Джейн ЙОЛИН
      КАРТЫ ПЕЧАЛИ
      Джорджии, Мильтону
      и всем наполняющим небеса облакам.
      ОТ АРХИВИСТА
      Здесь представлены предварительные записи и наблюдения, сделанные во время нашего столетнего изучения планеты Хендерсон-4, известной в просторечии как Эль-Лаллор, Планета Плакальщиц.
      Как обычно принято в столетних исследованиях, в первые пятьдесят лет выполнялись ТН [ТН - Тайные наблюдения (Рабочий термин Гильдии Антропологов)], включающие картографирование планеты, геологические пробы, изучение флоры и фауны, ночное фотографирование в инфракрасных лучах. Поскольку на планете был обнаружен разум, были также имплантированы магнитофоны, для длительной записи проявления языка и культуры.
      Следующие пятьдесят лет включали открытые посещения антропологов, лингвистов, историков, но всегда РВР [РВР - на "расстоянии вытянутой руки" (Рабочий Термин Гильдии Антропологов)]. Мы всего лишь наблюдатели. Мы стараемся не оказывать влияния на историю планеты, не разрушать существующую там культуру. Однако, как в случае контакта с жителями Хендерсона-4, случаются ошибки.
      Провести подобное исследование помогает то, что год жизни на борту космической лаборатории соответствует десяти планетарным годам - благодаря использованию РПХ [РПХ - Ротационное Приспособление Хьюлан-Лока]. Поэтому на данное столетнее исследование ушло десять лет субъективного, или лабораторного времени.
      Представленные ниже предварительные записи расположены не в хронологическом порядке, а так, чтобы слушатель мог понять полнее природу распада культуры.
      Наблюдать, Изучать, Познавать - таков девиз Гильдии Антропологов!
      Примечание:
      Контакт, оказавший фатальное влияние на культуру аборигенов совершил антрополог первого класса Аарон Спенсер, доктор наук, звездное удостоверение 9876433680К. Протокол Военного Трибунала прилагается. Вынесенный приговор - пять лет заточения на космической лаборатории без права спуска на планету.
      Однако, исследования антрополога Спенсера являются неоценимым вкладом в науку и, поскольку, в дальнейшем он фактически стал аборигеном Хендерсона-4, его отчеты включены в данный обзор наравне с иными лабораторными наблюдениями.
      ПЛАНЕТА: Хендерсон-4. Большая часть поверхности покрыта водой, один главный континентальный массив..
      БИОЛОГИЯ, ГЕОЛОГИЯ: В следующих отчетах.
      ОБЪЕКТ КОНТАКТА: высокоразвитая форма жизни, гуманоиды, два четко различающихся вида, два ярко выраженных пола.
      ОБЩЕСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО: Клановая структура. Шесть больших обособленных семей, представляющих общие трудовые группы, которые управляются седьмой открытой и практически бесплодной семьей. Принцип управления - матриархальное наследование. Технология - приметно на уровне Бронзового века. Высокий уровень развития искусств.
      ИСТОРИКО-АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ ОБЗОР:
      Наблюдаются очевидные геологические следы катастрофического потопа, покрывшего поверхность материка не ранее последнего тысячелетия. Выводы подкрепляются умными преданиями - в исполнении певцов и поэтов аборигенов. Незалитыми оставались лишь высочайшие вершины материка [Исследование "Раковины в аллювиальных отложениях", раздел 4 Геологического отчета].
      Эти вершины изрыты огромными пещерами, которые ведут в темные, закопченные залы. Пол их покрыт окаменевшими остатками дерева и иными признаками домашних очагов. В окружающих долинах найдены кости гуманоидов, разбросанные в беспорядке, можно предполагать, что тела просто оставлялись под солнцем, а не захоронены - таким образом в первобытные времена избавлялись от мертвых. Современные эль-лаллорцы, с их способностью видеть в темноте, с культом пещер, как мест для умирания, но не захоронения, являются логическим развитием традиции жизни в пещерах, как в физическом, так и в культурном смысле.
