Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Семейная реликвия - Тайник Великого князя

ModernLib.Net / Детективы / Зевелова Елена / Тайник Великого князя - Чтение (стр. 5)
Автор: Зевелова Елена
Жанр: Детективы
Серия: Семейная реликвия

 

 


      — Да какой я тебе Георгиевич, Надежда? — краснея, отвечал он. И добавлял: — Помнится, не далее как в прошлый раз ты меня просто Алексеем звала. Да и разница в годах у нас с тобой всего пять лет. Ты же знаешь, что мне всего двадцать стукнуло, — обижался молодой купец.
      — Надолго ли к нам пожаловали? — как-то спросила она.
      — В Москву завтра уезжаю, попрощаться зашел. Отец там уже. Мы свой магазин новый большой открываем.
      — Вот здорово! Ты даже не знаешь — мне родители обещали, что я дальше учиться в Москве буду.
      — Неужели они тебя туда одну отпустят?
      — Одну, конечно, ни в коем случае не отпустят. Но у тетушки, маминой сестры Марии, дом приличный на набережной Москвы-реки есть, и кто-нибудь из наших, наследницких, там всегда живет. Да, к тому же и отцова родня в Москву недавно перебралась.
      — Я тоже теперь в Москве по делам частенько буду бывать. Так что будем, думаю, там не реже, чем здесь, видеться, — успокоился после рассказа Надежды Алексей.
      — Алеша! — немного помолчав, почему-то вдруг шепотом сказала ему тогда Надя. — Глаза закрой, дай руку, я хочу тебе сейчас показать что-то такое, о чем ты даже не догадываешься. Не бойся! Не укушу!
      «Неужели поцелует», — затаившись и закрыв глаза, подумал тогда Алексей. Но не тут-то было. Надежда, крепко взяв его за вытянутую руку, вывела следом за собой из комнаты и потащила куда-то в глубь дома.
      — А теперь открой глаза, — проговорила она, отпуская руку едва не оступившегося Алексея. Он испуганно огляделся по сторонам. Сколько лет бывал в этом доме, а вот в молельную комнату попал впервые.
      «Зачем, интересно, она меня сюда привела?» — мысленно задал он себе вопрос. И сразу же понял, нашел, вздрогнув даже, ответ. Из угла полутемной небольшой комнаты на него смотрели черные угольки глаз Спасителя. Ему даже показалось, что, глядя на него, Спаситель своими — как вечность — глазами прожег его насквозь, увидев в нем все — явное и тайное, высокое и низкое.
      — Это та самая икона? — почему-то еле произнося слова, шепотом спросил он.
      — Да, — тоже шепотом ответила Надежда.
      — Ведь все говорят, что она давным-давно пропала?
      — Мало ли что говорят. Говорят, но ты же видишь, она здесь, в нашем доме. Вот она! — при этих словах Надежда трижды перекрестилась, потом аккуратно поправила горевшую лампадку. Помолилась и перед другими иконами молельной комнаты. Алексей последовал ее примеру. Вскоре они тихо, на цыпочках, вышли оттуда.
      — Алеша! Только ты никому не говори о том, что видел у нас сегодня Спаса Нерукотворного, — попросила его уже в гостиной Надя. — Даже нашим никому не говори, ладно, что я тебя в молельню водила. Запомни: это наша семейная реликвия.
      Алексею, конечно, безумно хотелось расспросить тогда Надежду об этой иконе. Его мать, землячка Ольги Писаревой, как и все наследницкие станичники и станичницы, не раз слышала всевозможные истории об их родовой иконе, с которой, как говаривали люди, было связано много таинственного, загадочного. Но саму икону в Наследницкой никогда и никто в жизни своей не видел. Поэтому и рассказывали друг другу о ней самое что ни на есть разное. И то, что икона эта, мол, чудотворная. Что она исцеляет и помогает праведникам и в то же время наказывает грешников, людей, преступивших Божьи и человечьи законы и представления. Что она может, например, внезапно исчезнуть и так же внезапно появиться. Сказывали даже, что Спаса пытались когда-то украсть, и не раз, да ничего из этого в конечном счете не выходило: погибали все эти лихие люди, да и только. И еще рассказывали, будто икона эта волшебство творит: богатство, например, может кому-то принести и так же внезапно у него же и отобрать… А некоторых, например, лишить всего добра, накопленного не одним поколением…
      Кто-то поговаривал даже, вспомнил Алексей, что у Писаревых и не было никогда Спаса. Что придумали, мол, они всю эту историю с чудотворной иконой сами давным-давно, чтобы силу своему роду придать. Или чтобы оправдать как-то добро свое, якобы незаконным путем нажитое. Вот и все.
