И. Субетто, 1999), а затем Э. Фромм с поставленной проблемой «быть» или «иметь». «Рациональный» монетарный человек Запада выбирает не «быть», («дни» по Победоносцеву), а «иметь» или «владеть» (дела» по Победоносцеву). И в этом своем выборе он антионтологичен, т. е. противостоит своему человеческому бытию, и в исторической перспективе именно вследствие своей антионтологичности он обречен на «исчезновение».

Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы в конце ХХ века – первый акт драмы капиталократического или рыночного человека, «хомо экономикус», «экономического животного» и одновременно «рациональной машины по деланию денег» в «монетарном обществе», т. е. выступающим «винтиком» в «теле» «Капитала-Бога» – огромной Капитал-Мегамашины.

«Человек-атом» – основа построений позитивистских моделей экономической науки и социологии.

«Человек-потребитель», «человек, стремящийся любыми средствами получить личную выгоду» становится основой онтологии капиталократической науки. Он стремится «владеть» и «иметь», но не «производить» и «творить». Он стремится потреблять, но не «давать» и «отдавать».

Это «превращенный», «вывернутый наизнанку, мир человека», поставленный онтологией Капитала-Бога или Капитала-Мегамашины «с ног на голову». Здесь «капитал» своим бытием подменяет бытие человека. «Капитал там правит бал…».

Вот почему в западной экономической науке базисом экономики становится не производство, в начале – сельское хозяйство, утилизирующее солнечную и теллурическую энергию и обеспечивающее человека продовольствием и, следовательно, жизнью, затем промышленное производство, а система распределения продуктов на основе рынка. В этой экономике производство становится одним из звеньев рыночно-распределительной экономики.

В западной экономической науке, таким образом, все переворачивается. На передний план выходит механизм распределения, а не производства: это в первую очередь «рынок», проблема опосредованного рынком «спроса» и «предложения», механизмы перераспределения капитала.

Труд уходит в «тень». Разговор о труде в такой экономической науке почти исчезает. «Героем» экономической науки становится «бизнес» (предпринимательство) и «бизнесмен», «менеджер». Теперь не труд производит богатство мира (как было у Адама Смита), обеспечивает восходящее воспроизводство капитала, создает технологический базис экономики, а бизнес, предпринимательство, менеджеры (управляющие). Экономическая наука приобретает «превращенную форму», «сканируя» «превращенную форму» бытия человека в «обществе Капитала». Такая наука дает якобы теоретический базис для будущего якобы существования капиталовласти – «капиталовласти», подчиняющей себе человека, ее воспроизводящего.

Следует еще раз сделать оговорку. Наука опирается на рациональные дискурсы. Но она не может только им ограничиться. Она должна быть открытой к развитию изучаемой реальности, к «двигающемуся», эволюционирующему разнообразию, к сменяемости качеств.

Капиталорационалистические обществоведение (в первую очередь экономическая наука и социология) и философия боятся «качественно иного», боятся диалектики, стремятся ограничиться только формальнологическим дискурсом. А. С. Панарин в своих последних работах (1998, 2000) правильно поднял методологическую проблему прогнозирования наступления «качественно иного», которое не может являться простейшей экстраполяцией настоящего в будущее. Но именно такая логика, опирающаяся на законы системогенетики и диалектики, в том числе на системогенетические законы инвариантности и цикличности развития, спиральности развития и другие (теории системогенетики и социогенетики на базе системогенетики и учения об общественном интеллекте раскрыты в цикле работ автора за период с 1983 по 2000 г.), может понять закономерности наступления «качественно иного», механизмы диалектического «отрицания».

