Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Зияющие высоты

ModernLib.Net / Отечественная проза / Зиновьев Александр Александрович / Зияющие высоты - Чтение (стр. 20)
Автор: Зиновьев Александр Александрович
Жанр: Отечественная проза

 

 


ПРОБЛЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ, ТЕОРИИ И Т.П.

      Теория Шизофреника в той части, в какой она затрагивает проблемы управления, любопытна, говорит Карьерист. Но чувствуется, что он сам не работал в системе управления и не знаком с ней в деталях. Впрочем, может быть, это даже к лучшему. Почему, спросил Неврастеник. Знание материала никогда не вредит построению теории. Как сказать, заметил Болтун. Какая-то мера, должно быть, имеется и тут. Я имел в виду не это, сказал Карьерист. При более близком знакомстве с практикой управления Шизофреник пришел бы в неописуемый ужас и не смог бы вообще писать. Мне кажется, что наша реальность не может быть описана ни в какой теории. Попробуйте, например, решите такой парадокс. У нас все до мелочей фактически планируемо и контролируемо. Официально же даем людям свободу действий. И при этом даже сравнительно небольшие по идее управляемые системы становятся фактически неуправляемыми. Они управляемы лишь с точки зрения официальных отчетов. Ничего загадочного тут нет, сказал Болтун. Как раз по теории Шизофреника это легко объяснимо. Стремление к мелочной опеке есть следствие одних социальных законов, а стремление к неуправляемости - других. Безответственность, отсутствие личной заинтересованности, дезинформация, очковтирательство, стремление к безделью и т.п., - все это имеет неизбежным следствием фактическую неподвластность достаточно крупных групп людей руководству. А что касается обилия фактов и их устрашающего вида, для настоящего ученого это не помеха. Наука не совпадает с житейским отношением к фактам. Может быть великое множество потрясающих воображение фактов некоторого рода, а наука ограничивается в отношении этих фактов парой малозначащих формул. И могут иметь место отдельные факты, почти не затрагивающие сознания людей, но представляющие огромную важность с научной точки зрения. Например, тысяча человек подверглась наказанию или миллион, может оказаться безразличным с научной точки зрения. А такой единичный феномен, как зажим Мазилы или высылка Претендента, может стать предметом пристального внимания, ибо в нем одном могут скреститься более глубокие и важные проблемы социального бытия. Карьерист сказал, что он не специалист в этих делах и не настаивает на своих суждениях. По его наблюдениям в организации системы управления (а его такая проблема весьма интересует) решающими являются два момента. Первый - выбор небольшого числа точек (параметров, как модно говорить) управления, которые действительно контролируются и владение которыми позволяет контролировать наиболее существенные стороны жизни. Второй - выбор небольшого числа случаев, когда вмешательство управляющего органа необходимо. Вы знаете, чем, в частности, отличается опытный летчик от начинающего? Начинающий считает что за самолетом надо ежесекундно смотреть в оба, иначе он выкинет какой-нибудь фортель, и непрерывно дергает самолет без надобности. Опытный знает, что если самолет летит более или менее правильно, пусть себе летит, не надо ему мешать. Вмешиваться в управление нужно лишь тогда, когда без этого режим полета будет нарушен сверх допустимой нормы. Но общество - не самолет, сказал Болтун. Кто определяет эти точки управления и время вмешательства в ход процесса? Это зависит не от каких-то чисто кибернетических идей улучшения, нахождения оптимальных вариантов и т.п. Это зависит от природы, интересов и целей управляющих, от их взаимоотношений с управляемыми и других социальных факторов. Общество не есть только машина для выпуска метров ситца, тонн картошки и стали, тысяч врачей, кандидатов и докторов наук и прочей дешевой продукции.
      Тут вмешался Ученый и стал объяснять, насколько важно построение теорий, позволяющих прогнозировать и объяснять общественные явления. Насчет объяснения - очевидный вздор, сказал Неврастеник. Насчет прогнозов - тоже, сказал Болтун. Как добиться того, чтобы теория давала наилучшие прогнозы? Теоретики исходят из предпосылки, что сам предмет не зависит от них, и конструируют необычайно сложные математизированные системы, не имеющие никакой практической ценности. Не потому, что теоретики дураки. А потому, что предмет сам дурак, т.е. "неправилен" и исключает возможность "правильной" теории. Где выход? Кажется естественным сам предмет приспособить к теории - упростить и стандартизировать. Прекрасная идея, сказал Карьерист. Так и делается фактически. Не сразу, конечно, а постепенно. На это нужно время и большие усилия. Государство вольно или невольно стремится усовершенствовать общество так, чтобы им было удобно управлять научно. Если бы я не знал, что Вы иронизируете, я бы подумал о Вас плохо, сказал Болтун. Теория Шизофреника при всей ее кажущейся наивности поразительно верна и эффективна. По его теории, всякие попытки государства усовершенствовать общественную жизнь, если таковые предпринимаются, реализуются людьми и организациями, погруженными в поле действия социальных законов со всеми вытекающими из них последствиями. Вам разве не известны попытки в последнее десятилетие усовершенствовать и упросить аппарат управления? Чем они кончились? Усложнением и запутыванием. В результате совокупности действий миллионов людей и организаций в течение длительного времени, действительно, складывается некоторое устойчивое состояние. Но лишь как равнодействующая всех сил и в полном соответствии с их социальной природой, а не как реализация некоего кибернетического идеала управления. А где же выход, спросил Ученый. Зачем выход, сказал Карьерист, не надо выхода. Нужна хоть какая-то стабильность.

