 |
|
Популярные авторы:: БСЭ :: Азимов Айзек :: Желязны Роджер :: Борхес Хорхе Луис :: Говард Роберт Ирвин :: Пушкин Александр Сергеевич :: Сименон Жорж :: Аддамс Петтер :: Чехов Антон Павлович :: Станюкович Константин Михайлович Популярные книги:: Справочник по реестру Windows XP :: Бурый волк :: Идет розыск [Полный вариант] :: Неврология и нейрохирургия :: 1-е МАРТА 1917 года :: Поющая девушка :: Опыт предпринимателя :: Симфония любви :: Чинк :: Смесь бульдога с носорогом |
Имена любви (сборник)ModernLib.Net / Поэзия / Алексей Цветков / Имена любви (сборник) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Алексей Петрович Цветков Имена любви «два зеркала она дала ему…» два зеркала она дала ему одно взаправду и еще ночное где отраженье спрятано в дыру невидимое зеркало ручное две лопасти а вместе вся стена с той стороны заключена причина она сама пока была всегда как в зеркале простом неразличима смотри стекло просверлено насквозь нить времени проложена подкожно там предстоит все что давно сбылось а то что было раньше невозможно она ему два зеркала дала в одном лицо для памяти хранится жизнь без нее короткая длина где днем ночное зеркало граница не вспоминай зачем она вообще саднит стекло но если глянуть слева взорвется ночь и в треснувшем зрачке сощелкнутся две половинки света «потом он взял и изобрел бобра…» потом он взял и изобрел бобра реальный бобр в натуре будто вылит хотя сошла со стапелей с утра ондатра но она ольхи не пилит отсюда ясно для чего ольха она молчит и никому не жалко но бобр как брат он тоже не доха да и ондатра никому не шапка потом вздохнул и сочинил блоху поскольку глины замесил немного с бобром все ясно но блоху-то ху а вот поди живет и хвалит бога или допустим под землей темно все норы порознь и ужасно душно там многие вообще едят дерьмо и лысые совсем но жить-то нужно когда бы вправду добрый доктор бог пожать его целительную руку творец бобров и повелитель блох но бога нет и мы враги друг другу вот хоть микроб он с детства глух и нем но он ко мне относится как к блюду а я добрей я никого не ем из малых сих и никогда не буду «помнишь они нас учили на человека…» помнишь они нас учили на человека все по мозгам резьба но судьба несла вот ты и стала точно не чем хотела северных встреч невеста и невесна страшный на мачте сучил холода и годы в трюме с трезубцем морочил вьюшку котла так постепенно ты умерла и кто ты после всего то есть где ты или когда знать не зазорно но вскользь как ножом сказали диву далась бы в памяти у меня там на подушке проснется лицо с глазами не говори так тихо ведь ты умерла тяжесть твоя в ладони жизнь все та же только дыханье ветер сносит в пески все не весна никому не невеста даже разве разлука могила постой не спи если один напоследок вопрос из списка невмоготу во рту и мозг на замке настежь объятья только не стой так близко ты неживая а я лебеда на земле как научили любить верней не умели ангелы в этом огне как одна семья страшно догнать потопчусь провожу у двери мертвую в мертвый простор береги себя «на секунду в мозгу светло…» на секунду в мозгу светло пропасть в прошлое как в стекло если вслед самому себе оказаться внизу в стекле далеки они в белом блеске бороздящие бред челны помнишь прошлое будто вместе пеленали его в чехлы раньше звук издавали вещи их зрачки пламенели резче степь стекала в изгиб стальной где холмы по краям тюлени в заповедных глазах темнели расставанья твои со мной с крутизны ледяного верха слишком лишних шеренга лет оттого так надвое время а другой половины нет в горький срок на краю парома в шлеме с гребнем горит аврора протянув острие копья можно снова и никогда «в феврале в белом боинге из фьюмичино…» в феврале в белом боинге из фьюмичино стонал желудок а мысли свистели мимо торжествовала материя как учило учение основоположников рима то есть третьего рима три медведя в роще в телекамеру а в пасти сестра их лыбедь нам-то девки разносили харчи попроще очень хотелось но блин не давали выпить терпи овидий как суп изгнания редок родина-смородина но внутри дрожало в подлокотнике диво-радио для деток про попугая tutto verde e l’occhio giallo подпел им про попугая сиплым карузо рылся в плохой но запрещенной гб книге думал про себя что он это я как грустно а кто был на самом деле теперь go figure бывший я в воздухе где пели дети нато вспомнил еще про крокодила в нильской пойме il disait adieu a ses petits enfants но я-то никаких детей за собой точно не помню если и грешен вслепую в варшавском блоке история прощает я возможно гений автор да все вы помните писал о боге и что жизнь состоит из сплошных совпадений лети alitalia из никогда в завтра аэропорт выстроен и стерильно вымыт навстречу сразу огромный негр с гребнем в афро здравствуй oh brave new world that has such people in it забыть родину обезьянник даже тещу прочь от этих совпадений в звездном пожаре самолет не садится все трещит сквозь толщу времени на соплях на единственной жабре «сыграть в ящик и восстать из гроба ледоколом…» сыграть в ящик и восстать из гроба ледоколом корпоративным налогом у кого перебои с кармой а лучше всего алгебраической операцией как правильно что добродетель достойна нет если по совести блистательно обречена остаться правилом в прописях платона первый эскиз космоса был сер и рыхл все так сбивчиво дышали в зеркало мир обретает смысл когда прибывает мертвых коснись ее золотого бедра и высоковольтно пронзит 4x = 2 cos t – cos (2t) 4y = 2 sin t – sin (2t) когда ты смерклась в окне троллейбуса я понял что мне это насмерть и бесполезно с тех пор миновало все что могло но теперь zn+1 = zn2 + с как я люблю тебя джулия «потечет чуть попятишься свойство зимы и поземки…» потечет чуть попятишься свойство зимы и поземки вроде миру по святцам черед а не вечно война ночью жадный шиповник гурьбой из оврага в поселки обитать в синеве раз уж не было нас ни хрена не резон просыпаться чтоб явью кошмары шныряли криво в центре управа там страха центнер на цепи вот бы жили поди изловчись внутривенно с шипами и не жили так больно какие там в жопу цветы ловко всех извело кроме многих мышей для проформы это кто золотой из зенита набычило глаз одобрять пустыри городов там шиповник проворный быть намерен и вширь распустился расти вместо нас звезды бережным брайлем но способа нет для курсива руки к горлу плашмя чтобы гнев так не бил из глубин поселиться где названо может быть тоже россия но другая совсем я свою никогда не любил соберемся кричать из больших ареалов широтных лучше прежде родиться чем в ящике марш на покой как бы всем оказалась планета счастливых животных лишь бы существовать если можно пожить на такой век нам необитаемо в каждой похожей россии очутиться нигде от зловещих попыток луны но не в этой где тернии пышно а небо вполсилы там нас не было не было нас это были не мы «на стене с утра картинка криво…» на стене с утра картинка криво в комнате от табака угарно ночь в крыму или вдали от крыма с надписью швейцария локарно мало что подсказывает память странника бывалому ботинку мне не мудрено ее поправить но не память а саму картинку там вода светла под зорким небом пестрый город на горе как улей но поскольку я в локарно не был я в локарно почитай что умер кто мне тело выточил токарно наделил ногами выйти в люди раз живу но нет меня в локарно как же быть что там меня не будет мне и здесь по совести не тесно но пока умру стяжая славу оторопь берет смотреть на место где меня не существует сразу привыкай к последнему убытку созерцать на памятник не тратясь смерть как набок сползшую открытку жизнь sub speciae aeternitatis «автопортрет в пейзаже роща с лугом…» автопортрет в пейзаже роща с лугом где даже водки славно если с другом река весло журчанье за бортом пространство зрением но время слухом всегда наступит музыка потом волна в орнаменте слепящих пятен наощупь след в зеленую толпу несильный звук но и во сне понятен от длинных лет примотанных к колку почти ожог сквозь память эти пятна пленительны улитки и ужи как жаль что ты умрешь но вероятна весна раз мы живые ей нужны так подлинна и любит без подлога на скате к сердцу прежнему полога в разрыв зари рубиновый атлас и если времени нужна подмога пускай исходит музыка от нас здесь зрению она стократ острее покуда спишь но наяву струна или спираль где мы круги на срезе земного позвоночного ствола «как же их столько в своих городах коротких…» как же их столько в своих городах коротких вот и везде настигает один из дней тускло сквозь сетку набор буратин в коробках лунные лица в тени тем глаза видней в топку сценарий сна о крылатых предках солнце дерзит извне но по венам ночь сотами над мостовой нелюбимы в клетках стыдно до стона что некому всем помочь рты нараспашку да воздух преграда вздоху искры на карте каракас и кострома ноль кислорода где дверь коридора в зону исчезновенья на райские острова встарь если в спальни смертных сходили боги путь перекрыт даже богу темно от боли день наступает со стороны луны всех не спасти никого не спасти увы лезвием вены над лункой но не рискую прямо в зрачки ни тебе ни тому кто вслед вместе съедим песок и допьем морскую черную эту насквозь как эребу свет кто продержал живьем в терпеливой доле