Из мрака доносился легкий аромат духов.
      Он скрывал едва различимый запах тела, будто некий камуфляж. Но обычная маскировка — для отвлечения внимания, а этот запах служил маячком при поиске.
      Проснувшись, я с восторгом ощутил, как меня окутывают сладкий аромат и тепло женского тела.
      Я приоткрыл глаза и увидел белую кожу. Как будто она обволакивала меня всего.
      — Ну как? — спросил женский голос. Точно — Кей.
      — Ага, — ответил я.
      — Усталость хоть немного прошла?
      Который час? Кажется, я проспал очень долго.
      Я добрался домой на такси, в холле подбежала Кей и подхватила меня. Но я попытался ее оттолкнуть. Хотел идти сам. Думал, нужно ей все объяснить, но сил сказать хоть что-то не было. Еще бы, стыдно — расстаться с родителями и вернуться к женщине. Хотелось отстраниться от земного.
      Кей вряд ли меня поймет. В глазах ее затаилась обида отвергнутой женщины. Она окружала меня на расстоянии и вошла следом в лифт. Про одного человека сказать «окружала на расстоянии» странно, но мне казалось: упади я сейчас, и она в любой момент меня поддержит. Я осознавал, что должен был быть ей за это благодарен, но эмоции как бы всасывались в меня.
      Даже в коридоре седьмого этажа, когда ноги подкосились совершенно, я стряхнул ее руку. Хотя делать этого не стоило. Почему же я такой бессердечный? Кей здесь не виновата. Однако даже когда я рухнул на колени, не в силах вставить ключ в замочную скважину, от ее помощи я отказался.
      Сейчас я лежал на кровати.
      Как до нее добрался — не помню. Не могу даже сообразить, сам открыл дверь или нет. Только припоминаю, что до последнего отвергал помощь Кей. Но сейчас это оставалось лишь в памяти: я лежал в объятиях Кей и был этому рад.
      — А теперь? — опять спросила она.
      — Ага.
      — Устал?
      «Да. Или нет? Вроде прошло. Усталости нет. Вот это да, усталость прошла!» — хотел было сказать я, но вместо этого начал целовать белую кожу, будто меня в нее втягивало. Скользя губами по ее телу, я уже совсем было собрался нетерпеливо дотронуться до широкого куска ткани, прикрывающего грудь Кей, когда услышал краткое:
      — Нет.
      — Я ведь говорил тебе: большая рана или маленькая — я свое решение не поменяю.
      — Извини. Я не хотела...
      Тело Кей содрогнулось. Прикрывая грудь, она легла на живот. Плечи ее напряглись.
      Ладно. Только почему ты мне не веришь? Я коснулся ладонью ее белого плеча и сказал:
      — Ладно.
      Успокойся и расслабься. Я гладил и целовал ее белую кожу. Спину прикрывал гладкий лоскут, обычно прятавший грудь, но на повторное безрассудство я не решился.
      Лаская ее, я медленно стянул перекрученное покрывало. Открылась белая попка восхитительной красоты. Я гладил ее, целовал... Я забыл обо всем на свете.
      Позже она, задыхаясь, спросила:
      — Ну как? Все кончено?
      — Да. Их... уже... нет.
      Отец и мать исчезли. Но печали в моих отрывистых словах не было.
 

* * *

 
      В четвертом часу мы вышли из дома пообедать.
      Стояла нестерпимая жара. Шагая по окутанному выхлопными газами тротуару, я по привычке старался не дышать. Однако настроение было прекрасным.
      Чего нельзя сказать о Кей: по пути в знакомый ресторанчик недалеко от дома она спросила:
      — Почему у тебя нет машины?
      Ее голос звучал жалобно и устало.
      — Отдал сыну. Вот закончу сценарий — на машину класса «аккорд» хватит.
      — Купим? — словно бы клянчила Кей.
      — Купим. И жилье бы поменять.
      — Где не шумно.
      — И просторней.
      — И почему-то по ночам остаемся только мы вдвоем. В испанском ресторане, куда мы пришли, до полшестого подавали только кофе.
      — Если вас устроят пирожные... — с улыбкой сказала хозяйка.
      Выходить из прохлады на улицу не было ни малейшего желания. Решили обойтись кофе с тортом.
      Других посетителей — всего одна парочка. Мы сели подальше от них. Выжженная безжалостным солнцем дорога из окна казалась иным миром. Музыка не играла, поэтому было очень тихо. И лишь кошка медленно бродила из одного угла помещения в другой.
