Он, всегда помнивший так много и так ясно, так и не запомнил цепь событий, приведших его к кровавому исходу, — не запомнил, потому что не хотел запоминать. Он весь ушел, как в снеговую тучу, в хаос мелькающих ножей, свистящего шелка и шумного дыхания. Холодное дуновение стали ожгло ему глаза; он ощутил горячую кровь, хруст костей и внезапную боль от резаной раны.

Им овладел гнев. Он двинулся сквозь слепящее его красное пламя со страшной быстротой тигра — или ангела смерти, мстящего за убиенных детей. Закончив рвать, терзать и душить, он встал, задыхаясь, над тремя мертвыми воинами-поэтами. Ни один нож не коснулся его, и на нем не осталось ни единой царапины.

— Быть этого не может, — подал голос Эде, глядя на трех мертвецов. — Это попросту невозможно.

— Возможно. — Это сказал не Данло и не Эде, а возникший на пороге человек в золотой одежде божка и с двумя красными кольцами на мизинцах обеих рук. Все жгучее внимание Малаклипса сосредоточилось на Данло. Его красивое лицо выражало благоговение, в лиловых глазах горел яркий свет, как будто он смотрел на солнце. — Возможно, — повторил он, указывая ножом на тело Ярослава Бульбы. — Я знаю, что это возможно, только потому, что видел, как ты их убил.

Он шагнул в комнату и направил свой нож, обагренный свежей кровью, прямо в сердце Данло.

— Мэллори Рингесс, — сказал он, делая еще шаг, — я прошел много звезд и потратил много лет, чтобы найти тебя.

Данло наклонил голову, признавая если не свое тождество с Мэллори Рингессом, то величие поисков Малаклипса, и взглянул на свою руку, пораненную сломанной костью Ханумана. Рана затягивалась у него на глазах.

— Ты прятался в соборе, да? — спросил он, посмотрев в глаза воину-поэту. — Когда террориста увели и божки стали очищать собор от посторонних, ты спрятался, не так ли?

— Только так я и мог до тебя добраться, — признался Малаклипс. — Пока божки дрались с фанатиками Бенджамина Гура, я прятался в свечном ящике и ждал удобного случая.

— А потом поднялся наверх следом за Ярославом?

— Само собой — отправив двух божков, охранявших лестницу, к их моменту возможного.

— Понятно.

— Я не знал, зачем Хануман так срочно их вызвал. Не догадывался, что Мэллори Рингесс собрался отправить к моменту возможного его самого.

— Как видишь, это произошло. — При взгляде на Ханумана глаза Данло снова увлажнились, и голос сорвался. — У всех нас есть свой момент, и мы никогда не знаем, когда он настанет.

Малаклипс улыбнулся понимающе, почти просительно.

— Когда эти ренегаты уволокли тебя наверх, я стал опасаться, что Хануман казнит тебя без промедления. Но у него, видимо, были причины сохранить тебе жизнь.

— Да, были.

— Я рад этому — ведь теперь…

— Теперь ты попросишь меня закончить строфу, которую сочинил много лет назад, верно?

Малаклипс изумленно уставился на него.

— Мэллори Рингесс, ведь это вправду ты?

Я — не я, вспомнил Данло, молча глядя на красное острие Малаклипсова ножа. Я — не только я.

— Думаю, ты — это вправду он, — продолжал воин-поэт, — но кто ты? Вот что мне хотелось бы знать.

Я великая белая талло, чьи крылья простираются до самых концов вселенной. Я талло, я же и небо.

— Ты правда бог? — допытывался Малаклипс. — Я должен это знать.

— Я не более бог, чем ты.

— Хотелось бы верить.

— Тогда прочти свои стихи — только настоящий человек может знать, как закончить их.

— Да, пожалуй.

— А затем ты, по примеру этих воинов-поэтов, можешь доставить себе удовольствие и попытаться убить меня.

При этих словах Малаклипс вскинул руку, заслоняясь от пронизывавшего взгляда Данло, и даже зажмурился, точно Данло мог видеть его мысли.

— Зачем же мне тебя убивать, если ты ответишь правильно?

