Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сталин: операция «Эрмитаж»

ModernLib.Net / Публицистика / Жуков Юрий / Сталин: операция «Эрмитаж» - Чтение (стр. 3)
Автор: Жуков Юрий
Жанры: Публицистика,
История

 

 


Опираясь на этот юридический акт, Дзержинский долго беседовал с доставленной к нему Мещерской. Непростой для обоих «разговор» закончился счастливо – для Московской комиссии, для Грабаря и Муратова: тондо быстро «нашлось» и вскоре украсило собрание картинной галереи Румянцевского музея.

В тот же майский день, когда Совнарком встал на защиту редчайшего образца итальянской живописи эпохи Возрождения, Луначарский вынес на рассмотрение Большой государственной комиссии по просвещению, коллегии руководимого им наркомата, вопрос о состоянии музейного дела и охраны культурно-исторического наследия. Он рекомендовал утвердить предложение петроградских искусствоведов о необходимости незамедлительно создать всероссийский орган, который занялся бы этим важным делом. Нарком добился единодушной поддержки.

28 мая 1918 года в структуре Наркомпроса РСФСР возник новый Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Возглавил его человек не слишком сведущий в подобных делах, но зато очень влиятельный: Наталья Ивановна Седова-Троцкая, жена второго человека в государстве и партии – Льва Давыдовича Троцкого, наркома по военным и морским делам, члена Политбюро ЦК РКП(б). Ее заместителем, на которого и свалилась вся практическая работа, стал видный искусствовед, пять лет являвшийся попечителем Третьяковской галереи, художник Игорь Грабарь, тот самый, который принял непосредственное участие в спасении для России тондо школы Боттичелли.

Им и был разработан утвержденный 19 сентября того же года декрет «О запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и исторического значения» – документ поистине фундаментальный. В преамбуле его напрямую указывалось на необходимость в корне пресечь «утрату культурных сокровищ народа».

Первый пункт нового декрета гласил:

«Воспретить вывоз из всех мест Республики и продажу за границу кем бы то ни было предметов искусства и старины без разрешений, выдаваемых Коллегией по делам музеев и охране памятников искусства и старины в Петрограде и Москве при Комиссариате народного просвещения или органами, Коллегией на то уполномоченными».

Декрет ставил под контроль Отдела – он же Коллегия – саму возможность заключения подобных, отныне незаконных сделок. Согласно пункту второму:

«Все магазины, комиссионные конторы и отдельные лица, производящие торговлю предметами искусства и старины, или посредники по торговле ими, а также лица, производящие платную оценку или экспертизу подобных предметов, обязаны зарегистрироваться в течение трех дней со дня опубликования сего декрета»[21].

Для выполнения положений нового декрета, особенно в условиях строительства новой государственности, гражданской войны и иностранной интервенции, необходимы были и весьма действенные гарантии. Поэтому спустя полтора месяца газета «Известия» опубликовала циркуляр ВЧК «Ко всем губернским, уездным и в особенности пограничным ЧК». Им предписывалось незамедлительно «принять решительные меры борьбы против бессовестного хищения народного достояния» – произведений искусства, исторических реликвий.

«Чрезвычайные комиссии не должны допускать этого и в каждом таком случае необходимо его (народное достояние) конфисковывать и передавать в соответствующие отделы Советов или если в Советах такового отдела нет, то сообщать в центральный Комиссариат народного просвещения. Пограничные чрезвычайные комиссии должны принять решительные меры к борьбе с провозом этих вещей за границу»[22].

Вторым этапом в создании правовой основы для охраны памятников стал принятый Совнаркомом 5 октября 1918 года декрет «О регистрации, приеме на учет и охранении памятников искусства и старины, находящихся во владении частных лиц, обществ и учреждений». Он опирался на практику охраны памятников начиная с 7 ноября 1917 года. До 5 октября учет частных коллекций и выдача на них охранных грамот было «революционной инициативой»; отныне же это закреплялось законодательным актом, становилось обязательным по всей Российской республике.