БОЛЬШОМУ КОРАБЛЮ БОЛЬШОЕ ПЛАВАНЬЕ

      Теоретик вызвал Претендента и намекнул ему, что его хотят использовать на большой должности. И потому он должен отнестись к делу серьезно. Его окружают несерьезные люди. Надо от них отмежеваться. Выйдя от Теоретика, Претендент целых пятнадцать минут убеждал себя в том, что ради интересов Дела надо на это пойти. И встретившись с членами Комиссии, он откровенно рассказал обо всем. И как ему ни было жаль Мыслителя, Социолога и Приятеля, он вынужден был признать свою ошибку: да, ошибку допустили они. Комиссия сделала выводы и внесла предложения. С ними посчитались. Мыслителя, Социолога и Приятеля вывели из редколлегии. Вместо них ввели Секретаря, Неврастеника (талантливый молодой ученый, скоро защищает докторскую!) и Сослуживца, о котором никто не слышал ранее. Претенденту объявили благодарность и освободили от должности. Претендент ликовал. Он-то знал, к чему это. Новая желанная должность была в руках! Мыслитель после этого перешел на полную ставку в Закрытое учреждение, а на полставки в аналогичное Открытое учреждение. Социолог уехал на длительный срок за границу. Супруга объявила всеобщий оптимистический траур. Подождем немного, сказала она, Претендент укрепится в должности директора, и мы там создадим мощное ядро. Услыхав об этом. Претендент сказал своей голодающей для красоты злобной жене: с какими болванами мне приходится делать дело! Да я их всех к институту на пушечный выстрел не подпущу! Теперь-то я им всем цену знаю! И Претендент стал обдумывать, как он реорганизует институт, кого привлечет, кого выгонит, кого передвинет. И как благодаря этому резко поднимется уровень на новую более высокую ступень. А там!... И он захрапел, отравляя атмосферу Ибанска газами от плохо перевариваемых редких продуктов из спецраспределителя.