— Потому что, независимо от моего ответа, ты никогда не будешь уверен, кто же я на самом деле.

Малаклипс бросил взгляд на устилающие комнату трупы, угрюмо улыбнулся и сказал:

— Двух таких я и сам бы убил, но трех — нет. И не знаю, смогу ли убить тебя.

Никогда не убивай и не причиняй вреда другому, подумал Данло. Никогда не убивай, если в этом нет крайней необходимости.

— Я тоже не знаю, позволю ли убить себя. Извини.

Малаклипс молчал, утопая в синеве глаз Данло.

— У твоего сына, Данло ви Соли Рингесса, такие же глаза. Они что, передаются по мужской линии вашего проклятого рода?

— Говорят, что глаза у меня от матери.

— Твоей матерью была дама Мойра Рингесс, ведь так?

Моей матерью была Чандра, дочь Ленусии, дочери Элламы, которая была дочерью патвинского племени. А родной моей матерью была Катарина-Скраер, дочь этого мира.

— Мойра Рингесс, кантор, — повторил Малаклипс. — Та, что украла ДНК Леопольда Соли, чтобы зачать сына.

Все матери, потерявшие сыновей на этой войне, — мои матери. Все матери, когда-либо жившие и умиравшие, — мои матери.

— У человека может быть много матерей, — ответил вслух Данло.

Малаклипс взглянул на красное кольцо, украшающее его левую руку.

— Я ценю поэтичность твоей речи, но человек приходит в этот мир только через одну дверь.

Одна дверь, только одна… вспомнил Данло.

— И только одна чудесная дверь, — добавил Малаклипс, взглянув на правую руку с таким же красным кольцом и на нож в ней, — уводит человека из жизни.

Одна дверь, и только одна, открывается в золотое будущее, которое мне снилось, вспомнил Данло, но другая мысль тут же выросла в нем с чистотой и завершенностью снежного кристалла: Нет, дверей бесконечно много, и открываются они в бесконечные возможности.

Его взгляд упал на раскатившиеся по полу белые и черные шахматные фигуры. Где-то далеко звучали взрывы, и ветер задувал в трещины главных дверей собора. Это верно: дверей во вселенной много, и за каждой открываются целые галактики — так человеку может в одной песчинке открыться целый мир. Данло, глядя на костяную чешуйку, отколовшуюся от одной из фигур, пересекал пространство и время. Он чувствовал в себе полную, холодную уверенность, которую дает только знание. Такие прозрения уже не раз посещали его, непрошенные и неподвластные ему. Теперь он обнаружил, что способен видеть то или иное по собственной воле.

Он был как прекрасный тигр, способный появиться как по волшебству за любым из тысяч деревьев в лесу; как пилот, наконец осиливший Великую Теорему и получивший возможность путешествовать среди звезд, как угодно ему. Сознательное ясновидение, обретенное им, изумляло его и наполняло дикой радостью. Это было все равно что заблудиться в космосе и вдруг увидеть одну знакомую звезду, которая помогает мгновенно вспомнить расположение тысячи других. Все равно что открыть окно в мультиплекс, ожидая найти неизведанные пространства, и обнаружить, что даже наихудший хаос подчиняется математике. Его сознание распространялось по звездным каналам, как фронт световой волны, и он дивился логике, заложенной внутри логики этого волшебного зрения, блестящим узорам, тайному порядку, мерцающей взаимосвязанности всего сущего.

Страшная красота.

Он снова увидел, как большая голубая звезда близ Райзель Люс превратилась в сверхновую. Увидел, как к ней подошел корабль с ивиомилами Бертрама Джаспари — ближе к Звезде Невернеса подойти они не смели. Затем произошел ужасающий взрыв, выбросивший в космос фотоны, гаммалучи и языки голубого пламени. Световой шар, излучаясь на всех частотах от инфракрасной до ультрафиолетовой, двинулся через галактику со скоростью около двухсот тысяч миль в секунду.