Согласно декрету, Отдел и его петроградский региональный орган должны были провести «государственную регистрацию всех монументальных и вещественных памятников искусства и старины как в виде целых собраний, так и отдельных предметов, в чьем бы обладании они ни находились»[23].

Так советская власть менее чем за год сделала то, что не смогла сделать царская Россия за 48 лет, после археологического съезда 1869 года.

Первый сбой

Внешняя торговля Советской России повела отсчет своей деятельности с мая 1920 года.

Разрушенное шестью годами мировой и гражданской войны хозяйство страны нуждалось в незамедлительном восстановлении. Стояли заводы и фабрики (кроме оборонных), застыли в тупиках паровозы, разбитые чуть ли в щепы теплушки – товарные вагоны, быстро заменившие классные пассажирские.

Крестьяне, готовые, несмотря на продразверстку, пахать и сеять, вынуждены были сидеть сложа руки. Лошадей – единственную тягловую силу, которую безжалостно, не задумываясь о близком будущем, мобилизовывали все власти – и царская, и Временное правительство, и красные, белые, зеленые, – в деревне почти не осталось. Не было и сельскохозяйственного инвентаря, даже самого простого, необходимого для полевых работ.

Не помогли погромы помещичьих усадеб: расхищенными из них роялями, картинами и книгами, архивами и мебелью можно было в лучшем случае протопить печь, и только.

Первым Советской России распахнул дверь в Европу, позволив с немалой для себя выгодой начать закупки всего, в чем нуждалась республика. Таллин, еще по привычке именовавшийся Ревелем. Вскоре к нему присоединились Рига и Лиепая. Отнюдь не бескорыстно молодые, впервые обретшие независимость Эстония и Латвия стали перевалочными пунктами, посредниками для поступления в РСФСР жизненно необходимых товаров.

Из Германии, Швеции, Великобритании шли к нам запасные части для паровозов и товарных вагонов, стальной трос, алмазы для горного дела, поперечные и циркульные пилы, сверла, гвозди, косы, топоры, ножницы для стрижки овец. Шли локомобили и жнейки, бороны и молотилки. Шли электролампочки, медицинские инструменты и лекарства, типографская краска и карандаши, бумага, пишущие машинки, консервированное молоко. Шли уголь и сода – ведь и их не было в стране, в которой шахтеры вынуждены были не работать, а воевать.

Наши вчерашние враги, противники на поле боя, готовы были продавать все, что у них имелось. Но лишь за валюту – а вот ее-то у нас и не было. Она давно ушла туда же, за рубеж, в оплату за снаряды и патроны, винтовки и пулеметы, обмундирование для армии, которую бросило в сражения Первой мировой войны царское правительство. Уже в октябре 1914 года военный министр Сухомлинов был вынужден объяснять депутатам Государственной думы: победы, взятия Берлина и Вены рассчитывали добиться через два-три месяца – на такой срок и подготовили боеприпасы, вооружение…

Теперь приходилось использовать более неудобное средство платежей. Выступая в декабре 1920 года на VIII Всероссийском съезде Советов, заместитель наркома внешней торговли и член правительства Лежава отчитывался: «Мы пока вынуждены покупать за золото, причем испытываем большие затруднения вследствие ограничения возможности реализовывать наше золото непосредственно в тех странах, где размещены наши заказы»[24].

Причины таких трудностей объяснял другой сотрудник Наркомвнешторга, Рохович, в газете «Известия».

«Очень часто бывает, – писал он, – более выгодно несколько раз менять одну валюту на другую. Так, например, если купить швейцарские франки, выменять их на шведские кроны, а за последние купить английские фунты, то они могут обойтись дешевле, чем покупать непосредственно английскую валюту»[25]. Иными словами, толковые люди из Внешторга отлично понимали выгоду игры на разнице курсов. Дело оставалось лишь за золотом. А его тоже катастрофически не хватало.

И изъятые еще осенью 1917 года банковские ценности, и золотой запас страны, отбитый у Колчака, давно разошлись. В Берлин – как репарации по Брестскому договору (а оттуда в Париж, в качестве «законного трофея» Франции-победительницы), в Европу вообще – на создание компартий, на революции в Германии. Мало что могла дать и только что возобновившаяся добыча золота: в 1920 году она дала всего около двух тонн.

