Глава 1

О носах и усах

– Еще хотел сказать об усах на лицах самураев. В старину после сражения победители не собирали голов побежденных, а только отрезали их носы. Это, конечно же, неудобно для последующего опознания личности убитого, но зато отрезанные носы весят гораздо меньше голов, и их можно без особого усилия сложить все в один мешок и нести в руках.

Дзатаки поднял лежащий на татами веер с изображением солнца и какое-то время обмахивался им, дожидаясь, пока молодой секретарь запишет произнесенную мысль.

– В старые времена случались великие битвы, в которых убивали множество самураев, поэтому носы служили свидетельством того, сколько врагов удалось положить. Из этого следует, что в лагерь к неприятелю отправлялись именно носы. Носы и усы! – Он поднял вверх палец, призывая секретаря к вниманию. – Офицеры принимали только те носы, под которыми сохранялся клок усов, так как если есть усы, значит, убитый действительно был мужчиной. Да… за количество убитых производилась заранее оговоренная оплата. Мой дед рассказывал, что были такие нечестные самураи, которые в поисках легкой наживы не утруждали себя участием в битве, а попросту ехали в ближайшую деревню, где убивали беззащитных женщин и детей, и приносили в ставку их безусые носы. Так было до того времени, пока Тайку не издал закона, по которому лишенные усов носы не засчитывались за носы самураев. Ты, пожалуй, этого не пиши, Тёси-сан, а то как бы потомки не начали думать о нас как о презренных дикарях, для которых нажива и блеск золота заменяют честь, – обратился он к склоненному перед свитком секретарю. – На чем мы остановились?

– «Из этого следует, что в лагерь к неприятелю отправлялись именно носы. Носы и усы!» – прочел Тёси, вытирая рукавом выступивший на лбу пот.

– Правильно. – Дзатаки хлопнул в ладоши, и когда фусима[1] приоткрылась и в дверях появилась стоящая на коленях служанка, попросил ее принести чай.

– Таким образом, самураи прошлого должны были знать, что после их смерти в лагерь противника поедут именно их носы. Носы и усы будут лицезреть победители, обсуждая подвиги и промахи. Поэтому всем самураям было предписано следить за красотой своих усов, дабы победивший противник не посчитал их за женщин. Отсюда правило: самураи должны заботиться о красоте своих усов. Тёси-сан, припишите еще, что к бородам это не относится, бороды самураи во все времена отращивали по собственному желанию, но с разрешения своего сюзерена. Впрочем, о красоте и ухоженности бороды на практике приходится радеть не меньше, а может быть даже больше, нежели об усах. – Дзатаки огладил свою длинную черную блестящую бороду, которой очень гордился.

– Я благодарю вас, Тёси-сан. – Дзатаки милостиво кивнул тощему, как будто ни разу в жизни не евшему до отвала секретарю, в который раз изумляясь его длинным, похожим на сучья рукам с паучьими пальцами, впалым щекам и крабьим глазам навыкате. Удивительно некрасивый юноша на деле был достаточно умным и сообразительным, быстро работал и мало болтал. Несколько лет назад Дзатаки приметил его среди толпы вакато[2] и приблизил к себе, вначале за редкое и весьма любопытное уродство, и затем вдруг с удивлением обнаружив, что парень чего-то да стоит.

– Я вам больше не нужен? – Тёси подул на исписанный иероглифами лист бумаги. Судя по блеску, чернила еще не успели должным образом просохнуть.

– Ступай, – милостиво разрешил Дзатаки, – скажи девушкам, чтобы передали Грюку-сан, что я уже освободился и жду его. Рукопись пока полежит здесь, – он перехватил взгляд секретаря, – перечитаю ее на сон грядущий, может, Будда и решение правильное подскажет. После сна оно обычно правильнее выходит.

– Ну, если Будда… – Юноша улыбнулся, сверкнув выпирающими акульими зубами, и, ткнувшись лбом в татами, покинул комнату.

Дзатаки не повернулся, когда за секретарем задвинулась дверь, оставив брата покойного ныне Токугава-но Иэясу, дядю нынешнего сёгуна Хидэтада, в одиночестве. До прихода Алекса Глюка, или, как его здесь называли, Арекусу Грюку, было полчаса, обычно новоявленный родственничек не заставлял себя слишком долго ждать. Дзатаки же было необходимо немного подумать. Совсем чуть-чуть. Даймё поднялся и, на ходу разминая ноги, подошел к стенному шкафу, в котором хранилось великолепное испанское зеркало, доставленное ему миссионерами.

Крякнув, князь горной провинции Синано развернул шелковую ткань и с величайшими предосторожностями извлек драгоценный предмет.

Держать зеркало в открытую он опасался. Японская комната – пустая комната, стены, чистые татами, седельные подушки и ничего лишнего. Чай, выпивку или закуски подадут служанки, они же и уберут посуду. Взгляд не должен упираться в груды вещей, мебель, рухлядь, ничто не должно останавливать свободный взгляд, замедлять работу ума.

Дзатаки поставил на пол зеркало, прислонив его к стене таким образом, чтобы видеть свое лицо. Лицо даймё Дзатаки, которое на самом деле было ему чуждо. Вот уже без малого десять лет, как душа корейца Кима влетела в тело брата знаменитого Токугава Иэясу, и до сих пор Ким нет-нет да и ловил себя на том, что понятия не имеет, что выражает его лицо.

Хотя Дзатаки был не самым плохим выбором для внезапно лишившегося телесной оболочки Кима. Второе лицо в государстве, владетельный даймё, он мог принимать участие в совете и на правах левой руки Токугава Иэясу, правой, разумеется, считался сын и наследник, участвовать в формировании внутренней и внешней политики страны. Мог карать и миловать, и главное – диктовать сёгуну волю ордена «Змеи», в котором он с малолетства состоял. Это был наиважнейший шаг в его карьере, и Ким не собирался упускать такой возможности. Тем более сейчас, когда до сына и наследника Иэясу Хидэтада дошло, что у него под боком действует умный и хитрый шпион ордена «Хэби». Что вообще существует орден, способный закинуть человека в далекое прошлое или будущее, что возможны сознательные перемещения души из одной оболочки в другую, что вообще в Японии XVII века делается что-то, о чем понятия не имеет совет сёгуна.

Дзатаки лизнул указательный палец, приглаживая слюнями широкие, сросшиеся на переносице брови. Наверное, его даже можно было назвать по-своему привлекательным. Остренький, пусть и перебитый в неведомом прошлом носик, близко посаженные глаза, пухлые красные губы и смоляная бородища до пояса. Дзатаки обладал внушительной фигурой, с брюшком, короткими, но весьма крепкими ногами, длинными цепкими руками, гибкой поясницей. За все десять лет пребывания в этом теле Ким ни разу не испытал привычной ему, по прежней оболочке, боли в пояснице, его суставы не реагировали на изменения погоды, и, один раз сильно замерзнув в горах, он не подхватил даже легкого насморка. Кроме того, пятидесятилетний Дзатаки не ведал усталости ни на поле боя, ни в постельных игрищах, доводя до счастливых обмороков и юных дев, и опытных в любовных баталиях куртизанок. При этом было странно уже и то, что Дзатаки, исповедовавший учение Будды и никогда не употреблявший мяса, в своей жизни вел себя как сильный и неотвратимый хищник. Злобный, замкнутый, подозрительный, обладающий реальной властью, силой, средствами и богатырским здоровьем. Даже в юные годы прошлое тело Кима не одаривало его подобными благами. В общем, с телом Дзатаки ему повезло, не повезло с другим: несмотря на то что куратор ордена «Змеи», нет-нет да и наведывающийся к своему обновленному агенту, то и дело напоминал ему, что новое тело следует воспринимать как новую инкарнацию, как новую жизнь, попав в которую человек начисто забывает о прошлом, Ким-Дзатаки все равно не мог удержаться и то и дело посылал шпионов на территорию провинции Хиго, которой некогда правил, старался выяснить, как обстоят дела у наследовавшего за ним сына Умино, как растут внуки.

Встречаясь с Фудзимото Умино на советах, Ким-Дзатаки, конечно же, держался от него подальше, ничем внешне не выделяя его от других, но сам втайне постоянно старался как-либо помочь своим, обратить внимание нынешнего сёгуна на дела провинций Хиго, Сацумы и Осуми, нашептать придворному, отвечающему за состояние реестра самурайских родов, что было бы неплохо призвать на придворную службу Умино-сан из славного рода Фудзимото, мол, непорядок, что столь славный род до сих пор не прислал своего представителя ко двору в Эдо.

Общению с бывшей семьей Киму-Дзатаки помогал и его давний приятель Ал, геймер из Питера, который двадцать шесть лет назад воспользовавшись эликсиром общества «Хэби», перебрался в Японию, рассчитывая весело провести здесь время.

Вот до сих пор и проводит. Япония – не такое место, куда можно однажды прийти, побродить, выпить саке, облапить красивую девушку и затем спокойно уйти прочь. В Японии у Ала, Алекса Глюка, как он называл себя сам, или Арекусу Грюку, как обращались к нему не умеющие произносить «л» японцы, у Алекса Глюка была семья: жена Фудзико из рода Усаги, внучка знаменитого Тода Хиромацу, приемный сын Минору, дочки Гендзико и Марико. Был еще сын Амакаву, но он погиб несколько лет назад. А красавицу Гендзико Ким, а тогда даймё Фудзимото Кияма, высватал сыну во вторые наложницы. Славная получилась парочка: мечтательный, поэтичный Умино и нежная, тонкая Гендзико. С этой девушкой сын мог сколько захочет говорить о поэзии или гулять по очаровательным садикам. После того как умерла от яда его законная жена Фусако, ее место тихо и незаметно заняла Гендзико, которая просто и нежно воспитывала теперь троих внуков Кима. Минору был женат на дочери настоящего Дзатаки и Осибы шестнадцатилетней Юкки, а Марико, несмотря на свои двадцать четыре года, небывало солидный возраст для первого брака, была только что помолвлена с Дзёте Омиро, самураем с Хоккайдо.

Обо всех новостях дома Фудзимото Ким-Дзатаки знал от своих специально засланных в Хиго шпионов и, разумеется, от Ала, который время от времени заглядывал в Хиго повидаться с дочерью.

Сын и внуки были в безопасности, жили в любви и достатке, а что еще нужно для человека. Ким был вполне доволен своей нынешней жизнью, новой должностью, новыми обязанностями, новой супругой и наложницами.

Глава 2

Умри и не воняй!

Шаги в коридоре заставили Кима-Дзатаки прервать поток приятных мыслей, он приосанился на подушках, раздался тихий стук, вкрадчивый голосок служанки сообщил о прибытии Арекусу Грюку, который ожидает за дверью.

Дзатаки милостиво разрешил войти. Седзи отодвинулись, и светловолосый загорелый мужчина в коричневой форме сегуната с пятью гербами в виде золотой мальвы опустился перед даймё на колени, ткнувшись лбом в белоснежные татами.

Дзатаки последовал его примеру, согнувшись в вежливом поклоне. Мгновение оба задержались над полом, после чего медленно и одновременно разогнули спины и сели напротив друг друга.

– Охаё годхаэмас, Дзатаки-сама[3]. (Здравствуйте, господин Дзатаки.)

– Охаё, Грюку-сан. (Здравствуйте, господин Грюку.)

Сёдзи за спиной Алекса медленно задвинулись, и Ким-Дзатаки кивнул приятелю, что можно уже не волноваться, что кто-нибудь подслушает.

– Опять фигней маешься? – Ал подобрал с пола исписанный аккуратными иероглифами листок и, прищурившись, углубился в чтение.

– Пытаешься сделать вид, будто умеешь читать? – расплылся в доброжелательной улыбке князь провинции Синано.

– Даже если бы и не умел, кто же поверит, что с твоими куриными мозгами можно написать что-нибудь стоящее? – Ал развалился на подушках. – Делать тебе больше нечего, как о всякой пакости писать. Надо же «носы и усы», – он прищелкнул языком, – чтобы потомки уже не усомнились, какими отморозками были их пращуры.

– Забавно. – Дзатаки погладил свою блестящую бороду. – В восемнадцатом веке найдется человек Ямамото Цунэтомо, который напишет наконец «Бусидо». «Бусидо» – величайший памятник средневековой Японии, кодекс чести самураев! – Он блаженно закатил глаза. – Вот я и подумал малость подсобить ему, в плане подсобрать материал, который и ляжет в основу…

– Говоря простым языком, решил ты, брат, «Бусидо» на век раньше написать и всю славу себе присвоить. Так ли я мыслю? Аль ошибочка вышла, и вы, господин хороший, ничего такого не планировали, и об авторском праве, на всякий случай, слыхом не слыхивали.

– Авторское право еще не изобретено. – Дзатаки отвернулся от Ала, поигрывая кистенем.

– Авторские права, может, и не изобретены, а вот отвечать за них приходится по всей строгости.

– Впрочем, у «Бусидо» нет какого-то определенного автора, все что-то писали, обдумывали, фиксировали, а затем Ямамото Цунэтомо весь этот опыт в одной книжке и уместил. Так что ничего страшного, если я теперь ему подмогну малость.

– Да помогай сколько хочешь. Что, я против? Я только что видел куратора ордена «Змеи». – Лицо Ала сделалось озабоченным, на лбу пролегла глубокая горизонтальная морщина. – Он сказал, что Хидэтада-сама, – он понизил голос, хотя вряд ли кто-то в замке мог понять русский, – он сказал, что Хидэтада узнал об ордене «Змеи» и отдал приказ отыскать и уничтожить всех действующих агентов и уничтожить сам орден!

– Пустое, друг, – Дзатаки улыбнулся Алу, – как он может отыскать наших людей? Ты думаешь, что где-то в Японии находится дом с чугунной табличкой, что, мол, здесь заседает орден «Змеи»? Он придет и разобьет пушками этот дом? Пустое. Агенты рассредоточены по всей Японии, при этом, как правило, агент знаком только со своим непосредственным куратором, и в случае, если его будут пытать, все равно не сможет проговориться и выдать организацию.

– Лично я знаю двоих – тебя и госпожу Осибу. А это уже немало. Знаю, что ее дочь, кстати, моя невестка Юкки, прекрасно владеет техникой переселения в тело другого человека, причем с самого детства. Возможно, она уже в ордене? Я прав?

Ким-Дзатаки поежился, маленькая и потрясающе талантливая ведьма Юкки вызывала в нем страх.

– Не знаю и не хочу знать, – отвернулся он.

– Вот и получается, что на самом деле агенты давно уже перезнакомились, передружились, переженились между собой, и теперь Хидэтада достаточно только потянуть за веревочку, и нитка начнет разматываться.

– Ты прав. – Дзатаки почесал бороду. – Но что ты предлагаешь делать? Спешно спрятать всех известных нам агентов? Но разве бегство не является наивернейшим доказательством признания вины? Подумай сам, наш покойный сегун Токугава Иэясу с детских лет знал своего сводного брата Дзатаки, допустим, мальчишки не дружили, потом делили территории, наследства, периодически пытались достать друг друга, но ни разу при этом покойный Иэясу не попытался обвинить Дзатаки в измене или, хе-хе, подмене. Иными словами – я вне подозрения, или же слежка за мной настолько тонка, что я ее совершенно не ощущаю. А разве такое возможно? То же и Осиба, не к ночи будет помянута, Осиба была наложницей Тайку, потом вышла замуж за настоящего Дзатаки, позже, когда я занял его тело, мы договорились по-хорошему, я отстегнул ей половину всего имения бывшего муженька, после чего она живет как знает, подальше от власти, поближе к хорошеньким молодым вакато и нежными вакасю[4]. Так многие живут.

– Куратор сказал, что на поиски агентов ордена направлены кланы синоби. А эти своего не упустят.

– Синоби – это проблема. – Дзатаки встал и подошел к окну, желая скрыть от Ала выражение своего лица. – Синоби – это по-настоящему плохо. Но с другой стороны, мы же не знаем, что они накопали, что им известно, с какой стороны ударят, а значит, нам придется-таки дождаться первого удара, для того чтобы знать, какие именно кланы синоби подняты для нашего уничтожения.

– Куратор просил передать тебе, вот что… – Ал поднялся и, подойдя к Киму, шепнул ему на ухо: – Кланы, даймё которых считаются самыми уважаемыми в провинции Ига, он сказал, семья Хаттори[5].