чтобы ни звезд падучих ни вешних гроз значит не ордер в обещанном вечном доме где у хозяина горниц на каждый спрос вот и которую звал с непокорной челкой кукла склонилась к лунке над этой черной боги неправда и смертному не друзья хочешь люби любого спасти нельзя «когда в густом саду когда в тенистом…» когда в густом саду когда в тенистом я вызывал тебя условным свистом сойти к реке где нам луна светла когда к утру мы первых птиц кормили я ни на миг не сомневался в мире что он таков как есть что он всегда как мы играли там в эдеме дети нам верилось существовать на свете он состоял из лета и весны какие липы нам цвели ночами и каждый знал что завтра нет печали наступит день где мы опять верны теперь река за плесом половины уходит в рукава и горловины слепые липы угнаны в пургу мир выстоял но уцелел не очень дороже прежнего но так непрочен он весь река а мы на берегу там на холме все светит в сад веранда я посвищу тебе моя миранда до первых зорь пройдем в последний раз где тени прежних птиц над нами грустно и на глазах прокладывает русло прекрасный новый мир уже без нас «когда пора мастерить кофе или яйца…» когда пора мастерить кофе или яйца всмятку а в ванной пульсирует дробь из крана в дверь вопросительно постучат сгибом пальца чуткой костью хотя звонок дециметр вправо назад в постель изловчиться что только встанешь с кем еще натощак когда во рту ни слова с тыльной стороны сна день распростерт как залежь небольшой тишины но черт стучатся снова рассчитайся попарно вот который в душе тупо тычет в ухо щетку щурится слепо может туда и спишь а просыпаться лучше строго обратным курсом по абсциссе влево вокруг океаны сна тут только каюта суша мерещилась дань глупому поверью с какой стати идти и открывать кому-то там кроме страшных рыб нет никого за дверью мешает муляж окна дырки в снежной вате чья ты кукла забытая на зимней даче допустим и правда стучат войдут и нате все рассядутся и что с ними делать дальше трудно что ли склеить остовом рыбьи кости вот их обтянули кожей налили кровью а те решили что существуют и в гости не стучите вас никого нет не открою БОРТОВОЙ ЖУРНАЛ I подобно пифагорову бедру в парилке где попутала харизма стальные слитки выпали в бреду из бережно живого организма тот кто летит пока пунктирно цел но в паузах сквозит как древний гений лицо его луны светло как мел сталь вниз влечет но вверх вздымает гелий скрипи нейлоновое полотно гроза и небо в голове громадно ни взгляда вниз там на земле пятно там кровь аэронавта II сегодня вахтенный инспектор звезд вершитель абсолютного полета а чуть вчера не менее чем хвост бригадой теребили из болота пусть пряжками определят ремни дыру меридианам где съезжаться едва верньер такому поверни и горизонт шипя пошел снижаться чу кычет в ночь снаряд из полотна где вон какие ястребы ристали кисть из запястья брызжет холодна из гелия и стали III весь горний ум космический полип любитель тайн в слоях фольги и ваты шумел как миленький когда погиб но в радиусе кляксы маловаты вот если мозгу голова вредна или бокам топленая лежанка другие не настанут времена но прежние здесь уважать не жалко брать крайнюю и в мертвую петлю кем в устье ног ей приспособлен листик здесь отвинтить gluteus на лету лови античный мистик IV весь компас вверх а в сторону нигде пусть небо врозь на четверть радиана там дева тверди в кварцевой воде двуного спит откинув одеяла краса небес всей радости жена мир дар тебе в нейлоновой авоське он выстрелен как жернов из жерла прав хайдеггер в парилке на помосте уже дрожат форсунки на борту они умрут но не погаснет разум гвоздями истекая в темноту и благородным газом V раз в животе у прежних дев поет всех поколений точная рассада все вспоминай пиши пока пилот как с гравия нас вечно вверх бросало жизнь сведена к последнему звену здесь на излете сталь а плоть прекрасна и в горле речь и эта кровь внизу твоя что человеку не напрасна он лепетал из плена до сих пор вбивай урок в пустую память чью-то свети слепому огненный прибор плыви ночное чудо «когда философ кант родился резвым крошкой…» когда философ кант родился резвым крошкой он умер в свой черед но вот светясь из тьмы старинной поводя нейзильберовой ложкой он ест немецкий суп и снова весь как мы защитник против тех кто поступает грубо которому подлог и кража не в чести он говорит не лги не сотвори прелюбо кто станет спорить с ним как нам себя вести нас плохо держит жизнь нам старость не в науку но если честен кто сомненья проглотив такому сквозь века протягивает руку категорический как рубль императив вот только скоро смерть а жизнь полна вопросов в ней вор и хулиган открыто верх берет хотя бы ты и дух ответь ему философ как надо поступить чтоб шла мораль вперед слагая свой трактат ты думал о герое герои мы не все а совесть только тень он умер и молчит ему несут второе все ложкой шевелит и светится как день но верится что вдруг есть компас или карта взять азимут с утра и по стопам твоим пройти в хрустальный мир иммануила канта где мы честны и зря прелюбо не творим пробраться по черте магнитного прибора где солнце совести всегда горит слепя там с подлинным верна вся правда и природа а жизнь простая вещь к себе и от себя ДИАЛОГ ХРИСТА И ГРЕШНОЙ ДУШИ mementote peccatores… ХРИСТОС что душа человека стоишь у врат рая знать тебя тело отправило умирая сладок плод праведной жизни в канун кончины только злодею для восторга нет причины век твой никак не тайна все учтено в смете рассказывай душа как ты жила на свете точно ли ты из тех кому спасенья ищем жарко ли молилась подавала ли нищим почитала ли родных храмы и престолы достойно ли блюла заповеди христовы вижу чело твое омрачается гневом отринь хоть в судный час гордыню перед небом милостив отец мой к падшим кто смирен духом обратись внутрь очами пронзи сердце слухом ответь господу твоему зачем грешила ДУША поступала и жила как сама решила если твой закон зуб за зуб око за око значит зря старались ренессанс и барокко как могла пересекла вброд юдоль икоты спросить напоследок господи или кто ты ты ли это просил милости а не жертвы так не суди меня по скрижалям из жести этот рай могу принять в дар но не в награду или кричи приказ ангельскому отряду низвергнуть меня вместе со свиньями в бездну пропиши тьму кромешную где я исчезну поскольку не верю в реальность нашей встречи все равно я не сущность а фигура речи скулить peccavi domine и все такое предоставь прислуге меня оставь в покое ХРИСТОС кто ты душа чтобы роптать отца ругая он автор всего добра а ты персть нагая смертным за их вину отнимут глаз и руку а отец сына послал на крестную муку за все чужие вины что будут и были за жизни какие вам не дороже пыли все мирозданье с тех пор в струпьях этой крови и не бог вам а вы выбираете роли кто погряз в гордыне и прощенье отринул тот меня на кресте в палестине покинул правда из мира пропадает понемногу теперь здесь не зуб за зуб а за ноготь ногу достойно ли грешить и искать вины выше оглянитесь вокруг не бог вам враг но вы же кайся душа пока тело не труп под крышкой ДУША да читала у этих со львом или книжкой что был де распят и воскрес на третьи сутки только зачем ты теперь из жертвы да в судьи подписывать ордер стигматными руками быть без греха чтобы в грешников бросать камни если бог то мог прощать без креста задаром не под силу быть врачом будь хоть санитаром и если эти книжки так необходимы ты сказал там не судите да не судимы нынче в конце дней на их стремительном склоне я позволю себе поймать тебя на слове пусть в аду на кресте с двумя другими вместе прибьют меня во искупленье божьей мести навеки с надписью чтобы буквы видны суд отменяется ни на ком нет вины «на барабане и трубе…» на барабане и трубе игрок в огромном матче как сталь светла река в руке горите горы ярче там дым мембранами звеня откуда жди подмоги как тверже жить и ты земля вся колесом под ноги дорогой рожь пусть компас вспять слить горний гром в коробку с восьмой строки работа спать колени к подбородку кто волк от штормовых широт раз во весь рот замазка река ужасная в живот из жарких жерл дамаска умри в сиреневой красе потом коты и кони я тот кто человек как все но извлечен из кожи рожусь наружу из метро чтоб детство не дремало для вас еще почти никто но для себя немало уж если жить а вам пора прямее нерв и вена в женеве спрятаны права орла и человека прочь из-под кожи наготу мир где вещам невмоготу людей коротких трата ты зажигающий огни пока в горах гремят они орла над временем храни и рыбака и брата «стрекозам сезон то ли ягодный сбор…» стрекозам сезон то ли ягодный сбор пространство под крыльями крепче в долины вода снаряжается с гор с востока кочевьями вечер лениво петляя узорами тьмы подумать что птицы но вдруг это мы внизу невещественный шелест телег перуном точней чем вотаном там вящий на конском кадавре олег лев лосев с большим чемоданом мы вдоволь удоды пора брат пора туда где от бронзы дубеет пола покуда в воздушном потоке вздремну поджав неудобную ногу возьми аполлон из колчана стрелу и в глаз перелетному богу мне голос восторга и очи совы где смерклось а в сумерки все мы свои вот облачный с черных обочин табун где небо горами обуто аж кажется если в ком жизнь наобум ты все же гандлевский