Я подумал.

– Только если пошлют.

– Ну да, ты у нас ско, прикажут, и пойдешь, деваться некуда. Но хоть ностальгия прошла?

– Не знаю, Ирна… не знаю, трудно сказать.

Я задумался. В самом деле… я не хочу больше на Анзору. Ни совсем переселяться, ни даже в гости – хватит, налетался. Но… вот как вспомнишь тропинку эту в лесу, или серые корпуса зданий – так снова защемит. Нет, это неизлечимо. И любого лервенца я все же понимаю лучше, чем квиринца. И это, наверное, останется до конца жизни. Эта боль не проходит. Ну что же, это не самое страшное, это можно перетерпеть.

В коридоре вдруг послышался шум, пес выскочил из-под стола, глухо гавкнул и побежал навстречу входящим. Ирна сказала «а, это, наверное, Гер», и встала, но на лице ее возникло некоторое удивление… И действительно, в комнату вошел Геррин, а за ним еще какой-то высокий старик… смутно знакомый. Геррин сразу же облапил меня, поприветствовал, а я пытался вспомнить, где же я видел этого человека. Освободившись от объятий Геррина, я протянул ему руку.

– Ара… Я Ланс Энгиро.

– Ара… подожди-подожди, – прищурившись, старик посмотрел на меня, – у тебя же другое имя было… странное такое.

– Ландзо.

– Да! А я Акман, помнишь?

Вот теперь я вспомнил. Однако память у пилота отнюдь не стариковская, столько лет хранить мое лицо, и узнать теперь, а ведь я здорово изменился…

Старики на Квирине удивительно красивые. Это странно звучит, но факт. Правда, старость, собственно, и не проявляется во внешности так, как, например, на Анзоре. Вот Ирне с Геррином уже под девяносто, а у нас им дали бы ну пятьдесят. Так же и Акман, хотя я не знаю, сколько ему лет.

Но все равно видно как-то, что человек пожилой. Стройная, худощавая сильная фигура, а в глазах – усталая, покойная мудрость. Таким был и старый пилот, стоящий передо мной. Через плечо у него висела гитара в чехле.

– Акман. – Ирна обняла его. – Господи, сколько же я тебя не видела! Садись скорее! Гер, где ты откопал это чудо? Это же рак-отшельник.

Она стала разливать мужчинам кофе. Акман снял гитару с плеча и прислонил ее к стулу. Пес шмыгнул под стол.

– Этот рак и в самом деле стал отшельником, – сказал Геррин, – поселился, представь себе, в лесу… своими руками построил что-то типа хижины. В общем, дикарь.

– Тогда тебе для полного антуража надо было бы переселиться, к примеру, на Скабиак, – заметила Ирна. Акман покачал головой.

– Привык к Квирину.

Он отхлебнул кофе и посмотрел на меня.

– Ты изменился… Ландзо. Чем занимаешься?

– Он стал ско, – с гордостью сказала Ирна. Акман улыбнулся.

– Кто бы мог подумать…

Мы пили кофе, и Геррин рассказывал об очередном проекте их лаборатории. Акман все больше помалкивал, и я тоже. Мне хотелось спросить, откуда они, собственно, знакомы. Но как-то не представилось случая. Наконец Ирна сказала.

– Ну, раз уж ты с гитарой…

Акман с готовностью взялся за инструмент.

– Что спеть?

– Что-нибудь новенькое, – прищурилась Ирна. Акман кивнул, подумал и сказал.

– Недавно вот сочинил…

И он запел, перебирая струны.

Я вздрогнул. Мне стало как-то не по себе… Не знаю даже, почему. Может, потому что это я – лишь в последний миг остановился, чтобы не пройти по судьбам… да что уж там – по трупам друзей.

Акман доиграл концовку. Ирна, внимательно слушавшая, вздохнула и сказала.

– Что-то ты странно… непонятная какая-то философия. Разве жизнь – не борьба?

– Смотря в каком смысле, – буркнул Акман.

– Мне кажется, я понимаю, – сказал Геррин. Я опустил глаза.

– Самое бессмысленное, – заметил Геррин, – это просить поэта объяснить его стихи. Он уже все в них сказал! Если ты не понял – это твои проблемы.

– Золотые слова, – подтвердил Акман. Ирна коснулась его рукава.