Н. Н. Моисеев расширяет понимание рационализма. В его теоретической системе «рациональным» выступает то, что способствует «выживанию человечества», повышению качества управления, решению экологических проблем. Фактически здесь поставлена проблема Неклассического рационализма (А. И. Субетто, 1995, 1999), который выступает диалектическим отрицанием «пан-логического», недиалектического рационализма систем позитивизма и неопозитивизма. Неклассический рационализм есть одно из «измерений» Неклассической науки и Неклассического общественного интеллекта, противостоящих монетарно-либеральному, капиталорациональному стереотипу «науки Запада», находящейся на службе у мировой капиталократии и у «Капитала-Бога». «Сатана там правит бал, стана там правит бал, наука гибнет за капитал!»

3. Капиталорациональная наука общества и человека есть либеральная наука, т. е. наука, базирующаяся на догматах либерализма и социал-дарвинизма. Это третье научно-идеологическое установление мировой капиталократии и ее «клевретов в науке».

Социал-дарвинизм и либерализм в «научно-идеологическом» капиталократическом установлении – близнецы.

Социал-дарвинизм – одно из «псевдонаучных» фундаментов либерализма. Он появился задолго до открытия Ч. Дарвина. Вспомним кредо Гоббса, которое он рассматривает как основу «гражданского общества» или «открытого общества» (по Попперу и Соросу), человек человеку – волк, потому что он «эгоцентричный атом», ведущий борьбу за свою свободу и свою выгоду, в которой «другой» – враг. Хаббард в идеологии «дианетики» или «саентологии» данный принцип возводит в основной, все, кто не исповедует догматы хаббардизма – «сапрессоры», которых надо уничтожать, потому что они мешают процессу наращивания капитала «церкви Саентологии» для достижения цели – господства над человечеством, а затем и над всем космическим миром, в том числе и над христианским «божьим царством» (см. «Анти-Саентологию…», 1998, в т. ч. статью автора: «Хаббариада как феномен социальной вирусологии»).

Данное кредо Гоббса, на основе которого «гражданское общество» есть «правовое общество», в котором «право» призвано цивилизовать «дикое изначально общество», построенное на основе «закона джунглей», в дарвинизме только получило дополнительное доказательство. Триада дарвинизма < «наследственность, изменчивость, отбор»>, в которой главный акцент сделан на «естественный отбор», обратной стороной которого становится «борьба за существование», становится основой социал-дарвинизма.

Правда, уже во второй половине XIX века одновременно с дарвиновской теорией эволюции возникает ей противостоящая эволюционная гипотеза князя П. Кропоткина, в соответствии с которой главным механизмом эволюции является не «отбор», а «сотрудничество», взаимопомощь». В первой половине ХХ века появляется теория номогенеза Л. С. Берга, которая также противостояла дарвиновской схеме объяснения механизмов эволюции, показывая, что в биоэволюции на Земле есть законы («номос»), «канализирующие» ее «ход», т. е. ограничивающие действие механизмов конкуренции и естественного отбора. А. А. Любищев в своей теоретической системе объяснения прогрессивной биоэволюции обосновавает синтез дарвиновской и берговской парадигм эволюции.

На основе анализа современных взглядов на синтетический эволюционизм, а также разработанной теоретической системы системогенетики, автор выдвинул свою теоретическую схему синтетической эволюции, в которой осуществляется синтез дарвиновской, берговской и кропоткинской парадигм и которая развивает традицию российской эволюционики (А. И. Субетто, 1994, 1997, 1999). Нами уже показывалось выше, что в новом взгляде на эволюцию возникает представление о симметрии и асимметрии законов кооперации и конкуренции, механизмов отбора и интеллекта, в соответствии с которым конкуренция и отбор уже не имеют такого абсолютного значения, как это имеет место в социал-дарвинизме. Появляется новое понимание роли закона кооперации как не менее значимого закона эволюции по отношению к закону конкуренции.

Более того, нами показано, что в «конусе прогрессивной эволюции» наблюдается закономерность сдвига в доминантах: от закона конкуренции и механизма «естественного «отбора» – к закону кооперации и «механизму интеллекта» (или механизму «опережающей обратной связи»).