– И одного клана получается многовато. – Ким смотрел какое-то время в сад.

– Что будем делать?

– Не паниковать. – Ким-Дзатаки выдержал взгляд Ала. – Твое дело – подготовиться к христианскому восстанию в Симабара, которое должно произойти через одиннадцать лет, а я… я буду делать вид, будто ничего не происходит. И… наблюдать.

В голове Кима вызревала блестящая идея, как можно зараз покончить с половиной преследователей, уничтожить опасные кланы семьи Хаттори и самому остаться непричастным. Но он не собирался делиться планами с Алом.

– Вот что, завтра мы поедем на соколиную охоту. Пусть шпионящие за нами синоби видят, что мы развлекаемся, как и положено самураям и даймё. Завтра мы поедем несколькими сотнями, с женщинами, детьми, устроимся на горе Кацуру, где стоит небольшой храм Канон и расположен онсэн {1}. Будем охотиться и отдыхать, купаясь в целебных водах, возьмем с собой музыкантш и танцовщиц, еще больше, чем я планировал вначале, пусть синоби видят, что мы никого не боимся, и подойдут ближе. Не станут же они нападать на нас в такой толпе?

– Может и станут. – Ал помрачнел. – Синоби ничего не стоит расстаться с жизнью после того, как задание будет выполнено. Так что особенно не обольщайся. Да и если им понадобится избавиться от свидетелей, они уничтожат и твое прикрытие, не посчитавшись с тем, сколько там будут уважаемых даймё, сколько находятся в родственном отношении с правящим домом.

– Да брось ты, – Ким-Дзатаки обнял Ала за плечи, – прорвемся как-нибудь. Если на завтрашней охоте не зарежут, пойдешь с первым же торговым судном куда-нибудь в Испанию или Голландию, заберешь с собой моего Умино и свою Гендзико с малышами, и все. А мы уж как-нибудь разберемся здесь с местными отморозками.

– Ладно, ты прав, – махнул рукой Ал, – если бы ниндзя хотели из нас с тобой фарш сделать, давно бы сделали, что им через стены перемахнуть. Во сне бы зарезали и вся недолга.

– Вот именно. – Ким-Дзатаки вздохнул с облегчением, после того как Ал покинул его личные апартаменты. Несмотря на то что он уже десять лет как вселился в это тело, он еще плохо контролировал выражение своего лица и боялся себя выдать. Впрочем, как будто на этот раз все прошло гладко и он даже не проболтался о том, что буквально вчера кто-то вскрыл его секретный архив с компьютерной распечаткой исторических событий, которым Ким-Дзатаки дорожил больше всего на свете. Но, с другой стороны, возможно, он сам не слишком плотно закрыл секретный ящик. В любом случае, почти все документы, хранящиеся в нем, были на русском, а этот язык пока недоступен для японцев. Впрочем, дома в XXI веке как-то ведь удается расшифровывать клинописные таблички и надписи на не ведомых никому языках, но могут ли это ниндзя…

Алекс сказал, кланы синоби из Ига. Он давно уже знал, что ниндзя посланы по следу ордена «Змеи», и уже с месяц его шпионы выследили тайное убежище проклятых «невидимок». Тайное подлое гнездо убийц, расположенное не где-нибудь в горах, как это принято считать про замки синоби, а под самым боком, в Такамацу – главном городе провинции Сануки[6], префектуры Кагава в центральной части острова Хонсю, а значит, практически под боком. Три часа верховой езды от замка Дзатаки, меньше часа от места, выбранного даймё для пикника. Убежище временное – можно сказать, не убежище вовсе. Крошечный замок, который в свое время брал Тайку.

Что из этого следует? А то и следует, что, имея пару сотен вышколенных, умеющих держать язык за зубами самураев и отвагу, можно налететь и посшибать головы. Правда, не все так просто, и на практике один синоби обычно стоит нескольких десятков опытных самураев, но да где наша не пропадала. Если послать сегодня своих людей, которые под видом торговцев прокрадутся в Такамацу и подсыпят отравы в колодцы вблизи замка, завтра останется только добить умирающих.

Мысль разделаться с беспомощными врагами была не слишком приятной и в корне расходилась с благородными правилами «Бусидо», но когда имеешь дело с синоби, тут не до самурайской чести, уничтожай тварей любым доступным для этого способом, или уничтожат тебя.

Поэтому Дзатаки сразу же вызвал к себе давно дожидающихся его вызова командиров и приказал им немедленно отправляться под видом торговцев в Такамацу, где в эти дни должна была проходить ярмарка, а сам продолжил готовиться к предстоящей охоте.

Глава 3

Охота с соколами и без

Дзатаки верно рассчитал диспозицию. На охоте, тем более охоте с участием представителей известнейших самурайских кланов, народа что летом в Эдо, конные самураи и участвующие в охоте дамы, сокольничьи со своими питомцами и их помощники, носильщики паланкинов, по два на одноместный и по четыре на широкий, плюс носильщики на смену, повара и их помощники с корзинами свежей рыбы, овощами и фруктами, работники, несущие подушки, ковры и даже татами для устройства приятного и необременительного отдыха. Циркачи, фокусники, акробаты, стройные невысокие вакасю[7] с длинными челками и подведенными глазами, брутальные актеры мужчины с бритыми на самурайский манер лбами – все они актеры театра Кабуки для показа особо полюбившихся публике сцен спектаклей. Театральные служащие, несущие яркие костюмы, элементы нехитрых декораций. Участвующие в представлениях музыканты. Известные силачи для боя сумо. А также те, без кого и охота пройдет не в охотку – лучшие и наиболее талантливые из самураев Дзатаки. Лучники, выпускающие почти одновременно три стрелы, способные попасть в мелкую монету, стрелять против солнца или бить живность, находящуюся в темноте, которую увидеть невозможно, разве что почувствовать.

Ну и, конечно же, лучшие мечники, самые искусные копейщики и всадники. Танцовщицы, музыкантши, гейши для услаждения тонкого вкуса участников охоты. Да мало ли кто еще? Кого забыли? Охота-то большая, яркая, пестрая, шумная и веселая.

Всем места хватит выказать свои таланты и умения, показаться во всей красе.

Хотя охота, в строгом понимании этого слова, для многих и не важна. Необходимо общение, возможность женихам поглядеть на невест, невестам показаться во всей красе перед женихами, людям пожилым попробовать отрекомендовать своих юных отпрысков для службы в замках сёгуна, его ближних соратников и родственников. Для молодежи самой продвинуться, представиться потенциальным хозяевам и напроситься на службу. Главы кланов или их наследники на охоту едут друг с другом, под шумок переговорить, тайные мыслишки, у кого какие есть, перетереть. На людях – это оно вернее получается, потому как когда вокруг все общаются, бегают, смеются, в ловкости и выносливости соревнуются, силой меряются, никто и не обратит внимания на то, с кем какой даймё несколькими словами перемолвился, вроде как со многими болтал, всех и не упомнишь, а именно эти несколько слов могут значить как начало войны, так и ее окончание. Гибель для многих, или договор породниться и хоть на недолгое время в мире зажить.

Поэтому Ким-Дзатаки правильно все рассчитал, в такой суматохе кто разберет, когда от общей охоты вдруг отделятся пара сотен его людей и скроются в неизвестном направлении. Куда скроются? Ясное дело – охотиться с соколами. Не всем же скопом по лесу ходить, траву мять, да зверье пугать, кто-то на север поскачет, кто-то на юге силы испробует, кому-то солнечная усыпальница – сиречь запад – счастье подарит, а кому-то лишь солнечная колыбель восход путеводной звездой. Охота, ясное дело, не армия, чтобы в ногу маршировать, в затылки друг дружке чихать. На охоте таким манером только зверя пугать. Впрочем, если вам не приходилось слишком часто бывать на охоте, вас нипочем не оставят в неведении бывалые охотники. Хотите вы или нет, но про каждую птицу вам все порасскажут. И чем кормить, и с какого возраста приучать к колпачку, и из какой кожи предпочтительно делать перчатку для сокола. А уж сколько изумительных историй порасскажут… Когда уж тут охотиться? Зачастую так и получается, что вместо охоты господа только сказки друг другу и рассказывают, то и дело перебивая на полуслове и задыхаясь, пересказывая когда-то услышанное, увиденное. Хорошо на охоте!

Никто не обратит внимания на Дзатаки с его людьми, все своими делами заняты.

Лагерь огромный получился, за всеми не углядишь, да и не на целый день он с ребятами с места сорвался. Час туда, час обратно, там работенки ратной кот наплакал. Почему немножко? Да потому что еще поутру из Такамацу гонцы с доброй вестью прилетели, что, мол, лежат ныне враги лютые, дрыхнут сном, переходящим в смерть, спят в объятиях костлявой суки, а та их знай всё целует. А посему уже не ратная работенка ждет молодчиков Дзатаки, знаменитых самураев с гор Синано, а скорее хозяйственная, пойти, да падаль где надо добить. Неприятно, конечно, но да ничего не поделаешь, мертвый враг – правильный враг. Только такие враги Дзатаки – бывшему Киму – и нужны, других он на этом веку больше видеть не желает. Нагляделся.

Через лес шли, чтобы не так приметно, на границе провинции Сануки, или, как ее тут называют, Сансю, подорожных податей не платили, пропуска не предъявляли. Не то чтобы Дзатаки до денег жаден, что ему, удельному князю, подорожные за каких-то двести человек заплатить? Слезы в море. Просто меньше свидетелей, меньше проблем. Правда, легко сказать, да сложно сделать, не в лесу дремучем Такамацу находится – в центральной части острова Хонсю, ясный перец, так что хоть один пост да сокрушить пришлось, дабы потом оговоров не было. А потом уже лётом по префектуре Кагава до самого местечка заветного, синоби облюбованного, и добрались.

Удобное местечко, надо сказать, нашли себе шершни поганые – синоби. Со всех сторон горы, а посреди их – замок крошечный. Высокая китайская крыша, похожая на островерхую шляпу, плотные, сделанные из выморенного дерева амадо[8], высокие стены, камни которых, соединенные хитрым раствором, выглядят отполированными, ни тебе трещинки, ни выпавшего камня. И всего одна лестница к замку. Как ни крути, обязательно окажешься под прицелом. Точно в горной чаше стоит замок аккурат посередине, а на все стороны – пара крестьянских деревенек и рисовые поля богатейшие. Потому как две реки рядом, которые каждую весну заливают землю благодатными водами. Лучше нет для риса, как нежиться в залитой водой земле. Лучше нет для воинов, как стоя на крыше замка или ином наблюдательном пункте, поглядывать окрест да простреливать по малейшей необходимости все, что покажется подозрительным. Не жизнь – радость!

О том, что в окрестностях замка народ от отравленной водички полег, стало понятно еще на подступах: пара собак на дорогу вылетела да забулдыга из тех, которые кроме саке отродясь ничего не пили, встречать непрошеных гостей выперся, вот и говори потом, что пить вредно! Не успел слова вымолвить, как десятник Дзатаки ему на шею петлю накинул и велел к замку вести. Не то чтобы самураи дорогу не знали, да и замок возвышается на искусственной насыпи – далеко видать, а просто всегда сподручнее, когда кто-то из своих в ворота постучится.

Наблюдателя на вышке тот же десятник снял веселой стрелой. Буквально стоял кто-то выше всех, а тут вдруг взмахнул белыми руками и полетел яко голубь, да только не вверх, а вниз. Ворота ломать не стали, много чести, через стену полезли, благо стены-то от прошлых хозяев – обыкновенные, хоть и гладкие, точно ноготок гейши, а не те, что в своих замках возводят хитрюги синоби с ловушками и мелкими пакостями вроде отравленных игл или в решительный момент отваливающихся камней.

Дзатаки и не думал, что все так ладно выйдет. Во дворе люди вповалку лежали, кто-то умер уже, кто-то на тот свет просился, жестами показывал, чтобы голову отсекли или каким еще способом помогли побыстрее подохнуть. Девка молодая в широких шароварах нож бросила, ловко самурая молодого прикончила, пикнуть не успел. Кинула и, за живот держась, убежать попыталась, да к тому времени самураи успели уже ворота открыть да лошадей провести, а куда пешему, да еще отравленному и с болями, против конных? Догнали, девка, к стене припертая, рукой и махни – из рукава сразу же несколько звездочек вылетело, трое бойцов Дзатаки ойкнуло и с коней сползать начали, кобылица ранение в горло получила. Пришлось самому Дзатаки девку ту конской грудью к стене прижимать, да она, стерва, между ног коня еще пыталась змеей проползти. Тщетно, сотник враз срубил непутевую головку. И не жаль, такие люди никогда, хоть их огнем жги, правды не скажут, и коли уж кому присягнули, нипочем на другую сторону не переметнутся. А стало быть, в мертвом виде завсегда приятнее для своих врагов, нежели в живом.

Неожиданно земля зашаталась под ногами лошадей, подошедших слишком близко к замку конников, треск, и черный жеребец со вторым десятником ушел под землю, вторая кобыла, попавшая в ловушку задними ногами, громко ржа и брыкаясь, умудрилась-таки выбраться из открывшейся ямы, свергнув в нее всадника.

– Дощатый пол, засыпанный земелькой, лихо, – определил Дзатаки, и тут же еще четыре лошади полетели в проваливающийся подпол.

– За все ответят! – Сотник справа от даймё выхватил меч и с размаху рубанул по соседским кустам, раскроив голову стоящему за ними молодчику. – Это он, ваша милость, ловушки пооткрывал. Дождался, когда мы бдительность потеряем, и открыл!

– Ясное дело. – Дзатаки велел коню попятиться от опасного места, но тут же один из его людей молча схватился рукой за горло, словно его укусил шершень. Секунда – лицо несчастного исказила гримаса боли, между пальцев потек ручеек крови.

Тут же под другим самураем пала кобыла, сраженная звездочкой, врезавшейся между глаз несчастного животного.

Дзатаки увидел прижимающийся к стене дома серый силуэт и тотчас ринулся к нему, замахиваясь мечом. Старик это, ребенок или женщина, в данном случае не имело значения. О синоби ходили легенды, одна страшней другой. Признаться, Ким всегда считал, что сказания преувеличивают реальную опасность. На самом деле, похоже, преуменьшали. Старика он достиг через мгновение, занес меч и рубанул наотмашь, позволяя коню пронести себя еще несколько шагов, но меч словно не заметил жертвы, царапнув по стене замка.

Следующим старика попытался рубануть скачущий за даймё десятник – тот же результат, в последний момент держащийся за живот и, по всей видимости, мучительно борющийся со смертью синоби успел присесть и, крутанувшись на земле, непостижимым образом проскочить между ног лошади.

– Живьем собаку! – закричал Дзатаки, сердясь из-за того, что промахнулся на глазах у своих людей.

Третий напавший на деда самурай был вооружен копьем, с громким криком он попытался нанизать хлипкое старческое тело на свое грозное оружие, когда старик вдруг с неожиданной легкостью перехватил копье, разоружив воина. И воспользовавшись им точно шестом, ловко подпрыгнул в воздухе, в мгновение ока оказавшись на каменной лестнице замка.

– Уходит! – Дзатаки попытался броситься за дедом, но его опередили его же люди. Один из них влетел на ступени прямо на коне, и тут же они вместе повалились назад. Должно быть, в последний момент старик ударил копьем в грудь животного, сбив его с ног.

С легкостью, невозможной в такие лета, старик взлетел вверх по лестнице и, бросив оттуда копье в толпу преследователей, вдруг каким-то непостижимым образом оказался на крыше замка, откуда и сиганул вниз прямо на камни.

– Ничего себе, – только и успел сказать Дзатаки, на самом деле его изумило не столько самоубийство старого синоби, сколько то, что он чудом не прибил никого во время падения (хотя, возможно, именно этого гад и добивался), а то, что старик умудрился подняться на крышу на расстояние почти четыре метра, или, как сказали бы здесь, на три кэна[9], его как раз и не удивляло. Возможно, этому можно было найти какое-то объяснение, например, на стене были специальные укрепления, по которым старец лазил множество раз. Впрочем, это все равно не объясняет столь подростковой удали. Но синоби есть синоби. И их во все времена было лучше держать в друзьях, нежели во врагах.