кому-то за временем вовремя быстрый поспел кто страсть комсомолки в парадной воспел к бессмертию каждый стремится кощей яйцо снесено на вершине но много кручин и потертых вещей а смерть подобает мужчине надежда что просто запомнит вода кто птицей над ней пролетал иногда «вся жара только жанр выбирать устала…» вся жара только жанр выбирать устала даже после принятых трех на грудь потому что нет в голове сустава мне ума в эту сторону не нагнуть сколько раз по затылку ни хрясь сиреной словно ходики годики врозь глаза раз откроется дверца там аз смиренный рот навыворот разума ни аза смысл сложения слов оттого что вычет честно пение жил обнажит пила чисто еж в ежевике жужжит и кычет весь еловый собой по бокам пихта петушком с обложки кукушкой в шторы оттяни отвес на шестьсот шагов все колесики всклень по четвертой что ли чтоб не выпал маятник из штанов «зима струилась вязко как сметана…» зима струилась вязко как сметана где кое-что на гулком этаже я сторожил а ты была светлана или марина может быть уже в очакове где ты жила положим прорабу или отчиму женой я всю судьбу приоткрывал прохожим мою с твоей наташа боже мой в ладонях небо стыло и немело без выдоха наружу но внутри вход в гастроном там слово рубль имело старинный смысл и означало три когда я кербер первому аверну курировал свой вверенный объект в очакове неверную царевну ласкал прораб и требовал обед повелевал а я пока разлука на улице из солнца и стекла твой иероглиф выдыхал без звука мари тама ната но вся светла в бреду сображникам по равнодушью где радость без тринадцати цена изображая как на шелке тушью любви пленительные имена я не солгу как в те снега когда-то сквозь всю необъяснимую страну ты повела меня на цвет граната на вкус его и с чем подать к столу но скоро старость обесточит память обратный мост не выстроить из строк дай разлюбить тебя так проще падать нам с дерева когда настанет срок «шелк этих яблонь нашествие этих вишен…» шелк этих яблонь нашествие этих вишен как мы живем на миру как шумно дышим северный свет серебрист тиражами в луже даже не мы никакие но жадно вчуже дрожью наморщено сердце в молочной коже по двое по одному но и реже тоже каждый наплачется всласть если нежно ранен между разлукой и невозможным раем редко жалели раньше какие стали бога бы всем да нельзя остаемся сами НЕМО В МОРЕ четвертая тьма вертикальна откуда ни плюнь в том тензоре где сопрягаются имя и место он бороду бреет и в зеркале брезжит как лунь а что за животное лунь почему неизвестно он медленно шлем от скафандра со шкафа берет последняя поросль вся в пламени эльма на скальпе и быстро куда-нибудь вглубь и вперед бочком в батискафе кто твердо в борьбе искуситель безбрежных наук такому не дрогнет космический ракопаук ни червь жукожабрый в неведомых сущий глубинах он мужество держит в надежде и лица любимых уклончиво машет и мало для смерти вреда четвертая тьма постепенно как гриб из ведра молчит из глазниц чем подругу на гребнях качала нам выбора нет что вселенная только война вот дверь отворилась и кто же смотрите вошла он снова за шлем и стремительно меч из колчана как мокро в природе а впрочем вода неправа ты честный родитель и вправе надеяться лучше чем дальше в колумбы тем пристальней тень от горба над кем треугольней лицо в набегающей туче там гроб лукоморский куда ты стояла стройна хвостатых менад в синеве исступленные танцы полсупа в тарелке и тьма пузырями со дна четвертая если не кто-то в уме обсчитался живей же душа подобрав жестяные штаны ночной батискаф шелестит цепенея от рыбы вот мелкие трелью по нашей обшивке шаги так стыдно бояться но древние двери открыты исчадие алчет все туже сжимает круги как немо в гортани под писк комариной пурги хвалы или сплетен он гибнет и вот уже съеден «вдвоем в пути по редколесью…» вдвоем в пути по редколесью он мне рассказывал сперва что спел вселенную как песню но не записывал слова не заменить где вышло хуже но в целом стоила труда и я подумал почему же не слышно музыки тогда потом до горизонта лугом когда в росе растаял лес уже не то чтобы друг с другом который медленно исчез я шел один и понял скоро что лучше спеть ее с конца где слабо с музыкой а слово не выговаривается она уже почти молчала в чугунном черепе небес я ре попробовал сначала три четверти и фа диез хоть с речью чудилась неравной война и дикция бедна слова пропитаны неправдой вначале музыка была как время выпрямить немое срастив беззвучные места здесь лучше дерево в миноре в хвое звенящая звезда в земле что под тобой хромала отчизна хлеба и вина слова посланники обмана нам только музыка верна чей голос вечен и простужен пусть дремлют дерево и медь нам тот кто был уже не нужен его никто не должен петь «чумели яблочные полустанки…» чумели яблочные полустанки империя изнемогала в грязь под насыпями ссыльные весталки окучивали гравий матерясь мельчали козы в паузах поездки платаны гневно реяли в огне трибун спросил силен ли я по-гетски и я признался что уже вполне когда настанет страх и время острым созвездиям пересмотреть года мне подадут к порогу mare nostrum о ??????? черна твоя вода скупа на север смерть второго сорта куда белеют призраки берез пусть горькое оно до горизонта но за него недорог перевоз здесь смерть как жизнь и сон об этих сестрах прочь прошлое как в обморок проем всей памяти что юлию на рострах на все четыре ставили втроем давайте издали прощаться летом сдавать в казну пожитки в узелке чем проще жизнь тем вся она об этом элегия на гетском языке еще вина и выпьем за отвагу обычай учрежденный для мужчин вброд через ахеронт на стикс в атаку но есть любовь я лишь любви учил дороже жреческих жезлов и грамот пора домой живым земля тесна всей мудрости здесь amo amas amat люби легко так я любил всегда «чудо грифельная черта…» чудо грифельная черта получилась ловчей чем та производной по ртутным дырам где квадригой греметь гнедым чтобы черное небо дыбом изрыгало фрактальный дым чуть предобморочней чем ты на другом берегу черты угадал за нее ступая где увечная ночь без дня если в оба теперь слепая то вначале кривой была грянь рубин до крови в короне сквозь руины ноздрей и глаз лучше с детства жить покороче чтоб хватило на каждый раз гром по брустверам и куртинам кони по небу без узды все осколки на склад пунктиром муравьиный эскорт в кусты здесь отчизна и чувства прочь бесконечное небо ночь провода где светила висли хмырь с фонариком в проходной как вас нет напоследок мысли я вам верил всем до одной ДИАЛОГ СУДЬБЫ И ЛЮБВИ СУДЬБА смотри куда он след себе проел извилистей чем древоточец древний как в микросхеме серебро на кремний но электроды впаяны в пробел пока не выцвел весен быстрый ситец и осеням дыханье не свело он слепо верил в истинность всего чему участник был и очевидец где строил дом и дерево сажал о чем загробно меж родными споры и сына бесполезного рожал т. е. не он но мертвые бесполы все решено и ничему не стать другим на свете вопреки старанью не развернуть тетраэдр пятой гранью а дважды два не разумножить вспять как мухи набело в замерзшем воске на чипах отпечалены миры без выбора и червь на терменвоксе уже завел шопена в mp3 ЛЮБОВЬ взгляни сестра как незаметный клин твою скалу раскалывает в ливень он существует потому что был где кровь распластана лучами линий сложив живые участи в мешок и в полночь прочь украдкой конокрада ты совершила правды на вершок но без любви нам правда не награда с той стороны откуда солнце гость остался дом потомку на поруки венчанный ясенем и грудь подруги вдруг опалит когда наполнит горсть пусть к старости песок струится строже и серебро по кремнию длинней он слово дал и возвратится к ней не тронь его он мой и мертвый тоже свирелью ясеневой в три ствола шепчи шопен мазурку или скерцо все сбудется и правда не твоя умолкнет мозг но не затмится сердце СУДЬБА сестра не жертвуй зрение бельму ты вслед теленку а за мной все стадо все станет в точности как я велю или вернее выразиться стало сам воду выдумал и сам плыви но не пеняй что финиш очевиден печален брассом след его в пыли кто серебра и правды очернитель я счет веду из неподвластных мест где все исчезло ЛЮБОВЬ amat ergo est «не проси у природы примера…» не проси у природы примера в приоткрытом проломе окна две загадки однажды имела не разгадана только одна все мерцает как дождь или жемчуг на траве и в развилке ольхи косарей расспроси или женщин ничего не припомнят они покружи где прощается ветер крен к оврагу и лес в разворот разлюбившие больше не верят но не с ними теперь разговор с высоты все сбылось как хотело тишина поднимает полки наша смерть это женское дело лучше нас понимают они птичье беличье дробью по крыше сердцу вырыта в дерне нора тормоши мое время потише не стучи костяная нога «командир метрономов и внутренний токарь тоски…» командир метрономов и внутренний токарь тоски чью марусю москва полмаршрута в метро пробирала голова в галантир если правильно трогал мозги поцеловано в лоб но сперва опали волоски за работу перо а петро принимай панибрата сизым ястребом оземь и в прорезь ворот норови крут в фарфоре арфист поэтапно к природе бобрея круглый гроб сладострастно стояли у нас ноябри горб-то выпрямлен блин но в уста не протиснуть апреля