Данная теоретическая схема позволяет по-новому взглянуть на Историю человечества и на природу человека. В ней наблюдается тенденция роста кооперированности социальных, экономических систем и сопряженного с ним роста идеальной детерминации через общественный интеллект (а последнее означает рост проективных, плановых начал общественного интеллекта в исторической детерминации). Таким образом, исчезает научная платформа под социал-дарвинизмом, оправдывающем либеральную атомизацию общества.

Роль кооперации, содружества, взаимопомощи, любви не только в социальнеой эволюции, но и в биоэволюции объясняет, почему в любом живом сообществе рождаются и «эгоисты», и «альтруисты», что утверждение, что животный мир состоит только из «эгоистов», а затем, соответственно и человечество, «вышедшее» из «животного мира», является злой клеветой, далекой от истинного положения дел.

Чем больше становится сфера действия кооперации в человеческом мире, тем больше требуется в социуме «альтруистов» и тем более общество нуждается в опережающем развитии качества своего совокупного интеллекта (и, следовательно, функций управления будущим).

Социал-дарвинизм сохраняется потому, что он нужен капиталократии для сохранения мифа об эгоизме «человеческой природы», поскольку такой миф оправдывает «мир наживы». Капиталократия свой «мир войны – войны Капитала против труда и человека», который построен на завести, на разжигании чувства враждебности ко всем, кто может стать на пути обогащения, получения своей наживы, проектирует на «мир природы», выстраивает научные системы, наподобие «социал-дарвинизма» для оправдания своей идеологии и своей «войны». Основной мотив социал-дарвинизма, как правильно отмечает М. Диченко, – «ЭГО над всем и всеми», который становится основным «стержнем» идеологии либерализма.

Либеральному Западу противостоит кооперативный Восток (в том числе и кооперативная Россия), который сохранял доминанту общинности, закона кооперации. По М. Диченко, его идеология сводится к формуле «ЭГО как все и со всеми» (М. Диченко, 1999, с. 45). Конечно, эти формулы условны, но в первом приближении достаточно отражают различия между либеральным Западом и общинным (по генам «будущего» – социалистическим) Востоком.

Социал-дарвинизм – основа хищнического отношения мировой финансовой капиталократии к странам мира, в том числе и против России, против которых на протяжении всего ХХ века идет никогда не прекращающаяся война. Она имела формы стратегий колониализма, неоколониализма, в том числе денежно-кредитного (монетарного) колониализма, подкрепляемого силовыми акциями, военными шантажами, переходящими в «горячие войны». «Социал-дарвинизм» в случае кризиса капитализма всегда рождает фашизм, который «корнями своими» берет «соки» (питается ими) у «социал-дарвинизма».

Либерализм рожден капиталократией. Он другая сторона социал-дарвинизма, но очень респектабельная, поскольку «эгоцентризм» хищника – потребителя или «хищника-капиталократа» прикрывается красивым и «сладким» словом «свобода».

Свобода – вечный миф либерализма, с помощью которого капиталократия прячет античеловеческий облик «Капитала-Бога» и соответственно себя самой. Либерализм – научное прикрытие «общества капиталократии», в котором всеми социальными институтами, и государством в целом, правит капитал, вернее, выражаясь языком Дж. Сороса, «большие деньги». Свобода и есть капиталовласть.

Либерализм есть синоним капиталократической формы бытия, где свободой владеет только капитал, причем чем больше денег, олицетворяемых капиталом, тем больше у него свободы и власти. Поэтому истинный либерализм уничтожается изначально, уничтожается Капиталом-Мегамашиной. Но чтобы этим самым не вызвать идеологическое прозрение масс, поднимающее их на борьбу против капиталовласти, он сохраняет (как свою «одежду») «скорлупу» или «оболочку» либерализм.

Мы уже показывали, как под оболочкой либерализма рождается глобальный монетарный технотронный фашизм. Именно германский либерализм 20-х годов родил гитлеровский фашизм. Именно, либерализм США и Европы породил жестокую технотронную войну против маленькой Югославии, в которой из самолетов расстреливалось все двигающееся на земле, мирные люди, старики, дети, уничтожались экономика страны.