      Проходя анфиладу комнат, молодые люди молчали. Когда же они вышли в залу, Надежда первой нарушила тишину.
      — Дядю Степана, мужа нашей тети Маши, ты помнишь? Так вот, говорят, что перед тем, как умереть, он все время повторял в бреду горячечном одни и те же фразы: «Свет вижу. Глаза он мне жжет. Больно даже. Уберите этот яркий свет».
      А потом перед самым концом своим еще несколько раз произнес: «Спас, Спас, Спас меня не простит… Что я наделал, дурак?» Потом, рассказывают, будто он начал вдруг кричать дико, истошно даже, да вскоре и помер, хрипя, пока кровью не захлебнулся.
      — Ты-то сама откуда все это знаешь? От тети?
      — Вовсе и нет. Тетушка на эту тему вообще говорить не любит. Это няне нашей старенькой, Аграфене, ее внук Никитка, старатель, рассказал. А она мне, само собой, передала. Никитка еще ей рассказывал в подробностях, как он и другие старатели Степана нашли полумертвым недалеко от прииска. Но живого его до дома они не донесли.
      — А я слышал, что Степан ваш после того, как золото нашел, слишком уж неправедную жизнь повел, людей стал обижать и что грешником он был великим. Получается, если верить твоей истории, — задумчиво произнес Алексей, — то можно сказать, что Степан получил по заслугам. Так ведь?
      — Да вроде того.
      — Но, как ты думаешь, связано это каким-то образом именно с вашей иконой Спаса Нерукотворного?
      Надежда на этот вопрос ничего не ответила, лишь едва заметно кивнула головой.
      — Та давняя история, — сказал тогда жене, вернувшись с Алайского рынка, Алексей, — отнюдь не случайно мне вспомнилась. Встреча с Генрихом, понимаешь, навеяла эти воспоминания. Вот думаю теперь, можно ли верить его рассказам о плене в Германии, об иконе, похожей на нашу, которую он там видел? А может, все плод его больного воображения? Может быть, он выдумал? Может, это пьяный бред? Ведь глядя на него, видно даже невооруженным взглядом, что сломался бывший весельчак, балагур, любимец женщин Генрих Соломонов. Теперь он далеко не тот мужик-жизнелюб, наш сосед, каким ты его помнишь. На мой взгляд, он сейчас явно пьющий, помятый, потрепанный, побитый жизнью человек. Думаю, нужно нам что-то сделать, чтобы он дальше не покатился вниз по наклонной плоскости…
      А ты помнишь, кстати, Надюша, старшего сына Татьяны Черновой, нашей бывшей соседки?
      — А его-то ты вдруг что вспомнил? Непутевый он парень вроде вырос. Как, впрочем, и все ее дети. Говорили люди, что куда-то на заработки он подался…
      — Да, понимаешь ли, встретил я его, по-моему, сегодня на базаре с Соломоновым…
      — Странно, — протянула Надежда Васильевна. — С плохой компанией этот парень был связан, я точно помню. Житья никому не давал. Сидел даже — чуть ли не за разбой… Да Бог с ним, зачем он тебе сдался… Алеша! Ты что-то мне сегодня не нравишься. После встречи с Соломоновым совсем загрустил. Скоро уже гости придут, а у нас с тобой еще дел невпроворот.
      — Не волнуйся, Наденька. Успеем. Все будет в лучшем виде. В саду стол накроем?
