Коготок увяз

Между тем исподволь, без огласки и малейшей утечки информации Наркомторг в феврале 1928 года приступил к первой сделке с Эрмитажем – пока еще взаимовыгодной, без изъятий из экспозиций или фондов. Инициаторами ее стали сами работники этого старейшего и крупнейшего в стране собрания произведений искусства.

К тому времени Эрмитаж испытывал острейшую нужду в средствах для ремонта всего комплекса зданий, изрядно обветшавших после революции. Смета, составленная дирекцией, включала массу действительно неотложных работ. Требовалось незамедлительно исправить кровлю, дабы устранить постоянные протечки, то и дело возникавшие зимой – из-за таяния снега, летом – из-за обычных для города постоянных дождей. Многие помещения, особенно использовавшиеся до революции как подсобные, нуждались в простых штукатурных и малярных работах, в восстановлении пришедших в негодность паркетных полов. Чтобы устранить опасную для картин сырость, предполагалось увеличить количество калориферов и прочистить вентиляцию. Также следовало провести электричество во все без исключения комнаты и залы, усилить гидроизоляцию перекрытий Висячего сада. Наконец, весьма значительное расширение экспозиций, за десять лет охвативших большинство залов Зимнего, вынуждало как можно скорее устроить переход из Павильонного зала Малого Эрмитажа в помещения дворца.

Предстоящие затраты выражались в огромной для тех лет сумме – почти 600 тысяч рублей. Наркомпрос утвердил смету всего лишь в две трети от просимого – 400 с небольшим тысяч.

Но этим расходы Эрмитажа отнюдь не ограничивались. Деньги нужны были и для пополнения коллекций, закупок, без которых научные экспозиции просто не могли обойтись.

Потому-то заведующий отделом Востока Иосиф Абгарович Орбели (будущий академик и с 1934 года – директор Эрмитажа) пошел на необычные для ученого отношения с Северо-Западным отделением Госторга РСФСР. С полного согласия и одобрения дирекции он решил стать комиссионером. В ходе сотрудничества со своими давними поставщиками получил право покупать у них как отдельные вещи, так и целые коллекции восточной керамики, предметов древнего быта и искусства, учитывая при этом и интересы Внешторга. Стороны зафиксировали свои будущие отношения в договоре, подписанном 19 февраля 1928 года:

«…6. Отделу Востока предоставляется право из принятых от поставщиков партий оставлять за собою необходимое для пополнения его коллекций количество предметов по его выбору. Для оплаты этих предметов Ленинградгосторг предоставляет Эрмитажу специальный аванс, размеры которого будут ниже указаны.

7. Отдел Востока принимает на себя обязанность составлять из оставшегося после его отбора предметов, а равно и из предметов, могущих быть выделенными из его постоянных коллекций, специальные коллекции для экспорта за границу, причем дает этим коллекциям соответствующую письменную характеристику.

8. Составленные таким образом коллекции и отдельные предметы, предназначенные для экспорта, принимаются Ленинградгосторгом от Эрмитажа по ценам поставщиков с прибавлением к этим ценам в качестве вознаграждения за труды отдела Востока пятнадцати процентов в пользу Эрмитажа по отделу Востока.

9. В целях облегчения Эрмитажу совместной с Ленинградгосторгом указанной выше работы по экспорту Ленинградгосторг принимает на себя финансирование всего предприятия на следующих основаниях:

а) для погашения имеющейся в настоящее время задолженности Эрмитажа по отделу Востока поставщикам Ленинградгосторг выдает Эрмитажу аванс в размере фактической задолженности, но не свыше четырех тысяч рублей;

б) для оплаты вновь поступающих от поставщиков партий Ленинградгосторг выдает Эрмитажу аванс в сумме до одной тысячи рублей, возобновляемой Ленинградгосторгом по мере его исчерпания платежами Эрмитажа за поставки;

в) для пополнения собственных коллекций отдела Востока Ленинградгосторг открывает Эрмитажу кредит в сумме одной тысячи пятисот рублей».

Текст соглашения завершался неоправданно, как показало весьма близкое будущее, оптимистической фразой: «Ставя во главу угла своей деятельности развитие и усиление экспорта, мы, тем не менее, будем искренне рады, если в результате нашей работы в этой области сможет получиться некоторая польза и для Эрмитажа»[66].

