Глава 16

– Тебе же рекомендовали не соваться в Каменную степь. Видишь, к чему это привело? – бесстрастно пожурил до боли знакомый голос и приказал:

– Медленно разожми пальцы и урони пистолет на пол.

– Зачем? – спокойно возразил Полынов. Он лихорадочно пытался вспомнить, кому принадлежит голос за его спиной. – Ты держишь на мушке меня, а я – Петрищеву. По-моему, патовая ситуация.

Вспомнил! Липовому лейтенанту милиции, который в Москве пытался ворваться в его новую квартиру и проверить прописку. Как его там… Кажется, Стародуб Николай Фомич…

– Никита Артемович, ты же умный человек, – насмешливо заметил Стародуб. – К чему тебе ее труп?

Петрищева сжалась на табурете, побледнела, перебегая встревоженным взглядом со Стародуба на Полынова.

– Поняла, Лилечка, какова тебе здесь цена? – с горечью произнес Никита. – Похоже, после окончания стерилизации карантинной зоны тебя уберут. Не мне – им свидетели не нужны.

– Кончай базар! – гаркнул лейтенант. – Бросай пистолет. Считаю до трех!

– А ты не боишься, что, продырявив мою голову, пуля рикошетом разнесет вдребезги плексиглас бокса с культурой «болезни Лаврика»? – перехватив инициативу, сказал Никита и перевел ствол своего пистолета на бокс. – Впрочем, это могу сделать и я. Мне терять нечего, а вот тебя свои же тогда живьем сожгут вместе с лабораторией. – Он медленно повернул голову к Стародубу и изобразил на лице ослепительную улыбку. – Так что, Николай Фомич, это тебе надо бросать оружие, а я счет поведу.

Стародуб оторопел. Лицо у него посерело, на лбу выступили бисеринки пота. Видимо, никак не ожидал он такого поворота событий. Еще при первой встрече на пороге своей квартиры в Гольянове Никита отметил туповатость лейтенанта. Что у них там, в ФСБ, кадры перевелись, если Федорчук на захват Полынова этакого желторотого птенца посылает? Или всех добротных «чистильщиков» Никита в вездеходе подорвал? Впрочем, дело-то в Каменной степи «деликатное», мало кто в него посвящен, и, видимо, приходится Федорчуку использовать не тех, кто умней и опытней, а кто под рукой окажется…

Лейтенант медлил. Явно выбирал, какая смерть лучше – от пули Полынова или в горящем керосине из огнеметов? То, что третьего варианта Стародубу не дано, было понятно по оружию – в руке лейтенант сжимал «ингрем», в просторечии спецназовцев «швейную машинку». Магазин в тридцать патронов вылетал из него за полторы секунды. «Строчка» из этой машинки не только Полынова пополам перережет, но и ни одной целой пробирки в лаборатории не оставит.

Просто удивительно, зачем Стародуб взял на дело такой агрегат – для форсу, что ли? Еще больше упала «цена» лейтенанта в глазах Полынова.

– Жизнь гарантирую, – разрешил сомнения Стародуба Никита. – Бросай.

– Тебе все равно не уйти, – мрачно пообещал лейтенант, бросая пистолет-автомат на пол. – Вагончик окружен.

Что удивительно, но свой просчет он понял мгновенно. Вся его беда оказалась в том, что думать нужно было раньше, перед операцией, а не на арапа идти.

Несмотря на ситуацию, Никита едва не расхохотался. Лишь сейчас он обратил внимание, что на Стародубе был громоздкий противочумный костюм из прорезиненной ткани, на руках – хирургические перчатки. Разве что шлем на голове отсутствовал. Однако и страху нагнала на вояк эпидемия.

– Кругом! Руки за спину! – приказал Полынов. – Где наручники?

– В левом кармане, – буркнул лейтенант, поворачиваясь к нему спиной. – Послушай, не ломай комедию. Лучше сдайся, я тебе тоже жизнь гарантирую.

– – Разберемся, – пообещал Полынов. – Лилечка, будь добра, возьми у него наручники.

