Глава 1

Командорство Святого Фомы

День уже клонился к вечеру, когда Рено наконец-то его увидел – за проселочной дорогой, что вилась вдоль берега реки Йонны, возвышался грозный замок с мощными стенами и четырьмя могучими башнями с узкими бойницами. Вокруг него плащом раскинулись виноградники, оттеснив мохнатый лес к вершине холма. Легкий ветерок, прилетавший с подернутого темнотой востока, играл черно-белым стягом с красным восьмиконечным крестом. По другую сторону реки виднелись островерхие крыши, колокольни и крепостные валы Жуаньи, городка, охранявшего выстроенный когда-то римлянами каменный мост через Йонну.

Юный путник облегченно вздохнул. Семь лье, которые он прошел, пустившись в путь с раннего утра, давали о себе знать: ноги, обутые в грубые сандалии, жутко устали. Но, пожалуй, тяжелее всего ему было преодолеть последнее лье, после переправы через реку у Сен-Обэн. Ох уж эта переправа… Жадный перевозчик, не испытывая ни малейшего почтения к его монашеской рясе, не единожды пытался завладеть холщовым мешком, который Рено всю дорогу тащил на плече. Ему насилу удалось убедить разбойника, что в мешке не сокровища, а всего-навсего перевязанная гибкой лозой кипа пергаментных листов, которую он должен отдать в монастырь Святого Фомы! Сколько времени было потрачено, прежде чем упрямый скряга согласился посадить его в свой ялик, похожий на ореховую скорлупку… Правда, может, дело было не только в жадности, но и в страхе: перевозчика напугали широкие плечи молодого монаха. Но в конце концов Рено все-таки перебрался через Йонну на лодке и снова пошел своей дорогой вдоль реки, петляя вместе с ней. Ноги у него застыли от холода. Он не привык к сандалиям, левая к тому же еще и натирала, и он со вздохом вспоминал об оставленных в Туре сапогах. Но странно бы выглядел монах в рясе и в сапогах. Кто бы ему поверил? Сапоги и сутану носят разве что князья церкви…

Последнее усилие, и Рено остановился у ворот, над которыми красовался каменный восьмиконечный крест. Висел здесь и колокол, как у ворот любого монастыря; чтобы попасть внутрь, нужно было лишь потянуть за веревку. Ни рвов, ни подъемных мостов вокруг обители монахов-воинов не было видно, они трудились на земле, как крестьяне, но в сражениях бились, как настоящие воины, которыми никогда не переставали быть. Брат-сержант в грубой черной рясе с красным крестом, освещая пространство факелом, открыл ворота, окинул гостя взглядом, пожелал ему мира и осведомился, что тому надобно.

– Увидеться с братом Адамом… Он по-прежнему командор вашего ордена?

– Да, милостью божией…

– Так не соблаговолите ли передать ему, что пришел Рено, посланный братом Тибо… и хочет передать ему вот это, – и юноша показал на холщовый мешок.

– Брат Адам в часовне на вечерне. Пойдемте пока в теплое помещение, там вы спокойно его дождетесь, а то я вижу, что вы, брат, устали и замерзли, – произнес монах с присущей всем тамплиерам приветливостью, которую устав вменял им в обязанность проявлять по отношению и к своим, и к чужим.

Рено последовал за братом-сержантом, и они вышли в обширный двор, загроможденный самыми разными постройками – тут были и конюшни, и кельи, и давильня для вина, и красивая романская часовня, а рядом с ней помещение, где собирался капитул ордена, и еще одно строение, где можно было погреться, так как лавки стояли вокруг очага, ярко горящего в центре.

Рено уселся, с облегчением протянул ноги поближе к огню, потом наклонился и поспешно снял сандалию, которая натерла ему кровавую мозоль. Ранку увидел и брат-сержант и тут же отправился за водой и тряпицей, чтобы гость смог вымыть ноги и забинтовать ссадину. Предложил монах гостю и ломоть хлеба с кружкой вина, чтобы тот немного подкрепился, ожидая, пока закончится служба и появится возможность доложить о нем командору.

Через небольшой промежуток времени брат-сержант вернулся и повел Рено в зал заседаний капитула, где его ожидал высокий и прямой, несмотря на преклонные годы, старик. Рено узнал его сразу, по описанию в рукописи. Даже рыжина еще мелькала в седой, как и борода, короне волос вокруг головы, да и стать осталась прежней, вот только синие глаза потускнели и выцвели.

Заложив узловатые руки за спину, командор большими шагами мерил просторный зал, выложенный плитками. Струилась сутана, струился его белый плащ, и гость восхищался крепостью воина, который так закалился в огне битв за Святую землю под палящим солнцем, что, казалось, был создан из другого материала, нежели простые смертные! А ведь старец видел уже девяносто весен! Разве этому можно было поверить?

Брат Адам Пелликорн остановился посреди зала и смотрел на Рено, который приближался к нему. Видно, что-то его беспокоило, потому как, не утруждая себя изысканной вежливостью, принятой в ордене, он быстро спросил:

– Как брат Тибо?

Ответ ему не понадобился, он получил его, увидев слезы в глазах гостя, который, взглянув на него, низко поклонился.

– Так он умер? – так же отрывисто потребовал он подтверждения.

– Да. Позавчера ночью. Я… я сам похоронил его, завернув тело в белый плащ.

– Но как вы оказались подле него?

– Я принадлежал ему душой и телом. Всемогущий Господь привел меня к нему в час, когда мне грозила смертельная опасность. Меня… меня должны были бы повесить, если бы поймали… Когда я бежал через лес… на моем пути оказалась Забытая башня…

Брат Адам сурово нахмурил густые белые брови, лицо его омрачилось.

– Повесить? Какое скверное слово!

– Увы, но по-другому я не могу сказать о том, что мне грозило…

И Рено повторил командору рассказ, который уже выслушал от него тот, кого в глубине своей души он называл дедушкой, и мало-помалу суровое лицо старца разгладилось. Последнее слово произнес брат Адам:

– Прискорбно, что столь доброму королю служат негодные бальи! Разумеется, не все они таковы, как недостойный Жером Камар, но все-таки нужно, чтобы в Париже узнали про этого негодяя… Что в нем? – спросил старец, указав на холщовый мешок, который Рено уронил у его ног.

Рено тут же поднял свою ношу, обнимая ее обеими руками.

– Записки сира Тибо, он писал их во время своего долгого одиночества. Я не мог уйти без них.

– Вы их читали?

– Читал еще при жизни брата Тибо. Он сказал, что писал их для меня. Но мне негде хранить их, у меня ни кола ни двора. И тогда я подумал, что могу доверить их вам, потому что вы, сир, были его другом. Единственным другом, как я полагаю…

– Да, единственным, ибо Олина де Куртиля и его благородной супруги уже нет в живых.

– Что вы обо всем этом думаете? – спросил командор, указывая на мешок, с которым Рено наконец решился расстаться, протянув его брату Адаму.

– Я испытываю горькое сожаление, что не знал раньше, кем был брат Тибо, что мне выпало слишком мало времени, чтобы быть с ним и любить его.

– У вас впереди целая жизнь, чтобы любить его, узнав, что вы… вы были ему так дороги. Что вы намерены делать дальше? Вас посвятили в рыцари?

– Нет. Мой отец собирался отдать меня в конюшие графу Осерскому, чтобы я там принял посвящение, но теперь я не могу и мечтать об этом. Теперь я обречен быть беглецом.

– Не будем сейчас об этом. Храм может принять вас и посвятить в рыцари. Оставайтесь, пройдет время послушничества, и вам вручат меч и плащ. – Но, посмотрев на смущенное лицо юноши, брат Адам добавил: – Или монашеская жизнь не привлекает вас? Даже наша, в которой битв не меньше, чем служения?

– Дело в том… На меня возложено поручение, которое я должен выполнить… но для этого мне предстоит отправиться очень далеко отсюда. Я знаю, что выполнить его будет нелегко.

– А орден не сможет помочь вам? Хотите я скажу, какое на вас возложено поручение? Тибо де Куртене поручил вам отыскать подлинный Святой Крест, указав место, где он укрыл его накануне битвы у Рогов Хаттина; в той страшной бойне войско крестоносцев было разгромлено. Но мне трудно себе представить, как вы туда доберетесь один, но могли бы доплыть на корабле ордена в сопровождении монахов. Сейчас, когда благодаря походу Фридриха II и в особенности последнему походу графа Тибо Шампанского и Ричарда Корнуэльского королевство франков существует вновь и наши братья-храмовники восстанавливают свои могучие монастыри-крепости…

Рено переминался с ноги на ногу, лицо его становилось все несчастнее: он не мог понять, как ему все объяснить, не обижая стоящего перед ним почтенного старца, который принял его с таким доброжелательством. И все-таки он решился. Внутреннее чувство ему подсказало, что только правда поможет ему в разговоре с братом Адамом.

– А… если я поплыву в Святую землю на корабле ордена, я должен буду отдать святую реликвию Ордену тамплиеров?

– А разве это не самое правильное решение? Во время похода Святой Крест охраняли рыцари-храмовники, и сенешаль тамплиеров отдал приказ закопать святыню в том месте, назвать которое никто не смел даже под пыткой.