– А теперь давай-ка сыграй нашу любимую…

И они запели хором все втроем, три старика, подсевшими, но еще красивыми голосами. Я слышал эту песню – древняя совсем, кажется, еще Эдолийская. Но не знал слов.

Интересно, что было связано у них с этой музыкой? Я вглядывался в глаза Ирны… Геррина… пилота. Многое связано. Мне никогда этого не узнать, даже если расскажут – просто не понять. Каждый проживает свою жизнь. И я никому не могу рассказать о том, что было со мной.

Наверное, так и должно быть. Но кажется, что все равно есть кто-то, кто знает обо мне все. Знает, и помнит… и, наверное, любит меня. Пусть я и не встречу этого кого-то – просто знать, что он есть…

Это слишком глубоко, чтобы можно было об этом сказать словами.

Вскоре позвонили из лаборатории, и Геррин с Ирной вступили в какую-то малопонятную и ожесточенную дискуссию. Акман сказал «Пойду, посмотрю, как там у вас в саду». Я, подумав, двинулся за ним.

Мы подошли к фонтану. Пилот с неясной нежностью рассматривал и поглаживал растения – твердые темно-зеленые листья аскара, нежнейшие лепестки тимской розы, вьющееся кружево традесканции…

– Рассадили они кусты-то, – сказал он себе под нос, – ну и правильно… А что-то хибис в этом году не цветет, что ли?

Услышав мои шаги, Акман обернулся.

– А, Ландзо… Ну и как ты летаешь?

– Хорошо, – я пожал плечами.

– Нравится? Не женился еще?

– Нет пока.

– Ты… найди себе кого-нибудь, – сказал Акман, – а то, знаешь… когда-нибудь все равно перестанешь летать. И тогда…

Я кивнул.

– Видишь, я думал, мол, мне больше никто не нужен, никогда… Когда моя жена погибла, – пояснил он, – ну, дурак был. Летал много. Не до того. И вообще, знаешь, такой был романтичный. А потом как-то понял – кто-то должен быть рядом. Но поздно уже. Теперь – поздно. Да и привык я один.

– Я не знал, что вы знакомы с Геррином, – сказал я осторожно.

– Летали вместе, – сказал Акман, – шесть экспедиций. Он был руководителем. Каждый раз уговаривал меня вести корабль. Видно, привык ко мне.

Он помолчал.

– Давно это было, Ландзо.

Я вдруг ощутил какую-то холодную пропасть. Между мной и Акманом. И моими стариками. Вот я – молодой и сильный, и в моих руках теперь корабли, и оружие, и сила, и слава Квирина. А раньше все это принадлежало им. Казалось бы, это должно нас сближать. Но все яснее, все четче разница между нами. Мне их не понять. Мне не узнать их жизни. Так же, как им не узнать моей.

Но я их все равно люблю.

И потом, они совсем не плохо прожили жизнь, и не плохо держали Квирин. И я должен их не подвести. Я должен оказаться не хуже.

– Слышишь, как птицы… – начал Акман и умолк. Действительно – птицы звенели во всю весеннюю силу. Мы постояли и помолчали, слушая их.

– Эй, эстарги, идите в дом. – Ирна подошла к нам, – что это вы уединились?

Вскоре начались мои тренировки. Дэцин руководил моим обучением, и по-моему, оно было не менее круто, чем у команды Ноль. Например, рукопашным боем я занимался с самым настоящим хвостатым кронгом с планеты Кроон, или как они сами себя называют – скаржем. В результате, конечно, ходил в синяках. Зато мастерство нарастало день ото дня…

Учились мы и еще всякому. Например, особенно много занимались тактикой информационной войны. Занимались психотренингом – довольно жуткая штука, основанная на дозированном использовании психотронного излучения, которое мне уже пришлось на себе испытать как-то. Так нас готовили к бою с дэггерами. Все это не входило в систему подготовки ско, и для меня было совершенно новым. Я занимался то с кем-нибудь из военных, то с самим Дэцином. Вскоре руководитель познакомил меня с отрядом – то есть декурией, которая называлась отрядом, поскольку исполняла особое назначение. Так была организована Дозорная служба, каждый знал лишь несколько человек, свой отряд, хотя в акциях, конечно, участвовало много народу.