ФОРТЕЛЬ ЛИТЕРАТОРА

      Как сообщила официальная пресса, Правдеца справедливо наказали. Передовая мыслящая ибанская интеллигенция сохранила при этом завидную выдержку. Наиболее мужественные ее представители высказали одобрение, остальные затаили дыхание в ожидании того, что вдруг и их заставят сделать то же самое. Лишь один Литератор выкинул очередной фортель. Он написал письмо Заведующему, в котором выразил протест, и дал по сему поводу интервью. Мазила сказал, что жест Литератора ему не совсем понятен. Что это? Искренняя реакция? Желание примазаться? Желание поправить репутацию? Задание? Всего понемногу, сказал Неврастеник. Удобный человек. Но ему же за это влепят, сказал Мазила. Могут из Союза исключить. Ничего подобного, сказал Неврастеник. Пожурят и отпустят. Это лишь фарс. И вообще, все то, что связано с Литератором, есть фарс. И если бы я хотел и имел бы возможность сейчас его наказать самым страшным образом, я бы не стал его наказывать. Но все-таки это хоть какой-то гражданский поступок, сказал Мазила. Инспирированный или разрешенный протест не есть протест, сказал Болтун. Я уверен, потихоньку Литератор раскается. Погодите до завтра. Но до завтра ждать не пришлось: выяснилось, что он раскаялся уже сегодня.

ОТКРОВЕННОСТЬ

      На наших глазах разыгралась историческая драма, говорит Мазила. А мы помалкиваем. Трусим? Кто как, говорит Болтун. Если бы только трусость! Трусость явление преходящее. Из сотни трусов рождается хотя бы один храбрец. Дело не в этом. Большая часть нашей интеллигенции солидарна с властями вполне искренне. Ее позиция - не столько трусость, сколько соучастие. Ты, например, сочувствуешь Правдецу. Но у тебя свое личное дело. Тебе наплевать на страдания других. Тебе важны только твои собственные страдания. Кроме того, тебя раздражает успех Правдеца. И вообще это не твоя игра. Приблизительно так, сказал Мазила. Ну а ты? Я тоже сочувствую Правдецу, сказал Болтун. Но будь иные условия, я бы, однако, скорее всего вступил с ним в полемику. В каком-то смысле наши позиции противоположны. Его волнует прошлое и прошлое в будущем. Меня волнует будущее и будущее в прошлом. Я обречен молчать и сочувствовать. Если я буду возражать ему, я буду выглядеть подлецом. А я не хочу им быть. А бежать в толпе за ним я тоже не хочу. Это тоже не моя игра. Я не хочу в ней участвовать. Не боюсь, а не хочу. Я живу совсем в другом плане, который априори обрекает на одиночество. Мои работы, как и работы Клеветника и Шизофреника, одинаково неприемлемы и тут, и там. В наших работах нет злободневности. Клеветник и Шизофреник погибли, потому что они везде чужие. Их гибель естественна. Правдец выжил только потому, что его поддержали там. Он выжил в силу социальности и полностью в ее рамках, только в более широких, чем рамки Ибанска. Не будь этого, ситуация была бы иная. Его бы придушили собратья по перу. А если бы его печатали, его принизило бы ужасающее равнодушие благоустроенных соотечественников. В ситуации, в которой извращены все нормальные формы реагирования и поведения, нормальный человек кажется то трусом, то подлецом, то двуличным. Я ученый, хотя это и звучит у нас смешно. И не хочу участвовать ни в какой политике. Моя политика - мое дело. Я не хочу примыкать ни к каким партиям и группировкам. Я признаю одну партию, а именно ту, в которую вхожу один только я. Разве это преступление? Я много лет работал, но не нашел ничего, что дало бы мне точку опоры. Я словесно могу развить любую аргументацию в пользу любой концепции и против любой концепции. Но у меня нет своей концепции. Недовольство и раздражение не есть концепция. Равнодушие и отчаяние тем более. Для участия в делах нужна достаточно высокая степень непонимания. У меня ее нет. Я уверен только в одном. Мы стоим в самом начале долгой и трудной истории в борьбе за такой образ жизни ибанской творческой интеллигенции, который ее в какой-то мере устроит. А в ибанских условиях нормальный образ жизни творческой интеллигенции - борьба за улучшения и преобразования. И чем более ибанская интеллигенция будет близка к своему идеалу, тем больше она будет иметь шансов повториться. Но я в такой истории участвовать не хочу. Я устал. Я исследователь, а не деятель. Как исследователь я знаю, что всякий изолированный процесс источники и причины всех своих явлений находит в себе самом. Как бы это не звучало дико, но даже режим Хозяина был защитой от самого себя, т.е. протестом против разгула социальности, порожденным законами самой этой социальности. Как исследователь я знаю, что это общество рано или поздно выработает адекватную ему форму культуры. Этот процесс трагедия для таких, как ты и я. Но благо для других. И тут нет никаких объективных критериев предпочтения. Как исследователь я убедился в том, что наше общество не больное. Оно здоровое. Но у него свое представление о здоровье и болезнях. Посмотри на молодых людей! Они красивы и веселы. Им не скучно. Послушай они нас, они сочли бы нас сумасшедшими. В чем, собственно говоря, твоя проблема? Твоя проблема - проблема "я". Сильного, способного, предприимчивого, борющегося. Приласкай тебя в свое время государство, ты был бы свой. И служил бы ему верой и правдой. Тебя и сейчас ласкают. Ты первый в Ибанске скульптор по заказам. Мировая слава. Денег достаточно. Мастерская терпимая, не надо лицемерить. Чего тебе нужно еще? Заслуженного? Народного? Академика? Еще большую мастерскую? Монографию о себе? А по какому праву? Да теперь тебя это уже не удовлетворит. Поздно. Моя проблема - тоже проблема "я". Но слабого, незащищенного, исключенного из борьбы. Защити меня государство в свое время, был бы я благоустроенным более или менее известным профессором, читал бы лекции, имел бы кафедру и аспирантов, может быть создал бы школу. И все это на благо государства, а не вопреки ему. Но государство не захотело приласкать тебя и защитить меня. И не захочет. Вот в этом-то и состоит суть нашей личной драмы. Если даже оно и захочет это сделать в отношении нас с тобой, оно не сделает это в отношении других Мазилы и Болтуна, которые будут лучше нас. В этом суть общей драмы таких людей, как мы. Только такие, как ты, время от времени побеждают. Такие, как я, никогда. Ты не мыслишь себе жизни в рамках этой человеческой общности. Я не мыслю себе жизни вне ее. Выходит, даже нас с тобой свел случай. О каком же тут единстве реагирования можно говорить в отношении нашей интеллигенции в целом?