      Матриархат обусловлен низким уровнем деторождаемости и высокой детской смертностью - женщины, дающие жизнь, ценятся высоко. Со времени последнего потопа у моря отвоевана (или отдана морем) лишь небольшая часть суши. Незначительного прироста населения как раз хватило, чтобы в меру заселить центральный континент. Рождения происходят в основном от родственных браков, вследствие чего развитие культуры однородно. Единственное, что позволяет избежать вырождения, это многомужество и обычай отсылать чистокровных принцев, достигших половой зрелости, в дальние путешествия - под предлогом расширения кругозора. В действительности это способствует смешению генов в ограниченном генофонде, в результате в обособленных семьях иногда рождаются дети с признаками открытой - королевской семьи. Они почти всегда оказываются наиболее талантливыми и развитыми в своих семьях и без туда завоевывают лидерство.
      АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ОБЗОР:
      Наблюдается культ оплакивания умерших, который не следует путать с культом смерти, который мы встречаем у жителей Атропоса и Мейтеки, или на Земле в древнем Египте. Эль-лаллорцы скорее почитают жизнь и не боятся смерти, хотя и живут как в сером тумане - без смеха, без страстей. При этом у них нет и войн, крупных расовых конфликтов, практически нет убийств, кроме совершаемых по приказу правительниц, нет убийств новорожденных, нет даже воровства.
      Однако, существует форма самоубийства, широко практикуемая среди пожилых эль-лаллорцев, как избавление от изнурительных неизлечимых болезней. Она превращена в ритуал и совершается быстро и безболезненно. При такой смерти огромное значение приобретает исповедь, и исповедника, как правило, тщательно выбирают.
      Оплакивание - в равной степени искусство и религия - является эль-лаллорским способом хранить память об умерших, художественным выражением непрерывности жизни, поскольку аборигены не верят в жизнь после смерти, не обнаружено также каких-либо признаков веры в перевоплощение душ. В отличие от нашего поэта XVII века Томаса Керью, который писал: "Печаль - грязная лужа, ясного отраженья не жди...", для эль-лаллорцев оплакивание является четким отражением их социальных потребностей, способом сохранения памяти о своей предисторической жизни в пещерах. И, хотя, на первый взгляд, эта традиция может показаться не более, чем пародией на обычаи Земли, такие, как украшение надгробий [Н.Б.Фалькориц. Очерки об убранстве итальянских могил. Журнал фольклорного общества, 1997, т.2] или торговые выставки [Н.Морисси-Уайт. Исследование рекламного бизнеса. Серия монографий Гарвард-Пресс, 2037, т.5], эта планета заселена не затронутыми другой культурой гуманоидами. Мы первыми вступили с ними в контакт и все обычаи - их собственные.
      Наблюдать, Изучать, Познавать - таков девиз Гильдии Антропологов!
      ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ
      Время планеты Лабораторное События
      время
      Первый год Королевы, Открытие Хендерсона-4,
      Тринадцатый установка первых записывающих
      Матриархат. 2130 г.н.э. устройств. Королеве двадцать
      лет.
      Десятый год Королевы, Рождение
      Тринадцатый Лины-Лании-Седовласой.
      Матриархат. 2131 г.н.э.
      Двадцать третий Линни впервые входит в
      год Королевы, Зал Плача, ее находит
      Тринадцатый Б'оремос. Первые стихи
      Матриархат. 2132,5 г.н.э. о Седой Страннице.
      Двадцать третий - Седовласая поступает на
      двадцать четвертый службу Королевы, первый
      года Королевы, год обучения. Королеве
      Тринадцатый тридцать пять. Запись
      Матриархат. 2132,5 г.н.э. пленки "Семь Плакальщиц".
      Двадцать пятый год Седовласая становится
      Королевы, Тринадцатый Плакальщицей Королевы.
      Матриархат 2132,5 г.н.э.
      Двадцать шестой год Первая высадка экспедиции
      год Королевы, на планету. "Смерть" Доктора
      Тринадцатый З. Встреча Линни-Седовласой и
      Матриархат 2132,8 г.н.э. Аарона Спенсера. Ей двадцать,
      ему двадцать два.