– Я знаю. Обо всем этом я прочитал в рукописи, – вздохнул Рено, показав на объемный манускрипт. – Но тем не менее… сир Тибо пожелал, чтобы Святой Крест был вручен королю Людовику, как единственному, кто достоин его принять…

– Единственно достойному? – отчетливо повторил командор. – А что же мы? Мне казалось, что Тибо любил свой орден и оставался верен ему, несмотря на исключение из его рядов.

– Я тоже так думаю. Но у него были какие-то другие причины. Он говорил о… тьме, но не разъяснил, что именно имеет в виду.

– Вот оно что!

– Я должен исполнить его последнюю волю. Поэтому я не могу стать тамплиером.

– Понимаю. Но вы сами хотели бы вступить в наши ряды?

Бедному Рено трудно было дать ответ и на этот вопрос, но он и теперь предпочел сказать правду.

– Я… нет! Покорнейше прошу простить меня, святой отец, но до тех пор, пока со мной не случилось несчастье, которое погубило всю мою жизнь, я был таким же юношей, как и все другие. Мечтал опоясаться мечом, орудовать копьем, совершать благородные подвиги…

– Но таковы мечты и наших тамплиеров!

– Да, конечно… Но мне хотелось бы служить еще и дамам!

При этих словах лицо юноши осветилось таким простодушным восхищением, что Адам Пелликорн не мог не улыбнуться.

– Дамам? А вы знаете, что ваш дед любил только одну даму и из любви к ней отказался от других, храня чистоту под знойным небом Востока – там, где хранить ее, быть может, труднее всего на свете?

– Неужели он был верен только обету любви? Я слышал, что все рыцари-храмовники приносят обет чистоты и соблюдают его. Во всяком случае, я верю, что так оно и есть. А что касается сира Тибо, то разве своим отказом от женской любви не выражал он преданности королю, пораженному проказой, которому было отказано в праве на любовь?

– Так оно и было, вы правы. Я вижу, что вы многое успели узнать. Но вернемся к вам. У вас есть возлюбленная?

– Нет, – поспешно ответил Рено, смущенный тем, что в воздухе проступил образ прелестного лица, осветив суровое помещение с приземистыми колоннами и низким сводом.

Но если брат Адам и заметил его смущение, то не стал задавать вопросов и благожелательно заключил:

– У нас еще будет время обсудить все в спокойной обстановке. Нас ничто не торопит, не так ли? Король Людовик, храни его Господь, думает отправиться в крестовый поход. Так что у вас впереди много разных возможностей. А пока слышите? Колокол зовет нас ужинать. Пойдемте вымоем руки и сядем за стол. А потом вы отправитесь спать. Ночь, как часто у меня бывало, приносит разумные решения.

Но судьба предпочла нарушить мирное течение событий. Не успел брат Адам закончить фразы, как отчаянно громко зазвонил привратный колокол и дубовые ворота под мощными ударами загудели на весь монастырь. В тот же миг появился с озабоченным видом брат-сержант:

– Пожаловал бальи Шаторенара, сир командор. С ним отряд вооруженных воинов, он требует выдать ему беглеца, который у нас укрылся.

– Бальи Шаторенара? – переспросил брат Адам, покрывая голову белой шапочкой, которая до этого лежала на подлокотнике его кресла. – Проводите его сюда! Но одного! Хоть он и темен, но должен знать, что его солдаты не имеют права переступать порог святой обители!

Рено не мог удержаться от невольного стона, видя, что все его отчаянные усилия ни к чему не привели, а все надежды развеялись.

– Все кончено! Может быть, мне лучше спрятаться?

– Чтобы мне легче было солгать? Тамплиеры не лгут, мой мальчик. Во всяком случае, те, кто достоин этого звания. Оставайтесь здесь.

Брат Адам поднялся и сел в командорское кресло, пока в зал чинно входили рыцари-монахи в белых плащах и занимали свои места. Рено стоял в центре зала один, как подсудимый, которому суд вынес приговор и теперь он ждет появления палача. Долго ждать не пришлось.

Жером Камар и впрямь мог бы стать палачом. Сутуловатый, как многие высокие люди, он вопреки худобе отличался недюжинной силой. В черной шляпе, с невзрачным лицом, в котором не было бы ничего отталкивающего, если бы не тонкогубый лягушачий рот и бесцветные бегающие глазки, торопящиеся увидеть все сразу. Бедному Рено выпала честь остановить их взгляд на себе.

– Вот и прекрасно! – с удовлетворением воскликнул бальи. – Отрадно видеть, что справедливость королевского суда нашего города признана и за оградой монастыря славных тамплиеров!

И он направился к Рено, чтобы завладеть своей добычей, а тот, будто зачарованный, стоял недвижимо, как камень. Но голос брата Адама остановил дерзкого гостя.

– Разве вас не учили тому, что при входе следует здороваться? – прогремел он. – Похоже, вы забылись!

Камар ошеломленно остановился, неловко поприветствовал капитул и напомнил, что он все-таки бальи короля…

– Бальи только для Шаторенара, да и то лишь для небольшой его части. А значит, вам нечего делать здесь, поскольку никакими правами на территории ордена вы не обладаете! Командорство Святого Фомы ордена тамплиеров относится к графству де Жуаньи. А власть графа распространяется и на Шаторенар.

– Я представляю короля, а король повсюду у себя дома.

– Но не в монастыре! Наши славные тамплиеры, как вы изволили выразиться, подчиняются великому магистру, который пребывает в Святой земле, и Его Святейшеству папе. Так зачем вы к нам пожаловали?

– Вы прекрасно знаете зачем, а вернее, за кем, сир командор, коли сразу, как только я вошел, предоставили его мне, – усмехнулся бальи, самоуверенно приосанившись под взглядом тридцати пар глаз.

– Вы заблуждаетесь. Мы ждем ваших объяснений. Что вам здесь надо?

– Мне нужен вот этот молодец, он несколько дней тому назад сбежал, избежав виселицы, которую заслужил за свое преступление: он обокрал меня и отравил своих отца и мать!

– Неужели? Соблаговолите назвать его имя. Нет ничего легче, как ткнуть пальцем в первого попавшегося на пути прохожего, объявляя, что поймал беглеца.

– Ну, если дело стало за этим! Извольте отдать в руки правосудия человека, именуемого Рено де Куртиль!

Брат Адам улыбнулся, обнажив еще крепкие зубы, и погладил бороду.

– Вот видите, как легко ошибиться! Этот молодой человек вовсе не сын Олина де Куртиля.

– Да будет вам! Он хоть и переодет, но я сразу узнал его! Но даже если госпожа де Куртиль подарила мужу сына от другого…

Два рыцаря, что стояли ближе других к Рено, успели схватить и удержать юношу, а то бы он задушил Жерома Камара.

– Грязная свинья! – прорычал Рено. – Заткни свою лживую глотку! Дама Алес чиста как снег и непорочна…

Брат Адам поднялся со своего кресла, подошел и положил руку на плечо молодого человека, успокаивая его.

– Не возвышайте голос, сын мой. А вы, Жером Камар, держите за зубами свой змеиный язык. Я еще раз вам повторяю: вы ошиблись, перед вами Рено де Куртене, из старинного рода графов Эдессы и Турбесселя. Думаю, вам известно, что в жилах дворян этого дома течет кровь французских королей.

– Не может быть! С чего вы это взяли?

– Об этом свидетельствует акт, который хранится у нас в архиве. Он подписан при свидетелях сиром Тибо де Куртене, служившим ордену храмовников в Иерусалиме и на днях вернувшимся в лоно Господа. Он признал себя отцом этого молодого человека.

– А кем была его мать?

– Дамой из очень знатного рода, но ее имя мы не смеем упоминать.

– Стало быть, незаконнорожденный, – усмехнулся Камар.

– Он признан своим отцом, а это – главное, просто в своем роду он не имеет права на наследство. Что вам еще нужно?

– Убийца всегда убийца! И…

– Я не принуждаю вас к дальнейшим разговорам, но на вашем месте я не кричал бы так громко. Могут подумать, что убийца – вы и, совершив одно преступление, готовы совершить и второе, взвалив вину за первое на невиновного, чтобы завладеть «именем короля» имуществом де Куртилей.

– Вы сами сказали «именем короля»! Именно его именем я требую выдать мне этого человека!

– Нет! И на это у меня есть три причины. Во-первых, монастырь имеет право давать убежище несчастным, а у вас нет права в него вторгаться. Во-вторых, вы ищете Рено де Куртиля, а человека с таким именем здесь нет. В-третьих, если предположить, что Рено де Куртиль все-таки существует, – он никого не убивал. Чтобы покончить с этим делом, мы предлагаем вам поехать в Париж и подать жалобу королю по поводу дела, которое так вас занимает, и я обещаю вам, что королевский суд будет скор и праведен. А этого человека мы сами привезем во дворец.

Братья в белых плащах одобрили предложение командора негромким гулом, но Жером Камар, по всей видимости, усмотрел в этом мирном выражении общего мнения угрозу. Он повернулся на каблуках и направился к двери. У порога он обернулся.