18 декабря 1920 года Совнарком РСФСР принял краткое по содержанию постановление, суть которого целиком отражена в названии: «О забронировании за Наркоматом Внешней торговли как экспортного фонда золотых часов, находящихся в распоряжении Наркомата финансов и других учреждений». С этого времени прекратилась практика награждения особо отличившихся бойцов и командиров Красной армии именными золотыми часами – единственного тогда ордена боевого Красного Знамени удостаивали очень немногих.

Однако и такой источник вскоре иссяк. А потому Наркомвнешторг в середине января 1921 года внес на рассмотрение Совнаркома, а В. И. Ленин 7 февраля подписал еще одно постановление – «О составлении государственного Фонда ценностей для внешней торговли». На этот раз правительственный акт отнес к экспортным товарам то, что согласно другому, более раннему постановлению Совнаркома, от 19 сентября 1918 года, запрещалось к вывозу за пределы страны категорически. Текст нового распоряжения, опубликованного газетой «Известия» 12 февраля, гласил:

«1. В целях составления государственного запаса художественных ценностей и предметов роскоши и старины, могущих служить предметами вывоза за границу, Народному комиссариату внешней торговли предоставляется право образовать в местах, где он найдет нужным, экспертные комиссии, действующие на основе положений, утвержденных Наркоматом внешней торговли по соглашению с Наркоматом просвещения и Наркоматом финансов.

2. На экспертные комиссии возлагается отбор, классификация, оценка и учет могущих служить для экспорта предметов для художественных и антикварно-исторических, а также предметов роскоши. В состав экспертных комиссий входят представители соответствующих отделов Наркомата просвещения (Главмузея и Изобразительных искусств).

3. Всякая разгрузка складов, магазинов и вообще каких бы то ни было хранилищ, где могут быть обнаружены указанные предметы, производится на местах, где учреждены экспертные комиссии, лишь при условии обязательного предварительного оповещения местной экспертной комиссии о предполагаемой разгрузке.

4. Все учреждения и лица, в ведении которых находятся склады, магазины, помещения и вообще какие бы то ни было хранилища, за исключением музеев Республики и хранилищ государственного музейного фонда, состоящих в ведении Главмузея, обязаны беспрепятственно допускать представителей комиссии к осмотру, отбору, учету всех вещей, относящихся к предмету ведения последней.

5. Предоставить Наркомату внешней торговли право изъятия и хранения для целей внешней торговли предметов, отбираемых экспертными комиссиями»[26].

Членами Совнаркома, утвердившими данный документ, двигали благие намерения. Они понимали: без импорта Российская Федерация погибнет, исчезнет с политической карты мира только потому, что ее руководители оказались плохими хозяевами.

Однако ничего достойного мирового рынка у нас пока еще не было: ни леса, ни нефти, ни пушнины, даже пресловутых льна и пеньки. Все старые запасы экспортных товаров иссякли в гражданскую войну. Вот и приходилось выискивать все, что могло пойти в дело.

Теперь страну должны были спасти художественные ценности – картины и образцы прикладного искусства, которые работники музеев находили, сберегали все годы революции и гражданской войны. Отныне тем памятникам старины, что еще не оказались в ведении Музейного отдела, предстояло стать законной добычей Внешторга, а точнее – образуемых им «в местах, где он найдет нужным», экспертных комиссий. Из кого можно сформировать последние, ни Лежава, ни его подчиненные не задумывались. Они не догадывались, что Музейный отдел, его местные губернские и уездные органы (так называемые губмузеи, музеи) уже вобрали в себя не только те несколько десятков специалистов, которые имелись в России в канун революции, но и всех тех, кто вообще разбирался в искусстве.

Мало того, «беспрепятственный доступ» во все хранилища экспертных комиссий Наркомвнешторга обеспечивал им полную бесконтрольность и безнаказанность.