      Всего этого родителям больше не увидеть. Во мне наконец взыграла горечь.
      — Этого надолго не хватит, — хихикнула Кей.
      — В смысле?
      — Со вчерашнего вечера ничего не ела, а тут — какой-то кусочек торта.
      Я даже не подумал об этом. — Кей обычно выглядит наивной и счастливой, но сейчас она недовольна. Это притом, что мои родители так великодушно пожертвовали собой.
      Однако о происшедшем рассказывать я пока не стал. Чтобы подробно все растолковать, потребуется время. Поэтому пусть Кей пока радуется, что призраки исчезли. На самом деле мне ее не в чем упрекнуть. Стыдно за себя — за то, что я пытался на халяву обрести в ней свое счастье. Я стыдил себя за то, что уже на следующий день после исчезновения родителей сижу рядом с такой красивой женщиной.
      — Хочу тебя предупредить, — сказал я.
      — Ой, страшно, — улыбнулась Кей. — Не пугай.
      — Мой первый брак не состоялся. К тому же и отец из меня, судя по всему, никудышный. Наверное, я не достоин твоей любви.
      — И что?
      — Не питай иллюзий.
      — Каких?
      — Не знаю. Я не могу отделаться от мысли: почему именно я? Иногда думаю, что ты меня совсем не знаешь.
      — Нет людей без иллюзий.
      — Это так. На самом деле я никчемный человек. Знай это.
      — То есть ты хочешь, чтобы я сказала: «Мне хорошо и с таким»?
      — Пожалуй.
      — Так нечестно. Раз никчемный, перестань им быть. А то хочешь, чтобы я приняла тебя таким, как есть? Самоуверенно.
      Именно так. Как бы ни одобряли мое самоотрицание исчезающие родители, от женщины этого требовать нельзя.
      — Ты вот так говоришь, будто... — усмехнулась Кей.
      Тем временем принесли кофе с тортом. Кей потупила взгляд, ожидая, пока хозяйка уйдет. Какая она все-таки красивая.
      — Ты вот так говоришь, будто...
      — Что?
      Кей кивнула.
      — ... я кажусь эдакой женщиной...
      — Кажешься. Умной, красивой, привлекательной. Ты сама в себе.
      — Пожалуй, я показываю тебе только свои лучшие стороны. А вот грудь, например, прячу.
      — Не хочу себя принижать, но даже со всеми достоинствами мне до тебя далеко.
      — Мои отрицательные стороны — ужасны. Просто гремучая смесь!..
      — Мои тоже.
      — И я не в силах устоять перед худшими из них. И хочется саму себя... — Кей замялась, подбирая слова, — ... стереть с лица земли.
      Эти слова — как свежи они у меня в памяти... А вдруг Кей прямо сейчас возьмет и исчезнет, испугался я.
      — Нельзя так говорить.
      Кей кивнула. Вглядываясь в ее четкий профиль, я понял, что счастлив: уж Кей-то без сомнения существует.
 

* * *

 
      На обратном пути я сказал:
      — Хочу посмотреть твою комнату.
      — Конечно, — тут же ответила она и замолчала.
      — Что, беспорядок?
      — Нисколько.
      — Если не хочешь, можно и не сегодня.
      — С чего ты взял, что я не хочу?
      — Ты промолчала.
      — Я просто думала. Хочешь по квартире понять мой характер? — стыдливо спросила она.
      — Хочу.
      — А что в этом хорошего? Бывает, куда большее счастье — встречаться, заблуждаясь.
      — Тогда постоим в коридоре. Заодно пока разбросаю семена заблуждения.
      — Да ладно. Я не то чтобы сгладить углы. Просто не хотелось сегодня портить ничего.
      Триста пятая квартира располагалась перед трехкомнатной угловой. Даже с улицы можно было определить, что это — одна комната с кухней. Квартплата в этом районе — не самая маленькая. Наверное, ей из дому что-нибудь присылают. Интересно, как ее родители относятся к тому, что их дочери — тридцать три, и она до сих пор не замужем? Знают ли они об ожоге? Думаю, что да, но при желании от живущих в часе езды от Тоямы родителей это можно и скрыть. Возможно, она им не говорит, чтобы не вмешивались в ее личную жизнь.
      — Пожалуйста, — сказала Кей, едва открыв ключом дверь.
      — Что, можно?
      — Я же сказала, что да. Прохладно станет не сразу, но это лучше, чем в коридоре.
      Первое, что бросилось мне в глаза, — дальняя комната с татами.