В науке либерализм служит основой обоснования либеральной экономики и демократии. Фактически миф свободного рынка, без которого либерализм себя не идентифицирует, является основой стратегий экономического неоколониализма во второй половине ХХ века, в первую очередь стратегий по захвату ресурсов в самостоятельных, казалось бы юридически суверенных в соответствии с Уставом ООН, государств. Пример – постоянные заявления Президента и Конгресса США, что США будут применять свои вооруженные силы, в любой точке земного шара, где появляется угроза их экономическим интересам. А их интересы повсюду: в Югославии, в Саудовской Аравии, в Южной Америке, в Азии, теперь и в России и т. д. Прав Михаил Диченко, петербургский экономист, когда пишет: «Либерализм, который может продолжить существование, только пожирая все больше и больше ресурсов, всегда, облизываясь, смотрел на Россию. Конец 80-х и первая половина 90-х гг. – годы разрушения традиционной обрабатывающей промышленности, основной массы высокотехнологичных предприятий и превращения страны в сырьевой придаток развитых стран, что произошло с большинством колоний в XVIII–XIX вв. Мы специально эти методы и результаты более подробно рассматривали выше на ярком примере Индии. Принципиально ничего с тех пор не изменилось: в ответ на попытки проведения государственной политики поддержки своей промышленности, раздаются голоса о нарушении действия рыночных сил. Международный валютный фонд, как шаман у костра, не устает заклинать: «Финансовая стабилизация! Финансовая стабилизация!» Обожествление и насаждение радикального рынка и всех его сопутствующих структур и правил (давно не действующих, кстати, в самих развитых странах) – старейший метод экономического колониализма» (М. Диченко, 1999, с. 57).

Интересно, что в «Протоколах собраний сионских мудрецов» (для нас неважно, кем создан этот документ, а важно, что он талантлив по своему содержанию, и будучи созданным в конце XIX века или в первые годы ХХ века, оказался прогностичным и хорошо отражает позицию капиталократии) в «протоколе 4» указывается: «…..для того, чтобы свобода окончательно разложила и разорила. общества, надо промышленность поставить на спекулятивную почву: это послужит к тому, что отнятое промышленностью от земли не удержится в руках и перейдет к спекуляции, то есть в наши классы» (С. Нилус, 1999, с. 146). И далее: «Политическая свобода есть идея, а не факт. Эту идею надо уметь применять… Задача… облегчается, если противник заразится идеей свободы, так называемым либерализмом, и ради идеи поступится своей мощью (наше замечание: что и происходит с Россией – СССР в 90-х годах!). Тут-то и проявится торжество нашей теории: распущенные бразды правления тотчас же по закону бытия подхватываются и подбираются новой рукой…» (С. Нилус, 1999, с. 126). Какой рукой? Рукой капиталократии, т. е. рукой власти капитала.

Происходящая капиталорационализация России под видом «рыночных реформ» и под флагом либерализма характеризуется мощным наступлением на экономическую науку в вузах России. Изгоняется марксизм. Труды К. Маркса и Ф. Энгельса не перездаются. Подготавливаемые экономисты в вузах России не знают теории капитала по Марксу, не знают трудов Ленина по империализму. Усиленно внедряется в процесс обучения «экономикс». Этим самым создается поколение экономистов в России, которые специально программируются «колониально мыслить», а это и означает мыслить экономически либерально. В России стала формироваться либеральная феноменологическая экономическая наука, эпигонствующая по отношению к англоамериканской монетарной версии экономики. Так, мировая капиталократия пытается поставить интеллект российской экономической науки под свой контроль и влияние. Конечно, это только тенденция. Не все российские вузы сменили «вывески» кафедр политэкономии на «вывеску» кафедр экономических теорий, не все ученые мгновенно сменили «тогу» марксиста на тогу «либерала», но тенденция либерализации экономической науки России, как процесс ее колонизации, капиталократической мифологизации явно просматривается.