Именно этот убийственный свет уничтожил солидную долю флота рингистов. Бардо, обнаружив сверхновую всего за несколько секунд до того, почти мгновенно внес поправки в свой план, предусматривавший окружение численно превосходящего врага. Использовав Пятый, Шестой и Восьмой отряды как приманку, он завлек десятки рингистских звеньев в обожженные светом пространства Райзель Люс. Те корабли, что не сгорели сразу в огне сверхновой, уничтожили командиры Одиннадцатого и Двенадцатого отрядов Кристобль Смелый и Алезар Эстареи, ударив по шестнадцати узлам, через которые рингисты пытались выйти в реальное пространство.

Через какие-нибудь сотни секунд все правое крыло рингистов начало рассыпаться, как песок на ветру. Хаос захватил и центр, где находился Сальмалин Благоразумный. Главный Пилот на своей “Альфе-Омеге” оказался невольным свидетелем того, как его звенья одно за другим падают в огонь сотен звезд или рассеиваются в мультиплексе.

Ужас, вызванный этим побоищем, охватил остатки флота рингистов, как лесной пожар. Пилоты, за редким исключением, ударились в панику и начали сдаваться пилотам Бардо поодиночке, десятками и сотнями. Видя, что битва проиграна, Сальмалин Благоразумный, верный своему прозвищу, приказал командирам своих звеньев прекратить бой (насколько это было возможно технически). А затем, при резком белом свете Райзель Люс, сдал весь свой флот Бардо.

Рингисты потерпели полное поражение. В тот день они потеряли многие тысячи кораблей и пилотов, включая Нитару Таль, Кадира Мудрого и Саломе ви Майю Хастари на “Золотом мотыльке”. Но и пилотов Содружества тоже погибло немало. Данло, перемещаясь в пространстве и времени от корабля к кораблю и от звезды к звезде со скоростью, бесконечно превышающей скорость фотона, видел лица всех убитых — их озарял тот свет, что живет внутри света. Ему хотелось помолиться за каждого из них, за Палому Младшую и Ивара Рея на “Божьем пламени”, за великую Веронику Меньшик, Аларка Утрадесского и Шерборна с Темной Луны, с которым столько лет жил в одной комнате Дома Погибели и даже сны видел общие.

ЯнисХелаку, Сулла Ашторет, шанти, безмолвно молился он.

Шерборн с Темной Луны, ми алашария ля, шанти, шанти.

Он видел все это, и передвигался в космосе, и молился в один и тот же момент, глядя в лиловые глаза Малаклипса.

Затем он вернулся в реальное время и заплакал, потрясенный трагическими событиями этого дня. Трупы Ханумана, Ярослава Бульбы и десяти тысяч пилотов лежали на полу, изувеченные, обожженные. Он плакал по своим братьям и сестрам, по отцам и матерям Человека, по Малаклипсу с Кваллара, которому вскоре тоже придется умереть от его руки.

Нет. Никогда не убивай без крайней необходимости, подумал он. И еще: В конечном счете мы сами выбираем свое будущее.

Свет радужных шаров играл на окровавленном ноже Малаклипса. Малаклипс сделал еще один шаг к Данло.

Малаклипс Красное Кольцо, ми алашария ля, шанти, шанти…

И Малаклипс, увидев сострадание в глазах Данло, замер на месте, как один тигр перед другим. Одним быстрым взглядом он окинул разбросанные шахматные фигуры, опрокинутую кибернетику, тело Ханумана ли Тоша и струящиеся болью глаза Данло. Он увидел слезы, проступившие на их горящей синеве, и начал производить в уме лихорадочные расчеты.

Он походил на цефика, разгадывающего секреты чужой души, а еще больше — на артизана, собирающего соборные витражи из кусочков цветного стекла. Вскоре его лицо осветилось внезапным пониманием, и он сказал:

— Ведь ты не Мэллори Рингесс, правда?

— Признаться, нет, — с грустной улыбкой ответил Данло.

— Ты Данло ви Соли Рингесс.

— И не он тоже, — покачал головой Данло.

— Данло ви Соли Рингесс, единственный в истории человек, который, еще будучи ребенком, победил воина-поэта. Я уверен, что тебя зовут так.