Петрищева потерянно поднялась с табурета, пошарила по карманам лейтенанта, достала наручники.

– Держи, – протянула их Никите.

– Нет уж, Лидия Петровна, мне они не нужны. Наденьте на него. Дело нехитрое.

Лиля нерешительно повертела наручники перед глазами, посмотрела на Стародуба.

– Николай Фомич, это правда? – неожиданно тихо спросила она.

– Что – правда?

– Что вы меня.., после окончания карантина…

– Ты своему давнему дружку больше верь, – раздраженно бросил в сторону лейтенант.

Ничего не сказала на это Петрищева, однако по ее заторможенной реакции – минут пять проваландалась с «нехитрым делом» – стало понятно, что Стародуб ее не убедил. Скорее наоборот.

– А теперь, Лиля, сядь на свое место, – сказал Полынов.

Он отшвырнул носком ботинка «ингрем» в угол и, проверяя, как защелкнулись наручники, рванул за цепочку. Лейтенант отлетел к стене и чуть не упал, зацепившись ногами за табурет. Без подвоха справилась Лиля с порученным делом, надежно.

– Мне тоже сесть? – спросил Стародуб, кивая на табурет.

– Постоишь, не барыня, – отрезал Никита, взял его за комбинезон и поставил напротив окна. Жалюзи, конечно, неплохая защита от снайпера, но все-таки…

– Где Федорчук?

– В Москве… – Стародуб отвел глаза в сторону. – Не смог сегодня прибыть, руководство задержало…

– А ты тогда каким образом в Каменной степи оказался?

– По приказу полковника. Должен уточнить ситуацию на месте и доложить.

Никите сразу стало понятно и кто такой лейтенант, и его роль. Что-то типа ординарца при полковнике.

Посыльный для мелких поручений. Может, впервые в жизни облеченный особыми полномочиями, решил самолично диверсанта задержать. Геройство ему, видите ли, проявить захотелось, крест на грудь заработать. Дурак! Крест тебе на могилке поставят… Что ж, спасибо Федорчуку за такой «подарок». Планируй операцию захвата сам полковник, Никите бы так легко не выкрутиться – второй раз, как с миной в самолете, Федорчук промашки бы не совершил. Знал он теперь, кто такой Полынов, и счастье Никиты, что полковника в Москве другие дела задержали.

Только теперь Полынов позволил себе посмотреть в сторону входа, откуда появился лейтенант. Так и есть – никто бесшумного штурма вагончика не устраивал, а была самая элементарная засада во второй шлюзовой камере, со стороны тамбура запертой на висячий замок. Сидел там Стародуб, слушал его разговор с Петрищевой, наблюдал в какую-то щель, выбирал подходящий момент для ареста. Вот, значит, какой подвох все время чувствовал в лаборатории Полынов… Одно было непонятно – на основании каких таких данных лейтенант вычислил, что Никита заявится именно этой ночью? Что-то на прозорливость фээсбэшника не похоже – слишком уж топорно он засаду организовал, хотя именно «топорностью» и провел Никиту. Неужели Антипов оказался стукачом?

Если так, то артист он великий…

– Николай Фомич, поделись-ка секретом, – напрямую спросил Никита. – Каким образом догадался, что я появлюсь здесь именно сегодня?

Честно говоря, ответ его не особенно интересовал.

В голове лихорадочно прокручивались варианты отхода. Из любой ситуации можно найти выход, совсем другое дело – в степени риска. Сейчас шансы выбраться живым из лаборатории сводились практически к нулю, но пустить себе пулю в лоб он всегда успеет. Каким бы плотным кольцом ни окружили спецназовцы вагончик, а шанс, хоть и мизерный, имелся. На его стороне ночь, гроза, ливень…

– Особого труда не составило, – равнодушно пожал плечами Стародуб. Надо отдать ему должное, самообладания лейтенант не потерял. – Когда мы выяснили, с кем конкретно имеем дело, то подняли архивы КГБ и нашли личное дело Полынова Никиты Артемовича. «Умен, хладнокровен, – процитировал он, – и в то же время дерзок. При решении оперативных задач действует нетривиально, форсируя события и стараясь опередить предполагаемые контрмеры условного противника». Честно скажу, для меня лично вероятность твоего появления у нас сегодня ночью казалась ничтожно малой, но на всякий случай мы подготовились. Должен признать, что преподаватели в спецшколе дали тебе весьма точную оценку.