Подписывая договор 13 февраля, ни Орбели, ни директор Эрмитажа – известнейший с дореволюционной поры специалист, искусствовед-античник О. Ф. Вальдгауэр, находившийся на своем посту предпоследний день, – представить не могли, с кем заключают соглашение. Забыв народную пословицу: «Коготок увяз – всей птичке пропасть», они не догадывались, к чему это приведет уже через две недели.

Вступая в коммерческие отношения с Госторгом, влезая в долги, Орбели и Вальдгауэр оставались честнейшими, бескорыстными людьми. Они ничего не приобретали от этой сделки лично для себя – просто пытались таким образом достать необходимые музею деньги, чтобы пополнить его собрания, расширить экспозиции, а заодно и привести в порядок здания заброшенного Эрмитажа.

Вальдгауэр и Орбели не смогли осознать, что не просто влезают в кабалу, но совершают страшную, поистине роковую ошибку. Они не ведали, что творят, ибо никто не познакомил их с содержанием постановления Совнаркома СССР, не объяснил, что их ожидает.

Зато внешторговцы отлично знали, что делают и к какой цели стремятся. Разумеется, они намеревались разжиться в Эрмитаже отнюдь не «мелочью» вроде персидской или среднеазиатской керамики, хотя она и достаточно высоко ценилась у коллекционеров Европы и Соединенных Штатов. Госторгу, Наркомторгу срочно требовалось иное: то, что мгновенно даст им обещанные правительству и Политбюро 8 миллионов рублей золотом, то, что имеет ажиотажный спрос у западных антикваров, мгновенно уйдет с аукционов.

Сделку стали осуществлять сразу же после подписания договора. Как раз тогда старый директор, выдающийся ученый О. Ф. Вальдгауэр, был смещен и заменен на чиновника, холодного и равнодушного ко всем сокровищам искусства, хранимым Эрмитажем. Зато он готов был беспрекословно исполнять любое распоряжение начальства. Это был Г. В. Лазарис, сорокачетырехлетний юрист, ранее служивший в Наркомате иностранных дел и никогда не интересовавшийся ни живописью, ни археологией, ни искусством вообще – даже как любитель или коллекционер.

Нарком просвещения Луначарский знал, что представляет собой Лазарис, понимая, чем грозит величайшему музейному собранию страны такое назначение – и все же «подмахнул» приказ. Ибо он давно уже не был прежним Луначарским – отчаянно смелым и принципиальным, готовым скорее остаться без своего высокого поста, нежели оказаться сопричастным тому, что нанесет хоть малейший ущерб доверенным ему науке и просвещению, культуре. Так подавал он в отставку в ноябре 1917 года из-за артиллерийского обстрела Московского Кремля или зимой 1920-го, вступая в острейший конфликт с Лениным только потому, что правительство намеревалось из-за нехватки средств закрыть Большой театр…

Лазарис мгновенно нашел общий язык со своим непосредственным начальником Б. П. Позерном, юристом по образованию и профессиональным революционером. Позерн также всегда неуклонно выполнял волю партии, на всех постах – и в Красной армии, где он служил в годы революции и гражданской войны, и позже, в мирные дни, руководителем всеми текстильными фабриками республики. К тому же готов он был и теперь, став одновременно ректором Ленинградского коммунистического университета, руководителем регионального отделения Главнауки и уполномоченным Наркомпроса по Ленинграду и Ленинградской области.

Именно Позерн предложил, точнее – обязал Лазариса вполне вроде бы законно, на основании договора от 13 февраля, приступить к выдаче Госторгу достойных экспорта вещей из хранилищ Эрмитажа. Правда, настойчиво рекомендовал не ограничиваться лишь керамикой восточного происхождения и выявить явно ненужное музею, но могущее вызвать интерес у европейских антикваров, причем на как можно большую сумму, например на 1, 5 миллиона рублей. Ведь практически половина ее пойдет после продажи вещей музею – на капитальный ремонт, на пополнение коллекций… Мало ли у Эрмитажа потребностей, которые нужно оплачивать.

Директор Лазарис не возражал. Приказ есть приказ, и его следует исполнять.