— Нет. — Даило, глядя сквозь пелену слез, показал на тело Ханумана. — Данло умер. Вот он лежит.

Малаклипс пристально посмотрел на убитого горем Данло и сказал почти ласково:

— Мне кажется, я понимаю.

— Мне тоже так кажется. — Данло стиснул зубы, чтобы челюсть не дрожала. По-прежнему глядя на безмолвствующее лицо Ханумана, он собрал всю свою волю и сказал: — Видишь ли, это я создал его когда-то. Потому и уничтожить его должен был я.

— На Фарфаре я сказал, что ты мог бы стать воином-поэтом, — с низким поклоном молвил Малаклипс. — Теперь я уверен, что по духу ты один из нас.

— Да, — сказал Данло, — это так.

— Ты не кричал, когда Хануман и его наемники пытали тебя.

— Мне нельзя было кричать.

— А ведь тебе должны были впрыснуть эккану — как же это возможно?

“Как поймать красивую птицу, не убив ее дух? ” — услышал Данло и вспомнил ответ: “Стать небом”.

— Как это возможно, пилот?

— Это возможно потому, что сердце свободно, — просто ответил Данло. Он чувствовал, как трудятся его клетки, вырабатывая противоядие от экканы, до сих пор горевшей в его крови. — Потому что все люди свободны — нужно только стать теми, кто они есть на самом деле.

— Десять человек из десяти, считая и воинов-поэтов, орали бы почем зря. Выходит, ты Одиннадцатый?

— Нет. Я некто другой.

— Кто же?

— Я асария. Фравашийский Старый Отец, у которого я учился, определял такого человека как асарию.

Малаклипс приложил к губам свой клинок, покрытый засохшей кровью.

— Я знаю это слово. Асария — это тот, кто способен сказать “да” всему сущему. Чему говоришь свое “да” ты?

— Тебе, — улыбнулся Данло. — И даже Ордену воинов-поэтов — духу вашего Ордена.

Малаклипс, отступив на шаг, окинул взглядом пораненную руку Данло и щеку, чуть ли не до кости рассеченную осколком стекла. За то время, что воин-поэт пробыл здесь, эти раны заметно зажили.

— Кто ты? — спросил он тихо. — Ты говоришь “асария”, но что это значит? Выходит, асария — это бог?

— Я такой же человек, как и ты. Я всего лишь то, для чего рождается каждый из людей.

Нож дрогнул в руке Малаклипса, снова утонувшего в сиянии глаз Данло.

— Ты пугаешь меня, пилот. Ничто во вселенной не пугало меня тaк, как ты.

Страх — это левая рука любви, вспомнил Данло и спросил: — И тебе непременно надо попытаться убить то, чего ты боишься?

— А что мне еще остается?

— Присоединяйся ко мне и становись асарией, как и я.

Настал момент, когда весь мир перестал вращаться и повис в состоянии полного равновесия на острие Малаклипсова ножа, между словами “да” и “нет”.

Данло видел неуверенность в лиловых глазах Малаклипса, слышал грозных ангелов, поющих в его душе. Он боялся, что Малаклипс все-таки попытается убить его — хотя бы для того, чтобы проникнуть в тайну смерти. Сам Данло, похоронивший все свое племя, сжегший тело своего сына, входивший к мертвым на Таннахилле и сам умиравший миллион раз, убивая своего лучшего друга, познал эту величайшую из тайн так, как это только доступно смертному. Познал он и тайну жизни, ибо в неподвижной точке бытия, в центре великого круга, жизнь и смерть — это правая и левая руки, соединенные вместе.

Все это Данло сказал теперь Малаклипсу — не словами, а страшной красотой своих глаз. Он сказал это огнем, и светом, и дикой радостью, льющейся из него, как океан. Затем в нем раскрылось что-то бесконечно яркое, и он в полном молчании стал говорить об истинном величии жизни. Да, мукам и терзаниям жизни нет конца, говорил он, но нет конца и самой жизни. Она идет все дальше, в золотое будущее, вечно развиваясь, вечно стремясь расцвести в каждой частице материи и в каждом уголке пространства, вечно расширяясь, вечно углубляясь, становясь все более великолепной и сознательной. И ничто в ней никогда не теряется.