ПРАВО И ИСТОЛКОВАНИЕ

      Поводом к дискуссии послужило заявление Карьериста, что сочинение Правдеца действительно антиибанское. Начался беспорядочный спор, окончившийся заявлением Болтуна, что все разговоры на эту тему бессмысленны.
      Надо, сказал Болтун, прежде всего различать текст и его интерпретацию (или истолкование). Любой текст допускает неограниченное множество истолкований. Любое истолкование данного текста не содержится в данном тексте. Например, возьмем такой текст: "А хороший человек". В качестве истолкования его может быть предложено предложение "В сволочь" или "В лицемер". Ни одно из этих истолкований не содержится в истолковываемом тексте. Автор текста не несет никакой юридической ответственности за истолкование своего текста, каким бы ни было истолкование и кто бы его ни предлагал. Допустим, сказал Неврастеник. Но ведь есть разные системы права. Есть разные системы бесправия, сказал Болтун. Если автор текста несет юридическую ответственность за истолкование текста, то это автоматически означает отказ от юридической точки зрения. Какой текст считать антиибанским? Обратите внимание, здесь речь идет об оценке текста. Причем, об оценке юридической. Значит, должны быть критерии оценки. В связи с этой проблемой надо различать правовой обычай и правовые нормы. Выражение "правовой обычай" неточно. Правильнее было бы говорить "расправовый обычай". Но так уж и быть, оставим для однообразия первый. В чем состоит правовой обычай? В практике расправ фактически поступают так. Если некоторая группа лиц (обычно это власть имущие или причастные к ней) считает, что данный текст можно истолковать как антиибанский, и она так его и истолковывает, то текст юридически считается антиибанским. Но сформулировать этот обычай как юридическую норму нельзя, ибо тогда нарушается фундаментальный принцип всякого права, а именно - принцип независимости содержания правовых норм от исполнительной власти. Выход один: законодательная власть каждый раз должна издавать закон, согласно которому данный текст является антиибанским. Но до таких столпов правового бесправия не докатится даже наше законодательство. Выход находят в другом: прибегают к экспертизе. Специальная группа лиц назначается для того, чтобы дать оценку текста как ибанского или антиибанского и, тем самым, совершить беззаконие. Экспертиза правомочна только констатировать факты, но не правомочна давать оценки. Если есть некоторый текст, то правосудие само должно дать ему оценку исключительно на основе тех критериев, которые имеются для этого, т.е. специально принятых законов. Если таких норм для данного текста нет, он не подлежит юридической оценке. Юридическая оценка экспертом текста в принципе есть беззаконие. Более того, если сам обвиняемый вынуждается к такой оценке, это тоже есть беззаконие. Обвиняемый вправе настаивать на том, чтобы юридическая оценка текста была дана в соответствии с фактическим словесным и фразовым составом текста и принятыми нормами оценки.
      Дело прежде всего не в том, плохое или хорошее право. Дело в том, есть или нет какое-то право вообще. Плохое право все равно право. Хорошее бесправие все равно бесправие. Я берусь доказать как математическую теорему, что в любом правовом обществе, каким бы плохим ни было его право, возможна оппозиция. Наличие оппозиции вообще есть признак правового общества. И отсутствие оппозиции есть признак того, что общество бесправно. Но ближе к делу. Возьмем некоторый текст А. Пусть имеется система правовых норм В, согласно которой этот текст оценивается как враждебный данному обществу (как текст "анти"). И человек, утверждающий А, привлекается к ответственности. А если, допустим, я выскажу такой текст: "Н утверждает, что А", я не утверждаю А, я утверждаю, что Н утверждает, что А. Спрашивается, каким будет с точки зрения В текст типа "Н утверждает, что А"? Текстом "анти"? Прекрасно, а как будет выглядеть прокурор, который на суде заявит по моему адресу, что я утверждаю текст "Н утверждает, что А"? Как человек, произносящий текст "анти"? Нет? А почему? Где формальный критерий различения? Допустим, что я один раз употреблял слово "утверждает", а прокурор - два. Но если будет принят такой закон, я заранее выскажу такой текст: "М утверждает, что Н утверждает, что А". Я вам привел лишь один логический ход. А их очень много. Постройте мне кодекс В правовых норм, позволяющих оценивать тексты как "анти", и я вам берусь для любого текста, который оценивается как "анти", построить текст, который не может быть оценен так согласно В, но который все равно будет восприниматься как оппозиционный. Всякое строгое право априори есть возможность оппозиции. Но строгого права боятся, фактически существующее право содержит норму и систему оговорок, позволяющих ее обходить, т.е. есть завуалированная форма бесправия. Оно есть право до тех пор, пока ничем не угрожает власть имущим. Но как только появляется намек на такую угрозу, оно превращается в форму бесправия. Так что сочинение Правдеца может быть истолковано как оппозиционное, но никак не антиибанское, если термин "антиибанское" является юридическим. Юридически у нас нет таких норм, согласно которым оно антиибанское. Ваше мировоззрение в данном случае есть типичное мировоззрение людей неправового общества. Чего же вы хотите от других?