Дзатаки почесал в затылке, все это, конечно же, было очень интересным, и при иных обстоятельствах он, без сомнения, облазил бы поселение клана синоби вдоль и поперек, зарисовывая хитрые ловушки и пробуя на прочность необычную броню и оружие, сейчас же он желал только одного – действовать как можно быстрее.

– Хаято, – позвал он командующего второй сотней, сына настоящего Дзатаки, и, когда тот почтительно приблизился, попросил его незамедлительно вести свою сотню на приступ. В это же время он приказал второй сотне окружить крошечный замок, обращая особое внимание на внешние стены и крышу, так как во все времена синоби обучались висеть на стенах, подобно паукам. А один такой не испробовавший отравленной водицы паучок мог в одно жало схавать с сотню подготовленных самураев.

Сам Ким-Дзатаки решил поберечься, войдя в замок только после своих людей.

– Прошу вас, Хаято, не трогайте в замке ничего и постарайтесь без особой надобности не прикасаться к стенам, там могут быть отравленные иглы. – Он поморщился, наблюдая за тем, как юноша рвется в бой. – И еще огромная просьба – не оставляйте живых. Прошу вас, мы даже не представляем, насколько эти люди могут быть опасными.

По сигналу Хаято самураи первой сотни двигались по небольшой каменной лестнице наверх, послышался звон оружия, кто-то повалился назад, сбивая с ног не успевших свернуть воинов.

– Пустое. – Ким-Дзатаки всматривался в гущу своих людей, стремясь разобрать, что же с ними не так.

А ведь действительно что-то было не так, не по душе. Возможно, недовольство вызывал сам подлый прием, который он был вынужден применить против клана ненавистных синоби. Но с другой стороны, кто он и кто такие синоби, сиречь ниндзя, как будут называть их уже в восемнадцатом веке. Убийцы, до которых любому самому продвинутому самураю пёхать и пёхать. Решись он на открытый честный поединок – и полетели бы с него клочки по закоулочкам. Синоби шутить не любят. Синоби всегда выполняют то, что наметили, то, что поклялись сделать.

Неправда, что синоби начали охоту на него, Токугава Дзатаки, только несколько дней назад, умный Хидэтада с самого начала знал, что с Дзатаки что-то не так. Что-то неправильно. Проклятые синоби уже давно подкрадывались к хозяину гор Синано. Так что Ким не раз ловил себя на малодушных мыслях: покинуть к чертовой матери опасное тело и спрятаться где-нибудь подальше отсюда, где тихо и спокойно. Жить жизнью простого крестьянина или рыбака, каждый день смотреть на воду и цветы, наблюдая за тем, как подрастают дети. И никогда, никогда больше не испытывать подобного ужаса. Ким панически боялся синоби, боялся, когда жил в теле даймё Киямы из рода Фудзимото, боялся теперь. Оттого он годами сидел безвылазно в своих замках, окружая себя самыми лучшими воинами Японии, не спал подряд и двух раз в одной и той же комнате, а его стража каждый день меняла внешние и внутренние пароли, чтобы мышь не могла прошмыгнуть на территорию князя Синано.

И вот теперь он получил наконец возможность покончить с проклятыми синоби раз и навсегда.

Должно быть, наверху удалось наконец открыть кованые двери, так как вся вооруженная толпа воинов повалила внутрь.

– Ну, вот и славненько, теперь авангард угодит в первые ловушки, войску достанутся более изысканные и запрятанные, а мы войдем вместе с арьергардом, последними, в уже безопасный замок. Безопасный ли? – Его сердце замерло, горло стянуло дурное предчувствие. – Что-то не так. Что-то должно было произойти… Уж слишком легко все прошло. Девка на улице, старик, лазающий по крышам… разве это сопротивление ниндзя, о которых в ХХ веке будут снимать фильмы и писать книги? Ни в коей мере. Или, может быть, это и не они?

Дзатаки поднялся в замок одним из последних. У дверей валялась растоптанная стража, Ким-Дзатаки даже не поглядел в их сторону. Несколько женщин лежали на полу в скорченных позах, все мертвые. Пара изрубленных на куски мужчин в черном. Несколько своих раненых, с десяток трупов.

– Все пустое, все не то. – Дзатаки стиснул плечо первого подвернувшегося под руку воина и, кивнув в сторону преставившихся баб, попросил, на всякий случай, расчленить их на мелкие кусочки, что парень и кинулся выполнять. Не желая быть свидетелем надругательства над трупами, даймё отошел в сторону, исследуя стену.

– Господин, извольте выслушать меня, господин. – Рядом с Дзатаки возник низкорослый сотник Кадзума. – У меня в прошлом году жена от родов того, – он хрюкнул, смахивая несуществующую слезу, – померла. Так, может… – он замялся, – эй, ребята, подь сюды и тащи эту.

Двое рослых самураев притащили упирающуюся женщину с окровавленным лицом и безучастными глазами.

– Завсегда, когда замки брали, добычу с собой разрешали взять. – Он деловито почмокал мясистыми губами. – Так вот она моя добыча и есть. Ничего отсюда больше не желаю.

– Казнить! – Лицо Дзатаки сделалось непроницаемым, глаза горели гневом.

– Да к чему ее рубить-то? – возмутился сотник. – Баба есть баба, какой от нее вред? Мне же в хозяйстве без женщины не прожить, потому как хозяйство без женщины – это…

– Казнить немедленно! – взвыл Дзатаки, на всякий случай отходя как можно дальше от пленницы.

– Да почему же казнить?! Вы, главное дело, выслушайте меня, господин. Баба эта – крестьянка из деревни, что при замке, никакая она ни синоби. Ничего такого не знает, ничему в жизни не училась. В глаза небось этих самых синоби ни разу не видела, рядом не лежала… Или лежала? – Он почесал в затылке. – Да мало ли кто с кем лежал. К тому же немая она – сами поглядите, язык давным-давно вырезан. Клад, а не жена!

– Не казнишь бабу, сам, своими руками срублю твою голову и на пику надену, – пригрозил Ким-Дзатаки сотнику, после чего тема оказалась исчерпанной, и вопрос отпал сам собой.

– Может, хоть оружие забрать? – сунулся к нему кто-то из младших офицеров. – Оружие-то у проклятых больно хорошо.

– Оружие? – Дзатаки знал, что самураи не могут отказаться от оружия. – А если оно отравлено?

– Так помоем, – десятник пожал плечами.

Ким махнул рукой, разрешая забрать с собой оружие. В этот момент кто-то толкнул его, и Дзатаки увидел Хаято с мечом в руках.

– Прошу вас, отец, помолчать несколько минут. Это не оскорбление, покорнейше прошу. – Юноша огляделся, прислушиваясь непонятно к чему. Повинуясь, остальные самураи прекратили треп, слушая вместе со своим сотником.

– Как будто кто-то плачет, – первым разобрал Кадзума.

– Точно плачет. Дух злой под крышей гуляет.

– Да это не под крышей, где-то внизу, в подполе, что ли, – раздалось сразу же несколько голосов.

По команде Хаято с десятком его приближенных самураев выбрались из замка и, стараясь не шуметь, поползли под пол, то и дело прижимаясь к земле и слушая непонятные звуки.

– Тут оно! Тут! Нашел! – наконец донеслось до Дзатаки, и в следующее мгновение даймё легко спрыгнул с крыльца, присоединившись к своим самураям.

– Дверь в подпол. Замаскировали, гады, – показал на стальное кольцо толстомордый самурай по кличке Ядро, настоящее имя вылетело из головы Кима, но сейчас ему было не до него. – Не иначе как там, гады, запрятались или пленников держат.

– Пленников? – Дзатаки задумался. С одной стороны, освобождение пленников – дело, без сомнения, благое, с другой – он рассчитывал, что о его вылазке никто не узнает. А освобожденные пленники – это, как ни крути, свидетели. – Не лезь первым, – напутствовал он Хаято. – Мало ли что там еще может быть.

Но вопреки ожиданию, никаких ловушек больше не обнаружилось. Скорее всего, ниндзя успели только закрыть дверь в подпол, закидав ее сверху землей и дерном.

Когда дверь оказалась очищенной, двое самураев, напрягшись, подняли ее за кольцо. Пахнуло холодом и сыростью, Дзатаки присел на корточки, разглядывая привешенную к краю веревочную лестницу.

– Я пойду первым, отец. – Хаято почтительно поклонился Дзатаки и, не дожидаясь разрешения, полез в лаз первым.

– Стой! – Дзатаки схватил парня за плечо. Тот неодобрительно уставился ему в лицо.

– Факел хоть возьми. Там же темно. – Укоризненно покачал головой князь. Горячность Хаято временами пугала его. Несмотря на то что Ким занял тело Дзатаки без какого-либо на то дозволения последнего, он никогда не пытался уничтожить его семью и заботился о юноше ничуть не меньше, чем заботился бы о собственном сыне Умино, оставленном в замке Фудзимото.

Кто-то принес шипящий и брызжущий искрами факел, и Хаято начал медленно спускаться вниз.

– Надо было послать вперед кого-нибудь из самураев, – бормотал себе под нос Дзатаки, вглядываясь в удаляющийся факел. – Какой глупый риск!

– Я уже на земле, отец. Все нормально. – Голос юноши дробился многоголосым эхом.

– Спускайтесь за ним, – скомандовал Дзатаки приближенным «сына», которые тут же нырнули в черную дыру и, быстро перебирая руками, поползли вниз по лестнице. Только последний из шалопаев догадался захватить с собой факел.

– Много напора, много самоуверенности, мало ума, – подытожил Дзатаки.

– Здесь ящики какие-то, отец, – подал голос Хаято. – Вроде где-то тут пищало.

– Будьте осторожны. – Дзатаки задрал накидку хаори и поставил ногу на первую ступеньку. – Подержите, что ли, внизу, – крикнул он в пустоту, но юноши, похоже, были заняты более интересным делом. Из-под земли доносился стук и треск дерева.

«Должно быть, рубят ящики мечами, позабыв о том, что в ящиках вполне могут оказаться ядовитые змеи, – разъяснил сам себе ситуацию Ким-Дзатаки. – Хотя, будь там хоть змеи, хоть взрывчатка (синоби особенно любят разные взрывчатые смеси), все едино заколоченные ящики по-другому не открыть, тем более если там что-то пищало. Пищало не пищало, это может быть одинаково опасно, а делать-то все равно что-то нужно».

Он поставил на ступеньку уже две ноги и, зависнув на секунду над ямой, со вздохом и проклятиями полез вниз. Что-что, а выказать трусость перед своими людьми, да еще и перед мальчишками Хаято, он не мог. Не княжье это, конечно, было дело, но уж больно любопытно. Замок ниндзя, хитроумные ловушки, пищащие ящики. Все нужно было изучить, запомнить, сфотографировать, хотя как раз фотоаппарата, даже самого плохонького, у него и не было. Устав ордена строго-настрого запрещал своим воинам использовать технику, принадлежащую другому времени. Единственное, что Ким сумел перетащить в семнадцатый век из двадцать первого, была походная аптечка и кое-какие материалы, касающиеся исторических фактов этого времени. Все-таки возможность знать что-то наперед – великая вещь.

Внизу молодежь и вправду откопала что-то интересное, мелькали факелы, раздавались возбужденные голоса и стук железа о дерево. Ругаясь под нос, Ким-Дзатаки как-то сполз вниз. Подвал оказался метра три в глубину и не слишком просторным – приблизительно два на два. На стенах, добротно выложенных камнями, были закреплены кольца с цепями, где, по всей видимости, держали пленников, справа, где копошилась молодежь, наверное, и находились пресловутые пищащие ящики. Ким грубо отодвинул кого-то из самураев и, протиснувшись к «сыну», просунул свой меч в образовавшуюся в ящике щель, показывая жестами, как можно сделать рычаг. К слову, ящики были больше похожи на гробы, нежели на что-то иное. Так что поначалу Ким даже подумал, что сейчас ему предстоит сталкиваться с несвежими жмурами, но… откуда в Японии, где покойников во все времена сжигали, возьмутся гробы? Хотя в ящике, где можно хранить мертвое тело, не грех устроить и живое. Не побрыкается, если гвоздями заколотить.

– Если здесь пленник, необходимо действовать со всей осторожностью, – предупредил он. – Выворотим доску и посмотрим, кто там.

На самом деле он не был уверен в том, что хочет видеть этого пленника живым, так что техника безопасности была излишней. Чуть-чуть не под тем углом направить меч – и нет уже никакого пленника, никакого свидетеля. А значит, никаких проблем.

– Не хотите поспорить, кто там? – Глаза Хаято светились задором.

– Думаю, что не кошка, – усмехнулся Дзатаки, налегая на рычаг. – Хотя господин Юя, у которого я гостил в прошлом году, во время паломничества в храм Канон, насколько я знаю, разводит в своей усадьбе кошек. У него их уже больше тысячи, и всех он зовет по именам. Если бы кто-то хотел добиться расположения Юя-сан, ему стоило бы сначала похитить любимую кошку даймё, а затем вернуть ее ему. Уверен, глупец Юя так привязан к своим пушистым друзьям, что, без всякого сомнения, сделал бы такого человека своим лучшим другом.

– Я бы отдал ему кошку за вознаграждение. – Хаято обхватил руки Кима-Дзатаки и налег со всей силой, доска захрустела. – Так мы спорим, что скажете: там мужчина или женщина?

– Пожалуй, мужчина. Какой смысл запирать женщину в ящике? Женщина слаба и не смогла бы выбраться из подвала, не то что из сундука. Нет, здесь определенно мужчина.

– Хорошо. Тогда я скажу, что там именно женщина. – Хаято улыбнулся. В свете факела его лицо сделалось очень красивым, в глазах прыгали веселые искорки. – На что спорим? Давайте на желание.

– На желание? – Дзатаки подналег было на меч, но тут же остановился. – Не люблю неожиданностей. Если я выиграю, вы женитесь на дочери господина Юя, как я просил вас на молодой луне.

– Пойдет.

– А что должен сделать я, если вы победите?

– Женюсь на той, кого выберу сам. – Сказав это, Хаято налег грудью на рычаг, и доска с хрустом вылетела из ящика. Из образовавшегося пролома на спасителей уставились испуганные, заплаканные глазки под густой челкой. Ребенок. «Отец» и «сын» переглянулись и, ничего уже не говоря друг другу, принялись руками выламывать остальные доски. Когда дыра получилась достаточно большой, Дзатаки протянул руки и бережно вынул оттуда крошечную девочку в дорогом, но очень грязном кимоно и почему-то с веревкой на шее.

На вид малышке было года три, хотя он мог и ошибаться.

– Это женщина! Ты признаешь, что это женщина?! Значит, я могу жениться на той, на которой захочу! – запрыгал от радости Хаято.

– До женщины ей еще расти и расти. – Ким-Дзатаки не хотел признавать поражение, хотя что ты тут будешь делать, проиграл – плати.

Платить не хотелось.

Нежно обняв девочку, даймё поднялся по лестнице, держась одной рукой и каждую секунду опасаясь сорваться. Наверху драгоценную ношу приняли самураи.

– Что ж – день не зря пропал. – Дзатаки оглянулся. – Быстро пройдитесь по деревне, добейте, кто еще жив, и давайте наконец присоединимся к нашей охоте. – Он улыбнулся девочке.

– Должно быть, это дочка какого-нибудь владетельного даймё, – предположил Хаято.

– Может быть. – Ким-Дзатаки не мог оторвать глаз от хорошенького личика малютки.

– Как же мы объясним остальным, откуда у нас взялся ребенок?

– Скажем, отбили у разбойников в лесу, – предложил один из десятников.

– Хорошая мысль, или вот что, может, отошлем ее под охраной в замок, нам же в любом случае придется отправлять туда раненых и трупы… – предложил было Ким-Дзатаки и сразу же почувствовал, как эта мысль резанула его по сердцу. Отчего-то он просто не мог расстаться с хорошенькой девочкой, не мог не смотреть в ее чумазое личико, не чувствовать тепла ее тела. – Мы поступим так, я с малышкой поеду в сторону замка, с нами отправится небольшая охрана, а также раненые и убитые. Оставлять здесь наших людей все равно, что расписываться в соделанном. – Он усмехнулся. Вы, Хаято, извинитесь перед остальными охотниками, скажете, что ваш отец упал с лошади и повредил колено. Обычное дело на охоте. Скажете, что мы были недалеко от замка, и я велел доставить меня к моему личному доктору. В эту сказку все поверят, и вы, Хаято…

Ким оглянулся, пытаясь отыскать глазами «сына», но тот как сквозь землю провалился. Не было и его вездесущих приятелей.