Ничто просто не может исчезнуть, даже пройдя сквозь отчаяние и смерть. Все это Данло сказал Малаклипсу, глядя, как тот растворяется в свете внутри света и исчезает в тайной синеве за синевой небес.

Да.

Малаклипс внезапно тряхнул головой, отвел взгляд в сторону, покрепче сжал нож и сказал: — Я гнался за тобой среди звезд и помог убийцам развязать войну — все ради того, чтобы ты не достиг своей цели.

— Да, — грустно улыбнулся Данло, — я помню.

— Я сам убивал ради того, чтобы добраться до тебя.

— Я знаю.

— И ты все еще хочешь, чтобы я присоединился к тебе?

— Да. — Данло снова перехватил взгляд Малаклипса. — Хочу.

Малаклипс нерешительно поморгал: многие любят свет, но не всякий решится приблизиться к солнцу.

— Правило моего Ордена, обязывающее убивать всех богов, остается в силе, — сказал он наконец.

— Богов — да, но не людей. Ваш Орден основан для того, чтобы осуществить возможности человечества. Бесконечные возможности.

— Что же такое тогда бог? И что человек?

— Настоящий человек — это гордость вселенной. Он только часть ее, но в то же время и целое.

— Ты говоришь парадоксами, пилот.

— Настоящий человек не страшится смерти, потому что знает, что никогда не умрет.

— Ты говоришь загадками.

— Настоящий человек живет полной жизнью и доволен ею, потому что знает, что живет жизнью всего сущего.

— Даже глава моего Ордена затруднился бы понять твои сентенции и определения.

Данло посмотрел в окно, за тысячу световых лет, на планету Кваллар. Там, под красным солнцем, на железистой почве, некий человек наблюдал за учебным поединком двух молодых воинов-поэтов. Звали его лорд Корудон, и он носил на левой руке оранжевое поэтическое кольцо. Правую он сжал в кулак, и воинское кольцо на ней было красным, как и у Малаклипса. Заглянув в глаза этого страшного человека и в его душу, Данло увидел, что лорд Корудон давно уже отдал свой Орден в распоряжение Кремниевого Бога.

— Когда-нибудь, — сказал Данло, возвращаясь к реальности любопытных глаз Малаклипса и его блестящего ножа, — ты вернешься на Кваллар. Ты вызовешь своего главу на поединок — стихотворный или боевой, на твое усмотрение. И одержишь победу.

— А потом?

— А потом главой воинов-поэтов станешь ты — и примешь новое правило.

— Какое?

— Не убивать потенциальных богов, а отдавать свою жизнь за людей. Тех благословенных созданий, которые скоро родятся в Цивилизованных Мирах, и в Экстре, и еще дальше.

Сердце Данло отстучало три раза. Он чувствовал, что Малаклипс так же близок к слову ”да”, как артерия, пульсирующая у него на горле, но тут по лестнице затопали чьи-то ноги: как видно, часовых, убитых Малаклипсом внизу, наконец обнаружили. Еще момент — и в комнату ворвались четверо молодых божков. Одним из них был Ивар Заит, которому Хануман доверял почти так же, как Сурье Сурате Лал и Ярославу Бульбе. Но о том, кто Данло на самом деле, он явно не догадывался — при виде трупов на полу он в ужасе закричал:

— Мэллори Рингесс! Что здесь произошло?

Двое божков держали в нетвердых руках лазеры; четвертый, недавний хариджан, имел при себе только новенький блестящий нож. Нож в руке Малаклипса и красное кольцо на пальце этой руки приковывали к себе все его внимание.

— Мне пришлось убить их, — сказал Данло с печалью, и собственный голос показался ему почти чужим. — Они предали мою церковь и навлекли войну на головы невинных, поэтому я их убил.

Этот простой ответ изумил Ивара Заита до полного остолбенения, но один из божков с лазером повернулся к нему, как бы испрашивая указаний.