Либерализм в экономической науке для того и предназначен, чтобы заставить экономическую науку, как и социологию (потому, что в социологии – аналогичные процессы), обслуживать мировую капиталократию, служить ей верой и правдой.

В пространстве феноменологической экономической и социальной науки, к тому же, легче психологически жить. Потому что такая наука не революционна, она не ищет истины, а вполне удовлетворяется той «выгодой», которая перепадает от «пирога» финансовой капиталократии, например, от Фонда Сороса.

Капиталорационализация наука сопровождается своеобразной «рациональной мистификацией», «игрой в науки», которые рождаются потребностью капиталократии лишить общественные науки и науки о человеке их прогностического потенциала. Так же, как монетаризация человека превращает его в капиталоробота, точно так же монетаризация науки, превращает ее в товар, «рационально-роботизированный суррогат», в «капиталоденьги» с одновременным «занулением» смысла науки. Отсутствие смысла, содержания, научного поиска истины камуфлируется «псевдонаучной формой». Возникает своеобразный «модерн в науке», сканирующий «модерн в искусстве», о котором мы писали выше. Такая «наука об обществе и человеке» превращается в «великий нуль» Лорена Айзли, т. е. в «форму», прячущую «пустоту» такого научного дискурса.

Иллюстрацией изложенного положения служит работа «Интеллектуальные мошенники» знаменитых ученых-естествоиспытателей с мировым именем Алана Сокала и Жана Бринктома (мы опираемся на работу Давкинса Р. «Разоблаченный постмодернизм», переданный нам в форме компьютерной распечатки В. Я. Ельмеевым, см.: Dawkins R. Postmodernism disrobed // Nature. Vol. 399. July 1998, pp. 141–143. Рецензия на книгу: Sokal A., BricmontL. Intellectual impostures/ 1998; в дальнейшим мы используем цитирование из этой работы).

А. Сокол и Ж. Бринктом показывают пустоту социальных текстов таких модных французских «интеллектуалов» как психоаналитик Феликс Гваттари, Жан Лакан, Делез и др. Приведем в качестве примера «шедевр» Ф. Гваттари: «…мы можем ясно видеть, что не существует двухзначного (bi-univocal) соответствия между линейными связями означающего (linear signifyiting links), или архи-письмом (archi-writing), зависящего всецело от автора, и мультиреференциональным, многомерным, механическим катализатором. Симметрия шкалы, трансверсальность, патетический, недискурсивный характер их экспансии – все эти размерности уводят нас от логики исключительного среднего (exluded middle) и укрепляют нас в решении отказаться от онтологической бинарности (ontological binarism), которую мы ранее критиковали». А. Сокал и Ж. Брикмонт назвали такой дискурс Гваттари как «самую блестящую, какую мы когда либо встречали, помесь научного, псевдонаучного и философского жаргона». Такой же псевдонаучный язык демонстрировал и соратник Гваттари Жиль Делез.

Петер Медавар дал следующую характеристику подобного типа французскому стилю интеллектуализма (для которого, по нашей оценке, характерен нарциссизм «пустоты»): «Стиль стал предметом первостепенного значения, и что за стиль! По-моему, он характеризуется высокомерным гарцеванием, исполнен самозначимости, конечно же, он возвышен, но в балетной манере, выполнив ряд выученных па, он застывает как бы в ожидании взрыва аплодисментов. Он оказал плачевное влияние на качество современной мысли…». Мы только добавим к этой блестящей оценке П. Медавара. Во-первых, эта оценка подходит ко всей капиталократической науке. Во-вторых, она действительно «высокомерно гарцует», находясь в упоении нарциссизма, самолюбования, не замечая «наездника», ее «погоняющего», – капиталократию и, в первую очередь, мировую финансовую капиталократию, не жалеющую денег для процветания такой науки.