      — Что, в этом доме остались квартиры с татами?
      — Похоже, только эта. Раньше было больше.
      — В смысле, до офисов?
      — Именно. Переделали, вместо татами полы настелили и сдают.
      — А я думал, половину пространства занимает кровать.
      Я попытался заглянуть в комнату, но тут Кей сказала:
      — А вот здесь очень тесная столовая. — И развела руки, как бы обнимая пространство.
      — Так чисто!
      На полу из коричневой плитки стоял белый декоративный столик. На двух белых стульях лежали круглые подушки цвета индиго. В интерьер они как-то не вписывались.
      — Ячменного чаю? Сюда? Или в комнату?
      — Можно и в комнату.
      — Пожалуйста.
      В японской комнате стояли весьма недорогие по виду гардероб и комод белого цвета, низкий японский столик — предмет народного искусства. Я представлял ее комнату глазами пожилого человека, но эта, местами по-детски беспорядочная — право, она еще ребенок — обстановка, наоборот, как-то меня тронула.
      Однако возможно, такая оценка скоропалительна. Когда денег не очень много, трудно просто так избавиться от купленных в двадцать лет вещей. А приспособить их ко вкусам человека, разменявшего четвертый десяток, невозможно. Да, ребенком ее уже не назовешь.
      Затем я обратил внимание на две знакомые репродукции на стене.
      — Это из-за них я не хотела тебя впускать, — поймав мой взгляд, сразу сказала Кей. Она готовила на кухне ячменный чай, и мне показалось, что она слегка стесняется. Но не более того.
      Обе картины — японская живопись.
      — Мне нравится японский стиль. Импрессионисты, там, американцы, всякие... а это мне нравится больше всего.
      — Маэда Сэйсон ?
      — Как узнал?
      — По печати.
      — И что — так сразу и понятно?
      — Я видел эту картину раньше.
      — Оригинал намного крупнее, — улыбнулась Кей, насколько можно раскинув руки.
      Там был изображен лежащий в каменном гробу древний воин. При этом картина ничуть не мрачная: внутренние стенки гроба выкрашены яркой киноварью, на воине красивая форма. Шедевр, да и только.
      — А это кто?
      — Тоже Сэйсон.
      — А что там такое?
      — Как раз мой стыд.
      Вокруг лежащей нагишом девушки столпились и смотрят на нее в упор мужчины в одежде эпохи Эдо . При этом меж их спин видны лишь ее груди.
      Кей подошла с двумя чашками ячменного чая на подносе и встала рядом со мной.
      — Как ты думаешь, что это такое?
      — Люди сложили руки для молитвы.
      — Нет. Вскрытие.
      — Вот оно что... А в руках у них, выходит, скальпели.
      — Мне она нравится, но от чужих можно всякого наслушаться.
      Действительно, композиция: нагая женщина, окруженная мужчинами, — в какой-то мере выдает сексуальные фантазии Кей. Хотя они не идут ни в какое сравнение с циничными мыслями мужчин, это правда. Похоже, тут есть какая-то связь: на картине только женская грудь и видна, Кей же свою упрямо скрывает. Но пошлости нет никакой. Одним словом — красивая картина, композиция напряженная. В ней чувствуется контроль. Пожалуй, можно поискать какой-то смысл в том, что на обеих картинах красиво изображаются трупы, но я не увлекаюсь психологией.
      Поставив перед собой чашку, я уселся на летние подушки с узором синих цветов и почувствовал, как мужчина средних лет ворвался в одинокую жизнь молодой женщины.
      Еще в комнате стояла мини-стереосистема.
      — А что, из музыки у тебя — только нагаута ? — неуклюже пошутил я.
      — Пуччини.
      — Кто?
      — У него одна моя любимая вещь.
      — Это что, выходит — опера?
      — «Любимый отец».
      — Не слышал.
      — Послушай.
      Кей встала. На комоде — коробка с аккуратно расставленными компакт-дисками. Штук тридцать.
      — Опера «Джанни Скикки». Хотя сама опера меня не интересует. Только эта песня: «Любимый отец, купи мне кольцо. Но если нашей любви сбыться не суждено, я брошусь в реку Арно».
      — Флоренция?
      — Угадал.
      Зазвучала ария. Красивая музыка.
      Но когда на две картины с мертвецами наложилась еще и ария, даже я, при всей своей нелюбви к психоанализу, почувствовал: со смертью у нас явный перебор. Такой крен для мужчины средних лет, вроде меня, — род саморазрушения. Как она говорила? «Любимый отец»?