"И на тупицу иногда снисходит озарение, – индифферентно оценил про себя аналитические способности лейтенанта Никита. Он уже прикинул в уме план отхода. – Сумку с аппаратурой придется бросить.

Главное – пентоп и дискеты при нем. Теперь следовало дождаться молнии, разбить плафон над головой и вышибить решетку жалюзи на окне. Оставалось надеяться, что металлическое жалюзи на старом вагончике проржавело основательно, иначе… Об иначе думать не хотелось. Должно получиться. Ну а дальше – как повезет. Вот Лилечку жалко. Вряд ли она в предстоящей катавасии уцелеет. Однако тут уж ничего не попишешь. Сама напросилась – нечего было собой мужа подменять".

Никита отступил на шаг под плафон, поигрывая в руке пистолетом и прикидывая, как сподручнее ударить им по светильнику. Ливень по-прежнему неистово барабанил по крыше, а вот молнии все не было.

Неужели гроза закончилась? Как некстати…

– Не глупи, – сказал Стародуб, косясь на пистолет. – Я тебе гарантию жизни дал.

Полынов бросил прощальный взгляд на Петрищеву и отвел глаза. Лилечка сидела на табурете ссутулившись, с потухшим взглядом. Все она поняла, и жестокие игры мужчин уже ее не интересовали. Ничего она не слышала и не видела.

– Ты-то гарантии дал, – криво усмехнулся Полынов, – а как к этому отнесется генерал Потапов?

– Нормально отнесется, – чересчур быстро заверил лейтенант. – А потом, у тебя другого выхода нет.

– Почему это нет? – Никита изобразил на лице удивление. Следовало отвлечь внимание лейтенанта, чтобы в момент прыжка он не был готов его встретить, и Полынов стал плести небылицы:

– Я думаю использовать тебя в качестве живого щита. Выйду сейчас из вагончика за твоей спиной, приставлю тебе к виску ствол и потребую машину к лаборатории. Как на это смотришь?

– Плохо, – покачал головой Стародуб. – У нас прекрасные снайперы. К тому же…

Что «к тому же», Полынов так и не узнал. Ему снова повезло, и опять по-крупному. Мощнейшая молния, разрывая громом барабанные перепонки, ударила в передвижную электростанцию. Свет погас, но Никита, не зная причины, разбил плафон и, ринувшись на лейтенанта, всей своей массой толкнул его спиной в окно, цепко держась за комбинезон.

Вывалились они из лаборатории на удивление легко – оглушенный громом, Никита не услышал ни звона разбитого стекла, ни треска выдираемого из стены вагончика жалюзи. Каким образом заметили и услышали происходящее спецназовцы, для него осталось загадкой, но в падении он почувствовал, как пули вонзаются в тело лейтенанта. Вот те, парень, и крест на грудь…

Упав вместе с трупом на землю, Никита мгновенно откатился под вагончик, выскользнул из-под него с другой стороны и, пригибаясь, побежал под проливным дождем по направлению к штабу. Слух наконец прорезался, и он услышал отчаянный треск автоматных очередей, крушивших в щепу обшивку вагончика. Бедная, бедная Лиля…

Как Полынов не напоролся ни на одного спецназовца из окружения, просто уму непостижимо. Очевидно, сыграли свою роль темнота, шум ливня, треск автоматных очередей, суматоха с противоположного бока вагончика. И элементарное везение.

Никита начал забирать влево, чтобы не выскочить прямиком к штабным вагончикам, но получилось ли это у него, не был уверен. Он мгновенно потерял ориентиры – грохот падавшего с неба водопада забивал все звуки, окаменевшая земля, абсолютно не впитывая воду, стала скользкой, и при каждом шаге он вертелся на ней, как на льду. Вся степь превратилась в громадную лужу, самая мелкая глубина которой была выше ботинок, и бег Никиты напоминал барахтанье мыши в стеклянной банке. Так можно «бежать» до утра, и в результате оказаться на том же самом месте.