– Что за ерунда? – Ким-Дзатаки легко вскочил в седло своего коня, которого за минуту до этого подвел к нему оруженосец, девочка спокойно лежала у него на руках, должно быть, напуганная до полусмерти, она теперь боялась лишний раз пошевельнуться или подать голос. – Куда мог деться господин Хаято?

– Да здесь он, здесь! – раздалось сразу же несколько голосов.

Ким-Дзатаки развернул коня, и в этот момент воздух огласил истошный вопль, потом еще один. Девочка на руках у князя испуганно захныкала, тыкаясь в теплую бороду своего спасителя.

Самураи как по команде обнажили мечи, несколько человек размашисто перекрестились. Все ждали команды, вопль повторился, теперь Ким-Дзатаки явно различил направление, и тут же, громко ругаясь и подбадривая друг друга шутками, перед князем предстали Хаято и четверо его закадычных дружков. Все вместе они не вели, а скорее висели на грязном, всклокоченном существе с цепями на руках и ногах. Первое, что сумел разглядеть Ким-Дзатаки, была крайняя худоба существа и спутанные, серые от пыли волосы. Тварь явно была безумной, во всяком случае, на буйном отделении какой-нибудь психушки дома в XXI веке существо приняли бы без дальнейших расспросов, прописки и медицинского полиса.

Грязное лицо казалось отвратительной рожей вынутого из могилы трупа, глаза сияли лютой ненавистью ко всему на свете. Кроме того, существу явно мешал солнечный свет, потому что оно постоянно закрывалось от солнца, пытаясь спрятать привыкшие к темноте глаза.

– Как это прикажете понимать? – Гладя по волосам готовую потерять от страха сознание девочку, поинтересовался Ким-Дзатаки. Как у настоящего командира его голос был ровным и звучным, человек, умеющий владеть собой при любых обстоятельствах.

– Да вон в той горе пещера имеется, небольшая такая, мы видели, как оттуда выходил какой-то крестьянин, и пошли посмотреть, что он там прячет, – ответил за всех Хаято, – а там такое – девка на цепях, страшная, дикая, наверное, в горах поймали озверевшую совсем и на цепь посадили, чтобы еще злее была. Пока мы ее освобождали, она соколиную перчатку прокусила. – Хаято показал изуродованную перчатку.

– Что, на месте прикончить было тяжело? – Ким-Дзатаки вздохнул. – Сами знаете, что времени в обрез, гости в любой момент могут хватиться, куда мы подевались.

– А я ее не собираюсь того… – Хаято потупился, глядя на свои перепачканные дорожной пылью сандалии. – Вы, отец, между прочим, всех велели рубить – и старого и малого, а сами же теперь взяли пленницу. Рубите тогда ее первой.

– Девочка может быть дочерью какого-нибудь даймё, – обалдев от подобной жестокости, а еще больше от того, что «сын» осмелился давать ему советы при подчиненных, процедил Ким-Дзатаки. – А эта… это…

– Я, между прочим, выиграл спор и теперь могу жениться на ком пожелаю.

– Но жениться – это ты загнул, – пожал плечами даймё. – Думать иногда пробовал? Что было бы, если бы мы все женились на ком хотим, а не на ком должны?.. Да и не собираешься ли ты соединить свою судьбу с этой бешеной дикаркой?

– Ну, поиграть мне с ней, во всяком случае, можно? Клетку куплю, на цепь посажу, из миски есть заставлю… – Он виновато улыбнулся. – Жениться вряд ли… такая член отгрызет, не подавится, а вот сделать из дикой кошки послушного котенка попробовать можно.

– Делай что знаешь, – махнул рукой Ким-Дзатаки. Теперь, когда вопрос с женитьбой отпал, он не видел ничего зазорного в том, чтобы позволить Хаято маленько развлечься.

Остальную часть пути он думал только о том, как окажется в замке со своей малышкой и как накормит ее до отвала. Было обидно, что, отправляясь на штурм замка в Такамацу, они не взяли с собой никакой еды, но не будешь же останавливаться на привал и ловить для малютки рыбу. Поэтому он только прижал к себе крошку и погнал коня рысью.

Глава 4

Тайные планы

Замыкающие кавалькаду четверо рядовых самураев, десятник Юкио и сотник Кадзума тихо переговаривались между собой.

– Виданное ли дело, чтобы взять замок, вырезать всех в деревне и уйти без добычи, всего-то полудохлая узница, что по дороге от истощения зачахнет, да соплячка, – повернувшись к друзьям, со злобой выдавил самурай Ядро.

– К тому же это и не наша добыча, а даймё с сыном, – поддакнул ему Юкио. – Что скажешь, сотник, – обратился он к что-то обдумывающему начальнику по фамилии Кадзума, – может, завтра с утреца добраться до этого места да и поискать, чего там под полами припрятано? Синоби – они ведь бедняками никогда не были.

– Вам же было велено обо всем забыть, – пожал плечами Кадзума.

– Но, Кадзума-сан, разве ж мы трепаться собираемся, мы по-тихому сделаем свое дело, все равно добро в замке теперь пропадет. Не мы, так другие все растащат, а нам какая от этого польза? Сражались, кровь лили, а в результате ничего.

– По этой дороге все равно не проехать будет, завтра тут еще охотники, пожалуй, будут топтаться, приметно больно. – Кадзума огляделся.

– А и не надо по этой, есть же другая дорога, знаю я эту дорогу, правда, там ведьмак-травник местный живет. Крестьяне его со страху в лес прогнали, а теперь – у кого какая беда случится – по одному ходят, о милости просят. Говорят, людей пропавших ищет, зубы заговаривает, бабам во время родов помогает, – он вздохнул, – правда, и порчу злую наслать может. За что платят, то и исполняет, жить-то надо.

– Колдун, говоришь, ведьмак? – Кадзума задумался. С одной стороны, выходило, что ведьмак – существо опасное и лучше его не трогать, с другой – мало ли бед в провинции происходит, и если поймать насылающего напасти на крестьян колдуна, скорее всего, за этот подвиг даймё щедро вознаградит героев.

– Настоящий ведьмак, в прошлом годе случилось, помните, странное дело, над деревней Ицугару туча прошла с градом и, почитай, весь урожай побила. А над соседней ничего, обошлось. А ведь обе деревни всего ручьем и разделены. Да и ручьишко-то, тьфу, цапля вброд перейдет, хвостика не подмочит. Думали, гадали, а потом припомнили, что вдова кузнеца из Айщихара поссорилась за неделю до этого с женой рыбака оттого, что та, мол, рыбу ей негодную подсунула и чуть было не отравила. За дело такое вдова обещала отомстить и, должно быть, отомстила, потому как видели ее позже недалече от домика ведьмака с узлом. Туда шла с узлом, а обратно без. Веселая такая, говорят, песни распевала. А через неделю как раз град и случился.

– Вот, значит, как, – сотник почесал затылок. – Из-за бабьих козней, выходит, хозяйское добро страдает. Непорядок.

– А я слышал о том граде по-другому, – дернул сотника за рукав Юкио, – слышал я, будто бы два крестьянина этих деревень поссорились из-за девицы, которую потом сотник Агира-сан, которого вызвали замирение производить, себе забрал, чтобы крестьянам больше не ссориться между собой. А они все равно к колдуну бегали и отомстить просили.

– Почему же не сотнику отомстили? – Невольно заулыбался Кадзума, представив, как большие градины сыплются на неказистого, с большими отвислыми усами и крошечным личиком Агира, а тот от них хоронится под большим щитом. Умора… Кадзума никогда не любил Агира, считая его повышение до должности командующего целой сотней несправедливым. Потому как не было у выскочки Агиры ни стольких удачных походов, как у Кадзумы, ни стольких женщин. Сидел век вечный с одной-единственной, не самой красивой бабенкой, всю жизнь при складах или при ставке, нормального боя не нюхал, кровью ни разу, даже чтобы просто узнать, что это такое, не умывался. Да, скорее всего, у Агиры и ноги, что у бабы, без единого шрама, и тело белое и мягкое, словно и не самурай. Ноги без шрамов, нет, пожалуй, это он, Кадзума, хватил, потому как если у мужчины нет ни одной боевой отметины на бедрах, хороший доктор за пару монет ему какие угодно вырежет: и от ножа, и от копья, и даже по касательной от меча, только заживает дольше.

– Да сотнику разве ж можно мстить? – прервал поток мыслей Кадзумы Юкио. – За своего сотника самураи и зарубить могут, если что. Крестьяне друг с дружкой наперво поссорились, а затем колдун порчу наложил.

– Почему тогда только на одну деревню наложил? – проявил интерес молодой Кару.

– За что заплатили, то и сделал. Что он, дурак, лишнее перерабатывать.

Сотник задумался. По всему выходило, что если удастся связать ведьмака да по-тихому привести его к даймё и все его деяния перед Токугава-но Дзатаки выложить, вряд ли тот станет слишком долго валандаться со злодеем, а, скорее всего, велит провести скорое дознание, а то и зарубят колдуна под горячую руку. Туда ему и дорога.

Смельчакам, провернувшим же такое важное дело, он, без сомнения, выскажет благодарность, а то и повысит.

Кадзума довольно улыбнулся, предвкушая торжественный прием у даймё. Хотя, если Дзатаки и откажется отблагодарить своих верных самураев, всегда останутся собранные в опустошенном замке вещи. Оружие, драгоценности, даже посуда и одежда. Все пригодится в хозяйстве или будет отдано в лавки торговцам и с честью пропито.

Выходило, что при любом раскладе они оставались при барышах.

Что же до риска, Кадзума, конечно, не мог не верить в могущество горных отшельников, способных летать по воздуху или обращаться в разных зверей и птиц, но только где эти великие и ужасные ямабуси?[10] Когда даже грозные синоби отравились, как котята, и еле ползали во время их появления.

Тем более он никак не мог поверить в то, что где-то рядом, буквально под боком, может поселиться действительно серьезный колдун. Ну травник, ну деревенский полудурок, которого выперли из собственной деревни за то, что он девок молодых портил или имел обыкновение разгуливать по улицам нагишом. Таких случаев на памяти сотника было сколько хочешь.

Кого-то считали ведьмаком за то, что тот имел отвратительную особенность не снимать в домах свои грязные сандалии. Кому-то доставалось за то, что он жарил при односельчанах вонючее мясо и поклонялся Христу, третий был нечист на руку, четвертый купил на рынке у китайца связку чеснока и, сдуру наевшись его, провонял всю деревню… Бывали случаи, когда разорившиеся крестьяне уходили целыми семьями в горы разбойничать, или какой-нибудь окончательно свихнувшийся ронин решался оставить мир и поселиться в одиноком шалаше посреди чистого поля или высоко в горах. Да мало ли за что еще могли выгнать из деревни. И если всех этих бедолаг затем называть колдунами и трястись от одного упоминания о них, тогда следует вообще сидеть дома и не высовываться.

Но разве это удел уважающих себя самураев?

Глава 5

Подарок с сюрпризом

Когда отряд оставил наконец замок и мертвую деревню, на наблюдательном пункте в горах произошло некоторое шевеление, которое, впрочем, было незаметно со стороны воинов Дзатаки. С каменной стены были сброшены сразу же несколько веревок, по которым с ловкостью обезьян спустились черные фигуры. Сначала четыре, затем еще шесть. Когда все оказались на земле, канаты были втянуты обратно.

– Вы думаете, они не раскроют нашего человека, – спросил молодой синоби идущего в шаге перед ним мужчину средних лет, который как раз в этот момент открыл взмокшее от пота лицо и теперь разматывал зацепившуюся за капюшон тряпицу.

– Они слепы и глухи. Я однажды целые сутки провел на женской половине замка одного даймё, и что же? Меня, совершенно чужого человека, там приняли за недавно поступившего стражника. Вот я и простоял целый день, а потом еще ночь как офицер стражи. – Он тихо рассмеялся. – Мой же брат так и вовсе, выполняя задание, умудрился провести трое суток в замке, прежде чем ему удалось подстеречь заказанного человека и убить его.

– Да, я слышал эту историю. – Молодой синоби ухмыльнулся в усы. Брат наставника был по-настоящему прославленным синоби, потому что был безоговорочно предан своему клану и мог, наверное, все. Однажды, получив задание прикончить какого-то придворного, он прокрался во внутренний садик и сразу же нырнул в пруд, устроившись под листьями лотосов и высунув на поверхность бамбуковую трубочку. Таким образом он просидел под водой около трех суток, позволяя себе лишь в ночное время выныривать и дышать обычным способом. Так он сидел до тех пор, пока к озеру не подошел придворный, которого следовало убить. Выскочив из воды, синоби зарубил кёгэ, после чего покинул место преступления.

Об этом подвиге уже много лет рассказывали детям синоби как о примере безукоризненного отношения к своему делу и безусловной преданности.

Быстро добравшись до замка, синоби рассредоточились по территории, подсчитывая нанесенный урон.

– Все идет по плану, – доложил через несколько минут тщательной проверки тощий жилистый синоби с маленьким коричневатым, похожим на лежалую тыкву лицом и злыми глазами сказочного злодея. – Как и планировалось, они понесли небольшие потери. Думаю, что это заставит их не усомниться в том, что они действительно одержали победу. – Он расплылся в довольной улыбке. – Вы были правы, наставник, Токугава Дзатаки действительно еще более предсказуем, нежели его братец Иэясу.

– Я не был бы настолько уверенным в происходящем. – Тот, кого называли наставником, расчесал длинными паучьими пальцами жидкие седые волосы, собрав их в пучок. – Вы уверены, что нашему агенту удалось проникнуть к ним? Что они не раскусят и не убьют его?

– По вашему приказанию мы подстрелили канонира Дзатаки, единственного человека в его отрядах, который реально мог разбираться в пушках, отменно стрелял сам и мог научить других. Теперь Дзатаки придется кем-то заменить канонира. А заменит он его не кем попало, а именно нашим человеком.

– Хорошо. Вы успокоили меня. – Наставник поднял с земли продолговатый камешек и какое-то время разглядывал его.

– Почему вы не отдали приказа пристрелить Дзатаки прямо здесь? Он был не менее открыт, чем другие дураки? – нарушил ход мыслей наставника Лежалая тыква. – Заказчик будет требовать скорейшего выполнения заказа. Зачем понадобилось оставлять здесь наших людей? Они все равно подсыпали отравы в колодец, ну, обнаружили бы в замке переодетые в наши одежды трупы крестьян, какая разница. – Он казался раздраженным.

– Будда Амида свидетель, Дзатаки – не самая сложная цель, не самое мудреное задание, которое мы когда-либо получали. Ерунда. Другое дело – орден «Змеи», который стоит за Дзатаки. Орден, который действует на нашей территории, а мы о нем ничего не знаем. Тебе не кажется это странным? А, Мертвый Кречет?

Услышав свое имя, синоби быстро обернулся, ища глазами чужих, но поскольку все было спокойно, пожал плечами.

– Мы не можем позволить столь могущественному ордену находиться на нашей земле, влияя на политику в стране, заменяя одного даймё другим, по своему усмотрению подкладывая наложниц и любовников в постели наших князей, с тем, чтобы затем контролировать их потомство. У меня есть сведения, и они подтверждаются другими кланами синоби, что орден способен присылать к нам людей из далекого будущего. Из времени других законов, других, не известных нам школ и способов убивать. Мы должны добраться до притаившихся в наших провинциях «змей», стиснуть их шеи и заставить отдать нам секреты или умереть. Убить Дзатаки – это слишком просто, вытрясти из Дзатаки имена других «змей», узнать, где их замок, где ставка, пленить руководство… да… эти задачи достойны того, чтобы положить за них и все наши жизни. А ты говоришь – убить Дзатаки…

Глава 6

Спасенная девочка

– Меня попросили рассказать что-нибудь о человеческой природе. Ну что я могу сказать нового о человеке, о котором уже давно все сказано. Настоятель «Храма Разводов» на Миуре почтенный Гёдзаку как-то рассказывал мне, что если сперва лицо человека рассечь мечом по диагонали, пописать на него и затем потоптаться плетеными сандалиями, с лица слезет кожа! Вот, собственно, и все, что я могу рассказать о человеческой природе.