САМОЗАЩИТА

      Случай Мазилы, говорит Карьерист, беспрецедентен. Смотря с какой точки зрения, говорит Посетитель. С чисто социальной точки зрения - нет. Прошедшая эпоха породила много личностей такого рода. Можно назвать десятки писателей, художников, ученых и т.п. того же социального типа. Немногие из них добились мирового успеха. Многие из них интегрировались с официальным обществом. Многие погибли. Мазила тут типичен. Он лишь наиболее ярко выражен. Вы же не будете отрицать огромный талант, работоспособность, житейскую нетребовательность, смелость, говорит Карьерист. Не буду, говорит Посетитель. Клеветник и Шизофреник были не менее талантливы, работоспособны, нетребовательны в быту и смелы. А где они? Работы Мазилы имеют широкий общественный резонанс, а Клеветника и Шизофреника - нет, сказал Карьерист. Да, сказал Посетитель. Но не торопитесь с заключениями. Во-первых, работы Мазилы несмотря ни на что остаются весьма далеко от политики и даже от идеологии, работы Клеветника и Шизофреника говорят о самой их сути и основе. На работы первого можно взглянуть и испытать их воздействие. Работы вторых трудны с точки зрения доставания (практически они изъяты) и еще труднее для понимания. Они в принципе не рассчитаны на массовый успех. А во-вторых, дело обстоит не так, будто в самих работах есть залог успеха, а иначе. В сложившихся условиях люди избирают себе подходящего и удобного для них человека, творчество которого и делают выражением своих настроений. Между прочим, И и Е имеют не меньший успех. А что это такое, вам хорошо известно.
      Посетитель прав, говорит Болтун. Мазила - удобный материал для социологических наблюдений. Вот, скажем, проблема самозащиты. Есть официальные и неофициальные формы самозашиты. Первые общеизвестны. Вторые не изучены совсем. К ним относятся, прежде всего, антиофициальные общности людей. Некоторые из них сами образуют социальные группы. Последние вплетены в официальные, испытывают на себе их влияние, состоят из тех же социальных индивидов, сами в качестве общностей подчиняются хотя бы частично законам социальности. Лишь благодаря их антиофициальной позиции входящие в них индивиды и они сами в целом приобретают некоторые черты, позволяющие рассматривать их как антисоциальные явления. При всяком удобном случае они стремятся утратить эти черты. Их победа есть ликвидация своей антисоциальности и создание социальности как правило в еще более явном виде, чем ранее. Эта форма самозащиты пригодна для слабых индивидов, как правило, лишенных социальных потенций. Если сильные личности и попадают в общности такого рода, то лишь в качестве лидеров или организаторов их, причем в таких случаях общность фактически используется сильной личностью в своих эгоистических интересах. Другие общности рассматриваемого типа социальными группами не являются, поскольку между членами общности не складывается устойчивая жизненно необходимая связь и не происходит разделение функций. Такие общности складываются вокруг крупных художников, писателей, поэтов, артистов, ученых и т.д. Люди попадают в эти общности лишь вследствие своего личного отношения к объединяющей личности. Если последнюю изъять из такой общности, она распадается. Эта личность здесь не может быть заменена другой. Такого рода общности суть личностные общности. Они дают поддержку творческой личности. Иногда - очень сильную, если поклонники имеют социальный вес. Сюда можно отнести также профессиональные общности. Но они дают защиту лишь в очень узких пределах. Да и то лишь при том условии, если защищаемая личность соразмерна защищающим, не задевает их профессиональное самолюбие и нуждается в защите в ином (по отношению к данной профессии) качестве. Вторая форма социальной самозащиты - самопожертвование. Наиболее существенную роль здесь играет вынужденный героизм, когда человек силою обстоятельств выталкивается на роль протестующего. Вообще-то говоря, врагами люди не становятся добровольно. Они сопротивляются этому Общество само делает своих врагов. Отчасти - удобных врагов, с которыми легко вести эффектную борьбу. Отчасти - жизненно необходимых врагов, которые защищают его и несут ему благо, то есть будущих героев. Тут действует нечто похожее на инстинкт самосохранения. Третья форма - стать значительной личностью за счет своих способностей и продуктов своего личного труда и тем самым добиться некоторой независимости. Это - персонализм. Но у нас крупные личности - дело случая. Без ведома начальства крупной личностью стать нельзя. А начальство разрешает только имитацию крупной личности или контролируемую личность. Наконец, использование неоднородности объединений людей и несовпадения их интересов, выход за рамки данного объединения. В качестве примера напрашиваются международные связи. Но аналогичные явления возможны и внутри страны. Вспомните случай с "Прометеем" и взаимоотношения министров культуры и электроники. Случай Мазилы - комбинация всех этих форм в условиях прошедшего периода растерянности. Прибавьте к этому умение использовать ситуацию и организовать дело... Все это так, сказал Неврастеник. Но невероятно скучно. Исчезает романтический эффект внезапного результата. Скучно потому, говорит Посетитель, что Вы не относитесь к этому делу серьезно и не хотите извлечь урок. Урок, сказал Неврастеник презрительно. А для кого? Для других, сказал Посетитель. Пустое занятие, сказал Неврастеник. Никаких уроков не бывает. Неверно, сказал Посетитель. Люди все делают по образцам.