Команда была дана. И сразу же по всей стране – от Пскова и Минска до Иркутска, от Архангельска до Баку и Ташкента – началось формирование золотых эшелонов. Разумеется, занимались этим не работники Внешторга, которых вопреки декрету не было ни в одном губернском или уездном городе. Тяжелую и опасную работу пришлось делать чекистам, привыкшим точно и беспрекословно выполнять любой приказ. Они же и охраняли в дороге ценный груз, шедший по одному-единственному адресу: Москва, Тверская, Настасьинский переулок, Гохран.

Здесь, на небольшой, малознакомой даже многим москвичам улочке, укрывшееся сегодня за новым зданием редакции газеты «Известия», до сих пор стоит причудливое, построенное незадолго до революции здание бывшей Ссудной казны, одного из российских государственных банков. Белая, зеленая, голубая облицовка глазурованным кирпичем, крутые изломы крыши, флюгеры невольно останавливают взгляд немногочисленных прохожих, заставляют вспомнить русские сказки, в которых так часто описываются точно такие же царские терема. Но никто не замечает, как огромно это здание, уходящее вторым, перпендикулярным фасаду корпусом во двор, какие надежные бронированные подвалы скрывает оно. Эти-то подвалы и стали с весны 1921 года сейфами Гохрана – Государственного хранилища ценностей.

Со всех девяти вокзалов столицы сюда ежедневно устремлялись автомобили и пролетки. Везли они два-три ящика или баула да нескольких человек в черных кожаных куртках, сразу же выдававших их профессию. Более года заполнялись ненасытные подвалы, давая привычную работу ювелирам и бухгалтерам. Велся учет создаваемому фонду: серебра и золота – в пудах, фунтах и золотниках; драгоценных камней и жемчуга – в каратах. И только весной 1922 года началось измерение совершенно в иной системе координат: научно-художественной. Им занялись искусствоведы, а поначалу лишь один эксперт Наркомвнешторга П. П. Лазаревский – автор той самой опубликованной в 1914 году книги «Среди коллекционеров», набранной великолепным елизаветинским шрифтом, не потерявшей и поныне значения справочника по русскому антиквариату. Теперь, в свободное от работы время, Лазаревский готовил к изданию первые номера своего журнала «Среди коллекционеров».

Несколько позже к Лазаревскому присоединились и специалисты из Музейного отдела. Постановление Совнаркома от 7 февраля 1922 года не явилось для них неожиданностью: информацию о законопроекте они получили за три недели до того, как Ленин скрепил документ своей подписью, и успели подготовиться.

Музейный отдел загодя сформировал собственные две группы экспертов (по прикладному искусству и по живописи) для работы с Внешторгом. Им предстояло не только изучать, оценивать груз золотых эшелонов, но и проверять собственные хранилища – музейный фонд, отбирая то, что должно было стать экспортным товаром.

Казалось, никаких проблем нет. Каждому эксперту понятна задача: сделать все, чтобы обеспечить неприкосновенность тех произведений, место которым лишь в национальных музеях. Однако сущность искусства предполагает многозначность его восприятия, а это порождает и оценки. Отныне судьба произведений зависела от вкусов, пристрастий, глубины знаний того единственного специалиста, кому доводилось изучать ту или иную вещь. Так создавалась возможность – на много лет вперед – не только для научного спора, но и для прямого обвинения в преступном равнодушии к судьбе национального достояния.

Вот характерный пример. 23 марта 1922 года сотрудник Оружейной палаты, великолепный знаток прикладного искусства эпохи Средневековья М. С. Сергеев занимался разбором имущества Камеральной части бывшего министерства императорского двора. Имущество было эвакуировано из Петрограда в Москву еще Временным правительством и с августа 1917 года хранилось в Кремле. В отчете отделу он отметил: «Отданы в Гохран новые произведения ювелирного искусства работы Фаберже, высокого мастерства, но не имеющие художественного значения»[27].

Да, Сергеев писал о тех самых знаменитых подарочных пасхальных яйцах, о которых сегодня очень многие наслышаны и зачастую полагают, что и тогда, в далекие 1920-е годы, дорогие, изящные безделушки, практически только что вышедшие из рук создавшего их мастера, воспринимались так же, как сегодня.