      Кей подалась ко мне.
      Наши губы слились, и мы повалились на татами, забыв об арии.
      Катастрофа случилась в ту же ночь.

      Пора было приниматься за вторую часть сценария. Первая вышла так хорошо, что начинать вторую было несложно.
      Однако поужинав у Кей — поскольку мы оба приятно утомились, то просто разогрели в микроволновке пиццу, сделали салат и разбавили суп из концентрата, — мы расстались. В начале восьмого я сел за работу, но не мог написать ни строчки. Незаметно пролетел час.
      Кей как могла отвлекла меня, но почти все мои мысли до сих пор были устремлены к родителям. И все, что я задумывал для сценария, разом поблекло. После таких переживаний я не мог писать драму об отношениях мужчины и женщины, гоняющих шары и мячи.
      Да, ну и дела...
      Стоит лишь постараться, и все получится. Но не сейчас. Стремительно развивавшийся сюжет перестал интересовать меня, персонажи опостылели.
      Если дальше дело пойдет так же, сериалу крышка. Я — не настолько востребованный сценарист. Для моего уровня этот сценарий — вопрос жизни и смерти.
      Что делать? Если просить помощи, то лучше сразу. Как я объясню причину?
      Рассказу о родителях никто не поверит. Притвориться больным? Но мне нужны деньги. Я уже пообещал Кей купить новую машину. Раздался звонок. Куда там машина, куда новая квартира... Не смогу работать — даже в привычном укладе жизни появятся прорехи. Опять звонок. Может, продюсер? Он мне еще не звонил насчет первой части. Хотя, может, и звонил, но меня не было дома. Я все время забывал включать автоответчик.
      Я подошел к домофону. Там был Мамия.
      — Открой, пожалуйста.
      Выслушивать о том, как у Мамии все происходит с моей бывшей женой, не хотелось. Но откажись я, и это станет еще одним поводом к беспокойству.
      — Заходи, — сказал я и нажал на кнопку замка. Просить помощи у Мамии я не мог — он работал на другом канале. Однако кто как не он знает молодых и талантливых сценаристов, способных меня подменить. По крайней мере, поспрашивает.
      Опять раздался звонок — теперь уже в мою дверь. Я открыл. Мамия серьезно смотрел на меня.
      — С тобой все в порядке?
      — А, вот ты о чем... — улыбнулся я. — Никак пришел меня проведать? Если да, то все уже кончено. Как видишь, я совершенно здоров.
      Мамия молча зашел внутрь и запер за собою дверь.
      — Да, тогда причина была. Вот я и казался истощенным. Теперь с этим покончено. Я здоров. До недавнего времени я то худел, то полнел. История почти невероятная, но сейчас можно не беспокоиться.
      — Как жутко ты похудел... — Мамия стоял не в силах отвести от меня взгляд.
      — Да, тогда...
      — Сейчас — еще сильнее.
      Меня моментально прошиб холодный пот, но я нашел в себе силы усмехнуться:
      — В смысле — еще сильнее?
      Я поднял правую руку и безучастно взглянул на ладонь. Перевернул ее. Нормальная рука, совершенно не иссохшая, даже вены не выпирают.
      — Что, так сильно? — сказал я, присаживаясь на стул.
      — Ты в зеркало вообще не смотришься?
      — Когда вернулся, еще не смотрел. Хотя нет — бросил взгляд, когда ходил в туалет.
      — Посмотри еще раз. Удивительно, что ты так спокоен.
      Мамия сел напротив меня. Говорил он то же, что и Кей. Однако родители уже исчезли. Неужели что-то влияет на меня до сих пор?
      — Одним словом, — сказал я, еще раз взглянув на свою руку — не молодую, конечно, однако нисколько не худую, — какой ты видишь эту руку?
      — Какой? — замялся Мамия.
      — Что — высохшей и костлявой?
      Мамия кивнул. Выходит, родители по-прежнему дарят мне лжебодрость, а сами тем временем пытаются лишить меня жизненных сил? Нет, это не они. Неужели то, что позволило родителям провести мгновение в этом мире, никогда от меня не отстанет?
      — Была ведь женщина?
      — Женщина?
      — Вчера ночью здесь была женщина, верно?
      — Ты что, приходил?
      Прошлой ночью я просто-напросто свалился без сознания. Но знаю, что рядом со мной была Кей. Если Мамия приходил, открыть ему дверь могла только она, однако Кей ничего мне об этом не сказала.