Дзатаки кивнул секретарю, что на сегодня больше не нуждается в его услугах. Последнее время размеренная жизнь второго лица в государстве изменилась настолько, что и сам Ким-Дзатаки диву давался. Вроде хорошенькая маленькая девочка, может, даже слишком хорошенькая, слишком напуганная, слишком несчастная, а ради нее он готов забыть о государственных делах, о любимой жене, наложницах, забыть поесть или прогуляться перед сном, забыть о безопасности… С каждым днем грозный даймё привязывался к малышке все сильнее и сильнее, любил ее все крепче и крепче, так, словно спасенная им девочка была ему родной. Его плотью и кровью, его долгожданным ребенком, да что там ребенком, разве когда-нибудь он думал, что можно с такой силой любить детей? Разве когда-то, еще в теле князя Киямы, он нянчился так с сыном Умино? С любимым внуком Судатё? Возможно, потому что прежде он находил более важные занятия, нежели посидеть с ребенком.

Так или иначе, Дзатаки дни напролет проводил рядом с малышкой, то и дело вызывал к ней то придворного лекаря, проверить, все ли в порядке со здоровьем бывшей пленницы, то массажиста, а то и, позабыв о своем высоком положении в стране, сняв полотняную куртку, с нежностью заботливой няньки сам принимался разминать крохотное тельце маленькой чаровницы.

Он не знал и не ведал, кем была спасенная им девочка, да и по большому счету не хотел знать. Должно быть, малышка была украдена из семьи какого-нибудь даймё, но как узнать какого? Не будешь же рассылать гонцов по всем ханам Японии?

Хотя поначалу он действительно хотел поступить именно так, вернуть девочку родителям, но потом сама мысль расстаться с хорошеньким ребенком сделалась для старого князя невыносимой. Временами, смотря в лучистые глазки девчоночки, князь провинции Синано думал, что она вот-вот заговорит с ним. Так бывает, после перенесенных страданий человек нередко теряет дар речи. Для взрослого человека немудрено, а тут крохотная маленькая пичуга, которую оторвали от матери и, заколотив в ящике, оставили совсем одну…

При одной мысли о том, что Хаято мог не услышать плача и девочка осталась бы заживо погребенной в подземелье, сердце Кима-Дзатаки обливалось кровью.

Занятый малышкой, он совсем позабыл свои обычные дела и обязанности, сославшись на недомогание, почти перестал бывать при дворе сегуна, не интересовался делами в своих владениях, почти не встречался с «сыном». Странная магия маленькой девочки заставила Кима с головой уйти в ее выхаживание, позабыв даже о том, что сын настоящего Дзатаки, Хаято, приволок из замка синоби другую пленницу, сидящую там на цепи деву, которую из профилактических соображений Ким-Дзатаки поначалу даже распорядился убить.

Глава 7

Вылазка

– Ну, вот вроде и знак. – Толстомордый самурай по прозвищу Ядро ткнул плеткой в сторону надрубленной ветки. – Дальше, сотник, твоя воля, но коням неможно.

– Нельзя так нельзя. – Маленький, юркий и совсем не похожий на сотника Кадзума в голубой куртке и штанах, которые он специально одел, чтобы его форма не бросалась в глаза, ловко соскочил из седла. Спешились и остальные: степенно – Ядро и наперегонки – братья Кару. На этот раз Кару-старший уговорил сотника взять с собой недавно поступившего на службу братишку, ходившего пока в вакато и топчущего на ратной службе свои первые сандалии.

– Стало быть, сотник, за этим леском аккурат и стоит, – он сделал знак, отгоняющий нечистую силу, – домик ведьмаковый, – продолжал свои пояснения Ядро, важно оправляя одежду и со значением водя глазами. Все-таки ведьмак – это вам не безропотные крестьяне и даже не нищий, промышляющий разбоем на большой дороге ронин. Ведьмак опасен неизвестностью, потому как ни в жизнь не угадаешь, какой гадости от него ожидать. А посему святое правило: ведьмака либо не трожь, либо руби с одного удара. Чтобы «мама» сказать не успел, не то чтобы заклинание какое прошептать. Все зло у них в этих заклинаниях. Скажет недоброе слово – и сам ляжешь, и весь род твой до седьмого колена сухим деревом рухнет. А посему нельзя трогать ведьмака!

– Лесок небольшой, но надежный, до поры до времени схоронит, – стучал зубами Ядро. – Я потому и сказал, что нельзя на ведьмака целым отрядом идти, приметно больно. Отряд простор любит. Даже десяток господина Юкио не прошел бы, уж простите меня за смелость, Юкио-сан. Зато мы как мышки проскользнем. С той стороны – дома, поля крестьянские, обзор как на ладони, бей не робей, с этой – лесок. Редкий, но верный, тишком пройдем, авось ведьмино отродье и не приметит.

– Клацалками меньше лязгай, не ровен час, беду накличешь. – Выставил кулак Юкио. – А десяток, это я понимаю, отчего ты отговаривал сотника взять с собой мой десяток, небось, добычей, жадюга, делиться не хочешь. Все тебе одному загрести надо.

Кадзума неодобрительно покачал головой.

– Гляди, Ядро, что-нибудь недоброе почую, вообще доли лишу. – Он презрительно сплюнул и, оглядевшись, махнул рукой: мол, пошли.

– Коней привяжи, дубина, – послышался за спиной шепот старшего Кару.

Сотник не оборачиваясь шел через лес. За ним на кривых полусогнутых ногах семенил Ядро, чуть отстав, шли братья Кару, замыкал шествие десятник Юкио. Сотник чувствовал всех своих ребят кожей – с этими рубаками он попадал не в одну заварушку. Со всеми, кроме, разумеется, младшего Кару. Но зато достаточно воевал рядом с его отцом, да и старшего брата знал точно облупленного. Все они: Юкио, Ядро, старший Кару – были его побратимами, братьями по кровавой работенке, которую задавали самураям их князья.

Резкий крик Юкио да ругательства Ядра оборвали мысли сотника. Он обернулся и застыл, не в силах поверить в случившееся: побратимов не было. Там, где они шли, трава все еще была примятой, качались потревоженные ветки кустов. Но ребята пропали!

Тут невидимая петля дернула его за ногу и, шарахнув мордой о близстоящее дерево, подвесила между небом и землей.

Рядом висели, болтаясь из стороны в сторону, попавшиеся самураи, а из-за деревьев с пиками и мечами наперевес смотрели на них закутанные в черное синоби.

– Лес, он реденький, но верненький. Нам верный, – прокашлялся тот, кого местные крестьяне прозвали ведьмаком. Огромная черная борода его и спутанные длинные волосы доходили почти что до земли, делая его схожим с лесным духом, разбойничьи глазки хитро посверкивали из-под, по всей видимости, никогда не стриженной челки.

– Мы самураи Токугава-но Дзатаки, – на всякий случай представился Кадзума, продолжая раскачиваться из стороны в сторону, – мое имя Кадзума, я состою в должности сотника, это мои люди. Мы находимся на земле, принадлежащей нашему клану. Поэтому приказываю вам немедленно отпустить нас или будете иметь дело с дядей сегуна Хидэтада.

– Не отпустите – худо будет! – предупредил в свою очередь Юкио, злобно глядя в замотанные морды и пытаясь одновременно с этим дотянуться до ножа, который он перед поездкой специально закрепил на ноге ремнем, оба его меча выпали и теперь валялись на земле. – Совсем страх потеряли, что ли, нешто не видите – самураи перед вами, причем двое в звании офицеров. Да уже за то, что вы петлями лес обложили, вас всех следует истребить, чтобы и следа памяти не осталось.

– Оставить вас в живых было бы глупо, – ответил за колдуна один из замотанных. – Не отпускайте их, ваша милость, они сразу же донесут Дзатаки, что видели здесь синоби, и наш план будет раскрыт.

– Никто и не собирается отпускать этих красавчиков, – колдун почесал спрятанное под лохматой бородой брюхо, – вот только, боюсь я, что как бы мне сие ни было противно, а хоронить их придется в земле, потому как дым далеко виден. А бросить трупы здесь – накликать плохую болезнь. Да и кто-нибудь вполне отыскать может.

– В деревне Ицугару пять десятков наших воинов стоят, завтра сюда придут, за наши головы посчитаются, – крикнул Ядро. – Что они, по-вашему, раскопанной земли не приметят? Кострища не отыщут? Дыма не унюхают? Наши командиры не под забором найденные, не суками выкормленные, свою службу знают, враз вас всех поймают. А так, отпустили бы нас подобру, поздорову, а мы бы и сами сюда больше не сунулись, и другим сказали, что здесь все чисто. Разведка мы – неужто не ясно?!

– Посчитаются, коли отыщут. – Ведьмак поднял руки и зашептал что-то, глядя на самураев.

Десятник собрал последние силы, извернулся в воздухе, выхватил нож, метнул его в черную бороду. Ведьмак охнул и, удивленно уставившись в торчащую из плеча рукоять ножа, закончил заклинание.

Огненный обруч сжал голову злосчастного Юкио, рядом с ним вопили от боли остальные самураи, неведомо откуда взявшийся ветер закружил подвешенных людей, срывая их с мест и разрывая на мелкие части, так что вскоре, когда буря стихла, над поляной одиноко болтались в воздухе утратившие свою добычу петли, с которых все еще стекала горячая, густая кровь.

Глава 8

Мико

– Самурай обязан следить за чистотой своей одежды, за своим оружием, за своей самурайской прической. Это скажет вам каждый. Тем не менее, к сожалению, не каждый самурай выполняет эти нехитрые правила. Это происходит из-за того, что самураи не всегда задумываются над тем, почему они должны поступать так и не иначе, и считают чистоту и опрятность излишними. Многие так и вовсе принимают за правило, что если самурай не смывает кровь кровью – это дурной признак. Считаю своим долгом дать необходимые по данному поводу разъяснения, дабы пролить свет на этот вопрос в наиважнейшем деле воспитания юношества. Итак, путь самурая – смерть. Самурай должен постоянно думать о смерти. Мысли о смерти помогают очистить разум и избавить душу от всего мелкого, суетного и незначительного. Смерть может застать самурая в любой момент, так что он даже не успеет осознать, что умер. Смерть придет тогда, когда посчитает это удобным для себя, но самурай должен быть готов встретить ее в любое время.

После того как смерть заберет к себе душу человека, он не сможет сделать уже больше ни одного движения. Не сможет умыть лицо, пригладить прическу или оправить пояс. А значит, враги застанут его в таком виде, в каком застигнет его смерть. И если при этом самурай будет готов ко встрече со смертью, если его лоб будет гладко выбрит и самурайский пучок будет сделан со всем искусством – это произведет приятное впечатление на врагов. Если же самурай в момент смерти будет грязен телом, не побрит и неопрятен – это произведет наихудшее впечатление на врагов и заставит его соратников и родственников краснеть.

Только что, буквально перед началом ежедневной диктовки, когда Ким сидел в садике и собирался с мыслями, к нему подбежал один из его самураев стражи и, пробормотав извинения, – все знали, что в такие часы даймё лучше не волновать и не сбивать с мысли, – сообщил, что вот уже несколько дней как из замка пропали сотник Кадзума, десятник Юкио и с ними еще три самурая, все на лошадях и, разумеется, при оружии.

Происшествие было настолько странным, что начальник стражи поначалу решил не придавать произошедшему значения. Виданное ли дело, чтобы в мирное время пропадали самураи, да еще и не простые самураи, а офицеры… на войне другое дело, на войне их могли бы убить, могли сманить на сторону посулами высоких должностей и прочими благами, но в мирное время… в мирное время, когда народ умирает не так чтобы и часто, и свободных мест в войске просто нет.

Решив, что самураи просто пьют где-нибудь в деревне, начальник стражи решил не предавать дело огласке и ждал, когда же Кадзума даст о себе знать. Никто не знал, сколько у самураев могло быть с собой денег, а значит, было сложно и предположить, сколько времени те будут пьянствовать.

Но прошли все мыслимые и немыслимые сроки, а от ребят не было никаких вестей. И это если учесть, что Кадзума и Юкио – боевые командиры, прекрасно понимающие, что такое вовремя не вернуться в ставку и не дать о себе знать.

Прошло порядочно времени, прежде чем начальник стражи решился доложить об исчезновении самураев даймё, но тот был занят мыслями о новой главе своей книги и тут же позабыл о пропавших самураях, погрузившись в пучины высокой литературы.

Ким-Дзатаки закончил диктовку и с благосклонностью поглядел на молча сидящего на подушке Хаято. На этот раз «сын» попросил разрешения присутствовать во время написания очередной главы книги наставлений, чем порадовал старого даймё, наполнив его сердце благостностью. Ему отчего-то нравился этот мальчишка, который должен был со временем занять его место. Понравился с первого дня, когда он, уже будучи в теле Дзатаки, вдруг открыл для себя, что, оказывается, у настоящего Дзатаки, кроме дочери от Осибы, имеется сын. Ребенок не от жены и даже не от наложницы, а от вдовы старосты одной маленькой горной деревеньки, куда даймё нет-нет и заглядывал.

Должно быть, сначала грозный Дзатаки опасался признаваться в рождении сына из-за того, что ребенка могли взять в заложники, чем связали бы ему руки. Потом последовал брак с бывшей наложницей Тайку госпожой Осибой, от которой он ждал законного наследника. Так что парень долгое время оставался в глуши, забытый родным отцом.

Дзатаки так истово стремился быть рядом со своей прекрасной женой, так мечтал, что в один из дней она подарит ему сына, что повелел своим приближенным забыть о первенце. Так что о том, что, вселившись в тело князя провинции Синано, он стал еще и отцом двоих детей, Ким-Дзатаки узнал, можно сказать, случайно, когда однажды во время охоты к нему в шатер вошел один из его ближайших друзей, разумеется, имеется в виду друзей прежнего Дзатаки, и, попросив прощения за невольное нарушение приказа, сообщил, что женщина, которую даймё обычно посещал, находясь в этих местах, уже несколько месяцев как умерла, и теперь сын Дзатаки вынужден голодать.

Задав несколько наводящих вопросов и убедившись в том, что старый служака говорит правду, Ким-Дзатаки велел немедленно доставить к себе в шатер мальчика, и когда старый воин привез грязного, чумазого и тощего, точно скелет, Хаято, на душе Кима потеплело.

Несмотря на то что сын настоящего Дзатаки воспитывался среди крестьян, он был вежлив и приветлив, имел прямую спину и честный взгляд, достойные самурая, а не боявшегося всего на свете крестьянина. Кроме того, он был разительно похож на своего отца.

Через четыре года после появления в замке Хаято Ким был вынужден расстаться с другим ребенком, если, конечно, так можно было назвать воина ордена «Змеи», воина-десантника, затем ставшего врачом, побывавшего на нескольких войнах в XX и XXI веках и теперь по ошибке вселившегося в тело малого ребенка, которого Ким обнаружил в одной самурайской семье и от греха забрал с собой, женившись на его «матери» и для порядка усыновив парня.

Мико, как звали десантника Пехова в Японии, был во всех отношениях отличным парнем. Он быстро учил язык, радуясь своим новым, пока еще не пропитым и не изгаженным наркотой мозгам. С ним Ким всегда мог поговорить по-русски, вспомнить дом, Питер, прохладное пиво, бывший «Сайгон», «Крысу», «Эльфа»!..

Под руководством новоявленного отчима Павел Пехов, или Мико, осваивал сложные техники владения самурайским мечом и самостоятельно конструировал взрывные механизмы, доводя своими экспериментами и опытами предоставляющего ему свою лабораторию добрейшего доктора Кобояси-сан до шока и нервного тика.