– Знайте, что не все в вашей воле, «славные» тамплиеры! А этот, – он кивнул в сторону Рено, – я уверен, в один прекрасный день заплатит за свое преступление!

– Вот оно как! Значит, нам все-таки придется отправиться к королю! – произнес брат Адам и добавил с едкой иронией: – Ради блага жителей Шаторенара пора Его Величеству узнать, какой славный правитель вершит дела от его имени!

Бальи исчез за дверью, тамплиеры молча покинули зал заседаний и направились в трапезную. Брат Адам вышел последним и увлек за собой растерянного Рено, которому очень хотелось бы понять, что же все-таки здесь произошло. Он приоткрыл было рот, но его провожатый не дал ему заговорить:

– Поговорим позже! Сейчас у нас ужин, мы и так уже на него опоздали, а во время ужина у нас разговаривать не принято.

Пришлось Рено удовольствоваться обещанием Адама поговорить после ужина. За ужином Рено, поглощая с большим аппетитом вкусное рагу из барашка с репой и капустой, пытался привести свои мысли в порядок и не услышал ни единого слова из молитв, которые читал один из братьев, стоя за небольшой кафедрой. Про себя он отметил, что запрет на разговоры во время трапезы не касался командора, потому что тот все время о чем-то беседовал шепотом с капелланом. Очевидно, речь шла о нем, о Рено, – время от времени то один, то другой поглядывал в его сторону. После ужина все чинно проследовали в часовню, но и присоединив свой голос к псалмам, а потом и к «Ныне отпущаеши…», Рено не мог вложить в них душу, занятый необыкновенной новостью, которую только что узнал. Повторяя привычные молитвы – все де Куртили были необыкновенно набожны, – он лишь механически шевелил губами. Только песнь Симеона Богоприимца[1], исполняемая мощными басами тамплиеров, вернула его в часовню, но когда он попытался запеть вместе с ними, его высокий слабый голос показался ему настолько неуместным, что он тут же замолчал. Рено знал, что и уснуть не сможет, пока не узнает, каким чудом оказался сыном своего дедушки… И почему тамплиер, который не имеет права лгать, произнес столь невероятную вещь?

Брат Адам наблюдал за ним, прекрасно себе представляя, что происходит сейчас в голове этого восемнадцатилетнего юнца. И оставив своих рыцарей, которые, как обычно, завершили день осмотром конюшен, сам повел Рено в маленькую келью, расположенную рядом с кладовкой, где хранились лечебные травы.

– Здесь вы будете спать, – произнес он, указывая на узкую кровать. – Но сначала немного поговорим. Вы были рассеянны во время службы, и я догадываюсь, по какой причине.

– Документ, на который вы сослались, сказав, будто бы он у вас в архиве…

– Будто бы? Осторожнее в выражениях, сын мой! Да, у нас в архиве действительно лежит акт, подписанный сиром Тибо и скрепленный у нас на глазах его печатью. Тамплиеры не лгут.

– Он все-таки это сделал?! Он это написал? И хотя я не его сын, он…

– Да, он это сделал, прекрасно понимая, на что он идет. И капеллан отпустил ему этот грех. Все это было содеяно ради вашего блага. Вообразите, на какое жизненное поприще вы могли бы рассчитывать, родившись от незаконной любви принцессы Антиохийской и сарацина. Тибо сделал все необходимое, чтобы накрепко привязать слабый росток к мощному древу принцев де Куртене. Он хотел, чтобы вы носили его родовое имя, и я одобрил его желание. Теперь вам все понятно?

Радость Рено была так велика, что он не нашел слов для ответа. Повалившись на тощий тюфяк, он пробормотал:

– Принц де Куртене! Это же…

– Потише, сын мой, потише. Пока у вас на него прав не больше, чем у Тибо, простого рыцаря. Вы станете принцем, когда пройдете рыцарское посвящение. Возможно, ваш меч принесет вам и другие титулы, но это тайна вашего будущего…

Рено встал и смиренно поклонился командору, отважившись спросить, каким он видит его будущее.

– Я подумаю об этом, – ответил брат Адам и пожелал Рено спокойного сна.

Остаток ночи и начало нового дня укрепили в Рено нерасположение к образу жизни монахов-рыцарей, потому что они жили, как настоящие монахи. И хотя его приемные родители передали ему свою набожность и приучили честно исполнять религиозный долг, мирская религиозность была лишь бледным подобием тех суровых правил, которых придерживались в своем монастыре тамплиеры.

В четыре часа утра Рено был разбужен звоном колокола и шумом шагов. Он сообразил, что братья направляются в часовню, и подумал, что должен следовать их обычаям, поэтому поторопился подняться, надел рясу, обул сандалии и, продолжая спать на ходу, присоединился к веренице белых плащей, пересекающих двор. Было еще темно, весенний холод пробирал до костей, и ноги у Рено совсем закоченели, но он порадовался, что хотя бы нет дождя, а значит, сандалии сухие.

В часовне две больших свечи из желтого воска едва освещали сгустившийся под низкими сводами мрак, но в их слабом свете сияли крест и серебряная дарохранительница. Рено остановился неподалеку от двери, в самом конце череды монахов, выстроившихся справа вдоль нефа напротив другой такой же череды на противоположной стороне. Он хотел было присоединить к пению молитв свой скромный голос, но оказалось, что молитв этой ранней службы он не знает, и поэтому ему пришлось только слушать отнюдь не сладкоголосое, а суровое и мужественное пение тамплиеров. Вместе с монахами-рыцарями он прочитал тринадцать раз «Отче наш» во славу Богородицы и еще тринадцать во славу святого Любина, память которого отмечалась в тот день, а это было 14 марта.

Помолившись, монахи, сохраняя все тот же строгий порядок, вышли в темноту двора, обошли конюшни, проверяя, все ли там в порядке, и разошлись по кельям. Рено заснул сразу, но ненадолго: спустя два часа снова зазвонил колокол, приглашая к заутрене, на которую в часовню собрался весь монастырь. В этот раз отслужили мессу и прочитали шестьдесят раз «Отче наш», тридцать – за мертвых и тридцать – за живых.

Потом монахи отправились в трапезную, прочитали стоя «Боже, благослови» и «Отче наш», а затем в полном молчании принялись за еду, вкусную и сытную, слушая душеспасительное чтение одного из братьев. Рено указали на то же самое место, что и вчера, а не будь этого жеста, он бы решил, что стал невидимкой, потому как никто словно бы и не замечал его присутствия за длинным столом с белой скатертью, и брат Адам тоже о нем позабыл. Странное ощущение, когда тебя будто бы и нет. Нельзя сказать, чтобы очень приятное. Неужели командору и в самом деле нужно так много времени, чтобы понять, чем же может заниматься Рено в будущем?

Только после вечерни за юношей зашел монах, чтобы отвести его к старому тамплиеру, который ожидал его у себя в келье. Молодого человека утомил и ошеломил этот долгий день: каждые два часа монахи собирались в часовню на молитву, пели псалмы, а потом возвращались к своим трудам, кто на поле, кто на винограднике, кто в конюшне, кто в хлеву, трудясь в поте лица во славу монастыря и сопровождая свои труды неустанным чтением «Отче наш». Рено не работал, а только молился, ел и пел вместе с остальными монахами, но к вечеру очень утомился. Угадав его состояние, брат Адам про себя улыбнулся.

– Что скажете, Рено? Как вам показалась монашеская жизнь, сын мой? Сельский монастырь живет совсем иной жизнью, нежели монастырь в большом городе вроде Парижа, Лиона, Лилля, и уж совсем по-другому живут наши монахи на Востоке, где им приходится заниматься не столько мирным трудом, сколько военным.

Воистину, старец обладал удивительным даром задавать вопросы, на которые очень трудно давать ответы. Рено не один раз прокашлялся, прежде чем наконец решился ответить:

– Жизнь в монастыре очень сурова… даже для меня, который в этот час мог бы лежать глубоко под землей. И если бы мне предоставили выбор, то я… Я бы выбрал Восток.

– А вы знаете, что и там монахи неустанно молятся?

– Да, конечно, я понимаю… я тоже люблю молиться… Но мне кажется, что долг рыцаря – это в первую очередь ратное дело. Я…

– Значит, сельские труды вас не привлекают? А ведь кто-то должен их исполнять, ибо все, что едят, пьют, что носят на теле и что служит другим жизненным нуждам, поставляет наш монастырь. Труды наших рук позволяют нам каждый день подавать милостыню, как велит устав. А избытки мы продаем, пополняя сокровищницу ордена. Ну-ну-ну! К чему такая скорбь на лице? Я подверг вас небольшому испытанию, но не собираюсь ни к чему принуждать. Вы хотите жить своей жизнью, а я от души хочу помочь вам. Ваш отец – я имею в виду благородного сира Олина – желал отправить вас служить графу Осерскому, чтобы, побыв у него конюшим, вы затем приняли рыцарское посвящение?

– Да, он хотел поступить именно так и уже отложил приличную сумму на приобретение кольчуги, шлема и прочего рыцарского снаряжения, которое, как вы знаете, стоит весьма дорого… Но его уже нет на свете, все его имущество присвоил бальи… Так что я могу быть только простым воином. Ну, разве что сержантом…

– Что вы в этом понимаете, сын мой! И ваше неведение вполне объяснимо, ведь вы выросли в маленьком скромном поместье. Знайте, если вы будете хорошо служить своему господину, он сам снабдит вас всем необходимым, а я собираюсь отправить вас к одному из очень богатых баронов, который вполне может сравниться с принцем.