Уже 10 марта работники Эрмитажа сдали по описи Ленинградскому отделению Госторга 376 предметов, оцененных его же экспертами в 718 тысяч рублей. Это была лишь малая часть того, что в 1917 – 1918 годах собрали в брошенных владельцами дворцах и особняках и спасли, перевезли в эрмитажное хранилище, так и не включив в экспозицию. Табакерки и шпалеры, художественная мебель, фарфор и майолика, серебряная посуда, картины и гравюры, эмали – работы западноевропейских мастеров XVII – XIX веков. Договору соответствовали лишь 15 восточных ковров – «тавризов», «хамаданов», «ладиков», «караманов».

На том серьезная чистка хранилищ – сугубо научная, беспристрастная, лишенная напрочь духа наживы – не завершилась, она продолжалась до осени. Одновременно проводилась и сдача – по мере накопления достаточно крупных партий – в Ленинградское отделение Госторга: 11 июня, 31 июля, 17 и 18 августа, 26 октября. Всего было сдано 732 предмета, в общем заурядных для Эрмитажа, никогда не украсивших бы его залы.

Сдали:

золотые табакерки самых причудливых форм, с бриллиантами, украшенные тончайшими миниатюрами;

фарфор севрский, мейсенский, берлинский, китайский, отечественных фабрик;

старое серебро – парадные сервизы, которые по-настоящему следовало ценить только по весу;

картины и гравюры практически неизвестных у нас мастеров Франции и Германии, Нидерландов и Италии;

оружие – старые рыцарские доспехи, мечи и шпаги, щиты, ружья и пистолеты, кинжалы, которыми одно время так модно было украшать гостиные, библиотеки, курительные комнаты в особняках и даже больших квартирах;

бронзу – бюсты, мелкую пластику, фигурные композиции отличной работы;

античные монеты – только те, которые имелись далеко не в одном экземпляре в основных нумизматических собраниях страны;

книги – из личной библиотеки Николая II из Строгановского дворца, интересные только для характеристики его вкусов и пристрастий, для истинных библиофилов.

Всего с марта по конец октября 1928 года 732 предмета на общую сумму 1 миллион 400 тысяч рублей. На 100 тысяч больше, чем установил Позерн.

Научные сотрудники Эрмитажа наивно полагали, что тем самым выполнили и соглашение с Ленгосторгом, и предписание Позерна. Следовательно, им причитаются обещанные отчисления – пусть и не все 700 тысяч, но хотя бы часть честно заработанных средств: ведь так нужно начать ремонт зданий.

Но денег не дождались. Внешторговцы разъяснили, что сначала им требуется принять вещи из музея по описи, уведомить Москву и получить оттуда указание – что, когда и куда следует отправить, упаковать, отправить пароходом в Штеттин, оттуда поездом в Берлин, где опять же по описи сдать представителям аукционной фирмы. Затем вещи изучат, внесут в каталог с указанием стартовой цены, представят на обязательной предпродажной выставке, чтобы каждый желающий смог осмотреть их, изучить, продать и рассчитаться с Внешторгом. Только после всего этого деньги можно переводить на счет музея.

В Эрмитаже эти объяснения приняли, но все же для проверки направили в Берлин С. Н. Тройницкого – выдающегося ученого, блестящего администратора. Не случайно именно ему доверили возглавлять музей в самые трудные годы, с 1918 по 1927-й. По его возвращении выяснилось, что действительно на аукционе «Рудольф Лепке» удалось продать лишь небольшую часть из выделенного экспорта: всего 122 предмета за 352 тысячи рублей. Причем наибольшим спросом пользовались вещи дешевые, а ценные, и потому дорогие, так и не нашли покупателей. Эрмитажу причитается 171 тысяча рублей, которые внешторговцы почему-то до сих пор так и не перечислили.

Да, Наркомторг изрядно задолжал, хотя вроде бы и должен был иметь деньги. Но Эрмитаж являлся для него далеко не единственным источником антиквариата.

…В начале 1928 года в Ленинграде вновь появился Крюгер, официальный эксперт-закупщик «Кунстаукционхауз Рудольф Лепке». Поскольку в советском торгпредстве его заверили, что он остается единственным зарубежным покупателем русских сокровищ, Крюгер не торопился, методично изучая картины и мебель, бронзу и фарфор, собранные в Михайловском замке. Он ожидал возможности побывать во дворце Палей[67], о котором ему так много говорили (правда, всегда – вскользь, полунамеками).