Сам же Ким только и мог что отмахиваться, когда кто-то из родственников или друзей начинал пенять князю на то, что тот слишком рано принялся за обучение пасынка. По правилам обучения детей в самурайских семьях, эти занятия следовало начинать где-нибудь лет с двенадцати, когда тело ребенка окрепнет и он сможет удерживать в руке меч. На это Дзатаки только отшучивался, что, должно быть, дух легендарного воина Сусаноо-но Микото вселился в его воспитанника, который с утра до вечера выполнял замысловатые упражнения, ругаясь на непонятном языке, когда его толстенькая задница вдруг перевешивала по-детски пухленькое и коротенькое тельце бывшего десантника. В общем, с Павлом, или Мико, было не скучно, и Ким чувствовал себя почти счастливым человеком. Ко всему прочему «его мать» Садзуко, которую Ким любил и уважал, происходила из известной, но обедневшей самурайской семьи, и в рекордно короткие сроки освоилась с новой для себя ролью фактической княгини провинции Синано. При всей любви к Садзуко Ким не мог сделать ее своей законной женой, так как числился мужем Осибы, тем не менее, он называл Садзуко не иначе как женой.

Мико исполнилось шесть лет, когда в их жизни появился сын настоящего Дзатаки – Хаято. И тут начались первые трудности: и прежде кому-то из гостей или слуг казалось странным, что Дзатаки ни разу не отшлепал непокорного и серьезного не по годам пасынка, который никому не позволял обнимать и целовать себя. Всегда мылся самостоятельно, запрещая служанкам приближаться к своей особе, питаясь мясом и то и дело прикладываясь к отцовской выпивке. Мало того, быстро пьянея после сравнительно небольшой порции саке, Мико вдруг начинал орать, что его окружают одни только педофилы, от которых он вынужден прятаться, постоянно держа ухо востро. А то мог вдруг при слугах и гостях перейти на русский, так что у Кима невольно руки чесались выпороть зарвавшегося молокососа, но в последний момент его останавливал весьма серьезный послужной список Пехова на войне плюс особые заслуги перед орденом, с которыми Ким не мог не считаться. Кроме того, он прекрасно понимал, что подобные воспитательные меры могли повлечь за собой ответную месть со стороны бывшего десантника и хирурга, для которого перерезать горло отчиму было столь же ненапряжно, как ущипнуть за грудь его наложницу.

Когда тело Мико достигло шести лет и в замке появился Хаято, Ким понял, что Пехову теперь придется несладко, так как сын Дзатаки мог невольно проникнуть в тайну. Еще больше Ким опасался, как бы злобному, частенько видящему во сне Афган и вскакивающему посреди ночи из-за приснившегося ужаса Мико не пришло в голову заколоть мешавшего ему Хаято. Но тут неожиданно сам Пехов попросил отпустить его в новую жизнь.

Это было немного странно, потому что парню на тот момент едва исполнилось семь лет, а в таком возрасте, как известно, дети еще не начинают вести самостоятельную жизнь. Впрочем, десантнику Пехову, судя по его словам и свидетельству куратора ордена – в прошлой жизни они были знакомы, было за сорок…

Но это не мешало ему.

– Паша достаточно уже окреп для того, чтобы войти в штат сегуна и выполнить новую, возложенную на него орденом миссию, – сообщил как-то куратор, с уважением поглядывая в суровое лицо семилетнего воина.

– Да как же это? Где видано? – всплеснул руками Ким. – Да его же первый попавшийся разбойник голыми руками…

– Голыми не голыми… посмотрим, – мрачно улыбнулся Мико, покручивая в руке нож.

– Через год Хидэтада будет просить тебя прислать в его ставку заложника {2}. Конечно, он будет думать, что ты пришлешь Хаято, но…

– Короче, выпишешь мне подорожные, а там я разведу как-нибудь сегуна на то, что он возьмет меня в свою личную охрану. Главное, не дрейфь, папаша, и изображай из себя полного лоха. А будут удивляться, прикинешься ветошью, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю… какая разница, какой сын.

– Если ты произведешь должное впечатление на сегуна, господину Дзатаки не придется краснеть, принимая тебя обратно, – пришел на помощь Киму куратор. – В случае же провала, – он вздохнул, – не думаю, что тебя, Паша, приговорят к отсечению головы. Все же приемный сын даймё, родственник и все такое… Хотя смотря за что. – Его лицо на секунду омрачилось, но тут же он дружески похлопал Мико по тщедушному плечику. – Всем будет лучше, Паша, если ты останешься в ставке.

– Будь спок, сенсей[11], я не подведу.

Так амбициозный бывший десантник и хирург покинул замок Дзатаки, после чего, как это водится среди служивых, практически не давал о себе знать, полагая, что если с ним что-нибудь случится, «отчиму» по-любому передадут эту скорбную весть.

Сам же он не любил писать, кроме того, опасался шпионов. Так что общение благополучно закончилось.

Знакомство с маленьким Хаято – когда Ким только нашел его, парню было десять лет – доставило даймё радость, и он сразу же принял решение исправить то, что успел испортить его предшественник, а именно забрал парня в свой замок и, несмотря на вопли Осибы, которая хоть и не жила в замке, но все еще считалась его супругой, признал его своим законным наследником.

Мальчик учился читать и писать, неустанно тренировался с мечом, но самое главное, он, казалось, не боялся вообще ничего. Так, он без страха мог войти в клетку с диким зверем или оседлать норовистого коня, к которому опасались подойти даже опытные наездники.

Без колебания он подпалил фитиль новой, только что привезенной Дзатаки из Эдо пушки, мог подолгу оставаться под водой. Его мало интересовал ходивший у Дзатаки в любимчиках Мико, а на самом деле уже давно и без зазрения совести оккупировавший замок и прилегающие к нему владения.

Имя Хаято произошло от слово «хаяку» – быстрее. И парень вполне соответствовал этому слову. Он старался все делать быстро, не тратя время на раздумья, и иногда просто поражал своей необузданной храбростью, скоростью и живучестью. В общем, что и говорить, повезло Дзатаки с наследником.

В присутствии Хаято Ким острее осознавал, как не хватает ему общения со своим родным и любимым сыном Умино, с которым он не имел уже несколько лет никакого контакта.

Хотя кто сказал, отчего второе лицо в государстве не может призвать к себе на службу сына покойного Кияма Укон-но Оданага, господина Хиго, Сацумы и Осуми, из династии Фудзимото, состоящего ныне при торговом ведомстве, курируемом Арекусу Грюку. Тоже не самый лучший покровитель, если разобраться. Хотя когда здесь запахнет жареным, именно Арекусу, или Алекс, сможет реально вытянуть парня из неприятностей.

Еще в Питере Ким внимательно изучал эпоху предполагаемого внедрения и знал, что кормчий Адамс, чье место занял ныне Алекс Глюк, был фаворитом Токугава-но Иэясу, его же – Золотого Варвара, как нередко называли Ала за глаза, сын Иэясу Хидэтада на дух не переносил, не позволяя бывшему фавориту не только реализовывать его смелые проекты, но и всячески затирал по службе.

С другой стороны, находиться ближе к торговому ведомству было выгодно уже потому, что Ким ожидал знаменитого восстания христиан на Симабара в 1637–1638 годах, после которого христиан в Японии не останется, будет закрыта торговля с заморскими державами, запрещен выезд японцев за территории, принадлежащие Японии, и въезд тех, кто на тот момент времени окажется за границей. А следовательно, сыну с семьей, кровь из носу, необходимо сбежать до этих милых событий.

Бежать на законных основаниях: стать послом в Испании или Франции – не побег, а государственная необходимость. И пусть потом Умино плачется, что не может вернуться домой. Что ждет его в Японии, кроме казни? Пусть лучше будет живым эмигрантом, чем мертвым патриотом.

Глава 9

Пленница

– Как же я люблю все таинственное! Непонятное! Запутанное! – Хаято довольно потирал руки, направляясь в темницу, где за железной решеткой томилась одержимая бесом дева. Ее руки и ноги по-прежнему стягивали кандалы и цепи, но они не удерживали деву от желания скалиться и рычать на своих новых хозяев.

– Как полагаете, Хаято-сан, отчего синоби держали эту чертовку в пещере? – Стараясь выглядеть беззаботным, тронул его плечо оруженосец Тёсики.

– Должно быть, чтобы не уничтожила их замок в одиночку, брат! – рассмеялся Хаято, довольный шуткой. – Посмотри на ее глаза. – Он ткнул между прутьев клетки рукояткой хлыстика, намереваясь вызвать реакцию девки, но та лишь чуть отстранилась, враждебно клацая зубами.

– Вот это да! Вы видели! – взорвался Тёсики. – Да для того, чтобы укротить ее, нам потребуется вызвать сюда лучшего дрессировщика из Киото! Я слышал о таком. Без него никак.

– Всех дрессировщиков, чтобы она уничтожила их до единого. – Хаято был доволен приобретением. – Ерунда, какие дрессировщики, сам справлюсь, помнишь, как я в девять лет заперся в клетке с отцовским медведем?

Тёсики кивнул.

– Тут самое главное найти к ней подход, а для этого нам понадобится кто-то, кто сумеет ответить нам на вопросы: Кто эта девка? С какой стати ее держали на цепи? Одержимая она или просто злющая? Сейчас мы ничего не знаем и поэтому боимся.

– Я слышал, что самые бешеные, страшно одержимые суки как раз рожают необыкновенно сильных воинов, потому что многие из них сожительствуют с духами и богами, поэтому их ловят, сажают на цепь и затем получают лучших воинов. Говорят, знаменитый ронин Кавара был как раз рожден такой женщиной. Князь Асано держал ее в клетке десять лет, кормя только сырым мясом, никогда не давая помыться и заставляя своих воинов, кто посмелее, овладевать ею.

– Как они не боялись? – Хаято с сомнением уставился на беснующуюся в клетке девку. Ведь такая и детородный орган оторвет, и глотку перегрызет за милую душу. Или, возможно, та была не столь свирепа, как наша.

– Свирепа, свирепа, говорят, от ее рыка рушились горы и кони из княжьей конюшни разбегались, вот какая она была злющая. А ежели вы беспокоитесь относительно того, как с такой женщиной ложиться, то тут все просто. – Тёсики раскраснелся от возбуждения, его глаза бегали, ладони и лоб взмокли, отчего юный самурай был вынужден постоянно утирать лицо рукавом. – Делается это так: на запястья девки надевают железные браслеты, от которых идут цепи, такие же крепятся на лодыжках. – Он показал на себе, задрав вверх ногу с новой сандалией. – Вот сюда, тоже на цепях, затем цепи разводятся в стороны, продеваются с двух сторон клетки. Их берут в руки четыре сильных и выносливых самурая. По команде они начинают тащить свои цепи в разные стороны, так что руки и ноги девки, понятное дело, так же раздвигаются. В таком положении она не может уже ничего сделать, и тогда пятый самурай, заручившись поддержкой Будды, идет в клетку и делает свое дело. Ух.

– Да уж ух. – Хаято облизал пересохшие губы.

– Хотя я думаю, что нужен еще шестой самурай, который бы держал ей голову, потому как головой завсегда тоже можно нанести удар.

Приятели помолчали.

– Отец говорил, что два раза она беременела таким образом и всякий раз успевала съедать своих детей сразу же после того, как те появлялись на свет. Поэтому, когда дикарка родила третьего ребенка, ее сразу же убили стрелой, а ребенка отсекли от пуповины, обтерли и передали кормилице. А вообще вполне обычное дело, если разобраться, синоби так завсегда подобным образом действовали.

– Десять лет на цепи… – Хаято брезгливо повел плечами. – Представляешь, как она воняла?

Глава 10

Брат Иероним и заговорщики

В тот же день Ал написал письма жене Фудзико и дочери Гендзико, обещая обеим приехать в самом скором времени. И та и другая знали, что отец занят архиважным делом, от решения которого будет зависеть – жить им или умереть. Обе ждали, стараясь не показывать вида соседям и слугам, обе были готовы в любой момент тронуться с места, спасая дорогих им людей. Гендзико – убедить мужа Умино из рода Фудзимото и его троих детей от первой жены в необходимости слушаться, Фудзико – сына Минору с супругой, в отсутствие отца управляющего делами в замке и деревнях, и дочь Марико. Последнее было проблематично, так как девушка была давно просватана за молодого самурая вассала даймё Терадзава Хиротака правителя Нагасаки, а значит, формально принадлежала будущему мужу, который мог взбрыкнуть и никуда не ехать. Расторгнуть же помолвку было рискованно, так как двадцатичетырехлетняя Марико и так засиделась в девках. И откажи Ал жениху, о добродетели девушки могли пойти слухи. Кроме того, Ал видел, что взбалмошной, вечно носящейся с оружием и тренирующейся дни напролет с мечом Марико все одно не найти для себя другого столь покладистого или настолько неразумного мужчину, согласившегося терпеть отвратительный характер и полное отсутствие хороших манер невесты.

Отчего же Алу потребовалась такая спешка? На самом деле он и сам не понимал толком, что следует предпринимать, выказывая перед домашними чудеса решительности и способности держать себя в руках, а на самом деле умирая от неизвестности и необходимости решиться хотя бы на что-то.

История тем и хороша, что, изучая порядок произошедших событий, всегда можно проследить за их переплетением и найти верную дорогу. То есть эта формула выживания была популярна среди адептов ордена «Змеи», которые сначала изучали историю где-нибудь в грядущих веках, а затем отправлялись в далекое прошлое, где благодаря все тем же знаниям становились провидцами, полководцами и героями «своего» времени.

Единственное, кураторы ордена настаивали на необходимости не мешать ходу истории, и каждый засланный в прошлое агент клялся и божился, что не станет передвигать даже мертвого камня, если будет знать, что за этим небольшим отклонением от заданного сценария изменится будущее. Но на практике все получалось по-другому.

Так, выяснив от Кима о том, что в 1637 году в местечке Симабара поднимется крупнейшее в истории страны христианское восстание, которое унесет многие тысячи человеческих жизней, Ал стремился только к одному – успеть вывезти из страны семью задолго до грандиозного шухера. Потому как, если ордену «Змеи» массовое убийство японских христиан было на руку (как-никак после этого двести лет в Стране восходящего солнца не будет никаких заметных войн, и Япония наконец отдохнет от междоусобиц), да и привыкшие к постоянным убийствам японцы во все времена успокаивали себя тем, что бабы нарожают столько воинов, сколько будет нужно сегуну или императору, он – человек XXI века – не собирался жертвовать ради этой блестящей цели никем из своих близких или друзей. А по всему выходило, что вышедшая замуж за сына Кима (в те времена его называли даймё Кияма) и ставшая через этот брак христианкой Гендзико должна будет пасть жертвой религиозных войн одной из первых.

Восстание должно было произойти на острове Симабара, что недалеко от Нагасаки. Поэтому теперь под удар попадала и вторая дочь Марико, так как ее супруг вместе со своим кланом буквально на следующий день после помолвки присягнул на верность тамошнему даймё, чем разрушил планы Ала спрятать дочку где-нибудь на Хоккайдо, откуда родом и происходил Дзете.

Вот ведь незадача, согласно историческому материалу, восстание должно было начаться 17 декабря 1637 года, то есть через десять лет. Сначала во владениях даймё Мацукура Сигехару на Кюсю, а затем перекинуться на острова Амакуса.

Ал знал обо всем этом уже несколько лет и до сих пор не сделал ничего: ни чтобы вытащить из Японии свою семью, ни чтобы отыскать будущего предводителя восстания. Согласно немногим уцелевшим документам, парня звали Амакуса Сиро или Масуда Токисада – японцев вообще рисом не корми, дай поменять имя. Так, проклятого парня, которому к началу восстания будет всего-то шестнадцать, можно и нужно искать еще и под христианским именем Джером или Иероним.

Теоретически воспитанный при совке на примерах героев революции и Великой Отечественной войны, Ал понимал, что восстание нужно и весьма своевременно. Что христиан не просто притесняют, а планомерно и сознательно доводят до того, чтобы они либо восстали, либо превратились в безропотных скотов. С них брали больше налогов, чем с буддистов, им запрещали проживать в определенных городах, целые провинции в один день возвращались к подножью буддийских святынь, и все несогласные отречься последователи Христа приговаривались к незамедлительному уничтожению.

В таких условиях и должен был возникнуть брат Иероним. Возникнуть для того, чтобы поднять двадцать три тысячи крестьян и ронинов вместе с их женами и семьями, для того, чтобы привести всех их к неизбежной погибели, кого на поле боя или во время защиты крепости, кого – к отсечению головы за участие в бунте.