– Значит, вы передумали везти меня в Париж? А я… я-то надеялся… что буду служить королю!

– Вы безумец, сын мой, если считаете, что попасть на службу к королю проще, чем на мельницу! Минуту назад вы горевали, что до конца своих дней останетесь простым воином, а теперь хотите, чтобы вас доставили в королевский дворец на острове Ситэ? В качестве кого, позвольте вас спросить? Управляющего дворцом? О, простите меня, сын мой, я вышел из себя и забыл о том, что тамплиер должен говорить со всеми вежливо и… любезно! – Брат Адам перевел дыхание и поудобнее устроился в кресле.

Во время своей речи почтенный старец сначала побледнел, потом стал пунцовым и только теперь, успокоившись, обрел естественный цвет лица. Наблюдая за переменами, происходившими с Адамом, обеспокоенный Рено обозвал себя идиотом. Он знал за собой одну особенность, которая не раз уже приносила ему неприятности: не задумываясь, он мог высказывать все, что приходило ему в голову. Дама Алес частенько ругала его за это…

– Уповаю на вашу доброту и прошу простить меня, – прошептал Рено, смиренно опуская голову.

Но командор уже продолжил прерванную речь: —О Париже не беспокойтесь, вы побываете в столице! Чтобы вы там не заблудились и не подверглись соблазнам большого города, я дам вам сопровождающих, и они доставят вас прямо в парижское командорство тамплиеров, самое могущественное на французской земле. Затем вас проводят в дом барона де Куси, где, я надеюсь, вас примут благосклонно благодаря моему рекомендательному письму. В доме барона Рауля вы и начнете с божьей помощью путь к рыцарскому посвящению.

Если брат Адам ждал от своего подопечного восторга и благодарности, то напрасно: он их не дождался. Рено очень хотелось узнать побольше о неведомом доме, куда его отправляли, но он боялся рассердить расспросами командора и поэтому предпочел молчать. Но его молчание как раз и рассердило брата Адама.

– Ну, что скажете? – язвительно, без малейшего намека на доброжелательность спросил он. – Надеюсь, на этот раз вы довольны?

– Я?.. О да, сир командор… вот только… я совсем не знаю…

– Чего не знаете? Кто такие де Куси?

– Ну да… Совсем не знаю.

Ответ был настолько простодушен, что брат Адам снизошел до улыбки:

– Думаю, вы единственный человек во Франции, который не знает баронов де Куси. Даже в Святой земле, где они проливали свою кровь, известно это родовитое и могучее семейство, владеющее несметными богатствами и обширными землями и живущее подобно принцам крови. Я знаком с ними с незапамятных времен, так как мое родовое имение Дюри граничит с их огромным феодом. Они всегда слыли гордыми сеньорами и доставляли немало хлопот королю…

– Один из непокорных баронов? – выдохнул испуганно Рено.

– Порой не обходилось и без этого. Барона Ангерана, умершего два года тому назад, уж точно нельзя было назвать покорным. На мысу Куси он приказал выстроить самый обширный, самый высокий, самый мощный замок на свете. А для чего? Да только для того, чтобы свысока взирать на Филиппа Августа, который незадолго до этого возвел большую башню Лувра. Но вам не стоит беспокоиться, сейчас и в помине нет ничего подобного, барон Рауль, унаследовавший титул своего батюшки, столь же отважный рыцарь, как и его отец, но нрав у него совсем не так крут. Теперь вы удовлетворены, я надеюсь?

– Более, чем могу это выразить в словах, и благодарю вас от всего сердца. Я приложу все силы и с божьей помощью постараюсь, чтобы вы никогда не пожалели о том, что спасли меня и помогли мне… так любезно!

– Вот это хорошо, – улыбнулся брат Адам и похлопал своего подопечного по плечу. – Есть еще вопросы?

– К сожалению, есть. После того как я прочитал рукопись, у меня в голове одни вопросы, – отважился признаться Рено, показав на фолиант, лежавший в углу на сундуке. – Но я боюсь злоупотребить вашим временем…

– В моем возрасте времени на сон уходит немного. К тому же может так случиться, что мы больше не увидимся. Что вы хотите знать?

– Только две вещи… хотя я стыжусь собственной дерзости.

– Дерзость не слишком большой недостаток, если она уместна.

– Так вот: если вы встретили сира Тибо под Белином, значит, вы ехали в Иерусалим искать… сокровище. Вы нашли его?

– Да.

– Но не передали его ордену храмовников и поступили, как я знаю, на службу к королю Бодуэну?

– Именно так. Орден в те времена находился в руках не лучших людей, и я хотел побольше узнать о них. К тому же, признаюсь, мне хотелось познакомиться с юным прокаженным, обладавшим исключительной силой характера и излучавшим удивительное сияние. И в короле я нашел именно то, что искал. Теперь ваше любопытство удовлетворено?

– Не совсем, с вашего позволения. Если я правильно понял, то на поиски вас отправил епископ Лана, города, который расположен неподалеку от вашего родового феода. Как же случилось, что вы возглавили монастырь, находившийся на подступах к Бургундии и расположенный вдалеке от ваших родовых земель?

– Тамплиер находится там, где ему приказывают быть, и мне кажется, что я принесу больше пользы в монастыре, расположенном на подступах к Бургундии, как вы удачно изволили выразиться, но одновременно и на подступах к домену короля и графству Шампанскому. Перекресток дорог всегда интереснее дома в городе, где живут лишь торговлей и финансами. Во всяком случае, для меня. А теперь ваша очередь отвечать на вопросы: похоже, вы и в самом деле много знаете о моей жизни, – вам обо мне рассказывал брат Тибо?

– Нет, основную информацию я почерпнул из рукописи. В ней говорится и о вас…

– И о многом другом, я полагаю. Я прочитаю ее с большим интересом, прежде чем передам в монастырское книгохранилище, однако не забуду записать, что она – ваша собственность и должна быть вам возвращена, когда вы ее потребуете.

– Я вам бесконечно благодарен за все, – произнес Рено, широко улыбаясь. – Но должен вас предупредить… в рукописи не хватает одной или двух страниц…

Уточнений не потребовалось. Солидный возраст не притупил разум брата Адама. Легкое недовольство, веселая усмешка и даже что-то вроде уважения смешались в его взгляде, когда он взглянул на высокого, худого юношу, красивого красотой тех статуй, которые ему доводилось видеть во время своих странствий по Греции, юношу со смуглой кожей и темными глазами, что так необычно смотрелось в сочетании с копной светлых волос. Наивный и простодушный на вид молодой человек обладал к тому же живым умом, так что Тибо был вправе им гордиться…

– Думаю, тех самых, где речь ведется о подлинном Кресте Спасителя?

– Да, не хватает именно их. Я покорнейше надеюсь на ваше прощение.

– Не надейтесь. Мы с вами воюем по-доброму. А теперь отправляйтесь спать. Завтра я помогу вам добраться до Парижа, не попав в засаду, которую бальи не преминет устроить вам по дороге.

– Неужели он осмелится на это после всего того, что вы ему сказали?

– Люди такого сорта готовы на все, когда речь идет об их интересах. Кому, как не вам, знать об этом? Не побоялся же мэтр Камар совершить преступление, отправляя вас, человека невинного и благородного, на виселицу?

– За виселицу я ему почти что благодарен, от плахи и топора было бы избавиться труднее.

– Что ж, можно посмотреть на это и таким образом. В любом случае вы живы, и это главное.

Преображение Рено из жалкого беглеца в воина, поступающего на службу к могучему барону, произошло за одну ночь.

И когда на рассвете колокол позвал его к заутрене, он не нашел больше ни рясы, ни сандалий. Вместо них лежали рубашка, сотканная из волокон конопли, штаны из плотного сукна, кожаная котта[2], не новая, но вполне приличная, а главное – добротные кожаные сапоги, которые Рено тут же натянул на ноги, вздохнув с большим облегчением. Больше всего его смущали собственные голые ноги в сандалиях. Еще он разглядел коричневую шерстяную шапочку и кусок шерстяной материи, которую можно было набросить на плечи, и тогда она служила бы плащом, тем самым вожделенным плащом, который имеют право носить только прошедшие посвящение рыцари.

Новой одежде Рено обрадовался, как ребенок. Конечно, до своих злоключений он носил одежду красивее, да и качеством она была гораздо лучше, он успел узнать даже, что такое шелк, потому что дама Алес любила побаловать своего «сыночка». Зато пережитое позже заставило его сейчас, когда он натягивал грубую рубаху и потертый кожаный колет, почувствовать себя самым счастливым человеком. Он и не вспомнил даже, что прежде носил нижние рубашки и штаны изо льна, что его приемная мать на последний день рождения расшила ему золотой нитью блио[3] из алого шелка, который теперь наверняка лежит в сундуке Жерома Камара.