      Двадцать шестой год Аарон предстает перед
      Королевы, Военным судом. Седовласая
      Тринадцатый рожает ребенка. Линнет
      Матриархат. 2132,9 г.н.э. привозят в лабораторию.
      Запись ленты
      "Человек-Без-Слез".
      Двадцать седьмой - Пятилетнее заточение
      семьдесят шестой Аарона на борту лаборатории,
      года Королевы, где он воспитывает ребенка.
      Тринадцатый 2132,9 - На планете Седовласая целиком
      Матриархат. 2137 гг.н.э. отдается своему искусству и
      на пятьдесят лет становится
      Мастер-Плакальщицей
      Семидесятый год Седовласая находит дочь
      Королевы, свинопаса Гренну и делает
      Тринадцатый ее своей помощницей, почти
      Матриархат. 2137 г.н.э. удочеряя ее. Седовласой
      шестьдесят, Гренне
      шестнадцать.
      Семьдесят шестой Возвращение Аарона. Ему
      год Королевы, двадцать семь, Линнет - пять,
      Тринадцатый Седовласой - шестьдесят пять,
      Матриархат. 2137,5 г.н.э. Гренне - двадцать один,
      Королеве - девяносто шесть.
      Беседа Аарона с Королевой,
      запись ленты "Королева Теней".
      Смерть Королевы, Б'оремос
      становится Королем.
      Первый год Короля, Встреча Аарона с Гренной и
      Первый Патриархат. 2137,5 г.н.э. Седовласой. Смерть Лины.
      Запись пленок
      "Певец Погребальных Песен",
      "Принц-Предатель",
      "Предательства", "Дитя
      Земли и Неба", "Зал Плача",
      "Сообщение Командованию".
      Тридцать пятый год Линнет в составе Совета
      Совета. 2142,5 г.н.э. правит страной - под опекой
      Б'оремоса. Исповедь Доктору
      З. и смерть Гренны. Запись
      пленки "Карты Печали".
      ХРОНОЛОГИЯ ЗАПИСЕЙ, ВКЛЮЧЕННЫХ В ОТЧЕТ
      1. Семь Плакальщиц. 2132,5 г.н.э.
      2. Человек-Без-Слез. 2132,9 г.н.э.
      3. Королева Теней. 2137,5 г.н.э.
      4. Певец Погребальных Песен. 2137,5 г.н.э.
      5. Принц-Предатель. 2137:5 г.н.э.
      6. Предательства. 2137,5 г.н.э.
      7. Дитя Земли и Неба. 2137,5 г.н.э.
      8. Зал Плача. 2137,5 г.н.э.
      9. Сообщение Командованию. 2137,5 г.н.э.
      10.Карты Печали. 2142,5 г.н.э.
      ЗАПИСИ, ВКЛЮЧЕННЫЕ В ОТЧЕТ
      1. Семь Плакальщиц, часть 1
      2. Зал Плача
      3. Певец Погребальных Песен.
      4. Семь Плакальщиц, часть 2
      5. Принц-Предатель.
      6. Семь Плакальщиц, часть 3
      7. Предательства.
      8. Человек-Без-Слез.
      9. Королева Теней.
      0. Дитя Земли и Неба.
      11. Сообщение Командованию.
      12. Карты Печали.
      ПЛЕНКА 1. СЕМЬ ПЛАКАЛЬЩИЦ. ЧАСТЬ 1
      МЕСТО ЗАПИСИ: Королевский Зал Плача, Комната Инструктажа.
      ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Двадцать третий год Королевы, Тринадцатый Матриархат.
      Лабораторное время - 2132,5 г.н.э.
      РАССКАЗЧИК: Плакальщица Королевы - к помощницам, включая Лину-Ланию.
      РАЗРЕШЕНИЕ: Без разрешения, с предварительной установкой микрофонов.
      Голосовое включение.
      - Это песнь Семи Плакальщиц, семи великих семей Эль-Лаллора, от дней небесного плача, до сего момента, когда говорит мой язык. Я храню эти скорбные песни в своем сердце и памяти вопреки времени, чтобы, если придет время, вновь оплакивать нашу землю - как надлежит Плакальщицам Королевы.