Ал понимал, что христиане на Симабара восстанут не просто так, не взбесившись с жиру, какой уж тут жир. Они поднимутся на защиту своей жизни и чести, но не принимал этого всей душой, заранее содрогаясь при одной только мысли о безвинно убиенных. Поэтому, вопреки собственным правилам, он давно уже поклялся отыскать проклятого Амакуса Сиро, Масуда Токисада, Джерома, Иеронима, или как еще он пожелает назваться, и убить, пока тот не наделал дел.

Сейчас этому лидеру-недоноску должно было едва стукнуть шесть лет. Мысль убить ребенка противно скребла по сердцу Ала, но что значит смерть одного-единственного малыша в сравнении с двадцатью тремя тысячами восставших? Добавьте к этому три тысячи самураев из Нагасаки, которые будут направлены на подавление восстания 27 декабря 1637 года. От них останется не более двухсот человек. Затем после сражения, произошедшего 3 января 1638 года, когда воины токугавского сегуната одержат первую победу, сложат головы еще три тысячи восставших. Уже как минимум 5800 погибших, не считая воинов сегуната, погибших 3 января, их число замалчивается историками.

Дальше восставшие будут прогнаны до Симабара, где с ходу осадят и возьмут замок Хара, ставший последним оплотом повстанцев.

Сегун соберет войско пятисот самураев, почти все, что у него на тот момент оставались в резерве синоби, добавит туда восемьсот самураев из Омура, и все вместе они пойдут, подняв над головами знамена сегуната, главным из которых был белый хата-дзируси {3} самого первого сегуна бокуфу Токугава Иэясу, доставшийся ему от отца, с девизом буддийской секты «Чистой земли», гласившим: «Отвлекаясь от земной юдоли, радостно вступаем на праведный путь, ведущий в Чистую Землю».

Воспользовавшись снятыми с голландских кораблей пушками, они начнут осаду крепости, заключив его в плотное кольцо. Маневр будет успешно проделан 2 февраля, а третьего шестнадцатилетний молокосос пойдет со своими людьми на вылазку и умудрится уничтожить две тысячи самураев.

10 марта к крепости Хара пробьется подкрепление, благодаря чему число самоубийц достигнет 30 тысяч, против которых будет послана армия в 200 тысяч самураев. 12 апреля состоится решающий штурм крепости, в результате которого воины сегуната захватят внешний периметр обороны противника. И через три дня все будет кончено. В результате штурма погибнет 10 тысяч воинов сёгуната и затем обезглавлено более 37 тысяч восставших, включая женщин и детей.

Возможно, читая подобный материал дома, в XXI веке, Ал мог бы отнестись к теме чисто философски, или, точнее, пофигистски, ему-то что, все давно прошло и быльем поросло. Но живя в XVII веке, за каких-нибудь десять лет до кровавых разборок, когда произошедшие в Симабара события каким-то диковинным образом должны были выползти из прошлого и угнездиться в будущем… Не в чьем-нибудь, а именно в его будущем. В будущем его семьи… нет, чего-чего, а такого будущего он не желал ни для себя, ни тем более для своих близких.

Поэтому Ал упорно колесил по стране, до боли в глазах вчитывался в реестры самурайских родов, стремясь отыскать проклятого народного вожака Иеронима и прикончить его.

Потому что если не убить Амакуса Сиро, то всем придется драпать. А вот удастся ли в сложившихся условиях забрать всех и не понести ни малейших потерь?..

На самом деле, без сомнения, революция была нужна и необходима, и где-то в душе он не мог согласиться с тем, что недостойно терпеть издевательства и гонения, но… опять эти но. Выросший в стране, в которой именно революция натворила таких дел, поломала человеческие судьбы и отнесла саму страну на несколько веков назад, ввергнув ее в состояние рабства…

Поэтому, при всем признании нужности и своевременности революционных действий, Ал страстно ненавидел подобный выход из положения. И предпочитал если не остановить кровавые события, то по крайней мере находиться от них по возможности подальше.

Глава 11

Советник Ёся, или раб среди баб

Из-за того что Дзатаки последнее время был постоянно занят спасенной девочкой, его наследник Хаято был вынужден бродить по замку, не зная, с кем можно проконсультироваться относительно своей пленницы. Действительно ли это одержимая бесами женщина, которую синоби держали в пещере, желая получить от нее не менее одержимое дитя, сошедшая с ума пленница, или… Парень буквально сбился с ног, то просыпаясь посреди ночи от мысли, что чудовище порвало цепи, то вдруг вспоминая, что работающие при зверинце самураи вполне могли забыть попоить одержимую. Да и как ее напоить, когда она не видит и не слышит ничего и никого вокруг себя. Разве что башкой сунуть в бадью с водой. Но только как перед этим убедить ее не разбивать эту самую бадью? Как вложить в ее рот хотя бы крошку хлеба? Кусочек мяса или рыбы?

Первые три дня чудовищная женщина билась в цепях и днем и ночью, рыча и вопя изо всех сил, так что наблюдающий за ней некоторое время по поручению Дзатаки Тёси-сан был вынужден засовывать в уши паклю, а стражники ходили мрачные, моля у кармы только одного, чтобы господин или его сын как можно скорее отдали приказ покончить с проклятой ведьмой.

Подозревая, что они могут ослушаться и под каким-нибудь предлогом разобраться с пленницей, Хаято зачастил в зверинец.

На следующий день, после того как дикая дева была помещена в клетку, самураи, семьи которых располагались в замке над зверинцем, запросили разрешение переселиться в городские дома, где они были готовы снять жилье на собственные деньги, лишь бы только не слышать душераздирающие вопли. Через два дня после ее заселения в клетку в зверинце перебесились все животные, так что двух белых волков пришлось пристрелить, а остальных животных спешно перевозить в помещение бывшей казармы, сделанной в стиле нагая[12].

Через три дня непрекращающегося буйства и ора девка вдруг сникла, прежде громовой голос охрип, да и сама она перестала взывать к злобным духам мести, а, упав на подстилку, забилась в угол, где и валялась, слабо порыкивая на проходящих мимо клетки служителей и то и дело являющегося проведать ее Хаято.

Через пять дней наследник провинции Синано понял, что с девкой что-то не так. По ее телу то и дело проходили заметные судороги, а зрачки то расширялись, так что глаза казались совершенно черными, то сужались, становясь не более глазка самой мелкой речной рыбки. Лесная дева стонала или слабо порыкивала, точно смертельно раненный и теперь умирающий хищник.

Не зная что предпринять, Хаято обратился наконец к Арекусу Грюку, гостившему в это время у Дзатаки. Грюку-сан в последние десять лет отчего-то ходил в друзьях у Дзатаки, а стало быть, юному Хаято было незазорно попросить совета у столь бывалого человека.

Выслушав Хаято с вниманием, Алекс изъявил желание посмотреть на спасенную пленницу и даже пытался поговорить с ней, обращаясь к девушке на разных, не ведомых юноше языках, но потерпел в этом деле фиаско и был вынужден предложить наследнику Дзатаки послать гонца в христианскую женскую общину «Девы Марии скорбящей», где, по его словам, жил, исполняя всякую хозяйственную надобность, некогда служащий в отряде Ода Нобунага старый Иэёси-сан.

Когда-то славный Иэёси-сан считался первым человеком в общении с синоби. Должность советника по переговорам с синоби он получил в наследство от отца, пользующегося уважением в самых известных кланах синоби и отправившего маленького Иэёси, которого все называли не иначе как Ёся-сян, на воспитание в один из кланов синоби. Где он хоть и не освоил Нин-дзюцу, так как воинские искусства синоби считались секретными, но зато получил наиболее полное представление об укладе жизни кланов невидимок.

Если бы Нобунага не покончил с собой, о… тогда Ёся-сан стал бы действительно большим человеком, получив пост не менее министра. С гибелью же сюзерена непутевого Иэёси, не умеющего даже толком держать в руках меча, быстро отстранили от дел, да и прогнали взашей.

Какое-то время он жил в съемном доме в Киото, периодически посещая место, где свел счеты с жизнью Ода, но нельзя же вечно только проживать деньги, ничего не зарабатывая при этом.

Наверное, следовало жениться и обзавестись семьей, но господин Иэёси, или Ёся, даже в юности женщинам не нравился. И, решись он жениться, будучи особой, приближенной к самому Ода-сан, его невестой могла бы стать девушка из самурайского рода. Теперь же, прожив последние деньги, он уже не мог рассчитывать ни на купеческую дочку, ни даже на хорошенькую крестьяночку. Что же до девок эта[13], то от такого счастья храни Будда всякого честного человека.

Вот так и получилось, что Ёся-сан, не имея денег нанять сваху, был вынужден полагаться только на себя самого, то есть рассчитывать на успех ему было сложновато. Мешковатый, не умеющий поддержать разговор, он не производил впечатления желающего найти себе супругу самурая.

Что же до женщин, да, они могли, конечно, нежно поговорить с ним, так что размякший Ёся уже начинал строить смелые планы, но все, как правило, заканчивалось просьбой подправить разбухшие от дождя седзи или пожертвовать несколько монет на храм. Впрочем, Ёся не оставлял попыток найти себе наконец-то какую-нибудь ядреную молодку, выполняя за вдовушек любую работу, наполняя бочки водой или помогая возделывать садик у дома. Бывший самурай Ода Нобунага мог с завидной легкостью подковать коня или починить паланкин, разобраться с секретным китайским ларцом или стянуть нитки расползшегося на солнце шелкового кимоно, да так, что было почти незаметно.

Если бы у Иэёси-сан было чуть больше денег, он мог бы завести себе недорогую содержанку, с которой и дожил бы до глубокой старости, но он не знал, где можно найти такую женщину, продолжая стучаться в дома к вдовушкам и старым девам и выполнять любые их поручения в надежде, что когда-нибудь одна из них смилостивится над работящим и незлобным человеком и возьмет к себе в дом на полное довольствие. Впрочем, несмотря на всю свою буйную деятельность в плане ремонта и иной помощи по хозяйству, в солидные сорок лет у Ёси-сан так и не было женщины.

Когда-то в юности он еще мечтал о семье и детях, о том, как он встретит однажды симпатичную девушку и… Но время шло, а он был один. Потом поиски невесты как-то сами собой прекратились, как исчезает пустое желание или несбывшийся сон. Иэёси-сан успокоился и смирился с реальностью.

Так бы, наверное, тихо и безмятежно и текла жизнь Иэёси-сан, если бы однажды хозяин домика, который долгие годы снимал бедолага, не выгнал его за злостную неуплату.

Так Иэёси-сан оказался без работы, выброшенный в мир, о котором, как выяснилось, он почти ничего не знал. Он не мог наняться к кому-нибудь самураем, так как почти никогда не держал в руках меча, а кому нужны такие самураи? Кроме того, он был ронином покончившего с собой Ода, самураем, потерявшим хозяина – потерявшим честь. И если другие сделавшиеся ронинами самураи из кожи вон лезли, чтобы произвести впечатление на своих будущих хозяев, выказывая чудеса силы, ловкости, способность организовать слуг или в считаные часы пересчитать хранящееся на складах добро, он потратил долгие года невесть на что.

Сунувшись в лавки, где он прежде покупал себе еду и одежду, в надежде найти там какую-нибудь работу, Иэёси-сан был вынужден констатировать, что, оказывается, мягкотелые, привыкшие спать до полудня увальни никому не нужны. А после того как он перестал делать заказы, на него вообще начали смотреть, будто бы он и не человек, а какие-то отбросы. Но именно с этого момента и начались приключения Иэёси-сан.

Намаявшись с поиском работы, Иэёси обнищал до последней степени, запил и хотел уже покончить с собой, бросившись в колодец, как вдруг судьба сжалилась над ним, послав спасение в лице очаровательной особы возраста спелой сливы.

В тот день пьяный Ёся забрел в чьи-то ворота да и уснул на пороге, загородив кривыми волосатыми ногами проход. Так что несколько часов через него просто перешагивали идущие по своим делам люди.

– Вот скотина, нализался! – услышал над собой Иэёси-сан и попытался сесть.

– Извините, – промямлил он и посмотрел на обозвавшую его скотиной женщину. Но увидел только шелковую оранжевую хламиду монахини, волнующе раскачивающуюся прямо перед его лицом.

– Ну, чего уставился, пьяница? – ехидно поинтересовались сверху.

– Думаю, – ответил Ёся, которому было уже все равно, какое сложилось мнение о его поведении у злобной женщины. Со своего места он ясно видел, что на улице проливной дождь, а у него не было с собой ни зонта, ни самой плохонькой накидки, в то время как пока еще он находился если не в самом доме, то под удобным козырьком, расположенным над входом во двор, и здесь было вполне тепло и сухо, а откуда-то даже приятно тянуло рыбным супом. При мысли о еде живот Иэёси-сан призывно заурчал, а рот наполнился слюной.

– Ага. Все вы думаете, думаете, философы… А я полдня бегаю, служителя из синтоистского храма не могу найти, утром еще ветер сорвал на втором этаже амадо, вода в дом так и хлещет, все татами небось промокли. Что ты будешь делать?! А в женской общине никто не умеет молотком махать. – Она посмотрела на Иэёси-сан. – А может, вы, господин, попробовали бы? Я ключницей здесь, так я вам и заплачу. – Говоря это, женщина размашисто перекрестилась и, вытащив из-за пазухи серебряный крестик, приложилась к нему губами. – Пойдемте со мной, господин, а то в обители ведь одни женщины, ну что мы можем. А я еще и покормлю вас, чая налью, а может, и чего покрепче. А?

– Отчего же. – Иэёси-сан встал и направился на второй этаж за ключницей.

Тяжелые ставни амадо действительно оказались сорванными с места, так что Ёси пришлось повозиться с ними, сначала полностью сняв их и поставив на пол, а затем, подправив крепление принесенными женщиной инструментами, водрузил на место.

Но тут он заметил, что за время работы его сандалии промокли, словно он бродил под дождем, пришлось брать тряпку и спешно убирать воду, затем вытаскивать промокшие татами и помогать монахиням переносить их в сухое помещение. За всеми этими работами прошло полдня, так что когда комната была полностью прибрана, Иэёси-сан уже так устал, что мог только добраться до трапезной, где его накормили до отвала. А позже уложили спать в уголке, так как во время борьбы с водой выяснилось, что почти половина внешних ставней в общине находится в состоянии негодности и не сегодня завтра упадут, причиняя неприятности святым сестрам.

В женской общине «Девы Марии скорбящей» было все – просторные кельи монахинь, трапезная и кухня, личные покои настоятельницы матери Терезы, а также зал для моления, исповедальни, комната для медитаций, кладовки и многое, многое другое. И все это требовало догляда, везде, куда ни бросал бывший самурай свой взор, была разруха, везде он был нужен. От столь грандиозных перспектив Иэёси-сан расцвел буквально на глазах, его прежде бледные, повисшие от голодухи щеки покрыл здоровый румянец, в глазах появился блеск. Теперь единственным его желанием стало задержаться в этом раю как можно на более долгое время.

В воскресенье народу в общине было кот наплакал, так как несчастные монахини были посланы своей настоятельницей собирать милостыню для монастыря и ухаживать за больными и нуждающимися в духовном утешении людьми в городе. Но к вечеру должны были вернуться остальные.

Иэёси-сан мучительно искал предлога задержаться здесь как можно дольше, и тот скоро появился. Покосились ворота, следовало заменить прогнившие доски крыльца и, разумеется, разобраться со ставнями.

Первые две недели Ёся отъедался и обживался в чужом для него мире. Спал он в трапезной или кладовке, мыл пол и таскал воду для купания и хозяйственных нужд. Днем работал наравне со всеми, особо прислуживая настоятельнице и приютившей его ключнице – обе были весьма привлекательными женщинами средних лет. В своей обычной жизни эти две начальницы вели себя со своей паствой, как и следовало ожидать, по-хамски, никогда не убирали за собой посуду, обжирались, требуя затем отчета за съеденные деликатесы у ни в чем не повинных послушниц.

Иэёси-сан старался быть всегда под рукой, выполняя любые женские прихоти и радуясь тому, что его не гонят на улицу.