Но иного решения не имелось. Не привык он опускать руки – тогда уж лучше сразу пулю в висок.

Очередная молния высветила вокруг сплошную стену низвергавшейся воды, и в десяти метрах за этой стеной уже ничего не просматривалось. С одной стороны, хорошо – ни в какой ночной прицел Никиту не засечь, но и куда бежать – тоже непонятно. Полынов умерил пыл и стал продвигаться вперед, стараясь в кромешной тьме не рыскать в стороны и придерживаться прямого направления.

Кажется, это ему удалось, потому что где-то через полчаса, во время очередной вспышки молнии, он увидел перед собой выступающий из воды бруствер окопа. Похоже, удача не оставляла Полынова. И направление удалось выдержать, и окоп вовремя увидел, иначе в нем при такой свистопляске природы можно либо ноги поломать, либо утонуть.

Полынов взобрался на раскисший холмик земли и, тяжело отдуваясь, остановился, выжидая, когда блеснет очередная молния и высветит точное расположение окопа.

– Стой! Кто идет? – внезапно окликнули его со стороны, и в лицо ударил луч прожектора.

Не размышляя, Полынов выстрелил в прожектор, свет погас, а Никита без разбега сиганул через невидимую траншею. Повезло и в этот раз – окоп он перелетел, упал на кремнистую, залитую водой землю и проскользил по ней на спине, даже не пытаясь встать, никак не меньше десятка метров. И правильно сделал, что не встал, потому как через пару секунд над ним рассерженными красными осами пронеслась очередь трассирующих пуль.

Только тогда он перевернулся на живот, вскочил и снова, поскальзываясь, с трудом сохраняя равновесие, побежал прочь.

«Черта с два вам меня поймать!» – пронеслось в голове. Слой воды под ногами тут неожиданно оказался меньше – то ли она сливалась в окоп, то ли еще куда-то по наклонной плоскости, – и бежать здесь было, несомненно, легче. Даже самопроизвольно выработался своеобразный способ бега по скользкой поверхности, покрытой водой: нечто среднее между бегом конькобежца и лыжника – враскорячку, почти не отрывая подошв от земли.

«Еще бы лыжные палки, – с нахлынувшей вдруг бесшабашной веселостью подумал он, – и хрен вам меня догнать!» Он попытался задавить в себе эйфорию уверенности в безусловною удачу – ни к чему хорошему она во время бегства не приводит, – но ничего не получилась. Безумно хотелось верить, что все уже позади, потому ничего он с собой поделать не мог, хотя знал, что именно в такие моменты агенты теряют бдительность и попадаются на самых элементарных вещах.

Почти так и вышло. Внезапно он споткнулся о торчащий из земли металлический прут – и полетел вперед, из-за приступа эйфории не успев сгруппироваться. Все же рефлекторно выставил перед собой руки, но не прикрывая, как учили, голову, а вниз, инстинктивно ожидая встретить землю. Руки таки коснулись земли, но Полынов этого уже не ощутил, поскольку на мгновение раньше голову «встретила» монолитная бетонная стена.

* * *

Сознание возвращалось медленно, балансируя между реальностью и небытием толчками крови в голове.

Затем возникла боль и, нарастая, постепенно вывела Никиту из обморочного состояния.

Полынов открыл глаза, но ничего не увидел. Перед глазами стелился серый туман, будто он рассматривал мир через расстроенную оптику. Никита оперся о землю дрожащими руками, с трудом, преодолевая слабость, перевернулся на спину, приподнялся на локтях.

И снова ничего не увидел. Окружающее пространство плыло, двоилось, троилось, в ушах шумело, в висках пульсировала боль.

Только сейчас Никита понял, что лежит в грязи, а сверху на него сыплется мелкий, моросящий дождь.