Совершенно случайно он обнаружил, что в городе у него, оказывается, есть весьма солидный конкурент: некий француз Менаше. По приглашению Экспортной конторы Ленгосторга он также отбирал для себя «товар» в Михайловском замке, ожидая, как и Крюгер, когда же его пустят во дворец Палей.

Да, Наркомторг никаких исключительных прав «Рудольф Лепке» не только не предоставил, но и не собирался предоставлять, напротив, настойчиво стремился найти все новые и новые выходы на международный антикварный рынок. Приглашали всех, намекая на возможность попасть в Эрмитаж – но позже. С заключением крупных сделок не торопился, пытаясь выяснить не с чужих слов реальную конъюнктуру.

Зондаж шел с обеих сторон. Крупные, солидные, хорошо известные среди коллекционеров обоих полушарий фирмы также выжидали, стремились твердо удостовериться: действительно ли большевики готовы пойти на распродажу части собраний своих музеев, как упорно говорили в Берлине, или же это всего лишь пустые слухи. Усердствовали пока только антиквары средней руки. Как рыбы-лоцманы, идущие впереди акул, спешили они в Советский Союз – на разведку, стремясь урвать свой куш.

Во второй раз приехали те самые венцы, которые еще несколько недель назад жаловались в торгпредстве на непонимание: мол, им никто ничего не показал, не продал. Теперь они вернулись, уже точно зная – где, что и за сколько они смогут купить.

Внешне самым неудачливым из них выглядел Поллак, младший компаньон малоизвестного даже на родине, в Австрии, торгового дома «Винтерниц и Поллак». Не располагая собственными значительными средствами, он в действительности представлял интересы финансировавшего его поездку «Кунстаукционхауз Рудольф Лепке». Выполняя чужое поручение, Поллак действовал крайне осторожно, наверняка и отобрал небольшую, но весьма ценную коллекцию антиквариата, уместившуюся всего в четырех ящиках.

Несколько больший успех выпал на долю Ледерера, не для себя, для венского аукциона произведений искусства «Доротеум», разыскивавшего в Москве и Ленинграде то, что сразу же и хорошо пойдет с торгов. Денег он зря не тратил, но не без помощи Мосгосторга и московской конторы «Антиквариата» сумел упаковать и отправить в Вену девять ящиков.

Впервые посетившие Советский Союз эксперты венской фирмы «Бернгард Альтман» вели себя иначе. Уверенные, что еще раз побывать в Москве им вряд ли удастся, они с размахом, не скупясь, брали все, на что хватало средств. Тщательно проследили за упаковкой, застраховали и погрузили в багажный вагон международного экспресса собственную долю русских сокровищ – 23 ящика!

Столь же везучим оказался и Е. А. Зильберман, теперь уже действовавший не от «Доротеума», а от себя. Как он и обещал заместителю советского торгпредства в Австрии М. Карлсбергу, Зильберман сделал покупок на 40 тысяч долларов, четвертую часть которых внес перед отъездом как аванс. Сразу же после возвращения домой он мгновенно выставил и не без выгоды для себя продал в «Доротеуме»60 весьма интересных антиков. Но большую часть своей добычи Зильберман выслал в Нью-Йорк, где цены, как он хорошо знал, были гораздо выше, нежели в Европе[68].

В апреле 1928 года объявился в нашей стране еще один французский гражданин, Н. Вейс. При посредничестве Мосгосторга он прямиком направился в Детское Село и вскоре приобрел там «пробную» партию из запасов Госфонда, тут же отправленную через Ригу в Париж. Только затем, уже в мае, Вейс позволил себе подписать долгосрочный договор с Н. С. Ангарским, рассчитанный на выполнение до конца текущего года, обязавшись принять «на себя поручение реализовать в Англии и Франции антикварно-художественные вещи, закупленные Мосгосторгом на частном рынке в районе Москвы и Московской губернии, а также в провинциальных городах, обслуживаемых Мосторгом». Французский торговец брался каждые 10 дней выплачивать Мосгосторгу в фунтах стерлингов стоимость всех отобранных для экспорта вещей и еще сверх того 60 % от общей суммы[69].