— Я вернулся, как обещал, — сказал Данло. — Вернулся, чтобы покончить с этой кровавой войной.

В промежутке между двумя ударами сердца Малаклипс встретился с Данло глазами, и в этих лиловых глазах сверкнуло полное согласие со всем, о чем просил его Данло. Едва заметно наклонив голову, Малаклипс неуловимым, пугающе быстрым движением вклинился между Данло и божками. Те, видя, что Данло охраняет воин-поэт с двумя красными кольцами, опустили лазеры. Они, видимо, слышали, что воины-поэты умеют входить в ускоренное время и двигаться втрое быстрее обыкновенного человека, — и сомневались, что успеют нажать на спуск, прежде чем Малаклипс накинется на них с ножом. Кроме того, они должны были задуматься о том, каким образом Данло, которого они считали Мэллори Рингессом, убил трех воинов-поэтов. Наконец, изначальным предметом их поклонения был не Хануман ли Тош и даже не его догматы, а бог по имени Мэллори Рингесс. Теперь чудо, о котором они могли лишь мечтать, осуществилось: их бог стоял перед ними, всем своим существом излучая волю к восстановлению мира.

— Что делать-то? — шепнул божок с ножом Ивару Заиту.

Настал долгий и страшный момент. Ивар, человек умный, к тому же идеалист, веривший в Три Столпа еще до того, как Хануман совратил его посулами власти, — Ивар Заит колебался. Затем он склонил голову перед Данло и сказал:

— Мы должны делать то, чего хочет Мэллори Рингесс.

Два раза ему повторять не пришлось: божки спрятали оружие и в свой черед склонились перед Данло.

— Нам надо поторопиться. — Данло ответил им поклоном и быстро, почти незаметно кивнул Малаклипсу. На улице по-прежнему слышались крики и хлопали выстрелы. — Я хочу прекратить это смертоубийство.

С этими словами он, бросив последний взгляд на Ханумана, вышел и стал спускаться по лестнице. Малаклипс шел за ним по пятам, следом шагали Ивар Заит и остальные. Повернувшись к божкам спиной, Данло доверил им свою жизнь — и сила этого доверия была такова, что им даже в голову не пришло его нарушить. Даже Ивара Заита захватила аура целеустремленности и великих возможностей, которая окружала Данло, как пылающая корона — звезду.

Бесконечные возможности.

Данло открыл дверь у подножия лестницы и вышел в неф.

Двое божков, убитых Малаклипсом, лежали в общей луже крови. Мертвые и умирающие виднелись повсюду: в темном проходе, у алтаря, на аккуратно разостланных молитвенных ковриках. Одна молодая женщина привалилась к колонне, сжимая в мертвой руке пистолет, уронив голову на грудь.

Взрыв, от которого она погибла, выбил ей левый глаз.

Маленькие трагедии такого рода жгли Данло глаза, куда бы он ни смотрел. Рассвет уже брезжил над городом, но собор освещало только пламя немногочисленных свечей. В их пляшущем желтом свете, бросающем тени на ажурную лепнину стен, Данло различал живых божков, разместившихся вдоль стен и окон. На полу сверкали осколки цветного стекла, особенно в южной трансепте и у восточных окон, разбитых внизу. Пара божков на глазах у Данло храбро высунулась в выбитое окно, поливая лазерным огнем кольценосцев Бенджамина Гура. Те отвечали тем же, и рубиновый луч, проникший в окно, едва не опалил бритую макушку одного из божков. В следующий момент Данло сквозь запахи горящего воска, выпущенных внутренностей и крови подошел к алтарю и набрал в грудь, воздуху. Его голос прозвучал как колокол, наполнив собор гулом двух простых слов:

— Война окончена!

Двести защитников собора разом повернулись от выбитых окон к алтарю. Данло взошел по его красным ступеням и встал рядом со свечницей, чтобы божки могли видеть, кто обращается к ним.

— Война окончена, — повторил он. — Хануман ли Тош начал ее ради собственной славы, одержимый безумными мечтами, изменив тем самым духу рингизма, а заодно и всем вам. Но теперь с этим покончено.