Он осторожно повел головой, коснулся затылком чего-то твердого – и чуть снова не потерял сознание от острой боли. Прикрыв глаза, он протянул руку, нащупал позади себя бугристую бетонную стену, подтянулся к ней на локтях и сел, опершись о стену спиной.

Казалось, это движение отняло у него остатки сил – голова закружилась, стало подташнивать. Но вместе с тем появились мысли, и Никита попытался проанализировать свое состояние. Странный получился анализ, словно сознание существовало отдельно от тела и бесстрастно наблюдало за ним как бы со стороны Будто удар головой о стенку вышиб из тела душу, и она теперь с явным неудовольствием рассматривала свою искалеченную бренную оболочку, решая, возвращаться ей назад или нет.

Все симптомы сотрясения мозга налицо. Только этого и не хватало! Никита ощутил в голове точечные покалывания, и воображение мгновенно нарисовало картинку, как в тканях мозга начинают вылупляться личинки нематоды. Но он обязан, невзирая ни на что, выбраться из Каменной степи. Если хочет остаться жить. А жить хотелось.

Размазывая грязь по лицу, Никита помассировал глаза, виски. Кровоток в голову усилился, запульсировал горячей болью. Полынов снова открыл глаза.

Зрение наконец начало фокусироваться, и перед ним предстала безрадостная картина.

Над степью вставало хмурое утро. С серого низкого неба моросил мелкий дождь, и бескрайняя равнина до самого горизонта была залита водой, подернутой мелкой рябью падающей мороси. Лишь кое-где из воды выглядывали пологие островки да слева, километрах в двух, идеальной чертой рассекал водную поверхность бруствер карантинного окопа. За ним, почти у линии горизонта, в небо поднимался размытый столб дыма.

«Бедная, бедная Лиля…» – вновь пожалел Полынов Петрищеву. И голову ломать не стоило, что собой представляет столб дыма. Все получилось, как он и предсказывал Стародубу, – изрешетили спецназовцы из автоматов вагончик лаборатории, а затем сожгли вместе с микробиологом. Может, и Димочка с Володечкой принимали в этом участие – так сказать, огоньком вместо шампанского Петрищеву угостили, даже не спросив, курит она или нет. Это вам, господа-товарищи, не Америка, а Россия, здесь хеппи-эндов не бывает…

Полынов перевел взгляд на себя. Да уж, видик у него еще тот. Будто из трясины минуту назад выбрался.

Грязный, мокрый до нитки, он сидел на сырой земле, а ноги покоились в луже. Но, странное дело, мокрая одежда доставляла удовольствие, действуя на разбитое тело как холодный компресс.

Где-то сбоку журчала струйка воды. Никита повернулся на звук и справа, в метре от себя, увидел обыкновенную жестяную водосточную трубу на углу дома.

Из нее весело выбегал ручеек, падал в лужу, и брызги долетали до лица.

Уже понимая, где очутился, Полынов неуклюже развернулся и увидел перед собой стену одноэтажного небольшого дома. Метрах в двадцати от него стоял аналогичный дом, за ним – еще один такой же, и так далее до бесконечности. Крайние домики терялись в дымке моросящего дождя подобно отражению в двух параллельных зеркалах Целая череда однотипных стандартных домов среди голой, залитой водой степи.

Впрочем, не совсем голой – возле соседнего дома из воды торчали сухие чахлые кустики брошенного огорода. По всему было видно, что погибли они недавно, недели две назад, но уже никакое обилие воды не могло их воскресить.

Сердце Никиты ухнуло, но сознание восприняло увиденное на удивление индифферентно. Сказалось то ли сотрясение мозга, то ли физическое истощение после ночного бегства. Почему-то подумалось, что картинка лаборатории «в полоску», запечатленная вчера вспышкой молнии на сетчатке глаз, оказалась пророческой. После вчерашней «белой» полосы дикого везения, когда чудом удалось вырваться из обложенного спецназовцами вагончика, непременно должна была последовать «черная» полоса. И она случилась. Причем настолько черная, что следующей белой полосы за ней не просматривалось. По определению, быть ее не могло, поскольку полосами везения-невезения расчерчивается жизнь, но никак не небытие.