Деловая активность Николая Семеновича Ангарского на том не ограничилась. Желая как можно скорее и проще для себя выполнить определенный Наркомторгом СССР для Мосгосторга план экспорта антиквариата на 700 – 800 тысяч рублей[70], он еще в феврале заключил соглашение с советским внешнеторговым объединением «Совпольторг». Ему было предоставлено монопольное право вывоза и продажи в Польше произведений искусства, исторических реликвий на сумму 100 тысяч рублей, закупленных Мосгосторгом у частных лиц[71].

Но на всех – и на зарубежных антикваров, и на «Совпольторг» – одной Москвы с ее уже изрядно оскудевшим рынком и неприкосновенными пока музеями явно не хватало. Потому-то Н. С. Ангарский упорно пробивался к сокровищам Ленинграда, причем к хранившимся не только на складах Комиссии госфондов, но даже в запасниках Эрмитажа. Направлял он туда и своих иностранных компаньонов, и подчиненных.

Ничуть не устыдившись, Ангарский настойчиво потребовал от УЗО давления на руководство Эрмитажа. Ведь там представители подведомственной ему Конторы ювелирных изделий обнаружили «бриллиантовое оружие на сумму в 62 тыс. р. и некоторые другие изделия с драгоценными камнями», выдать которые сотрудники Эрмитажа почему-то не соглашались. Ангарский же считал, что говорить, в общем, не о чем – следует лишь предложить Эрмитажу «продать имеющиеся у них изделия Мосгосторгу»[72].

Но и у Ленинградского (еще недавно – Северозападного) госторга имелся собственный, спущенный сверху план, причем в три раза больший, нежели у Московского, существовали свои твердые договоренности о поставках антиквариата с торгпредством в Берлине, предварительные намерения – с Амторгом. И потому он возражал, протестовал, сопротивлялся, оберегая от посторонних «свои» кладовые.

Чтобы разрядить напряженную обстановку, руководство Наркомторга пошло на единственно возможную в подобной ситуации меру. 7 мая 1928 года по Наркомату внешней и внутренней торговли СССР был издан приказ, гласивший:

«В целях упорядочения и организации дела реализации предметов старины и искусства настоящим предлагается:

1. Реализацию предметов старины и искусства проводить главным образом в СССР, через Ленинградгосторг, для чего последнему организовать специальную выставку предметов, назначенных к продаже. Мосторгу и Укргосторгу основную часть предметов, выделенных музеями по отбору Ленинградгосторга, направить на выставку в Ленинград.

2. Для работы с предметами старины и искусства Ленинградгосторгу выделить специальный аппарат, работающий под непосредственным руководством управляющего конторой Ленинградгосторга т. Простака.

3. В Москве скупку и продажу предметов старины и искусства сосредоточить в Мосгосторге, для каковой цели Мосгосторг организует специальный магазин-выставку.

4. В Управлении заграничных операций НКТорга все руководство работой по выделению и реализации предметов старины и искусства (разработка методов и способов реализации, дача директив и т. п.) и контроль над реализацией возложить на упол. СТО т. Гинзбурга А. М., распоряжения и директивы которого в области реализации предметов старины и искусства являются обязательными для экспортирующих и торгующих организаций.

5. При реализации крупных партий установить следующий порядок сношений с иностранцами-антикварами: предварительные переговоры с иностранцами, подбор коллекций и т. д. ведутся непосредственно Ленинградгосторгом и Мосгосторгом, сделки подписываются лишь с санкции т. Гинзбурга»[73].

Приказ этот, скрепленный подписями Л. М. Хинчука и И. О. Шлейфера, означал многое: и раздел сфер влияния между Москвой и Ленинградом, и ориентировку на распродажи прежде всего внутри СССР, а не за его пределами. Означал он и окончательное выделение «Антиквариата», до той поры всего лишь простого исполнителя, в учреждение, которое отныне самостоятельно, без постоянных указаний УЗО, станет направлять все операции по экспорту художественных ценностей, неся полную ответственность за результаты.

Однако упорядочение методов работы не смогло сразу же разрешить все проблемы. Вскоре назрел новый конфликт, на сей раз между «Антиквариатом» и торгпредством в Берлине.

Соглашение с «Рудольф Лепке» выполнялось советской стороной аккуратно. К 1 января 1928 года на складах торгпредства имелось художественных ценностей на 70 тысяч долларов. Вскоре к ним добавилась новая партия, подобранная в Ленинграде и там же оцененная в 100 тысяч рублей[74], а в феврале поступила еще одна. Из-за нее-то и разгорелись споры.