      Вначале времен наша суша погибла в воде. Но о воде мы можем теперь говорить лишь при родах, когда она свободно выплескивается из пещеры матери, либо при оплакивании, когда вода по нашей воле струится из глаз.
      Предсказание гласит, что в следующий раз наша суша погибнет, когда мы забудем об оплакивании.
      Это написано на небесах, это написано на камнях, это написано в море, это написано в наших сердцах. Но не записано ни в каких скрижалях, выдуманных нами, так как мы можем потом не суметь их прочесть. Хранить во рту - помнить, записать - забыть. Эти священные знания должны передаваться от Плакальщицы к Плакальщице, от Мастера к Мастеру, от уст к ушам, во веки вечные.
      Слушайте же, хорошо слушайте. Мое слово крепкое, крепче сна, крепче Чаши сна, крепче силы героев. Мой голос делает рассказ истинным. Слушать, помнить - знать.
      До того, как заплакало небо, земля была мягкой и обильной, и не было горя. Суша все время купалась в солнечном свете, и не было деления на день и ночь, на свет и тьму. Поэтому не было голода, не было боли, не было смерти. Мир назывался Эль-Лалладия, Место Благословения и Радости.
      Но Люди устали от такой красоты и постоянного света. Они обратились к мраку пещер и к рискованным играм. Они пускали кровь из собственных вен, чтобы посмотреть, как быстро она течет. И тогда даже небеса стали плакать кровью. Сто раз за сто дней еще и еще, с безоблачного неба падала вода, сначала красная, потом прозрачная, пока чаша мира не наполнилась ею. И все, жившие в Эль-Лалладии и называвшиеся Людьми, утонули. Кроме двоих. Те двое были мужчина и женщина, и он был слишком стар, чтобы иметь потомство. Даже свет погас, как свечка между влажными пальцами, и в небе осталось лишь серое дымящееся пятно.
      Тогда из пещер на высоких горах вылезли другие люди, называвшиеся Пророками Ночи. Они зажгли среди дня сторожевые костры, которые вознесли к темнеющему небу дым. Они пели свои тяжеловесные песни и взывали к темноте, и в сердцах у них не было радости. И сто раз за сто ночей мир становился черным и освещался только мягко падающими звездами.
      Один из Пророков Ночи поднялся и сказал: "Давайте бросать в воду большие камни, чтобы она испугалась и вернула сушу."
      Тогда они стали скатывать один за другим большие камни, пока вода не отступила, оставив сушу - черную, как ночь, и густо покрытую рыбьими тушами и странными костями.
      Суша эта сильно пахла, и голод позвал нескольких Пророков Ночи вниз, в долины. Там они бродили взад-вперед по грязи и оставляли следы ног и отпечатки рук, как будто глубоко вырезанные в камне. И они построили себе жилища из грязи и поселились там.
      А еще несколько Пророков Ночи были увлечены дальше соленым запахом моря, они шли за отступающей водой до того места, где встретились и боролись между собой море и суша. Там Пророки Ночи остановились, забросили свои сети далеко в воду и добыли из моря пропитание.
      Но остальные Пророки Ночи все еще прятались в тени гор, потому что они поклялись, что узнают горные пустоши лучше всех, и там они остались жить навсегда.
      Итак, первыми из Семи Плакальщиц были:
      ПЛАКАЛЬЩИЦА ЗЕМЕЛЬ - тех, кто трудится на земле, тех, кто живет в долинах, пастухов и фермеров, пахарей и свинопасов, земледельцев и мукомолов.
      ПЛАКАЛЬЩИЦА ВОД - тех, кто живет у моря и пожинает хитроумно сплетенными сетями урожаи маленьких существ с плавниками, плавающих вблизи берега.
      ПЛАКАЛЬЩИЦА СКАЛ - тех, кто живет в тени гор, изменяет их лицо, выделывая строительный и драгоценный камень.