ветерком бороденки брезгливо заплещет хоругвь мощен пращура хрящ но поэты на ощупь тщедушней им пора не сезон жалко бродского нету вокруг чтоб спросить с тебя кушнер или кто-нибудь викинг хоробрый по-доброму я подосиновик в цинке где панцирно мне и кольчужно прямо райская прорезь но взору внутри ни хрена так сияет жемчужно «а если я пел тирану как пленный дрозд…» а если я пел тирану как пленный дрозд в тропическом сне где придворные фрукты зрели пускай мне покажут землю где выбор прост я пожил и в курсе какие возможны звери даритель огня и вращатель тугих турбин столь многое спас потому что многих убил в долгу так давай теперь истребит тетради не скажет неаполь ни мантуя где легли над нами лимонные корки или плевки в голодную глину мы и наши тираны я верил что город вечен а он мираж но что остается в грубых руинах раем уже неизбежно коль вышел такой menage a deux что на все века серебриться рядом стремительный воздух в горло вогнал глоток в наветренном времени прерван тот кровоток кто в пепельных розах у ростр водружен на козлы ни царских разъять ни себе царедворских уст угрюм у дороги в порожних глазницах бюст а в недрах берцовые накрест допели кости напрасно брундизий мой греческий обморок зря так смерть обессилит что скоро ни встать ни делать под перечень плача кого заносил в друзья триоль элевсина и все с геликона девять у черной царицы сезонные циклы лиц здесь цезарь узнает месяц он или принц молчанье течет из гортани чья ночь в печали но девять прощайте а прелести нежных трех куда тебе данте и будь ты хоть герман брох пора в колдуны и луча не затмить свечами прими перевозчик латунный обол с языка хоть выколи тьма но булавочный глаз диода двоится внизу или лопасть костра высока я сам раздувал где пылает с тех пор дидона простимся на пристани здесь присягнем сестре вся пряжа речей обрывается в этом костре порожняя тара в обмен на сердца и рассудки безглазые ляжем в стеклянную пыль и траву отныне и мне и ему остальную страну черед населять бесконечные сутки «таки недолго думал и солгал…» Can you hear anything, Mr. Kemp? таки недолго думал и солгал дизайнер динозавров и моркови а где же был он бля когда сигнал с ньюфаундленда посылал маркони молчал чингиз всей квантовой орды сверхструн настройщик обойденный слухом но обоняет ладана огни за что бабло отслюнивает слугам раз он молчит и я в ответ смолчу не керосин же требовать к пожару кто сочинил нам сопли и мочу заслуживает отпуска пожалуй хотя чингиз там впрочем ни при чем мир сирота но в дамках обезьяна стучи маркони чертовым ключом подальше шли сигнал и адресата пусть короток сеанс и черно-бел но у распахнутых в забвенье ставен как счастлив вечерами человек что он при бабе и богооставлен еще стакан и кажется споем в такт вечным ножницам и веретенам как люди мы на острове своем счастливо найденном и обретенном «колонна надвое где пополам умора…» колонна надвое где пополам умора недобегущий вмиг к ларьку или в метро лучком увенчанный весь в черточках укропа добыча вечеру а на просвет никто но если обо мне как собралось казаться чуть судорожней риск с пол-зрения назад сквозь перстень пустоты ах небо в ней глазасто всей радугой туда жаль облака слезят на лопасть вечности не в фазе неотложка зато не мешкает стремительной стопой тень учредителя чье солнышко окошко но не в который свет так верили с тобой печально что пора куда котят топили причина той воды кому она горька что редко и не всем дано побыть такими как тополь где метро и зритель у ларька за пригоршню шмелей и суслика на стреме все глупости снести и снова быть вчера ведь жалко остывать в железной катастрофе совсем не хочется но очередь пришла «вот возраст когда постигаешь дрожа…» вот возраст когда постигаешь дрожа безжалостной жестью примера что раз красота никому не должна спасают неправда и вера пусть птичкой помечено время с тобой с кем речь приручали теснимы толпой в земных казематах казенных поднимется пламя из недр и трясин но имя которое в сердце носил отсутствует в списке спасенных поднимется голос но тверже молва любого любителя петь из горла полезней молчать и молиться в кривой перспективе не вечно равны текущие в город шеренги травы и рим провожающий китса ура с коромыслом к реке на ветру чуть птичка в графе то и коршун вверху потрепанный блок над непрядвой какие там кони и скифы в пизду гранитные бабы пешком по песку вся смерть получилась неправдой так тяжко намолены эти места скорее бы стала планета пуста своим барсукам и косулям ни эха в горах от позорных острот лишь мраморных граций безрукий фокстрот над греческим битым сосудом немного осталось вот это и есть зеленая бронза гремучая жесть в огне монитор как бумага короткий пробег без обмана «помнишь цинтия перно на петровке…» помнишь цинтия перно на петровке где грустили мы ладонями к небу но пропали с той поры как микробы о микробах долгой памяти нету собирались в трускавец или байи бурным морем до тартесса и дальше получилось только в лес за грибами ночевали на малаховской даче или в тушине ждала где привыкли ревновала к молодым поэтессам это желуди морские прилипли к днищу сердца за последним тартессом без тебя тут наши вышли в светила за квадригой на подушке медали встретил меммия в мундире эдила в старину-то он не ладил с ментами редко локоны впотьмах или губы душный воздух навевает под старость вечерами я ловлю тебя в гугле в википедии найду что осталось навещу лишь в годовщину наверно за померием безлюдно и тесно ни перно тебе сюда ни фалерна так квадратно твое цинтия место вот и вещи раздаю скоро следом будем буквами вдвоем и листами где горели на ветру быстрым светом и могли бы жить всегда но не стали «кто родился в день сурка…» кто родился в день сурка брюки вешает на стул просыпается с утра не умнее чем уснул доля времени мала воле короток лимит ей судьба из-за угла барабанами гремит жизнь короткий ураган буря в блюдечке чернил то ли ницше угадал то ли шекли сочинил долго мебиус потел очень мучился со мной но не вышло как хотел время выпрямить струной спят медведи и ежи кот немотствует баюн спой бетховен удружи про дорогу и баул год не движется к весне сутки в ходиках совой мой грызун грызет везде мой сурок всегда со мной «шумно дышит кинокадр…» шумно дышит кинокадр что-то быстро вроде гагр там секвойи да изюбри стол с закуской на косе это город санта-крус ты анголец я индус переводчица красотка с португальского на все наша участь высока но с дефектом языка здесь пробел мироустройства дряхлой памяти упрек там в застолье ты была так причудливо мила так печально знать отсюда переводчица умрет липко в воздухе мозги раз без зрения ни зги пополам кентавром время брюхо млечное вперед под секвойями в пыли оставайся и бубни только небо лопнет только переводчица умрет слизень в шелковом хитоне речь слюна за ним на склоне мало жизни до получки выпростав худые ручки переводчица умрет «был долгий дом напев простой луны…» был долгий дом напев простой луны свечной нагар за столько лет печали в потемках губы гнева и любви так сбивчиво и быстро обещали зачем один он был никто из нас одолженная память просто милость так воздух восставал так ветер гас а жить на свете все не приходилось родившись раз я поступлю как все кто целовал и дождь с картинки вытер пусть это будет девушка в косе из паспорта который ты не видел последний раз заночевать в плену влюбиться блин вздымая ртуть под сорок хоть кажется кто эти мы ему который нам не возникая дорог ты знаешь я пойду теперь сгорю я собственно и раньше жил негласно тогда возьми и где-нибудь в саду так пристально под сливами так ясно «облако яблоко белый налив…» облако яблоко белый налив острые челюсти леса хрустя синим на горлышке пульс терпелив в мякоти тела как дети друзья мы ли посмертно повторно ежи пасмурно в панцире устьями внутрь не возражай постепенно скажи в зеркале зев отраженью не пудрь колется голос в подкожном зобу каждое слово отважно в печать писчебумажные на берегу в бережный вереск сойдем отвечать стороны света четыре куска чуткая стрелка чей север в груди утром ежиху прижать у куста белое облако не уходи в северный вереск весь ветреный путь песни красавиц ура на войну долго на свете я был кто-нибудь или такой же влюбленный в одну черная бабочка ручки торчком яблоко по лугу белым волчком «какой внутри воспламенится свет…» какой внутри воспламенится свет какая брызнет красота и слава когда тому из них кто слева слеп пририсовать глаза того кто справа в количестве не менее чем двух встречаются и существуют души чтобы тому кто тщетно сверху глух того кто снизу приаттачить уши покуда воздух вертится бугром отпущена нога на побегушки кому в комплекте молния и гром для детской должности в игрушки слова кому я автором слыву китайские и в сумерках раскосы давай прижаться к теплому слону и молча греться слизывая слезы все перепуталось и некому обнять короткую в колготке ногу все перепуталось и сладко обонять капуста родина ей богу и ты душа кто вышел посмотреть на улицу и улыбнуться постно большим кто прежде жил но это смерть теперь ее бояться поздно «наутро на смертной постели…» наутро на смертной постели приснятся в последней стране красивые листья растений укромные твари в траве свинцовым