Один раз посреди ночи Иэёси проснулся от ощущения, что рядом с ним в трапезной еще кто-то есть. Это было странно, потому что мать Тереза требовала, чтобы единственный в обители мужчина надзирал за тем, чтобы в ночное время монахини не разворовывали продукты и не пытались готовить для себя что-то особенное.

«Кто бы это мог быть? Неужели грабители?!» – пронеслось в голове Иэёси-сан, он встал и, взяв с полки молоток, с которым работал днем, вышел встречать врага.

Неожиданно шуршание прекратилось, Иэёси-сан застыл, не зная, что предпринять, и не безопаснее ли было бы попросту поднять шум, сзывая сестер и соседей, а не изображать из себя героя. С другой стороны, в трапезную могла пожаловать настоятельница или кто-нибудь по ее поручению, и тогда лишний шум может быть последним его в этом доме деянием.

Иэёси-сан вздохнул, и тут шуршание и вздохи возобновились, причем шли они прямехонько из полутемной кухни. Перед застывшим в дверях господином Иэёси открылась очаровательная картиночка: две совсем юные монахини целовались, нежно лаская пальцами бритые затылки и спины друг друга. Секунду Иэёси-сан глядел на нежные ротики и пухлые губки, как вдруг взгляд его скользнул ниже, наткнувшись на двух других девушек, которые, стоя на коленях, нежно ласкали бедра подружек.

Композиция была настолько неожиданной, что несчастный ронин позабыл обо всем на свете, залюбовался невиданным ранее зрелищем. Красивые полуобнаженные тела поблескивали капельками пота в лунном свете. Одна из коленопреклоненных девушек вдруг быстро поднялась, продолжая целовать талию и живот подруги, ее руки поползли вверх по гибкому упругому телу юной монашки, та оторвалась на секунду от своей любовницы, подняла руки, и тут же подруга избавила ее от давно мешавшей хламиды. Одновременно с ней разделись две другие монахини, явив перед очумевшим от этой сцены Иэёси-сан изумительной красоты юные тела с темненьким аккуратненьким пушком ниже живота и торчащими сосочками.

Раздевшись, монахини снова продолжили свои занятия, лаская друг дружку губами и языками. Иэёси-сан заметил, что верхние монашки явно имели какое-то преимущество перед своими более бесправными сестрами снизу, потому как держали их на изящных поводках, за которые они время от времени дергали, принуждая рабынь к новым движениям. Мистическое освещение делало ситуацию нереальной и волнующей. Вспомнились истории о лисах-оборотнях, заманивающих в свои сети беспомощных перед их чарами самураев.

Иэёси-сан подумал было, что носи он мечи, можно было бы хотя бы защищаться, и тут же отказался от этой мысли.

«Вот бы стать их слугой, рабом, вещью, собакой, всем, чем они только назначат, – подумал Ёся. – Только бы гладить, целовать, трогать… Массировать их тугие тела, умащать душистым маслом, разминать, раздвигать, проникать, пролезать, входить, вползать и переплетать ноги, играть нефритовым стержнем, танцевать постельные танцы под луной и звездами…» Размечтавшись, Иэёси-сан не заметил, как достал налитый кровью член и принялся яростно дрочить, пока напряжение не вырвалось на свободу тяжелыми белыми каплями. В последний момент ему показалось, что старшая из госпож заметила его и усмехнулась этому нежданному поклонению и слабости.

Еле живой Иэёси-сан добрался до трапезной, где должен был эту ночь спать, ожидая, что назавтра, а может быть даже прямо сейчас, его как собаку выкинут на улицу. Но ни на следующий, ни в последующие дни никакого возмездия не последовало. Либо юные монашки почему-то приветствовали присутствие свидетеля, либо они, находясь ночью в кухне без разрешения, и сами боялись разоблачения и расплаты. В общем, сгорая от желания и невозможности, он продолжал жить и работать в женской христианской общине.

Тем не менее на следующий день Иэёси-сан упросил настоятельницу позволить ему ночевать в крохотной каморке, в которую ставили щетки, тазы и прочую необходимую в хозяйстве утварь. Аккуратно расчистив для себя клетушку, Ёся почувствовал себя крабом, обретшим желанную раковину. Правда, до этого он видел голых крабов и устриц только на тарелке и не знал, могут ли они существовать без своего уютного домика. Хотя на тарелке под соусом они по-любому не испытывали счастья. Кроме желания обрести покой и одиночество Ёся еще и опасался вызвать гнев ночных греховодниц и потерять, таким образом, стол и кров, которые давали ему в монастыре.

Идею рассказать о бесстыдствах монахинь он отмел сразу же: кто поверит неведомо откуда взявшемуся в женской обители мужчине, ронину, утратившему своего хозяина много лет назад и так и не нашедшего себе нового? Человеку без семьи и клана?

Однажды вечером, сразу же после ужина, во время которого Иэёси-сан взял себе за правило быстро проглатывать пищу в трапезной, отвешивать низкий поклон, после чего немедленно удалялся либо к себе, либо продолжать занятие, от которого отвлек его колокол, зовущий монашек на трапезу. Уходя из трапезной, он услышал, как одна монахиня рассказывала другой о наказании, которому подвергла ее зловредная настоятельница. Оказалось, что в монастыре давно уже практикуется обривание голов за любое неповиновение. Этот вопрос волновал Иэёси-сан с той злополучной ночи, когда он увидел в кухне развратных монахинь. Молоденькие бритые монашки. Вначале он решил, что девушки только что поступили в монастырь и по этому случаю были обриты наголо. Но потом он с удивлением для себя припомнил, что подобное обривание характерно для буддийского монастыря, а никак не христианского.

Теперь все неожиданным образом разъяснилось. Довольный, что ему так быстро удалось пролить свет на этот вопрос, Иэёси-сан отправился в кладовку, где должен был подправить две рассыпавшиеся корзины. По уму, было бы неплохо, конечно, купить новые, но мать Тереза экономила на мелочах. Поэтому корзины было приказано стянуть дополнительной веревкой.

Иэёси-сан сразу же спустился в кладовку и, сев на корточки, принялся за работу. Неожиданно за его спиной раздались легкие шаги, и в просвете двери возникла хрупкая фигурка сестры Катерины. Девушка мило улыбнулась Иэёси-сан и, присев рядом, начала рассматривать его работу.

Иэёси-сан волновало присутствие молодого, красивого тела Катерины, украдкой он обернулся к нежданной гостье и чуть не ткнулся носом в ложбинку между спелых грудей. Испугавшись, ронин было отпрянул, бормоча извинения, но монашка без дальнейших экивоков впилась ароматными губами в Ёсин рот, обхватив руками его голову. Когда ее губы оторвались от его губ, Иэёси-сан глотнул ртом воздух, и тут же чаровница вольготно устроилась у него на коленях.

Непривычные ощущения захватили Иэёси-сан целиком, не привыкший к таким знакам внимания, его член напрягся и запросился на волю. Увидев Ёсино состояние, Катерина возбудилась еще сильнее и уже не отдавала ему инициативы, чуть ли не силой раздев не сопротивляющегося мужика. Иэёси-сан быстро кончил, и девушка села на его еще не успевший опасть и тут же вновь набухший член и запрыгала на нем, как наездница на жеребце.

Они меняли позу за позой, пробуя новые комбинации и стараясь придумать свои собственные. Ошалев от новых впечатлений, запахов, прерывистого дыхания и неизведанных ранее наслаждений, Ёся всаживал свой член, куда только предоставлялась возможность.

В ту ночь они занимались любовью как безумные, Ёсин боец словно взбесился, тараня податливые врата, и отыгрывался за все прошлые годы. Так что, в конце концов, в очередной раз достигнув облаков и дождя, монашка запросила пощады.

А на следующий день у Иэёси-сан началась совсем другая жизнь. О том, что розовенький язычок его нежданной любовницы умел не только доставлять несказанное удовольствие, а напрямую предназначался для бабьей болтовни, Ёся понял, когда монахини, не обращавшие прежде на него никакого внимания, вдруг начали кокетничать и откровенно заигрывать с ним. А уже через неделю он выяснил, что ушедших от мирской жизни по истинному монашескому призванию в монастыре кот наплакал, по большей части туда попадали девушки, которых родители отчаялись выдать замуж, а также вдовы и брошенные мужьями тетки. Вот тут-то и пригодились его нерастраченные за столько лет воздержания силы и любовный пыл.

Каждую ночь Иэёси-сан был с женщиной или с двумя, его новые жены чтили тайну, не разглашая греховные похождения перед начальством днем и всячески ублажая его ночью. Для посторонних же Иэёси-сан оставался скромным и тихим человечком, из милости строгой настоятельницы взятый для различных работ в общину. А когда для окончательного прикрытия его деятельности был пущен слух, что Иэёси-сан – евнух, любящий исключительно мужчин и крепких телом вакато, он и вовсе получил полную свободу и уже мог без устали отдаваться полюбившемуся занятию.

Теперь женщины стали для Иэёси-сан целым миром, вовлекающим одинокого и всегда готового к любви мужчину в свои горячие объятия. Высокие и маленькие, худые и пышненькие, зрелые и совсем юные, все они мечтали о любви и отдавались ей без остатка.

Но самое главное, что удалось понять Иэёси-сан, все эти женщины могли быть милыми, нежными, и потрясающе сексуально раскрепощенными, но они не терпели дураков и болтунов. Поэтому, когда случайно обнаружившие место пребывания Иэёси-сан служившие некогда с ним в ополчении Ода Нобунага и ходившие под желтыми нобори {4} с тремя черными монетами на нем самураи начали смеяться над ним, мол, нашел женское царство, раб среди баб, он только разводил руками и улыбался.

– Да, раб среди баб! Настоящий раб среди баб! Раб среди баб!

Глава 12

Мудрость синоби

Ал наткнулся на Иэёси-сан в одну из своих поездок в Киото, друзья рекомендовали тогда Иэёси-сан как человека, знающего о мире синоби абсолютно все. Так же, как и все люди в XXI веке, про себя Ал называл синоби более привычным ему словом «ниндзя». Хотя это было не верно – ниндзя тот, кто знаком с нин-дзюцу. А синоби – это рожденный в клане синоби, в том числе и ребенок. Без разницы, что он пока не умеет владеть мечом, взрывать мосты, метать ножи или стрелять из лука. При этом посторонний человек, которого по каким-то неведомым причинам клан взял на обучение нин-дзюцу, станет ниндзя или синоби, если пройдет необходимые посвящения, отринув, переплавив свою прежнюю природу, отдав тело и дух на служение клану.

Алу как раз нужно было выяснить пару вопросов для своего сегуна, поэтому он не без внутренней робости решился на эту встречу.

Шутка ли сказать, человек, которого воспитали непревзойденнейшие воины, шпионы и наемные убийцы синоби! Ал ожидал увидеть как минимум мастера меча самой высокой квалификации, лучника, способного выпускать сразу же пять стрел, подрывника или вообще бог знает что, помесь супермена с человеком-амфибией. Когда же ему сказали, что бывший советник Ода еще и проживает в женском монастыре, он решил, что Иэёси-сан предстанет перед ним в женском облике, неузнанный самими монашками, загримированный герой невидимого фронта, как это показывали в шпионских фильмах XXI века.

Поэтому, подходя к стенам обители «Девы Марии скорбящей» и видя выходящих оттуда монахинь, Ал невольно пытался определить, какая из них Иэёси-сан. Он вежливо постучался у ворот, назвался и попросил проводить его к Иэёси-сан. Каково же было его удивление, когда вместо грозного воина, мастера шпионажа, перед ним предстал невысокий кривоногий японец с рыхлым телом и жалобными безвольными глазками. Двойной подбородок ронина чуть колыхался, когда тот говорил или двигался, нос был похож на небольшую сливу, а пальцы на руках казались безвольными и бледными.

Немало удивленный Ал прошел вместе с Иэёси-сан на территорию обители, вместе они погуляли какое-то время, разглядывая недавно разбитый бывшим советником по синоби Ода Нобунага садик, отведали монастырской трапезы.

Ал был поражен необыкновенной мягкостью ронина, его спокойной манерой разговаривать, слушать, сопереживать. Все вопросы, в которых неизменно и беспомощно барахтались советники Токугава, были решены невзрачным человечком в считаные минуты. Легко и просто он ответил на все вопросы. Когда же на прощание Ал спросил у Иэёси-сан, может ли он – воспитанник грозных синоби – выделить одно золотое правило, которому следовал всю жизнь и которое мог бы завещать своим детям, Иэёси-сан потупился, заливаясь краской смущения.

– То, что я могу сказать вам, уважаемый Грюку-сан, это не правило синоби, а скорее мое правило. Синоби не боится смерти, он всегда готов умереть, и нередко умирает сразу же после того, как выполнит задание. Китайцы называют таких людей «шпионами смерти». Да… Мне не хотелось бы быть таким одноразовым человеком, который выключается после сделанной работы, как прячется в китайскую шкатулку вылетевший оттуда механический уродец. В богатстве или бедности, в почестях или презрении человек всегда должен думать о том, какие последствия выльются из его сегодняшних поступков, – мягко заметил Иэёси-сан, – например, когда я утратил хозяина, многие мои сослуживцы, переставшие быть самураями, так же как и я, покончили жизнь самоубийством. Их тогда превозносили, ставили в пример, а меня ругали, называя трусом. Тогда я чуть было не впал в отчаяние. Я был на грани самоубийства, думал, что это наилучший выход. Но потом я заставил себя смириться и немного подождать. И что же, я подсчитал свои деньги и понял, что их хватит на несколько лет безбедного существования в качестве простого горожанина. Я решил снять дом, освоиться, оглядеться и попробовать себя в новой роли. Устроиться к кому-нибудь на службу, жениться и завести семью. Я зажил счастливо в маленьком домике, каждый день обедая в лавчонке напротив и покупая себе овощи и свежую рыбу на завтрак. Я читал мудрые книги и общался с интересными людьми. Я, бывший самурай, по сути – презренный ронин и трус, мог позволить себе то, чего теперь были лишены мои более храбрые и решительные друзья. А ведь если бы я тогда покончил с собой вместе с ними, разве я узнал бы, как вкусно готовит жена хозяина таверны? Не прочитал бы ни строчки, не написал бы ни одного стихотворения, не видел бы ни закатов, ни восходов. Потом мое блаженство закончилось вместе с деньгами, и я снова сделался презренным и бедным. Но на этот раз у меня уже не было средств к существованию, я состарился, и никто уже не взял бы меня на службу. И что же – я начал задумываться о смерти, и снова какой-то добрый ангел словно удержал меня за руку. И вот теперь я здесь, в тепле, уюте, покое. Будда даровал мне шанс пообщаться с вами, господин Грюку, поговорить о синоби, воспоминания о которых я считаю священными для себя.

– Поговорить, встретиться… – Ал покачал головой. – А как же тогда мечты о семье, любимой женщине, детях.

На это Иэёси-сан лишь загадочно улыбнулся, давая понять, что разговор исчерпал себя.

На самом деле, он просто продолжал быть жизнелюбивым и любопытным. Мечтал увидеть, что преподнесет ему грядущий день, но и не собирался распрощаться со столь приятным днем сегодняшним.

И вот теперь именно этого человека Ал рекомендовал юному Хаято в качестве консультанта по синоби.

Глава 13

Подарок на свадьбу

До дома нового мужа Марико добиралась, трясясь в крошечном, душном паланкине, один раз носильщик подвернул ногу, и она чуть было не угодила в пропасть. Впрочем, на счастье, супруг оказался рядом и подхватил перекосившийся на бок паланкин, чем спас свою молодую жену.

К слову, высокий и плотный, точно борец сумо, Дзёте-сан, так звали мужа Марико, мог бы и в одиночку пронести паланкин с Марико, такой он был сильный. Так что девушка не получила ровным счетом никакого урона и даже не успела сколько-нибудь испугаться.

Солнце палило нещадно, сидя за плотными шторами, Марико задыхалась от жары, сходя с ума от липшего к ее вспотевшей шее гнуса. Во время привалов муж не притрагивался к ней, из-за той же жары. Должно быть, от Марико уже весьма дурно пахло, ведь и он сам вонял, точно дикое животное. Но дорога есть дорога, и пока на пути не встретится хотя бы самый бедный постоялый двор, все равно придется мучиться.