Советские эксперты определили стоимость этой партии антиквариата в 400 тысяч рублей, но затем изъяли из нее подборки гравюр и восточного оружия, вновь изучили оставленное для вывоза и оценили его уже в 633 123 рубля. «Рудольф Лепке», получив предназначенные ей вещи, заявил протест, сочтя цены явно завышенными[75].

Понять их можно было. Ведь фирма, проводящая аукционы, оперирует иными ценами – лимитными, или минимальными, которые привлекают участников аукциона и побуждают их вступать в конкуренцию между собой. Более того, «Рудольф Лепке» получал свои 25 % именно от разницы между начальной и окончательной, продажной стоимостью вещи. И чем значительнее будет разрыв в ценах, тем большую прибыль получит фирма…

По новому положению разрешать конфликт пришлось А. М. Гинзбургу. В середине мая он прибыл в Берлин, где на совещании, в котором участвовали заместитель торгпреда Б. С. Беленький, М. Ф. Андреева и представитель дирекции фирмы «Рудольф Лепке», сумел достигнуть компромиссного решения. Последнюю партию оценили в 500 тысяч рублей. Советские художественные ценности решили выставить на юбилейном для фирмы, двухтысячном по счету ее аукционе, для чего требовалось собрать в Ленинграде произведений искусства не менее чем на 2, 5 миллиона рублей, и среди них обязательно «иметь целый ряд вещей первоклассных для того, чтобы заинтересовать не только обычную публику, но и крупнейших коллекционеров всего мира»[76].

Уже в июне берлинский эксперт Крюгер в который раз оказался в хорошо ему знакомом Михайловском замке. Следуя букве и духу договоренности, он настойчиво требовал для аукциона лишь лучшее, самое значительное и интересное. Но Простак и заведующий антикварно-художественным отделом Ленгосторга Криммер не уступали. Отстаивая собственные интересы и опираясь на статью первую приказа от 7 мая, они требовали, чтобы берлинская фирма либо взяла все, имеющееся на складах, либо получила только часть наиболее ценного.

И вновь А. М. Гинзбург должен был стать арбитром. Правда, на этот раз его связывало то, что «Рудольф Лепке» согласился пойти навстречу Наркомторгу СССР и предоставить ему просимый аванс в размере 2, 5 миллиона марок – но непременно под обеспечение отобранных и оцененных Крюгером вещей.

Уладить дело удалось огромной ценой – позволить Крюгеру проводить отбор не только в Михайловском замке, но и в запасниках Эрмитажа, Гатчинского дворца. А там уже полгода хозяйничали Менашэ и Вейс, сновали сотрудники «Антиквариата», Комиссии госфондов, подбирая партии «товара» для любого готового дать «хорошую цену»: для своего Амторга, находившегося в далеком Нью-Йорке, для чужих – венских фирм «Доротеум», «Галери Сан Люк»…

Беспокоились и суетились внешторговцы далеко не случайно: кто-кто, а уж они лучше других знали о резко ухудшившемся за последние месяцы финансовом положении страны. Плановики из ВСНХ изрядно просчитались, не сумев предусмотреть все будущие траты. Не хватало рублей, и что было еще опаснее – катастрофически не хватало валюты. А за это нес ответственность только Наркомторг, чьи торгпреды и вели переговоры за границей, сообщая в Москву о подготовленных ими необычайно выгодных для страны контрактах.

На деле все обернулось иначе. Оказалось, только фирме «Форд моторс» за нижегородский автомобильный завод (производительностью 100 тысяч машин в год) предстоит в самое ближайшее время уплатить 90 миллионов рублей в долларах – более десятой части всех запланированных валютных поступлений! Но автомобильный завод был одним из многих, которые в ближайшие месяцы предстояло приобрести, дабы строить и запускать в годы пятилетки.

Если не найти выход, вся индустриализация окажется мыльным пузырем, сведется к постройке всего семи-восьми предприятий, а широко разрекламированный план нисколько не изменит экономического облика СССР. Внешторговцам же придется ответить за свои столь опрометчиво данные обещания непременно обеспечить валютой все будущие стройки.