затылком в подушку следить целиком отболев как странника сонную тушку съедает задумчивый лев недолгая в лютне соната к луне вековое лицо такую картину когда-то рисует художник руссо так жалобны кошки и люди секрет этой жалости прост у них обагренные руки мечтательный по ветру хвост поэтому люди как дети их совесть стремится к нулю других бы придумать на свете но все-таки этих люблю я сам этот странник усталый босые ступни без стремян но стоит расслабить суставы как тут же с костями съедят подбив свои пени и льготы спасибо светилам втроем что времени лучшие годы я может быть кошкой провел внемлите олень и волчица что ссориться больше нельзя нам только любить наловчиться и будем навеки друзья допустим природа прекрасна забудем тревогу и стыд а камень бессмертен напрасно хоть сам ни о чем не грустит «они существуют но сбивчиво и тайком…» они существуют но сбивчиво и тайком во времени где как лазанья мясо слоями получилось вот что я вышел за табаком а уже эти четверо в очереди стояли у ларька разживиться или их вроде шесть деликатно алели глаза зеленела кожа рапортую центру жизнь во вселенной есть но искать не ищите ни на что не похожа если верить тому что стряслось я приятно рад вот качнулся навстречу сам капитан со стаканом от лица всего старопрамена здравствуй брат или ты сестра или что там у вас под скафандром мы сыны кислорода и в образе шерстяном уроженцы тундр но от космоса аж больные наберу брюссель заходите все вшестером или все-таки четверо где же два остальные от кита и кентавра виден мой огонек свет надежды и даже когда лежал простужен я врачей убеждал что разум не одинок но грустил не веря что разум кому-то нужен как тасуются карты или слоится фарш я обрел у ларька сиреневых и ушастых просигналим рогликом и к андромеде марш напролом но чтобы не загреметь в участок за других на умственном не надорвись труде старопрамен кругом перегрузки с утра тройные вызываю центр триколор в трехпалой руке звездолет за нами на пльзень вперед родные «пой иволга зачем она боится…» пой иволга зачем она боится что воздух зол и звук не состоится свисти листву от грусти отвлекая нам жалобно что желтая такая как вовремя на перешейке лета невелика но с крылышками флейта отвертка тайны в колтунах и кронах в поля бинокля вписанная птица за кадром в астматических воронах где наша жизнь назад не повторится вся в желатине в зыбкой протоплазме зов черных губ и бледная ключица я прошлое уговорю случиться но будущее согласится разве киномеханик в фонаре стрекочет там голос нем и все движенья мимо зачем она молчит и петь не хочет над тишиной подвешена незримо где в трещинах кому судьба щедра то иволгу навеет то щегла НОЖ АВРААМА б. кенжееву с треском осыпалось облако как потолок еще ни в чей не зачислены каталог безымянно брызнули звезды в канун восхода поперек горы вибрирует нить раскола и смысл умолчания изобличает ложь словно сельдь в рассол серебристо со дна морского в зените дрожит занесенный нож нелюдские в пустыне искривлены голоса вся гора горит испаряется в небеса отсюда ближе к которому кровь по нраву и в живых держащему жалобных жертв ораву кто сорвется в крик мигом молнией укорять райский сад но кара проста за потраву в кулаке костяная тверда рукоять солнце солоно или блестит лицо в поту весь от веры продрог но в гравий упер пяту перед тем как по горлу дай рассмотрю насечки это мы верблюды и чуткие человечки точно точки тире на недолгих песках пути наши тщетные женщины белые наши овечки но по лезвию теперь не пройти жизнь почти увенчалась что он в нас изменил недоединокровный полубрат измаил не из тех кто гарью на рукояти вышит горячо надо мной прощальная бронза пышет бестелесный голос охрип говорить отцу отпусти покуда живьем а зарежь овцу и овца подошла но он не слышит кашлянул в интервале велящий глотая смех здесь тропа на треблинку еврей один на всех инструмент с костяным набором и смерть огромна деревянная радуга охрой и хромом бревна мы столкнулись на острие ни осла ни овна вот овца подошла но и та ни в чем не виновна ей ведь тоже отняли голос она одна попусти зодиак застегнуть ожерелье года так и выкосит бронза весь присмиревший гурт на окраине мира где меркнет граница горя звезды наших кибиток наших юрт «я вас любил любовь еще вообще…» я вас любил любовь еще вообще я к землякам вернусь и к землеройкам в их сводчатые дачи чернозема или другое место подберу как древний богатырь на перепутье у надписи abort retry ignore или не я а кто-нибудь из них пока пустые проницал сердца я вас заточил в одну из вечных книг и умер в ней смеясь и прорицая или не вас а грустную вон ту что прорезью в строке как запятая о ней уже не спеть когда во рту отговорила рыбка золотая но alt-control-delete и вот обратно с повадками подводного щегла летит виляя хвостиком опрятно такая маленькая и жива «по краям крапива…» по краям крапива слизня липкий след черные стропила искры на просвет море мокрой пыли с прежними людьми коротко любили глубоко легли где гроза напрасно в облака звала молния погасла на земле зола истекут мытарства через пару лет раздадут лекарства привезут обед тихая палата хриплая мольба здесь была когда-то родина моя «мозг ослаблен силлабическими стихами…» мозг ослаблен силлабическими стихами играй аллерген если тополя пушисты у ларька на взводе боевые стаканы по лицам видно что наши а не фашисты качнись упасть и ветер подстилает вату лежи поперек лета впереди недели кому невмоготу передай стакан брату он предан делу чтобы ряды не редели природа в борьбе ради маковой росинки вот и глотни все же человек а не робот пей пока наливают принесут носилки отвезут сделают укол быстро зароют для чего пчелы утром покидают улей для того ларек на углу возводят людям раз у колькиной людки воробышек умер за воробышка по глотку и все там будем мы стоим у ларька в тополиной метели летят брызги времени столетия что ли прежних не узнать чьи черепа облетели но когда умираем не чувствуем боли потому что сущее только мнится телом жизнь лишь подобие инсулиновой комы а душа воробышка летит за пределом и мы кажется тоже но не знаем кто мы «когда ты умер в старину…» когда ты умер в старину ты взял меня с собой нащупать вместе слабину истории самой я взмыл пространство теребя где звезды как цветы но рядом не было тебя взаправду умер ты летела темень как стрела внизу горел кристалл где человеком был сперва но быстро перестал тоскливо в космосе совой где мысль едва светла зачем ты взял меня с собой и умер без следа утечка сердца и тепла в последней из плотин но брешь заделать без тебя я не смогу один в очах отсвечивает ночь где мы наперечет и в ней дыра откуда прочь история течет «обещали всю ночь молотки что на площади плаха…» обещали всю ночь молотки что на площади плаха любопытные люди пришли в предвкушении страха сухопарые матери их постепенные дети убеленные старцы чьи дочери матери эти день покупки воздушных шаров или сахарной ваты старцам лучше покрепче но дети пока маловаты перед тем как с телеги сгрузить кому песенка спета на помосте прелат в маскарадном и член горсовета то-то празднику рады ребята и матери тоже им возможно и жалко слегка но забава дороже каждый житель в толпе понимает похожие чувства только солнце в глаза только синее небо до хруста если брат им по праву терпи и не требуй ответа это люди такие других не рожали от века и не жалко для них приупасть под тесак на колено если правда потом чтобы больше нигде не болело ФАУСТ точней и недоверчивей чем ты я постигал беды скупые свойства конструкцию преступной простоты сквозящую в пазах мироустройства в стране где одиночество лютей но иночества подвиги похожи я постепенно так простил людей что стал бы с ними говорить без дрожи там вызубрив законы волшебства проверил я сложив слова и числа как возникает ум из вещества и мог бы тоже но не видел смысла мир оставался пуст лишь ты одна в кривой решетке света из окна существовала на садовом стуле навстречу ночи и впотьмах потом листала книжку патнема о том что я не человек а мозг в кастрюле там на заре взамен тебя верна неназванная плакала вина ничья из нас она жила снаружи я заклинал всех чисел имена чтоб лучше спать но бодрствовал все хуже откроешь кровь и топором в кровать не жизнь из жил а жиденькая порча из первых рук и нечего кивать на патнема или алонзо черча я воскресал и подходил к окну где в лунном облачении стояла и отраженьем падала ко дну ты у пруда и вся твоя собака туда текла сознанья полоса ветвясь на утренние голоса то в иве иволга то вслед синица ты в темный ил ступала на носок и время в пруд бросала как песок топя совместно прожитый кусок я понимал что время тоже снится теперь пришло в расколотой стране твое письмо в котором ты писала что яблоко лежало на столе которое ты принесла из сада кругом тесней древесная гурьба не поразит и судная труба стекла где с той поры луна повисла сиять на поле моего труда на бережные чертежи и числа ЛАТЫНЬ так поздно лег взахлеб стихи листая а если спал то шелестел во сне проперция элегия шестая вергилий где дидона на костре почти парсек переступивший гений как древний шелест звезд и не пойму сквозь муравейник тусклых поколений что мне вергилий или я ему дидона ли зачинщица пожара в слезах что