И здесь приходится напомнить мысль известного английского писателя Джерома К. Джерома, с которой знаком каждый, кто хоть раз прочитал его книгу «Трое в лодке (не считая собаки)». Там, хотя и далеко не впервые, содержится попытка объяснить простую истину: лишь время придает художественным произведениям непреходящую ценность:

«В самом деле, ведь все сокровища искусства, которыми мы обладаем сегодня, это всего-навсего предметы ежедневного обихода трех-, четырехвековой давности… Старинные синие фаянсовые тарелки, которые мы развешиваем по стенам гостиных в качестве украшений, несколько столетий назад были немудрящей кухонной посудой. Розовый пастушок и желтая пастушка, которых вы с гордостью демонстрируете своим друзьям, ожидая от них возгласов удивления и восхищения, были простенькими безделушками, которые какая-нибудь мамаша восемнадцатого века давала своему младенцу пососать, чтобы он не ревел…

Вышивку, которую ваша дочь сделала в школе на уроках рукоделия, назовут «гобеленом викторианской эпохи», и ей не будет цены. За щербатыми и потрескавшимися синими с белым кувшинами, которые продаются в наших придорожных трактирах, будут гоняться коллекционеры, их будут ценить на вес золота, и богачи будут употреблять их как чаши для крюшона…»[28]

Можно на это возразить: Джером, мол, имел в виду заурядные и, главное, дешевые вещи. Но разве научную, художественную ценность определяет лишь продажная цена, да к тому же на момент создания? Ведь в таком случае следует убрать из картинных галерей полотна Ван Гога, которые при жизни он не мог продать даже за гроши и вынужден был голодать, отказать в праве на музейную экспозицию археологическим находкам, рукописям великих писателей и государственных деятелей, многому, очень многому иному. А вместо них заполнить витрины новенькими кольцами, колье, фермуарами прямо из ювелирных мастерских, парадными портретами тех, кого, быть может, мы после их смерти будем проклинать или, что страшнее, забудем.

Следует признать, что эксперты Музейного отдела действовали так, как подсказывал им опыт и знания; тот навык работы, когда главным становится не рыночная стоимость, а время, отделяющее нас от момента создания вещи, мастерство, талант, вложенный в нее творцом. Да еще, наконец, характерность, даже тривиальность для эпохи, которую невозможно понять по отдельным вырванным из нее, хотя и гениальным, уникальным образцам.

Принимать решения экспертам Музейного отдела приходилось чуть ли не круглые сутки. Помимо Внешторга им нужно было контролировать еще три также вполне легальных канала, по которым произведения искусства, реликвии стали уходить за рубеж. Причем зачастую совершенно бесплатно – не давая никакого дохода государству.

Гражданская война обеспечила не только утверждение советской власти на шестой части планеты, но и независимость Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши. И потому десятки тысяч людей, сумевших доказать в Наркоминделе, что они сами или их отцы, матери родились на территории этих новообразованных государств, в полном согласии с законом приобретали соответствующее гражданство и устремлялись на вновь обретенную родину.

Уезжали, разумеется, с личным имуществом, а в нем могли оказаться не только одежда и обувь, мебель и еда. Попадались в чемоданах, сундуках, саквояжах и художественные изделия, в ценности которых таможенники, естественно, не разбирались.

Дабы предотвратить потенциальную утрату подлинных ценностей, Музейный отдел сформировал 8 февраля 1921 года особые Комиссии по контролю над вывозом, прежде всего – при московской и петроградской таможнях. С их созданием на тех же весьма немногочисленных сотрудников отдела свалился дополнительный груз забот и ответственности.

Всего за два года – период наибольшего числа уезжавших – пришлось осмотреть, изучить и принять решение о разрешении на вывоз по 8 755 картинам, 5 126 рисункам, гравюрам, акварелям, 1 628 иконам, 2 888 изделиям из фарфора и хрусталя, 366 из бронзы, 4 606 коврам, 88 скульптурам.

К счастью, поток оптантов, как именовали таких эмигрантов, почти иссяк к весне 1923 года. Именно к счастью, ибо небольшой огрех в инструкции – то, что разрешение на вывоз независимо друг от друга выдавали и Наркомпрос, и Наркомвнешторг, – все же привел к утрате многих произведений, достойных музеев, а затем и к появлению их на европейском антикварном рынке (разумеется, с пометкой о русском происхождении).