Сознание вновь раздвоилось. Одна половина продолжала бесстрастно анализировать ситуацию, а вторая, как бы независимо, управляла телом. Полынов стал на четвереньки перед водостоком, тщательно вымыл руки, ополоснул лицо, а затем долго, сцепив зубы, смывал с темени застывшую в волосах корку крови. Череп оказался целым, ран на коже на ощупь он тоже не обнаружил – вероятно, кровь выступила из ссадины через мелкие порезы.

Когда в висках заломило от холода, Полынов убрал голову из-под ручейка и осторожно повел шеей. Холод унял боль, оставив ощущение тяжести и пришибленности. Придерживаясь за стену, Никита встал на ноги и огляделся. В голове зашумело, в глазах заплясали темные «мушки», но через минуту головокружение прошло, и состояние стабилизировалось где-то между определениями «так себе» и «относительно хреновым».

Из положения стоя линия окопов казалась будто бы ближе – Никите даже удалось рассмотреть фигурки солдат. Но что ему до них? Их разделяло гораздо больше, чем заполненная водой траншея. Они стояли по одну сторону жизни, а он – по другую. Переступив черту, он отрезал себе дорогу назад. Сумеречным взглядом Полынов окинул беспредельную даль залитой водой степи, отвернулся и побрел прочь. Оставалось в этой жизни еще кое-что, что он просто-таки обязан был сделать. Не для себя – для себя сделать было уже ничего невозможно.

Странная штука жизнь. Всего несколько часов назад Никита про себя посмеялся над высокопарными словами Лилечки о том, что она не хочет повторения трагедии поселка Пионер-5 где-либо на Земле. И вот теперь сам оказался на ее месте, и перед ним встал тот же вопрос. Если все-таки есть бог и существует загробный мир, то Лилечка сейчас, наверное, смеется над ним…

Непроизвольно Никита поднял голову и посмотрел на низкое небо. Небеса не смеялись. Небеса хмурились.

* * *

Поселок был мертв. Кое-какие дома бросили давно, и они смотрели на улицу пустыми глазницами оконных и дверных проемов без рам и дверей. Но и целые дома с занавесками за застекленными окнами, ковриками на крылечках перед дверями и прочими атрибутами ухоженности тем не менее выглядели брошенными, нежилыми. Нигде в окнах не горел огонек, не качнулась занавеска, не промелькнула чья-либо тень. Большинство дверей было распахнуто настежь, словно жители в невообразимой спешке покинули поселок, безрассудно оставив нажитое на разграбление мародерам. Только какой же мародер посмеет сюда сунуться? Здесь не чернобыльская зона, нечто похуже…

Полынов брел посреди улицы, и лишь плеск по лужам его шагов нарушал монотонный шелест моросящего дождя. Мертвый поселок в пелене мороси выглядел ненатурально, будто дурной, тяжелый сон. Никита даже не сделал попытки зайти в какой-нибудь дом. Зачем, что он там увидит? Пару трупов каннибалов, вцепившихся громадными плоскими зубами друг другу в глотки? Из слов Петрищевой следовало, что все они должны уже умереть. Хотя, конечно, не могло такого быть, чтобы «болезнью Лаврика» все в поселке заразились одновременно, и вполне допустимо, что какой-нибудь уцелевший каннибал наблюдает сейчас за Полыновым из-за ближайшего угла и выбирает момент для нападения.

Никита брезгливо передернул плечами. Почему-то подумалось, что, предложи ему на выбор, кем бы он предпочел быть съеденным – местным, доморощенным каннибалом или людоедом из Центральной Африки, – Полынов выбрал бы африканского. И не только потому, что до Центральной Африки отсюда добираться, как минимум, двое суток, но и потому, что поедание людей сырыми, да еще живьем, в воображении выглядело совсем уж варварским. Гораздо цивилизованнее быть целиком зажаренным на вертеле с румяной корочкой и листиками петрушки, торчащими из ноздрей…

Полынов остановился, тряхнул головой и поморщился от боли в затылке. Право слово, определенно крыша поехала, если подобная чушь лезет в голову.