После службы Рено собирался поблагодарить брата Адама, но вынужден был отправиться вместе с остальной братией в трапезную: в этот день завершился пост и командор с капелланом ожидали всех уже там, молча стоя перед пустыми мисками.

Едва войдя, Рено сразу обратил внимание на то, что брат Адам облачен в кольчугу и длинный белый джюпон[4] с красным крестом, поверх которого был наброшен еще и плащ с капюшоном. Потом на капюшон будет надет шлем. Еще четыре брата были в военных доспехах. По окончании трапезы брат Адам сообщил братии, что отправляется в Париж, чтобы уладить там некоторые необходимые дела, но надолго там не задержится.

Рено, смущенный тем, что вынудил обеспокоиться величественного старца, хотел поблагодарить его и за участие, и за выделенную охрану, но тот оборвал его.

– Я еду в Париж не ради вас, – сурово сообщил он. – Мне надо повидаться с братом казначеем нашего ордена, а поскольку я вам обещал сопровождение, то я им тоже воспользуюсь.

В это утро Рено ждала и еще одна нежданная радость – она явилась ему в виде крепкой лошадки, которую ему подвели, предложив на нее сесть. Он обожал лошадей и был страстным наездником, но уже не надеялся, что когда-нибудь вновь почувствует под собой живую нервную силу, мощную и отзывчивую, так что, надевая шпоры, он едва не расплакался. Но чтобы унять свои чувства, ну и, конечно, испробовать лошадь, он поднял ее на дыбы и заставил погарцевать.

– Не утомляйте коня раньше времени, – проворчал брат Адам. – Вы едете не на турнир, впереди у нас долгая дорога.

Но глаза у него смеялись, он был рад, что в мальчугане ожили таланты наездника и любовь к лошадям, которой отличался Тибо и его господин, прокаженный король.

Несмотря на почтенный возраст, брат Адам сидел в седле так, что ему могли бы позавидовать и молодые. Хотя для того, чтобы сесть в седло, ему все-таки понадобилась скамеечка.

Маленький отряд покинул стены монастыря, соблюдая следующий порядок: первым ехал брат Адам, следом за ним Рено, а за Рено парами еще четыре тамплиера. По долине Йонны они спустились вниз к Сансу, чтобы через Монтеро и Мелен добраться до Парижа.

Утро было светлым, ясным и пока еще очень холодным. Траву кое-где побелил иней, но жаворонок уже проснулся, взлетел с ветки и устремился прямо к бледному солнцу. Рено следил за полетом птицы и думал, что заря новой жизни шлет ему доброе предзнаменование. Правда, очень скоро ему пришлось убедиться, как мудро поступил брат Адам, позаботившись об охране. Едва они миновали Сен-Обэн, как из лесочка, спускавшегося прямо к дороге, выехал отряд всадников. Было их человек двенадцать, выглядели они угрожающе и остановились поперек дороги черными тенями. Они выставили щиты и держали копья наперевес. Оценив их готовность к бою, Рено взялся за рогатину, что была приторочена к его седлу.

И только брат Адам направил коня навстречу разбойникам, не касаясь оружия.

– Что вам нужно? – спросил он сурово. – Если ищете наши кошельки, то вынужден вас огорчить – у нас их нет.

– Нам нужен мальчишка, что прячется за твоей спиной, – ответил тот, кто, очевидно, был главным среди разбойников.

– Я не прячусь! – возмутился Рено и тут же занял место рядом с командором, держа наперевес рогатину. – Но если ты хочешь получить меня, то попробуй возьми!

– Тише! – провозгласил старый рыцарь. – Я, по-моему, ясно дал понять вашему хозяину, что думаю относительно его посягательств на этого юношу. И если я не удивлен засаде, которую ожидал встретить по дороге, то удивлен, что вы смеете посягать на Рено де Куртене, который едет под охраной тамплиеров.

– Нашел чему удивляться! – захохотал разбойник. – Вас всего-то пятеро, сопляка я не считаю, а нас одиннадцать крепких вояк!

– Сопляк?! – взревел Рено. – Сейчас ты увидишь, кто из нас умеет драться, греховодник!

– Хорошая новость, – улыбнулся брат Адам. – Что касается нас пятерых, то один против двух – не поединок для тамплиера, он начинает бой один против троих. Вот тогда…

В мгновение ока брат Адам вытащил меч и тут же кинулся на врага вместе со своими товарищами, которые тут же оказались рядом. Все произошло так быстро, что Рено, неожиданно увидев себя в арьергарде, не сразу сообразил, как это произошло. Он кинулся вперед, чтобы вступить в битву вместе с тамплиерами, но бой уже почти завершился: несколько слуг Жерома Камара были проткнуты копьями, и мечи, разившие, как молнии, довершили дело. Брат Адам, вступивший в поединок с главарем, уже сбросил его с лошади. Увидев поверженного начальника, остальные тут же бросились наутек. Рено пришлось удовольствоваться скудной радостью ранить одного из беглецов в руку.

– Хорошо поработали, – удовлетворенно сказал командор, сияя улыбкой, которая преобразила его суровое лицо с длинной белой бородой. – Давненько у меня не было случая размяться. А это очень даже полезно.

Несколько минут спустя верный слуга Камара по имени Эдм Гужон был крепко связан, вновь посажен на лошадь и занял свое место в центре отряда победителей, чтобы продолжить путь вместе с ними. А путь – Эдм не сомневался в этом – приведет его сначала к судье, а потом неминуемо к палачу.

Рено, пребывая в восторге от боевого искусства своих спутников, не мог не выразить восхищения юношеской удалью брата Адама, которому в его-то возрасте было бы куда естественней сидеть в уголке у камина с одеялом на коленях, согревая остывшую кровь и неподвижные суставы.

– А что, если мне выпадет столь же долгая жизнь, как выпала вам, сир командор! Я хотел бы узнать у вас волшебный секрет молодости!

– Упражняйтесь, мой мальчик, упражняйтесь каждый день. Ешьте досыта, но не чревоугодничайте. И еще не слишком прислушивайтесь к болезням, которые будут давать о себе знать. Впрочем, я ведь не исключение. Жан де Бриенн, который стал королем Иерусалима, женившись на дочери Изабеллы и Конрада Монферратского, – я полагаю, вы читали о нем в рукописи брата Тибо – стал впоследствии императором в Константинополе, в последний раз он сражался под стенами своего города, когда ему было девяносто лет. Есть и другие! Среди наших рыцарей-тамплиеров, например. У нас, если не сложат голову на поле битвы, живут долго.

Брат Адам, по всей видимости, был доволен, что показал желторотому ученику, каковы у него учителя, и, к величайшему удовольствию Рено, пустился в воспоминания о былых битвах. Дорога благодаря им стала еще приятнее…

Было это 16 марта 1244 года, день и в самом деле был светлым, только-только начиналась весна, и поля, которые твердая рука нынешнего государя на протяжении вот уже нескольких лет избавляла от ужасов войны, радовали зеленью.

Рено слушал рассказы брата Адама, а в этот миг в далеких Пиренеях разыгрывалась трагедия. Подмостками ее стал неприступный замок Монсегюр, декорацией – величественные горы. Замок был последним оплотом еретиков-катаров, приверженцев странного учения, которое утверждало, что земля проклята, брак греховен и самоубийство – лучшее средство, каким может исцелить себя человек. В этот день неприступный замок был взят, и именем короля Людовика IX, который и не подозревал о случившемся, был сооружен огромный костер, куда бросили более двухсот человек, мужчин и женщин. Они не только не пожелали отречься от своего заблуждения, напротив, они сочли мучительную смерть лучшим способом заслужить вечное блаженство.

На протяжении долгих часов столб вонючего черного дыма отравлял холодный горный воздух, внушая жителям близлежащих окрестностей смертный ужас, который помнился многие века.

Угли пламенели еще долго, а вокруг них стояли воины, которым было поручено охранять костер. Они смотрели на происходящее с бесстрастными лицами, потому что выражать свои чувства стало необычайно опасно. Всем уже было известно, что инквизиция, которая недавно обосновалась в Лангедоке, видит далеко, подкрадывается неслышно и имеет очень длинные руки…

Наблюдали за догоравшим костром и те, кто остался в живых в побежденном замке. Эти женщины и мужчины не были еретиками, но в их семьи ересь все-таки проникла, а они, к сожалению, ничем не смогли помочь своим близким, чтобы спасти их от пламени костра. Хозяин этого замка, сеньор Раймон де Перелла, видел собственными глазами, как приняли мучительнейшую смерть, взойдя на костер, его супруга Корба и младшая дочь Эсклармонда, которой было всего шестнадцать лет… Он так до конца и не понял, что случилось с его любимыми женщинами, потому что нестерпимая боль иногда превращает человека в камень.

Другого из наблюдающих боль не оглушила, не убила, напротив, она превратила его в сгусток жгучей ненависти. Над этой мучительной болью время оказалось не властным: пламенея, боль не давала угаснуть и ненависти. С этой болью и с этой ненавистью в один вовсе не прекрасный день предстояло встретиться Рено…

Глава 2

Дамуазо

Рено, знакомый лишь с весьма скромным городком Шаторенаром, не отличавшимся ни размерами, ни роскошью, полюбовался по дороге Сансом, его пятью старинными аббатствами и новым великолепным собором, где десять лет тому назад король Людовик обвенчался с Маргаритой Прованской. Но ждал Рено только Парижа. Парижу не было равных. Рено его ждал, как чуда.