В нашу группу входили бывшие ско Данг и Лири Ро, Чен Дзиро, Арнис Кендо и его жена Ильгет, военные – Гэсс Равиньос и Мира Таринта, пилот высшей категории Иост Фэри, бывший спасатель Ойланг Эл-кин, Чен Дзиро, бывший спасатель Ойланг Эл-Кин, военные – Мира Альмаро и Гэсс Лет, и двое выходцев с Терры – Рэйли, новичок еще, и очень странная личность по имени Иволга. Ну и Дэцин тоже. Мы довольно много времени проводили вместе. Во-первых, совместные занятия, особенно на местности (нашей группе, кстати, принадлежало два десятка рабочих собак – для борьбы с дэггерами). Во-вторых, Дэцин, по-моему, как-то особенно старался нашу группу сплотить. Мы то забегали после учебы на пляж – искупаться, сыграть в мету, то заходили посидеть в кафе, то в выходные отправлялись за город, полазить по горам, переночевать у костра – вместе с семьями, с детьми (у кого они были, разумеется)…

Мне снова не хватало времени. Только теперь это было как-то иначе – весело и легко. Интересно. Мне хотелось жить. У меня было очень много друзей. Вся наша группа… и старики… и Валтэн, вернувшийся из санатория… и еще я часто заходил в гости к Герту.

И еще я снова перечитал Библию, уже совсем по-другому, и стало во мне зреть странное и глубокое решение.

Хорошо, когда твоя работа выпадает на зимние месяцы. Хорошо возвращаться на Квирин весной и все лето жить в Коринте, купаясь, бродя по лесам, да и Набережная в теплое время года куда оживленнее.

Хорошо, даже если приходится тяжело тренироваться. Даже если знаешь, что это лето может стать и последним твоим летом. Об этом просто надо научиться не думать. Мы все уже это умели. Давно.

Мы брели по Набережной, возвращаясь с тренировки – я, Рэйли, Мира и Чен. Чуть впереди нас, напряженно держа хвост над мостовой, вышагивал наш тренер, молчаливый скарж по имени Айронг. Как только мой взгляд падал на него, немедленно начинало болеть ушибленное сегодня плечо. Мира и Чен ожесточенно спорили о том, генетически ли обусловлены боевые способности скаржей.

– А ты как думаешь, Айронг? – спросил Чен, смуглый высокий уроженец Цергины. Скарж обернулся.

– Вы о чем?

– О скорости реакции, к примеру. Вот как посмотришь на тебя, так сразу кажется, что у нас она жутко медленная.

Айронг медленно пожал плечами.

– Я проводил в додзе все дни, начиная от времени, когда научился ходить. Трудно сказать.

– Вот видишь, так что волокна здесь ни при чем, генетикой это не обусловлено – сказала Мира Чену. Мы подошли к большой компании, сидящей прямо на мостовой, вокруг уже собралась толпа зевак. Пели, по недавно возникшей моде, лимерики.

– Точно, – шепнула Мира Чену, бывшему ско, – бандиты натуральные. Чен фыркнул и отвернулся.

– Что поделаешь, – сказал я, – с кем поведешься, от того наберешься. С кем уж мы на работе общаемся…

Мы расхохотались, потому что только вчера на полигоне Ойли искал своего пса, который слишком резво пошел по следу без поводка.

– Классно! – воскликнула Мира, – нам бояться нечего. У нас пол-отряда ско…

– В состоянии хронического похмелья, – добавил Рэйли.

Мы двинулись дальше, подошли к тому месту, где главная аллея, уходящая в Бетрисанду, вливается в Набережную. Скарж остановился.

– Мне сюда, – сказал он. Мира пожала ему руку.

– До послезавтра.

– Я, пожалуй, тоже пройду здесь, – я вспомнил, что хотел еще зайти в театр «Рисанга», где играла Сэйн. Ребята попрощались со мной. Я двинулся вслед за Айронгом. Честно говоря, мне еще не случалось оставаться со скаржем наедине, и я не знал, о чем с ним говорить. Он уж слишком молчаливый… И вообще не такой, как мы. Скарж. На мощных мускулистых руках прицеплены саи – национальный вид оружия.

Неожиданно скарж повернул ко мне голову и заговорил сам.