Пуля, влетевшая в одно из окон, ударила в стену над Данло, выбив струйку каменной пыли. Божок, пригнувшийся у восточной стены, отчаянно замахал лазером, делая Данло знак сойти с алтаря. Ему, как и всем, сказали, что они защищают жизнь Мэллори Рингесса, и он готов был защищать своего бога до конца.

— Лорд Мэллори! Сойдите, пожалуйста, и вернитесь на башню к лорду Хануману. Вы не должны подвергать себя опасности!

Другой божок, поглядев на Малаклипса с Иваром Заитом, стоящих на нижней ступени алтаря, спросил:

— А где же лорд Хануман? Все еще на башне? С ним все в порядке?

— Хануман ли Тош мертв, — объявил Данло, и в соборе стало тихо — только ветер свистал в разбитых окнах да стонали раненые. — Его время пришло, и я отправил его к звездам.

Двести пар глаз вожглись в Данло, как лазеры, но задавать ему вопросы никто не посмел. Никто не посмел возразить ему или как-то выступить против него, ибо он был Мэллори Рингесс, который сказал, что война окончена. Всех охватил сладостный трепет надежды — надежды на то, что они все-таки будут жить.

— Откройте двери! — приказал Данло. — Но сначала пусть кто-нибудь вывесит в окно белый флаг.

Сказано — сделано. Кто-то из божков оторвал от мантии убитого скраера кусок белого шелка и помахал им в восточное окно, а потом перешел к окнам южной трансепты. Выстрелы на улице почти сразу же прекратились, и на город опустилась тишина.

— Теперь открывайте двери! — повторил Данло, и четверо божков бросились исполнять его приказание. Высокие двери западного портала распахнулись навстречу ветру и жгучему морозному утру глубокой зимы.

— Они могут подумать, что это ловушка, — заметил Данло Ивар Заит, глядя в открытым проем на огни Старого Города. На нем была только тонкая золотая хламида, и его пробирала дрожь. — Кому-то из нас придется к ним выйти.

— Придется, — согласился Данло и сошел с алтаря.

На нижней ступени Малаклипс удержал его за руку.

— Это слишком опасно. Кто-нибудь выпалит в тебя по инерции или со страху и убьет.

— Возможно, — сказал Данло, глядя в его лиловые глаза.

— Я сам поговорю с ними. — Зубы Малаклипса ощерились в свирепой улыбке. — Новое правило воинов-поэтов, пилот: не щадить жизни ради защиты людей.

Данло улыбнулся ему в ответ.

— Так ты готов умереть ради меня?

— Ну да.

— А я готов умереть за тебя. За воина-поэта, который тоже человек.

О этими словами Данло ринулся вперед. Сила его мускулов и его воля оказались слишком велики для Малаклипса.

Он шагал по черно-белым плитам грациозно, но быстро, не желая, чтобы кто-то еще загородил ему дорогу. В дверях на него налетел ветер. Моргая от холода и выступивших слез, Данло взглянул на улицу, освещенную первыми проблесками рассвета. Землю до самых дверей собора устилали тела. Вдоль пурпурной ледянки стояли сани, и сидящие за ними люди в шубах целили из различных видов оружия в дверной проем.

На крышах соседних домов тоже засели кольценосцы. Данло насчитал триста человек, а потом оставил это занятие и вышел за порог, на свет восходящего солнца.

— Война окончена! — крикнул он. — Собор открыт для вас и будет отныне открыт всегда!

Долгий миг все молчали, и никто не шевелился. Кольценосцы, закоченевшие после ночи на морозе, смотрели во все глаза на грандиозную фигуру Мэллори Рингесса. Они сражались за его освобождение, а теперь он стоял перед ними и приглашал их войти.

— Входите же! — сказал он. — Входите, пока не замерзли окончательно.

Из-за саней вышел кольценосец с лазером в правой руке.