      Но со времен ста дней и ста ночей, со времени пролитой небом первой крови, оплакивание - наш способ помнить обо всем и величайшее искусство в нашем мире.
      А мир наш не зовется больше Эль-Лалладия, Место Благословения, а зовется Эль-Лаллория, Место Плакальщиц.
      Арруш.
      ПЛЕНКА 2. ЗАЛ ПЛАЧА
      МЕСТО ЗАПИСИ: Пещера 27.
      ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Первый Год Короля, Первый Патриархат,
      Лабораторное время - 2137,5 г.н.э.
      РАССКАЗЧИК: Лина-Лания, известная под именем Седовласой
      - своей помощнице Гренне.
      РАЗРЕШЕНИЕ: Без разрешения, с предварительной установкой микрофонов.
      Голосовое включение.
      - Мне минуло тринадцать лет, последний поворот детства, когда заболела прабабушка. Ее поместили наверху в комнате без окон, под соломенной крышей, чтобы она привыкала лежать в темноте. Так поступают с глубокими стариками, чья жизнь проходит в сумерках. Так новорожденные должны учиться жить в лучах рассвета.
      Право посетить Зал Плача я получила не из-за болезни прабабушки, а потому что у меня появились признаки взросления: начали наливаться маленькие груди, закудрявились волоски в укромных местах и хлынула свежая кровь из нетронутого гнезда моего тела.
      Я была готова. Разве не провела я в детстве много часов, играя в Зал? Одна или с братьями, я строила из веток ивы и сорванной ботвы свои собственные Залы. Мы накрывали столы, делали надписи, рисовали картинки. И всегда, всегда мой стол был самым лучшим, хотя я не была самой старшей. Мой стол, украшенный лентами и дикими цветами: красным триллисами жизни, сине-черными траурными ягодами смерти и переплетенными зелеными веточками между ними - был не просто красив невинной красотой. Нет, у моего стола был характер, одновременно мой и того, по ком оплакивание. В нем была сущность, и воображение, и смелость, даже когда я была совсем маленькой. Все замечали это. Другие дети это понимали, некоторые завидовали. Но взрослые, которые приходили посмотреть, как мы играем, они знали точно. Я слышала, как один из них сказал: "У нее талант плакальщицы, у этой малышки. Хорошенько запомните ее". Как будто мой большой рост и угловатое тело не делали меня заметной.
      Еще ребенком я начала слагать собственные стихи печали, по-детски лепеча их своим куклам. Первые стихи были подражанием погребальным песням, которым меня учили, но в них всегда было что-то лично мое. Я особенно помню один, потому что мама поделилась им со старшими как признаком моей одаренности. Бабушке не понравились эти стихи, ей понравились другие, но в этом споре победила мама. Стихи начинались так:
      Я ухожу на темном корабле
      Невидимому берегу навстречу.
      Мне уходящей в спину плещут
      Стенания родных лишь...
      Корабль кромсает грудью волны.
      Темный корабль, невидимый берег - это все было лишь калькой с обычных метафор погребальных песен. Но слова пятой строчки, которые оттеняли центральный образ, вырезанную из дерева фигуру обнаженной женщины, нечто, о чем я не могла иметь понятия, потому что мы были родом из Средних Долин, землепашцы и мукомолы - эта пятая строчка всех убедила. Я, дочь мельника, долговязая и тонконогая, я была одаренным ребенком. Я неделями смаковала их похвалы и пыталась повторить свой успех, но больше не смогла. Мои следующие стихи были банальны: в них не было и намека на талант. Прошли годы, прежде чем я поняла, что у меня лучше получается оплакивание, когда я не стараюсь произвести впечатление, хотя критики, публика и глупые придворные не могли видеть разницу. Но мастер всегда узнает.
      И, наконец, наступил день, когда я достаточно повзрослела, чтобы войти в Зал Плача. Я встала рано и много минут провела перед зеркалом, единственном в нашем доме, которое не было закрыто серой траурной тканью. Я нарисовала себе темные круги под глазами и положила себе густые тени на веки, как и положено плакальщице. Конечно, я перестаралась. Какая начинающая плакальщица может избежать этого? Мне еще предстояло узнать, что подлинная печаль сама рисует на лице глубокие впадины, она - лучший скульптор человеческого тела, чем все наши краски и тени. Грим должен лишь подчеркивать. Но я была молода, как я уже сказала, и даже прабабушка в своей темной комнате не смогла вразумить меня.