– Ландзо. Я слышал, что ты эмигрировал на Квирин с другой планеты.

– Да. С Анзоры, – я невольно стал подражать лаконичному, словно рубленому стилю Айронга. Он наклонил голову, непонятно, что желая этим сказать.

– Ты давно живешь здесь?

– Почти семь лет. А ты?

– Недавно, – сказал Айронг, – меньше одного года. Тебе не удивительно здесь?

– Сейчас уже нет, – ответил я честно. Мы вошли под широкую древесную арку и очутились в Бетрисанде.

– А тебе удивительно? – спросил я. Айронг кивнул. У меня внутри все трепетало. Я, честно говоря, даже не ожидал, что скарж со мной разоткровенничается – хотя бы так. Видимо, это у него от полного одиночества, он, вроде бы, здесь совсем один живет, без своих. Я боялся спугнуть эту его неожиданную откровенность и в то же время хотел продолжить разговор.

– А что тебя удивляет здесь?

– Вот вы, например, – сказал скарж, – видишь… у вас нет никакой воинской культуры, никакой духовности…

– Как это нет духовности? – обиделся я, – у нас пол-отряда в христианской церкви состоит, это что – не духовность?

Скарж покачал головой.

– Я не о том. Я о воинском состоянии духа. У вас этого нет. А ваша церковь, сколько я знаю, учит совсем другому.

Я вспомнил Герта и усомнился в словах скаржа. Хотя, с другой стороны, действительно… не убий… подставь левую щеку… Это тебе не скаржская вера в Вечного Дракона и во что-то там еще.

– Да и не связана никак ваша церковь с вашей работой, – продолжал скарж, – у нас же все пронизано воинским духом, все воспитание, с раннего детства, вся жизнь.

– Ну что ж, – философски сказал я, – все народы живут по-разному.

– Я бы сказал… только не обижайся… вы скорее на наших краалов похожи.

– А что, это должно быть обидно? – удивился я. Скарж неопределенно покачал головой.

– Ну… у нас это бы считалось оскорблением. Но это, конечно, наша специфика, – поспешно добавил он. Потом подумал и сказал.

– Вы все разные. Очень разные. Но вот этот ваш образ жизни… общий… он не способствует, как мне кажется, росту воинского духа.

Я подумал, что на Анзоре у нас очень даже воспитывали этот самый воинский дух. А как его здесь воспитывают – я не знаю.

– Ну и что же тебя удивляет? – спросил я.

– То, что вы – самая сильная в военном отношении цивилизация Галактики. То, что вы, я говорю о вашем отряде, собираетесь воевать с каким-то очень сильным противником.

Мне стало как-то не по себе. Меня будто обвинили в некомпетентности, и что самое смешное, скарж не так уж неправ. Мы по сравнению с ним не очень-то владеем рукопашным боем. Даже наши мастера – Арнис, Гэсс, Мира, Иволга. Да уж, куда нам… как мы можем браться за такие дела.

Я посмотрел на Айронга.

– А ты вступай в наш отряд, – сказал я, – и иди воевать с нами. Тебя возьмут, я думаю. Не откажут.

– У меня свой путь, – неторопливо ответил скарж. Я кивнул. Действительно. У каждого свой путь. У нас, например – воевать с сагонами. Что тут сделаешь? Если мы не умеем чего-то – надо учиться. А если учиться уже поздно…

Да чего стоит все хваленое воинское искусство этого скаржа, все его навыки и умения, и реакция, и даже владение своим телом – рядом с Цхарном? Скаржи так же легко становятся эммендарами и добровольными слугами сагонов, как и люди… прецеденты известны.

А что поможет нам? Что поможет мне, когда я окажусь рядом с Цхарном?

Честно говоря, не знаю и понятия не имею. Но не идти все равно нельзя. Иначе рано или поздно Цхарн придет сюда.

– Мне жаль, что не удается… не удастся дать вам владение своей… э… энергетической основой, – похоже, скарж с трудом подобрал слово на линкосе, – у нас нет времени на серьезные медитации. И ваши наставники попросили меня давать побольше конкретных практических приемов борьбы, но это наивно, они не понимают, что суть совсем в другом.

– У нас мало времени, – сказал я, – видимо, поэтому. А что, Айронг, на самом деле все так ужасно? Мы совсем никуда не годимся?