А пока его радовали луга, пашни и солнечная погода, которая, став мягче после Санса, обещала скорую и щедрую весну. Леса, рощи, фруктовые деревья в садах уже не чернели голыми стволами, а покрылись легкой зеленой дымкой. Пастбища в долинах светились нежной травой, склоны гордились тщательно обработанными виноградниками. Чем ближе путники подъезжали к столице, тем чаще попадались им навстречу зажиточные и процветающие городки, деревни и аббатства. По мере продвижения вперед – на путешествие у маленького отряда ушло без малого четверо суток с ночевками в монастырях, принадлежащих их же ордену – одну ночь, например, они провели в монастыре в Дормеле, – в них крепло убеждение, что французское королевство живет в покое и мире под управлением мудрого государя. И когда перед их глазами показалась столица, Рено издал восхищенное восклицание, залюбовавшись мощной крепостной стеной из белого камня, которой Филипп Август окружил свой город. Брат Адам поведал юному спутнику, что в стенах проделано целых двадцать ворот и что круглые сторожевые башни надежно охраняют город.

Белая прочная лента крепко держала в объятиях букет колоколен, башен и башенок, что тянулись вверх над красными островерхими крышами с ажурными щипцами. Сена, которая делила город на две части, выглядела как муаровая лента. В глубине, на холме виднелись мельницы, чьи крылья весело вертелись, словно подгоняемые шумом и гамом многочисленных строек, криками разносчиков, скрипом телег и повозок, цоканьем лошадиных копыт, звоном колоколов, словом, жизнью большого города, занятого повседневной работой.

Наши путники въехали в ворота Сен-Жак по подвесному мосту между двумя круглыми башнями с бойницами и начали продвигаться по довольно широкой улице, которая вела к реке мимо величественного монастыря братьев-якобинцев. Рено поразило, что ехали они не по привычным рытвинам, твердым в сухую погоду и вязким в сырую, а по гладким каменным плитам.

– До чего же красиво! – воскликнул он. – Неужели весь Париж вымощен камнем?

– К сожалению, нет, – вздохнул брат Адам. – Король Филипп Август, дедушка теперешнего нашего короля, Его Величества Людовика по счету девятого, намеревался замостить весь город, но времени у него не хватило. Только две самые большие дороги, что перекрещиваются у Сены, покрыты камнем. Одна ведет от ворот Сен-Жак, которые находятся на юге, к воротам аббатства Святого Дионисия, которые находятся на севере, а другая – с востока на запад, от ворот Сент-Оноре к воротам Сен-Антуан. И это можно считать великим свершением, ведь и жизни королей, как и всех прочих смертных, положен свой предел… Сын Филиппа Людовик VIII Лев занимался не мощением улиц. Он много воевал, да и царствовал всего три года. Наш государь не унаследовал его воинственного пыла, и мы восхищаемся им за другие деяния. Сейчас мы с вами едем по кварталу, где обучаются школяры, и, должен сказать, не всегда наукам. А вот за тем мостом, который называется Малый мост, виден остров Ситэ. Там находится дворец короля, все присутственные места, королевский сад, королевские башни, а на другом конце – великолепный собор с двумя прямоугольными колокольнями из белого камня, которые так и сияют на солнце, – это собор Парижской Богоматери. Строительство его закончили всего шесть лет тому назад, и теперь мы можем любоваться этим чудом. Три его портала и верхняя галерея украшены золотой росписью.

С Малого моста, по которому вскоре двинулись их лошади, виден был не весь собор, а только две башни-близнеца, вздымавшиеся к небу. Рено смотрел вокруг и не переставал удивляться. Когда дорога свернула к королевскому дворцу, он был потрясен еще больше, заметив огромное количество народа, суетившегося за оградой, – не иначе там шло большое строительство. Так, во всяком случае, ему показалось. И снова брат Адам просветил его:

– Король возводит часовню, великолепнее которой не будет на свете, потому что в ней будет храниться терновый венец и другие святыни, принадлежавшие Господу нашему Иисусу Христу и сопровождавшие его во время крестного пути. Наш король выкупил их в Венеции.

– Выкупил? – не поверил своим ушам Рено. – Разве можно покупать и продавать святыни?

– И не такое случается! Бедный король Бодуэн II, о котором брат Тибо вам уже рассказывал, так нуждался в деньгах, что заложил святыни венецианскому ростовщику-еврею Никола Керини. Король Людовик выкупил их, и теперь они во Франции. Это случилось пять лет назад, и Людовик встречал их в Сансе, а потом нес их вместе с братьями в Париж.

– Но подлинного Креста Спасителя среди них не было! – воскликнул Рено.

– А я разве что-то об этом сказал? – покачал головой брат Адам. – Среди святынь была разве что небольшая щепка от святого древа, но ничего похожего на тот… в чью тайну вы теперь посвящены…

Рено почувствовал, что будет лучше, если они сменят тему.

– Судя по тому, что говорил сир Тибо, император сейчас у себя в Константинополе.

– Уже нет. Он был там, но уехал. Скорее всего он у Его Святейшества папы.

– А почему он так много путешествует?

– Потому что всегда нуждается в деньгах. Думаю, он самый нищий государь на свете.

– Император Константинопольский? А я-то думал, что богаче его никого на свете нет!

– Времена царствования великолепных Комнинов, увы, прошли. С тех пор как дож Венеции воспользовался Четвертым крестовым походом и завладел государством, именовавшимся Византийской империей, дела его пошли намного хуже. Ваш родственник, Бодуэн де Куртене, который в настоящее время занимает императорский престол, вынужден в поисках денег постоянно прибегать к крайним средствам. Он даже намеревался продать свои родовые земли, но король запретил ему, и тогда он вынужден был сделать своей наследницей свою юную супругу Марию, дочь Жана де Бриенна. А деньги он получил, заложив свой маркизат Намюр нашему королю. Несчастный император ведет нескончаемую войну с двумя мятежными партиями греков, которых ограбил дож и которые хотят вернуть себе Константинополь. Думаю, Бодуэн не замедлит вскоре опять пожаловать во Францию в надежде на радушную встречу, добрый совет и… конечно же, денежную помощь.

– Нет большего удовольствия, чем беседовать с вами! – воскликнул Рено. – Мне кажется, вам известно все!

– Я долго жил, много видел и много чего узнал, – улыбнулся брат Адам. – К тому же орден хочет быть в курсе всего, что происходит между королевством Иерусалимским, где находится его главный дом, и остальными странами. А что там за потасовка?

При въезде на мост, который вел с острова Ситэ на правый берег Сены, затеяли драку два носильщика, и судя по затрещинам, которые они отвешивали друг другу к великой радости зевак, всегда охочих до подобных зрелищ, основания для драки у них были весьма серьезные. Зевак вокруг драчунов становилось все больше, но дело было не слишком серьезным, так что дворцовая стража не спешила вмешиваться, сообразив, что тамплиеры, торжественно следующие по направлению к мосту, быстренько наведут порядок. И правда: толпа сразу же расступилась, пропуская рыцарей-монахов. А забияки, поклонившись тамплиерам с величайшим почтением, отправились выяснять отношения на набережную. Отряд тамплиеров вступил на мост – прочный деревянный настил, опиравшийся на мощные опоры, по обеим сторонам которого выстроились мельницы.

Не столько драка, сколько вежливость драчунов весьма позабавила Рено.

– Чего-чего, а этого я от них не ожидал, – признался он.

– Меня их поклон удивил меньше, чем вас, – улыбнулся брат Адам. – Не знаю, влияние ли это короля Людовика, которого многие уже называют святым, но с тех пор, как он царствует, парижане, похоже, дали себе зарок стать самыми вежливыми людьми на свете.

– Но эти двое обменивались между собой отнюдь не любезностями…

– Вражда тоже должна найти себе выход… И потом, я же не сказал, что парижане стали святыми!

В конце Большого моста высилась мрачная и неприветливая крепость, древняя и суровая, именовалась она Шатле и служила одновременно и жилищем прево, и тюрьмой. Пожалуй, Шатле была единственным темным зданием в этом светлом и праздничном городе, где все вокруг или строилось, или казалось только что построенным. А вот и еще одна крепость. Охраняя левый берег Сены, высоченный донжон с тремя рядами крепостных стен с боевыми башнями выглядел очень грозно, зубцы его, казалось, ощерились против самого неба.

– Лувр! – сообщил командор. – Филипп Август – да, да, снова он – хотел с помощью этой крепости защитить Париж от англичан, которые владеют землями в Нормандии, а она не так уж далеко от Парижа. Теперь вы видите, что короли у нас – не какие-нибудь мелкие сеньоры!