      В тот первый день я сделала смелую попытку. Мой дар изобретательства проявился уже тогда. Я закрасила ногти таким же цветом, как веки, а на большом пальце левой руки перочинным ножиком проскребла крест, чтобы обозначить пересечение жизни и смерти.
      Да, я вижу, что ты понимаешь. Это было началом узоров, которые я потом выцарапывала на всех ногтях, узоров, которые стали так модны среди молодых придворных плакальщиц и были названы моим именем. Я сама больше никогда не делаю этого. Тогда это казалось мне таким пустяком: немного лишней краски, немного лишних пятен темноты на фоне света. Инстинктивное движение, которое другие приняли - ошибочно приняли - за проявление гениальности. В конце концов, гениальность есть не более, чем этикетка инстинкта.
      В свои длинные волосы я также вплела триллисы и траурные ягоды. Но это имело значительно меньший успех. Насколько я припоминаю, триллисы увяли быстрее, чем за полдня, а от сока ягод волосы слиплись. Все же, в тот момент, когда я поднялась наверх, чтобы отдать свой долг уважения прабабушке, я чувствовала себя настоящей плакальщицей.
      Она повернулась в кровати, на ножках которой были выгравированы погребальные венки, той самой кровати, в которой умирали все женщины в нашем доме. Воздух в комнате был спертым и неподвижным. Даже мне было трудно дышать. Прабабушка посмотрела на меня своими блестящими полумертвыми глазами, рот у нее был искривлен от боли. Какая-то болезнь грызла ее изнутри.
      - Ты заставишь их помнить меня? - спросила она.
      Зная, что мои мама и бабушка уже обещали ей это до меня, я тем не менее ответила:
      - Прабабушка, я сделаю это.
      - Пусть строчки твоих погребальных песен будут длинными, - сказала она.
      - Пусть твой путь к смерти будет коротким, - ответила я, и ритуал был завершен.
      Я сразу ушла, даже не посмотрев, полна ли еще Чаша, стоявшая на столике у кровати. Мне значительно интереснее был Зал Плача и моя роль в нем, чем точное время, когда умрет прабабушка, когда последний вздох слетит с ее губ. В конце концов, это интимный момент, а оплакивание - акт публичный. В свои тринадцать лет мне не терпелось показать свою печаль публике, завоевать себе аплодисменты и бессмертье для прабабушки. Теперь я знаю, что весь наш траур, все наши оплакивания, все внешние знаки наших ритуалов - ничто по сравнению с одним быстрым мигом, когда освобождается душа. Я шокирую тебя своей ересью? О, дитя, ересь - привилегия стариков.
      Я, не оглянувшись, выбежала из темной комнаты, сбежала по лестнице и окунулась в тепло солнечного света. Моя мама и ее мама уже ушли в Зал. Я зашагала туда же под медленные звуки похоронных барабанов, игре на которых всегда обучались кузены моих кузенов. Сердце мое рвалось вперед.
      Зал оказался даже больше, чем я себе представляла. Большие массивные пилястры с каннелюрами и резными капителями поддерживали крышу. Я видела здание издали - а кто не видел? - оно доминировало на нашей маленькой городской площади. Но мне никогда не разрешали подходить настолько близко, чтобы рассмотреть резьбу. Она соответствовала назначению зала: плачущие женщины, их длинные волосы спадают причудливыми водопадами. Тебе смешно. Только в деревне можно увидеть такой банальный сюжет. Конечно, это был далеко не самый значительный Зал, но в моих глазах он был великолепен, каждая плачущая фигура была памятником горю. Я жадно впитывала все, желая быть частью этого.