      — Конечно, в саду, а где же. Детей ведь, сам знаешь, долго в комнатах не удержишь, все равно на улицу потянет. В саду у них самые игры.
      — На сколько человек накрывать?
      — Сейчас посчитаем. Сестры мои с Натуськой, потом Танюшка с Сашей и с детьми, Софья с Григорием и Алиной. Да нас с тобой двое. Вот и все. Посмотри, кстати, холодец-то застыл, наконец?
      — А в чуде это у тебя что? Пирог твой фирменный ореховый, да?
      — Да, подойдет скоро. Хворост надо уже вынимать. Я тебя попрошу, посыпь его сахарной пудрой, не забудь, пожалуйста.
      — Все сейчас сделаю, не волнуйся только. У нас ведь с тобой так всегда, все в самый последний момент доделываем. Так что иди-ка ты, отдохни пока немного, а я сам управлюсь, — и Алексей, нежно поцеловав жену, пошел проверять холодец.
      — Дети, за стол, чай пить! Потом доиграете, — громко кричала Надежда Васильевна уже через час, когда все гости собрались за накрытым в их уютном садике столом. Детей, перед тем как они помчались играть в прятки, Алексей сам сытно накормил, чтобы не утруждать лишний раз жену, активно хлопотавшую возле шумной компании родственников Беккеров, пришедших отметить именины Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.
      — Ты думаешь, Ольга, я спроста сегодня вспомнила в деталях всю эту историю? — сказала Татьяна Алексеевна. — Нет, отнюдь неспроста. Просто так, моя любимая девочка, ты знаешь, со мной такое не бывает. Это к чему-то очень серьезному, очень важному для всей нашей семьи. Не иначе. Причем всей нашей семьи касающемуся.
      Я же тебе говорила, ты тогда была совсем маленькая и в момент обсуждения этих вопросов играла в прятки во дворе перед домом твоих дедушки и бабушки на улице Чехова в Ташкенте вместе с Алиной. Дедушка вас покормил, потом вы попили чай с фирменным бабушкиным хворостом. А я помогала бабушке собирать на стол, который также накрыли в садике перед домом, когда дедушка рассказывал ей о своем походе на Алайский базар, о встрече там с Генрихом Соломоновым, о том, что, находясь в плену в Германии, тот видел нашу семейную икону Спаса Нерукотворного. Так вот, это, думаю, сигнал, знак, который нам подан свыше, не иначе, так и знай. Это не просто воспоминание о прошлом, зачастую свидетельствующее о наступлении старости. Нет. Скорее — память сердца. И хотя я к твоим поискам относилась и отношусь не слишком-то серьезно, а отец, ты же знаешь, со своими коммунистическими и посткоммунистическими убеждениями вообще в такие дела никогда не верил и не поверит, в данном случае я всегда на твоей стороне. А сейчас особенно. И могу тебе сегодня сказать уверенно: продолжай, ты на верном пути. Спас где-то совсем рядом.
      — Понимаешь, мама, что касается Германии и твоих воспоминаний о ташкентском соседе Соломонове, о котором ты мне не раз рассказывала, то все это правда. Судя по моим встречам недавним и в Баварии с коллекционером, недалеко от Гармиш-Партенкирхена, куда я ездила к брату, и в Австрии, куда я смоталась с одним известным искусствоведом специально по этому поводу, икона на самом деле была там. И ваш Соломонов, по всей вероятности, мог, конечно, видеть именно нашего Спаса как раз вскоре после войны. Так что ты видела по-настоящему вещий сон. Так, скорей всего, все и было на самом деле. Но с того времени много воды утекло, и по моим нынешним сведениям, икону давным-давно вывезли в Россию. У нас с Олегом имеются данные, о которых пока не хочу тебе рассказывать, что Нерукотворный находится сейчас где-то совсем близко от нас. Думаю, что его обнаружение и все остальные отгадки таинственных исчезновений — это вопрос самого ближайшего времени. Не хочу тебя пока посвящать, но скоро сама узнаешь. Я тебе обещаю. А за рассказ твой огромное спасибо! Некоторые подробности, воспроизведенные тобой сегодня, нам тоже помогут, только уже не в поиске, а во многом другом… если, конечно, это потребуется. Ты не переживай так сильно. Ведь вещие сны у нас в семье к каким-то крупным переменам всегда снятся. Дай Бог бы к хорошим! Ладно. Мне пора домой собираться. Олег, наверное, заждался. Так что я пойду, хорошо? А отец-то, видно, очень увлекся своей книгой. Даже признаков жизни не подает, не кричит тебе, как всегда, из гостиной, чтобы ты принесла ему чаю.