снова к пристани пора где делия веками провожала поэта в елисейские поля строка не вещество но в грудь кольнула заря желанных глаз румянец скул как будто вечный воробей катулла вчера в ладонях лесбии уснул уснул и я проснуться в древнем риме тень портика и вещий воск в руке в стране где павший говорит с живыми на рвущем сердце мертвом языке «зима вздымала лапы над тайгой…» зима вздымала лапы над тайгой над волчьим волоком по обь в походе где леденел весь ум не по такой скупой судьбе не по такой погоде в стеклянных поймах ворохом ольха сплошь ненцы в малицах из недр тюлени короткую страницу из огня с анамнезом я выхватил в тюмени или в надыме птицы этих стран нехороши и существуют мало и я решил уехать в казахстан там лето наступало стремглав сквозь хриплый воздух иртыша страна была тогда одна со всеми в жару несложно если не дыша но жить в особой солнечной системе спасала дружба с девушкой тогда из ссыльных полек с полоумным дедом кто в самый зной была в руке тверда на танцплощадке и спала с кастетом спала со мной кто голоден и гол ученый червь в чужой на вырост коже там жил бахыт там расцветет ербол но это будет позже и я спросил которому тогда все искреннее обнажал геройство где подлинная родина слона а он молчал имея это свойство все пропадом мне без него присущ скитальчества неизлечимый вирус я полюбил существовать как плющ где ветром выбросило там и вырос вселенная саванна для слона трава растет и хобот в кольца вьется до той черты где время как стена стоит и остается «когда существуется просто…» когда существуется просто и степени зной наберет нам тикает в роще устройство для перечня лет наперед детдомовка в дебрях таится воровка чужого тепла молчи лаконичная птица я все посчитал без тебя как жалко что эти просторы и нежное небо на взгляд под звуки кастрюль и касторки нам скоро покинуть велят чуть свет убывать неохота где чаша любви неполна но если закончилась нота то значит настала пора пускай неумело любили последние вспомнят мозги какими хорошими были и не были все но могли прогулка трехлетнего брата военная повесть отца судьба на суку и перната всегда из чужого яйца звени золотая подкова прощальное сердце в шелку не надо ку-ку никакого я сам про себя прошепчу «марко поло долго жил в поднебесной…» Where Alph, the sacred river, ran Through caverns measureless to man Down to a sunless sea. марко поло долго жил в поднебесной год в любую сторону если прямо впал в фавор и стал фигурой известной всем наместникам от манчу до аннама а потом в европе военный узник все не мог решить это смерть или снится да возьми пособи грамотей французик описал со слов в генуэзской темнице как курьерские кони храпят по стойлам наготове и как на войлоке колком пировал хубилай в ханбалыке стольном в тростниковом дворце перешитом шелком он теперь на поруках где дом и дожи но и это и это фантомы тоже пролистай наугад хоть до той страницы где клевреты в сапфирах ползком к помосту где с речное русло размахом птицы промышляют слонов на прокорм потомству там привозят пряжу из уйгурстана что не вспыхнет в огне за билет бумажный или вспомни когда погребают хана кто завидит кортеж погибает каждый вот лагуна и город по кромке блюдца как отрывисто время пространство голо певчий голос в мозгу позовет проснуться не вернешься умрешь вернись марко поло пронеслось словно памяти не касалось это правда было или казалось что ж ты чертова память круги и пятна распустила нить растеряла годы неужели можно пройти обратно в прежний рай миражей по огненной гоби здесь палатки менял и с макрелью сети там гроза и милость царского лика недурна и венеция но на свете нет столицы блистательней ханбалыка одолев гангрену и долгий голод в долг глазам пока глазеть не устали спозаранку войти в невозможный город где прозрачны хребты и ручьи хрустальны запах смерти но жизнь обжигает ярко собирайся в путь возвращайся марко «абеляр элоизе вот что спешу напомнить…» абеляр элоизе вот что спешу напомнить из пустого ковша порожнего не наполнить если взять утомленных пеших в зной у колодца то что было уже к тому и прибавится столько только тем кто не станет пить вода достается но умножится жажда тех в ком все пересохло в честном диспуте праздную спесь одолеет самый терпеливый и чистому сердцем весь мир отчизна без труда обойдет капканы универсалий кто стоит на торной дороге номинализма ибо истина отпрыск упорства а не каприза вот что следует помнить дитя мое элоиза элоиза в ответ абеляру спасибо отче я могла бы сама но у вас получилось четче я вчера у часовни для вас собрала ромашки потому что другого подарка найти не в силах жалко мать-аббатисса нашла в рукаве рубашки раньше было их больше но не таких красивых и еще я писала по-гречески вам записку но сестра донесла и велели впредь на латыни а латынь проста не пристала такому риску как нас жаль что мы перестали быть молодыми раньше я гуляла и дальше к ручью и вязу там теперь собаки с мусорных куч с цепи ли иногда я плачу но это проходит сразу ваши мудрые письма меня почти исцелили если трезво взглянуть пожилые ведь тоже люди даже если погасли глаза и обвисли груди даже если рассудок прочь от беды и скуки почему они что они сделали с нами суки «годы воды нарастая несла весна…» годы воды нарастая несла весна луковым древком пела в реке плотина следом стелилась по небесам тесьма инверсионным и воплем локомотива место где пристально рос и светил в окно бедных предметов недоуменье вдовье силился стиснуть множество их в одно пусть не единство пусть от силы подобье смысла и слов описать интерьер тюрьмы город в грозу но в мозгу у меня внутри боль постепенно где прожита не страшна меньше вещей небольшая вмещает старость с той стороны видней что весна прошла город просохнет но столько воды осталось бархатны бурые перья над тростником боль серебрится любовью на стебле тонком срезать простой свисток и сыграть на таком не получалось когда начинал ребенком темные плавни не подлежат ножу в лодку котомку потом поплыву поеду только налажу лиру и расскажу как я желал и не смел одержать победу тем кто уже не возьмет ни пера ни копья и никогда не вернется таким как я «ночью в черную дверь непривычно привинчена ручка…» ночью в черную дверь непривычно привинчена ручка но ручьями стожары и перистый светел убор в перерыве грозы отвечай человек-почемучка ученик сентября чтобы осени в очи в упор здесь на твердую голову все аксиомы системы понимать и кому так коварно планета кругла плюс на минус в мозгу расскажи электричество где мы чтобы бережно знать если выхода нет ни рубля сквозь молчание спящих сверчков возле черного хода различать пустоту и пульсаров прерывистый свист ты один в этом квантовом сне остальное погода признавайся погоде скажи молодой гармонист им бы всем по уму только сердце всегда настигало быть бы богом над ними недолго до полной луны до стожар расстояние страсти но милости мало потому нас так меньше чем если бы все по любви свет обеих медведиц и млечная их чечевица сговорились пасти до зари у калитки козла здесь попробуй умри а потом допроси очевидца вся природа глядит никогда не отводит глаза ДУХОВАЯ МУЗЫКА внимательное утро вой трубы из противолежащего окна распарывает кроткий пражский воздух там ученик оттачивает гаммы слюноточиво и труба хрипит стоит суббота но внутри рефлекс велящий спящему из койки мигом и быстро быть к чему-то начеку так исстари диктует трубный рев чья окончательность и непреложность впечатана в наш генный код о чем еще две тысячи тому камлал завшивевший всемирный сумасшедший на патмосе иное дело флейта особенно в комплекте с барабаном она поет о долге и войне о жертвенности жизни в зоне риска и смерти без которой жизнь софизм на севере где лучшие из нас сошлись испить шеломом из литани но голова в крови и кровь в воде из нас кто вместе штурмовал бинт-джбейл юнцы вчера из тиронут во цвете и в шрамах прежних браней мелуим сыны цахала ратный сбор иуды ревнитель храмовых руин почти повержен из-за черного евфрата где газ геенны бьет из-под земли восстали гог с магогом и пылает их мстительное сердце маслянисто еще чуть-чуть и флейта захлебнется умолкнут барабаны на холмах где в бок приняв коварный дар сармата горит меркаба в иерусалиме есть кладбище текущее в кедрон участок словно в сохо лофт ценой здесь трубный глас услышать будет проще имущим если флейта замолчит но бородатым здесь не по карману презрев корысть и возлюбив закон бородачи всегда идут к стене по локоть вьют ременные жгуты и плачут и кричат шма исраэль но тот кому они кричат не слышит он к их мольбам оглох в тридцать восьмом от битого стекла поет труба и мы соображаем без труда что это голос вещего шофара будить того кто угрожал воздать а если так то хорошо бы знать кому в зачет награда или кара он обещал вступиться в этот раз но он оставил нас оставил нас ЭДИП В КОЛОМНЕ шумно вздохнуло чудище и отвечало рассуди сам по науке если философ в термодинамике есть второе начало и число ответов меньше числа вопросов вот на эту разницу и живем с супругой с утра наличных ноль но на кон ставлю смело пораскинь чем бог над этой правдой сугубой и взмахнуло лапой и убило и съело жалко ослепнуть в зобу не прозрев ни разу плохо кончить век дичью без избытка