Миновав мост и мельницы, работавшие с оглушительным шумом, путешественники оказались в самой оживленной части города. Здесь теснились вперемежку особняки, домишки, мастерские и лавки, не говоря уж о большом рынке, который прозвали Чревом Парижа. Повернув направо, шестеро всадников выехали на Гревскую площадь, где совершались публичные казни и куда выходил фасад красивого здания, известного под названием Бюргерский зал – в нем располагалась гильдия самых богатых купцов, присвоивших себе право перевозить товары по Сене, Уазе, Марне и Йонне. За ним виднелась церковь Святого Жерве и больница Святого Анастасия, где монахи-августинцы лечили неимущих. Неподалеку от больницы располагалось и подворье тамплиеров – высокий дом на берегу Сены[5]. Рено оглядел его с неподдельным изумлением.

– Неужели здесь располагаются рыцари-храмовники? Оно куда меньше, чем ваш монастырь, мессир.

– Поэтому в ближайшее время у нас будет другая, гораздо более просторная обитель. Четыре года назад орден купил неподалеку отсюда приличный кусок земли, где чего только не было: и болота, и пески, и непролазный лес, но за это время его обработали и подготовили для строительства. Вскоре мы там возведем красивый замок с крепкими стенами, башнями и могучим донжоном, где сокровища ордена будут в большей безопасности, чем сейчас. Парижане – народ горячий, тут может всякое случиться. Замок будет достойным местом для главного монастыря тамплиеров во Франции. А пока нам довольно и этого.

Ненасытно любопытный Рено очень хотел бы узнать, что имел в виду брат Адам, говоря о сокровищах ордена, – его богатства или святыни, привезенные из Святой земли? Но он вовремя удержался, почувствовав, что ему все равно не ответят. К тому же брат Адам привлек его внимание к новехонькому, вернее, даже еще недостроенному особняку, что красовался рядом с больницей Святого Анастасия:

– Обратите внимание – парижское жилище барона де Куси. Вы там будете завтра, если все сложится удачно.

– Иными словами, если он примет меня на службу? А… если не примет?

– Я буду крайне удивлен.

Молодой человек немного успокоился. Королевская столица заворожила его, и он очень хотел бы здесь остаться. Очаровали его не роскошь, не богатство, а жизнь, которая кипела вокруг. Закружиться в этом водовороте было бы… было бы… так захватывающе! Да, именно захватывающе, он нашел правильное слово!

Удивительно ли, что в эту ночь Рено не сомкнул глаз, лежа в келье обители тамплиеров, где сто лет тому назад Томас Беккет обрел убежище, спасаясь от гнева английского короля Генриха II? Рено размышлял. В случае, если барон де Куси откажется принять его на службу, он не видел для себя иного выхода, кроме вступления в ряды ордена тамплиеров, – но этого ему не слишком-то хотелось после того, как он встретился с Парижем. А что, если странный император, о котором рассказывал брат Адам, уже приехал в столицу? И, может быть, можно поступить на службу к нему? Но если Бодуэн и в самом деле так беден, то вряд ли у него возникнет желание отягощать себя каким-то там дальним родственником. А оказаться нищим в свите нищих? Нет, такое будущее тоже сулило мало хорошего…

Чего только не передумал Рено за долгую ночь. И немного угомонился только тогда, когда вспомнил, что пока еще с ним рядом брат Адам, а он не из тех, кто способен бросить его на произвол судьбы. Судя по обращению, брат Адам пользовался большим уважением в ордене. Интересно, его просто уважают или он обладает большой властью? В парижской обители брата Адама встретили так, словно сам великий магистр прибыл из Иерусалима во Францию, и Рено сообразил, что для подобного почета только лишь почтенного возраста маловато.

На следующее утро после мессы Рено с колотящимся сердцем вошел следом за братом Адамом в парадные ворота особняка барона де Куси. К особняку вела яблоневая аллея, и Рено, шагая по ней и любуясь прекрасным зданием, забыл о своем волнении. Выстроенный из прекрасного белого камня, украшенный розетками над окнами, особняк мог быть дворцом какого-нибудь принца. Под стать внешнему виду было и внутреннее убранство особняка – настенные ковры, резная мебель из темного дуба, горки с великолепной серебряной посудой и хрустальными кубками, оправленными в золото. Плоские шелковые и бархатные подушки покрывали табуреты, выстроившиеся по обе стороны от камина, украшенного гербом де Куси, а в камине пламенели ароматные смолистые дрова из сосны и бука. Красивые черное-красные плитки пола были посыпаны сухой травой. На небольшом возвышении стояла кафедра из черного дерева под балдахином, а рядом с ней стол, покрытый пурпуровым бархатом, за столом сидел и что-то писал богато одетый мужчина. Зрелище удивительное! Родовитые сеньоры брезговали обычно пользоваться пером и чернилами, поручая это дело писцам. Но на этот раз писарь при виде гостей отложил перо в сторону и направился им навстречу, раскрыв объятия:

– Брат Адам! Какая радость принимать вас у себя, радость, которая выпадает мне так редко! Мы так давно с вами не виделись!

– В мои годы не путешествуют, барон Рауль. А время течет так быстро! – отвечал командор, усаживаясь в кресло, к которому подвел его хозяин. Рено скромно остался стоять за спинкой кресла. И воспользовался своим положением, чтобы как следует рассмотреть того, кому скоро ему предстоит служить.

Барон был невысок, худощав, хорошо сложен; его красивое лицо отметили несколько выразительных морщинок, говоривших о натуре страстной и впечатлительной. На вид ему было лет тридцать. В то время как брат Адам рекомендовал своего юного спутника, темные глаза барона внимательно рассматривали Рено и стали еще внимательнее после того, как барон услышал его «родословную».

– Один из Куртене, воевавших на Святой земле, ставший затем тамплиером… и очень знатная дама, если я правильно понял?

– Королевской крови, сир Рауль. Однако вам придется удовольствоваться этим, так как о ней я больше вам ничего не скажу.

– Разумеется, по-другому и быть не может. При такой родовитости незаконное рождение никто не может поставить в упрек. Имеет значение только кровь, текущая в жилах. Я буду счастлив взять молодого человека к себе на службу. Тем более что сейчас мы находимся в немалом затруднении. Дамуазо, который служил моей супруге, госпоже Филиппе, недавно скончался… при очень скверных обстоятельствах. Она так потрясена этим и находится в таком горе, что не хочет и слышать ни о ком другом. Она отвергает всех, кого бы я ни предложил. Но может статься, вы ей понравитесь.

– Дамуазо? Кто такой дамуазо? – осмелился вступить в беседу Рено, который не знал такого звания, но оно ему не слишком понравилось, показавшись слишком женственным.

Барон улыбнулся и благожелательно объяснил:

– Дамуазо – это молодой дворянин, сирота, у которого нет феода и который еще не посвящен в рыцари, но ожидает посвящения. Молодой дворянин с землями и вассалами носит титул башелье. Вы… удовлетворены?

Покраснев до корней волос, Рено ограничился вежливым поклоном, зато брат Адам задал новый вопрос. Он знал, кого называют дамуазо, но хотел узнать, отчего он умер.

– Что же произошло с молодым дворянином, чья смерть так огорчила госпожу Филиппу? Вы ведь сказали, что он умер при скверных обстоятельствах?

– Так оно и есть. Бедный Омер де Ферьен стал несчастной жертвой, его убили ударом ножа в спину два месяца тому назад, когда он возвращался из дворца с молитвенником моей супруги. Она принесла этот драгоценный молитвенник, которым очень дорожила, чтобы показать Ее Величеству королеве и забыла его там…

– Его убили с целью ограбления, я полагаю?

– Вне всякого сомнения. Книги при убитом не нашли, что усугубило горе госпожи Филиппы, но оно не может длиться вечно. Ей придется принять какое-то решение, так как в скором времени ей предстоит остаться здесь одной. Слуг ей будет недостаточно. У нее должен быть приближенный, который сможет оказать ей защиту и покровительство, и Ферьен для этого случая подходил как нельзя лучше.

– Я не совсем понял, – вновь заговорил брат Адам. – Ваша супруга должна будет остаться в Париже без вас?

– Ее вынуждает к этому служба при дворе королевы. По крайней мере, время от времени Ее Величество нуждается в ней. А я должен вернуться в Куси, куда меня призывают весьма важные дела, которые не в состоянии уладить мой кузен Жиль, в чьих руках находится замок, где он уже долгое время распоряжается один.

– А ваш брат?

На лицо барона набежала тень, по которой можно было заключить, что барон отнюдь не жалует своего брата. И в самом деле, голос его звучал весьма сухо, когда он заговорил о нем:

– Вы имеете в виду Ангерана? Я не желал бы, чтобы он прочно обосновался в Куси в мое отсутствие. У меня возникло впечатление, что он, несмотря на принадлежащие ему богатства и щедрое приданое его жены, Маргариты де Гедр, не отказался бы завладеть и моим имением. Хотя именно он пока является моим наследником. Впрочем, оставим этот разговор! Если не возражаете, мы немедленно представим молодого человека моей супруге.

– Попробуем. А что, если он ей не понравится?

– Не беспокойтесь, я непременно о нем позабочусь. Вы сказали, что его не нужно обучать военному искусству и обращению с лошадьми? Ну так в моей дружине всегда найдется место хорошему воину. Со временем он станет одним из моих рыцарей.