      Стражу в воротах я назвала свое имя и клан, а он послал гонца внутрь. Вскоре появилась мама и начала что-то вполголоса говорить привратнику, убеждая его, что для меня уже пришло время. Он пропустил меня, сверкнув короткой улыбкой из-под усов.
      Мы поднялись по ступеням, выбитым прошедшими по ним ногами за многие годы, и вошли в Зал. Внутри Зала кланы уже украсили свои столы, и маме пришлось прокладывать путь через этот хаос к нашему обычному месту, что она сделала с легкостью, выработанной многолетней привычкой. Под знаменами наших цветов и изображением мельничного жернова стоял стол, имевший форму почки. Он был покрыт записками с упоминанием умирающих близких. В нашем клане в этом году умирало трое, считая мою прабабушку на чердаке. Я все еще помню наизусть линии рождения остальных двух. Касса-Кания, дочь Касса-Кании, дочери Кассуа-Кании, дочери Камма-Кании была одной из них. Пери-Пания, дочь Перри-Пании, дочери Перса-Пании, дочери Персис-Пании была второй. И, конечно, по своей прямой линии я до сих пор могу назвать имена до двадцать первого колена. Линия нашего рода не прерывалась, все - Лании, к которым принадлежу и я, хотя мне иногда хочется смеяться над собой, над неумеренной гордостью. На самом деле я - последняя Лания. Обо мне никто по-настоящему не будет плакать, в семье нет сестры, нет ребенка; иногда это меня беспокоит. Мои маленькие сестры умерли до меня, когда я была еще слишком молода, чтобы оплакивать их, а мои братья оказались неспособными продолжить род.
      Дочери Касса-Кании и Пери-Пании уже были там. У них не было собственного чердака для оплакивания и не было подрастающих плакальщиц, готовящихся к своему первому посещению Зала. У них, бедняжек, рождались только сыновья. Мои маленькие сестрички умерли во время одной из зимних эпидемий: их маленькие ротики широко растянулись в улыбке смерти, веки были прикрыты резными похоронными камнями. Хотя я официально не оплакивала их, я безусловно практиковалась в оплакивании, играя с мальчиками.
      Наш стол был забросан изображениями смерти. Это было, конечно, до того, как появились пришельцы с неба со своими странными аппаратами, которые улавливают отпечатки жизни и переносят их на маленькие листки. А, поскольку дочери Касса-Кании славились уменьем рисовать, на столе было много табличек со стенаниями, украшенных орнаментом. Но, несмотря на все богатство поминальных записок, на столе, по моему мнению, был беспорядок, и это очень беспокоило меня.
      Я тихонько сказала маме:
      - Можно, я приведу в порядок то, что относится к прабабушке?
      Сначала она покачала головой, и ее черные седеющие волосы рассыпались по плечам, как у плачущих женщин на колонне. Но она просто не поняла, что меня огорчает беспорядок, и подумала, что мне не терпится показать свою молодую прыть. Меня все еще, видимо, считали слишком маленькой, чтобы доверить мне больше, чем наблюдать, слушать - и учиться. Я должна была сначала стать помощницей плакальщицы, одной из моих старших кузин. У меня, при всей моей славе гения, был скудный опыт, всего лишь игры ребенка с детьми (и притом с братьями). Я не знала истории, не знала наизусть ни одного из лучших сказаний, и могла только изрекать менее значительные песни и рассказы людей. Поэтому меня отправили прочь, пока работали старшие женщины; меня послали посмотреть на другие столы в Зале, открыть для себя разнообразные этапы и формы Оплакивания.
      Увы, на других столах был такой же беспорядок, как на нашем, потому что, как я уже говорила, мы принадлежали всего лишь к очень второстепенному Залу и здешние плакальщицы не были искушены в тонкостях убранства. На одном-двух столах проявлялись простые эмоции, которые я впоследствии пыталась воспроизвести в своих работах. Мне кажется, что обращение к оплакиваниям в старых деревнях принесло мне наибольший успех.