знаний человек не чета идеальному газу раз передний ум тормоз не вывезет задний страшно когда среди природы постепенной суслик пополам плугом с небес камнем птица тепловая други мои гибель вселенной по ту сторону шанса налить-похмелиться домик допустим в коломне за вином прямо ответ или-или судьба обыкновенна здесь кто папу зашиб кому дала чья мама вопрос не острый не австрия чай не вена взыграет на солнце льдинкой прозвенит фикса о берега стакана и в путь ко второму а какие и гибнут то не в пасти сфинкса с константой больцмана на устах в дар харону РАЗГОВОР С ВООБРАЖАЕМЫМ ДРУГОМ КОТОРЫЙ ОКАЗЫВАЕТСЯ УМЕР Я друг сергей или василий как работа как семья ты зачем внезапно синий весь лиловый из себя завела невзгода в угол горе грянуло бедой видно поздно я надумал побеседовать с тобой а спросить хотел всего-то сердце совестью грызя как семья и как работа но теперь уже нельзя ты обиделся наверно нынче скромно словно мышь или спящая царевна в крематории лежишь как же стал ты мертвым местом был же голос и лицо объясни хотя бы жестом ты ли это или кто ОН очень слышать это мило со слезами и слюной раньше чаще надо было разговаривать со мной умирать светло и сухо что вам поп ни говори лишний визг не лезет в ухо кашель кончился внутри раньше жизнь была хреновой больше зубы не болят погорю теперь сверхновой в трех минутах от плеяд если снова спросит кто-то из желающих внизу как семья и как работа я пошлю его в пизду я и умер-то нарочно выйти в звездные поля но убей не знаю точно это я или не я «располагает возраст мой к умеренности…» располагает возраст мой к умеренности и трезвости но твердой нет уверенности поскольку срок тяну не по бумажке я реален риск пуститься во все тяжкие тогда для тех кто вслед растет и учится изящного примера не получится для малых сих кто с выдержками слабыми прельщаться склонны коньяком и бабами и мелкими окрылены победами рискуют возомнить себя поэтами затмения считать упрямо проблесками стать мэтрами и даже где-то нобелевскими лауреатами подобно бродскому за что спасибо моему уродскому характеру с ненужными поблажками себе и беготне за всеми тяжкими ведь это жуть в какое положение ввергает нас порой воображение «кто камни тяжелил и руку правил богу…» кто камни тяжелил и руку правил богу чтобы родней всегда и так звеня земля кто зодчий всех зверей и сочинил погоду увы что был не я когда в безоблачной но за полночь гилее так млечно теплится узор подложных тел стоять и видеть сон что есть одна милее какую ты хотел на свете бога нет но к куполу крутому прильни где невелик зодиакальный круг в танцующий бинокль мы говорим плутону прощай холодный друг кто щерился без глаз от пристани кромешной кто опускал во мрак беззвучное весло теперь в последний раз мерцает под одеждой нагое естество простые проводы стакан и осетрина кость компаса дрожит берцовая в окно за тот предел где лжешь ни ты ни прозерпина не властвуют давно «разбиваясь на векторы весь этот трепет и свет…» разбиваясь на векторы весь этот трепет и свет унаследован слепо но к старости сны откровенны безопасно с утра что надежды фактически нет только фазы любви под хитиновым кителем веры ты снижаешься в бар сигаретный сигнал на борту сквозь обломки футбола и ветреной феи наезды после третьей прозренье пора постигать правоту той последней любви за которой не нужно надежды пусть корыстна тем люминесцентней на девушке бант дальше кончится воздух и свет отмеряют по кванту мудрено горевать если в горле застрял акробат отстегнувший под куполом веру и выбравший правду клубы алого дыма из дыр задубевших аорт или если к последнему преображенью готовы мир прозревшим проезжим кто девушку примет на борт и швейцарам в шевронах в ночи отдающим швартовы нынче третья попытка так прыгаем наверняка в этот желтый манеж где такси прорубают орбиты небо с беличью шкурку пока нам любовь велика и кукушкины сестры в гнезде позади позабыты CAT'S CRADLE вот кровать на ней подушка тень струится с потолка дело к вечеру подружка я спою тебе пока наша бедная каютка аккуратна и мала не горюй моя малютка уплывем и все дела птицы бледные как будто рыбы грустные в воде никому не видно пункта назначения нигде все явления природы прочь словами на губах спят отмучившись микробы в очень маленьких гробах спи уткнувшись в бок подушкин если по сердцу процесс мчится пушкин вьется пушкин но всему придет дантес даже нам с тобой малышка носом в теплое плечо сказку на ночь где же книжка не написана еще остаются неизвестны жертвы ядерной войны все мои простые песни все безумные твои РАССКАЗ СИРОТЫ он карточку вынул с покойным отцом селедку соленым заел огурцом румянцем подернулось рыло ну слушайте значит как было покойный папаша он здесь как живой был тверд арматурой но слаб головой и выставил грабли на память чтоб часто в колодец не падать смотрели по ящику поле чудес потом припустили трусцой через лес там звезды в глаза как булавки спиртным разживаться у клавки ответь мне украйна и туркменбаши на что нажрались на какие шиши в избе где ни лука ни хлеба метни-ка селедочку слева бежим себе значит внутри аппетит а сверху стрекочет оно и летит на русскую землю садится вся в зубьях железная птица выходит зеленый ушами пушист на морду нормальный немецкий фашист а может вообще штурмбанфюрер аж чуть с перепугу не умер родитель хоть был не философ но храбр без слова зеленого хрясь между жабр но чем-то сверкнул этот житель и в пыль разлетелся родитель тут я спохватился но сразу облом другие фельдфебели в сотню числом отделали вмиг как хотели и в свой израиль улетели я пыли отцовской с пригоршню собрал чтоб знали в милиции что не соврал такая стеклянная вроде в стакане держу на комоде чума ты очкарик глотай по второй за то что папаша народный герой зеленым позор анашистам и всем оккупантским фашистам печально икая он кончил рассказ и рылом надолго в капусте увяз пока расширялась большая вселенная сну не мешая «чтоб ничком в это зарево речки с угрями внутри…» чтоб ничком в это зарево речки с угрями внутри черный гриб-ночевик и бычками по обручи бочку раз кукушка-норушка твое остальное умри весь измучишься жить если впредь пропадать по кусочку тускло дневи во мрацех так выспать из плеска весло перечислить в сопращуры иже зареза редедю что ни утро то в чуни с которой ноги повезло фотокарточку квасом всердцах и в ягдташ по медведю шустро блядина речка но каждому жидко в конце будто блеклое болдино бородино и непрядва вальс в лесу из отверстий фальцет о татарском отце столько мужества и торжества хорошо что неправда то ли марш нереститься в залитые квасом луга из медвежьей икры набежало героев и ладно вся кощеева хунта и ты дорогая яга разве я себе тихо сиди или жуй меня жадно кто стрелок в соловья или голову в пах попинал стихотворно восславлен илюша ты помнишь алеша только здесь неудобно откуда понятен финал фотошопом пейзаж перекошен и стязи падоша СКАЗКИ ПУШКИНА на руслане росли в ковылях на людмиле чуди с водью в ботве учиняли отлов а чужих чародеев уволь не любили тут своим не наплотничать дыб да колов лейся в песне содом если в сердце гоморра но чем шире душа тем темней города бей своих чтоб чужие на борт черномора то-то ряби в очах и в руке борода тридцать три из трясины в торфянике вязком в пользу мужней науки жена сражена булаву в чистом поле на голову с лязгом раньше думал такой а потом не нужна с фсб на васильевском спуске в повозку больно все напоследок русалку хотят и баюн ваш ученый пейсатый в полоску пусть попляшет покуда мы топим котят расстилайся славянская в банях услада близко музыка сфер репродуктор в метро спой нам оперу глинки о брани руслана с головой если сердце на рельсах мертво «вот на линованном листе письмо…» вот на линованном листе письмо теперь таких не пишут сразу в аську и в скайп с ушами шасть и ну трещать а тут листок буквально из бумаги его с проклятием или мольбой бывало сунешь в щель и долго ждешь прощения или разрыва в кровь молчишь в уме взаимно с адресатом потом ответ но ты допустим умер или сменил внезапно пмж с натужным скрипом повернулся шар в пространстве и обратно не вернется и вдруг смотри одно из этих желтых дошло сюда но я отнюдь не тот кому написано и раз пятнадцать я сбрасывал хитиновый хитон седея и мужая отраженьем теперь читаешь и даешься диву как боль его бледна и гнев нелеп он был тогда поэт и мы дружили я отвечал из сенеки цитатой из утешенья матери я знал он мне ответит превзойдя размолвку но повернулся шар и он ушел во мрак струится школьная линовка на ней вселенная висит неловко где встретиться вовеки не смогла с его проклятием моя мольба СЕСТРА чуть ночь и часовые стоя спят тебе впотьмах меня понять нетрудно где в точности я источаю смрад молчу ничком в пыли и пахну трупно сверкнула бронза белый свет погас пора бы погребальные услуги ни шороха не будет кроме нас вороны в ступоре и псы уснули пускай креон с три короба наврет повергнув в трепет хор и корифея здесь только ты мне город и народ куда неверной кровью багровея звенит от семивратных стен верста кому была так велика всегда когда лежишь и шлем пернатый пуст единственный для тени собеседник опарышей самозабвенный хруст вороний грай в листве маслин соседних твоя страна соломинка в костре не