Скарж слегка улыбнулся.

– Да нет, Ландзо, почему же…

По-моему, он это сказал из вежливости. И тут же заговорил снова.

– В северных горах Кроона… а я родом оттуда, Ландзо… есть мудрые, знающие Путь. Пойми, драки – вовсе не главное. Наши сурги творят чудеса… то, что вы называете телепортацией, предвидение будущего. Настоящее владение энергетической основой дает всемогущество.

– Сагоны вот тоже всемогущи, – согласился я.

– Сурги не похожи на сагонов, – возразил Айронг.

– Это реально помогает вам сопротивляться сагонам? В вашей истории были случаи успешного сопротивления? Вообще ты уверен, что вот эти сверхспособности, владение основой – помогут?

Айронг долго молчал. Потом спросил.

– Хорошо. На что же вы надеетесь?

У развилки мы распрощались со скаржем. Он пошел домой, а я побрел вдоль аллеи, сбоку затененной голубыми кронами артиксийских биарринов, с узкими стреловидными листьями. Аллея была вся вымощена полупрозрачным белым кварцем и казалась ледяной, но камни были шершавыми и не скользили. Мимо меня медленной рысью, громко стуча подковами, проскакали двое всадников на красивых серых конях. За ними неторопливо бежала рыжая крупная собака. Я проводил всадников взглядом. Листва надо мной, фантастически голубая, почти сливалась с небом. Где-то в глубине парка шумел ручей, его не было видно отсюда, но звонкий плеск воды, бегущей по камням, доносился отчетливо.

Айронг как-то расстроил меня. Потому что я не смог ответить на его вопрос. Что-то пробормотал, конечно, но на самом деле не смог. Я понимал, что он имел в виду. Об этом у нас были неоднократно разговоры с Дэцином, да и читал я много на эту тему.

Сагоны, на самом деле, происходят от людей. Они были людьми когда-то, это теперь уже точно доказано. Наверное, они с той самой Прародины, с Терры или еще откуда. Как и все мы. Только сагоны пошли по пути совершенствования своего тела и разума. У них была очень развита биотехнология и психология, а потом они нашли как-то способ превращаться в сверхлюдей – вот таких, способных телепортироваться, занимать чужие тела, подчинять себе волю десятков, сотен людей, и еще Бог знает что, говорят, они, например, в Пространстве могут существовать без скафандра… да много чего про них говорят. Например, они бессмертны. Не рождаются, вернее, рождение – создание каждого сагона – плод творческого труда целого коллектива предшественников. У них коллективный разум. И так далее.

Казалось бы, как прекрасно… как замечательно. На каждой планете, наверное, есть целая фантастическая литература на эту тему – развитие у людей сверхспособностей, вертикальный прогресс, дальнейшая эволюция, сверхразум, сверхцивилизация.

Только вот в реальности ни к чему хорошему эта эволюция не привела. Впрочем, это для нас, людей, ничего хорошего – сагоны решили нас из Галактики выжить. А может, и вообще из Вселенной. Не знаю уж, почему, то ли мы им все же какую-то конкуренцию составляем (уничтожают же люди вредных животных), то ли это они нас так воспитывают, перестраивают по своему образцу… что вполне возможно. Предлагал же мне Цхарн этакий путь совершенствования… Ведь не все обитатели Сагоны стали вот такими… женщин вообще среди них ни разу не видели. Наверное, они и с людьми так хотят, неспособные просто должны вымереть, а способные – пополнить ряды сверхцивилизации.

А что значит все это для самих сагонов, с их точки зрения – кто знает? Счастливы ли они?

Не знаю. Мне в любом случае не хочется превращаться в такого монстра. Для меня они монстры и останутся таковыми. На Квирине принято считать, что сагоны и сами несчастны, взять хоть хрестоматийную историю с Кьюрин, только вот это все действительно чистая литература…

С самого начала борьбы с сагонами и за всю историю много раз делались попытки развить и у людей подобные «сверх» качества. И легендарные, и вполне реальные. Изучали религиозный опыт разных народов, под девизом – все равно, что, лишь бы работало. Но все эти попытки, если они оканчивались успешно, приводили к тому, что человек быстрее и прочнее подпадал под влияние сагона – и сам становился, нет, не сагоном, конечно, но подчиненным, эммендаром, слугой… По-видимому, не может человек эволюционировать дальше и не превратиться в сагона. Сейчас эти попытки оставлены, причем до такой степени, что бойцам Дозорной службы даже и простые медитации запрещают. Конечно, есть красивые легенды, например, про кнасторов, людей, якобы развивших у себя способности вроде сагонских, но оставшихся людьми… Но это только и именно легенды. Как и про сына Кьюрин. Да, Кьюрин существовала, и сын у нее был, и даже вроде действительно наполовину сагон, но только вот что с ним на самом деле произошло, никто не знает и не узнает никогда.