      Зашедший в этот момент на кухню Александр Иванович предложил вместе поужинать. Но Ольга, напомнив ему, что они совсем недавно плотно поели в узбекском ресторане, о чем он, видно, запамятовал, отказалась. Она быстро сменила стоптанные тапки на свои новомодные красные туфельки, купленные еще в Австрии, и поспешила к себе домой. Хотелось отдохнуть да и рассказать Олегу все то, о чем поведала ей сегодня мама.
      Проходя через тенистый скверик возле школы напротив родительского дома, в которой учился в свое время брат Станислав, она вспомнила вдруг отрывок из стихотворения, довольно часто повторяемый другим братом, Геннадием, который сегодня так и не подъехал. Впрочем, это было в его манере. Видно, подвернулось ему более важное дело, и он не счел нужным даже предупредить об этом.
      «…Перед Богом посмотрю прямо, Пусть он слышит. Каждый о любви скажет, У любви нет лишних», — произнесла Ольга запомнившееся ей четверостишие. Остальные слова стихотворения неизвестного ей автора в памяти у нее не отложились. И как она ни пыталась их вспомнить, проходя довольно быстро по привычной для нее дороге домой, так и не смогла. А потом и вовсе забыла о них, как только нажала на кнопку звонка.
      После двух или трех продолжительных трелей, Олег в своем любимом шелковом китайском халате с павлинами на голубом фоне, что свидетельствовало о том, что он на самом деле работал, а не пил пиво и не болтал по телефону, открыл дверь. Он был в отличном настроении. Напевал собственный перифраз популярной песенки, повторяя уже в какой раз: «Фарш невозможно провернуть назад…» — и был готов выслушать внимательно любой рассказ жены, даже если бы он был произнесен ею на китайском языке или на неведомом суахили.

Глава третья УКУС ГЮРЗЫ

      Начало июня в Ташкенте было невыносимо жарким. Так бы все ничего, пережить можно и не такое, тем более местным жителям. Однако ежедневно, а то и по два раза в день тренировавшимся молотометателям, готовившимся на центральном ташкентском стадионе «Пахтакор» к предстоящему в Минске — родине выдающихся метателей — первенству Союза, такой солнцепек был просто в тягость. Особенно для приехавших на спортивные сборы в Среднюю Азию россиян, украинцев и белорусов — основных фаворитов предстоящего первенства. Да, в общем-то не только для них, но и для спортсменов республиканской сборной команды, активно стремившихся использовать неожиданный приезд звезд отечественной и мировой легкой атлетики в столицу Узбекистана для совместных тренировок, изучения опыта и многого другого. Только в кадрах кинохроники и на экране телевизора могли они раньше наблюдать за техникой и мастерством своих кумиров.
      Тренировки в эти дни начинались, как правило, в девять — десять утра. Потому что к двенадцати солнце пекло так яростно, что продолжать любые физические упражнения под его палящими лучами было просто невмочь. А тем более выносить такие нагрузки, когда за одну интенсивную тренировку спортсмен сбрасывал два, а то и три килограмма собственного веса. Не спасала даже намоченная в холодной воде и завязанная как женский платок на голове спортивная майка. Может быть, таким нехитрым способом, принятым неизвестно когда на вооружение местными легкоатлетами, солнечного удара избегать и удавалось, но от этого настроение нисколько не улучшалось, а усталость все больше накапливалась, и избавиться от нее не было уже никаких сил. Кроме того, мокрая майка на голове в качестве холодного компресса оставалась спасительным от жары средством совсем недолго. Она моментально высыхала, метатели даже не успевали донести с поля свой поблескивающий на солнце спортивный снаряд до огороженного мощной, непробиваемой металлической сеткой бетонного круга, чтобы сделать очередной тренировочный бросок. В результате сил особо никто тратить не хотел, а тренировки проходили довольно вяло и даже лениво, без особого напряга, а так, лишь бы поддержать форму.