Отметим, что «Делез и Гваттари писали сами и принимали участие в написании книг, описанных присно известным Мишелем Фуко как «величайшие из великих. Возможно, когда-нибудь наш век будет носить имя Делеза» (Р. Давкинс, 1998). Итак, капиталократическая наука формирует поклонение «великим нулям», выполняется «заказ» капиталократии на разрушение науки об обществе изнутри. Либеральная наука, также как и либеральное искусство, стремится к чистой форме, отчуждаясь от содержания. Этот процесс подобен процессу эмансипации Капитала-Бога, стремящегося к «чистоте» и быстроте действия Капитала-Мегамашины, освобождающейся от источника своего происхождения – труда.

Другой интеллектуальный плут Лакан прибегает к математической абракадабре. Вот отрывок из его рассуждений: «Итак, вычисляя это значения в соответствии с используемым здесь алгебраическими методами, получаем, в частности:

Р. Давкинс пишет: «Не надо быть математиком, чтобы понять, что это смешно. Это в духе Алдеуса Хаксли (Aldous Nuxly), который в своем доказательстве Бога делил нуль на число и получал бесконечность. В дальнейшем рассуждении, совершенно в том же самом типичном для него духе, Лакан приходит к заключению о том, что эрекция органа «…тождественна значению V-1, полученному вышеуказанным методом, т. е. наслаждению, которое он восстанавливает как коэффициент своего утверждения к функции утраты значимого (signifier) (-1)».

Р. Давкинс обращает внимание на то, что это не наука, а интеллектуальное «игро-играние». Компьютерно-монетарная Капитал-Мегамашина с «электронными деньгами» создает виртуальный капитализм, который превращает свою науку тоже в виртуальный модерн, в котором «игра» и «интеллектуальное плутовство» становятся выражениями той человеческой катастрофы, которую такой «капитализм» порождает.

«Но разве сами постмодернисты не заявляют о себе, что они всего лишь «играют в игры»? Разве вся их философия не сводится к одному пункту о том, что все зыбко, что нет абсолютной истины, что все написанное имеет тот же статус, что и любое другое, что ни одной точке зрения нельзя отдать предпочтения?» (Р. Давкинс, 1998). Итак, капиталократическая наука «победно шествует», она уничтожает социологию, антропологию, другие общественные науки изнутри, «выедая» у них позитивное содержание.

Закончим данный анализ «модерна или постмодерна в науке» следующими словами Р. Давкинса (Richard Dawkins is at Oxford University Museum of Natural History, Parks Road, Oxford OXI 3PW, UK):

«Я обращался к этой программе, и она выдала мне статью David LL. Werther and Rudolf du Garbandier (Кембриджский университет, английское отделение) (это символично, так как именно Кембридж счел возможным присудить почетную степень Жаку Деррида) из 6.000 слов под названием «Капиталистическая теория и субтекстуальная парадигма контекста». Вот типичный «отрезок» из этой работы, впечатляющий своей ученостью: «При анализе капиталистической системы встаешь перед выбором: либо отказаться от неотекстового материализма, либо придти к выводу о том, что общество обладает объективным значением (ценностью). Если верен диалектический деситуациализм, то мы должны выбирать между дискурсом Хабермаса и субтекстуальной парадигмой контекста. Можно было бы сказать, что субъект контекстуализируется в текстуальный национализм, который включает истину как реальность. В некотором смысле, предпосылкой субтекстуальной парадигмы контекста является то, что реальность создается из коллективного бессознательного».

Обращайтесь к «Генератору Постмодернизма». Он, в буквальном смысле слова, неистощимый источник хаотически порождаемых, синтаксически верных бессмыслиц, ценных по сравнению с реальными вещами лишь тем, что их смешно читать» (Р. Давкинс, 1998).

Еще в 30-х годах на лекциях в Ленинградском университете бытовал известный пример синтаксически верной бессмыслицы: «Глокая коздра болдланула бокра и курдячит бокренка». Правда, здесь есть определенный смысл: «коздра» – похоже, хищник, слова «болдланула» ассоциируется со слово «боданула», «бокренок» по нормам построения слов в русском языке – очевидно «ребенок бокра», «курдячит» может означать «терзает». Назовем такое «псевдоонаучивание» текстов «принципом коздры». «Принцип коздры» очень характер для «модернизма науки». Он, в нашей оценке, фактически выполняет роль механизма социальной вирусологии в науке, разрушающей ее позитивный, прогностический потенциал.