Еще один легальный канал утечки произведений искусства и реликвий за рубеж просуществовал более короткий срок, но потребовал от экспертов Музейного отдела наивысшего уровня профессионализма. Ведь на этот раз приходилось решать судьбу ни больше ни меньше как экспонатов Эрмитажа, Гатчинского, петергофских, царскосельских дворцов, Академии художеств. Претензии же предъявляли уже не частные лица, а правительство Польши.

18 марта 1921 года на нейтральной территории – в столице Латвии Риге – представители РСФСР, УССР и Польши подписали вырабатывавшийся и обсуждавшийся не один месяц мирный договор. Он должен был зафиксировать нашу западную границу и позволял перейти от состояния войны к нормальным добрососедским отношениям, возобновить давние, довоенные экономические связи.

Было, однако, в договоре и иное – желание поставить точку на сложном и противоречивом прошлом: на территориальных захватах Российской империи, ликвидации польской государственности, подавлении освободительных восстаний. Именно это и породило в тексте Рижского мирного договора девятую статью, обязывающую российскую и украинскую стороны возвратить захваченные начиная с 1 января 1772 года в Польше трофеи.

Мало того, польская сторона должна была получить назад и свое культурно-историческое достояние, при тех или иных обстоятельствах оказавшееся в России или на Украине: все библиотеки, архивы, археологические собрания, произведения искусства, реликвии, всякого рода коллекции – безразлично, частные, общественные или государственные.

Казалось бы, проблема решается весьма просто. Надо лишь составить списки, согласовать их на дипломатическом уровне и подготовить ценности к отправке. Однако параграф седьмой той же статьи утверждал, что все далеко не так однозначно: «Систематизированные, научно обработанные и представляющие законченное целое коллекции, являющиеся основой сокровищниц мирового культурного значения, не должны подлежать разрушению»[29].

Такая юридическая трактовка запутывала, осложняла вопрос, заставляла уточнять относительно каждой вещи – подлежит она возвращению в Польшу или нет. И тогда группа сотрудников Музейного отдела во главе с И. Грабарем, входившая в музейную подкомиссию Смешанной российско-украинско-польской комиссии, не преминула использовать, по сути, противоречивую формулировку в свою пользу.

В конце 1921 года (когда, собственно, и началась работа подкомиссии) И. Грабарь и его коллеги решили нарочито воспротивиться требованию польской стороны возвратить 160 гобеленов, когда-то украшавших Вавельский замок. Ученые заявляли, что шпалеры эти давно являются органической частью коллекций нескольких дворцов-музеев и лишь после длительных споров согласились на отправку этого редкого по красоте и единству собрания в Краков.

После столь же нарочито жарких споров уступили двадцать одну картину кисти Бернардо Белотто, прозванного Каналетто, – виды Варшавы, написанные по заказу короля Станислава Августа Понятовского, затем согласились на реэвакуацию нескольких тысяч колоколов, снятых с костелов и увезенных после отступления русской армии в 1915 году в глубь России.

Благодаря такой тактике сотрудники отдела отстояли, оставили за Эрмитажем две картины Рембрандта и Фрагонара, часть военных трофеев, а за музеем Академии художеств – часть так называемого Графического кабинета Станислава Августа.

Работа по разбору польского имущества завершилась в марте 1922 года. И сразу же работникам отдела пришлось окунуться в далекие от академического спокойствия проблемы, по сравнению с которыми не только дела с оптантами, но даже с Внешторгом показались детскими забавами.

Музейный отдел вынужден был принять участие в изъятии церковных ценностей. Это делалось ради помощи голодающим – для пополнения Фонда экспортных ценностей, так как внешторговский источник уже иссяк.

Голод, унесший сотни тысяч жизней, мы привыкли связывать прежде всего с Поволжьем, с засухой, начавшейся в мае 1921 года и уничтожившей посевы. В действительности все обстояло иначе.