Все это и Айронг, конечно, знал. Его и бесило, видимо, что он не может нам передать даже ту малость «владения собой», которую получил на Крооне сам. Сделать нас ну хоть немножечко сверхлюдьми… Ну отказалась уже Дозорная служба от такого пути. Напрочь отказалась.

А вот на что мы надеемся… Не знаю. Знаю только, что люди обычно побеждали в сагонских войнах. И не один мир, уже захваченный, удалось от сагонов освободить. И еще сагоны никогда не появлялись на Квирине. Не только благодаря линиям и кольцам обороны в системе и на орбите. На Квирине сагон даже присниться не может. Почему – этого я не знаю.

Но это дает основания надеяться хоть на что-то.

Кривая вывезет. Бог поможет. Вот именно – Бог, Он поможет.

Я вышел к легкому павильону «Рисанты». Обещал же Сэйн зайти на репетицию, посмотреть и заодно забрать у нее кое-какие пленки для подготовки к событию, которое мне скоро предстояло. А сейчас она как раз должна быть в театре…

На сцену спускались какие-то хрустящие белые полотнища. Между ними бродил мальчик лет двенадцати, золотоволосый, с длинным синим шарфом. Вдруг появилась Сэйн, я даже не сразу ее узнал – в короне и роскошном длинном платье из розоватого гипюра. Сэйн сидела на почти незаметной трапеции, которая несла ее от самого потолка книзу. Мальчик остановился и с печалью уставился на Сэйн. Она произнесла.

– Мне кажется, ты узнал, что такое грусть.

– Нет, – сказал мальчик, – я люблю.

– Это одно и то же, – возразила Сэйн. Вдруг зазвучала музыка. Мальчик отошел к краю сцены и запел…

Мое сердце так и подпрыгнуло. Он пел:

Вот так, Арни, подумал я. Нет, плакать было бы глупо… идиотизм просто. Только вот так радостно знать, что ты живешь здесь, на Квирине. Ведь когда-нибудь и я погибну, и от меня, наверное, останется, еще меньше – от тебя хоть песни остались. Тебя знают и помнят. Даже, наверное, твое имя будет стоять мелкими буквами внизу афиши, но даже если и нет, какая разница, эта песня – ты…

Почудилось, будто кто-то прикоснулся к моему плечу. Я обернулся. Нет, никого. Ерунда какая-то… Зал пустой. Только сзади, в двух рядах позади меня сидит незнакомая женщина. Нет, где-то я, вроде, ее видел.

На сцене действие шло дальше. Сэйн и мальчик уже сидели вместе на трапеции и о чем-то говорили. Я медленно обернулся назад.

Она. Только слишком уж постарела… Боже мой, и вот из-за этого я так сходил с ума?

Да она вовсе и не так уж красива. Просто я был тогда еще совсем щенком. Да она же просто вульгарна… Искусственно тонкие брови – в ниточку, волосы, на этот раз черно-рыжие, как-то хитро выкрашенные, сверкающая серебряная нить вдоль носа. Она смотрела на меня. И вдруг моргнула, сделала странное движение лицом – узнала. Узнала, но ничего не сказала. Занавес с шумом стал закрываться. Я выбрался из ряда и подошел к Аделаиде.

– Привет. Узнаешь?

– Здравствуй, ско, – она лениво протянула мне руку. Я схватил ее и чмокнул в запястье. Сел рядом.

Как она постарела… или она и тогда была уже старой? Во всяком случае, старше меня, это точно. И даже не объяснишь, в чем это выражается, кожа по-прежнему гладкая и безупречная, глаза блестят, одета по-молодежному – в коротком кожаном костюмчике, грудь полуобнаженная, серебряные полоски и стрелки в кожных отверстиях. Не знаю. Просто, какая-то она… поношенная, потрепанная, как старая вещь.