КОНЕЦ ЗАПИСОК КЛЕВЕТНИКА

      Дойдя до того места в записках Клеветника, начиная с которого он приступил к изложению официальной идеологии в наиболее рафинированном (с его точки зрения) виде, Мыслитель сказал, что тут Клеветник совсем деградировал, и выбросил рукопись в мусорное ведро. А напрасно. В конце рукописи имелся анализ причин, по которым всякая работа по реальному улучшению официальной идеологии во имя этой идеологии и в ее пользу (на самом деле, а не по видимости) есть одна из самых опасных форм деятельности в ибанском обществе. Ее можно было слегка перефразировать и опубликовать в Журнале с иными намерениями и как свои собственные соображения. На последней странице записок Клеветника Мыслитель заметил слова: если хочешь быть другом - стань врагом, такова печальная участь всякого порядочного человека, дерзнувшего сделать благо. Но смысла этих слов Мыслитель не понял.

РУКОПИСИ ИСЧЕЗАЮТ

      Ты не имеешь права жаловаться на свою судьбу, сказал себе Болтун, начав просматривать и уничтожать свой архив. У Шизофреника не было никакого стола. У Клеветника не было письменного стола. У тебя - изолированный письменный стол! И какой! Мечта графомана! У Шизофреника пропало все. Клеветник кое-что успел напечатать. Но большая часть его работ исчезла. А у тебя? Напечатал ты больше Клеветника. Архив твой невелик. И к тому же цел. Так что прогресс налицо. Теперь модно говорить, будто рукописи не горят. Какая чушь! Уцелеет одна-две, и уж концепция готова. Гореть-то они может быть не горят, поскольку их не жгут. Но они не рождаются. А родившись - исчезают. Как? Никто этого не знает. Вот моя статья. Провалили ее реакционеры Секретарь и Троглодит чуть ли не двадцать лет назад. Тогда она имела бы эффект. И сейчас я ее не стыдился бы. А что делать с ней теперь? Теперь я ее печатать не могу. Даже хранить не хочу. Она теперь не моя. И дорога ей - в мусорный ящик. Вот другая моя статья. Провалили ее Претендент и Мыслитель. Либералы! Друзья юности! Единомышленники! Тогда ее можно было напечатать без всякого для них риска. Теперь она не пройдет ни в коем случае. Через два-три года я не соглашусь ее печатать сам. Так что и ей дорога туда же. И так почти вся жизнь в мусор. Может быть, даже вся. Неужели вся? Умом я понимаю, почему так. А сердцем не могу никак примириться. Кто тут сошел с ума? Я же отдаю, а не беру! Я же не требую, дайте мне! Я же умоляю, возьмите от меня!