Шесть лет мировой и гражданской войны, в течение которых у крестьян постоянно конфисковывались зерно и лошади, привели к самому страшному, что только может быть в сельском хозяйстве: к утрате посевного фонда. Это выяснилось в конце зимы, и уже 2 февраля 1921 года газета «Известия» поместила первый материал под рубрикой «Борьба с голодом», ставшей с того дня на долгие два с половиной года повседневной.

Информация, получаемая Наркомземом, свидетельствовала о подлинной катастрофе, и потому уже 22 февраля Президиум ВЦИК образовал Комиссию для помощи пострадавшему от голода населению Рязанской, Калужской, Орловской, Царицынской губерний. Несколькими днями позже Совет труда и обороны (СТО) – высший экономический орган республики – ассигновал 10 миллионов золотых рублей для закупки продовольствия и предметов первой необходимости за границей. Принимая такие решения, руководство страны надеялось по возможности быстро выправить положение, но вскоре осознало истинный масштаб бедствия, его неизбежные последствия.

Только 15 марта последовала более радикальная мера. Постановлением Президиума ВЦИК вместо продразверстки, душившей деревню, вводился продналог. Но даже это что-либо изменить, причем быстро, не могло: голод охватывал все новые и новые районы, распространился на Поволжье, Северный Кавказ, Украину.

В июле для сбора средств внутри страны и за ее пределами был образован Всероссийский комитет помощи голодающим. Однако и его усилий оказалось недостаточно. Только поэтому Ленин направил в ЦК 9 сентября письмо, потребовав решительно прекратить злоупотребления со средствами, выделявшимися РСФСР через Коминтерн как пособия для зарубежных компартий, и, не довольствуясь этим, нашел новый источник пополнения золотого запаса страны.

27 декабря 1921 года ВЦИК по предложению Ленина принял декрет «О ценностях, находящихся в церквах и монастырях»:

«Ввиду наличия колоссальных ценностей, находящихся в церквах и монастырях, как историко-художественного, так и чисто материального значения, все указанное имущество должно быть распределено на три части:

1. Имущество, имеющее историко-художественное значение, подлежит к исключительному ведению Отдела по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса, согласно инструкции к декрету об отделении церкви от государства (утварь, старинная мебель, картины и т. д.).

2. Имущество материальной ценности, подлежащее выделению в Государственное хранилище ценностей РСФСР.

3. Имущество обиходного характера, где оно еще сохранилось.

Вследствие наблюдающихся за последнее время ликвидации церковного имущества органами местной власти путем неорганизованной продажи или передачи группам верующих, никакие изъятия и использование не могут быть произведены без разрешения на то Отдела по делам музеев и охране памятников искусства и старины или его органов на местах»[30]. Два месяца спустя появился второй декрет, уточняющий и разъясняющий второй и третий пункт предыдущего:

«О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих. Ввиду неотложной необходимости спешно мобилизовать все ресурсы страны, могущие послужить средством борьбы с голодом в Поволжье и для обеспечения его полей, ВЦИК в дополнение к декрету об изъятии музейного имущества постановил: Предложить местным Советам в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий, по описи и договорам, все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Наркомата финансов со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим»[31]. Тогда же, в феврале 1922 года, по всей стране началось то, к чему не раз прибегали и в Византии, и на Руси (при Петре I, при Екатерине II), – изъятие церковных ценностей всех без исключения конфессий – православной, католической, иудаистской…

Подкрепило такой шаг государства и воззвание патриарха Тихона, опубликованное «Известиями» 15 февраля.

«Учитывая тяжесть жизни для каждой отдельной христианской семьи вследствие истощения средств их, – писал Тихон, – мы допускаем возможность духовенству и приходским советам с согласия общин верующих, на попечении которых находится церковное имущество, использовать находящиеся во многих храмах драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления (подвески в виде колец, цепей, браслетов, ожерелий и других предметов, жертвуемых для украшения святых икон, золотой и серебряный лом) на помощь голодающим».

С такими же призывами выступили и другие иерархи Русской православной церкви – епископ Вольский Иов, епископ Саратовский Досифей, а также видный руководитель старообрядческих общин в Саратове Яксёнов.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19