родина а родинка простая на треснувшей от жара кожуре пока внутри слышнее шум распада теперь не пленник тела и тепла останься гибель небольшим ушибом пой ненависть как я люблю тебя которая сейчас придет с кувшином пролить вина поговорить во мгле со мной и кротко повисеть в петле встань мертвая моя пора домой нам истлевать в любви а им на плаху ты не отринула что было мной за то что я погиб и дурно пахну мы верные потомки тех живых как плоть твоя нежна моим фалангам теперь не он а я тебе жених на ложе звезд в забвении прохладном как ослепительно судьба проста с изнанки всех земных отчизн и родин где труп твой брат тебе и тем свободен что скован цепью кровного родства и если ты осталась у меня как радостно что рано умерла «отстрекотала в полночь речь…» Молчи… отстрекотала в полночь речь досказаны все сказки настало время поберечь голосовые связки еще губами шевельну но воздуха не двинут и можно слушать тишину откуда голос вынут снаружи город и семья шарманщица разлука а в голове была всегда дыра без слов и звука душа согласна осязать она увидеть рада но то чего нельзя сказать ей пробовать не надо так много нашумели бед что жить на свете жалко у тишины обмана нет не тронь ее шарманка когда погаснет гул молвы как в песне гайдна свечи мы вспомним все что не могли доверить прежней речи тем повелительней ответ хотя вопрос напрасен что мир молчащий слову вслед так пристален и ясен «человек продолжается в детях…» человек продолжается в детях для наставника честь ученик у меня получается в этих ложноперистых и кучевых если следуют правилам жанра айвазовские в небе валы никакому живому не жалко до костей состоять из воды краток срок и параграф при этом предусмотрен в уставе творцом хоть и был минеральным предметом но из гроба восстать огурцом будь ты пушкин собой или кушнер эвкалипт или ягель какой по условиям найма допущен сбыться облаком или рекой за пределами граней и линий с ремеслом уравняется дар если зависть слипается в иней то любовь превращается в пар от любви не останется пользы но и в зависти нету вреда лишь прольет равнодушные слезы над землей грозовая гряда «кто любили меня по способности сил…» кто любили меня по способности сил или просто терпели как трудного брата от души бы себя хоронить пригласил если без вариантов и смерть это правда я бы взял их туда где теряется нить где скоблят на столбе недалекую дату и ни трости надломленной не преломить ни курящийся лен угасить кандидату там всегда спозаранку команда дружна размотали веревки нарезали дерна потому что пиздец и в дорогу нужна справедливая смерть если жизнь непритворна вот и все именины а дальше увы напоследок в комической роли скелета ощутить где кончаются фазы луны и в рулетку свиваются стороны света или поп налетит только поздно спасать больно набело речи у них без помарок но попробуй из ящика честно сказать что старался но был никому не подарок остается к столу и в котел по рублю омочить чем привыкли причину поездки только я вас и так без возврата люблю и другой в дневнике не имею повестки ТРИ ФИКТИВНЫХ ПОДСТРОЧНИКА I с первыми курантами юношества нас повели отражаться в зеркале она говорила прямее подбородок не поворачивайся чересчур резко потому что внезапный взгляд проницает глубже кожи и тошнит хоть и превратило обезьяну в энгельса это стекло и нетерпеливых ранит она давала домашнее задание воды в миску и пробовать на мягком это одно из самых бережных искусств но неуч тычется ощупью это одно из самых бережных искусств потому что никогда не пригодится бедный энгельс в прозрачной клетке он кровоточил когда я пробовал бриться если занавесить на ночь наволочкой она пузырем от неслышного ветра потом смирился и никогда не смотрю комната смеха сквозь невидимые миру II два шага в обход и пропадаешь я спросил почему звуки остаются позади она повела меня к учителю птиц преподавателю неслышного пения эта пеночка источает лишь слабый свет или вот выпь которая ухает жестами привыкаешь ко многому ненужному музыке лучше оставаться артикуляцией путешественнику за чертой шороха проще изловить себя врасплох нас заводит в тупик настаивала она иллюзия излияния вслух тем искреннее исповедь чем словоохотливее ее тишина обучение грачей несуществованию по верную сторону серебра III если изловчиться под верхнюю планку там те же две медвежьих люстры цедят по капле пепельную ясность вещество крошится но его свет никуда не девается он всегда перистальтика пространства где мы остались когда стекло перекусило нить и отразиться вспять только реверсом однажды блуждая где нас не научили обратному счету от конечного числа вспомнить кто был тобой в предсуществовании но что осталось от себя не угадать лицо навстречу медленно проколото левовращающим южным крестом генерал стоунвол джексон говорил перейдем реку и отдохнем в тени деревьев и тогда она которая казалась возникает снова и говорит вот не поведя головой не протянув руки «допустим от поезда отцепляют вагон…» Что касается меня… допустим от поезда отцепляют вагон у окна студентка с фейсом сбежавшим за ночь аудитор из бийска майор фсб без погон и кормящая грудью двойню прекрасная завуч вот и скрылся состав над будкой мертвый дымок почему-то придется ждать разъездного отряда что попутчик майор аудитору невдомек но зато аудитор майору открыт как правда и студентка в тоске глядит в пустоту с полотна аудитор притворно в папку где чет на вычет но красавица завуч как ночь к нему холодна все косит на майора и сиську в ребенка тычет он бы вышел в ижевске где все эти средства пропьет посговорчивей там и добрей у прелестниц лица но вагон отцеплен снаружи жизнь напролет а внутри остается папку на пах и злиться почему мне про вас известно ну все почти сочинил бы сам но такие точней чем гвозди этот верный майор эта чудная завуч мечты и болван аудитор к ижевским ласточкам в гости что ни час то не ближе до омска или москвы приступает студентка тушью по кислой коже но внутри считает что все как один козлы и права наотрез но хочется завуча все же «я жил с этим выбором в ссоре…» я жил с этим выбором в ссоре когда приходили за мной жена облеченная в солнце и муж осененный луной на плюшевой зелени склона лежал несгораемый свет и было понятно без слова сейчас или выбора нет однажды в истории только где я и вокруг ни души они постояли недолго и вместе со светом ушли как будто почтовая марка письмо за пределы тюрьмы жена облеченная ярко и муж осененный в тени в висках этой памяти тесно ей понизу путь но поверх дымит опустевшее место где свет нестерпимый померк «с нечеловеческим к вину влеченьем…» Where have all the flowers gone… с нечеловеческим к вину влеченьем навстречу бомж и старенький простыл в люминесцентном конусе вечернем он пешеходом кажется простым а может быть он летчик по природе и нестерова б нам вертел вверху или пускай бы службу нес в пехоте когда б увы не страсть его к вину теперь простыл и дальше жить не может в картонный гробик грипп его уложит взойдет цветами к солнцу до весны где так солдаты к девушкам нежны дрянь пунктуация конечной точки рубль дореформенный предел цены понаведут красавиц вить веночки а мы и есть те самые цветы удобней вниз а вверх летать нелепо пусть летчик кто-нибудь допустим я рывком рычаг и нестерова в небо но все-таки быстрей всего земля раз правды не добился и спиноза спущусь в подвал и выпью там спиртного чем насморк смертный чем любовь к вину жалея граждан за печальный вид их я лучше голосую за войну где есть хотя бы шанс у неубитых вернуться в тыл и ездить на метро на родине а мы уже никто «вот смотри затянули в трепете черных лент…» вот смотри затянули в трепете черных лент в плеске скользких монист из цветного лома на текущий счет перечислить количество лет сколько не были дома сколько не было дома если слепо теребить у воротника из-под пуговиц на груди разойдется кожа там на влажный жар неожиданно ляжет рука на утиную алую лапку теперь похожа краем скатерти утереть рукавом прикрыть урезонить похоть умерить прыть кто лежать ослаб завернуть и прочь из прохода сочиняем петицию корифею хора ……………. исполати деспота сидим и свет не бел по числу поголовья уже целиком китайцы сколько вышли на улицу столько и дом сгорел вместе с календарем почему и танцы или главный случай нарочно вслух расскажу в черных перьях голос несоразмерен звуку вместо кашля внутрь догорим анашу в металлической флейте слюной разводя разлуку в дрожь рука у горла чур гортань не моя но у кожи свернуты не сошлись края быстро подпись в трубочку под лифчик девке сердце бац в горчицу и стучит на тарелке ……………. будь ты блок трубой поглазей на лязг монист все быстрей бедро все неистовей баянист тюк да тюк по кнопкам но тайно на водку падок то и дело руку с басовой консоли вниз и ему является мать-патронесса крыс их гусиных лапок раковых шеек и маток ……………. пусть надолго такие скачут какие они от кого внутри нам красно влажно и жарко а потом кембрийские рыбы тупые пни доживем где нас никому не жалко где в прихожей дрожит антрацит как сон можно кожу на гвоздик полный комбинезон «от жидов журавлей соловьев от слоних…» от жидов журавлей соловьев от слоних даже с помощью памятных мет и записок больше в сумерках не различаю своих 1, 2, 3, 4 |
|||||||