ФЕНОМЕН

      Похоронили Ф., сказал Ученый. Кто такой, спросил Карьерист. Неужели не слыхали, удивился Ученый, фактический основатель модного сейчас направления... Более двадцати лет назад сделал работу, которая породила поток статей (без ссылок на первоисточник, конечно), но сама не была напечатана. К делу присосался не один десяток ловкачей. Потом пришли веяния с Запада. Все это перелицевали в новую терминологию. Погрузили в скопище зарубежных имен. И закрутили! Новая область науки. Журналы. Симпозиумы. Конгрессы. Институт. Тонны книг и статей. И все - липа. Один ф работал как настоящий ученый. Его отпихнули, конечно. Сначала еще упоминали, а потом как будто не бывало. Обычная история, говорит Мазила. Большинство крупных деятелей культуры умирает непризнанными при жизни. Тут совсем другое, сказал Ученый. Он был признан. Все знали, кто он такой. Он не был признан официально в виде наград и званий. Об этом позаботились его коллеги. Но они-то знали Ф. Если бы они не ценили его, все было бы иначе. Они воспринимали его как угрозу своему положению. На кладбище ему пели дифирамбы. Говорили об издании трудов. Может быть, издадут. Хотя вряд ли. Идеи растащут. Скорее всего - без ссылок на него. Скорее всего - со ссылками на Запад. Там отчасти позаимствуют у него, отчасти переоткроют его результаты заново. Идеи Ф не пропадут, это всем ясно, но не как идеи Ф, а как идеи кого-то другого, на кого удобно будет ссылаться. Может быть, когда-нибудь найдется добросовестный историк науки. Раскопает Ф, изучит наше время. И удивится тому, что был такой удивительный феномен. Но не удивится тому, что он остался без последствий: последствия-то так или иначе будут. Имей этот Ф власть, сказал Карьерист, все было бы иначе. Был бы академиком, лауреатом, героем. От ссылок некуда было бы податься. Школа была бы. Чтобы удержать учеников, надо иметь власть, т.е. способность устроить их и накормить. Идеями теперь никого не удержишь. А вдруг сама судьба Ф есть лишь имитация судьбы настоящего ученого, сказал Болтун. Где критерии? Представьте себе, работает Ф годами один, делает как будто бы дело. Банда проходимцев раздувает рядом грандиозную имитацию дела. Но ведь сама жизнь Ф в этих условиях может быть рассмотрена с точки зрения подлинности и подделки. Почти тридцать лет замкнутой жизни и труда! Какой ум и какая воля способны отличать тут дело и имитацию дела? А если сам Ф был занят имитацией дела, которая лишь с точки зрения индивидуальной судьбы выглядит как дело по отношению к официально раздутой имитации дела! Возможно, сказал Ученый. Трудно сказать. К нам тут приезжали американцы. Говорят, что Ф действительно крупная фигура. Во всяком случае, единственная значительная фигура у нас в этой области. А так кто знает... От чего он умер, спросил Мазила. От одиночества и от тоски, сказал Ученый.

ФОРМУЛА МОЛЧАНИЯ

      Кто знает о том, что Клеветник был блестящим лектором, говорит Неврастеник. А кто его слушал? Много ли он прочитал? Кто знает о том, что Шизофреник был оригинальным художником и сделал тысячи рисунков? Где они Может быть, сохранилось в личных коллекциях несколько штук. Да и то лишь постольку, поскольку они лично касаются коллекционеров. Кто знает, что Болтун был великолепный писатель по проблемам культуры? Когда-то он по официальному заказу написал книгу о нестандартных идеях в культуре. Я читал ее. Если бы она вышла, был бы настоящий шедевр. Где она? Для таких людей наша формула очевидна: не рыпайся! Будешь рыпаться, уничтожим. Будешь молчать, не тронем. Комнатушку дадим. Зарплату. На много не рассчитывай. Но цел и сыт будешь! А это для таких, как ты, слишком много! Я не согласен с Посетителем, что молчание - золото. За молчание у нас платят мало. Смотря за какое, сказал Посетитель. За вынужденное - малое. За добровольное много.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53