Старая вешалка… тьфу ты, чего это я?

Аделаида, судя по всему, вовсе не чувствовала себя старой вешалкой. Жесты, интонации, манеры – все было по-прежнему выверенным и точным. Вот только мне это уже казалось дешевым актерством.

– Ну как? – спросил я, – смотришь спектакль?

– Я в отборочной комиссии, – пояснила Аделаида, – будем проводить театральный конкурс. Наблюдаю…

– Вот как, – я был удивлен. За одну секунду я узнал о ее жизни больше, чем за месяц нашего странного и страстного знакомства, – ты, значит, театральный критик.

Аделаида лишь улыбнулась криво.

– Прости, – поспешно сказал я, – я забыл, что ты сама по себе. Ну и что ты думаешь об этом спектакле?

Аделаида пожала плечами.

– Тебя это интересует?

– Да. Пожалуйста, выскажи свое мнение. Меня оно интересует.

– Любительская вещь, – сказала Ада, – во всех смыслах любительская.

– А мне понравилось, – сказал я честно, – песня хорошая. И вообще.

– Вполне естественно. – Аделаида криво улыбнулась, – ну и чем ты теперь занимаешься, ско?

– Летаю, – сказал я, – а ты? Замуж вышла?

– Я? – Аделаида рассмеялась как-то ненатурально.

– Понятно.

– Что тебе понятно? – она словно ощетинилась, и вдруг мне стало жаль ее. Показалось, что ей очень плохо… она ищет утешения, и не может, боится его принять. Захотелось сказать ей хоть что-нибудь хорошее.

– Я тебя часто вспоминал. А ты – помнишь?

– Помню, – сказала она неожиданно. И вдруг до меня дошло – что-то сломалось в ней, в ее заведенном механизме отработанных жестов и ответов. Так она не должна была сказать… так – слишком искренне. Неужели помнит? Правда? Ведь я же был совсем мальчишкой.

– Ада… – я посмотрел на нее.

– Ты изменился, – сказала она вдруг.

– Да. Конечно, – я положил ладонь на ее обнаженное осыпанное серебром предплечье. Аделаида отобрала руку.

– Видишь ли, Ланс… ты стал теперь настоящим ско. Тогда у тебя был еще какой-то шанс, а теперь…

И она снова заговорила о том же, будто расстались мы только вчера. Человек должен быть просто человеком. Просто мужчиной. Просто женщиной. Не мужем, не эстаргом, не работником культуры, а просто – мужчиной… Короче говоря, то же самое, что я слышал от нее несколько лет назад. Почти в тех же самых словах. И смутно мне припомнилось, что нечто подобное я читал где-то в Сети. Статья какая-то на этические темы…

Ада говорила, а мне было уже не жаль ее. Не жаль, и не злился я на нее, и не любил. Мне стало просто скучно. И пять лет назад она говорила это. И сейчас говорит. И в старости, наверное, вылезет на трибуну, заслуженный искусствовед или там критик, и повторит ту же самую мысль, может, единственную, которая родилась у нее в голове за всю жизнь, а может, даже и не родилась, а была где-то прочитана и освоена как собственная. А со мной что? Да я, имея мало времени на чтение, и не отличая любительского спектакля от профессионального, ползая на пузе в грязи и расплачиваясь за каждый шаг своей и чужой кровью, за эти годы пойму и осознаю очень много, и полностью сменю мировоззрение, и буду падать и подниматься снова, и набираться мудрости, и может быть, у меня будут дети, и что-то останется и для них, когда я исчезну из этого мира…

Навстречу мне между рядами шла Сэйн – она уже переоделась в легкий синий брючный костюм. Я протянул Аде руку.

– Ну пока. Я пошел.

Ада так раздухарилась, что даже и руки мне не подала. Я пожал плечами и двинулся к Сэйн.

– Ара!

– Ара, Ланс. – Сэйн озабоченно полезла в сумку. Мимоходом сказала Аде «Здравствуйте». Вынула пленки в футлярчике и протянула мне. Я положил пленки в карман.

– Пойдем. Ты домой? Пройдемся до стоянки, да? Я заберу малыша, он тут, в группе.