      — Когда мы виделись в гостинице, ты выглядел слишком исхудалым, вот я и решил по дороге с работы... Но тебя не было дома.
      Правильно, я ездил в Асакуса.
      — Работаю, а самого раздирают сомнения: может, ты не ушел, а лежишь сейчас на кровати... не в силах подняться. Вот я и пришел еще раз в девять. Смотрю, в окне — свет. Позвонил от парадного, а в ответ — тишина. В этот момент, к счастью, кто-то выходил из дома, и я не дал двери закрыться, юркнул внутрь. Поднялся на седьмой, позвонил еще раз. Опять тишина. Я забеспокоился, давай тарабанить в дверь, звать тебя. Вдруг дверь открылась, а твоя женщина и говорит: «Он спит».
      Я действительно спал.
      — «Он так осунулся, с ним все в порядке?» — спрашиваю. А она: «Просто немного устал, не беспокойтесь», — и закрыла передо мной дверь.
      «Моей женщиной» он называл Кей. Настроение испортилось. Мог бы просто сказать — «женщина». Хотя, по сути, что еще можно подумать о человеке, который неприветливо закрывает перед твоим носом дверь.
      — Повернулся идти домой, а сам не могу успокоиться — что-то здесь не так. Конечно, в том, что у тебя появилась женщина, ничего удивительного. И все же — какое-то странное впечатление. Спускаюсь в лифте и тут вспоминаю одну деталь: через приоткрытую дверь виднелась комната. Женщины в проеме как будто и не было вовсе. Но она стояла, загораживая собою все пространство, и такого быть просто не могло. Мне показалось, что я видел это все сквозь нее, ну, то есть, сквозь ее тело. Понимаешь?
      Однако я почти не изменился в лице. Я только разозлился. Причем не на Мамию, не на Кей — на то, что заставило поблекнуть и затем исчезнуть моих родителей. И теперь что мне с Кей прикажете делать?
      — Однако, — продолжал Мамия, — быть такого не может. Ясное дело — мираж. Но я понял одно — женщине доверять нельзя. Твое истощение — неспроста. Разве можно верить женщине, которая при этом говорит: «Не беспокойтесь»? Так вот, я пришел еще раз сегодня после обеда.
      Можно, конечно, считать, что Мамия мне чем-то обязан. Хотя нет, если бы... Просто я не предполагал, что он обо мне так заботится.
      — Собираюсь выходить из такси, а по улице ты идешь. Женщина с тобой. Я даже растерялся, позвать тебя или нет. Причем дело-то вовсе не в женщине. Ты выглядел совсем иным человеком — эдакий здоровяк, даже полнее обычного. Конечно, можно предположить, все потому, что ты выспался. Но с другой стороны, разве может вконец исхудавший человек за один день так восстановиться? Не представляешь, как я удивился... Смотрю, чуть поодаль какой-то человек с ножницами в руках кусты у входа подстригает. Я у него без раздумий спрашиваю: «Это был господин Харада?» Наверное, потому, что он не похож на садовника и тоже тебя рассматривал. «Да», — отвечает он. Оказалось — консьерж. Он говорит, я аж обомлел. Я ему: «Что случилось?» — И смотрю прямо в лицо. А он: «Женщина — вылитая та, что жила в триста пятой квартире».
      Так оно и есть. Кей живет в триста пятой.
      — В смысле — жила? Уже съехала? — спросил я.
      Какая разница, что рядом с тобой шагает женщина, которая здесь больше не живет? Да только по его словам...
      Мамия, выдержав паузу, вздохнул:
      — ... В середине июля она покончила с собой.
      Не-ет, консьерж что-то путает. Что за вздор он несет? Последние несколько лет в этой комнате живет Кей. Что ж, выходит, она — самоубийца?
      Мамия пытливо посмотрел на меня, но я постарался сохранить хладнокровие. Причем прятался я даже не столько от Мамии, сколько от самого себя. Уж очень не хотелось придавать значение этой дурацкой истории.