      Наркас Мулладжанов — киргиз по национальности, лидер и руководитель местных «молотобойцев», как их называли в народе, и вообще интересный, живой, увлекающийся человек, большой знаток спортивной психологии и восточной медицины, привил любовь к этому совершенно до него не популярному в республике виду спорта немалому числу молодых людей. Он превратил многие годы возглавляемую им спортивную секцию метателей в настоящий воскресный клуб. И теперь он больше всех гордился приездом в республику выдающихся спортсменов страны. Для него это был настоящий праздник. Тем более что лучшие среди первых метателей страны, возглавляемые старейшим поклонником этого вида спорта и тренером сборной Леонидом Митропольским, в годы войны вместе со студентами-ифлийцами воевавшим в знаменитом партизанском отряде Медведева в лесах Белоруссии, с большим интересом приходили по воскресным дням в наркасовский клуб. Тем самым, что было ему особенно приятно, не только поддерживая его идею, но и рассказывая постоянным членам такого еженедельного добровольного собрания любителей метания крутящегося семикилограммового шарика — школьникам и студентам — самые невероятные истории из своей интересной и содержательной жизни. Вместе с пацанами они здесь в душном, пропахшем едким потом зале часами обсуждали с неподдельным интересом последние олимпийские и мировые рекорды метателей, рассказывали, как они были достигнуты, рассуждали о перспективах отечественного молотометания, просматривали вместе на небольшом раздвижном экранчике снятые ими во время крупных состязаний на любительскую восьми— или шестнадцатимиллиметровую камеру кадры из выступлений на крупных соревнованиях выдающихся метателей мира. Причем не только просматривали, но и профессионально, с глубоким знанием дела комментировали и весьма глубоко анализировали происходящее на экране. И каждая такая клубная встреча была предметом обсуждения чуть ли не всю неделю в секции Мулладжанова, вызывая неподдельную зависть окружающих.
      В этот день, хотя он и не был воскресным, Наркас Мулладжанов ждал коллег-спортсменов для продолжения незавершенной вчера в кабачке на набережной беседы, что не помешало ему до этого пару часов кряду довольно удачно потренироваться в одиночку. Однако уже к одиннадцати утра, устав основательно от невыносимой жары и почувствовав от потерянных с потом нескольких килограммов своего веса настоящее расслабление, он, взяв в последний раз нервы в кулак, рассвирепев в круге для метаний, с вырвавшимся из глубины его души звериным криком, метнул вольфрамовый шар метров за шестьдесят в давно выгоревшее от солнца и зноя тренировочное поле, еще месяц назад покрытое сочной подстриженной травкой. Он настолько утомился, что даже не стал, как обычно, глядя из огороженного круга в поле и балансируя на одной ноге у самого металлического обода, дожидаться результата, провожая взором летящий по своей траектории металлический шар с извивающейся вокруг него ручкой на длинном тросе. И не пошел, как всегда, в знойное поле забирать спортивный снаряд. Отойдя в сторонку и засучив до колена штанины теплых спортивных брюк, он вытер скомканной в кулаке форменной майкой сборной республики красное от напряжения лицо, коротко постриженную, с легкой сединой, совершенно мокрую голову. Потом побрел в тенек и уселся за столик под зонтиком в расположенном рядом летнем кафе со спортивным названием «Финиш» и призывным плакатом над окошечком для раздачи нехитрого меню «Хуш келибсиз!», что означало «Добро пожаловать!»