Капиталократии нужна «наука», обожествляющая устройство мира на принципах капиталократии и уводящая «мир науки» в «мир игры», в «мир плюрализма, полипарадигмальности», в котором вопрос о научной истине становится вопросом «моды» или «вкуса».

Капиталорационализация науки переходит в капиталорационализацию всего общественного интеллекта в странах Мира с одновременной его капиталистической стратификацией. А поскольку, образование – главный механизм воспроизводства общественного интеллекта, то этот процесс капиталистической рационализации и стратификации становится ведущим в образовании на страновом и глобальном измерениях. Собственно говоря, монетарная глобализация, реализуемая мировой финансовой капиталократией, включает в себя момент интеллектуальной и образовательной стратификации общественного интеллекта, с тем, чтобы в странах «не-Европы», т. е. в странах «не-золотых миллиардов», формировались системы совокупного интеллекта колониального типа, «жующие» те знания, которые необходимы, чтобы не появлялось сопротивление Новому Мировому Порядку.

«Капитал-Бог» и осуществляемая капиталорационализация изначально стремились подчинить себе общественный интеллект, знания человека, его духовность и культуру, перерабатывая их по образу и подобию своему.

Примером капиталорационализации образования на страновом уровне в капиталистической стране может служить система образования Франции, социологический анализ которой выполнили К. Борло и Р. Эстабль (в своей монографии «La escuela capitalista», впервые опубликованный в 1971 году и затем выдержавшей около 20-и изданий). Мы опираемся на анализ результатов социологического исследования К.Борло и Р. Эстабля, осуществленного отечественным социологом и общественным деятелем Сергеем Кара-Мурзой в работе «Новая школа: фабрикация «низколобых» («Наш современник», 1995, № 7, с. 131–139). С. Кара-Мурза, как и К. Борло и Р. Эстабль, показывают, что буржуазная школа создает внутри себя два «коридора обучения» – один для элиты, то бишь, капиталократии, или обслуживающей ее элиты, другой – «для» фабрикации субъектов», которые должны были заполнить как обезличенная рабочая сила фабрики и конторы» (с. 132). Масса учеников, как отмечает С. Кара-Мурза, разделялась на «контролируемые части» – контролируемые навязываемым «укладом школы, системой оценок и премий, поощряемой конкуренцией». «Школа «фабрикующих субъектов» не давала человеку стройной системы знания – освобождающего и возвышающего» (с. 132). К. Борло и Р. Эстабль провели статистический анализ количественных данных и он оказался настолько разоблачительным для капиталистической системы образования, что имел в общественном сознании французов эффект «разорвавшейся бомбы». Согласно переписи 1968 года 86,6 % французов в возрасте 15 лет и старше имели максимум справку о начальном образовании, 47,6 % не имели никакого свидетельства об образовании, только 6 % – уровень средней школы и выше. Среди молодежи положение оказалось чуть-чуть лучше: лишь 66,64 % имели уровень начальной школы и ниже.

Капиталократия в системе капиталистической школы запускает механизмы социального разделения детей. Первый механизм-выстраивание барьеров поступления по возрасту. Дети низших классов специально тормозятся в своем развитии в школе. 63 % детей рабочих и 73 % детей сельскохозяйственных рабочих (против 24 % детей из «хороших семей) на год или больше отстают от «нормального возраста» для перехода в школу второй ступени.

«Это усугубляется еще и тем, что среди детей рабочих лишь треть успевает на «отлично» и «хорошо», против 62 % детей буржуа. Казалось бы, что в детстве разница в один-два года, потом наверстает. В СССР огромная масса людей прошла через вечерние школы и рабфаки, составила важную часть лучших кадров.