Барон тут же отправил слугу, прося супругу пожаловать в его покои, и несколько минут спустя она уже входила в зал, где ее ожидали трое мужчин. Рено смотрел на входившую даму с любопытством, в котором сквозило и беспокойство. С каким женским характером придется ему иметь дело, если госпожа Филиппа согласится принять его к себе на службу?

Вошедшая женщина была красива тонкой и благородной красотой и, совершенно очевидно, была старше своего супруга. Цветы молодости отцвели для нее навсегда, но она сохранила изящество и элегантность, хотя в ее потухших глазах сквозили лишь тоска и усталость. Кто знает, может, ее голубые глаза пролили слишком много слез из-за несчастного Омера де Ферьена и поэтому так потускнели?

Рауль де Куси направился навстречу супруге, поцеловал в щеку, взял за руку и подвел к гостям. С усилием она сумела улыбнуться брату Адаму, с которым, без сомнения, была знакома и поприветствовала его с большим почтением, не обратив никакого внимания на его юного спутника. Когда же ее супруг подвел к ней молодого человека, она нахмурила брови.

– Представляю вам Рено де Куртене, его привел в мой дом брат Адам, желая, чтобы я помог ему стать рыцарем. У него нет ни родни, ни достояния, и он займет у нас в доме место дамуазо. Если вы изволите согласиться, он мог бы быть у вас на службе.

Ни на секунду не задумавшись, дама отрицательно покачала головой. Не придав значения ее несогласию, барон продолжал:

– Он умеет владеть оружием, поскольку получил воспитание дворянина. Ему восемнадцать лет, и он тяжело пережил потерю своих приемных родителей. Добавлю еще, что он родился в Святой земле…

Последние слова словно по волшебству изменили настроение госпожи Филиппы, глаза ее засветились, и она посмотрела прямо в лицо Рено, которого до этого не удостоила даже беглым взглядом.

– Святая земля! – вздохнула она. – Бедняжка Омер так красиво говорил о ней!

– Ни разу ее не видев, – оборвал барон. – Он повторял рассказы, слышанные от отца.

– Я тоже никогда ее не видел, – подал голос Рено, обуреваемый жаждой справедливости, которая овладела им скорее всего потому, что у него не возникло большого желания служить этой немолодой, погруженной в печаль женщине. – Но и я могу рассказать о ней, повторяя рассказы моего дорогого приемного отца, сира Олина де Куртиля, помилуй Господь его душу, а он мог рассказывать о Святой земле бесконечно, – поспешил добавить Рено, почувствовав, что сказанные им поначалу слова не пришлись по душе де Куси.

– У вас приятный голос, – заметила госпожа Филиппа. – Вы поете? Бедняжка Омер пел, как ангел… И знал столько прекрасных стихов!

Она вытерла набежавшую слезу кончиком сиреневой вуали, которая спускалась ей на плечи из-под золотого обруча, охватившего покрытые сеткой волосы. Барона ее чувствительность не растрогала.

– Я предлагаю вам дамуазо, а не менестреля и не трувера! – сумрачно уточнил барон. – Певцы достаточно часто стучатся к нам в двери, не говоря уж о тех, которых мы держим в Куси. И я хочу немедленно получить ответ, подходит ли вам этот молодой человек или я увезу его с собой в замок. И вас тоже, потому что не могу оставить вас здесь одну, на попечении слуг, без надежного защитника, достойного этого имени. Ее Величество королева обойдется без вас, только и всего!

– Почему бы вам не остаться? Ваш кузен Жиль прекрасно справляется со всеми делами в замке.

– Но не с делами в поместье, из-за которых меня призывает Эрмелен, мой сенешаль.

– Так же, как госпожа де Блемон, не так ли? – произнесла она с язвительной горечью, вызвав вспышку гнева в глазах Рауля.

– Вы забыли, что мы здесь не одни и что брату Адаму, хоть он и полон снисходительности, присущей божьим людям, вряд ли интересны наши ссоры. Соизвольте дать мне ответ, так как ваше молчание становится оскорбительным. Принимаете ли вы Рено де Куртене в качестве дамуазо?

– Имя громкое и звучит лестно… и собой совсем недурен. Можно попробовать, потому что мне и в самом деле нужно оставаться при королеве и дожидаться освящения аббатства Мобюиссон, в котором она принимает деятельное участие.

Рауль де Куси не удержался от вздоха облегчения, от которого в глазах командора зажглись веселые искорки. Рено преклонил колени перед супружеской четой в знак своей преданности их дому, после чего с искренним чувством признательности простился со своим покровителем и последовал за слугой, которому было поручено отвести его в банное помещение, где бы он смог наконец избавиться от накопленной за многие недели грязи. Коротких омовений в Забытой башне, в монастыре Жуаньи, по дороге в Париж и на подворье тамплиеров в столице было явно недостаточно.

Одна мысль о настоящем мытье в горячей воде наполнила Рено младенческой радостью. В поместье Куртиль его приемная мать всегда неустанно заботилась о чистоте, под стать своему мужу, сиру Олину, который, побывав на Востоке, пожив в Иерусалимском королевстве, очень скоро приохотился к самым разным видам бань – холодным, горячим, теплым, парным и сухим, а также к ароматическим маслам и благовониям, которыми пользуются богатые люди.

Погрузившись в бадью с горячей водой, Рено не торопясь намылился и стал яростно растираться, а потом приказал слуге вылить на себя не одно ведро холодной воды, чтобы хорошенько ополоснуться. После мытья, завернувшись в простыню, он доверился брадобрею, который сначала избавил его щеки от юношеского пуха, а потом принялся подравнивать неровные космы Рено.

Брадобрей еще орудовал ножницами, когда дверь, ведущая из низкого предбанника в банное помещение, отворилась и на пороге появилась молодая женщина. Она застыла, сложив руки на груди, и ее чистый лоб без единой морщинки перерезала гневная складка.

– Как?! – воскликнула она. – Еще не готов? И даже не одет? О чем вы думаете, прохлаждаясь здесь, когда вас ждет наша госпожа?

– Потерпите одну минуточку, – умильно взмолился брадобрей. – Поверьте, у меня еще много работы…

– Охотно верю! Дикобраз, которого я видела, совсем мне не понравился. Посмотрим, что ты сможешь с ним сделать.

Она спустилась на несколько ступенек вниз и остановилась перед Рено, пристально и въедливо его изучая. Ошеломленный молодой человек замер. Одно он мог сказать твердо: девица ему очень не нравилась. А между тем она была необыкновенно хороша собой – светловолосая, зеленоглазая, с дерзким вызывающим взглядом. Одета она была в темно-зеленое шелковое платье, мягко облегавшее ее высокую грудь и пышные бедра, которые подчеркивал золотой пояс. Вьющиеся волосы свободно падали на спину, голову покрывал высокий чепец в тон платью, подхваченный под подбородком накинутым сверху тонким шарфом. Лицом она была бы схожа с большеглазой кошечкой, но природа по недогляду украсила его ярко-красным, пухлым, похожим на вишню ртом.

– Могу я узнать, прекрасная дама, с кем имею честь вести беседу? – осведомился Рено, смирившись с учиненным ему экзаменом, поскольку был в руках брадобрея и все равно не мог шевелиться.

– Девица, а не дама, – тут же уточнила она. – Меня зовут Флора д’Эркри, я одна из приближенных госпожи Филиппы и пользуюсь ее особым доверием. Похоже, вашу голову привели в порядок, посмотрим, как обстоит дело со всем остальным.

Рено поднялся с лавки, на которой сидел, но уж чего он никак не мог предположить, так это того, что одним ловким движением с него сдернут простыню и он предстанет перед молодой особой обнаженным. Обнаженным и полным ярости.

– Мадемуазель! Неужели таковы манеры благородных девиц в Париже?

Она издала воркующий горловой смешок, влекущий и соблазнительный.

– В Париже и не только здесь. Знайте, прекрасный дамуазо, поскольку я вижу, что вы и не предполагаете, что рыцаря, вернувшегося с войны, встречают, купают и одевают дамы и девицы. Они же бинтуют и врачуют его раны. Ту же честь оказывают и важному гостю, который приехал в замок. А насколько я знаю, никто не купается одетым. Так что рано или поздно… Теперь я вижу, что оказывать вам эти услуги будет очень приятно. Извольте теперь одеваться, и я вам помогу.

Одежда лежала на лавке. Очень ловко, но вовсе не торопясь – что мало соответствовало ее недавним речам, – Флора д’Эркри стала подавать Рено вещь за вещью, помогая ему в них облачаться. Он противился как мог. Юноша привык одеваться самостоятельно, и делал он это очень быстро, поэтому не мог понять, к чему эта странная церемония. Одевание походило на причудливый танец, который невольно его волновал, так как красавица то и дело прикасалась к нему, и ее прикосновения были лаской. Она подала ему нижние белые штаны и белую льняную рубашку, потом брэ[6] фиолетового цвета и короткие сапоги из мягкой кожи. Сапог, впрочем, пришлось перемерить не одну пару, прежде чем нашлись по размеру. Наконец она подала ему котту, длиной до половины бедра из плотного сукна тоже фиолетового цвета, с пуговицами-аграфами и изящной вышивкой серебряной нитью у ворота. Фиолетовый плащ ожидал Рено на другой скамье.