      — Я не стал вдаваться в подробности, — продолжал Мамия. — Мало ли похожих женщин? Я просто хотел повидаться с тобой. Понимал, что волноваться, наверное, не из-за чего, только покоя не давало мне одно: как ты всего за один день превратился из осунувшегося заморыша в здорового крепыша? Тут явно что-то не так — какая-то бесовщина. Решил дождаться тебя в фойе. В руках у тебя ничего не было, когда ты выходил, значит, ушел недалеко. Но кто знает, когда ты вернешься? Временами казалось, что беспокоюсь я из-за чепухи. Тут консьерж пригласил меня в свою каморку, где попрохладнее... И рассказал мне о самоубийце. По слухам, она била себя ножом в грудь. Скончалась на месте. Полиция насчитала семь ран. Вызвали родственников, втайне от всех похоронили... И эта женщина так сильно похожа на нее, что консьерж не выдержал и все рассказал мне, сам того не желая. Обычно он о ней даже не заикался. Квартиру сразу отремонтировали, сейчас сдают под офис токийскому отделению компании, торгующей полезными пищевыми продуктами.
      Только какое это имеет отношение к Кей? — про себя добивался я ответа у Мамии.
      — Тем временем консьерж подал мне знак. Смотрю через окошечко его каморки, а там — вы с женщиной как раз садитесь в лифт. Я выскочил, успел заметить, на какой вы поехали этаж. Лифт остановился на третьем. Я буквально взлетел по лестнице и осторожно заглянул в коридор. Женщина открыла дверь, и ты как раз в этот момент заходил в ее квартиру. У меня за спиной консьерж прошептал: «Триста пятая. — И сразу же: — Так похожа на покойницу, аж жуть». Представляешь — такой бред, да еще средь бела дня... Но я же не мог оставить тебя одного в таком месте. Живо подскочил к двери и позвонил, затем постучал. Консьерж от меня не отставал. Дверь сразу же открылась. На пороге стоял молодой человек. Мы говорим: мол, хотим увидеть только что зашедших сюда людей, а он: «Сюда никто не заходил». «Что за вздор, — говорит привратник, — я сам видел, как заходили». «Можете сами посмотреть», — и молодой человек отошел в сторону. Внутри был офис. Квартирка тесная — мы сразу убедились, что там никого нет, но на всякий случай заглянули в ванную и туалет тоже. Разумеется, ни тебя, ни женщины там не оказалось.
      Мамия, выложив всю эту историю на едином дыхании, посмотрел на меня.
      — Ну? И где же вы были?
      — Почему умерла та женщина? — спросил я, пропустив вопрос Мамии мимо ушей.
      — У нее на груди был очень сильный ожог. Она перенесла несколько пластических операций, но все было тщетно. Почти ни с кем не общалась. Страдала от одиночества.
      Я закрыл глаза.
      — Имя — Фудзино Кацура. Но в контракте на квартиру везде значилось «Кей». Я взял у консьержа ключ от той квартиры. Давай сходим и посмотрим, там ли ты был тогда.
      — Думаю, не стоит.
      — А я считаю, мы должны. Тогда хоть как-то сможешь этому противостоять.
      Противостоять чему? Кей?
      — Не знаю, пригодится или нет... — С этими словами Мамия вынул из кармана пиджака две нитки припасенных четок. — Держи одни.
      — Хорошо.
      — Ничего хорошего. Вставай.
      — Стыдно быть облапошенным. Хочешь удовлетворение получить?
      — Неужели ты думаешь, что все так примитивно? На тебя не похоже. Почему ты не говоришь, что вся эта история — откровенная чушь? Разве не так?
      Мамия историю о родителях не знает. Немудрено, что он опешил, увидев, как я воспринял историю о привидениях. Но мне уже было все равно. Еще недавно я строил с Кей планы на будущее, а теперь расписывался в собственной беспомощности.
      — Хорошо, — сказал Мамия. — Уйдем отсюда. Как можно скорее. Хочешь, ночуй пока у меня. Не хочешь — снимем номер в гостинице.
      Я посмотрел на свои руки.
      Но реальности, похоже, не видел по-прежнему: не кожи да кости — привычная глазу рука. Я по-прежнему во власти Кей. Интересно, а она-то знает, что произошло?
      Мне хотелось с ней проститься. Кей была права: было бы лучше и дальше видеться с ней, заблуждаясь. Считать, что она жива.
      — Пошли. Что делать дальше — подумаем, но только не здесь.
      Я кивнул и встал. Пока Мамия рядом, она не появится. Но от него я ускользнуть не смогу. Хотя я был по-своему благодарен ему за решительность.
      — Нужно выключить кондиционер, — сказал я.
      — Сейчас выключу.
      Я надеялся, что он не сразу найдет на пульте кнопку, но Мамия разобрался быстро, дошел до двери и ждал меня. Я успел только достать портмоне, сунуть его в задний карман и обуться.
      Открыв дверь нараспашку, Мамия смотрел в сторону лифта.