      Подумать только: хождение по Залу до того, как появились незнакомцы с неба, хождение по нему в самый первый раз. Слышно, как в галереях выстраиваются плакальщицы, ожидая, когда отворятся двери. Некоторые из них, действительно, проявляли свое горе рыданиями, хотя в Главных Залах этого почти не бывает, разве что при значительных событиях в стране изгнанная принцесса, убийство принца, свергнутая Королева. Большей частью старшие принцы скорее сплетничают, чем плачут, а молодые слишком стараются произвести впечатление на Королеву.
      Но наш второстепенный Зал не посещали Королевы. По нему ходила подлинная печаль. Я чувствовала, как она начиналась у меня в животе и поднималась к горлу. От рыданий меня удерживало лишь то, что я находилась внутри, а не за дверьми; в Зале плакальщицы двигались молча, приводя в порядок столы. Я припоминаю одну старую женщину, любовно поглаживающую мотыгу, символ фермера, которым был ее умирающий двоюродный дед. Она стояла под изображением хлебного поля и раскачивалась под ним взад и вперед, как будто ветер, раскачивающий колосья на картине раскачивал ее. Припоминаю еще одну: женщину с десятью черными лентами в волосах, кладущую арфу с оборванной струной около погребальной таблички, на которой было написано: "Одна последняя песня, одно последнее касанье". Мне всегда нравилась эта простая строчка, хотя оборванная струна - это уже слишком.
      Затем двери распахнулись и вошли плакальщицы. Вначале в толпе я потеряла из виду наш стол, меня оттолкнули к стене. Если бы я была меньше, я бы запаниковала, но одним из достоинств моего тела был рост. В свои тринадцать лет я уже была такого роста, как взрослые, одного роста с самым маленьким принцем.
      Вскоре я увидела, что люди образуют своего рода узор. Длинные ряды выстроились у столов, где раздавали гирлянды и траурные платки, но самый длинный ряд был перед стойкой арфиста, где живой певец - юный принц, отправленный в путешествие - вспоминал в песне все, что было значительного в жизни арфиста. Он, конечно, использовал старые песни, но излагал факты в свободном размере песен с такой легкостью и с таким хорошим чувством ритма, что нельзя было различить, что было старым, а что было вставлено им самим.
      В тот день я узнала две вещи, еще не став ученицей: доставить толпе удовольствие удачной строчкой очень легко, но сделать так, чтобы строчки возвращались снова и снова - куда как трудно. Когда гирлянды и платки были розданы, а певец сделал паузу для глотка вина, ряды плакальщиц распались и образовались где-то в другом месте. И никто из плакальщиц не помнил дольше, чем один день, имя того, по ком плакали, хотя имена плакальщиц некоторые помнили. В этом нет бессмертия.
      К полудню я обошла весь зал, неся в руках увядшую гирлянду и три платка с вышитыми на них именами оплакиваемых, чьи заслуги я уже не могу вспомнить. Потом я снова вернулась к тому месту, с которого начала. К стойке моего клана под мельничным жерновом, доверху забросанной записками.
      - Давайте я сменю вас, пока вы поедите. Сейчас будет легче - раздают поминальную еду, - сказала я своим теткам и маме. Бабушка ушла домой, чтобы присмотреть за мельничными делами и приготовить своей маме последнюю трапезу. Они решили, что от меня не будет вреда, потому что большинство плакальщиц ушли поесть или к своим домашним. В это время не было сева или сбора урожая, поэтому в Зале должно было быть дневное оплакивание, но оно начинается не скоро. Меня оставили у стола.
      Я тотчас приступила к делу: разложила перегруженные деталями предметы по-новому, так, что создалась общая картина сдержанности. Затем я присела и сочинила погребальный гимн, первый из так называемого "периода Седой Странницы". Здесь впервые появляется образ души-странницы, закутанной в плащ. Слова как будто сами приходили мне в голову, а четверостишья и припев складывались, как будто писались на грифельной дощечке. Фактически, стихи писались сами, и быстро. В более позднее время я вынуждена была заставлять себя сбавлять темп, потому что я всегда обладала легкостью, которая иногда подводит меня.
      Ты, конечно, знаешь эти стихи: "Складки ее старого серого плаща..." Дитя, ты киваешь головой.