      Усевшись поудобнее и почувствовав вскоре себя в своей тарелке, о чем свидетельствовала появившаяся на лице Наркаса привычная улыбка, означавшая предвкушение очередной встречи с выдающимися легкоатлетами страны, он огляделся и увидел стоящих у перил на парапете рядом с главным зданием стадиона ребят из своей секции, которые давно успели размяться не только на запасном поле, но и на главной арене. Теперь, стоя на плавящемся под солнцем асфальте, они внимательно наблюдали сверху за тренировкой и прекрасно видели последний мастерский бросок своего наставника. Потому, когда он опустился в кресло, зааплодировали шефу. Немного подумав, он жестом правой руки пригласил их всех к себе за столик, решив вместе с ними окончательно расслабиться после напряжения, поболтать в теньке, а заодно попить пивка и поесть шашлычку. Тренер пришел к выводу, что сегодня ребята, вопреки всем его установкам, вполне заслужили такое право. Они живо откликнулись на его приглашение и через минуту сидели рядом с ним, развернув столик еще дальше в глубь кабачка, где хоть и не было ожидаемой прохлады, зато тени от крыши оказалось гораздо больше. Он же, в свою очередь, уверенно пообещал ученикам, что максимум часа через два сюда же подойдут и члены сборной Союза, и он с удовольствием представит им своих верных и любимых учеников, естественно, познакомив их с ведущими мастерами.
      Все ребята, как по команде, сняли пропитанные потом спортивные майки и к тому моменту, когда проворный официант в светло-грязной рубашонке принес каждому по заказанной Наркасом запотевшей кружечке «Жигулевского» (другой марки этого напитка ни в Ташкенте, ни в Узбекистане попросту не существовало, да и эта была огромной редкостью, но неизвестно чьей милостью постоянно присутствовавшей в незатейливом меню кабачка стадиона «Пахтакор»), яростно кряхтя, стали обтирать ими свои мокрые от жары лица и головы…
      — Все-таки, ребята, не очень хорошо получается, — сдув шапку пены и отпив из своей кружки глоток прохладного и всегда почему-то кислого напитка прервал воцарившуюся тишину, набычившись перед вторым серьезным глотком, Наркас. — Я даже не заметил вначале, что вы, размявшись до моего прихода, побросали на поле свои снаряды, пошли бегать на большую спортивную арену, а теперь и я добавил несколько «молотков» к вашим. Мы сидим здесь, прохлаждаемся. Это, конечно, очень приятно, так ведь? А убирать за нас опять должен старый Урман. Не дело, каждый раз старику такую работенку подкидывать. Вы здоровые, как бугаи, а он же худосочный, слабосильный, да к тому же, судя по его виду, вчерашний алкоголь у него еще не выветрился.
      Думаю, что надо будет так сделать, орлы. Один из вас, ребята, думаю, вполне справится с почетной ролью. Пока принесут шашлычок, да пока поднесут еще пивка — время есть… Пока пена в ваших кружках еще не осела и сами вы от разминки не остыли, стоит сходить в поле, собрать все снаряды и дотащить до «избушки», сдать их на склад. Эту миссию вполне можно выполнить минут за десять, правда? Вон, видите, как хорошо, что и кладовщик наш, а заодно и наш постоянный и самый активный болельщик Урман-ака тут как тут, на своем привычном месте, на стульчике перед складом в теньке отдыхает. Негоже срывать его с привычного места. А потом, он все-таки не пацан какой-то, он же пожилой человек, весь седой, как лунь. Ну что я вам рассказываю, сами знаете. Стыдно заставлять старика каждый раз ходить по полю в такую жарищу и собирать наши тяжелые металлические шарики. Это не копья какие-нибудь, не диски и не шесты. Все-таки каждый по семь килограмм двести пятьдесят семь грамм. Для него это будет тяжелая работа, а с похмелья особенно. Так что давайте, решайтесь. Я правильно говорю, как думаешь, Боб?
      — Ну и дела, Наркас Саматович. Как что, всегда у вас Боб да Боб. У нас что, в секции кроме Боба никого нет? Вон Иванов, например, сидит давно, скучает, к тому же он не большой любитель пива, все знают. Не то что я. Потом помладше меня намного будет, да и всех остальных, пожалуй, тоже. Армейский закон все знают: молодым, как говорится, везде у нас дорога. А то всегда почему-то только я крайний. Это надо же, чтобы всегда меня выбирали в таких случаях. Рожей, что ли, я не вышел? — возмутился Борис.
