сожалела. Она стала читать Юку стихи своих любимых поэтов.

— Вот чудная, сама с собой разговаривает, — прервал её общение с маленьким альфантцем чей-то голос.

Она открыла глаза и увидела перед собой лицо того парня, с которым познакомилась недавно в море. Окончательно придя в себя, легла на живот, уткнулась в книгу. Это был роман о каких-то глупых отношениях между стареющими супругами, которые тем только и занимались, что постоянно изменяли друг другу. Парень отшвырнул в сторону ласты с маской и растянулся рядом.

— Ты чего такая, а? — спросил он, вытирая ладонью мокрое лицо.

— Какая? — Она искоса взглянула на него через плечо.

— Сердитая. Невесёлая.

— Весёлых не там ищешь…

— Ты… — Он запнулся, кивнув на коляску, — прости. Я тогда и впрямь подумал, что придуриваешься. В воде ты не похожа на больную.

— А я не больная, — вскрикнула она. — Просто не хожу. С самого рождения.

— Значит, и есть больная.

— Но у меня ничего не болит, — сказала она раздражённо.

Он улыбнулся.

— Вот чудачка. Это ведь не обязательно. У меня вон палец на ноге болит — вчера о стекло в море поранил. Но это не значит, что я больной, а вот ты — больная.

— Господи, — вскипела она, — какой ты бестактный.

Он согласно кивнул:

— Возможно. Потому что я босяк. Во всяком случае, бывший.

— Как? — не поняла она. — Объясни.

— Босяк — это тот, кто ночует под открытым небом, питается чем придётся.