Никем он не хотел быть съеденным. Хотел, чтобы его похоронили по-человечески, в сырой земле. Но – не суждено. Не судьба.

Возле одного из домов он увидел раскисшие от воды человеческие останки, но не стал подходить. К чему?

И так все ясно…

Лишь когда Полынов миновал жилой массив поселка и вступил в промышленную зону гидрошахты, он очнулся от отупения. Все-таки сильно врезался головой в бетонный фундамент, если только сейчас более-менее пришел в себя. Однако время раскисать и сводить счеты с жизнью еще не наступило. Числился за ним должок, и его необходимо было отдать.

Никита посмотрел на часы: без десяти восемь. Напрасно он не зашел в какой-либо дом – чего теперь-то опасаться? Не под открытым же небом, тем более под дождем, связываться с Алексеем по пентопу, а в доме к тому же можно было найти сухую чистую одежду и, глядишь, чего-либо перекусить. При мысли о еде у Никиты засосало под ложечкой. К сожалению, с едой придется повременить, да и не любят обосновавшиеся в его организме нематоды присутствия пищи в желудке, так что поневоле с их «мнением» следует считаться.

Еще раз оглядевшись, Полынов твердым шагом направился к зданию шахтоуправления. Пожалуй, лучшего места для связи с Алексеем не придумаешь.

Не доходя до крыльца метров пять, Никита наткнулся на еще один полуразложившийся труп. Ливень смыл с него гниющие ткани, но все равно запах тлена ощущался. На этот раз Полынов остановился и, прикрывая нос рукой, стал издалека внимательно рассматривать останки. Обнажившиеся кости скелета имели странный вид, будто в детстве человек болел рахитом, но тем не менее сумел вырасти до нормальных размеров: у него были странно изогнутые, извилистые ребра, обезображенные непонятными костными наростами; деформированные болезнью трубчатые кости поражали непомерно увеличенными суставами, а череп – разошедшимся венечным швом, с изогнувшимися вверх краями, торчащими над головой в виде гребня. Но больше всего впечатляли зубы. Плоские, неровные и настолько большие, что возникало недоумение, как этот каннибал мог питаться. Никита прикинул в уме скорость кальциево-фосфорного обмена в его организме – и поразился. Для его осуществления нужно было есть, есть и есть. Не останавливаясь.

Не случайно зараженные «болезнью Лаврика» бросались друг на друга и поедали живьем…

Внезапно Полынов ощутил спиной чей-то взгляд.

Тяжелый, недобрый взгляд голодного зверя. Он выхватил из-под мышки пистолет и стремительно повернулся. От резкого движения в голове словно что-то всплеснулось, зрение расстроилось, и Полынов не был уверен, мелькнула ли у бетонного забора чья-то тень либо это была игра его больного сознания В таком состоянии мало ли что может померещиться, но настороже быть нелишне.

Держа пистолет на изготовку, Полынов открыл дверь в здание шахтоуправления. По его данным, здесь находился офис того самого Бессонова, местного криминального божка, прозванного за крутой барский нрав Бесом.

"Как говорится, упокой бог его душу… – криво усмехнувшись, подумал Полынов. – Непонятно только, зачем бог вместе с его душой прибрал к себе и души остальных жителей поселка. Когда уже боженька научится разбираться, кто прав, а кто наоборот…

Подрывает такая божья неразборчивость веру, ох как подрывает!"

К счастью, трупов в здании не оказалось, иначе для связи с Алексеем пришлось бы искать другое помещение из-за трупного смрада. Впрочем, живые здесь тоже отсутствовали, и это радовало. Ничего хорошего встречи с живыми обитателями поселка не сулили.

Никита поднялся на второй этаж, вошел в приемную, открыл дверь в кабинет Беса. Хорошо Бес жил: обстановка – что в приемной, что в кабинете – больше располагала к отдыху, чем к работе. Мягкие обширные диваны, такие же кресла, тяжелые шторы на окнах… Ну, понятно, «работа» специфическая – за кордон, минуя таможню, редкоземельные металлы переправлять да попутно дань с населения собирать.