      — Ты чего это, Неразов, так раскипятился? Я разве сказал, что идти ты должен, Борис?
      При его последних словах ребята приподнялись, напряглись и буквально через минуту выбросили перед собой пальцы. Воодушевленный таким исходом дела Боб стал считать. «Раз, два, пять, семь, тринадцать», — показывая своим указательным пальцем то на одного, то на другого. При слове «тринадцать» Борис остановился, указывая на молча сидящего рядом с ним Глодова — долговязого, длиннорукого студента театрального института.
      — Извини, Славик, но сегодня крайним будешь ты, — довольный своим подсчетом, констатировал он. — Фортуну, старик, не обманешь, хотя Иванову это бы, считаю, больше подошло.
      Глодов согласно кивнул головой. Потом поправил двумя руками шевелюру, вытер со лба правой рукой пот, потом еще раз обтер лицо и без того мокрой майкой, не торопясь отпил глоток пива из своей граненой кружки. Также молча встал, всем видом демонстрируя полное безразличие к выпавшей на его долю сегодня почетной миссии по сбору снарядов на поле. Он швырнул мокрую майку фирмы «Адидас», подаренную ему кем-то из участников матча Узбекистан — Венгрия, в котором ему довелось недавно участвовать, и нехотя побрел в сторону сектора для метаний в левом углу футбольного поля. В этот момент его взгляд привлек подошедший к окошечку для раздачи пива, шашлыка и другого нехитрого меню спортивного кабачка, в глубине которого призывно шкварчали кипевшие в раскаленном масле большие узбекские беляши, сухощавый черноволосый парень в выпущенной поверх темных джинсовых брюк расстегнутой до конца рубашке в тонкую фиолетовую полоску на белом фоне, с закатанными до плеч и без того короткими рукавами. Внизу, у самой ширинки, уголки его рубашки были на провинциальный залихватский манер завязаны маленьким двойным узлом, на ногах были красно-белые новомодные кроссовки чешского производства на желтой пластиковой подошве под каучук, которые местная молодежь, мечтавшая приобрести такие, по неведомой всем причине почему-то называла «бутасы». Лица парня Вячеслав не видел. Зато заметил под закатанным правым рукавом большую синюю наколку. Длинный, чуть не до локтя, кинжал, который от рукоятки до острия обвивала пышногрудая и пышноволосая русалка с выпученными глазами.
      «Смагин», — молнией мелькнула в голове Вячеслава мысль, заставившая его вздрогнуть, мигом забыть свою полусонную расслабленность, внутренне собраться и даже не на шутку насторожиться.
      «Интересно, что он может здесь делать? Пивка, что ли, зашел попить? Вероятнее всего, ведь в городе пива днем с огнем не найдешь, а здесь всегда есть, причем свежее», — иного объяснения появлению Смагина близ выгоревшего на солнце запасного поля стадиона «Пахтакор» Глодов для себя найти в этот момент не мог. Известный в городе бандит, участник и заводила бесчисленных драк на вечерах в школах и институтах и даже некоторых грандиозных побоищ в различных районах города — что еще он мог делать здесь?
      «Нужно будет обязательно сказать об этом Наркасу, тот все сразу поймет и разберется, — подумал он. — А то, не ровен час, все наше пивопитие с шашлыком, беляшами, а тем более вместе со спортсменами сборной страны, может накрыться медным тазом, — решил он. — Кто знает, может, Смагин и не за пивком сюда пожаловал. Всего можно ждать от этого мерзавца».
      Подходя к полю и стараясь не привлекать к себе внимания, Глодов осторожно оглянулся в сторону окошечка, к которому прилип Смагин, оставив за спиной загорелые жилистые руки с приличной мускулатурой и большой голубой наколкой на плече. Именно в этот момент он поймал на себе взгляд пронзительных, колючих водянистого цвета глаз нежданно-негаданно обернувшегося в его сторону Смагина, увидел через распахнутую рубашку его довольно узкую, выступающую вперед «грудь сапожника» и свисающее над поясом брюк маленькое брюшко. От всего этого Глодова просто взяла оторопь, стало даже как-то не по себе.