Кисть левой ему оторвало, и культя была наспех замотана окровавленным бинтом. Под капюшоном, скрывавшим лицо, Данло разглядел ястребиный нос и сердитые зеленые глаза Бенджамина Гура. Тот спокойно шел по скользкому льду прямо к Данло. Подойдя, он назвался, поклонился и сказал:

— Мэллори Рингесс, я всегда надеялся, что ты вернешься, но не думал, что это произойдет на самом деле. Жаль только, что ты не вернулся раньше, до того, как все это началось. — Бенджамин обвел перевязанной рукой тела своих кольценосцев.

— Да, жаль. — Данло закрыл глаза, и перед ним вспыхнули миллиарды лиц тех, кто погиб на войне. Но изнутри звездным светом просияли миллиарды новых лиц — детей, которым вскоре предстояло родиться в этой галактике.

Страшная красота, вспомнил он. Страшная красота.

— Если война действительно окончена, позволь задать тебе вопрос. — Зеленые глаза Бенджамина вжигались в Данло, как раскаленная медь. — Ты правда бог? Или человек?

Данло посмотрел на пар от дыхания, срывавшийся с его тонких злых губ, на обрамленное мехом лицо с лазерным ожогом на щеке. Потом улыбнулся загадочно и ответил:

— Что такое, собственно, бог? И что такое человек? Какая разница, кто я, если я вернулся, чтобы покончить с войной?

Без дальнейших объяснений он жестом пригласил Бенджамина в собор. Тот повиновался, а за ним последовали Поппи Паншин, вышедшая из соседнего дома, и Карим с Прозрачной, и другие кольценосцы, входившие когда-то в Каллию. С южной стороны собора появился Масалина во главе небольшого отряда — его толстые прежде щеки обвисли от голода.

Все эти люди — и многие другие, кроме них, — вошли вслед за Данло в западный портал. Их взорам предстали лежащие на полу убитые и раненые, и они смотрели на свою кровавую работу с тревожной смесью гордости, ужаса и стыда.

Данло взошел на алтарь, а Малаклипс поместился на нижней ступени с явным намерением не подпускать к нему никого, будь то божок или кольценосец. Обнажив свой длинный нож, он пристально следил за Иваром Заитом, Наманду Асторетом и другими князьями Ханумановой церкви. При этом он не спускал глаз и с вооруженного лазером Бенджамина Гура, и с его кольценосцев, собравшихся у алтаря в количестве двухсот человек. Видно было, что он готов убить или быть убитым и что особой разницы это для него не составляет.

Был скверный момент, когда какой-то божок начал проклинать Бенджамина Гура и всех кольценосцев. Они убили его брата, кричал он, и сами должны поплатиться за это жизнью. Тут Данло, к большому расстройству Малаклипса, стал, раскинув руки, между этим божком и Бенджамином, и его гневный голос сотряс собор:

— Я вернулся, чтобы покончить с войной, но я не могу покончить с ней в одиночку, Я не могу помешать вам убивать друг друга, как не смог помешать Хануману ли Тошу убить моего сына. Но если уж вам непременно надо убивать, убейте сначала меня.

Пристыженный божок, продолжая бормотать проклятия, опустил лазер. Из устремленных на него глаз Данло струился яркий свет, и в нем виделось все, что Данло выстрадал после гибели своего племени. Глаза божка, омытые этим светом, наполнились слезами — он плакал по брату, и по тем, кого убил сам, и по тем, кого убивали при нем. Без слов и без понуканий он нагнулся и положил свой лазер на пол.

— Война окончена, — воскликнул внезапно один из кольценосцев и положил свой лазер рядом с лазером божка. — Если ей правда конец, глупо продолжать эти убийства.

Еще один кольценосец сложил оружие, за ним десяток других. Божки тоже начали разоружаться — и вдруг все, кто был в соборе, разом двинулись к алтарю, чтобы сложить свои лазеры, дубинки, сновидельники, тлолты и пистолеты в растущую груду оружия. Все, кроме Малаклипса Красное Кольцо. Воин-поэт ни за что не расстался бы со своим священным ножом и не отдал бы его в чужие руки; он ограничился тем, что спрятал его в ножны, которые носил под плащом, и взглядом пообещал Данло, что не станет обнажать его в пределах города — если, конечно, война не вспыхнет снова и ему не придется защищать того же Данло.