      Со Смагиным Вячеслав сталкивался несколько раз. Однажды на вечере в своем институте, когда вышел во двор с ребятами покурить, тот в окружении нескольких отъявленных бандитов выяснял с кем-то с помощью кулаков отношения. Да еще в аэропорту, в ожидании рейса на Москву — Смагин, стоя в длиннющей очереди на оформление багажа, провожал невысокого, явно в возрасте, но достаточно молодо выглядевшего белесого мужика с каким-то змеиным взглядом колючих глаз. С виду то ли грек, то ли бухарский еврей, в кожаном пальто и до блеска начищенных черных туфлях. Издалека он выглядел достаточно импозантно, даже красиво, а при более близком рассмотрении произвел на Глодова просто отталкивающее впечатление. Сильно жестикулируя, он объяснял что-то Смагину в невероятно развязной манере, а тот держал в руках его желтый настоящей кожи чемодан и слушал внимательнейшим образом. И еще мельком Вячеслав видел Смагина где-то в самом центре города, во время излюбленных Глодовым вечерних прогулок с девушками по бульвару Карла Маркса. Вот, пожалуй, и все. Но каждый раз при виде этого человека его по какой-то непонятной ему причине охватывал такой страх, что коленки начинали дрожать. Вячеслав, ощущая от этого полный дискомфорт, всегда возвращался домой в преотвратном настроении. Сам он был высоким и крепким во всех смыслах молодым человеком с солидной мускулатурой и недюжинной физической силой, в немалой степени приобретенной благодаря спортивным занятиям. В зале штанги начинал разминку с рывка в девяносто килограмм, а жи-мовую тягу, излюбленное упражнение метателей, заканчивал весом двести тридцать — двести сорок килограмм. Но субтильного Смагина при этом серьезно боялся и здоровался с ним, издалека приветствуя и слегка склоняя при этом голову, хотя лично даже не был знаком.
      Шурка Смагин был родом из семьи военнослужащего и жил на «полкушке», как называли в Ташкенте большой военный городок, выстроенный после войны пленными немцами, японцами и другими интернированными солдатами Второй мировой, воевавшими против СССР и стран антигитлеровской коалиции. Но известен он был в городе отлично. Его фамилию и отчество прекрасно знали и в милиции, и даже в КГБ, но далеко не потому, что отец Смагина, в прошлом боевой офицер, служил полковником штаба Туркестанского военного округа, а мать была завучем престижной школы № 25 по улице Шота Руставели и одна из немногих жителей республики имела звание заслуженного работника образования. Сын же их стал известен исключительно тем, что, как пелось в одной песенке, он «с детства был испорченный ребенок, на маму и на папу не похож». «Отрывным парнем», сотканным будто бы из противоречий, с резким и буйным нравом и «нордическим» характером, от которого можно было ожидать всего, что угодно, но только не нормальных поступков, обычно присущих детям, воспитанным в таких семьях. Где появлялся Смагин, там всегда ждали чего-то из ряда вон выходящего: то ли погрома, то ли серьезной драки, то ли поножовщины и даже убийства.
      Поговаривали даже, что за ним тянутся куда более серьезные дела, из-за которых неминуемой для других на его месте тюремной решетки Шурке удалось избежать только благодаря своему папаше и его бесчисленным еще со времен войны связям во властных и силовых структурах республики и даже страны. Считалось также между мужиками и «серьезными» людьми чуть постарше, что за спиной Смагина стоит не кто-нибудь, а известный своим буйным нравом и неслыханной дерзостью воровской авторитет Вогез Хачатрян по кличке Дед. Поговаривали, что главная «крыша» его была даже покруче Деда, а именно некий Папа — гроза всех тогдашних предпринимателей и цеховиков, ни имени, ни отчества, ни фамилии которого Глодов не знал.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17